Ранним утром во вторник, 30 июня 1478 года, колокола собора в Севилье начали звонить так долго и громко, что удивлённые граждане повыскакивали из своих домов. Церкви одна за другой присоединялись к этому звону, гул множества колоколов нарастал до тех пор, пока весь город не задрожал под действием океана медных звуков, славящих Изабеллу.

Сквозь занавес, закрывавший её кровать, звон доносился до Изабеллы, проникая через пелену боли. Она не произносила ни слова. Вельможи, толпившиеся в комнате, забеспокоились: обычно во время родов женщины громко кричат. Кроме того, смущало наличие занавеса: их привилегией, такой же древней, как и их титулы, была возможность следить за появлением инфанта или инфанты Кастилии, то есть наблюдать за этим процессом буквально, а не просто символически, присутствуя в соседней комнате! Но Изабелла потребовала, чтобы кровать была закрыта. Большинство мужчин сошлись во мнении, что это очередное проявление гордости и привередливости.

—      Королева в порядке? — спросил Фердинанд.

Загоняя лошадей, он примчался с границы, когда герольд передал ему давно ожидаемое сообщение.

Акушерка, сияя, кивнула головой, затем откинула крошечные кружевные одеяния младенца, чтобы показать счастливому отцу, какой великий подарок преподнесла ему жена. Фердинанд торжествующе улыбнулся. Вельможи столпились вокруг.

—      Это мальчик? — прошептала Изабелла.

—    Конечно, мальчик, ваше величество, — ответила акушерка.

—                           Пожалуйста, скажите всю правду, не надо меня успокаивать.

—                           Подождите немного, и вы его увидите! Прекрасный, прекрасный мальчик!

Фердинанд раздвинул занавес и поцеловал потный лоб жены.

—                           Нет никаких сомнений, моя дорогая! Я едва смог оторвать от него взгляд. Я наверху блаженства!

Изабелла тихо заплакала:

—                           Покажи его мне, дорогой.

Инфант был совсем крошечный, но прекрасно сложен, и у него не было никаких изъянов. Волосы были светло-золотистые.

Голубые глаза, как у тебя, — заметил Фердинанд.

—                           Глупый, у всех младенцев голубые глаза.

—                            Посмотри на эти ручки!

Изабелла улыбнулась:

—                            Крепкие, как у тебя.

Хотя руки малыша не выглядели особенно сильными, она была немного обеспокоена этим намёком на возможную слабость инфанта.

—                            Как мы его назовём, Фердинанд?

—                            Сегодня день Святого Хуана Крестителя, — сказал Фердинанд. — Я хотел бы назвать его Хуаном: в честь святого и в честь моего отца, его деда, — короля Арагона.

Изабелла утвердительно кивнула:

—                            Дай его мне, дорогой.

Она взяла принца и крепко прижала к себе, радуясь громкому сильному крику, исходившему из крошечного розового ротика.

—                            Отличные лёгкие, — сказал Фердинанд.

—                           Не оставишь ли ты его со мной ненадолго наедине?

—                            Да, конечно. — Он заулыбался.

Вельможи засуетились и стыдливо стали покидать комнату, отправляясь выпить за здоровье новорождённого принца, словно кормление ребёнка было чем-то неприличным.

Изабелла поцеловала младенца в лоб и нежно погладила по волосам, почувствовав биение его пульса на головке. Такая беспомощная головка на слабенькой шейке. Но когда-нибудь эта шейка станет сильной, как у Фердинанда, у которого она всегда была мощной; и голова будет сидеть крепко и прямо. Эта голова должна будет выдержать тяжесть трёх корон.

—    Малютка принц, — прошептала Изабелла. — Король Кастилии, король Арагона, король Сицилии. — Нет, возможно, и четырёх корон. Ведь когда-нибудь ты женишься. И вероятнее всего, на португальской принцессе. Король объединённой страны, управляемой одним монархом, а сейчас ты такой маленький, беспомощно прильнувший к моей груди. Да, сейчас, ваше крошечное величество, вы не выглядите так, будто у вас большие политические амбиции.

...Севилья и всё королевство праздновали рождение наследного принца в течение трёх дней и трёх ночей. Когда ему исполнилось десять дней от роду, няня из знатного рода, сопровождаемая праздничной процессией, отнесла младенца на красной вышитой подушке на крещение в собор. Там, посреди гранитных колонн, забранных бархатом и шёлком и украшенных воинскими стягами, кардинал Мендоса крестил принца и дал ему имя Хуан. Снаружи в толпе людей, которая не уместилась даже в этой огромной церкви, шут-карлик Фердинанда ростом чуть выше трёх футов нёс на голове массивное серебряное блюдо, чтобы все могли увидеть подарок, сделанный монархами ребёнку при крещении: огромный потир, для изготовления которого были расплавлены пятьдесят золотых дукатов.

Во время последующего празднования Фердинанд был в превосходном настроении: он выпил не один стакан вина, громко аплодировал танцорам и игриво ущипнул Беатрис де Бобадилла, когда та однажды очутилась с ним рядом. Она постаралась, танцуя, быстро отдалиться от него.

—       Гордячка! — пробормотал король.

Но зелёные глаза Изабеллы пристально следили за ним, поэтому он оставил свой стакан и, придав лицу серьёзное выражение, заговорил с папским легатом об итальянских делах.

—    Мне кажется, что тебе лучше присесть рядом со мной, сеньора маркиза, — сказала Изабелла, когда музыка смолкла.

Беатрис осторожно села. Пальцы у Фердинанда были очень сильные.

—                           Ты не могла бы прийти ко мне ночью, одна? Я хотела бы поговорить с тобой.

—                            Ваше величество! Я ничего не смогла сделать. Я уверена, что это была случайность. Я просто налетела на него. Такое с каждым может случиться.

—                            Тс-с, — прошептала королева, улыбаясь. — Это пустяки. — А потом, уж лучше ты, чем кто-нибудь другой. Потому что тебя, Беатрис, я знаю и люблю. — Затем произнесла изменившимся тоном: — Я хочу поговорить о другом, о том, что я случайно услышала сегодня на улице...

Во время процессии, двигавшейся к собору, Изабелла случайно услышала разговор двух подвыпивших придворных.

—                           И зачем ему нужно было связываться с этой арагонской шлюхой, когда он может получить законного принца здесь, в Кастилии? — спрашивал один.

Другой, которого вино настроило на философский лад, отозвался:

—                            Он образумится, да, он обязательно образумится, Его здорово разочаровала та арагонская шлюха. Святая Дева! Попридержи язык! — Он принялся громко кричать: — Да здравствует королева! Да здравствует принц! Да здравствует король!

Ночью Изабелла спросила:

—                           Беатрис, что известно всем окружающим и чего я не знаю?

—                           Я не понимаю, ваше величество.

—                            Пожалуйста, Беатрис!.. Мы так давно знаем друг друга.

—                           Я в самом деле не понимаю.

Изабелла не заплакала, но глаза её подозрительно заблестели.

—                           Кто эта арагонская шлюха, которая так разочаровала моего мужа? — Эти слова, слетевшие с губ Изабеллы, всегда отличавшейся подчёркнутой изысканностью языка, потрясли Беатрис как удар грома.

—                           Ваше величество, мне запретили говорить о короле.

Слёзы хлынули из глаз Изабеллы помимо её воли.

—     Последние пьяницы на улицах все знают, только жене ничего не известно. Я умоляю тебя рассказать мне обо всём!

Беатрис опустилась на колени у кресла Изабеллы, обняла её и тоже заплакала.

—     Он не может сопротивляться. Все мужчины таковы. Короли даже хуже других. Но он больше с ней не встречается. Говорят, что он отправил её в монастырь. И был с ней едва лишь неделю. Милая моя подруга, как мне жаль, что ты об этом узнала! Она, кажется, была то ли няней, то ли гувернанткой, в общем, она никто...

—     Теперь мне всё ясно, — сказала Изабелла. Её голос был таким низким, что Беатрис едва могла слышать. — Он признал ребёнка?

—       Да.

—       Публично?

—       Да.

—     В нём очень сильно развито чувство чести, Беатрис. Требуется много мужества, чтобы так поступить.

—       Да.

Изабелла помедлила:

—       Ребёнок... Это мальчик?

—       Девочка.

—       А!

Она раздувала пепел в поисках уголька надежды. Существовала маленькая искорка, потому что она смогла подарить ему принца.

—       Как зовут ребёнка?

—       Джоанна.

—     Джоанна — имя его матери. Фердинанд очень привязан к своей семье.

—       Да.

—       Сколько лет этой девочке?

—       Два года, я думаю.

Изабелла вспоминала. Должно быть, это случилось тогда, когда Фердинанд обиделся на неё за то, что она короновалась в одиночку. Больше она не сказала ничего — говорить было нечего. Изабелла прижалась головой к плечу Беатрис. Обтянутое бархатом плечо было тёплое и родное.

—       Принести тебе стакан молока? — спросила Беатрис.

—     А не могла бы ты найти мне рюмку коньяка, и лучше побольше размером. Постарайся, чтобы горничные тебя не заметили.

Беатрис выбежала из комнаты. Дрожащей рукой она наполнила большую рюмку коньяком из одного из венецианских сосудов Кабреры. Маркиз Мойа заворочался в постели.

—                             Что, ради всех святых, ты делаешь?

—                             Спи, — отрезала она...

Изабелла больше не касалась этого вопроса в разговорах с Беатрис и ни слова не упоминала о нём при общении с Фердинандом. Но она не могла полностью скрыть горечь, боль и, странным образом, чувство позора, личного позора.

—                             Что ты делала с моим коньяком посреди ночи? — на следующий день спросил Кабрера у жены.

—                             Королеве захотелось немного коньяка, — объяснила Беатрис.

—                             Изабелле? Захотелось коньяка?

—                              Она узнала о втором незаконнорождённом ребёнке короля.

—                             Кто же был настолько жесток, что сообщил ей об этом?

—                             Будь уверен, что не я. Она случайно услышала об этом на улице.

—                              Как печально. Хотя... — Он пожал плечами. — Она должна была бы узнать об этом рано или поздно, после публичного объявления в Арагоне.

—                             Фердинанд — животное.

—                              Такие поступки в лучших королевских традициях. По крайней мере он признает своё отцовство.

—                             Изабелла сказала, что это проявление мужества с его стороны. Но, по-моему, это она — мужественный человек. Я очень рада, что не я его жена.

Кабрера задумчиво потёр подбородок.

—                             Да, ей, должно быть, нелегко.

Хотя Изабелла ничего не сказала Фердинанду, он почувствовал в ней перемену. Он шутил, но она не смеялась. Он злился — она не спрашивала почему. Он осыпал её знаками внимания — любовника и монарха — Изабелла вела себя покорно, и в то же время была до странности отдалённой.

—                             Изабелла?

—                             Да?

—                             Скажи, что с тобой происходит?

Она взглянула на мужа. Ей было больно видеть, как он замигал и опустил глаза. Всегда больно видеть, как твой идол падает с пьедестала.

—    Я чувствую, что ты узнала о Джоанне, — с трудом произнёс он. — Я не мог посмотреть тебе в глаза после того, как признал её, и оставался вдалеке от тебя так долго, как только мог.

—    Трудно было вынести то, — тихо сказала Изабелла, — что Джоанна родилась, когда мы были уже женаты. Твой первый незаконнорождённый сын появился, когда ты ещё не знал меня.

Фердинанд защищался. Если бы он так сильно не любил её, сказал он, то разве опасался бы разоблачения по поводу ребёнка? Разве короли не демонстрируют открыто свою неверность перед жёнами повсюду в Европе? Разве они не провозглашают национальными праздниками дни, когда рождаются их незаконные отпрыски наравне с законными наследниками? Он не совершил такого бессердечного поступка, потому что любит свою жену.

Слова Фердинанда звучали искренне. Его красивое лицо было бледным и взволнованным. То, что он сказал о других королях, было известно всем, это относилось и к старым и некрасивым монархам. Насколько же сильнее должно было быть искушение для молодого и красивого Фердинанда!

—    Но если, — с нажимом произнёс он, — я и поддался искушению и развлекался с блудницей в момент обиды и раздражения, то это не означает, что я не буду любить своего ни в чём не повинного незаконнорождённого ребёнка!

Насколько же труднее понять одного человека, чем целую нацию! Возможно, как сказал архиепископ Севильи, она действительно требует слишком многого. Похоже, она всегда останется такой, какая есть, и часто будет испытывать от судьбы подобные удары. Но из-за странного действия своей гордости ей было больно слышать извинения мужа. Она до такой степени стала частью его, что чувствовала себя униженной, когда терпел унижение он.

—      Я не ругаю тебя, Фердинанд.

Ему этого было недостаточно, он хотел бы услышать обвинения и упрёки.

—      Мне было бы легче, если бы ты это делала.

—                             Но сердце не позволяет мне так поступать. Ты ведь знаешь, что я люблю тебя.

—                              Ты простила меня, Изабелла?

Фердинанд оставался приверженцем соблюдения формальностей! Он хотел полного оправдания, чтобы его совесть могла успокоиться.

—                              От всего сердца, — через силу улыбнулась она.

—                              Клянусь жизнью, Изабелла, я никогда больше не обижу тебя!

Для жителей Севильи ничего не изменилось: царственные любовники всё так же гуляли в садах алькасара. Лето уже переходило в осень, цветы увядали, фрукты падали на землю, и природа катилась к бесцветному зимнему отдыху.

Уверенность в том, что она хочет от мужа слишком многого и не получит этого путём простых просьб, укреплялась в сердце Изабеллы. Ну что ж, если простых просьб недостаточно, то она постарается покорить его. Она не была тщеславна, но слишком честна, чтобы не признавать, что сама очень красива. Слухи о любовницах Фердинанда утверждали, что они не отличались особенной красотой. Похоже, он искал в женщинах чего-то другого, а не просто красивой внешности. Но чего? Она решила, что заставит его уважать себя так, как никогда прежде ни один мужчина не уважал женщину. Крут её чтения был гораздо шире, чем это было принято среди знати, в него входили даже рассказы Боккаччо, хотя она и прятала знаменитый сборник новелл, так как знала, что Фердинанд не одобрил бы подобного чтения. Её всегда поражало, что самые знаменитые покорительницы мужских сердец прежде всего отличались своей необычностью, а уже потом — красотой. «Я не потеряю его, если сумею показать всё, на что я способна», — решила Изабелла.

А вне крошечного мирка её сердца жил своей жизнью огромный мир, полный своих собственных проблем. Этой зимой большинство, проблем было весьма печально.

В Барселоне в возрасте восьмидесяти трёх лет внезапно во сне умер король Хуан Арагонский, отличавшийся обыкновенно хорошим здоровьем для своих лет. Фердинанд должен был немедленно отправиться в Арагон, чтобы похоронить отца со всей необходимой пышностью и унаследовать его корону.

—    Мне не хочется покидать тебя, моя дорогая. Это будет очень утомительная поездка, и она потребует много времени. Но я должен сам принять присягу у каждого из вассалов отца.

Изабелла знала, что у него есть полный список, составленный в алфавитном порядке и аккуратно уложенный в седельную сумку. Как только присяга будет принесена, секретарь вычеркнет красным карандашом очередное имя из списка.

—     Я провожу тебя хотя бы часть нуги.

Он испытующе посмотрел на неё:

—     Ты вполне уверена, что можешь ехать верхом?

—   Я никогда прежде не чувствовала себя так хорошо, — рассмеялась Изабелла.

—     Я должен ехать быстро.

—     Я тоже могу ехать быстро.

Для испанцев, которые любили пышность во всём, включая похороны, не было ничего удивительного в поведении длинной королевской кавалькады, которая устремилась к северу на лошадях, украшенных попонами траурных расцветок. Они проезжали через города, где висели чёрные флаги, под звон траурных колоколов. Толпы народа торжественно приветствовали короля, который ехал, нигде не задерживаясь, чтобы отдать последние почести своему усопшему отцу, и королеву, которая сопровождала его.

Когда они оставили позади Сьерра-Морено и выехали на холодную равнину Кастилии, под действием ветра щёки Изабеллы так порозовели, что Фердинанд сравнил их с персиками юга. Она в ответ назвала его льстецом, и они оба рассмеялись.

Ехавшая позади них и вне пределов слышимости Беатрис де Бобадилла сказала своему мужу:

—   Я очень беспокоюсь. Уже три месяца, как она снова в положении, а он ничего об этом не знает.

Изабелла сопровождала Фердинанда до самого Толедо.

—    Я хотел бы, чтобы ты могла поехать и дальше, — произнёс Фердинанд. — Арагон так и не видел моей королевы.

—                             В Арагоне окажут мне ещё более тёплую встречу, когда мы сможем привезти им их принца, — деловито произнесла она.

—                              Во всяком случае, — продолжал он, — я считаю, что один из нас должен остаться, чтобы наблюдать за положением на границе. Португалия, возможно, нанесёт удар сейчас, когда я уезжаю.

Изабелла улыбнулась:

—                              Я так не думаю.

—                              Что ж, иногда твоё чутьё бывает очень верным.

Её уверенность основывалась на несколько большем, чем интуиция, но она не могла рассказать Фердинанду об этом, не обидев его. Впервые в жизни Изабелла занялась тайной дипломатией.

Кавалькада разделилась: король и его эскорт продолжили свой путь в направлении Барселоны, королева и её придворные дамы остались в гостях у кардинала Мендосы.

Беатрис подошла к Изабелле:

—                              Пожалуйста, отдохните, ваше величество.

У Изабеллы болело всё тело.

—                              Да, я должна это сделать, Беатрис.

Но отдых получился непродолжительным.

Её очень опечалило сообщение Мендосы о быстро ухудшающемся здоровье Каррилло. Архиепископ находился всего в нескольких милях отсюда. Она отправила ему тёплое приглашение. Он капризно ответил, что не может путешествовать, поскольку стая нищим в результате конфискации его доходов. Она не хотела ссориться со старым другом своей юности и увеличила сумму, выделяемую ему. Хотя эта сумма и всегда была достаточной для жизни, но её, естественно, не хватало, чтобы оплачивать собственную армию или проводить дорогие опыты по алхимии. Затем она поехала сама, чтобы увидеть его, так как он всё не приезжал.

Архиепископ изменился самым жалким образом: очень постарел, и дух его был сломлен. Он был слишком слаб, чтобы подняться с дивана и приветствовать её. Его колдун и астролог постоянно ходили взад и вперёд. В воздухе подозрительно пахло химикатами: видимо, опыты всё ещё продолжались. Каррилло говорил о её юности в обычной стариковской манере, перескакивая с одного на другое. О будущем он не упоминал. Это был тяжёлый разговор, и она задумалась, для чего ей всё это было нужно. Но через несколько дней она порадовалась, что так поступила, потому что архиепископ Каррилло умер.

Изабелла оплатила его долги и подготовила указ о высылке доктора Аларкона и Эль Беато; но обманщики, пользовавшиеся глупостью и жадностью старика, уже исчезли с кошельками, наполненными настоящим золотом.

В то время как герольды спешили по дорогам, связывавшим Португалию с Толедо, и Толедо с Римом, Изабелла отправилась в Аревало навестить свою мать. Очень редко за время своей напряжённой деятельности она совершала эту необходимую поездку, предпочитая обеспечивать удобную жизнь для вдовствующей королевы с помощью придворных, чьей доброте и умениям она доверяла. Изабелла часто навещала могилу отца, но посещения матери, лишённой ума, при сохранении относительно здорового тела, наполняли её ужасом.

Но она знала, что была и другая причина для визита к матери. Большая часть её преклонения перед Фердинандом исчезла, хотя любовь осталась. Она хотела бы приласкаться к матери, как это часто делала ребёнком, чтобы получить утешение, когда ей было больно.

Это была ошибка. Реку времени нельзя было повернуть вспять. Роли переменились, и теперь се мать превратилась в ребёнка. Колесо жизни старой королевы совершило полный оборот со времени детства через бурные «взрослые» годы снова в детство. Ей было очень хорошо. Она была толста, розовощёка и ворковала, как младенец.

Изабелла нагнулась и поцеловала тонкие белоснежные волосы матери, почти ожидая губами ощутить биение её пульса.

Разговаривать было невозможно. Мать совершенно не узнавала её.

Изабелла на цыпочках вышла из комнаты, как сделала бы, покидая детскую, где только что заснул усталый ребёнок.

Если бы эта беспомощная женщина не была её матерью, то это так не мучило бы Изабеллу. Она делала всё, что только можно было сделать с помощью денег. Но где-то в самой глубине сознания, подавляемый огромным усилием воли, всегда таился страх, что её мозг тоже может быть носителем искры безумия.