Повязка пристала к руке Пьера, и когда он снимал ее, чтобы писать, куски кожи оторвались вместе с тканью. Это было очень болезненно, и письмо, когда он закончил его, было так измазано кровью, что он отбросил его и вынужден был написать другое. Сэр Теодор наблюдал за ним, его суровое лицо смягчилось и выражало симпатию. Во второй раз Пьер прикрыл пергамент от крови куском ткани. Его почерк можно было распознать, хотя он был неуверенным, как будто Пьер совершил путешествие во времени назад, в свое школьное детство в Руане. Молодой грек выражал свою симпатию; Пьер без особых любезностей вручил ему послание, по необходимости короткое.

— Я сомневаюсь, сможет ли сэр Джон добыть столько денег, — сказал он. — Не просите меня больше писать письма. Если вы захотите проверить, что я написал, покажите письмо священнику. Я написал на латыни, так что священник сможет его прочитать.

— Я верю вам, Питер. Наши священники не любят латынь. И что может сделать Джон Джастин, даже если вы написали: «Убейте этого человека»? Со мной будут мои люди. А если бы их и не было, итальянец вряд ли причинил бы мне вред, если он хочет вновь увидеть вас живым.

— Капитан, наверное, находится на борту своего корабля, — заметил Пьер. — Если он узнает человека, укравшего ошейник, тому не поздоровится.

— Он не узнает. Я оставлю этого человека здесь. Я бы хотел, чтобы вы забыли об этом ошейнике, Питер. Повторяю, мы не грабители. Я бы вернул его сегодня, если бы не опасался понапрасну осложнить получение выкупа за вас. Даю вам слово, если хотите, в дополнение к обещанию моего благородного отца, что вам вернут ошейник вместе с вашим освобождением. На самом деле, — добавил он саркастически, — если это доставит вам удовольствие, я вам отдам его сейчас. Вы можете любоваться на него или надеть его на шею.

— Хорошо, — отозвался Пьер.

— Что хорошо?

— Я сказал: хорошо, я возьму его.

— Сейчас принесу. — На лице Теодора отразилось негодование, когда он выходил из комнаты. Вернувшись, он бросил ошейник на стол перед Пьером. — Купцу, возможно, доставит радость ощутить серебро в своих руках. Может быть, вы хотите пересчитать блестки?

Пьер тщательно осмотрел ошейник, изнутри и снаружи. Затем он оттолкнул его от себя.

— Можете забрать его обратно, — сказал он.

Теодор выглядел совершенно озадаченным.

— Что вы искали? — спросил он.

— Кровь.

— На ошейнике нет крови.

— Я вижу. Слава Богу.

Теодор взял ошейник.

— Извините за то, что я сказал про блестки, Питер. Если сэр Джон так же любит вас, как вы его, полагаю, что не придется долго ждать выкупа. Я немедленно отправляюсь в Трапезунд с вашим письмом.

— Очень хорошо, сэр.

Теодор свернул письмо в трубочку и спрятал в кошелек. У двери он задержался на мгновение и улыбнулся.

— Вы, по-видимому, не очень бдительный купец. Если бы вы сосчитали блестки, то их бы оказалось четырнадцать. Одна отскочила во время драки; я сожалею об этом.

— В самом деле? — с улыбкой воскликнул Пьер. — Я позорю свою профессию!

Обещание Пьера не пытаться бежать обернулось большой практической выгодой для сэра Теодора. Он оставил замок почти без мужчин, взяв их с собой в город. Остались только кухонный персонал, стражники у моста и камердинер графа. И, разумеется, Джон, укравший ошейник.

Прошла неделя и Пьер, который с самого начала не представлял, как Джастин сможет собрать деньги для выкупа, начал опасаться, что капитан не смог сделать это. Он ни на мгновение не сомневался, что в этом случае граф может продать его Оглы.

Стефания несколько раз перевязывала ему руку. Когда он снял повязку, чтобы написать письмо, все раны открылись и заживали очень медленно. После его первого искреннего признания Стефании, что он, как и все, ненавидит боль, он стеснялся сказать, что рука еще болит и потихоньку в ее отсутствие опускал руку в холодную чистую воду родника у стены замка и упражнял ее.

От обнесенного камнем родника шел миниатюрный акведук, подававший воду в желоб, достаточно большой, чтобы из него могли пить верблюды в караван-сарае. Последний представлял собой прямоугольную постройку из камня. Четыре стены ограничивали большую площадку, занимавшую почти столько же места, как сам замок. На площадке рядами располагались коновязи и конюшни. Здесь были также несколько круглых углублений для разведения огня, огороженных каменными барьерами. Над ними располагались длинные вертела, на которых можно было зажарить целого барана. Один конец караван-сарая был отгорожен от остальной территории низкой стеной, преграждающей доступ животным. Эта часть имела навес, под которым легко могли расположиться на отдых сотни людей. К потолку были подвешены на бечевке несколько страусиных яиц, напоминающих язычникам, что здесь, как и на родине, божье провидение всегда с ними. Яйцо страуса было хорошо известно как символ процветания и достатка. Торговцы в конце путешествия воспринимали его с глубоким почтением.

Как все восточные караван-сараи, этот был сооружен, чтобы приютить и защитить караван, когда он останавливался на ночлег, но это не была гостиница европейского типа, потому что здесь не было хозяина, повара, обслуживания. Путешественники с Востока сами готовили себе постели и еду из провизии, привезенной с собой. Пьер понимал, что караван-сарай мог служить удобным источником дохода для графа, если бы только не был расположен так близко к городу.

Когда Пьера везли в замок, было слишком темно, да и сам он был в таком тумане, что не помнил дорогу. Он предположил, что его привезли по дороге, хорошо видной от караван-сарая. По ней на его глазах прошли несколько длинных верениц верблюдов, людей и лошадей, медленно шагавших в направлении Трапезунда. Но пока никто из них не воспользовался приютом у графа. Возможно, у него были свои клиенты.

Граф с радостью пригласил бы Пьера за свой стол, но его кормил камердинер и граф стеснялся этого. Поэтому Пьер обедал после графа, когда тот удалялся в свои покои. Стефания всегда ела с отцом. Когда она перевязывала руку Пьеру, она делала это учтиво и заботливо, осторожно накладывая повязку. День или два она носила накрахмаленный французский чепчик и часто и внезапно появлялась из темных комнат и коридоров замка; Пьер даже начал думать, что Теодор поручил ей роль неофициального стража. Потом она стала реже попадаться ему на глаза и снова ходила с непокрытой головой.

Пьер считал дни отсутствия Теодора. Прошло уже семь дней. Его рана на груди заживала и начинала чесаться. Если не считать руку, он чувствовал себя прекрасно, хотя его беспокоило долгое отсутствие Теодора. Чем сильнее он становился, тем более склонялся к мысли нарушить обещание и бежать. Это казалось проще простого — выйти из замка на караванный путь. Он знал, что покинул город, когда уже было совсем темно. В замке он появился на рассвете. Какое-то время он провел в ущелье в бессознательном состоянии. Мулы идут не очень быстро. Столица, вероятно, была недалеко.

После ужина он вышел из замка и сел у ограды родника. Ему хотелось бы знать, на что больше рассчитывал граф Месембрийский — на его честность или благоразумие. Поскольку у Оглы не было доказательств смерти Пьера и посредник несомненно должен был искать его тело, приходилось признать, что о благоразумии не следовало забывать. Пьер был безоружен, не мог пользоваться саблей и карманы его были пусты.

Он погрузил забинтованную руку в родник и боль сразу уменьшилась. Спускались сумерки. В этот час граф возносил самые пылкие молитвы. Покрытые плесенью зубчатые стены, засохшие трава и кустарник в расщелинах придавали старому замку удивительно незащищенный вид. Сейчас, когда за замком поднялась почти полная луна, он потерял свою объемность и превратился в коричневый, затем черный силуэт на фоне неба. Пьер и родник находились в тени. Прямоугольные прочные стены пустого караван-сарая холодно и угрюмо сияли при лунном свете. Вдруг Пьер услышал голос. Он никак не мог привыкнуть к бесшумной кошачьей походке греков. Он резко поднял голову.

— Я думала, что ваша рука заживает, — сказала она.

Пьер поднялся, чтобы приветствовать Стефанию.

— Она заживает, леди Стефания, но родник обладает удивительной целебной силой, как мне кажется, и моей руке не повредят дополнительные процедуры.

— Наверное, вы говорите неправду. Может быть, мне еще раз приготовить вам напиток? Сварить его в моем ведьмином котле и помешать моей метлой. Все франки такие угрюмые, сэр Питер?

— Вы знаете, что я не имею права на обращение «сэр».

— Я пропущу его, если вы пропустите «леди».

— Очень хорошо, Стефания.

— Поговори со мной сегодня вечером как брат с сестрой, Питер. Мне очень грустно, и я не могу дождаться возвращения Теодора.

— Мне тоже не терпится увидеть его.

— У меня другая причина. Меня не обрадует твой отъезд.

— Благодаря тебе, мое пребывание здесь стало очень приятным, но я, естественно, озабочен затянувшимся отсутствием твоего брата. У меня есть задание в Трапезунде, и я надеюсь, что сэр Джон сможет найти деньги и это позволит мне выполнить задание.

— Будь уверен, что Теодор так же спешит, как и ты. Если я сделала твое пребывание приятным, ты не сделал ничего, чтобы дать мне понять это. — Она села на ограду слева от него, поскольку справа покоилась его влажная забинтованная рука. Неудивительно, что он не слышал ее приближения. В тусклом лунном свете, отраженном от голых стен караван-сарая, он увидел ее босые ноги.

— Какая приятная ночь, — любезно произнес он.

— Да? Я не нахожу. Теодор никогда не задерживается в городе, если это от него зависит. Как только выкуп за тебя будет заплачен, мой брат вернется. Мы всего в двух часах от Трапезунда.

Пьер промолчал. Стефания сказала:

— Я не скажу тебе такого, о чем ты сам скоро не узнаешь. Теодор привез тебя домой длинной дорогой вдоль моря. Она совсем заброшенная. При нем было много денег и, естественно, он не хотел следовать прямым караванным путем, который короче, но всегда многолюден.

— Понимаю, — сказал Пьер.

— Может быть, понимаешь, а может быть, нет, ты, осторожный франк.

Пьер отметил про себя, что оценка его осторожности трапезундцами начала повышаться.

— Теодор получил плату за крупные торговые операции, которыми он занимается. По крайней мере, я надеюсь, что это так. Я сама не разбираюсь в делах. Но караваны все время идут мимо. Ты, как купец, очевидно, понимаешь, что это значит. Я восхищаюсь тем, как прибыльно торгует мой брат. Мы не смогли бы прожить без него.

По мере вращения Земли тень башни замка сместилась с родника, и в лунном свете Пьер увидел ее искреннее лицо. Ее слова показались ему лишенными смысла, если не считать открытия, что торговля на какое-то время затронула имение графа и принесла определенную прибыль. Он видел, что она верит в свои слова. Но невероятно, чтобы караваны разгружались в двух шагах от Трапезунда.

— Как купец, — заметил Пьер, — я нахожу это чудесным и очень рад за тебя. — Он всмотрелся в ее лицо. — О чем ты плакала, Стефания?

Девушка закрыла лицо руками и снова заплакала. Он видел, как ее тело содрогается от горестных рыданий, хотя она не издавала ни звука. На мгновение овладев собой, она прошептала:

— Не говори громко, Питер. Отец услышит. Сегодня он совсем ничего не видел. В полдень он спросил меня, когда взойдет солнце. В безоблачный день, Питер! При ярком солнечном свете.

Пьер обнял ее, так как опасался, что она упадет в родник. Она сразу прильнула к нему, и ее черные волосы упали ему на грудь.

— Я очень, очень сочувствую тебе. — Он погладил ее по плечу. — Может быть, это временное явление. Может быть, завтра, когда взойдет солнце, он сможет различить свет. А хирург осматривал графа, Стефания?

— Сначала их было множество. Один знаменитый врач даже приезжал из Константинополя. Но его глаза выжжены. Рано или поздно он должен был полностью ослепнуть. Бедный отец знал это, но он всегда любил свет, даже когда уже не мог различить ничего.

— Это очень грустно.

— Он с ужасом ждал дня, когда совсем ослепнет. И сегодня… Он уже знает об этом.

— Меня предупредили, что нельзя упоминать о его слепоте.

— Я знаю. — Стефания склонилась к нему всем телом, будто лишилась сил. — Но мое сердце полно печали. Мне безразлично, что ты скажешь или сделаешь. Теперь он умрет. Мой брат убьет евнуха, а Оглы убьет брата, и я останусь совсем одна.

Пьер снова погладил ее плечо.

— Бедное дитя. Я понятия не имею, о чем ты говоришь.

— Я не хотела бы говорить брату, но я должна. Отец ему сразу скажет. Это сделал евнух, Питер.

— Он, Стефания? Не рыдай так.

— Много лет назад отец украл что-то у путников, отставших от каравана. То был караван Оглы, и Оглы узнал об этом. Оглы мог посадить отца на кол. Так поступают с людьми, грабящими караваны. Караваны защищены беспощадным законом империи. Но Оглы, вместо того чтобы донести на отца, пригласил его в свой дом. Он сказал, что не сообщит императору, если отец продаст ему свои земли за крупную сумму. Потом он покинул дом и отправился на прием к императорскому двору, поручив евнуху-секретарю договориться о деталях.

— Я видел Василия, — заметил Пьер. — Что он сделал?

— Это ужасный человек. Он привел отца в подвал и сказал, что Оглы не заплатит ему за поместья, пока отец не подпишет документ, свидетельствующий, что деньги уже уплачены. Отец, конечно, отказался. Евнух приказал связать его и заткнуть ему рот. Раб нагрел докрасна железную пластинку. Они не давали отцу закрыть глаза с помощью колючек саксаула и приблизили пластинку к его лицу, так что он вынужден был смотреть на нее. Отец был беспомощен и согласился поставить подпись. Но евнух начал кричать и смеяться как сумасшедший, а отец потерял сознание.

— Ужасно!

— Когда отец пришел в себя, они плескали ему водой в лицо. Он снова выразил согласие подписать документ, и Василий дал ему сделать это. Колючки все еще были в глазах отца. Но потом они снова заставили его смотреть на пластинку.

— После того, как он отказался от поместий?

— Да.

— В это трудно поверить.

— Потом евнух налил уксуса в глаза моего бедного отца, и они принесли его домой на носилках. Евнух не заплатил ему ничего. Оглы прислал с пажом несколько фунтов примерно через неделю.

— А разве граф не мог обратиться к кому-то в поисках правосудия?

— Он мог донести на Оглы. Но Оглы — крупный вельможа, родственник султана. Ему просто сделали бы замечание. Отец подозревает, что Оглы оставил ему дом, чтобы свалить все на евнуха, если дело откроется. Но отец, разумеется, не собирался говорить кому-либо, потому что на нем все еще лежит вина ограбления каравана.

— Оглы знает своего слугу, — сказал Пьер. — Я слышал, как он говорит с ним. Он несомненно знал, что Василий будет пытать твоего отца.

— Отец тоже так думает. Но что мы можем сделать? Теперь Оглы построил этот караван-сарай, и его караваны иногда останавливаются здесь на ночлег.

— Это странно, Стефания. Почему они не могут за час-другой дойти до города?

Она не дала прямого ответа.

— Я никогда не спрашиваю о делах, Питер.

— Тогда и я не буду спрашивать. Но во Франции, Стефания, если бы твой отец совершил такой проступок, он мог прийти к королю и сказать: «Ваше Величество, я совершил дурной поступок, но другой человек поступил еще хуже. Рассудите, кто из нас более виновен».

— Здесь не Франция, Питер. Если караванам будет наноситься ущерб, окружающие языческие народы нападут на нас все сразу с обнаженными саблями. Их во много раз больше, чем нас. Вот почему законы так строго защищают караваны. Отец никогда не сказал бы ни слова, и Оглы знал это. Но я ужасно боюсь, что Теодор узнает все. В нем сидит демон. Он ненавидит евнуха всей душой. Оглы знает это, и хотя он наш лендлорд, ни он, ни его люди никогда не приезжают сюда.

— Мне кажется, он очень благоразумно старается избегать инцидентов, — сказал Пьер. Он посмотрел на огромный, загадочный караван-сарай, расположенный так близко от города. — Вероятно, у него есть свои причины избегать твоего брата, а следовательно, обходить стороной и ваш дом.

— Бедный отец! — Она закрыла лицо и вновь заплакала. — Быть слепым ужасно. Он так боялся этого.

— Он сейчас один?

— Он не хочет, чтобы кто-то был рядом. Он не ел весь день. Он молится на коленях с того момента, как я сказала ему… Я должна была ему сказать — никто другой не смог бы — что уже наступил день.

— Если бы я был твоим братом, я, наверное, чувствовал бы то же, что и сэр Теодор. Никогда не слышал такой ужасной истории.

Комплекс сложных женских эмоций, которые Пьер не пытался понять, поднял ее руки ему на плечи. Ее мокрое от слез лицо прижалось к его щеке. Он успокаивал ее как ребенка. Но в ее руках было больше силы, чем в руках ребенка, и он слегка вздрогнул, когда она нажала на рану в его груди чуточку сильнее, чем он мог вытерпеть. Она сразу ослабила объятие, но не отстранила свое лицо.

Имя «Пьер» во всех его версиях на всех христианских языках от греческих островов до скандинавского полуострова означает «камень». Но он был не каменный, и сияла полная луна. Брат мог бы похлопать ее по плечу, убеждал он себя, и погладить влажные от слез щеки. Мог или нет брат спрятать свое лицо в ее пахнущих мускусом черных волосах и нежно обнять ее за талию, чтобы не дать ей упасть в родник — такой вопрос он себе не задавал.

— Извини, если я задела твою рану, Питер.

— Еще одна маленькая память от Оглы. Ты не причинила мне боли, Стефания.

— Как это случилось?

— Я разговаривал с греком, одетым по-турецки в «Звезде Востока». К нам подошли еще три грека, одетые по-французски и началась драка.

Все эти переодевания развеселили девушку и она улыбнулась в первый раз с того момента, как подошла к нему.

— Теодор сказал, что на улице была большая свалка. Как ты узнал, что это за переодетые люди?

— Фальшивые франки были подосланы Оглы. Они признали это, когда у нас была другая драка за пределами города.

— Я рада, что они не убили тебя.

— Не знаю, кем был фальшивый турок, но это был явный грек. Я узнал об этом по его манере говорить. Они ударили его по голове, и сначала я подумал, что он мертв. Но у него под тюрбаном была стальная шапочка, и удар только оглушил его. Я увидел это, когда меня самого сбили с ног. Боюсь, что я недолго боролся, Стефания. На нем под башмаками пустыни были красные котурны.

— Что ты сказал, Питер? — Она выпрямилась и изумленно посмотрела на него.

— Я сказал, что на нем были красные туфли. Я в этом уверен. На них еще были жемчужины. Вероятно, богатый юноша решил позабавиться. Он сказал, что очень хочет посмотреть выступление танцовщицы по имени Ирена.

— В Трапезунде лишь два человека носят пурпурные туфли. Любой оттенок красного категорически запрещен. Это императорский цвет.

— Я что-то слышал об этом, но не обратил внимания.

— Питер, я думаю, ты сидел с императором! — Она была потрясена.

— Может быть. Он совершенно бесстрашно выхватил саблю, я теперь вспомнил это, и приказал тем троим убираться из таверны. Видно было, что он привык к повиновению. Но разве принято, чтобы император Трапезунда шатался один по заведениям на побережье?

— Можешь быть уверен, он был не один. О Давиде, младшем Великом Комнине, говорят, что он иногда переодевается и ходит среди простых людей. Разумеется, его всегда охраняют. Его друзья утверждают, что так он общается с народом. Большинство из нас, представителей понтийских родов, считают его глуповатым с его любовью к гонкам на лошадях, игре в поло и театральным представлениям. Для Трапезунда наступят черные времена, если такой слабый человек будет править один.

Это было удивительно — сидеть с Великим Комнином, и девушка на мгновение забыла об ужасной трагедии отца. Но ее не очень интересовала трапезундская политика.

— Как выглядела танцовщица в таверне, Питер?

— О, она достигла совершенства и четкости в танце.

— Как она была одета? Я не была в городе несколько лет. Мне всегда нравились красивые платья.

Пьер вспомнил о морских водорослях.

— Дай подумать; на ней была длинная волнистая юбка, какой-то серебряный жакет и что-то вроде турецкой чадры… Точно не помню.

Настроение Стефании, как у всех гречанок, быстро менялось. Ее глаза смеялись.

— На этих камнях очень жестко сидеть, Питер. Погуляй со мной, чтобы я могла ощутить ступнями траву.

Совесть Пьера таяла при лунном свете. От Франции его отделяли два месяца, три драки и четыре моря позади и выкуп впереди. За караван-сараем, где кончался двор замка, посыпанный гравием, была большая зеленая лужайка, окруженная лесом. Стефания взяла его под руку, и они пошли по направлению к лужайке.

— Я просила, чтобы ты говорил со мной как брат, — сказала она, — и ты замечательно справился с этим. Теперь ты рассказываешь, что на танцовщице была плотная турецкая чадра, через которую ничего не видно. Прекрасный костюм! Ты когда-нибудь ходил босиком по траве, Питер? Она такая чудесно прохладная.

Пьер рассмеялся так громко, что испугался и сразу понизил голос, чтобы не услышал граф, если бедняга еще не спит.

— Дорогая девочка, разве ты не знаешь, что европеец не сможет обнажить ноги, не сняв штаны?

— Боже! Я забыла! Что за ужасная мысль! Почему вы не одеваетесь как греки. Но ты теперь говоришь не как Теодор. Представляю, как была одета танцовщица.

Пьер сел рядом с ней.

— Тебе придется лишь немного напрячь воображение, чтобы представить себе ее костюм в целом.

— А среди публики были женщины?

— На берегу они не бывают, Стефания.

— Мужчины аплодировали ей?

— Они ревели.

— Ты тоже аплодировал?

— Кажется, да.

— Думаю, что все это выглядело мерзко.

— Теперь ты говоришь, как моя сестра, Стефания. У меня нет сестры, но если бы была, она выразилась бы именно так.

— Тогда я больше не буду, иначе ты опять начнешь говорить, как Теодор, и читать мне проповедь о необходимости носить головной убор. Он считает меня ужасно нескромной.

— Твои волосы прекрасны, Стефания.

— А твои — просто чудо для Трапезунда. Я потрогала их, когда ты спал, чтобы убедиться, что они настоящие. Здесь многие мужчины носят парики.

— Да? Мои волосы — настоящие.

— От них пахнет сандаловым деревом. У греков это общепринято, но западные мужчины не мажут волосы ароматными веществами. Я спросила отца. Это танцовщица в таверне намазала тебе волосы?

Пьер мягко рассмеялся.

— Стефания, ты почти испугала меня. Твой брат задал мне массу вопросов, когда вытащил меня из ущелья, но он расспрашивал не так настойчиво. Что касается сандалового дерева, я должен был издавать приятный аромат, чтобы угодить дьявольскому нюху Балта Оглы во время обеда, когда его толстый евнух показывал чудеса ловкости.

Он на мгновение забыл о бесчеловечности Василия и вспомнил о нем, как о жонглере. Стефания задрожала и схватила Пьера за руку.

— Не попади в лапы этих ужасных людей, Питер. Оглы уже пытался убить тебя. В следующий раз он постарается не промахнуться. Мое сердце не выдержит этого.

Пьер снова успокаивающе обнял ее.

— Я не хотел упоминать о них. — Он еще не кончил фразу, но она остановила его речь, поцеловав его в губы.

— Мое сердце не выдержит этого, — повторила она, не отрывая своих губ от него. Руки Пьера сомкнулись вокруг нее. Если его рука или грудь и болели, он не чувствовал этого.

Когда немного позже он разжал объятия, она посмотрела на него широко открытыми, смеющимися глазами.

— Я заставила тебя на мгновение забыть девушку во Франции, Питер?

Греческая проницательность оставалась загадкой для Пьера.

— Да, Стефания.

— Как ее имя?

Пьер не ответил.

— Ты, конечно, не скажешь. У нее золотистые волосы, я знаю, и она знатная леди! Мне все равно, Питер. Я хочу, чтобы ты меня поцеловал. Меня еще никто не целовал.

Пьер с трудом поверил ее словам.

— Когда ты снова поцелуешь ее, то вспомнишь обо мне.

По спине Пьера пробежали мурашки. Чужеземная, заботливая девушка причиняла ему страдания. Он был настолько смущен, что какое-то время не находил слов. Стефания снова зарыдала, закрыв лицо руками. Вдруг ее тело совершенно застыло. Ее руки медленно опустились. Пьер заметил, что она слегка повернула голову. Из двора замка не доносилось ни звука, если не считать едва слышного бормотания воды в роднике. При лунном свете не видно было никаких движущихся предметов.

— На дороге люди, — прошептала она. — Они едут сюда.

Она мгновенно вскочила на ноги и как фея пронеслась по лужайке. Она беззвучно пересекла двор замка, посыпанный гравием. Под ее бегущими босыми ногами не шевельнулся ни единый камешек. Сверхъестественно беззвучный полет Стефании создал у Пьера впечатление, будто ее здесь вообще не было.

Он снова увидел ее на мгновение, когда белое пятно промелькнуло по подъемному мосту. Потом она скрылась во мраке замка. Мост почти немедленно поднялся, как челюсть гигантского существа. Пьер много раз видел и слышал, как поднимались мосты замков — медленно, толчками, с дребезжанием и скрипом петель. В замке графа Месембрийского мост поднялся бесшумно и очень быстро. Ясно было, что малочисленный гарнизон не собирался рисковать, кто бы ни приближался по дороге.

Потом он услышал звон серебряных колокольчиков на сбруе головного верблюда каравана. Должно быть, в караване были сотни верблюдов, потому что украшения головного верблюда всегда находились в прямой пропорции с величиной и богатством всего каравана. Поскольку колокольчиков было очень много, Пьер приготовился к зрелищу длинной вереницы величественных навьюченных животных, медленно и торжественно шествующих по направлению к Трапезунду; при этом голова каждого последующего верблюда привязывалась к хвосту предыдущего веревками из их волос.

Перед верблюдами, как обычно, шел ненагруженный осел, назначение которого состояло в том, чтобы провалиться в дыру, если она встретится на пути. Пока он шел впереди, путь был гладок и безопасен. Рядом с верблюдами ехали на мулах или шли пешком вооруженные люди. Повсюду виднелись фонари, а перед важными чиновниками несли по несколько факелов, но лунный свет был так ярок, что не было особой нужды в искусственном освещении.

Пьер подумал, что весь караван прошел. Но потом появилась отдельная цепочка из двух десятков верблюдов. Эта молчаливая, отделившаяся часть каравана двигалась совсем без света. Она свернула с главной дороги на узкую тропу, которая шла в нескольких шагах от того места, где по-прежнему сидел на траве Пьер, к караван-сараю Балта Оглы.

Было маловероятно, чтобы восточные поставщики Оглы знали о генеральном ревизоре из Франции. Но Пьер решил, что лучше не попадаться им на глаза. Замок, теперь защищенный рвом, свидетельствовал, что Стефания и граф того же мнения. Присутствие франка на лужайке так близко к караван-сараю, безусловно, показалось бы подозрительным для участников каравана, которые, судя по полному отсутствию света, старались привлекать как можно меньше внимания.

Как только Пьер увидел, что они свернули с главной дороги, он побежал к опушке леса и спрятался в кустах. Они должны были пройти менее чем в десяти футах от него. Он был рад, что у них нет света. Два человека верхом вели маленький караван, за которым следовали еще двенадцать человек. Все они были верхом и вооружены.

Караван-сарай с самого начала был загадкой для Пьера, мрачный, новый, основательный и хорошо спланированный. Каково его назначение, Пьер не знал. Древний, пришедший в упадок замок имел свой характер: бессилие, дряхлость, нищета и заброшенность. Но высокомерный, лишенный индивидуальности караван-сарай не так легко было понять.

Два верховых впереди были, как и следовало ожидать, турками-проводниками. К его удивлению, вооруженные люди оказались греческими солдатами. Их слов Пьер не смог бы понять, даже если бы прислушивался к ним. Но он и не пытался, потому что его слуха достиг поразительный разговор турок-проводников.

— Паша Оглы должен наградить нас, — сказал один из них. — Ни один человек не потерян и ни одного аспера пошлин не уплачено за время пути.

— И не заплатим ни одного аспера! Сборщики из Трапезунда вряд ли заглянут сюда ночью. Мне кажется, что принц мог бы предоставить нам приличные постели в своем грязном караван-сарае за деньги, которые мы зарабатываем для него.

Пьеру не нужно было слушать дальше, хотя люди продолжали непринужденный разговор. Они поздравили друг друга с тем, что длительное путешествие близко к завершению. В спокойном уединении, на земле своего хозяина, в полной уверенности, что их никто не слышит, они шутили о незаплаченных пошлинах, заработанных деньгах, о том, где они их потратят, и о вознаграждении, которое они надеялись получить от Оглы за что-то, что они называли службой у Оглы.

Его система коррупции хорошо организована, подумал Пьер. Ему было совершенно ясно, что Оглы, который поставлял контрабандой драгоценности и опиум во Францию, построил караван-сарай на земле, отнятой у владельца с помощью пыток, и мог хранить здесь товары, не платя пошлин, а затем каким-то контрабандным путем отправлял их из империи. Пьера не удивляло, что Оглы способен на это, но поражало, что Оглы отважился на подобные вещи. Чрезвычайно могущественный вельможа, имевший друзей в языческих странах и пользовавшийся огромным влиянием в империи, смог задумать и реализовать этот проект. Пьер попытался оценить, кто больше теряет от смелого казнокрадства Оглы — Карл, король Франции, или Великие Комнины в Трапезунде. Судя по размерам караван-сарая, Великие Комнины несомненно теряли больше.

Он медленно пошел обратно к замку и посмотрел на поднятый мост. Он теперь не ожидал опасности от каравана. Но ему некуда было идти, и он хотел вернуться в замок. Ирония положения, в котором он оказался — узник снаружи запертой тюрьмы — заставила его улыбнуться. Он не собирался кричать, так как был уверен, что хорошо виден на краю рва при свете полной луны. Может быть, боязливые стражники откроют вход в замок, когда убедятся, что караван расположился на ночь в окруженном стенами караван-сарае. Пьер сел на край рва, свесив ноги. Он смотрел на отражение луны в воде и видел лицо Клер. Опасная информация, подслушанная у турок-проводников, обострила все чувства Пьера и привела его в состояние боевой готовности. Он слышал стук своего сердца. Поцелуй Стефании, на который он так страстно ответил, необъяснимо окружил нежное лицо Клер на поверхности воды венком волос цвета воронова крыла. Видение было волнующим.

Потом он услышал быстро приближающийся стук копыт на дороге. Очевидно стражники тоже услышали его. Наверное, они догадались, кто это. Мост отделился от стены, начал очень медленно опускаться и осторожно застыл на полпути.

Через несколько минут группа быстро скачущих лошадей с мужчинами в седлах, чье оружие блестело в лунном свете, галопом промчалась мимо караван-сарая к воротам замка. Теодор натянул поводья взмыленного коня и соскочил на землю. Пьер поднялся. Мост бесшумно опустился на свое место.

— Что вы здесь делаете? — подозрительно спросил Теодор.

Пьер дерзко ответил:

— Я собирался искупаться.

— Вы шпионили за караван-сараем?

— Я заметил, что у вас гости. Там полно греков, сэр Теодор. Верблюдов и греков.

— Откуда вы знаете, что они греки?

— Я слышал их разговор. Я думал, как мне попасть обратно в замок. Мои тюремщики, кажется, забыли о своем узнике.

— Ваши тюремщики доверяют вашему слову, Питер. Я рад за вас, а также за свою семью, что у вас хватило здравого смысла держаться в стороне от каравана. Мы никогда не вмешиваемся в торговые дела нашего лендлорда: этот караван-сарай принадлежит Оглы, Питер. Я слышал в городе, что он вас разыскивает.

— Да? Меня это не удивляет.

— Тем же занята городская полиция. По крайней мере, мне кажется, что они ищут вас. Не так много высоких светловолосых франков, говорящих по-турецки и носящих имя Питер. Почему вас разыскивает полиция?

— Понятия не имею.

— Что еще вы натворили, кроме драки с людьми Оглы?

— Я никому не причинил вреда.

— Вы крайне неудобная личность, от вас нужно держаться подальше. Вы должны немедленно покинуть это место. Сейчас же. Ночью. Выкуп за вас уплачен. Я почти боюсь, что получил его.

Теодор отдал приказ по-гречески одному из слуг, взял Пьера под руку и повлек его через мост.

— Город полон слухов. Немедленно отправляйтесь в свою комнату. Я никогда в жизни так не стремился избавиться от гостя.

— Как сэру Джону удалось добыть деньги?

— Он вам расскажет.

Теодор покинул его. Через некоторое время появился камердинер графа. Он принес саблю, три кошелька, плащ и чашку кофе. Плащ слегка зашуршал, когда Пьер положил его, как струя воды, упавшая на камень. Пьер был поражен необычным набором вещей, принесенных бородатым трапезундцем. Он вытянул саблю без украшений из ножен и попробовал клинок ногтем. Клинок издал красивый звук. Закалка была правильной. Это была хорошая, настоящая сабля. Конечно, он не мог пользоваться ею покалеченной правой рукой и не умел драться левой, но сабля придала ему чувство уверенности. Он выпил кофе, от чего весь покрылся потом, а мозг его лихорадочно заработал; может быть, греки были правы, применяя наркотики, чтобы проснуться и чтобы заснуть. Он никогда не ощущал такой бодрости и был рад этому после загадочных предостережений Теодора. Он осмотрел кошельки. В одном находился ошейник Джастина. Этого Пьер ожидал. Два других были наполнены золотыми монетами. Это его поразило. Он пристегнул хорошую саблю и снова почувствовал себя более или менее французом.

В дверях появился Теодор со стальной кирасой в руке. Он остановился с совершенно отсутствующим выражением. Пьер подумал, что знает причину. Но Теодор не сообщил Пьеру печальную новость, которую Стефания только что шепнула ему на ухо.

— Примерьте ее, Питер, — сказал он. — Она может вам пригодиться.

Пьер с сомнением посмотрел на кирасу.

— Я ценю вашу доброту, сэр Теодор.

Теодор бросил кирасу на кровать.

— Бесполезно примерять ее. Я вижу, что вы не сможете в нее втиснуться. У франков другая фигура. Но моя совесть будет чиста: я сделал все, что в моих силах, стараясь уберечь вас от убийства. В плащ вшита очень тонкая персидская кольчуга, хотя он выглядит, как обычный плащ. Я сам часто носил его. Примите его от меня в подарок. И ради Бога, уезжайте!

— А зачем золото, сэр Теодор?

— Это не золото, хотя в самом маленьком кошельке есть немного денег для вас. Остальные монеты фальшивые. Если за вами будет погоня, бросьте их на дорогу, так чтобы их блеск был виден. Насколько я знаю ваших врагов, это поможет ненадолго задержать их. А потом скачите, как ветер. — На суровом лице Теодора появилось подобие улыбки, хотя в глазах его оставалась невыразимая печаль.

Камердинер привязал кошельки к поясу Пьера и сказал что-то по-гречески. Теодор пояснил:

— Добрый человек просил меня обратить ваше внимание на хитроумный узел, которым он привязал кошелек с фальшивым золотом. Он упомянул вашу забинтованную руку и попросил меня передать: все, что вам нужно сделать — это потянуть за маленькую веревочку. Содержимое кошелька высыплется и он упадет.

— Вы очень любезны, сэр Теодор.

— Мой отец нездоров, иначе он лично попрощался бы с вами. Сестра желает вам счастливого пути.

— Передайте мои слова прощания леди Стефании, сэр Теодор. Я буду молиться за вашего отца.

— Отцу нравится, когда за него молятся. Спасибо, Питер.

Во дворе слуга держал готового коня.

— Поверните налево на главную дорогу и следуйте по ней в город, — проинструктировал Теодор Пьера. — Избегайте боковых тропинок. Если вы поспешите, то достигнете Трапезунда через два часа. Но сохраните силы коня на случай, если понадобится прибавить ходу. Я молю Бога, чтобы это не понадобилось. Да хранит вас Бог, Питер.

Пьер ощутил прямую спину и худые сильные бока хорошего скакуна. Он шагом миновал караван-сарай, выбирая самые темные и тихие части тропы и галопом выехал на дорогу. Конь был свежий и имел широкий шаг. Пьеру не в чем было упрекнуть Теодора. Он снова подумал, как Джастин смог раздобыть деньги.

С караванного пути на возвышенности замок выглядел очень маленьким, почти нереальным. Ров с водой блестел как серебряная змейка, свернувшаяся кольцом вокруг замка.

Он проехал совсем немного, замок только что скрылся за поворотом, когда увидел, что дорогу преграждает фигура на коне. Он не ожидал столь скорого возникновения преграды, хотя Теодор мельком упомянул, что Пьера ищут. Он прошептал проклятье своей перевязанной руке и завернулся в защитный плащ. Он никогда не слышал о такой одежде. Плащ был легкий как перышко. Пьер немного пригнулся к шее коня и осторожно приблизился к человеку. Тот был одет в крестьянские брюки и легкую крестьянскую рубаху.

Вдруг он услышал мягкий голос Стефании:

— Не принимай меня за убийцу, Питер, и поспеши. — Пьер сразу же подъехал к ней.

— Именем всех святых, что ты здесь делаешь, Стефания?

— Теодор послал тебя на верную смерть, — горько сказала она. — Он не хотел этого, но он ужасно возбужден сплетнями, которые слышал в городе, и, конечно, я сказала ему о бедном отце. Следуй за мной, Питер.

Она свернула с хорошо протоптанного караванного пути на узкую тропинку, которая шла темным глубоким оврагом к морю.

— Это более длинный, медленный, но более безопасный путь. Я покажу тебе его. — Пьер последовал за ней.

— Ты поступаешь глупо, — сказал он. — Брат знает об этом?

— Ты никогда не станешь греком, Питер. Конечно, он не знает, но он не дурак и скоро догадается.

Они не проезжали мимо таинственного старинного монастыря в горе. Пьер, разумеется, понятия не имел, где они находятся, но Стефания, по-видимому, хорошо знала дорогу. Большую часть ночи они провели в лесу. Луна час или два была высоко, потом начала опускаться по небосклону, бросая на тропу пятна серебряного света. После долгого пути местность стала более равнинной и тропа немного расширилась. Прохладный ветер, вероятно, с моря шумел листьями высоко над их головами и пригибал к земле высокую траву по обе стороны тропы. Они никого не встретили и не видели ни одного дома или здания с того момента, как покинули замок. Пьер подумал, как легко одета девушка с обнаженной головой и устыдился своей невнимательности. Он пришпорил коня, поравнялся с ней и снял плащ.

— Мне в нем душно, а ты замерзла, дорогая Стефания, — сказал он, набросив плащ ей на плечи. При этом снова раздался странный всплеск. Пьер не сразу убрал руку, и она с Удивлением посмотрела на него. Он притянул ее к себе и поцеловал. Она не обняла его; ее руки легко легли ему на грудь.

Они проехали еще немного. Когда Стефания заговорила, У нее был тихий и озабоченный голос.

— Я не ожидала и не просила этого, Питер. Я знаю, что в прошлый раз удивила тебя, но теперь это твоя воля. — Она снова замолчала, потом тихо засмеялась. — Мне все равно, Питер. Теперь я рада. Мы рядом с городом. Пожалуй, я покажу тебе все ответвления от тропы, чтобы мы не ошиблись. Давай поскачем! Ей казалось, что она не сможет дышать, пока не вдохнет немного ветра. Они поскакали галопом, и когда Стефания остановила коня, ее голос был ясным и сильным. — Златовласая голова больше не волнует меня, — произнесла она.

Они выехали из леса и приблизились к деревянному мосту, переброшенному через большое ущелье; за ним поднимались прочные каменные стены Трапезунда, красные и высокие в розовом свете, который начал окрашивать небо. Пьер не ожидал, что ночь пролетит так скоро. В лесу серый ранний рассвет не был виден сквозь деревья.

Вдруг Стефания застыла, так же, как при появлении каравана.

— Тихо! — шепнула она.

Пьер тоже услышал. Сзади приближался бешеный стук копыт. Это был Теодор с другим человеком. Их кони были взмылены и почти выбились из сил.

— Что это значит, Стефания? — зло воскликнул он.

— Я не хотела, чтобы Питер погиб.

— И я не хотел. Но твой поступок ужасен и опасен, сестра.

— Ну что же, я это сделала и рада этому.

— Ты должна немедленно вернуться домой.

— Взгляни на своего коня, Теодор.

Ее брат плюнул.

— Моя сестра — своенравная девушка, Питер. Может быть, вы чародей и своими чарами выманили ее из замка, чтобы она указывала вам путь.

Стефания сказала:

— Ты сам мог послать с ним проводника, Теодор. Вот что ты должен был сделать. Но ты был не в духе, поэтому я поехала сама, иначе он не ушел бы далеко.

— Это верно, что мы не можем возвращаться домой, пока наши кони не отдохнут. — Потом он сказал довольно застенчиво: — Питер, теперь, когда дорога безопасна, у тебя оказалось много спутников. Признаю, что мне следовало лучше подумать, но этому помешала печальная новость об отце, сообщенная мне Стефанией.

— Я сказала Питеру, — отозвалась Стефания.

— Тогда надеюсь, что я прощен. Я рад, что вы знаете, Питер.

— Мне не терпится увидеть капитана, — сказал Пьер. — Как вы, несомненно знаете, рядом со стоянкой корабля есть конюшня. Если вы захотите подняться на борт, то сможете отдохнуть, пока ваши кони не наберутся сил для возвращения домой.

Теодор улыбнулся.

— И, разумеется, отплыть во Францию, а по дороге быть повешенными! Нет, спасибо, Питер. Может быть, моя сестра не откажется от небольшой прогулки. — Он проницательно поглядел на нее. — Но, пожалуй, мы не будем подниматься на корабль, если вы не настаиваете.

— Очень хорошо, — отозвался Пьер.

— Ты бы взял нас во Францию, Питер? — Стефания решила поддразнить брата, который не засмеялся шутке.

— Я могу.

— Кажется, я отсутствовал слишком долго, — довольно сердито заметил Теодор. — Следующий франк, которого я задержу до получения выкупа, будет старый и толстый. И лысый, если это будет зависеть от меня. Теперь я с еще большей радостью избавлюсь от вас, Питер.

Бдительные и любезные стражники на мосту с большим любопытством разглядывали Пьера. Один из них начал задавать ему вопросы.

— Он не понимает по-гречески, — сказал Теодор, — но вы можете говорить с ним по-турецки. Сомневаюсь, что он вам что-нибудь скажет. Он гостил у меня неделю, и я почти ничего не знаю о нем.

— Потому что вас неделю не было дома, сэр Теодор, — добродушно сказал стражник. Потом он обратился к Пьеру: — Как ваше имя, молодой человек?

— Питер.

— В самом деле? — Стражнику казалось, что уже несколько Дней каждый франк в Трапезунде носил имя Питер. — Могу я спросить, не носите ли вы парик?

Пьер наклонил голову.

— Проверьте сами, — произнес он.

— Извините меня, — сказал стражник и основательно дернул его за волосы. — Они или настоящие, или хорошо приклеены, заметил он.

— У вас здесь любопытные обычаи, — сказал Пьер. — Могу я спросить, что означает это своеобразное приветствие?

— Конечно, вы можете спросить. Однако я не уполномочен отвечать. При данных обстоятельствах надеюсь, что вы не откажетесь от небольшой охраны.

— Должен ли я рассматривать это как арест за какое-то преступление?

— Я лишь получил приказ охранять и любезно сопровождать высокого франка по имени Питер, говорящего по-турецки, к шефу полиции во дворец. До сих пор уже было несколько таких людей. Все они освобождены. Возможно, я слегка превышаю полномочия, но я полагаю, нет, я точно знаю, что франка не обвиняют в преступлении. Когда речь идет о преступлении, мы обычно получаем несколько иные приказы.

— Должен ли я отправиться к шефу полиции немедленно? Я бы очень хотел встретиться с капитаном французского корабля «Святая Евлалия».

— Никаких возражений, сэр. Еще очень рано будить шефа полиции.

Они проехали через мост. Полдюжины вооруженных людей следовали за ними на почтительном расстоянии.

— Вы определенно не под арестом, — сказал Теодор, — но нас немедленно арестуют, если вы упомянете о нашей маленькой сделке.

— Я знаю.

Они миновали ворота в стене, где часовые пропустили их, не задавая вопросов, по знаку одного из стражников с моста, который, по-видимому, обладал значительными полномочиями.

Рядом с «Леди» лежали кипы товаров. Два человека в рабочей одежде уже расхаживали среди них. Пьер решил, что это, возможно, портовые грузчики, которые рано приступили к работе.

— На этом корабле я приплыл из Франции, — сказал он Стефании, указывая на «Леди».

Стефания пришпорила коня и стала объезжать Пьера, чтобы лучше рассмотреть корабль.

Вдруг в воздухе раздались шипение и удар стрелы арбалета во что-то мягкое. Стефания вскрикнула и упала с коня со стрелой в горле. Теодор и второй грек соскочили на землю, чтобы помочь ей. Пьер видел, как они поднимают ее.

С палубы «Леди» раздался крик. Жак из Бурже увидел Пьера и закричал:

— За тюками! Осторожно, Пьер! — Пьер заметил, что человек в одежде грузчика быстро заряжает другую стрелу. Его компаньон, также вооруженный, поднял арбалет, готовый к выстрелу. Но он тут же упал, пораженный в грудь стрелой, выпущенной одним из стражников с моста.

Пьер закричал от ярости и боли, как будто удар поразил его, а не Стефанию. Он пришпорил коня с такой силой, что животное встало на дыбы, и помчался к кипам товара, за которые спрятался человек. Пьер выхватил саблю забинтованной рукой и соскочил с коня, поравнявшись с тюками. Он приземлился на тюк и соскочил на землю. Он не мог взмахнуть саблей. Он едва мог держать ее. Он схватил клинок левой рукой, как пику, направляя саблю правой рукой за эфес. Он ударил острием в лицо человека самым безжалостным из ударов, которым научил его ла Саль. Стражники наблюдали за ним, пораженные его слезами, криками и молниеносной скоростью. Острие сабли вошло в рот человека и поразило основание его мозга. Пьер не сразу вытащил саблю. Он держал ее, пока человек не обмяк. Сабля сгибается лишь в поперечном направлении; если держать ее режущей кромкой вниз, клинок может выдержать большую тяжесть. Человек был мертв через одну или две секунды.

Стражники с моста обступили смертельную сцену, и один из них сказал другим:

— Посмотрите, ноги убийцы не касаются земли. Франк сражается саблей по-новому.

Пьер стряхнул человека с острия сабли и бросился к Стефании, но стрела перебила вену в ее горле и она истекла кровью на руках у Теодора.

— Теперь я поднимусь на борт вашего корабля, Питер, — горестно сказал он. — Мне совершенно безразлично, повесят меня или нет.

Молчаливые стражники обратили внимание на его фразу и сложили в стороне тела убитых. На палубе «Леди» показался Джастин. Теодор нежно нес сестру, как спящего ребенка, завернув ее в плащ с замаскированной кольчугой.

Незнакомый итальянский стражник на причале остановил их и сказал:

— Вы не можете подняться на борт этого корабля. — Но Пьер свирепо выругался на него по-итальянски и пригрозил ему окровавленной саблей. В присутствии убитой девушки и бешено кричащего человека незнакомый итальянец пристыженно отступил назад и дал им пройти. Джастин узнал Теодора.

— Вы привезли разбойника с собой! Добрый малый! Как вам это удалось? Что случилось с бедной девочкой?

— Она умерла, сэр Джон. Стрела предназначалась мне, в этом нет никакого сомнения. — Пьер шагал тяжело. Слезы текли по его лицу и он не утирал их.

Они положили ее на койку в каюте штурмана. Пришел Криспин, но он, разумеется, был бессилен. Теодор закрыл глаза Стефании и преклонил колени, беззвучно рыдая и молясь рядом с ней. Пьер положил руку ему на плечо, но Теодор стряхнул его руку и сделал ему знак уйти. Остальные греки стояли перед входом. Пьер с сэром Джоном пошли в капитанскую каюту.