Вскоре после того, как Мануэль и его спутник скрылись в темноте, нагруженные похищенными деньгами и уверяющие друг друга в вечной дружбе, из-за поворота дороги показался пеший путник с горящим факелом. На нем были легкие узкие крестьянские шерстяные гамаши, завернутые у колен. В них были заправлены мешковатые брюки. На грубую шерстяную рубаху был надет жилет. Он шагал привычно быстро и легко.

За ним следовали два человека верхом с саблями и в кирасах, надетых поверх туник до колен, а также в плащах для защиты от ветра. Позади командиров скакали шесть людей, вооруженных пиками, саблями и арбалетами. У некоторых были небольшие фонари. Судя по одежде, а также по арбалетам, это были греки, потому что их арбалеты, в отличие от распространенных на Востоке, были механическими, обеспечивающими медленную, но чрезвычайно эффективную стрельбу. Два последних человека вели на веревках вьючных мулов. На их спинах висели цветастые мешки богатой восточной выделки. Эти удобные для навьючивания на верблюдов мешки широко использовались как христианскими, так и мусульманскими путешественниками. Мешки были заполнены лишь частично. По этой широкой, хорошо известной дороге нередко путешествовали ночью, а легкая ноша вьючных животных указывала на кратковременность путешествия.

Масло вытекло из фонаря на остатки экрана, который теперь догорал как фитиль и распространял зловоние. Факельщик подбежал к краю дороги и наклонился над обрывом, стараясь разглядеть, что горит. Он увидел охваченный пламенем, разбитый фонарь и глубоко под ним тело сержанта, нелепо повисшее на сухом, безжизненно торчащем корне. Куст или дерево, которое когда-то поддерживал и питал этот корень, были давно смыты со склона на дно ущелья. Тело было согнуто пополам и висело как мокрая тряпка. Очевидно, имел место перелом позвоночника.

Другой человек, почти обнаженный, упал не так глубоко. Он лежал на узком уступе под самым краем обрыва, хотя до него было не дотянуться.

Именно сюда вскарабкался Пьер; он лег отдохнуть на безопасном уступе и тут же впал в беспамятство, выбившись из сил от недавней борьбы и потери крови.

Один из солдат нашел европейские башмаки и штаны Пьера. Факельщик повернулся и доложил об увиденном.

— Я не собираюсь играть роль доброго самаритянина по отношению к пьяным франкам, упавшим в реку Святого Шумелы, — сказал один из верховых. — Может быть, они собирались искупаться. Это не мое дело.

Другой человек заметил драгоценности на ручке кинжала Абдула, блеснувшие на дороге. Он немедленно спешился и поднял кинжал. Рядом в пыли лежали несколько золотых монет, которые Мануэль и его приятель в спешке почти закопали. Он поднял их тоже. Одна из монет была липкой.

— Принеси сюда факел, Джон, — возбужденно крикнул он. При ярком свете он протянул древнее турецкое оружие и монеты человеку, заговорившему первым.

— Посмотрите, что франки оставили нам на дороге, сэр, — произнес он.

Командир очень внимательно осмотрел кинжал с разных сторон и провел пальцем по поверхности свежеотчеканенной монеты.

— У тебя острый глаз, Сильвестр, — сказал он. — Это новые французские монеты. Быстро же они попали сюда, верно? И на них уже кровь. Этому кинжалу не меньше трех столетий. За него где угодно дадут тысячу фунтов. Таким кинжалом гордился бы султан. — Он вытянул кинжал из ножен. Изящный, искривленный голубой клинок блеснул при свете факела. — Ни один турецкий грабитель не имел подобного кинжала.

— А если бы имел, то не потерял бы его, — заметил Сильвестр.

— А если бы потерял, на нем была бы кровь, — добавил командир, — а ее нет. Кроме того, кто слышал о турецких грабителях так близко к городу? Дай мне взглянуть на его одежду.

Сильвестр подал ему башмаки и штаны Пьера — все, что удалось найти. Командир склонил худощавое загорелое лицо и ощупал ткань опытной рукой, как проницательный молодой ростовщик в магазине, довольный залогом и желающий получить побольше.

— Тот, кто носил эти вещи, не был моряком, — сказал он. — Это чистая шерсть из Фландрии с прочной окраской. Пожалуй, стоит задержаться ненадолго и разобраться в этих интересных обстоятельствах. Конечно, кинжал — это загадка. Сильвестр, пусть люди попробуют выловить франка из оврага. Может быть, Святой Евгений действительно предназначил мне роль доброго самаритянина.

— Сэр Теодор, — дружелюбно сказал его спутник, — вы уверены в покровительстве благословенного заступника, правда?

Командир на коне снова засмеялся. Он был в отличном настроении.

— Признай, что некоторые из наших святых покровителей там, наверху, — он поднял взор к небесам, усыпанным звездами, и усмехнулся, — были бы поражены нашими действиями в эту ночь.

Сильвестр подошел к обрыву. Люди извлекли из мешков несколько кусков веревок, которые применялись для стреноживания мулов, и связали их друг с другом. Один из них спустился на уступ, где лежал Пьер. Сверху светили факелы и фонари. Человек склонился над Пьером и закричал:

— Он жив! Теперь я приподниму его, а вы быстро хватайте его за плечи. Мне здесь не нравится! — Ему показалось, что скала, образовавшая уступ, шевельнулась под весом двух тел. Ух и тяжелый франк!

Пьеру, находившемуся в это время в полубессознательном состоянии, казалось, что он плывет в воздухе вверх, к звездному небу, к яркому свету. Он поднял руки и почувствовал, что их крепко обхватили. Человек взобрался вверх по узлам веревки и в этот момент уступ наклонился и с грохотом обрушился на дно ущелья, вызвав осыпь, которая шумела и ревела несколько минут. Когда пыль рассеялась, ни тела мертвого сержанта Лео, ни поддерживавшего его сухого корня уже не было видно. Пьер снова лежал на дороге, а спасший его человек сел на камень и перекрестился, бледный и трясущийся.

— Сегодня я не собираюсь больше спасать франков за все золото христианского мира, — сказал он.

— Тебе больше не придется этим заниматься, — заметил командир. — Ни тебе и никому другому. Ты соорудил крупную плотину на ручье Святого Шумелы с помощью своей лавины. Мне кажется, она погребла другого франка. Дай этому глоток бренди и сам выпей, друг.

Но человек был так напуган, что некоторое время не мог двигаться. Тогда другой достал из вьючного мешка глиняную бутыль и дал ему выпить. Потом он влил немного бренди в рот Пьера.

Пьер слышал со всех сторон греческую речь и ощутил вкус бренди. Во второй раз за эту ночь он с некоторым удовлетворением убедился, что находится не в преисподней и не в раю.

— Спасибо, эфенди, — пробормотал он.

Командир поднял брови. Франки, говорящие по-турецки, встречались редко.

— Кажется, вы пострадали от несчастного случая, — произнес он. — Что с вами произошло?

Пьер покачал головой. Из раны в груди сочилась кровь. Кисть правой руки дрожала; похоже было, что она раздроблена. Все его тело было покрыто синяками и глубокими царапинами в результате падения. Из многих ран сочилась кровь.

Один из людей развернул свои длинные гамаши и туго обвязал одним из них грудь Пьера, чтобы остановить кровотечение. Он также забинтовал руку Пьера и со знанием дела осмотрел другие раны.

— Франк не умрет из-за раздробленной руки, — сказал он. — Ни одна кость не вышла наружу. Поскольку он не умер до сих пор от раны в груди, которая, должно быть, затянулась, то от нее он, вероятно, тоже не умрет. Другие царапины выглядят плохо, но они неглубокие. Я думаю, ему необходим еще глоток бренди.

Он поднес бутыль ко рту Пьера, и Пьер сделал глоток. Напиток был слаще, чем те, которые ему приходилось пробовать раньше. Волна тепла прошла по телу Пьера и придала ему достаточно сил, чтобы дрожать. Его вдруг — охватил озноб. Один из людей набросил на него одеяло.

Командир взял кинжал Абдула и спросил вежливо, но без тени дружелюбия:

— Где вы взяли это, эфенди?

— Он всегда был у меня. Я привез его из Франции.

— Где вы взяли золото?

— Тоже привез из Франции.

— Похоже на правду. Как вы получили эти раны?

— Какие-то люди напали на меня в «Звезде Востока». Они привезли меня сюда. — Пьер подумал, что никогда не видел у столь молодого человека такого сурового и расчетливого лица. — Они ограбили меня, — продолжал он, — и решили убить. Но я сопротивлялся и вместе с одним из них скатился с обрыва. Не знаю, что случилось с другими.

— Сколько их было?

— По-моему, трое.

— Как ваше имя?

— Питер.

— Вы всегда носите при себе золото?

— Как правило.

— Почему ваши соотечественники решили убить вас?

— Полагаю, чтобы меня ограбить.

— Вы их знаете?

— Нет.

Сильвестр сказал по-гречески, что в Трапезунде всегда полно франков.

— Легко могло случиться, что легкомысленный дворянин стал жертвой своих же неразборчивых в средствах соотечественников. Но франк не очень разговорчив, правда, сэр Теодор? Может быть, он еще не пришел в себя.

— Посмотри на цвет его лица, — заметил командир. — Не думаю, что он ранен так сильно, как показывает. Просто он более осторожен, чем большинство европейцев. — Затем он продолжил по-турецки:

— Вы серьезно ранены, эфенди. Не думаю, что вы сможете самостоятельно добраться до города.

— Думаю, что смогу.

— Нет, я не хочу, чтобы ваша смерть была на моей совести. Возможно, ваши грабители еще где-то поблизости. Ваши раны требуют внимания. Через день или два, когда вы почувствуете себя лучше, я отправлю вас обратно. А пока — кому в Трапезунде вы хотели бы сообщить, что вы в безопасности?

— Сообщите Джону Джастину, капитану французского корабля «Святая Евлалия», если можно. Вероятно, он сейчас ждет меня в «Звезде Востока». Его легко узнать: на нем белый китель и серебряный ошейник его ордена.

— Хорошо, — задумчиво заметил командир, — я запомню это имя. Но никто не покинул группу, чтобы передать весточку сэру Джону.

Если командир, как он заявил, был озабочен здоровьем Пьера, он выражал свою заботу странным образом. Пьер вынужден был до рассвета трястись вместе с полупустым вьючным мешком на спине одного из мулов в окружении вооруженных людей, которые следили, чтобы он не упал с мула и не попытался вернуться в Трапезунд.

Они свернули с караванного пути и ехали редко используемой тропой для мулов по дикой выветренной местности. Пьер отупел от усталости. Периодически один из людей давал ему глоток бренди. Это притупляло боль и одурманивало сознание. Ему казалось, что трясущийся мул шагает под ним от сотворения мира и будет шагать до конца мира; и только тогда его тело, может быть, перестанет дрожать. Крошечным, сохранившим здравый смысл уголком мозга Пьер сознавал, что все его мысли перепутались.

Наступил серый рассвет. Пьеру казалось, что перед его взором предстала абсолютно гладкая отвесная гора, чернеющая на фоне неба. Невероятно высоко над дорогой, огибавшей подножие горы, виднелся огромный прямоугольный просвет в скале, а в нем белые здания и люди, живущие в этих зданиях. С горы плыло и разносилось по долине звучание церковного хора. Такая картина не могла быть реальной.

Как ни странно, она была реальной. Монахи монастыря Святого Шумелы пели утренние молитвы, начиная очередной день служения Богу. Хор звучал из часовни среди монастырских зданий, возведенных в огромной естественной пещере в верхней части скалистой горы. Добраться туда можно было только преодолев тысячи и тысячи ступеней по деревянным лестницам, прикрепленным к отвесной скале. Даже путешественники, более трезвые, чем Пьер, не верили своим глазам при виде этого чуда.

В направлении монастыря и за ним, о чем Пьер мог лишь смутно догадываться, земля в утреннем свете выглядела более плодородной и счастливой. Тропа, протоптанная мулами, покидала дикие скалы и ущелья и выходила на широкую равнину, поросшую деревьями, а за ней вздымались бесконечные хребты Кавказа. Перед ними на небольшом холме, недалеко от дороги, которая уходила на юг и исчезала из виду, стоял небольшой старинный замок. Рядом с ним возвышалась новая постройка, напоминающая восточный караван-сарай. Родник между замком и приютом в скалах, был огорожен для сбора воды, избыток которой образовывал небольшой ручей с каменистым ложем. Из ручья вода поступала в ров, окружающий замок.

Некоторые зубцы разрушились, в наружных стенах зияло множество трещин — результат длительной заброшенности и частых землетрясений в Трапезунде. В трещинах вырастали и засыхали растения, окрашивая камни следами гниения.

В замке было темно и мост через ров поднят. Филельфус, граф Месембрийский, хозяин замка, имел более острый слух, чем любой из его немногочисленных слуг. Он всегда вставал на рассвете, чтобы убедиться, что он еще может видеть солнце. Полуслепому старику мир казался уныло серым, наполненным движущимися, бесцветными и бесформенными тенями. В результате слабого зрения у него обострился слух. Когда, как сегодня, он убеждался, что видит наступление рассвета, он преклонял колени и благодарил Господа.

Он вызвал управляющего, сказав:

— Мой сын приехал, — и послал его к воротам замка дать указание стражникам опустить мост. Граф всегда был худощав, как многие старые понтийские аристократы, но приближающаяся слепота не позволяла ему вести активную жизнь. В последние годы он большей частью проводил время в замке и стал тучным. Волосы он прятал под фригийским колпаком и месяцами не стриг их. У него была длинная борода с проседью. Терпение и самодисциплина придали безмятежное выражение его лицу, которое двадцать лет назад отличалось быстрой сменой настроений. Его мягкий и патриархальный облик не имел ничего общего с человеком, чьи храбрые подвиги, обычно завершавшиеся неудачей, чуть не возродили могущество древнего рода Месембрии.

Ближайший хирург находился в монастыре и его никогда не приглашали в замок, если только человеку не было настолько плохо, что ему требовалась как духовная, так и медицинская помощь. Поэтому раны Пьера не прижигали. Его завернули в одеяла и уложили в чистую постель, предоставив ему дрожать от озноба, метаться в жарком бреду и выздоравливать, если у него достанет сил. Грубоватый солдат, который первым осмотрел Пьера и сказал, что он будет жить, признавал два основных метода лечения. Раны промывали водой с добавкой бренди и забинтовывали. Жар лечили голодом, вливая в рот пациента через короткие промежутки немного воды. К услугам хирурга-священника обращались редко, предпочитая обходиться без его помощи.

Когда Пьера устроили возможно удобнее и посадили рядом человека, который должен был исполнять желания пациента, если он их выскажет, и следить, чтобы он не улетучился через окно, Теодор отправился в покои графа. В присутствии отца суровость, которую заметил Пьер, исчезла с его лица.

— Милый отец, — сказал он, — я привез хорошие новости. Нам заплатили новыми французскими монетами за аренду нашего склада.

— А наша арендная плата внесена?

— До последнего пенни. И баланс оказался в нашу пользу.

— Я рад, сынок. Я всегда рад, когда наш убогий караван-сарай пуст. Ты вел себя прилично?

— Да, сэр. Лучше, чем обычно. Я расскажу вам позже.

— А люди вели себя прилично?

— Все, кроме Джона. Ему на глаза попался в городе серебряный ошейник странно одетого западного рыцаря и он стащил его.

— Какая глупость! Он убил этого человека?

— Нет, сэр. Он лишь слегка стукнул его по голове. Человек был крупный и сильный. Он заревел как буйвол и начал размахивать саблей, и мы все убежали. К счастью, в «Звезде Востока» произошла какая-то драка, и нам удалось скрыться.

— Надеюсь, ты наказал его.

— Ему пришлось всю дорогу до дома нести факел. Когда факел догорел, я заставил его продолжать путь пешком. Мы никого не убили, сэр. Наоборот, мы спасли жизнь человеку.

— Это лучшая новость, какую я когда-либо слышал из твоих уст. Надеюсь, что ты всегда будешь спасать людям жизнь, а не лишать их жизни. В моих размышлениях, Теодор, я часто приходил к мысли, что если бы сыновья учились на ошибках отцов, на земле с приходом новых поколений стало бы не хуже, чем в раю. Дай мне взглянуть на твое лицо, сынок.

Теодор наклонил голову к руке отца. Граф прикоснулся к его лицу и разгладил пальцами хмурые морщины, вдруг появившиеся на лбу юноши.

— Я знал, что тебе в голову придет эта грешная мысль, сынок. Не надо. Я запретил тебе думать о мести.

Теодор выпрямился и улыбнулся.

— Я подумал о человеке, которого мы спасли, милый отец. Он нагой и раненый, очевидно, его ограбили. Но он, по-видимому, имел при себе приличную сумму в новых французских монетах. Кроме того, у него был ценный старинный турецкий кинжал. Сейчас он очень болен и неразговорчив. Но я уверен, что это важная птица. Когда он поправится, он несомненно будет благодарен нам за гостеприимство.

— И предложит нам значительную сумму, чтобы освободиться от нашего гостеприимства. Я правильно тебя понял, Теодор?

— Конечно, отец.

— Для понтийского дворянина не бесчестно потребовать выкуп за богатого франка. Для франков несколько поколений назад мы были властителями Трапезунда, а имя Комнинов никто на свете еще не слышал. Ну, ладно. Веди себя с ним любезно, но препятствуй его возвращению, пока он не захочет щедро расплатиться.

— Я был уверен, что вы одобрите это, сэр.

— Естественно, я одобряю.