Митчелл скончался 29 октября 1948 года, работая до последнего момента своей жизни. «За повседневной работой» – именно так он описал свою грядущую кончину в письме ко мне. Мы простились с человеком исключительной чистоты и непорочности, ученым твердых убеждений и в то же время беспредельной доброты, учителем, до мозга костей верным своему долгу, неподкупным слугой правды и справедливости, глухим ко всем соблазнам, даже самым изощренным и утонченным, лидером, влекущим за собой примером и действием, при этом никогда не навязывавшим свои взгляды или власть. Дух такой личности ощущается окружающими и влияет на них. Трудно выразить словами, сколь широк был круг его интересов, сколь эффективно он решал самые разные вопросы, подходя к каждому из них с глубочайшей серьезностью, что, однако, не могло погасить веселый огонек в его глазах. Мы любили его, и мы знаем, что никогда не встретим подобного ему.
Это все, что я хотел бы сказать о нем как о человеке. В остальном моя статья будет посвящена исключительно попытке сделать обзор его работы и сформулировать ее значение для экономической науки нашей эпохи, если, конечно, это возможно: отделить работу от ее создателя, ученого, чье величайшее достижение – моральное послание, звучащее с каждой написанной им страницы.
I
Есть ли что-то здравое в теории, которая утверждает, что жизненная позиция человека определяется влиянием, оказанным на него, когда ему от двадцати до тридцати? Если да, то мы должны искать формирующие факторы в десятилетии, предшествующем переходу Митчелла в Калифорнийский университет в 1903 году Этот период юности ученого включает в себя, главным образом, работу в Чикаго, где он получил докторскую степень в 1899 году. Но Митчелл был тверд характером, а его убеждения и моральные ценности, восходящие к детству, проведенному на отцовской ферме в Новой Англии, были слишком прочны. Его учителя экономики не могли изменить их, хотя такой, например, предмет как английская экономическая история, а также наставления Дж. Лоренса Лафлина в отношении денежной и валютной политики оказали на Митчелла серьезное влияние. Гораздо больше по душе Митчеллу, нонконформисту по натуре, предпочитавшему движение застою, чей быстрый ум более всего отвергал догмы и несвободу, искренне любившему, хоть и редко создававшему, сарказмы и парадоксы, пришелся Веблен. Однако, несмотря на то, что Митчелл принял вебленовскую систему категорий (до конца жизни он продолжал подчеркивать разницу между понятиями «делать деньги» и «производить товары»), он вскоре устал от блеска сомнительных жемчужин Веблена. Джон Дьюи и Жак Леб открыли для него новые горизонты, которым не суждено было потерять свою актуальность. Они показали путь к социальной науке, представлявшей собой гораздо более обширную область знаний, чем профессиональная экономика, в рамках которой Митчелл с удовольствием оставался до этого. Этот момент очень важен с точки зрения понимания экономической концепции Митчелла и сути его личного вклада в науку. Давайте сделаем здесь небольшую остановку, чтобы расставить все точки над i.
1890-е были первым из трех десятилетий, образующих маршаллианскую эпоху. Однако поскольку не каждый читатель, и особенно не каждый американский читатель, согласится со всем, что подразумевает эта фраза, позвольте объяснить, что я имею в виду К тому времени созрели три направления, создавшие Новую экономику 1900-х годов. Прежде всего, тогда появилось новое практическое отношение и новый теоретический подход к проблемам социальной реформы (наилучший пример продемонстрирован немецкой Sozialpolitik). Во-вторых, сформировалась экономическая история, в целом расположившаяся в границах академической экономики, хоть иногда и переливаясь за ее рамки. В-третьих, после борьбы, продлившейся около четверти века, сложилась новая система экономической теории (довольно трудно определить, какое из названий – маржинализм, неоклассицизм или какое-то другое – наименее обманчиво). Но (Англия, возможно, является здесь исключением – лидерство Маршалла в некоторой степени имело успех в объединении трех направлений) в целом эти направления противоречили не только друг другу, но и методам и представлениям прошлого. В США, в частности, где число профессиональных экономистов стало расти, как тропический лес, взгляд в прошлое позволял увидеть лишь устаревший учебник, без сомнения доработанный такими людьми, как Ф. Уокер, но от этого не перестающий быть устаревшим. В остальном это был хаос. Возможно, плодородный хаос, но – хаос. Не стремясь кого-нибудь обидеть, проявляя неуважение к забытым или полузабытым видным фигурам, мы с легкостью можем понять, что мальчишка, поступивший на факультет экономики в Чикагский университет в 1895 году, не встретил никого, кто помог бы ему познать богатство и глубину идей и исследовательских программ, которые прятались под гладкой поверхностью «Принципов» Маршалла – единственной работы, по которой можно было изучить взгляды Маршалла, не посещая Кембридж и не слушая там его лекции. В 1895 году или даже позднее потребовался бы преподаватель с очень большим талантом, чтобы изложить учение Дж. Б. Кларка небесполезным способом. Итак, Sozialpolitik продолжала активно развиваться из-за отсутствия достойной альтернативы, экономическая история оставалась второстепенной дисциплиной, от новой теоретической концепции легко избавились как от «маржинализма» или «неоклассицизма», а сухой учебник, основывавшийся в большей или меньшей мере на модели Милля, преуспел в том, чтобы вызвать «институционалистский бунт» активных молодых умов.
Кривая, с помощью которой можно описать деятельность Митчелла, может, как мне кажется, быть представлена как пересечение двух поверхностей, одна из которых представляет условия окружающей среды, другая – его собственные интеллектуальные наклонности. Человек с его способностями не был, разумеется, удовлетворен существующим положением дел, неизбежно искал спасения в море социальных фактов, из которых экономисты, как казалось ему, использовали лишь ничтожную часть. Он мечтал плавать по этому морю, а не пытаться перейти его вброд, исследовать новые территории, а не топтаться на маленьком клочке бесплодной земли. И еще два пункта, чтобы дополнить картину.
Во-первых, он был настолько внимателен к логической строгости, остерегаясь ее малейших нарушений так же, как жеребенок остерегается уздечки и седла, что вскоре обнаружил в работе «топчущихся на маленьком бесплодном клочке» не только нереалистичные «постулаты», созданные ради методологического удобства, но также и «предпосылки» (идеологические концепции), которые порабощают исследователя, вместо того чтобы служить ему.
Во-вторых, его тип ума был создан не для того, чтобы наслаждаться или высоко оценивать то, что он называл «игрой» с постулатами: работа над этой засушливой землей была искажена политическими предубеждениями или метафизическими верованиями. Но даже если бы это было не так, затея все равно казалась бы ему бесполезной.
Если это определяет позицию институционалиста, тогда Митчелл был и всегда оставался им. Я не хочу вступать в дискуссию о точном значении этого едва уловимого понятия. Дискуссия, которая все еще время от времени вспыхивает, породила такие заявления, что Веблен вовсе не являлся институционалистом или, наоборот, что он и являлся единственным институционалистом. Это было бы делом бесполезным, потому что все, кто принимал участие в «институционалистском восстании», строили на расчищенном критикой месте свои собственные индивидуальные теоретические концепции. Но собственная методологическая позиция Митчелла может и должна быть тщательно рассмотрена как из-за выдающейся важности его работы, так и потому, что она неоднократно (и в том числе недавно) являлась предметом дискуссий в манере, которая мне кажется не совсем удовлетворительной. Мы должны рассмотреть три различные вещи: представления Митчелла о надлежащем отношении ученых-экономистов к «политике»; его представления о надлежащем методе защиты научных выводов от идеологического искажения; его представления о «теории».
В течение всей взрослой жизни Митчелла его мнение касательно всех трех вопросов если и изменилось, то лишь незначительно. Мы можем рассмотреть их теперь.
II
Что касается первого, его опыт – показательный пример для всех нас. Как и другие институционалисты, он не терпел политического союза, существовавшего между экономической наукой тех лет и либерализмом laissez-faire. Но он был одним из немногих, кто делал это, исходя из истинных причин. Несмотря на то, что его социальные симпатии и ощущение практической неадекватности прямолинейной политики laissez-faire, по всей видимости, способствовали его негативному отношению к такому союзу, гораздо более важно то, что он чувствовал, что вступать в этот союз – не дело экономистов. Экономика должна быть объективной наукой, предоставляющей тщательно отобранные факты и выводы из них в распоряжение тех, кому они необходимы. Это не побуждало его закрываться в башне из слоновой кости. Напротив, он был готов оказать помощь обществу всякий раз, когда это требовалось. Его сотрудничество с Иммиграционной комиссией в 1908 году и с Бюро трудовой статистики и Военно-промышленным комитетом во время Первой мировой войны и позже его работа в качестве председателя Комитета по социальным вопросам при президенте Гувере (1929–1933), члена Национального совета по планированию, Совета по национальным ресурсам, Федерального управления чрезвычайных общественных работ (1933) и председателя Комитета по прожиточному минимуму (1944) являются достаточным доказательством этого. Но суть этой работы подтверждает сказанное выше: она всегда соответствовала его концепции научной миссии, заключающейся в наблюдении и интерпретации полученных фактов и объективной демонстрации того, что же все-таки происходит. В ситуациях, когда последствия были ясны, он не избегал практических рекомендаций. Но он никогда не переступал черты, которую, как я вслед за ним считаю, не может переступать человек, посвятивший свою жизнь аналитической работе. Он никогда не раздавал рецептов и не защищал тот или иной политический курс.
Что касается второго пункта – опасений по поводу идеологизированности, его внимание к этому вопросу должно рассматриваться как очень важный момент. Вопросы, которые могут только возникнуть в связи с этим, состоят в следующем: с одной стороны, не был ли он слишком склонен подозревать идеологию («предвзятые мнения») у авторов, чьи методы и выводы он не разделял, с другой стороны, было ли средство, которое он призывал использовать, адекватным? Например, в анализе Рикардо содержится много неточностей и имеются иные недостатки. Но если мы оставим в стороне его политические рекомендации и примем во внимание уровень абстракции, к которому он стремился, мы не увидим много искаженных идеологизированностью утверждений, что охотно отмечал Карл Маркс. Средство Митчелла – тщательное и «объективное» исследование фактов – действительно развеет много предвзятых мнений, но не все. Никакое количество внимательности и осторожности не защитит исследование от злых духов, обитающих в самой душе ученого и при этом никогда не сообщающих ему о своем существовании. Ну и что, это никак не отменяет того, что Митчелл был одним из очень немногих экономистов, которые видели проблему во всей ее глубине и кто понял, что предвзятые мнения в нашей области – это не просто вопрос политических предубеждений или спонсорства со стороны определенных групп интересов.
Третий пункт – «Митчелл и экономическая теория» – представляет большие трудности, чем два остальных. Отчасти эти сложности вызваны двусмысленностью значения этого слова. В главных публикациях по экономическим циклам Митчелл, перечисляя большое количество теорий и провозглашая готовность использовать предположения любой из них, довольно ясно дал понять, что он не собирается объединяться с любой из них или сковывать себя, создав собственную теорию такого же типа для своих целей. Он использовал слово «теория» в значении «объясняющая гипотеза». То, что он имел в виду, может быть выражено неоспоримым заявлением, что такая гипотеза должна вытекать из детализированного исследования фактов, а не постулироваться в начале исследования.
Рассуждая беспристрастно, приходишь к выводу, что это довольно надежная позиция, закрытая для возражений и споров о том, что такая программа логически невозможна, потому что в любом случае мы должны в первую очередь определить, какое явление исследовать. Делая это, необходимо ввести элементы, которые окажут некоторое направляющее, руководящее влияние на исследование фактов. Другими словами, такого понятия, как «просто» исследование, не существует и, в частности, нет такого понятия, как «измерение без теории». Это тоже верно. Но когда мы говорим это, мы должны понимать, что теперь используем слово «теория» в другом смысле, по сути – в значении «концептуальный инструмент». И в этом смысле Митчелл, разумеется, не хотел исключать «теорию» из любой стадии его собственной или чьей-то еще работы. Это будет проиллюстрировано ниже. Но это не все.
Хотя Митчелл никогда не совершал абсурдной ошибки, возражая против использования концептуальных инструментов или схем в принципе, он выступал против тех из них, которые использовались в «классической» литературе, куда он включал и постклассическую литературу, доступную в период формирования его как ученого. Эти выступления определялись двумя причинами, одна из которых тесно связана с его личным достижением как лидера экономической мысли, а другая иллюстрирует ограничения, не позволившие расширить его лидерское влияние на еще более широкую интеллектуальную территорию.
Но, оценив высоко его предпосылки, нам следует поставить под вопрос один из выводов, который он делает из этих предпосылок, а именно, что экономическая логика того, что он, как и остальные, согласился называть неоклассической теорией, должна быть выброшена за борт. Если изучить текст его известного курса истории экономической мысли «Типы экономической теории», который я надеюсь когда-нибудь увидеть опубликованным, читатель будет поражен фактом, что он возражал против «постулатов» авторов ровно в той же мере, в какой он возражал против их «предвзятых мнений». В какой-то степени он оказался прав еще раз: вполне очевидно, что логические схемы или модели – это еще не вся экономическая наука, и даже не вся экономическая теория в его понимании. Кроме того, обстоятельной критике можно подвергнуть и то, как эти модели создавались, их ключевые постулаты и предположения. Но Митчелл возражал против отдельных постулатов или законченных моделей не для того, чтобы заменить их другими. Он возражал против моделей или постулатов как таковых и пожимал плечами по поводу людей, интересовавшихся такими вопросами, как определенность и последовательность этих моделей. Он считал, что «богословие его двоюродной бабушки», Платон и Кенэ, Кант, Рикардо и Карл Маркс, Кернс, Джевонс и даже Маршалл были в этом смысле похожи друг на друга.
Сегодня было бы излишним делать упор на этой ошибке и пытаться точно определить, каким именно образом фундаментально верный методологический инстинкт привел его к ошибке. Очевидный факт состоит в том, что требуется много самых разных умов для того, чтобы строить науку. Зачастую эти умы едва ли понимают друг друга. Индивидуальные предпочтения в работе заставляют запросто делать уничижительные суждения о других работах, не рассматривая последние серьезно. Но не будет лишним сказать, какой вред подобное отношение нанесло работе Митчелла, какое влияние оно оказало на степень ее распространения. Его нежелание в явном виде формулировать свою теоретическую схему затрудняет для всех, кроме наиболее сочувственно относящихся к его идеям, признание того, что такая схема в его работе есть: основная идея его книги 1913 года может быть описана как динамическая схема, причем имеющая завершенный вид. Такие параграфы, как тот, где он избавляется от статической модели равновесия как от «сказочной страны», позволяют не разделяющим его идеи толкователям отрицать, что Митчелл был ведущим ученым своего времени, утверждая, что он не понимал либо смысла модели равновесия, либо природы и смысла экономических моделей вообще. Он никогда бы не стал слушать аргумент, что рациональные схемы направлены на описание логики определенных форм поведения, превалирующих в каждой экономике, связаны с поиском материальной выгоды – понятие, содержание которого он так хорошо понимал, – и совсем не подразумевают, что предметы этого рационалистического описания сами чувствуют или действуют рационально. И я никогда не забуду, как он не мог и слова вымолвить от удивления, когда я попытался показать, что его великая книга 1913 года, так же как и основные факты его теории, была попыткой динамической теории равновесия. Я пишу эти слова не для того, чтобы занизить достоинства человека, которого не только любил, но и которым восхищался. Я пишу их просто для того, чтобы убрать то, что, как мне кажется, является недоразумением со всех точек зрения, и открыть путь к Митчеллу для еще большего количества его потенциальных последователей.
III
Теперь обратимся к самой сути его работы. Первое, что поражает читателя, – впечатляющее единство концепции. Возможно, счастливым совпадением было то, что Лафлин предложил ему историю с гринбеками (бумажные деньги времен гражданской войны, стоимость которых, по мнению Митчелла, колебалась в зависимости от действий правительства, а не от их количества в обращении. – Прим. перев.) как тему для докторской диссертации. Своенравный кандидат принял предложение, ставшее стартовой точкой его исследований; думается, однако, что Митчелл нашел бы свой путь к цели вне зависимости от выбранной стартовой точки. Сама по себе история с выпуском гринбеков стала в руках Митчелла лишь подходом к изучению экономических процессов – того, как экономика реагировала на финансовую политику военного времени. И, в общем-то, не очень важно то, что, следуя учению Лафлина, он невысоко оценивал количественную теорию денег, которую вскоре ему довелось модифицировать.
Действительно важным в двух работах, выросших из диссертации, является проявившееся в них видение денежной, или «капиталистической», экономики. С одной стороны, он объединил денежно-кредитные явления с остальными, таким образом предвидя тенденции, проявившиеся позднее. С другой стороны, он проанализировал отношения, связывающие «цены друг с другом во времени», что вполне естественным образом привело его к изучению экономических циклов в качестве первого шага к общей теории денежной экономики, истинной теме всей его жизни.
Над книгой «Экономические циклы», появившейся в 1913-м, Митчелл работал с 1905 года, хотя осознанное решение написать трактат по этой теме, похоже, появилось лишь в 1908-м. Эта книга стала ориентиром для всей американской экономической науки, хотя и далеко за пределами границ США ее влияние на ученых трудно переоценить. Книга написана в самом расцвете интеллектуальных сил ее автора, в тот самый промежуток лет, когда свежесть и энергия еще не ослабли, но уже набран опыт аналитика и проявились широкие способности. Эта книга – шедевр в самом прямом смысле этого слова: работа, с помощью которой средневековый ремесленник доказывал себе и всем остальным, что он действительно мастер своего дела, а также она и кодекс, содержащий все правила работы, которым надо было следовать.
Основы плана книги вновь появляются в томе за 1927 год. Даже «Измерение экономических циклов» (1946) реализует на более высоком и широком уровне часть идей, которые впервые увидели свет в 1913 году. Большая часть работы Национального бюро экономических исследований на самом деле отражает те же идеи. И методы, и результаты 1913 года выдержали проверку огромным количеством исследований, хотя Митчелл, будучи приверженцем истины, всегда был готов изменить их.
Определив так точно, как только я мог, место «Экономических циклов» в личном развитии Митчелла, теперь я должен определить их место в развитии науки в целом. К этой задаче я приступаю с некоторой неуверенностью. Во-первых, как указано выше, творческие усилия Митчелла не были просто направлены на изучение циклов как таковых. Скорее, на изучение новой экономической науки, или, как он сам говорил, новой экономической теории – чтобы быть воодушевленным «идеями, созданными в процессе изучения экономических колебаний». Это делает его труд несопоставимым по значению с работами других исследователей экономических циклов. Во-вторых, как большинство творческих людей, Митчелл с трудом признавал работу других, которые были, или ему казалось, что были, далеки от него в идеях или методах. Он был исключительно щедрым человеком и много читал. Но погруженный в решение собственных задач, над которыми он работал с почти нездоровым рвением, он нелегко проникал в суть чужих, не своих собственных, идей. Это заставляет, отдавая должное высокому уровню его исследований, вернуться к установлению различий между субъективным и объективным приоритетом, необходимость чего так часто приходила мне на ум в моих исследованиях истории экономического анализа. И, в-третьих, как в случае открытия или изобретения дифференциального исчисления или иных подобных открытий, умы людей в любой данный момент времени могут вырабатывать похожие взгляды, но делают это таким образом, что заставляют этих ученых (и их учеников) видеть вторичные различия между теориями друг друга гораздо более отчетливо, чем основные общие моменты. В случае, о которым мы говорим, ученым казалось, что количество отличных друг от друга «объяснений» росло, в то время как факт состоял в наличии определенного сходства их концепций (циклов и «кризисов»), методов (основанных на привлечении все большего объема статистического материала) и выводов (таких, как акцент на обобщенной форме того, что сейчас мы называем принципом акселерации). Ни один автор не вел за собой других в этом смысле и ни на кого из них не повлияли другие. Но дата выхода в свет работы Митчелла доказывает его выдающуюся роль в истории этого направления исследований.
Конечно, у всех этих мыслителей был один предшественник – Клеман Жюгляр, великий дилетант, который известен изобретением современной теории циклов деловой активности. Жюгляр был предшественником Митчелла как в методике, так и в теории. Он не только написал «Большую книгу фактов», которая опровергла теорию, доминировавшую в то время, и сделала очевидной необходимость перейти от «кризисов» к «циклам». Помимо этого он со сдержанностью и осторожностью, характерными и для Митчелла, обозначил важные принципы объяснения, которые, как он считал, напрямую следуют из наблюдений и которые лучше всего выражаются в известном высказывании: единственный источник депрессий – процветание, или, если я правильно прочитал это предложение, депрессия – это реакция на то, что происходит во время экономического подъема. Это кажется мне первой, хоть и неполной, формулировкой теории о том, что каждая фаза экономического цикла порождает следующую фазу и что, в частности, напряжение, которое накапливается в экономике во время подъема, приводит к спаду (который, в свою очередь, создает условия для новой фазы подъема). Митчелл, который независимо пришел к такой же идее, не колеблясь, назвал ее теорией (см.: Mitchell. Business Cycles. P. 583 или Burns. Op. cit. P. 26). И это именно теория, в том смысле, что можно попытаться использовать ее для объяснения (если таковое вообще имеется) бесконечной череды усилений и ослаблений деловой активности. Она выражает одну из двух фундаментально разных гипотез о цикличности экономической активности. Первая из них исходит из того, что экономические процессы изначально «непериодичны», и, таким образом, объяснение их колебаний, в том числе циклических, следует искать в конкретных условиях (денежных или иных), которые нарушают этот ровный поток. Альфред Маршалл стоит во главе огромной толпы сторонников этой гипотезы. Другая же гипотеза, за которой стоит авторитет Митчелла, утверждает, что экономические процессы имеют волнообразную природу, что циклы – это форма капиталистической эволюции. Но он пошел дальше: на основании того, что капиталистическая экономика – это экономика прибыли, где деловая активность зависит от факторов, влияющих на настоящую либо ожидаемую денежную прибыль, что эквивалентно кейнсианской предельной эффективности капитала, он утверждал, что прибыль – это и есть причина колебаний в деловой активности. Это утверждение не противоречит теории, описанной в главе 22 «Общей теории» Кейнса, а также теориям других исследователей цикла – столь же многочисленных, сколь и число считающих циклы имманентными капиталистическому процессу Митчелл не углублялся далее в своих размышлениях. В частности, он не утверждал, что прибыль каким-то, причем тесным, образом связана с инвестированием. Но все равно перед нами четкая идея, пусть и высказанная в устной форме, которая стоит за его анализом фактов. Эта идея менее заметна на последней стадии его работы, но это лишь потому, что кончина застала его внезапно, и он не успел полностью привести в порядок результаты своих трудов. Точно так же, как и книга 1927 года, та, что была написана в 1913-м, начинается с краткого обзора существующих объяснений. В обоих случаях они представлены очень лаконично и отстраненно. По мнению Митчелла, они все были «правдоподобны», но также и «вводили в заблуждение». Он классифицировал их, но воздержался от последовательной критики. Кое-где он выдвинул контраргументы, но у читателя складывается впечатление, что Митчелл смотрел на них как на утверждения, каждое из которых не хуже и не лучше другого, но все нуждаются в фактической проверке. Эта беспристрастность также раскрывает одну из черт методологии Митчелла, которая была упомянута выше: для него не существовало ничего, во всяком случае, ничего важного, на пути между гипотезой и фактом; в частности, не было никаких логических критериев, с помощью которых можно было бы отвергнуть теорию как неверную до проверки фактами.
Но, учитывая недоверие Митчелла к неоклассической теории, у такой беспристрастности были свои достоинства. И это не оставило его, вопреки тому, что неоднократно утверждалось, без компаса в путешествии через океан статистических фактов.
Так же, как и книга 1927 года, книга 1913 года раскрывала видение Митчеллом денежной экономики. В обоих случаях эти главы являются вводными трактатами в общую экономическую теорию. Сделанные на скорую руку и не имевшие должной концепции, они так и не были оценены по заслугам. Возьмем лишь один пример: сколько людей знает, что теория денежных потоков, о которых эти главы скорее упоминают, нежели рассказывают, предвосхищает лучшие достижения современной литературы о счетах национального дохода и агрегатного экономического анализа? И, конечно, здесь есть «теоретическая основа», которую многие критики пропускают и которая будет изложена подробнее в 3-й части книги 1913 года. Без сомнений, эта основа требует расширения и правки профессионального теоретика. Но все равно – это большая работа.
Вторая часть тома 1913 года в любом случае не требует никакой коррекции. Это– драгоценный камень и достижение первопроходца. Митчелл не просто знал, как использовать статистический материал, но и как развивать его: как получить то, что он хотел, даже если этого уже не было. Восприятие необходимости анализа, которая проистекала из широкого видения, диагностика доступных средств и атака на проблему – вот шаги, которые надо было предпринять один за другим с 1908 по 1913 год со скоростью молнии. У многих людей тогда имелось всестороннее видение. У многих была страсть к деталям. Но он был одним из немногих, кому было дано управлять своим видением и заставлять его работать над деталями, а также заставлять страсть к деталям работать на видение.
IV
Больше говорить о книге 1927 года нет нужды, кроме того что она в гораздо большей степени, чем книга 1913 года, является обзором сделанной работы и планом работы, которую еще предстоит сделать. Труд Митчелла в период с 1908 по 1913 годы научил его, что гигантские задачи, которые он пытался решить, были за пределами возможностей одного человека. Его деятельность в течение последующих лет дала, среди прочего, такие плоды, как исследование индексов цен и объема производства.
Митчелл обладал редким талантом вести за собой команду единомышленников, при этом не просто указывая направление, но и всегда принимая участие в работе на равных с остальными. И вполне естественным образом в 1920 году его работа привела к появлению Национального бюро экономических исследований, одним из основателей которого он являлся. Митчелл был лидером, который направлял, но никогда не управлял людьми, человеком вдохновлявшим, но не создающим преграды инициативам своих единомышленников. Этот «смелый эксперимент» был актом самореализации, и его безусловный успех – памятник интеллектуальным и моральным качествам Митчелла.
Бюро проводило и с самого начала планировало провести ряд исследований, начиная с изучения размера и распределения национального дохода, которые, как оказалось, вышли далеко за рамки исследования экономических циклов и тем, непосредственно относящихся к этому вопросу. Но концепция экономических циклов Митчелла охватывала весь экономический процесс и тем самым сделала все, что происходит в нем, относящимся к этой теории. Наличие средств анализа и возможностей определило только лишь последовательность отдельных проектов, каждый из которых имел свое место в комплексном плане. Это должно быть учтено в любой оценке «Измерения экономических циклов» Бернса и Митчелла (1946).
Авторы этого тома не утверждают, что написали трактат об экономических циклах. Они, по их словам, лишь представили «план измерения экономических циклов», или, скорее, «экономического процесса в движении». Это «заявление о намерениях» соответствует первым восьми главам лучше, чем четырем последующим (которые посвящены результатам, а не просто измерениям). Но я предпочитаю формулировать содержание книги несколько по-другому: цель состоит в том, чтобы заставить явление предстать перед нами и таким образом продемонстрировать, что, собственно, необходимо объяснить. Этому стремлению предшествует целый ряд аналитических решений, которые составляют улучшенную версию тех, что мы можем найти в томе 1913 года, но которые едва ли можно назвать определением. Вот они: «Экономические циклы – тип колебаний, обнаруженный в агрегатной деловой активности стран, в которых производство организовано преимущественно в виде коммерческих предприятий. Цикл состоит из расширений, происходящих примерно в одно и то же время во многих экономических областях, за которыми идет такой же общий спад, затем спады и оживления, которые уже сливаются с фазами расширения следующего цикла. Эта последовательность изменений является повторяющейся, но не периодической; экономические циклы варьируют по времени от несколько превышающего один год до десяти-двенадцати лет. Они неделимы на менее продолжительные циклы с амплитудами, приближающимися к их собственным» (р. 3). В этих утверждениях много «теории» помимо предвосхищения последующих фактических выводов. Последнее предложение, в частности, смело принимает гипотезу единственного цикла, которая не позволяет различить типы колебаний, существование которых является вопросом не гипотезы, а прямого наблюдения.
С точки зрения Митчелла, было бы правильным проанализировать все временные ряды (более тысячи), которые Национальное бюро смогло найти и рассмотреть. Для экономических циклов, которые рассматриваются как форма капиталистического процесса, необходимы «скопления взаимосвязанных явлений» одинакового протяжения с самим процессом. И даже если было бы возможно представить себе элемент, который сам по себе не имеет никакого отношения к циклам, все равно будет необходимо исследовать, как на него влияет циклическое движение. Если, однако, несмотря на все теоретические сомнения, пришлось бы делать выбор и рассматривать не все ряды, (как, например, в последних четырех главах «Измерения экономических циклов»), это была бы уступка, вызванная ограниченностью доступных средств, а не делом принципа. Однако Митчелл хорошо знал, что даже самый полный подбор статистических данных не позволил бы ему осуществить задуманное. Для того чтобы проверить свой статистический материал, он пришел к мысли о сборе того, что он назвал деловыми хрониками, – из максимально возможного числа стран и уходя в прошлое настолько, насколько возможно. Известная книга УЛ. Торпа (1926) стала результатом этой работы. В статистическую эпоху методологическую важность этого признания ценности нестатистических исторических данных невозможно переоценить. Хотя со временем доверие Митчелла к этому источнику информации, по-видимому, падало, да и использовался он с самого начала не вполне удовлетворительным образом, только так ему удавалось избежать угрозы чрезмерного погружения в статистику.
К настоящему моменту все знакомы с тем, что называется методом Национального бюро. Однако исходная идея, что лежит в основе этого представления о циклическом поведении, должна быть заново сформулирована. С одной стороны, каждый временной ряд, скорректированный с учетом сезонных колебаний, рассматривается отдельно и выявляется циклический рисунок его поведения в среднем (специфические циклы): каждый такой цикл с отмеченными высшей и низшей точками делится на интервалы или стадии, для которых значения данного ряда характеризуются определенным процентом от среднего значения для каждого цикла (компромисс между устранением тренда из анализа и сохранением его), а потом средние показатели этих процентов служат, чтобы нарисовать типичный специфический цикл для этого временного ряда. С другой стороны, для того чтобы продемонстрировать поведение каждого отдельного ряда в периоды расширения и сокращения всей экономической системы, определяются высшие и низшие точки общей экономической активности. Это делается на основе как приблизительного «консенсуса» всех учитываемых рядов, так и нечисловой информации, присутствующей в деловой хронике. Поведение каждого ряда затем изучается в каждом из девяти интервалов или стадий, на которые этот «контрольный цикл» (reference cycle) разделен. Положение ряда на каждой стадии контрольного цикла также выражается через процент от его среднего значения в течение всего контрольного цикла. Типичный контрольный цикл для каждого ряда создается путем вычисления среднего положения временного ряда в каждой стадии всех исследуемых циклов. Сравнения специфического и контрольного цикла каждого ряда являются, возможно, самыми познавательными операциями или измерениями, которые только допускает эта схема. Это двойное представление (потенциально) каждой частички статистической информации чрезвычайно хорошо разработано, чтобы выстроить факты цикла экономической активности настолько далеко, насколько это возможно, не постулируя априори отношений между этими частичками. Много гордиевых узлов при этом надо разрубить. Двигатель естественным образом работает с большим трением в последних четырех главах, где образцы семи сравнительно длинных временных рядов обработаны для того, чтобы нести тяжелое бремя выводов. Но цель представить факты для того, чтобы можно было сопоставить их с теорией, ставится на каждом шагу. Разумеется, этот том был всего лишь началом. И если бы Митчелл мог все-таки дописать незаконченную работу это тоже было бы всего лишь начало. У такой работы не бывает окончания, она сама подталкивает исследователя вперед, в неопределенное будущее. Это верно для всей работы Митчелла. И именно это делает его великим и определяет его уникальное место в истории современной экономической науки. Это был человек, у которого хватало храбрости, в отличие от всех нас, сказать, что у него не было ответов на все вопросы; который делал свою работу без спешки, но и не отдыхая; который не плыл по течению; который учил нас делом, а не словом; человек, который был настоящим ученым.