В ровных строчках текста на экране так легко спрятать целую жизнь. Еще легче — достать, расправить, препарировать и рассмотреть под микроскопом.

В моих руках не было этого экрана, но и сейчас, сидя в собственной каюте много часов спустя, я видела линейно-невозмутимые строки, в которых на этот раз была спрятана моя собственная жизнь.

Но чтобы вспомнить, мне не нужен микроскоп. Моя жизнь вписана в полотно мира огромными буквами цвета крови, которые можно сложить в слова и сейчас.

Я, Ки-мив, ира, риалта из Гнезда Шал'е'не'йен'не, была приговорена к изгнанию за восемь сезонов до церемонии Взросления. Двумя сезонами позднее — соткала свой первый заменитель Сети. Из странно-статичных существ, на которых Гнезда никогда не обращали особого внимания, он сам вышел статично-неправильным. Существа мыслили и жили по диким, непонятным законам, который измученный непрекращающейся борьбой с собственной природой мозг никак не мог понять.

Но… На дальней заставе, далеко за границей Зоны Отчуждения было слишком много странных созданий, чтобы обращать на меня какое-то особое внимание. И я осталась. Мозгу недоставало зрелой стабильности, а сублимация Сети все время наполняла его отголосками чужеродных сознаний.

И он начал изменяться. Закостеневать, терять гибкость и легкость. Сознание риалты струится подобно потоку воздуха, изменчивое, легкое, всепроникающее… Я же через двенадцать лет стала калекой, неспособным даже заговорить с камнем. Еще через двадцать разум застыл окончательно, уже мало чем отличаясь от тех сознаний, которые заполняли мою Сеть. Я была не просто калекой. Я была почти что мертва. И даже если бы закон об изгнании исчез, я не смогла бы вернуться за Вуаль. Сеть не приняла бы мой разум, и до сих пор не знаю, смогла бы тогда я даже заговорить с другими риалтэ.

Сейчас — нет. Уже много лет — нет.

А тогда… В тот самый день, когда ко мне пришло осознание, что дороги назад не будет никогда, я запретила себе оглядываться назад, как делала все эти годы. Я посмотрела вперед и увидела там единственное, чем занималась всю сознательную жизнь. Корабли. У этих кораблей не было жизни, но они летали.

Через пятнадцать лет летали уже мои корабли. Союз переживал век Распада, кто-то выходил из этого омута целым, кто-то выдирался, теряя что-то на слишком быстром ходу, кто-то рассыпался на части, не выдерживая давления разрухи. Зона Отчуждения стала свалкой, старательно подбирающей то, что потеряли другие. Никакие инвестиции сюда не доходили даже в лучшие времена, и она кормилась как могла. Сотни пиратов и каперов стали ее клыками и когтями, вырывавшими плоть из более благополучных областей.

Кто знает, не стали ли бы мои корабли мирно возить грузы, случись нам быть в другом месте и в другое время. Но Распад давал возможность, а Зона не оставляла выбора. И мои корабли стали хищниками.

А я стала легендой.

Да, я была почти мертва, но все остальные, похоже, не жили вовсе. Это была нечестная борьба, но много лет назад я решила, что хочу жить.

Моя охота была успешнее, много успешнее, чем у прочих. Мой флот стал одним из самых больших среди «вольных». Моя звезда ярко сияла на небесах, и меня назвали: Сияющая. Моего света боялись, взгляда моих глаз избегали. Моя Сеть была обширна и прочна как никогда, составленная из преданных и искренне любящих меня солдат.

Так было, пока не появился он.

Филин. Ночной хищник полярных снегов Ситре-6. Легендарный основатель Корпуса, поминаемый за бога и за демона. Сейчас.

А тогда это был реальный и вполне смертный противник. Мелкий и несущественный, как казалось вначале. Но годы шли, и заштатная организация на глазах превращалась во всесильный Корпус Ментального и Психофизического Контроля. Гораздо более всесильный, чем сейчас.

И я забеспокоилась. А Филин в обмен на беспрецедентное для того времени финансирование обязался лишить Зону когтей. Для этого ему понадобилось всего пять лет. Эра вольных охотников проходила. Многих уже не было в живых, остальные умирали на каторгах. Но была я. И я летала, и я охотилась, несмотря ни на что.

Мы воевали много лет. Флот Корпуса был мощнее, но мой лучше владел техникой партизанских войн. Может, именно тогда из знаменитости я превратилась в легенду. Во всяком случае, Корпус запомнил мое имя на века.

Но… все кончается. И, стоя в риатиновых цепях перед темной фигурой противника, я не жалела ни о чем. У всякой войны были правила. Правила этой гласили, что проигравший умрет.

Я ненавидела его, как ненавидят слишком умного соперника. Сутками позже я ненавидела его слепо и безрассудно, как только может ненавидеть риалта. Жизнь вне Вуали искалечила мое сознание. Филин довершил этот процесс, искалечив попутно и тело. Я стала рабыней Корпуса, безотказным и самым эффективным орудием для поколений Командоров, последовавших за Филином. Филином, оказавшего слишком успешным, чтобы умереть в своей постели. И, стоя над его обгоревшим трупом, я готова была выть от досады: неведомые мне злопыхатели осуществили то, что я страстно желала сделать собственными руками. Планы мести оставались моими главными стимулами к жизни, но сволочной Командор лишил меня и этой радости.

С тех пор ничего не изменилось. Непрекращающаяся череда особых дел — вот, собственно, и все, что в ней осталось. Меня передавали по наследству, как фамильный меч. Впрочем, нет, не меня. Мою жизнь, заключенную в старый считыватель — личное дело, заполненное ровными рядами букв.

Мое имя слишком хорошо помнят даже сейчас. Его могут забыть во всем мире, но его не забудет Корпус. Стоит шепнуть слово — услышат все. И многомиллионная организация вспомнит, что Вира Нейн едва не втоптала Корпус в грязь.

Раньше у нас очень любили показательные казни. Процесс охоты на ведьм как священное знамя, поставленное во главу угла. Это сплачивало, это заставляло загораться глаза. Ведьмы измельчали и блеск из глаз ушел.

Чем больше лет проходит, тем ярче загорятся глаза от пламени костра, на котором могут сжечь меня. Каждый новый Командор, принимая должность, грозит мне показательным процессом, если вдруг пиратка решит тряхнуть стариной. Я даже не вслушиваюсь в очередные угрозы. Через столько лет я знаю, на что способен Корпус и на что — я. И — что не имею шансов выжить в этой войне.

Будь я здорова. Будь я не одна. Но…

Был Филин. И он работал со мной лично.

Та Сеть, что достигла почти совершенства и заменила мне настоящую, была выдрана с корнем и сгорела на огне зачисток и расстрельных бригад. Личность сначала пытались стереть, потом — переписать. В те времена ни того, ни другого делать толком не умели, да и я была далеко не типичным материалом. Мой мозг не поддавался, и его ломали почти хирургически. Почти получилось.

Дальше все растворяется туманом: я все-таки тронулась, хотя думала, что это произойдет гораздо раньше. Из памяти исчез месяц, который я закончила с искалеченным сознанием, нашинкованным на лоскуты и кое-как собранным обратно. Обнаружила у себя пару новых и страшно мешающих качеств, еще большего количества полезных недосчиталась. И — сплошные блоки безопасности и моральные установки. Места для собственных мыслей практически не оставалось.

Должно быть, так и было задумано.

Впрочем, когда я осознала, что со мной сотворили, мыслей не было. Было второе изгнание, только страшней. Тело принудили навеки застыть в одной-единственной форме, которой в последние годы я пользовалась чаще всего. Бескрылой форме. На руках защелкнулись тяжелые резные браслеты, не дававшие даже коснуться по-настоящему сильных энергетических потоков. Попытка взять больше — смерть. Попытка обратить потоки против любого представителя Корпуса — смерть. Рождалось пламя, которым горят «звезды», и выжигало не приспособленное для этого тело изнутри. Это было три раза. Все три раза меня вовремя хватали за руку. В первый раз я попыталась убедиться, что подарок Филина действительно не снять никогда…

Я была слепа, глуха, бескрыла. И не знала, стоит ли с этим жить. Потом был второй раз. Оказалось, что если я не буду даже подозревать, что жертва служит в Корпусе, то смогу ее убить. Вот только я всегда была слишком догадлива.

А в третий раз меня заставила сойти с ума Избранная. Ради чего избранная? Ради нового Распада?

А первый Распад — кто вызвал его? И зачем?

Боги риалтэ не вызывают войн, они питают жизнь, оставляя смерть своим детям. Богам застывшего мира, похоже, есть дело до всего. Даже до войн.

Я сидела в темноте в старом кресле, поджав под себя ноги, и вела сама с собой разговоры о богах. Вела и все думала: а я? Чья я?

Получалось, что ничья. И ничьим богам нет до меня никакого дела. И это хорошо…

Я улыбнулась своей свободе от божественного произвола и задремала, продолжая улыбаться во сне.

Два следующих дня жизнь текла по инерции, как, впрочем, и работа. Документы со всего блока постепенно накапливались в моей портативке, агенты отоспались и перестали напоминать заключенных зон особого режима. Исчезли круги под глазами, замедленность движений, постепенно рассеивалась и атмосфера общего траура, нависшая над блоком. Здесь работали профессионалы.

Но ни о какой вечеринке, которой наверняка отметили бы окончание такой длительной и ответственной операции, не могло быть и речи.

Пешша благоразумно не трогали, хотя вел он себя на удивление благоразумно. Мне было бы спокойней, если бы он диссидентствовал и грубил. Даже если бы ушел в запой. Чезе, как мой помощник, был слишком занят организационной работой, поэтому к Пешшу я приставила Алиссо, за сезон уже сроднившуюся с ролью няньки. Да и сама наблюдала за ним украдкой, боясь срыва. А он — странно — наблюдал за мной. Почему?…

Я не возражала, если ему от этого легче, но загрузила работой больше, чем остальных. И он покорно брал внеплановые дежурства и писал отчеты по ночам.

Мне повезло больше всех: после запарки первого дня напряжение резко спало и единственной моей обязанностью остался общий контроль за чужой работой. Ну да в Бездну работу. У Алана шел плановый отпуск, и он проводит его со мной. Поэтому на рабочем месте меня видят редко.

Большую часть этого отпуска Алан прождал меня на «Полюсе», и теперь я старательно наверстываю упущенное, подхлестываемая сильнейшим комплексом вины. Не знаю, чувствует Алан это или нет, но он стал еще внимательнее, и почти от меня не отходит.

А Эрик пропал. Сразу же после прилета на базу.

И слава богам.

Это правильно. И не важно, что на неделю или две меня заставили забыть о существовании Алана. Все — колдовство и ложь крылатых змей. Ведь сейчас он рядом и мне хорошо. Как раньше…

Мы сидим за столиком в дальнем закутке столовой, и мой ангел, как всегда, улыбается мне. И от одной этой улыбки я чувствую, как руки обращаются в крылья. И не нужны амулеты, чтобы почувствовать себя свободной.

— Что с тобой? — тихо спрашивает он.

— Ничего, — отворачиваюсь, чтобы через секунду снова посмотреть на него. — Почему ты спрашиваешь?

— Ты стала такой… задумчивой?

— Марлен… ты знаешь.

— Знаю. Это другое. Скажи, — Алан колеблется, и со слабой извиняющейся улыбкой произносит: — Я волнуюсь за тебя. Ты изменилась. На тебя никто не мог оказать влияния?

— Влияния?… — опускаю взгляд в тарелку с десертом. Знал бы ты… — Думаешь, оно есть?

— Иногда я вижу такие вещи. Иногда ошибаюсь, — он замолчал. — Может, дело в амулетах, которые ты носишь. Я посмотрю?

— Смотри, — тяну за сплетение шнурков, вытаскивая амулеты из ворота рубашки. — Это влияние — какое оно?

— Не очень хорошее, Ким, — поднимает на меня глаза и смотрит так серьезно. А после опускает взгляд на россыпь металлических кругляшей. Едва заметно хмурится: — Откуда это?

— Со Станайи, — аккуратно откусываю кусочек пирожного, чтобы скрыть легкую нервозность, хотя ответ на этот вопрос был заготовлен уже давно.

— Лучше не носи. Мар'яар — не лучшая богиня-покровительница.

— Почему? Это же одна из Троих, верховная богиня пантеона.

— Мар'яар поклоняются, ей приносят дары, а раньше — и жертвы; ее служители — мудрейшие из ныне живущих. Но это темная богиня, Ким, — Алан опускает глаза на гладкую матовую поверхность стола. — Станайя — святилище, заповедник, источник могущества — как хочешь назови, но это не светлый храм. И его дары не стоит принимать, имея другой выбор.

— Буду знать, — оставляю наконец пирожное в покое. — Но откуда ты это знаешь?

— Ну… — Алан неожиданно улыбается, и я, как зачарованная, наблюдаю, как загораются теплым светом его глаза. — Я все-таки ремен. И даже в некотором роде аристократ. Кому еще знать такие вещи.

— Ты прав. Иногда я об этом совершенно забываю…

Мы сидим за маленьким столиком в самом углу столовой и разговариваем о чужих легендах, о темных богах и застывших каплях крови древнего сердца гор, одну из которых я теперь ношу на груди. О светлых храмах, которые тоже есть на свете, и небесных сияющих созданиях, которые иногда снисходят к ним. О том, что самый распоследний циник верит: боги рядятся в земные одежды и ходят среди смертных, и исполнение всех желаний ждет того, кто узнает их в этом обличье. О любопытной сельской ребятне, любую встречную воительницу спрашивающей, не Кровавая ли она Богиня.

Мы говорили о ерунде, о чужой вере, о чужих ангелах и бесах. А я смотрела на его лицо, на светлую мальчишескую улыбку, глаза, в которых было столько искренней ласки и заботы, и понимала, что мой ангел передо мной. Небесное сияющее создание, слишком правдивое и искреннее, чтобы я была его достойна.

Но другого мне не нужно.

* * *

Затишье затягивалось. Эрро не торопил с началом новых дел, не требовал срочной командировки в столицу. Напряжение послеоперационной зачистки сменила чрезмерная расслабленность. Блок впал в сонное оцепенение во главе со своим куратором.

Дни проходили спокойно и благостно, с любимым под боком, и только ночью видения свободы не давали спокойно спать. Теперь я знала, где находится ключ моих проблем, и, возможно…

Я никогда не задумывалась над вопросом, можно ли обокрасть кабинет Командора, и теперь впервые эта проблема встала передо мной во весь рост. Через две ночи мучений я пришла к выводу, что шанс на успех не так уж и мал, главное — план и еще раз план.

Вот только я не знала, а хочу ли этого на самом деле? Мало выкрасть личное дело. Нужно убрать всех осведомленных лиц, а значит — Командора. Старый считыватель не отомкнет браслетов работы Филина, не отменит запрет на убийство, а значит — чужими руками, а значит — несчастный случай. КАК?… И Эрик. Отпустит он меня? Нет. И значит…

КАК?!

У меня впереди — жизнь, мне не занимать терпения, но — слишком все шатко. Слишком непрочно положение Эрро, а сменится Командор — сменится все. В том числе и сейф, в котором беспечно хранятся древние тайны. Нужно решать, быстро решать. Но если… жизнь начнется с чистого листа, ничему старому в ней не будет места.

Даже Алану.

Тем более Алану.

В тот день, когда он узнает правду, когда узнает цену моей свободы, я потеряю его. А стоит оно того?… Не знаю.

Вопрос веры. Вопрос приоритетов. Вопрос желаний…

Я не знаю, чего желаю. Слишком долго жила рассудком, чтобы понять это сейчас. И я стискиваю зубы и обращаюсь к рассудку, чтобы, когда решение придет, иметь возможности. Не упущенные возможности.

Где взять силы, чтобы отказаться от лелеемых столетиями желаний и признать, что они потеряли значение? Или сказать, что теперешние желания мимолетны, свобода же — навсегда? Нет ответа. И потому, рассудок…

КАК?

Документы. Эрро. Эрик.

Эрик. Документы.

Эрик…

Чужими руками…

Решение не было сложным, да и не нужно усложнять. Эрик достанет документы и поможет если не убить, то запугать Командора. Но согласится ли он отпустить меня?… Ведь зачем-то я была нужна ему. Значит, нужно пообещать нечто более ценное. Если это были деньги — будет легко. Если другое… Что для него будет ценным? И чем готова пожертвовать я?…

Остаток ночи прошел в колебаниях. Утренние вахты оказались не легче. В конце концов я взяла служебный челнок и вышла в космос. Вокруг «Полюса» сновали корабли, местами создавая беспорядочную толкотню, но стоило отлететь чуть дальше, повернуться к станции кормой, и оставалась только россыпь звезд. Мягкий, лучащийся энергией свет. Только бесконечная пустота.

Только свобода.

Через два часа я поднималась на сумрачные уровни архива. В одном из его коридоров быстро отыскался люк, ведущий на самый верхний, технический уровень. Несколько минут — и под ногами уже стелется запутанный клубок кабелей, силовых линий, труб. Я шла знакомым, уже однажды пройденным путем. И, когда шахты технического этажа сменились эфемерными перекрытиями и балками воздушного колодца, всего лишь позвала его. Лишь доверила воздуху имя.

А потом оставалось только ждать. И я ждала. Усевшись на первый попавшийся мостик, свесив ноги вниз и глядя, как на самом донышке несуществующего неба загораются и гаснут звезды. Маленькие окошки в мир за стеной мертвого металла. Свободные…

Я не заметила, как пролетело время, как явился тот, кого ждала. Не услышала, как он опустился на колено чуть позади меня. Только обнявшие меня руки не заметить было невозможно.

Вздохнула. Накрыла его руку своей, погладила пальцы:

— Куда ты пропал?…

Как все эфемерно. Чувства и мысли — тонкая паутинка, распадающаяся в руках на хрупкие нити. И я уже не знала, кто я и чего хочу. Когда ты рядом, я теряю разум. Это — опасно.

Но это знает только потерянный разум…

— А я был тебе нужен? — шепнул мне в волосы, опускаясь рядом.

— Ревнуешь? — я слабо улыбнулась.

— А я имею право?

— Ты на все имеешь право, — я подобрала под себя ногу и посмотрела вниз. Наша паутинка слишком хрупка, чтобы тревожить ее разговорами. Я боюсь реальности, облаченной в слова. Ее уже не изменить, не вычеркнуть из Полотна. Эрик, наверное, тоже. Поэтому мы молчим. Молчим, пока он наконец не произносит:

— Из-за отца пришла?

— Почти, — завожу за ухо выбившуюся прядь. Поворачиваюсь, смотрю в светлые до прозрачности глаза. И серьезно говорю: — Вы, кстати, совершенно не похожи.

Усмехается. В глазах пляшут бесенята.

— Я — маменькин сынок, — миг — и улыбка пропадает. — Был.

Кладу голову ему на плечо, закрываю глаза. И прочий мир уходит во мрак, неважный и почти неразличимый. И не нужен мне больше никто…

— Какой она была?…

— Красивой. Сильной. Умной, — Эрик помолчал. — В каком-то смысле даже великой. И помимо прочего — отвратительной матерью.

— Ммм?… — приподнимаю бровь, так и не открыв глаз.

— С отцом у них было двое сыновей. И оба мы росли, видя мать пару раз в сезон. Впрочем, там, где я жил, это часто бывает. Детей растят слуги.

— Где это?

— Далеко. И высоко. Ты там никогда не была.

— На высшей точке северного хребта в Орлине? Или в императорском дворце? Хотя, судя по тому, как именно тебя воспитали, дело было в аллерских трущобах, — поддразнила я. В ответ меня ласково дернули за прядку волос. Я неосторожно тряхнула головой, и темная грива, вырвавшись из плохо закрепленного узла, рассыпалась по плечам. И не только моим.

— И все-таки. Что случилось? — Эрик оперся спиной на стойки перил, бездумно глядя в пространство.

— Мне нужно… Нужно кое-что узнать. От этого зависит…почти все.

— Узнаю, солнышко, если тебе нужно, — он сонно прикрыл глаза. — Что именно?

— Обещай, — шероховатая ткань под щекой пришла в движение. Я подняла глаза. Эрик смотрел на меня, взглядом, от которого по телу побежали мурашки.

— Обещаю, — он отвел глаза, и ощущение пропало. — На что я согласился?

— Сказать, зачем я тебе нужна.

— Неужели непонятно? — он криво усмехнулся.

— Эрик, мне действительно нужно знать, — я посмотрела на него в упор. — И ты понимаешь, о чем я говорю.

— Зачем тебе нужно это знать?

Пауза. Мыслей не было. И не спасал ни один амулет.

Губы сложились в грустную ухмылку.

— Хочу уйти отсюда. Может быть. Если ты поможешь, — долгий взгляд в пустоту. — Отпустишь меня?

— Нет, — от одного тихого слова плечи опустились, придавленные усталостью. Разве я ожидала другого? Нет. Значит… — Я пойду с тобой.

Молчание. Я тщетно пыталась понять, сказано это было на самом деле или только послышалось. Ведь это значит…

— Слышишь меня? — чужие руки встряхнули мое застывшее тело, встряхнули и снова обняли, еще жарче, чем прежде. — Я пойду с тобой.

— Слышу, — наконец слетело с языка. А мигом позже я уже прятала пылающее лицо у него на груди и шептала: — Эрик…

Я обнимала его, и остатки разума молчали. Боги мои, я, кажется, все-таки сошла с ума.

И, как все сумасшедшие, совершенно не желала выздоравливать…

Может, прошла минута. Может, час. Время текло сквозь пальцы, мгновения ускользали, и их было не удержать. Никак.

Мы знали это, как знали и то, что реальность все равно потребует эти секунды обратно. Жизнь и ее проблемы. Мы не можем без них…

Тихий голос Эрика нарушил молчание:

— Документы нужны?

Проблемы он умел решать лучше меня.

— Да. Я нашла, где они хранятся, — я замолчала. — Но с Эрро не справлюсь.

— Он будет молчать, поверь мне, — ровно произнес Эрик, перебирая пряди моих волос.

— Знаешь все о всех? Как всегда? — я криво улыбнулась. — Эрро может не согласиться.

— Не может, — серьезно ответил он. Помолчал, и все так же обманчиво-ровно продолжил: — Я скажу тебе, почему, если… если ты пообещаешь подумать перед ответом.

— Все-таки я ошиблась, — пауза. Чувствую, как напрягается тело Эрика под моими руками, и добавляю: — Кое в чем вы с отцом похожи. Одинаково торгуетесь.

— А с тобой?…

— Может быть, — пожимаю плечами, прекрасно сознавая, что он прав и знает это. Мы и наши игры похожи гораздо больше, чем хотелось бы. — Хорошо. Обещаю.

Пауза.

— Я сам хотел увести тебя отсюда. И готовиться к этому начал давно, — он посмотрел на меня. — Эрро ничего не сможет сделать.

— Ты не сказал!.. — я забыла уговор, забыла необходимость мыслить. Глаза сузились, сжались кулаки, заострились когти.

— Я ждал, пока ты захочешь.

— Я хотела этого всегда!

— Всегда?…

Гневные слова уже были готовы сорваться с языка, как…

Алан. Нет, не всегда. И даже теперь не уверена, что хочу именно этого. Но откуда это знаешь ты?…

— Зачем? — одно слово.

Но мы оба поняли его значение.

— Мне нужен союзник. Мне нужна ты, — просто сказал он.

— В чем союзник?…

— В войне.

Тихие слова отзвучали и потонули в звенящей тишине. «Мир перекроят войны…» Снова. Все повторяется. Сны. Сезоны. Легенды.

Войны.

Руки упали. Мужчина с глазами голубыми, как речная вода, ждал моего ответа, я же отстранялась от него все дальше и дальше.

— Тебе нужна не я. Тебе нужна легенда. Эта легенда сломалась в тюрьмах Корпуса, и ее уже не починишь. Никак.

— И тебе не жаль, что ее сломали?

— Жаль. Только ничего уже не вернуть, — я отвернулась. — Филин мертв, и больше мне мстить некому. Незачем.

Эрик странно посмотрел на меня. Отвел глаза:

— Ты вольна сказать и «да», и «нет». Но, может, это все же наша война?… Ведь тебя перемолол Корпус. Как и многих. Как и меня.

— Как?…

— И у меня была другая жизнь. И Корпус был если не всем, то многим. Он тоже был другим и приносил пользу, хоть ты и думаешь иначе. А вот то, чем он заболел сейчас, не могу исправить даже я. Наверное, поздно. Наверное, я виноват в этом. Но Корпус продолжает перемалывать все, что попадается под его жернова, разлагаясь на ходу и заражая других. Этого не должно быть.

— Против него война?

— Да.

Тишина.

— Я не хочу, чтобы ты соглашалась, чтобы стать свободной.

Тонкий металлический стерженек скользнул в мою ладонь.

— Это ключ. Ключ от твоих браслетов.

— Их заваривали на мне.

— И поэтому ты решила, что они открываются только так? — Эрик взял меня за запястье и провел пальцем по одной из десятков бороздок с внешней стороны браслета. — Вставить сюда и нажать до щелчка. Все.

— Но Филин сам надевал их на меня. Неужели от него остались записи?

— В конце концов, я дух Филина, и мне все известно, — кривая усмешка. Невеселая. — Не снимай пока, Эрро может заметить.

Я кивнула, глядя на ключ. Провела пальцами по гладкому стержню, почти не веря в его реальность… И спрятала в медальон на шее. Не время. Не место.

— Значит, война?… — мои пальцы медленно оглаживали тонкую цепочку, не в силах до конца расстаться с тем, что таил в себе медальон. — Корабли-разведчики… Для этого, так?

— Так… — вдруг он улыбнулся. По-настоящему. — Это твои корабли. Для тебя.

— Для меня?… — пальцы застыли на полпути.

— Ты всегда говорила, что наши корабли мертвы. Эти — живут. Почти как настоящие.

— Почти… — я посмотрела ему в глаза. — Ты хочешь, чтобы я создала флот?

— И командовала им, — он ответил на мой взгляд. — Это то, что даст победу. Или уничтожит даже надежду на нее.

Я молчала.

Этот разговор происходит в реальности? Или снова — один из моих снов? Иллюзии…

— Флот не даст победы. Не такой флот, который можно собрать. Корпус защитят. Центр. Периферия. Все.

— Даст. Если знать, что он — лишь ширма, отводящая глаза. И от того, как он будет это делать, зависит…

— Да, — пальцы возобновили мерное движение. Я верю, все будет так, как ты задумал. Я чувствую в тебе силы идти и вести за собой. Но я не вижу, что смотрит твоими глазами. Не вижу, зачем оно смотрит на нас.

— Эрик, кто ты?

— Эрик. Меня действительно так зовут.

— Ты предлагаешь мне войну. Я хочу знать, кто пойдет впереди меня. И за чем пойдет.

— Сначала реши — да или нет.

— Боишься?…

Молчание.

— Боюсь. Боюсь потерять тебя.

Тишина.

Она проскальзывает между нами прозрачной вуалью, невесомые, неощутимые складки, они отдаляют, очерчивают границы. Разделяют нас.

— Я не могу дать ответ.

— Я подожду.

— Тогда я пойду… Думать.

Я поднялась на ноги, стряхнула с мундира несуществующую пыль.

Эрик поднялся следом, не улыбаясь, но что-то было в его глазах. Что-то…

— Проводить?

— Зачем?…

— Так короче.

Безразличное пожатие плеч. Какая разница… Я пошла за ним, потому что было проще согласиться, чем отказать.

Шахты, скобы, подъемники, клубки кабелей под ногами. Десять минут… Мы шли лишь десять минут. Не до архива. До уровня оперативного отдела.

Так короче. Короче, чем разрешали законы этого мира.

Смутной тенью на краю сознания закопошилось подозрение, спугнутое легкими шагами за спиной. Я обернулась.

По коридору ко мне шел Алан.

— Я тебя везде ищу, — улыбнулся он. — Куда ты пропала?

Такие простые, такие естественные слова. Такое знакомое лицо, такие безмятежные, чуть наивные черты.

Даже ведро ледяной воды, опрокинутое на голову, было бы мягче. Разговор… Нереальный разговор в призрачном мире, в несуществующем лесу из металла и огоньков-обманок. Был ли он?

Или — привиделось?

— Кажется, заснула. Сама не могу понять, как.

Заснула. Ты каждый раз усыпляешь меня, Эрик. И каждый раз я не понимаю — то, что происходит с нами, правда или сон?

— Правильно. Сколько длилось ваше последнее дело, столько ты не высыпалась. Я же тебе говорил — нельзя столько жить на нервах.

Нельзя столько жить во сне. Значит все — правда? Но как же другая правда? Реальность, которая сейчас передо мной. Другая реальность, гораздо более четкая и ясная.

— Наверное. Хорошо, что перед следующей операцией дали передышку.

Обманка. Изменчивая реальность туманов и миражей. Но ведь — реальность?…

— Ребята из седьмого блока привезли из комадировки просто потрясающую голографию. Что-то там занимательно-биологическое, как раз для тебя. Приглашают посмотреть. Пойдем?

Куда я иду? К чему? Лицо и изнанка мира. Пытаюсь понять, какая из реальностей настоящая — и не могу. Но сейчас реален мир четких и ясных вещей, строгостью своих линий разгоняя призрачные туманы. И потому…

— Да, конечно. Пойдем.

Беру Алана под руку, и снова иду, не замечая, как и куда. Но — другой проводник. Другая реальность.

Другая жизнь.

Голография действительно оказалась редкой, такую даже научный отдел заполучил бы с радостью, и яркая игра красок захватила меня больше, чем на час. Поблагодарив за просмотр, мы было направились в опытную оранжерею научного отдела, бывшую нашим излюбленным местом прогулок, но, как всегда не вовремя затрезвонил мой переговорник.

Чезе вызывал в блок. Не вовремя. Как всегда.

Алан предложил составить компанию. Я отказалась.

На месте выяснилось, что пришел очередной отчет от Селена и несколько запросов, требующих моего ответа. Как, оказывается, легко оказалось забыть об этом деле. Я ограничилась приказом ничего серьезного не предпринимать и задумалась.

Скоро эта операция станет серьезной проблемой. Как и мое нежелание хоть что-то предпринимать. Эрро это Эрро, а Эрик — это Эрик. Хотя… Я могу исчезнуть раньше, чем мои проблемы бросятся в глаза Командору.

От легко возникшей мысли кровь бросилась мне в лицо. Исчезну? Я ведь еще не решила…

Я отослала Чезе в координационный центр — передать ответ, прошла в свой кабинет и закрыла дверь. Села за стол, поставила локти на ровный пластик и обхватила голову руками.

Я не сказала Эрику, что не уверена. Не сказала, что могу остаться. Что реальность четких линий и ясных вещей может оказаться тем, что я всегда искала. Так — как?

Чего хочешь ты, риалта?…

Я не боялась клетки, ибо прожила в ней две трети жизни, давно привыкла к жизни по приказу, да и к смерти, стоящей над душой, если вдуматься, тоже. Другое дело, что я не хотела умирать.

Только неважно это все, совсем неважно. Гораздо больше пугает холодная логика и знание сути вещей: риалтэ — это звездный свет, заключенный в текучую оболочку густого тумана. Ускользающие, как дыхание ветра. Бесплотные, как полотнища болотной дымки. И изменчивые, как вода, текущая сквозь пальцы.

Было время, когда не были нужны ни слова, ни жесты, ни даже движения губ, бровей, выражение глаз. За них говорило тело, подчиняясь в своем изменении малейшему движению мысли.

Я изменилась больше, чем это могло казаться возможным в самых страшных кошмарах. Но сейчас, впервые, мне приходит в голову одна и та же мысль: что, если я изменилась недостаточно?

Что если то, что осталось во мне от звездного света и изменчивых туманов, разобьет прямые линии четкой и ясной реальности? Или задохнется в них? Мы дети слишком разных миров, но, быть может, любовь способна на все? Сгладит острые углы, добавит упорядоченности хаосу мыслей?

Или…

Слишком тяжело, слишком непонятно, слишком непредсказуемо. Я — исключение во всем. Может, этого хватит? Или — бороться против природы нельзя? Всю свою жизнь я не выбирала — выбирали обстоятельства. Теперь же они требуют, чтобы я выбрала целую жизнь. Сама. А я не могу…

Но… Какой бы выбор не был сделан, я точно знаю одно. Мне не нужна война.

Даже ради мести.

* * *

Неделю спустя.

Блок неторопливо расходился, сегодня даже чуть задержавшись после окончания рабочего дня. А день выдался на удивление тихий и спокойный.

Откладывались кипы считывателей, закрывались крышки потративок, отключалось оборудование, гас свет. Только в дальнем углу общего стола для совещаний шелестел водопадом голограф — единственное развлечение ночного дежурного. Дежурным был Чезе, Пешш добровольно вызвался составить ему компанию.

Я уходила последней, пережидая, пока из прохода схлынет переговаривающаяся толпа. Сегодня давали большой прием в честь Наместника, прибывшего с очередным визитом и, о слава богам, завершения ревизии. Впрочем, завершено было лишь хождение по кабинетам и проверка бумаг на местах, и это знали все. Но… Праздник есть праздник, тем более, такого уровня. Простых оперативников, естественно, на него никто не приглашал, но, пока сильные мира сего развлекаются в парадном зале, маленьким винтикам системы никто не мешает устроить свои кухонные посиделки с привезенными из командировок деликатесами.

Я пыталась отговорить Чезе от дежурства в такую ночь, ибо даже у святого от громогласных обсуждений сослуживцами программы вечеринок развилась бы смертельная зависть. Как ни странно, он отказался наотрез даже на предложения подежурить вместо него. Пешша я даже не пыталась уговаривать — ему явно не до того, да и не самая я подходящая для этого кандидатура.

И теперь на меня исподтишка бросают странные взгляды, и чуть ли не подталкивая в спину. Затевают что-то. Разобраться бы надо, да только голова о другом болит. И вновь машу рукой на посторонние проблемы, не в силах разобраться с собственными.

Пустой желудок весьма прозрачно намечал маршрут, и я послушно направилась на ужин, надеясь, что после приготовлений к празднику в столовой осталось хоть что-то съедобное.

Впрочем, этого мне так и не удалось узнать. Едва влившись в поток агентов, идущих со службы, я была бесцеремонно выдернута из него и оттащена в менее людное ответвление коридора.

Узнать наглеца не составляло труда. Я зашипела:

— Что ты здесь делаешь?!

Эрик невозмутимо поправил на мне мундир и едва заметным жестом предложил сделать вид, что мы совершаем невинный променад перед ужином. Я нацепила на лицо непроницаемое выражение и неторопливо зашагала рядом, едва сдерживаясь от желания заорать на него во весь коридор.

— Может, все-таки скажешь, что случилось? — глухо рычала я, выдерживая любезную улыбку для посторонних глаз. — Какого беса тебе понадобилось светиться и светить и меня заодно?!

— Поменьше эмоций, куратор, — равнодушно-сонный голос не вязался со взглядом, перебегающим с одной встречной фигуры на другую. — В твоей каюте я мог не отловить тебя и до утра — твой ненаглядный капитан наверняка сопроводил бы тебя на очередную прогулку в оранжерею, а время не терпит.

— Ты можешь, наконец, сказать, что случилось? — поинтересовалась я, сбавив тон. Что-то в его голосе настораживало.

— Все зависит от одного, — он шагнул в какой-то темный пустой закоулок, быстро проверил его на отсутствие свидетелей, пока я заходила следом и, развернувшись ко мне, наконец, сказал: — Все зависит от того, что ты решила.

Решила? Я? О боги!

— Но почему именно сегодня? — проговорила я, нервно сплетая пальцы.

— Потому что сегодня — чуть ли не самая большая гулянка в истории Корпуса, и никому до командорского кабинета с его сейфами не будет дела. Кроме того, ревизия окончена, в течении самых ближайших недель могут полететь головы. В том числе и Эрро. И не притворяйся, что сама не понимаешь этого, — Эрик смотрел куда-то поверх моей головы, отслеживая возможное появление посторонних. — Выбирай.

— С чего ты взял, что я еще не выбрала? — пытаюсь напускной бравадой потянуть время, прекрасно сознавая, что это ни к чему не приведет.

— Знаю, и все, — Эрик пожал плечами. — Ну же, Ким, да или нет. Это же так просто.

Вовсе нет. Вовсе не просто. Больше недели эти два слова стояли передо мной, беспощадные и равновесные. Две жизни, изначально абсолютно разные, что бы не случилось потом. Но время шло, еще более безжалостное, чем два набора букв.

Я зажмурилась и бросила воображаемый камешек через плечо. Я привыкла жить в клетке, но я не хотела в ней жить. И если любовь действительно может помочь перешагнуть через собственную суть, то разве не может она перешагнуть через прошлые грехи? Ведь я верю тебе, Алан, ведь не спрашиваю, кто ты и почему живешь не под своим именем… И значит…

— Да. Я ухожу.

— Отлично. Я верил в твое благоразумие, — Эрик искренне улыбнулся, и, подхватив меня за локоть, потащил вглубь закоулка: — Надо спешить, пока есть время.

И снова были какие-то технические шахты и просто переходы, незнакомые и, не удивлюсь, если не отмеченные на планах станции. Стены, скобы, спуски, зубчатые ребра жесткости, заменяющие лестницы… До меня постепенно доходило, что Эрик знал станцию куда лучше тех, кто в ней жил, а, быть может, и лучше тех, кто ее строил. Еще одна загадка в бесконечной череде. Он знал обо мне все, я же знала лишь его имя.

Эту несправедливость определенно следовало исправить. Но, пожалуй, не сейчас.

Шедший впереди Эрик приостановился и, присев на корточки, вынул из-за пазухи пакет с инструментами. Через несколько минут он свинтил одну из пластин обшивки стены, открывая электронную начинку. Я не вдавалась в детали его манипуляций с электроникой, предпочитая терпеливо ждать их результата.

Через полчаса Эрик поднялся, и, не ставя пластину на место, прошел дальше по коридору. Шагов через десять была снята еще одна пластина, на этот раз почти у самого потолка. За пластиной оказалась темная пустота.

Эрик прислушался, и, бросив: «Подожди пока», ухватился за край получившегося отверстия, подтянулся и исчез внутри. Пять минут прошли в ожидании. Я слышала его шаги где-то слева, за стеной, но послушно ждала.

Наконец он заглянул в отверстие, нашел меня взглядом, кивнул и протянул руки:

— Залезай.

Я подпрыгнула и без труда (как и без его помощи) пролезла на животе в широкое, но низкое отверстие, на поверку оказавшимся частью стены в кабинете Командора. Нижним краем оно касалось пола, и, приподнявшись, я обнаружила, что находился лаз под декоративным столиком. Я выдернула из отверстия ноги, вылезла из-под столика и огляделась.

— Можешь приступать, я постою на стреме, — проговорил Эрик, внимательно осматривая камеры слежения.

Я кивнула. Вот, значит, в чем он копался. И ведь знает, где лежат линии управления камерами… Я тряхнула головой и скользнула к уже знакомой двери. Замки поддались с легкостью, помня меня, помня мой разум.

Ровные ряды металлических ящиков, и среди них только один нужный.

Но и он помнил меня, чуть ли не сам открываясь навстречу. Кончиками пальцев, затянутых в перчатки, я перебрала пыльные уголки считывателей, и, найдя наконец нужный, выдернула его из стопки. Торопливо проверила, перелистывая электронные страницы. Все, все здесь. Вместо него аккуратно вставила фальшивку, врученную по дороге запасливым Эриком.

На всякий случай пробежалась по нескольким считывателям, лежащим ниже. Личное дело, уголовное дело, еще одно, еще… Взгляд зацепился за мелькнувшую голографию, сначала пробежал мимо, потом вернулся, сосредоточился и застыл.

Я искала это дело почти год. Я потеряла всякую надежду найти его, но… нашла.

С голографии на меня смотрело лицо мужчины, дежурившего в смежной комнате.

Его действительно звали Эрик. Он действительно знал меня. Давно. Он действительно знал «Полюс», ибо построил его.

Э, ри, ик Фар-Филиррно. Мужчина, который давно умер.

Филин.