1

Эти два пассажира вышли из вагона поезда не первыми, но и не последними. Одеты без каких-либо претензий: костюм, белая рубашка, галстук, мягкая шляпа, плащ (на одном светло-коричневый, на другом — синий), и с самым простым багажом (у одного — большой портфель светлой кожи, у другого — дорожная сумка с надписью «Аэрофлот»), они не привлекли ничьего внимания.

Первым ступил на перрон мужчина с портфелем. Он слегка улыбался, как бы спрашивая: «Это встречают нас? — и заранее благодарил: — О, спасибо! Спасибо!»

Впрочем, не более трех-четырех секунд смотрел он на встречавших. С прежней приветливой улыбкой перевел глаза влево, в хвост поезда, а затем повернулся к своему спутнику и слегка развел руки. «Увы, нас не встречают», — говорил этот жест. Спутник его, соглашаясь, кивнул.

Выйдя из вокзала, они застыли как зачарованные.

Слева и справа высились здания, а прямо — за круглым сквером — многоцветной рекой начинался Невский проспект. Фонари и неоновые вывески, как в зеркалах, отражались на мокром асфальте мостовой. Вздымая фонтанчики брызг, с легким шорохом проносились автомашины. Осенний Ленинград встречал гостей теплым, мелким дождем.

С минуту или две приезжие любовались площадью и лишь потом уверенно направились влево, на Лиговский проспект, к стоянке такси.

В машине они продолжали рассматривать город. Войдя в номер гостиницы и сняв плащи, они несколько секунд постояли молча, будто к чему-то прислушиваясь. Наконец один из них шумно бросил на диван свой портфель.

— Хорошо, — сказал он. — Хорошо! — и повалился на диван рядом с портфелем.

Его спутник сел в кресло и закурил. Потом встал, подошел к окну, с минуту постоял, глядя в темноту, затем вернулся к столу, расстегнул дорожную сумку и стал вынимать из нее и рассовывать по карманам какие-то блокноты и плоские свертки.

В ресторане было людно. Однако им удалось отыскать незанятый столик. Он стоял очень удобно — в углу, у окна, так что виден был весь зал.

За ближайшим столиком слева расположилась веселая, видимо студенческая, компания: две девушки — черноглазые и смуглые от южного загара и два парня. За столиком справа были только пожилые мужчины.

Подошел официант.

Они позволили себе слегка выпить — очень умеренно: на двоих сто пятьдесят граммов водки, поужинали. Между собой они почти не разговаривали и, казалось, просто наслаждались покоем, поглядывая в зал. Парни и девушки за столиком слева были хорошо одеты, красивы, веселы. Разговаривали негромко. И так же негромко смеялись.

Выйдя на несколько минут и возвращаясь на свое место, один из приезжих вдруг встретился глазами с девушкой, сидевшей ближе к нему. За столиком, кроме нее, никого не было, и взгляд ее откровенно приглашал начать знакомство. Он невольно улыбнулся в ответ. Но тотчас же потер лоб, словно у него вдруг заболела голова, и прошел к своему столику.

Вскоре они покинули ресторан.

Утром они вышли из гостиницы около девяти часов. Начинался воскресный день, и на улицах было еще пустынно. Дворники сметали в люки последние лужи, оставшиеся после ночного дождя. Косые тени домов угловатыми крыльями пересекали мостовые.

С видимым удовольствием вдыхая утренний воздух, приезжие шли неторопливо, доверчиво улыбаясь каждому встречному, останавливаясь у витрин, оборачиваясь, чтобы проводить долгим взглядом красивых женщин.

Такси они взяли лишь отойдя четыре или пять кварталов от гостиницы и не на стоянке, а возле какого-то дома. Машина только что подвезла старика с двумя мальчиками, видимо деда с внучатами. Приезжие задержали эту машину.

— На Васильевский остров, пожалуйста, — сказал шоферу мужчина в светлом плаще. — К набережной Макарова.

— Хоть на край света, — ответил шофер.

Из такси они вышли возле Тучкова моста. Постояли, пока машина не скрылась из виду, и деловитой походкой направились к дебаркадеру Морского вокзала. Ни о какой прогулке не было речи. Они очень спешили.

На дебаркадере они купили два билета до пристани Петродворец. И почти тотчас причалил теплоход.

На Неве было ветрено. Здесь, над холодной серой водой, солнце нисколько не грело.

Экскурсанты заторопились внутрь теплохода, занимая места у окон.

Приезжие остались на палубе. Засунув руки в карманы плащей, они стояли у левого борта. Кварталы жилых домов кончились. Берега Невы теперь занимали корпуса судостроительных заводов. Портальные краны. Громады достраивающихся на стапелях и на плаву кораблей. Склады. Лесные баржи. Какие-то огромные баки и металлические конструкции, заслоненные от посторонних взглядов заборами. Ленинград классических архитектурных ансамблей остался позади.

С каждой минутой все сильней чувствовалась близость открытого моря. Ветер становился холоднее, резче. Он срывал брызги с гребешков волн и швырял в теплоход. С визгом убежали в салон последние стайки мальчишек.

Что-то говорил экскурсовод. Голос его, усиленный репродуктором, на ветру то слабел, то оглушающе гремел над пустой палубой.

Приезжие стояли у борта, задумчивые и даже как будто отрешенные от всего. Так ведут себя люди, решающие в уме трудную математическую задачу.

Лишь однажды оба они пришли в движение. Не отрывая глаз от проходящего встречным курсом судна и не меняя своих поз, они достали по сигарете и защелкали зажигалками, прикуривая. Облачка табачного дыма подхватил и развеял ветер. Но, видимо, сигареты были сырые. Приезжие раза по три щелкали зажигалками, снова и снова поднося их к сигаретам.

В Петродворце они сошли на пристань и десяток минут стояли у перил, глядя то на море, то в сторону дворцов и фонтанов.

Теплоход, который привез их, уплыл. К пристани причалил другой теплоход.

И тогда они вдруг повели себя, как чудаковатый тот путешественник, который будто бы приплыл некогда из Англии изучать архитектуру Петербурга. Корабельный бот высадил его в центре города, на причал возле Летнего сада. Англичанин поднялся на набережную, постоял у ограды этого сада (гранит колонн, шеренга стройных чугунных копий, строгая красота золотой орнаментовки), затем вернулся на бот, который еще не отошел от причала, и поплыл назад. Капитану он объяснил, что ничего более прекрасного, чем эта ограда, уже не увидит, потому что ничего прекрасней нет и не может быть, поэтому и возвращается в Англию.

Почти так же поступили и приезжие. Они вдруг купили два обратных билета, взошли на теплоход и опять всю дорогу простояли на открытой палубе, засунув руки в карманы плащей.

Вечером они уехали из Ленинграда.

 

2

Но позвольте! Зачем все это рассказано?

Затем лишь, что люди эти были дипломаты — сотрудники двух иностранных посольств, аккредитованные в Москве.

На самом деле все было так.

Когда человек с портфелем ступил на перрон и огляделся, он не надеялся отыскать у вагона знакомое лицо: он знал, что встречать их некому, да и был это не первый его визит в Ленинград. Он просто хотел определить: не начнется ли прямо от вокзала наблюдение? Было бы наивностью думать, что советская контрразведка не осведомлена об их поездке. Потому-то и была на его лице не просто приветливая, а слегка как бы скованная, настороженно вежливая улыбка. И потому-то оглядывал он толпу несколько медленнее и поворачивал голову несколько равномернее, чем это обычно делают, отыскивая в толпе знакомое лицо.

И потому-то посмотрел он только влево, в хвост поезда. Он знал: головную часть перрона осматривает его спутник, помощник военно-морского атташе другого посольства, в паре с которым они работали.

И в такси по дороге в гостиницу он оглядывался вовсе не для того, чтобы полюбоваться вечерним Невским проспектом. Он опять-таки проверял, не следят ли за ними.

Лишь в номере гостиницы он почувствовал себя спокойно: наконец-то можно отпустить все пружины! Хотя — ну что за проклятье! — идя в ресторан, нужно обязательно захватить с собой все эти блокноты, схемы.

И когда ужинали в ресторане, он тоже вел наблюдение — за той частью зала, которая была перед глазами. Боковым зрением он, правда, видел и одну из девушек за соседним столиком. Его даже невольно тянуло еще и еще смотреть на нее — настолько была она красива.

И только когда заканчивали ужин и, неторопливо перебрав все события дня, пришли к выводу, что ни в поезде, ни на вокзале, ни в гостинице, ни здесь, в ресторане, не было и нет ничего подозрительного, тогда только он почувствовал себя настолько хорошо и уверенно, что впервые за весь день рассмеялся и словно тысячепудовая ноша свалилась с его плеч.

Потом... Потом он на несколько минут вышел из-за столика, а возвращаясь, встретился глазами с той самой девушкой, которая привлекла его внимание. Она была одна и улыбалась, выражая ему свое расположение. Невольно он улыбнулся в ответ. И тут его как обухом ударило: стоп! Это неспроста! Ты теряешь контроль.

И потому-то они сразу ушли.

Не было никакой головной боли и никаких срочных дел. Был страх, и была вдруг вспыхнувшая с особой силой неприязнь к этому ресторану, музыке, Ленинграду, ко всему советскому, — острая неприязнь, срывавшая с тормозов.

А это самое опасное — сорваться с тормоза. Перестать контролировать каждый свой шаг и каждое слово. И не только каждый свой шаг и каждое слово, но и каждый шаг и каждое слово любого из людей вокруг себя.

Вот тот старик за столиком в углу... Не слишком ли часто он смотрит на них? Что ему, некуда больше смотреть? Смотрел бы на девушек!

Черт же возьми, как это трудно! Дипломат — что звезда кино: он всегда невольно привлекает внимание, А девиз разведки совсем другой: не привлекать внимания! Растаять в массе похожих на тебя, потеряться!

Ну, а если ты одновременно и дипломат, и, говоря грубо, шпион? Ты находишься тогда все время как бы в освещенном прожектором круге!

Утром они вышли из гостиницы. Настроения прогуливаться не было: легли поздно, спали плохо. На стоянке в двух шагах от гостиницы имелось несколько свободных такси. Но брать здесь машину не следовало.

Побрели по улице. Просто так, куда глаза глядят.

Шли долго, не замечая ни архитектуры домов, ни лиц и одежды встречных людей. Было не до того.

В конце концов вопрос, наблюдают или не наблюдают за ними на пути от вокзала до гостиницы, был более или менее теоретическим. Он представлял интерес лишь с точки зрения того, какое значение придавалось их визиту в Ленинград. Если угодно, это был вопрос самолюбия. Теперь же наличие или отсутствие наблюдения имело практическое значение.

Наконец убедились: все благополучно. Тогда взяли такси.

— На Васильевский остров, пожалуйста, — сказал шоферу один из приезжих.

Хотелось еще прибавить: «Черт возьми, какой трудный день!» — не по-английски, конечно, по-русски, — но спутник его, морщась, потер лоб. По уговору это значило: «Таксер подозрителен, не надо ничего говорить».

Он взглянул на шофера: молодой парень с простодушным лицом. Невероятно, чтобы такой мог оказаться опасен. Но спорить не стал. И даже вспомнил про себя подходящую русскую пословицу: береженого бог бережет.

Но уж зато к Морскому вокзалу они подошли в полной уверенности, что за ними нет хвоста, и шагали поэтому быстро, так, чтобы успеть на ближайший теплоход и зря не болтаться на пристани.

Ну и на палубе они стояли вовсе не для удовольствия — уж какое там удовольствие на таком ветру! Один из них поглядывал по сторонам, а другой в это время, засунув руки в карманы плаща, а на самом деле — в карманы брюк, потому что карманы плаща были прорезаны, крошечными карандашиками делал заметки на листочках небольших специальных блокнотов: писал он на листочках только цифры и буквы.

И когда они закуривали, то на самом деле аппаратики, вмонтированные в зажигалки, фотографировали катер пограничной охраны...

Но вот и Петродворец.

Сошли с теплохода. Постояли у пристани. Было важно установить: все ли приехавшие на корабле уйдут осматривать дворцы.

Ушли все. Это было чудесно.

Теплоход отчалил.

Они всё стояли у пристани.

Говорят, здесь прекрасные дворцы и лучшие в мире фонтаны. Гений зодчих и скульпторов создал неповторимое. Восстанавливая дворцы после войны, одно из зданий ошибочно (чертежи погибли) сделали на несколько сантиметров выше. И это привело к тому, что гармония была нарушена. Пришлось все переделывать, опускать гигантскую крышу!

Но к чему им осматривать дворцы и фонтаны? Разве это входит в их обязанности?

Еще до поездки в Ленинград они заучили специальную карту-схему невского берега. На ней все заводы, цеха, строящиеся суда были обозначены особыми номерами.

И тогда же они заучили числа, буквы и условные знаки, с помощью которых можно было наиболее кратко ответить на тот или иной вопрос, интересовавший специалистов военно-морской разведки.

И теперь, стоя на пристани Петродворца, они морщились не от ветра и не от бликов сентябрьского солнца, а потому, что в памяти их, забитой цифрами и буквами кода, просто не было места ни для чего другого.

Ну и еще морщились от того, конечно, что все-таки никак не могли решить: следят за ними или же нет?

Знать это было особенно важно теперь, когда в карманах лежали блокноты, исписанные втемную корявыми цифрами: 18-34; 21-14; 23-51; 41-37...

18, 21, 23, 41 — это номера позиций на карте-схеме. 34, 14, 51, 37 — ответы: характеристики объектов.

34 — новый корпус ангарного типа с воротами во всю высоту громадной торцовой стены. Видимо, в этом эллинге ведется строительство судов, которые необходимо укрыть от посторонних глаз, и значит за ним в будущем надо особо внимательно наблюдать, стараясь оказаться возле него по пути в Петродворец, но в такой момент, когда ворота будут открыты.

14 — строящийся корабль на стапеле, заслоненный щитами. По той части обводов, которые удалось разглядеть, — совершенно новой конструкции.

51 — закрытая металлическим коробом конструкция на палубе ремонтирующегося на плаву катера. Странно — как может судно такого малого водоизмещении нести столь мощную конструкцию?

37 — участок берега, занятый дровяным складом. С него можно хорошо рассматривать и даже фотографировать территорию одного из заводов.

Цифры скупы. Глаз видит гораздо больше. Строящееся новое судно, мелькнувшее за щитами, такое необычное, что его невозможно описать с помощью заранее заготовленных цифр-ответов, он определил как судно новейшей конструкции. Но верно ли это? Да и «новейшее» — это уже собирательный термин. А для специалистов самое ценное — подробности. То, что Советский Союз строит корабли новых конструкций, известно и без того! Но разве можно сделать детальную запись? Даже крошечный блокнот, содержащий одни только цифры, и то — уличающий документ! Дипломаты ведь не имеют права заниматься разведывательной деятельностью!

И, конечно, опасно, что к тебе вдруг обратятся официальные лица — работники органов госбезопасности.

Но это еще полбеды.

Они сделают замечание, но они знают, что личность дипломата неприкосновенна.

Гораздо страшней, если станешь объектом внимания толпы — этих бдительных советских людей...

Обыскивать дипломата нельзя. Но разве толпу остановишь? От нее не заслонишься синим картонным квадратиком дипломатической карточки — стихия! Что там ей объяснишь!

И насколько легче работать, скажем, в Греции или Италии, где просто не принято вмешиваться в поведение богатых людей. Мало ли какие причуды могут быть у господ? Хочет — пишет в открытую, хочет — засунув блокнот в карман брюк.

А в этом Советском Союзе привяжется землекоп или грузчик: «Покажи! Дай! Что ты там делал? Давай сюда фотоаппарат!» И от него не избавишься, не откупишься деньгами!

Милиция (советская милиция!) является тогда как спасение. Но и милиция может не все: толпа напирает, шум, крики, требования: «Пусть выложит! Пусть покажет, что там писал! Мы видели...»

И требуют не только мужчины, но и старухи, дети...

Ужасно!

Скорее, скорее из этого Петродворца! Дело сделано. Изменения позиций 11, 18, 21, 24 зафиксированы. Наблюдения, сделанные в прошлый приезд другим дипломатом-разведчиком на позициях 49, 63, 78, подтверждены. Найдено удобное место для фотографирования (37). Если туда проникнуть, можно укрыться за штабелями дров и поработать. Сфотографирован катер пограничной охраны. Эксперты будут довольны!

Теперь нужно снова промчаться на теплоходе вдоль невского берега (может, и еще что-либо удастся заметить) — и назад, в Москву: писать рапорт об удачной поездке.

Конечно, визуальная разведка — это не похищение секретных документов или образцов вооружения. Но когда ее ведут по единому плану дипломаты сразу нескольких посольств, выводы неизменно оказываются важными. В разведывательной работе, в конце концов, самое главное — иметь некоторое количество точно установленных и пусть даже не выдающихся фактов. Анализ довершит остальное!

Итак, скорее, скорее назад — в Ленинград, в гостиницу, а потом и в Москву, под защиту посольских стен.

 

3

Несколько фактов из хроники.

Помощник военно-морского атташе Соединенных Штатов Америки Рэймонд Смит прибыл в нашу страну на теплоходе «Балтика». Это случилось 2 июля 1962 года.

Теплоход шел из Лондона в Ленинград. Смит ехал всерьез и надолго. С ним вместе плыли жена и трое детей — два мальчика и девочка. Старшему мальчику шел тринадцатый год, и дети были как дети: бегали по палубе, с завистью поглядывали на матросов и капитана. У жены Рэймонда Смита всю дорогу хватало забот.

Были заботы и у Смита.

Худощавый, лет сорока, с большим лбом, он чертами лица и манерами походил на научного работника. Держался спокойно и ровно. Так ровно, что лишь очень опытный психолог мог бы разгадать за этим постоянную настороженность.

До того как попасть в СССР, он несколько лет прослужил в аппарате Пентагона, а затем в Японии и Франции, удачно совмещая дипломатическую деятельность с разведкой. Он знал, что работать в СССР трудно и заранее разработал ту линию поведения, которой следовало придерживаться. В советской стране он будет вести себя как дипломат-исследователь, собирающий материал для диссертации о военно-морском флоте. В советской контрразведке — умные люди. Их не обманешь, играя рубаху-парня.

Человек, который открыто интересуется определенным кругом вопросов, в конечном счете привлекает к себе меньше внимания: с начала и до конца он логичен в своих поступках.

Но, кроме того, Смит считал себя уже достаточно крупным разведчиком-дипломатом, чтобы иметь свой собственный метод работы. Главным в нем было — применение специального фотографирования и звукозаписи. Обычно дипломаты-разведчики стараются не прибегать к этим способам. Провалишься — слишком уж бесспорными будут улики. А кому хочется быть в два счета высланным из страны, куда ты прибыл как дипломат?

Но Смит ехал делать карьеру иного рода — карьеру разведчика. И ему надо было быстро достичь именно разведывательных результатов. И, кроме того, он считал всех своих предшественников и коллег просто не слишком искусными и даже — недостаточно смелыми людьми.

Плывя на «Балтике», он фотографировал решительно все суда, которые встречались на пути: советские, финские, шведские, польские, немецкие... Это не запрещалось законами. И должно было с самого начала создать ему, Смиту, репутацию человека, который интересуется флотами вообще всех государств.

Из Ленинграда семья Смитов выехала в Москву. И это был его первый психологический шаг: на корабле, то есть еще за пределами СССР, он, Смит, проявлял большую активность, а попав в Ленинград, вдруг повел себя как человек, которому этот город не интересен. А ведь было бы естественным: проездом дипломат знакомится с прославленным центром культуры.

Впрочем, уже 4 июля он снова оказался в Ленинграде. Он приехал из Москвы, и с ним был коллега — помощник военно-морского атташе одной из капиталистических стран. И этот коллега провел Смита по тем улицам и набережным Ленинграда, откуда можно было наблюдать портовые сооружения и цехи судостроительных заводов. Один разведчик передавал «хозяйство» другому.

Тогда же они совершили прогулку по Неве. Сквозь прорезанные карманы плаща, засунув руки в карманы брюк, Смит записывал номера и названия судов, находившихся на стапелях, стоявших у причальных и достроечных стенок, и всюду очень внимательно старался установить — следят за ним или не следят.

В этот приезд он не применял сложной техники. Плоский фотоаппарат «Минокс» да крошечные блокнотики и карандаши длиной в полпальца, чтобы писать ими в кармане, составляли все его снаряжение.

Это были старые методы. Смит еще только осваивался.

29 июля Смит снова появился в Ленинграде. Он прибыл на финском пароходе из Хельсинки и находился во всеоружии. На подходах к Ленинграду в специальный очень сильный бинокль он рассматривал маяки, локационные станции, встречные суда. Много фотографировал. То ли безнаказанность первых шагов настроила его на такой самоуверенный лад, то ли палуба финского корабля казалась ему надежной крепостью.

В Ленинграде он переночевал в гостинице. А на утро, 30 июля, на одной из улиц он, как бы случайно, встретил американских туристов. На собственной автомашине они только что приехали из Москвы.

До самого вечера Смит разъезжал с ними по городу, то и дело оказываясь в таких местах, где не было ни архитектурных памятников, ни мемориальных досок, но куда выходили фасады заводских корпусов и научно-исследовательских институтов.

Это был наглый, точно рассчитанный ход: вдруг оказаться в Ленинграде с собственным транспортом, в компании, осмотреть все объекты. Каждый заметит немногое. Но в целом картина будет достаточно полной.

15 августа Смит вновь был в Ленинграде, — теперь уже проездом в Финляндию. Из Ленинграда он, конечно, должен был плыть морем.

Перед тем как взойти на борт корабля, он прогуливался по набережной в районе порта и судостроительных заводов. Как и всегда, был не один. Сопровождал его сотрудник посольства одной из стран. Важно другое: почти все это время Смит что-то негромко говорил своему спутнику. Когда же корабль отчалил, Смит, стоя на палубе, усиленно выискивал на берегах залива антенны радиостанций, чаши локаторов и был молчалив, задумчив, до скованности осторожен.

3 сентября на теплоходе «Эстония» он прибыл в Ленинград из Хельсинки и остался ночевать.

Утром вместе с двумя дипломатами он вышел из гостиницы. Он был в черном плаще, застегнутом на все пуговицы и несколько оттопыренном на груди. Всей компанией они проехали в такси к Горному институту. Отпустили машину. Постояли у гранитного парапета набережной. Напротив, за трехсотметровой ширью Невы, располагалась территория интересующего их завода.

Дипломаты стали тесной группкой, так что Смит был закрыт с боков. Смит расстегнул плащ — на груди был фотоаппарат с телескопическим объективом, — сделал несколько снимков.

Затем Смит решительно направился в Горный институт. Шли занятия. В вестибюле института было пустынно. Лишь у киоска «Союзпечати» толпились студенты.

Смит подошел к киоску и купил несколько почтовых марок. Студенты не обратили на него никакого внимания. Тогда, как бы рассматривая марки, Смит отошел к окну, выходящему на Неву. Огляделся. Вокруг не было ни души.

Смит повернулся к окну и минут десять стоял, глядя в него и негромко разговаривая сам с собой.

И когда потом они все трое опять расхаживали по набережным, Смит продолжал говорить.

Дул порывистый ветер. Смит произносил слова так негромко, что их временами неизбежно должно было относить в сторону, заглушать, но спутники ни разу его не переспросили. Да в этом и не было необходимости: Смит говорил не для них.

На груди у него, под пиджаком, в карманах специального жилета находился портативный минифон. На лямках жилета, у ключиц, были упрятаны микрофоны. Поглядывая на противоположный берег Невы, Смит подробно фиксировал все, что видит, — важное и не важное, — сосредоточившись на том лишь, чтобы ничего не пропустить.

Это был разведчик.

За все свои визиты в Ленинград (их было шесть) он ни разу не посетил ни одного музея, ни одного театра — не до того было. Очень редко заходил он в рестораны (начиненный аппаратурой, он боялся посещать их: там обязательно надо снимать верхнюю одежду).

Но он даже не подозревал, что уже давно, с первых же его попыток совмещать разведывательную и дипломатическую деятельность, за каждым его шагом наблюдают чекисты.

К сожалению, мы не можем назвать имен этих чекистов, приложить к нашему очерку их фотографии. Не можем мы говорить и о том, как и какими методами они действовали.

Смит после всего, что в конечном счете с ним произошло, «вышел из игры». Его карьера дипломата-разведчика оборвалась. А эти люди — в строю.

 

4

Утром 1 октября 1962 года Смит приехал в Ленинград в последний раз.

Сразу с вокзала вместе с сопровождавшим его в этой поездке другим дипломатом направился в гостиницу, оставил в номере чемодан, а затем совершил обычное свое турне на теплоходе: Морской вокзал — Петродворец и обратно.

Он был полностью экипирован: бинокль, фотоаппарат, минифон, планы портов и причалов, несколько блокнотов. Все это лежало в карманах матерчатого жилета, надетого под пиджаком. Там же хранились листы плотной бумаги, испещренные цифрами и буквами зашифрованного разведывательного задания. Смит считал, что уже освоился в Советском Союзе.

Несколько раз в этот день он включал минифон и «наговаривал» на его ленту — то номера и описания палубных построек военных кораблей, то сведения о возвышающихся над водой частях подводных лодок.

Он был уверен, что за ним не следят, но действовал очень осторожно и рассчитанно, с той спокойной уверенностью, которая всего больше способна отвести подозрения случайного наблюдателя.

Вернувшись в гостиницу, в ресторан не пошел — мешала аппаратура. Да и нервное напряжение сказалось. Разгружая чемодан, вел себя очень резко, вещи не клал, а швырял.

Начал разогревать на спиртовке консервы,отвлекся, задумавшись, таблетка сухого спирта выпала на паркет. Паркет загорелся. Было объяснение с дежурной по этажу. Пытался замять этот случай, уговаривал никуда не сообщать. Не удалось. Составили акт.

На следующий день, с утра, вдвоем они поехали к судостроительному заводу. Некоторое время побродили у его территории, постояли у проходной.

Но это было лишь маскировкой. Вскоре они отправились дальше. Ехали сначала в такси. Потом пересели на городской автобус. Целью было: выйти в давно намеченное место — на прибрежный пустырь, там, где Нева уже расширялась, вливаясь в Финский залив, и где напротив, за водной гладью, находился интересующий их завод. Территория его была, конечно, заграждена щитами, и обычный беглый осмотр ничего не давал. Но удачное фотографирование и детальное описание, как полагали эксперты, могло бы помочь решить одну из загадок советского метода строительства кораблей. К этому пустырю и нужно было выйти в конце длинного и запутанного пути.

Вышли они к нему во второй половине дня. Ветер гнал седые волны. Октябрьское хмурое небо низко нависло над горизонтом.

На пустыре было безлюдно. Лишь в дальнем конце его, у изгиба берега, виднелось легкое одноэтажное строение с большими окнами. В этом строении, видимо, помещалась водно-спасательная станция. Едва ли находящиеся там люди следили за сушей. Да и было до них далеко.

Смит не терял времени — операцию нельзя было затягивать. У самой воды, очень близко от того места, где они вышли на пустырь, высился штабель бревен. Быстро зайдя за эти бревна и еще на ходу включив минифон, Смит достал из кармана плаща бинокль, навел его на противоположный берег и стал быстро говорить, описывая все, что там видит, и лихорадочно выискивая то главное, что требовалось сфотографировать.

Он действовал быстро. Левой рукой держа у глаз бинокль и продолжая диктовать, правой он расстегнул плащ и пиджак и вынул из карманчика на поясе брюк фотоаппарат. Поднес его к правому глазу, перехватил бинокль, чтобы освободить пальцы левой руки, глянул в видоискатель — в него попало именно то, что и следовало, и сделал несколько снимков. Все это заняло не более двух-трех минут. Пора было уходить.

Сунув бинокль в карман плаща, а фотоаппарат в карманчик на поясе брюк, он резко повернулся и зашагал прочь от берега, и в тот же момент увидел рядом с собой каких-то людей — сразу нескольких — в пиджаках, плащах, пальто, свитерах. И не только мужчин, но и женщин!

Один из мужчин, по одежде он был похож на заводского рабочего, преградил дорогу. «Плащ, — мелькнуло в голове Смита. — Расстегнут плащ и пиджак! Может быть обнаружен минифон!»

— Что вы тут делаете? — спросил рабочий.

— Мы? Ничего, — ответил Смит.

— А это? — спросил рабочий и рванул провода которые вели от микрофонов.

Черный ящичек минифона вылетел из своего гнезда под рубашкой и повис на проводах. Невольно вскрикнув, Смит схватил его и прижал к животу. И почувствовал, как сильно дрожат руки.

#img_22.jpg

— Это что у вас? — повторил рабочий. — И что вы здесь фотографируете?

Смит оглянулся: вокруг целая толпа. Откуда взялись эти люди? Только что был голый пустырь!

— У меня ничего нет! — с отчаяньем выкрикнул Смит.

И в ответ шквал негодующих голосов обрушился на него:

— А в руках-то что у него?

— Шпион это! Я сразу узнала...

— Иду, он за дровами стоит, фотоаппарат наставляет...

— Завод это я знаю какой, я там работаю...

— А ну, давай, давай, показывай, что там у тебя в руках...

— Шпион! Шпиона поймали!..

 

5

«Акт.

г. Ленинград, 2 октября 1962 года.

Мы, сотрудники милиции капитан Гольцев и старший лейтенант Сидоров, составили настоящий акт о нижеследующем. Во время нахождения на дежурстве в районе спасательной станции № 7 к нам обратились граждане, заявив, что около судостроительного завода ими обнаружены какие-то подозрительные лица. Прибыв к месту происшествия, нами было установлено следующее: советскими гражданами Никитиным Виктором Алексеевичем, Николаевым Михаилом Александровичем, Викторовым Александром Ивановичем в присутствии начальника спасательной станции Вальтера Анатолия Ивановича и водолаза Кравченко Леонида Михайловича были задержаны, как подозрительные по своему поведению, два гражданина...

Опросом граждан Никитина В. А., Николаева М. А. и Викторова А. И. выяснено, что лица, оказавшиеся иностранцами, проходя около завода, вели себя подозрительно. Иностранец, являющийся помощником военно-морского атташе США Р. Д. Смитом, отворачивал лацкан пиджака и что-то говорил, одновременно он держал правую руку в кармане брюк. Видя такое поведение, Никитин В. А., Николаев М. А. и Викторов А. И. задержали гражданина и под рубашкой в чехле обнаружили черный предмет, который, по заявлению Смита Р. Д., является портативным магнитофоном. В маленьком кармане брюк был обнаружен фотоаппарат «Минокс». Наряду с этим у помощника военно-морского атташе США Р. Д. Смита под рубашкой был обнаружен пояс из белого материала, в котором находились семь различных планов, записи на иностранном языке, карты. В кармане пальто находился портативный бинокль японского производства и наушники для магнитофона...»

#img_23.jpg

Шпионское снаряжение, изъятое у дипломата-разведчика. Вычерченные им схемы городских маршрутов, карандаши для невидимой записи.

5 октября, через трое суток с того момента, когда Смит был задержан и после составления акта и изъятия шпионского снаряжения отпущен, член коллегии Министерства иностранных дел СССР принял советника-посланника посольства США в Москве и сделал ему заявление. Рэймонд Смит признавался в нем персоной нон грата — дипломатом, которому предлагалось немедленно покинуть пределы страны за деятельность, несовместимую с его статусом аккредитованного дипломатического работника.