В те дни бубонная чума повлекла за собой расцвет деятельности предсказателей, астрологов и колдунов. Они продавали приворотное зелье и амулеты, а также волшебные записки, в которых были написаны всякие бессмыслицы. Эти записки носили на теле в самых невероятных местах, чтобы уберечься от чумы волшебными и нечестивыми способами.
К одной старой ведьме, собравшей необъятную клиентуру из охваченных паникой людей, тайно обратился несколько дней назад Бернар де Кози, родственник Луизы. Он заплатил больше золота, чем позволяло его пошатнувшееся состояние, и колдунья подвесила ниже его хорошо выраженной талии, но выше следов на его коже от седла, так чтобы он не сел на амулет и не разрушил его чары, высушенную шкурку маленькой крысы, набитую пахучими травами и тошнотворными экзотическими веществами, тайна которых была известна только ей и ее демонам. Непредубежденные родственники Бернара не ощущали запах этого защитного средства, и он поехал с Луизой к доктору с отвагой, которая вызвала восхищение даже у старого сэра Роберта.
Однако на улице он осмотрительно держался на расстоянии от леди, потому что ему показалось, что он заметил признаки сыпи на ее коже и припухлость на шее. Когда у нее случился приступ тошноты между храмом и королевской резиденцией де Турнель, Бернар не по-рыцарски отъехал подальше и занялся осмотром своего коня, который по необъяснимой причине споткнулся о булыжник. В этот момент он потерял ее из виду, но громко приказал своим людям поспешить ей на помощь, а они сделали вид, что выполняют приказ. Когда он снова сел в седло, его больная троюродная сестра исчезла. Он поспешил в дом ее отца, но слуги вернулись быстрее и уже сообщили, что леди потерялась.
Де ла Тур-Клермон сразу же созвал всех слуг и послал их в центр города, в Сити и в Парижский университет в таком количестве и сопроводил их такими проклятиями, что сама чума казалась менее грозной, чем разъяренный старый вельможа, который обезумел от страха за свою старшую и любимую дочь.
Бернар предложил переправиться через Сену и поискать в Университете и даже в зараженном районе к югу от него, причем собирался взять с собой только двух человек. Он сказал, что не хочет подвергать слишком многих людей опасности заражения в районе, который был известен как наиболее пораженный болезнью. Он выбрал двух слуг, на совести которых уже было вчерашнее нарушение долга.
Бернар де Кози был мастером интриги и знал, что среди людей графа эти двое менее всего склонны проболтаться о том, что он собирался предпринять. Сэр Роберт с чувством поблагодарил его. Бернар быстро проскакал через пораженный район и выехал за стены города.
Однако он обнаружил к своему глубокому огорчению, что эти приятные малонаселенные предместья использовались как свалка для трупов. Далеко объехав ужасную груду тел, он подъехал к мосту через ручей и натянул поводья, увидев впереди другую груду, которая все еще дымилась в результате усилий толковых горожан, сжигавших трупы.
Луиза увидела своего родственника на мосту. Ее прическа нарушилась и волосы беспорядочными локонами упали на плечи и развевались, когда она бежала к нему. На лице ее не было пятен, а на шее припухлости.
Он видел, как из одного из домов выбежала бледная прелестная леди в платье, измазанном дегтем, в сопровождении высокого юноши в простонародной одежде. Вдруг он с искренним изумлением узнал ее.
— Луиза! — пораженно воскликнул он. — Что с тобой случилось, моя кузина?
— Я не знаю, — ответила она. — Я потеряла тебя на улице.
— Кажется, ты сама нашла доктора, кузина Луиза. Я никогда не видел, чтобы болезнь исчезала так быстро. Однако этот молодой человек не похож на доктора. — Он смерил Пьера наглым взглядом, с которым Пьеру часто случалось встречаться даже со стороны симпатичных мужчин, а Бернара нельзя было назвать безобразным.
— Конечно, нет; это Пьер из Милана. — И она рассказала, как Пьер спас ее, однако по девичьей застенчивости опустила подробности того, как она стала такой чистой после поездки в повозке с трупами.
— Это удивительно, — честно сказал Бернар. Он тщательно рассмотрел кожу Луизы. Она всегда была чистая и красивая, но не настолько как сегодня.
— Нет сомнения, что у тебя была лишь незначительная лихорадка, кузина, — сказал он. — Какое счастье, что я направился именно сюда, чтобы увезти тебя из этого отвратительного района. Разумеется, благородный отец леди Луизы, — продолжал он, взглянув на Пьера, — если бы он оказался здесь, предложил бы тебе основательное вознаграждение в знак благодарности за участие в ее спасении.
— Благодарю вас, сэр, — ответил Пьер, — но я пришел в Париж лишь затем, чтобы доставить несколько свечей обратно в Руан.
Бернар рассмеялся:
— Даже я могу дать тебе столько свечей, сколько захочешь, мастер Пьер. Я не знал, что Нормандия испытывает такой недостаток свечей.
— Это особый случай, сэр. Нужны святые свечи с благословением из часовни Сент-Шапель, которые вдова из Руана хочет поставить за своего мужа.
— О, это другое дело. Я буду рад показать тебе дорогу. Не сомневаюсь, что тебе не терпится покинуть Париж.
— Да, конечно, — ответил Пьер.
Спутники Бернара по приказу господина спешились и отдали лошадей леди и Пьеру, сабля которого, единственный признак рыцарства у него, была спрятана в посох. Его грубый мешок и простая одежда составляли разительный контраст с их живописными нарядами.
Но Луиза сказала:
— Нет! Я не прощу себе, если отпущу тебя домой, Пьер из Милана, не дав отцу возможности поблагодарить тебя. Если только ты не настаиваешь на немедленном уходе, я прошу тебя поехать с нами домой.
Пьер, конечно, поехал. Я никогда не видел, подумал он, такой очаровательной леди. Он стыдился своих молодости, невежества, манер и одежды. Он желал, чтобы дьявол или, на худой конец, дракон неожиданно возникли посреди улицы, чтобы он мог обнажить саблю и поразить их на ее глазах, чтобы народ приветствовал его, а блестящие высокородные люди рядом с ним удрали бы, так что пятки засверкали. Он был не первым и не последним в этом мире, кто мечтал проявить отвагу в присутствии своей первой любви, которая всегда оказывалась старше его. Но ничего сверхъестественного не произошло.
Они удалялись от аккуратного и гостеприимного дома. Луиза подумала, что она его будет помнить, пока жива. Они въехали в город через ворота Сен-Жак. Пьер никогда не видел в Руане, чтобы дома стояли так близко друг к другу. Исключение составляла лишь военная зона непосредственно за укреплениями, где находились магазины и временные палатки, обычно занимаемые купцами и разносчиками. Во время чумы они были пусты, на улицах, даже внутри городских стен, тоже не было людей. Оруженосцы безуспешно пытались угнаться за лошадьми. Вчера они явились домой первыми с плохими вестями; сегодня Бернар решил прибыть первым с хорошей новостью.
Они ехали по короткому мосту через реку. Вдоль него, прямо над водой, стояли стеной к стене крошечные домики. Все двери были открыты. Люди внутри занимались делами, как ни в чем не бывало.
— Это лавки менял, — пояснила Луиза. — Здесь можно поменять деньги на любые другие деньги всего мира.
— А также занять денег, — добавил Бернар.
Луиза сказала с издевкой:
— Ты можешь верить моему кузену, Пьер. Он хорошо известен на Мосту Менял.
Бернар нахмурился.
— Твои насмешки надо мной столь же остры, — посетовал он, — как холодно твое сердце, дорогая Луиза. Признай, что я достиг некоторых финансовых успехов в работе, которую выполнил для нового хозяина монетного двора.
— Это верно, — ответила Луиза. — Де Кози хорошо заработал в свое время на службе у королевского министра.
— У кого? — спросил Пьер.
— Его имя Жак Кер, — ответила Луиза.
— Он сделал французские монеты самыми полновесными и чистыми в мире, — сказал Бернар. — Его корабли плавают по всему христианскому миру и за его пределами. Разумеется, я не занимаюсь торговлей.
— Конечно, нет, — сказал Пьер. Даже ему было известно, что дворяне не занимаются торговлей.
— Иногда моя работа напоминает коммерцию, но в ней нет ничего зазорного. Детали моей работы являются секретными.
Пьер порылся в памяти:
— Мне кажется, я однажды встречал человека по имени Жак Кер в Руане. Но он продавал капусту.
Бернар заржал:
— Кер — простолюдин, хотя теперь у него есть титул. Но Боже мой! Я никогда не слышал о капусте. Это вполне возможно.
— Может быть, это другой человек, — сказала Луиза.
В одной из лавочек Пьер заметил монаха. Домик был немного получше других и над дверью бросалось в глаза странное приспособление, похожее на три больших золотых шара.
— А что, монахи в Париже занимают деньги? — спросил он с искренним изумлением. — Этот большой богатый город так скуп на пожертвования?
Луиза рассмеялась так громко, что монах удивленно посмотрел на нее и вежливо улыбнулся. Ни время, ни назначение моста не располагали к веселью.
— Нет, Пьер; он дает в долг, а не занимает. Проценты, которые берет Церковь, ниже, чем у других.
— Это единственная хорошая вещь на мосту, — хмуро сказал Бернар. — Низкие проценты, которые берет Церковь, заставляют и ростовщиков снижать процентные ставки.
Мост кончился у Иль де ла Сите, и Бернар указал влево на великолепную часовню, которую Людовик Святой построил за два столетия до этого, чтобы поместить в ней священный терновый венец с окровавленного чела Христа.
— Вот церковь, которую ты ищешь, мастер Пьер. Жилые помещения в подвалах обычно занимают слуги и мусорщики. Но в такие времена, как сейчас, там живут и некоторые священники; я думаю, ты можешь прямо сейчас получить свои свечи и к вечеру уже быть за пределами города.
— Пьер слишком устал, — возразила Луиза. — Он мне сказал об этом утром. Не так ли, Пьер?
— Да, мадемуазель. Действительно, я вчера выбился из сил за долгий путь. — И он дал себе мысленное обещание при первой же возможности припасть к груди Церкви и исповедаться в этой лжи и других грехах, которые каждый человек непрерывно совершает днем и ночью.
Мост пересек другой рукав реки, и если бы Пьер знал Париж лучше, он понял бы, что они пересекли Университет, имение Церкви и Иль де ла Сите, главную, старейшую и когда-то единственную часть Парижа, и теперь приближались к торговой части и королевским владениям. Этот фешенебельный и хорошо защищенный район носил название Центр.
Здесь, после того как столица перешла из рук английских завоевателей в руки хозяина, короля Карла, сэр Роберт купил великолепную резиденцию, которая располагалась настолько близко к королевской резиденции, насколько позволяло скопление больших дворцов, принадлежавших первому лицу государства. Она была больше похожа на средневековый замок, чем на новые светские готические сооружения того времени, которые имели так много застекленных окон, что непонятно было, на чем держатся стены. Резиденция сэра Роберта почти не имела окон, и когда шел дождь, ничто не мешало ему проникать в немногие окна, которые закрывались лишь щелястыми старыми деревянными ставнями. Но он купил дворец за большую цену и находил его архитектуру вполне соответствующей своим старомодным вкусам.
В течение веков ров заполнился почти до краев отбросами, которые постоянно сбрасывали с телег мусорщиков. Люди сэра Роберта завершили этот процесс, забросав ров свежей землей, которую снизу подпитывали органические вещества, и вырастили газон из роскошных цветов, предмет зависти соседей.
Он сидел в одиночестве в спальне, совершенно несчастный, когда вбежал старый управляющий с известием, что его дочь — у ворот с де Кози и высоким незнакомым юношей. Если бы он дослушал сообщение старого болтуна, он узнал бы, что оруженосцы, очевидно, потерялись и пали жертвами чумы, и нужно помолиться за упокой их душ, но он не стал слушать.
Двадцать три года прошло с тех пор, как под Азенкуром пеший английский солдат взмахнул железной булавой и раздробил ему колено. Сэр Роберт, несмотря на отчаянную боль, удержался в седле, взметнул коня на дыбы и затоптал грубияна. Что касается опустошения, которое сэр Роберт произвел в рядах англичан, прежде чем попал в плен в результате постыдного поражения французской армии, стоило послушать подробный рассказ благородного джентльмена об этом. Его колено зажило, но нога стала походить на древко копья — не сгибалась и причиняла боль. Но он забыл обо всем, услышав о возвращении дочери.
— Наконец-то, слава Пресвятой Богородице! Она сохранила мое дитя. Спасибо, спасибо! — воскликнул он, как будто Богородица сделала ему личное одолжение. Он побежал вниз по древним выщербленным ступеням если не с грацией, то со скоростью человека, помолодевшего на сорок лет.
— Адель! — закричал он. — Она вернулась.
Адель д’Эпиналь, графиня, его жена, уже обнимала Луизу за талию, гладила и вела ее так, будто дочь все еще была в обмороке, восклицая при виде дыр на ее платье, следов дегтя и пропажи драгоценностей. Естественно, она обратила внимание на Пьера и оценила его, что бы он ни означал для его дочери, как чрезвычайно симпатичного мужчину, но совершенно незначительное лицо. К тому же он был слишком молод, хотя и высокого роста.
Преодолев один пролет лестницы, сэр Роберт увидел Луизу в безопасности, в объятиях матери, и не стал спускаться дальше. Он ждал у дверей со своим старым управляющим. Сзади потихоньку столпились повар, сержант личной охраны, служанка жены, служанка Луизы и даже уборщица, которой надлежало находиться в жилых покоях обширных подвалов, где спали стражники и младшие слуги. Там было совершенно сухо, комнаты большие, с хорошим воздухом. Уборщица была преданна Луизе, комнаты которой содержались в идеальной чистоте, и потихоньку поднялась наверх, услышав возбужденный шум. Разумеется, она пробыла здесь недолго.
Однако другой член семьи не стал ждать в дверях Клер де ла Тур-Клермон, сестра Луизы, бросилась вниз по старой истертой лестнице, перескакивая через две ступеньки с развевающимися рыжими локонами и мелькающими худенькими ножками.
Сэр Роберт нежно приветствовал дочь.
Мужчины во Франции легко плакали. Это не считалось признаком отсутствия мужества. Даже в Англии тогда никто не считал, что деревянное лицо может адекватно выражать сильные чувства, хотя самообладание в сложной обстановке вызывало восхищение.
Радостное облегчение, которое он испытал при виде дочери, сопровождалось потоками слез, оросивших его морщинистые щеки.
— Дитя мое, дитя мое! Как я счастлив видеть тебя! Я боялся, что ты погибла от чумы.
— Она легко могла погибнуть, — сказал Бернар. — Я нашел ее за стенами, к югу от города. Это грязное место.
— Это верно, — подтвердила Луиза, — они разгружают там повозки, за воротами Сен-Жак.
— Кто этот белокурый юноша? — спросил ее отец.
— Это Пьер из Милана, — ответила Луиза.
Адель д’Эпиналь насторожилась. Быть выходцем из Милана не означало ничего особенного. Тогда Бернар сказал:
— Я полагаю, что в действительности мы отчасти обязаны мастеру Пьеру. Мальчик первым обнаружил Луизу и проявил похвальную находчивость, выделив ее из числа людей, пораженных болезнью.
Когда Луиза объяснила, что похвальная находчивость Пьера состояла в том, что он спас ей жизнь, в то время как люди считали ее мертвой и собирались сжечь ее, графиня решила, что независимо от того, был ей он Пьером из Милана или скорее просто мастером Пьером, он будет ужинать в большом зале. Она предложила, чтобы сержант охраны освободил свое почетное место за дальним столом в честь такого гостя.
— Нет, этого не будет, — уверенно объявил сэр Роберт. — Подумай, что сделал мальчик, Адель!
Таким образом, сержант в этот вечер сохранил свои командные позиции во главе стола для оруженосцев и пажей, а Пьер очутился за изысканным небольшим семейным столом, что было большой честью. Пожалуй, он никогда не был так близок к дворянам.
Нередко в отсутствие священника почетного гостя просили произнести молитву перед началом еды. Бернар предложил предоставить эту честь Пьеру, уверенный, что Пьер сможет произнести лишь несколько банальных разговорных фраз, которыми простые люди Франции благодарили Бога за то, что у них есть пища. Пьер на мгновение заколебался, не зная, что делать. Он мог произнести молитвы на французском, английском или итальянском языках или, наконец, если бы потребовалось, он мог провозгласить славу Аллаху истинному и сострадающему и его пророку Магомету. Но он решил, что будет прилично сказать несколько слов на латыни, как это делал Изамбар. Благодаря урокам светского языка, полученным от Николаса Миди, он смог также упомянуть о чуме, засушливых полях и недостатке пропитания без серьезных грамматических ошибок. Только сэр Роберт знал латынь настолько, что мог бы поправить его, но он, разумеется, не сделал этого. Более того, он втайне порадовался выражению лица Бернара. В глазах Луизы засверкали искры при виде образованности ее спасителя, а Клер прошептала:
— Мама, он говорит как священник!
— Тише, детка. Это невежливо, — сказала мать.
— Здорово у тебя получается, — сказала долговязая девочка Пьеру.
Грудь Клер была еще плоской как у ребенка, но за последний год ее ноги стали длиннее и приобрели приятную симметрию. Если кровь Клермонов и Эпиналей смешалась в Клер так же, как в Луизе, есть основания надеяться, думала мать, что ее грудь, как и ноги, в конце концов станет необыкновенно прекрасной.
— Я научился у священника, мадемуазель, — ответил Пьер.
— А где ты выучил ту часть, в которой говорилось о болезни и засухе? — спросил сэр Роберт. — Я не припоминаю, чтобы я когда-нибудь слышал точно такую молитву.
— Нет, сэр. Я вставил эти слова, потому что забыл часть молитвы.
— Я бы не смог найти подходящие слова, а ты, Бернар? Твой священник хорошо обучил тебя, мой юный друг.
— Можно он будет учить меня латыни? — воскликнула Клер. — Мама, могу я заниматься латынью с Пьером из Милана?
— Не все сразу, — ответила мать. — Это требует длительного времени.
Бернар предложил, по крайней мере, попробовать, так как надеялся, что Пьер выпустил свою стрелу, сказав все, что он знает.
— Мы начнем, мадемуазель, с amo, amas, amat, — сказал Пьер, немного помедлив, — что означает действие и предпочтение.
Изамбар позеленел бы, услышав эти слова. Любить — означает действие! То был результат светских уроков каноника, а вовсе не церковного подхода Изамбара к изучению латыни.
— Когда вы хорошенько выучите это, можно переходить к другим словам.
— Прямо священник! — тихонько хихикнул сэр Роберт.
— К словам, обозначающим вещи, которые человек предпочитает? — спросила Клер.
— Латинский язык очень сложен, — сказал ее отец. — Не следует пытаться выучить сразу много слов.
Вошел управляющий с огромным серебряным подносом, который был нагружен едой. Прислужник взял их серебряные тарелки и управляющий положил на них все лучшие куски, а то немногое, что осталось, пошло на стол, где сидели сержант и другие. Они ели всего лишь гусиное мясо, которое Пьер ел всю свою жизнь, самое дешевое мясо в Нормандии. Репа была жесткая, а капуста грубая. Подвалов сэра Роберта еще не коснулся голод. Вино в серебряной чаше Пьера ничего не стоило по сравнению с вином в доме оружейника, где чаши были медные.
— Мы должны покинуть Париж через день или два, — сказал сэр Роберт. И затем, обращаясь к Пьеру: — Без сомнения, в Нормандии полно продуктов, но здесь, как видишь, мы постимся каждый день. И управляющий говорит, что с каждым днем все труднее и труднее доставать провизию.
Старый слуга, пользовавшийся доверием хозяина, сделал шаг вперед с места за его креслом и тихо произнес:
— Говорят, что на улицах появятся волки, сэр Роберт! — а затем вернулся на привычное место.
— Я тоже слышала об этом, — сказала Клер.
Сэр Роберт рассердился:
— Генри собирает слухи со всего Парижа, но они редко оказываются правдой.
— Боюсь, что он может быть прав насчет волков, — сказал Бернар. — Обстановка хуже, чем вы предполагаете, сэр.
— Мой ужин говорит мне, что она неблагополучна, — ответил сэр Роберт, — но я опасаюсь отправляться в родовое поместье, когда война может вспыхнуть в любой момент.
— Уже давно все спокойно, — заметила графиня.
— Такое спокойствие всегда обманчиво. Во время осады опасность сосредоточена в одном месте. Ты знаешь, чего ожидать. А это временное затишье выглядит угрожающе. Что касается их руководителей — мы много боролись с Бедфордом и знали его повадки. Теперь он умер, и мы не знаем, что выкинут англичане. Вспомни, что Клермон расположен вблизи границы.
— Пьер прошел весь путь от Руана, — заметила Луиза.
— Ну, мальчику легко проскользнуть через лес, — сказал Бернар.
— Ты правда прошел? — возбужденно воскликнула Клер. — Совсем один? Какой храбрец!
— Я должен вам напомнить, юные леди, — сурово сказал сэр Роберт, — что я уже не владею шпагой так хорошо, как при Азенкуре. Не каждый решится подвергать опасности всю свою семью. Особенно если он обременен дочерьми, — обвиняющим тоном добавил он, взглянув на графиню.
Графиня выглядела виноватой, как всегда при подобных замечаниях, а Клер показалось, будто у нее отбирают право на жизнь.
— Мы не виноваты, что родились женщинами, — спокойно заметила Луиза.
Клер спросила:
— А ты решал, что будешь мужчиной? Мы ведь не сговаривались быть женщинами. Это не наш выбор, отец!
— Наверное, нет, дитя. — Но он всегда подозревал, что графиня могла что-то предпринять с этой целью, и она разделяла его чувства, хотя что она могла предпринять, не могли бы сказать даже ее самые близкие друзья.
— Мы несомненно должны покинуть Париж, — продолжал сэр Роберт. — Может быть, завтра или послезавтра.
Все выглядели довольными, а голодный дальний стол зажужжал со сдерживаемым возбуждением. Один слышал, что на севере полно еды, другой говорил с человеком, который сказал, что продукты есть на юге. Продукты должны быть в любом направлении, думали они и радовались, что старый деспот, наконец, принял решение вытащить их из голодающего города.
— Наш ученый молодой друг тоже планирует отправиться домой завтра, — сказал Бернар, — но сначала он должен выполнить срочную религиозную миссию. Он сказал мне, что он преодолел долгий путь до Парижа, чтобы достать несколько свечей из Сент-Шапель для вдовы из Руана.
— В наше время такое благочестие безрассудно, мой мальчик, — сказал сэр Роберт.
— Мне кажется, он святой! — закричала Клер.
— Он ведь не знал, что в городе чума, — возразил ей Бернар.
— Нет, я не знал, — согласился Пьер. — Я бы ни за что не отважился.
— Сомневаюсь в этом, — выразительно произнесла Луиза. — Ты проявил отвагу, когда дело касалось меня.
— Красота леди Луизы может превратить самого трусливого зайца в рычащего льва, — заметил Бернар, изящно склонив голову.
— Сомневаюсь, что она была прекрасна в повозке, — пробормотал сэр Роберт, а ее мать содрогнулась.
— Мастер Пьер уже выразил свое нетерпеливое желание исполнить миссию, и никто не может осуждать его за это, — продолжал Бернар. — Думаю, что все мы будем рады вновь вдохнуть чистый сельский воздух. Я охотно покажу ему дорогу к церкви завтра. Я ее показал ему сегодня утром, но юноше трудно будет сориентироваться в чужом городе.
— Это мило с вашей стороны, де Кози, — сказал сэр Роберт чуть-чуть формально, — а я уже решил дать юноше эскорт до Руана, если он захочет покинуть нас. Небольшой эскорт, Пьер из Милана, — извиняющимся тоном обратился он к Пьеру, впервые употребив приставку, указывающую на его происхождение. Пьер понимал, что он этого не заслуживает и покраснел до корней волос. Ему казалось, будто старый вельможа посвятил его в рыцари прямо здесь, за столом. Де Кози прикусил губу.
— Большинство моих людей все еще служат у Его Величества Короля, — продолжал сэр Роберт. — Я оставил здесь лишь несколько человек для защиты семьи. Я хочу, чтобы двое из них сопровождали тебя до дома. Это такая мелочь, что мне было бы стыдно, если бы ты связал это с глубиной моей благодарности. То, что ты сделал для меня и графини, выше всяких благодарностей. Я ничего не знаю о тебе. Ты богат, юноша? Могу я предложить тебе денег?
— Я сделал только то, что должен был сделать в тот момент, — искренне сказал Пьер. — Я не заслуживаю благодарностей.
— Не будь глупцом, Пьер, — сказала графиня. — Мы сами не богаты, но граф предлагает немного увеличить твое состояние, если ты нуждаешься в этом. Большинство людей нуждается. Тот, кто дарит от души, должен и принимать подарки с искренностью.
Пьер подумал минуту. У графа было только две вещи, которыми он хотел бы обладать, и одна из них была настолько недостижима для него, что он сразу же опустил глаза и взглянул на Клер, которая не присутствовала в его мыслях. По какой-то причине она отвела взгляд от него так же быстро, как он отвел взгляд от Луизы.
— Можете вы подарить мне коня, сэр Роберт?
Мертвое молчание воцарилось в комнате. Мужчины за дальним столом были поражены дерзостью или наивностью просьбы. Выкуп за любых трех из них, если бы они попали в плен в битве, равнялся цене одного хорошего коня, и все они знали это. Сэр Роберт сначала был изумлен, как и все.
Потом он засмеялся и ударил кулаком по столу с такой силой, что заплясали чаши, ножи и тарелки.
— Эти слова похожи на речь истинного дворянина, Пьер из Милана! У тебя будет конь!
— Пусть возьмет моего! — крикнула Клер.
— Это ласковое существо? — отозвался ее отец. — Пьер заснет на нем. И кроме того, ты любишь своего тощего пони.
— Да, люблю, — сказала Клер.
— Мне кажется, это прекрасная идея, — сказала графиня. — Конь Клер — чистопородный и хорошего нрава, но он так вырос, что Клер с трудом садится на него. Конечно, у него длинная спина и короткие ноги, но ты бы не хотел огромного неуклюжего жеребца фламандской строевой породы, не так ли, Пьер?
— Нет, мне вообще не следовало просить коня, — произнес Пьер. — Не знаю, как это у меня вырвалось. Я забыл их высокую цену.
— Конечно, цены бывают разные, — сказала графиня. — Лошадь Клер на самом деле очень красива, хотя и недостаточно сильна для войны. Мне кажется, она подойдет тебе, чтобы доехать домой в сопровождении оруженосцев. Они будут верхом на мулах, правда, сэр Роберт?
— Да, конечно, — ответил он.
Коллега Изамбара, Август де л’Айл-Адам был священником и хирургом, и в его жилах текла благородная кровь. Во время чумы он переселился из монастыря, настоятелем которого был, в небольшую заурядную квартиру рядом с Сент-Шапель.
Все церкви были заполнены, но в Сент-Шапель собиралось особенно много людей. После того, как отец Август закончил молитву за их души в верхней церкви, его позвали отслужить молебен над их телами внизу.
Бернар и Пьер пришли рано утром, потому что граф решил покинуть Париж в этот день, и приготовления начались затемно. Они ждали своей очереди среди людей, некоторые из которых выглядели больными, но большинство было просто напугано.
Отец Август взвалил на себя больше забот, чем может вынести обыкновенный человек. Удовольствие, которое он испытывал при виде такого множества людей в церкви, умерялось сознанием, что большинство из них не пришли бы сюда, если бы не страх. А удовлетворение от возможности облегчить их страдания снижалось тем, что их болезни были большей частью мнимыми, так что действительно больным людям приходилось слишком долго ждать. Он не мог полностью разграничить в себе черты священника, дворянина и врача. В результате это был усталый раздражительный человек.
Он был немного знаком с Бернаром, но не видел необходимости тратить на него больше времени, чем на других.
— Ну, де Кози, — сказал он, — ты тоже пришел в церковь, потому что думаешь, что болен?
— Нет, Отец, — ответил Бернар вкрадчивым голосом, — мы оба слушали утреннюю мессу (что было ложью) и мы здоровы. Я привел к вам пилигрима, Отец. Он говорит, что принес вам письмо. Однако теперь, когда вы упомянули об этом, я должен сказать, что по утрам у меня иногда болит голова. Надеюсь, что это не является признаком чумы.
— Пей поменьше вина, — сказал священник, — это пойдет тебе на пользу. Это не признак чумы. А теперь дайте мне взглянуть на письмо.
Пьер держал его в руке вместе с кошельком, содержавшим пожертвования вдовы. Священник сломал печать, бросив на Пьера беглый оценивающий взгляд.
— Ну, хорошо, ты выглядишь здоровым. Я рад, что хоть кто-то так выглядит. Как тебя зовут? — и он начал читать письмо.
— Меня зовут Пьер, Отче.
Август де л’Айл-Адам поднял взгляд от пергамента:
— Да, здесь так и написано. Мне несложно дать тебе то, что требуется. Ты поступил храбро, приехав в Париж.
— Я не знал… — начал Пьер.
— Будьте уверены, Преподобный Отец, — перебил его Бернар, — что мастер Пьер понятия не имел об опасности.
— Пусть мальчик сам скажет, де Кози. Конечно, он не знал. Изамбар ни за что не послал бы его. Но невозможно пройти десять лье по Парижу и не услышать о чуме. И все же Пьер пришел.
— Тем не менее, я буду рад отправиться обратно, — произнес Пьер.
— Изамбар хорошо отзывается о тебе, сын мой, — заметил священник. — Я схожу за свечами для тебя. Ты можешь прочитать письмо. — Но когда он вернулся с объемистым пакетом, пергамент лежал нетронутым на столе, хотя Бернар и пытался заглянуть в него.
— Я не умею читать, Отче, — сказал Пьер.
— А я умею, — сказал Бернар, и действительно, он умел читать, писать и считать.
Отец Август взял перо и начал быстро писать ответ Изамбару, пользуясь новой итальянской скорописью, которая позднее пришла на смену громоздкому готическому шрифту. Бернар подумал, что он никогда не видел, чтобы письмо писали так быстро, и, конечно, он не мог прочитать стройные буквы, которые казались ему змейками, элегантно свернувшимися на пергаменте.
— Тебе следует научиться читать и писать, — сказал священник. — Церкви нужны люди, которые не боятся чумы. О них много говорят, но встретить хоть одного из них трудно. Сегодня утром я слышал о человеке, который вытащил тело из повозки с трупами. Женщина была жива, но больна чумой, и говорят, что он вылечил ее за одну ночь каким-то таинственным способом. Эта история разошлась по всему Парижу и с каждым часом становится все удивительнее.
— Не думаю, что я буду священником, — ответил Пьер. — Может быть, я стану купцом, но сначала я должен изучить математику, а также научиться читать и писать.
— Та женщина — моя кузина, Отец, — сказал Бернар, — а человек, который совершил чудо, как вы это назвали, Пьер. На самом деле Луиза не болела чумой.
— Это удивительно, — сказал священник, отложив перо. За исключением живых искорок в глазах, его лицо было совершенно бесстрастным. Никогда нельзя сказать, как много знает священник, и Пьер чувствовал себя неловко под острым испытующим взглядом искушенного парижского служителя Церкви.
Отец Август дописал постскриптум:
Этот белокурый мальчик скрасил мой тяжелый день. Я безуспешно пытался заинтересовать его карьерой священника, он не будет таким, как мы, и действительно, это призвание — не для каждого. Возможно, его таланты найдут другое применение. Он проявляет интерес к изучению математики. Позаботьтесь, чтобы он научился читать.Ваш Аугустус
Когда Пьер и де Кози вернулись из Сент-Шапель, они обнаружили, что все домочадцы графа собираются во дворе. Вьючные мулы, уже нагруженные дорожными сундуками и тяжелыми рулонами матрасов, одеждой, кухонной утварью, коврами, тканями, доспехами, оружием, продуктами для людей, кормом для скота и тентами для ночлега слуг, терпеливо стояли у конюшни. Их поводья были привязаны к железным кольцам у ворот. Груз был тщательно, с военной точностью, закреплен на их спинах под присмотром ветерана Азенкура. Оруженосцы и пажи стояли наготове, держа под уздцы лошадей для членов семьи.
Женщины, конечно, ездили по-дамски, перекинув правую ногу через переднюю луку седла, которая была обита войлоком и имела особую форму, соответствующую женской фигуре и обеспечивающую безопасность наездницы. Сэр Роберт иногда противопоставлял этим искусным, изящным седлам свое собственное функциональное военное снаряжение; оно имело приподнятую переднюю часть, защищавшую тело всадника, и мощную высокую заднюю луку, которая поддерживала поясницу и добавляла вес коня к силе, вкладываемой воином в бросок копья. Это было самое удобное седло, когда-либо сконструированное для обычной поездки верхом, значительно более уютное, чем большинство кресел того времени, а изящные дамские седла вызывали быструю усталость, к тому же правая нога затекала. Но сэр Роберт полагал, что дамское седло является вполне подходящим наказанием каждому существу, которое было столь безрассудным, что родилось женщиной. С другой стороны, он был не настолько стар, чтобы не замечать прелестную картину, которую представляли собой юные дочери его друзей в неудобных маленьких седлах, особенно на ветру. Разумеется, Клер и Луизу всегда предостерегали, чтобы их лодыжки были закрыты.
Поскольку граф, очевидно, был готов тронуться в путь, Пьер и Бернар задержались во дворе, где через несколько минут появилась вся семья. Сэр Роберт надел кирасу, так как считал, что дороги все еще небезопасны, и меч был при нем. Без оружия он чувствовал себя нагим. Но в Париже он не надел те части доспехов, которые защищали ноги, а также латные рукавицы и шлем, хотя его паж держал все наготове. Оруженосец нес его копье.
Это оружие служило также для обозначения высокого положения графа, поскольку на нем развевалось его знамя с зеленой горой и белой башней. Обычный рыцарь мог прикрепить к копью узкий флажок с раздвоенным концом, и даже оруженосец имел флажок в виде длинной узкой ленты из прекрасного шелка. Однако лишь крупный вельможа, командующий значительным подразделением или отличившийся особой доблестью в битве, получал право на квадратное знамя. Именно такое знамя было у сэра Роберта после Азенкура.
Удобные головные уборы Луизы и ее матери напоминали тюрбаны, на них была повседневная одежда, удобная для путешествия. Луиза легко и грациозно села в седло и с привычной элегантностью расправила юбку, прикрыв ноги. Если и можно было заметить украшенный драгоценными камнями красный бархат ее изящных туфелек на маленьких стройных ножках, то в этом были виноваты контраст, который они составляли с изумрудно-зеленой тканью юбки, да легкий ветерок, овеявший древние каменные башни и взметнувший пыль во дворе. «Скромность не властна над ветром, отец».
У графини был невысокий конь, крепкий и выносливый. Адель д’Эпиналь садилась на него с достоинством. Оруженосец сцепил руки в виде стремени, другой подставил плечо, и леди грузно опустилась в седло; при этом конь не шелохнулся, это была черта породы и покорность, выработанная за годы тренировок.
Клер по необъяснимым причинам выбрала высокую конусообразную шляпу с тяжелой неудобной оранжевой вуалью и новое платье из темно-синего бархата, которое, конечно, не подходило для путешествия. Но поскольку новый костюм Клер мог служить отличительным знаком для кавалькады на улицах Парижа, и кроме того, она могла приобрести необходимый опыт ношения шляп, графиня позволила дочери одеться по своему усмотрению. На глазах Пьера Клер удержалась от мощного прыжка, с помощью которого она обычно взлетала на лошадь, ныне принадлежавшую Пьеру, и села в седло по-женски, но с легкостью, выгодно отличавшей ее от старшей сестры. Шляпа ее удержалась на месте, глаза сияли.
— Клер взрослеет, — заметил сэр Роберт.
— Это из-за лошади, — отозвалась мать. — Она выглядит выше на меньшей лошади.
Затем сел на коня сам сэр Роберт. Его нога давно не сгибалась, поэтому вполне естественно, что у него выработались оригинальные привычки, с помощью которых люди обычно скрывают свои физические недостатки. Он высоко поднял ногу над задней лукой седла и в то же время внезапным резким движением бросил тело вверх. Это действие производило впечатление срочности и решительности и вошло у него в привычку. Со стороны это выглядело совсем неплохо.
Ему хотелось поднять мост, как он сделал, покидая свое имение в Клермоне, но цепи проржавели и старый настил угрожал развалиться на куски. К тому же сэр Роберт не находил смысла в подъеме моста над засыпанным рвом, благоухающим последними цветами сезона. Генри, управляющий, запер двойные двери на два замка и повесил тяжелые железные ключи на пояс вместе с другими ключами.
В этот момент де Кози, не прощаясь, завел разговор с графиней, а сержант отделился от группы самых высокопоставленных членов свиты графа с двумя оруженосцами, которых выбрал граф, и подвел их к Пьеру. У каждого из них был мул, как у всех солдат; третий мул предназначался для поклажи, что было еще одним знаком расположения графа. Пьер заметил, что его мешок аккуратно помещен между двумя маленькими походными сундучками, и все это прикреплено к спине животного новым кожаным ремнем. У людей были честные открытые лица и основательное вооружение. Он понял, что к нему хорошо относятся.
Пьер приблизился к сэру Роберту, чтобы поблагодарить его, надеясь найти подобающие слова, но граф избавил его от этой необходимости и заговорил сам.
— Мне жаль прощаться с тобой, Пьер из Милана, но наш путь лежит на север через ворота Сен-Дени, а твой на юг через ворота Сен-Жак, так что давай попрощаемся здесь.
Пьер наклонился в седле с легкостью, объяснявшейся его молодостью, а не упражнениями, и поцеловал руку графини, которая была уже влажной, так как начинался жаркий день, и руку Луизы, которая была прохладна, как лепесток розы. Клер была еще такой юной, несмотря на взрослый наряд, что ей позволялось, как любому ребенку, поцеловать его в губы. Ее мать внимательно наблюдала за их объятием.
— Пожалуй, вы правы, сэр Роберт. Клер становится взрослой.
Сдерживая дыхание, девушка шепнула ему как бы по секрету:
— Я рада, что ты едешь на моем коне!
Затем граф обнял Пьера и поцеловал его в лоб, как родного сына.
— Всего тебе наилучшего, милый юноша. И если я когда-нибудь понадоблюсь тебе, приезжай в Клермон. Для Пьера из Милана в любое время дня и ночи ворота откроются как по мановению волшебной палочки.
— Подозреваю, — улыбнулась графиня, — что, по крайней мере, один из членов нашей семьи похитит у тебя ключи.
— И оставь людей у себя на службе, если они нужны тебе, — добавил граф.
— По правде говоря, у меня нет службы, сэр Роберт.
— Она у тебя будет, — с уверенностью произнес старый солдат. — А когда они исполнят свою службу, вернешь их.
Затем оруженосец убрал копье в ножны, сержант выкрикнул команду солдатам, и сэр Роберт вывел своих мужчин и женщин из двора на улицу. Пьер и его два солдата выехали последними, оставив позади нескольких слуг графа, которые заперли ворота изнутри тяжелыми деревянными балками, вставлявшимися в металлические петли. Потом они поодиночке выскользнули через узкую маленькую дверь. Управляющий запер и ее и поспешил занять свое место позади сэра Роберта. Де Кози ездил взад-вперед между женщинами, галантно исполняя их мелкие просьбы и заботясь, чтобы им было удобно.
Пьер наблюдал за блестящей кавалькадой, пока она не скрылась из виду, как фигуры в сновидении, которые растворяются с наступлением утра. Он не чувствовал себя так одиноко с той ночи, когда скрылся в лесу от разбойников, и его нынешняя опустошенность казалась столь же отчаянно нереальной, как та давнишняя, почти забытая трагедия. Он тупо посмотрел на высокие крепкие ворота, которые преграждали вход в дом сэра Роберта. Скрежет ржавого запора все еще звучал в его ушах с отчаянной категоричностью.
Внезапно его вывел из состояния тяжелых размышлений приятный грубоватый голос, который напомнил ему о реальности существования благородного семейства.
— Посмотри-ка, что это? — произнес один из его новых слуг.
Пьер тоже увидел этот предмет. Почти у его ног лежал изысканный носовой платок, который, должно быть, обронила одна из женщин. Затаив дыхание, он надеялся, что это платок Луизы, оставленный для него, как память или знак. В действительности он мог ничего не значить.
Но второй слуга сказал, что он определенно видел, как этим платком несколько дней назад пользовалась графиня, подверженная простуде, и предмет сразу потерял свою притягательную силу.
— Вам он нужен, молодой господин?
Пьеру он не был нужен.
— Тогда я сохраню его и верну леди при следующей встрече.
— А пока, — сказал Пьер, отдавая приказ впервые в жизни, — намочи его уксусом. У меня еще осталось немного уксуса, который монахи из Сен-Жермена дали мне. Закрой им нос, и это предохранит тебя от болезни. Здесь мы подвергаемся серьезной опасности, — добавил он, забыв о кусочке кружев, — и нам следует выбраться из города возможно быстрее.
— Что это ты там сопишь? — спросил сэр Роберт у Клер в другой части города.
— Ничего особенного, отец, — ответила она, вытирая глаза рукавом.
— Она, вероятно, нервничает, — заметила графиня. — Кто может сохранить спокойствие на этих улицах? Возьми платок, Клер. Неприлично вытирать лицо рукавом, как делают крестьяне.
Клер сделала вид, что ищет платок в рукаве.
— Мне кажется, я его потеряла, мама.
— В самом деле? Какое легкомыслие!
— Возьми мой, — сказал Бернар, подъезжая и предлагая почти такой же красивый платок, как потерянный ею. Де Кози внезапно пришло на ум, что если Луиза его не воспринимает, может быть, в один прекрасный день Клер, даст уговорить себя.
Луиза спокойно посмотрела на них. Ее лицо выражало сочувствие и понимание, взгляд был совершенно безмятежным.
Через несколько дней Пьер отпустил свой эскорт в лесу недалеко от Руана, потому что солдаты не горели желанием ехать в английский город, да и Пьер не знал, что с ними делать. Но он оставил себе хорошего вьючного мула, так как по их утверждениям сэр Роберт дал им такой наказ. Он действительно сказал об этом, но по настоянию Клер. Она не хотела, чтобы ее пони нес не только высокого юношу, но и поклажу.