7. Испытание

Старатели.

Мир изменился незаметно. Никто в точности не понял, когда началось вторжение каменной расы. Обстоятельства разрушения Божиярска, так называемой Божиярской катастрофы, не получили официального объяснения; информация об угрозе, связанной с необъяснимым происшествием, осталась известной лишь сравнительно узкому кругу профессионалов в определенных областях, и к тому же не позволяла сделать никаких практических выводов. Исчезновение города быстро забылось; точно так же остались необъясненными и незамеченными первые нападения роя на другие города; понимание происходящего не пришло и после того, как сообщения о причудливых явлениях, которые прежде считались бы невозможными, стали привычной частью новостных сводок, а словечко "габбро" прижилось в повседневной болтовне.

Для каждого существовал свой момент вторжения габбро, а именно — когда зло впервые коснулось его лично. Разрушение дома, гибель близких, знакомых, тяжелые травмы, стресс, спасение по счастливой случайности, все невзгоды жизни изгнанника, беженца вызывали у людей состояние озлобленности, апатии, паники, но осознание необратимых перемен, произошедших в самой материи мира, не появлялось. Жертвы новой стихии продолжали ждать возвращения прежней жизни, продолжали требовать, чтобы их защитили: правительство, армия, врачи — словно люди другой профессии были существами иной природы. Поэтому лагеря беженцев вскоре пропали в недрах земли вслед за городами; спасение — ненадежное, временное, обрели только те, кто нашел в себе решимость бесповоротно распрощаться с прошлым.

Основным принципом немногочисленных групп беженцев, которым удалось сохранить организацию и хоть сколько-нибудь конструктивные приоритеты в обстановке тотальной хозяйственной разрухи, развала всех социальных структур, массового бегства без определенного направления, криминального произвола и мародерства, стало непрерывное движение. Люди укрывались в передвижных лагерях, состоявших, как правило, из танков, бронетранспортеров и оснащенных военной техникой грузовиков — другие машины, вроде туристических автобусов или внедорожников, имели вспомогательное значение, поскольку были более удобными, но менее надежными. Колонна блуждала между разрушенными городами, чтобы пополнить запасы продовольствия, топлива и лекарств; во время остановок велось постоянное дежурство, и в случае нападения габбро машины немедленно разъезжались в разные стороны, чтобы позже встретиться в заранее условленном месте, поскольку единственным средством спасения от роя был побег насколько возможно малочисленными группами по насколько возможно непредсказуемому маршруту.

Участники подобных сообществ объединялись спонтанно, по необходимости, и в былые времена считались бы совершенно разными людьми: по возрасту, профессии, характеру, привычкам — но теперь они стали во многом похожи. Всем пришлось на практике освоить два новых обязательных навыка — медицину и военное дело; все пережили безвременную смерть близких и научились игнорировать воспоминания; всех непроницаемой стеной окружала неизвестность.

Однако каждое столкновение с габбро неизбежно уносило жизни нескольких, порой нескольких десятков странников; единственной надеждой на продолжение сопротивления был поиск оставшихся в живых жертв и их присоединение к лагерю, поскольку речь шла о физическом вымирании людей. Все окружающее пространство непрерывно прослушивалось и просматривалось с помощью всех доступных средств наблюдения, не столько с целью определить местонахождение роев по характерным помехам в эфире — как правило, габбро нападали из четвертого измерения, вычислить которое не удавалось, — сколько в надежде уловить хоть сколько-нибудь информативные сигналы от других беженцев, и нередко самый сомнительный шанс найти выживших людей служил достаточным поводом для решительной смены маршрута и рискованных поисковых мероприятий.

И все же число людей сокращалось со скоростью, в которую трудно было поверить. Изуродованные землетрясениями города превратились в гигантские гнездилища габбро, эфир, как и землю, поглощала пустота и тишина, и в какой-то момент возникло ощущение неотвратимости смерти — не отдельного человека, но всего человечества, смерти, которая сделает все испытания и жертвы напрасными.

Вероника Бесдальнова, в прошлом журналистка, теперь называла себя "старательницей", как и вся группа переселенцев под руководством Стаса Ладшева — это шуточное наименование выбрали люди, не пожелавшие называться беженцами; считалось, что невзирая ни на какие обстоятельства, угрожающие их жизни, они намерены искать в развалинах человеческой цивилизации людей, которым удалось спастись от габбро, подобно тому как золотодобытчики просеивают песок. Передвижная база с населением около двухсот человек состояла из нескольких десятков военных машин, фур, туристических автобусов и достаточно прочных автомобилей вроде бронированных джипов. Маршрут определялся в основном исходя из непредсказуемых изменений рельефа местности в результате постоянных землетрясений, расположения ближайших населенных пунктов, где запасались необходимыми вещами, и любыми сигналами, которые походили на следы пребывания человека. Однако последний из неизвестных респондентов — человек, утверждавший, что он вместе с незнакомой ему девочкой, которая перестала говорить от шока, находится в бункере времен Второй мировой войны к северу-западу от города, "похожего на Омск", — вышел на связь единственный раз две недели назад. Больше никакой информации о существовании людей в какой бы то ни было точке планеты не осталось.

В настоящий момент колонна машин стояла в центре какой-то из южносибирских равнин. Место для базы старались выбирать подальше от разрушенных городов и свежих разломов земной коры, где по обыкновению гнездились габбро, с таким расчетом, чтобы окружающая местность просматривалась как можно лучше на предмет подходящих маршрутов эвакуации. Вероника прошла между рядами потрепанных грузовиков; хмурые фигуры в ватниках молчаливо бродили по базе или топтались вокруг костров, дымивших на сыром мартовском снегу. Отыскав фургон, служивший узлом связи, — частично переоборудованную машину телекомпании, на которой Вероника некогда выезжала делать репортажи и на которой позже присоединилась к старателям, выбросив труп оператора вместе с вцепившейся в него тварью с помощью замысловатого разворота на лопающейся от землетрясения дороге, Вероника потянула помятую дверцу. Среди мерцающих мониторов и шелестящих передатчиков, гроздьями свисавших со всех сторон, сидел худощавый высокий брюнет лет тридцати с тонким крючковатым носом, тревожным взглядом глубоко посаженных глаз и отсутствующим выражением лица.

— Какие-нибудь изменения? — поинтересовалась Вероника.

— Ничего, — мужчина медленно покачал головой. — Они не выходят на связь. — Влад Багров, отвечавший за аппаратуру для наблюдения и связи, уже не смотрел на приборы. — Вероника… на мой взгляд, ехать туда…

— Я понимаю. Я тоже так думаю.

В последний раз, когда они пытались вытащить несколько человек из-под завалов в каком-то провинциальном городке на склонах Саян, погибли не только все, кого пытались спасти, но и более двух десятков старателей.

— Может, габбро заглушили сигнал, — без особой надежды предположила Вероника.

— Ты же знаешь, что они не глушат такую мелочь, — поморщился Влад. — Только переговоры на межгосударственном уровне… когда решался вопрос о ядерной атаке… — Багров покачал головой. — Их там уже нет, — неуверенно сказал он, глядя на монотонно шелестящий передатчик. — А если они там еще есть, пусть выбираются без нас, — с ожесточением добавил он. — Еще одного Белозерска я не переживу, — устало закончил он.

— Новые жертвы станут невыносимым испытанием для всех нас, — согласилась Вероника.

Они помолчали.

— Как твои собственные ощущения? — поинтересовалась Вероника. — Я имею в виду, что-то, что не фиксируется аппаратурой, — Багров отвечал за систему наблюдения не в последнюю очередь потому, что обладал уникальным опытом пребывания в четвертом измерении. Считалось, что люди, поглощенные блуждающим миражом, пропадали безвозвратно; освободиться удавалось лишь единицам, которые сами не могли объяснить своих приключений, однако приобретали повышенную чувствительность к вторжению обманной реальности и способность достаточно точно отличать иноматериальные предметы от физических.

— Я ведь не радар, Вероника, — Багров потер виски. — Ничего необычного я не замечал, да и вряд ли из моих знаний, которые непонятны мне самому, можно извлечь пользу.

— Все наши наработки против габбро ненадежны, — возразила Вероника. — Любая мелочь может оказаться решающей.

Багров рассеянно кивнул головой.

Выйдя из фургона, Вероника осмотрелась. Хотелось с кем-нибудь посоветоваться. Пройдясь по лагерю, она заметила Ладшева — в прошлом боевой офицер, именно Стас придумал и организовал передвижную систему защиты, обеспечившую людям по крайней мере отсрочку тотального истребления. Как и Вероника, Ладшев считался одним из неформальных лидеров базы; наверное, их объединяло отношение к войне против габбро как к личной жизненной цели. Вероника сделала Ладшеву знак, что намечаются проблемы.

— Тот человек не отвечает, — негромко сообщила она, когда они отошли на несколько шагов от группы старателей.

Объяснять ничего не требовалось. Исчезли последние следы существования каких-либо других людей. Разруха и запустение, распространявшиеся во всех направлениях с чудовищной скоростью, означали сокрушительное поражение, грозившее абсолютно бессмысленной и неизбежной скорой смертью.

— Ехать туда — самоубийство, — сразу констатировал Ладшев.

Но если спасение оставшихся людей придавало их перемещениям хотя бы видимость смысла, то бессистемное метание по стране могло означать только одно — паническое бегство.

— Я хочу поговорить с Тихоном, — заявила Вероника. — Ты со мной?

Ладшев молча поправил на плече автомат — габбро всегда нападали внезапно, и многие постоянно держали оружие при себе. Старатели побрели к фургону Тихона. Они вывезли этого мальчика и его мать из полностью обезлюдевшей деревни уже после захвата каменной расой всей территории страны, но создавалось впечатление, что Ясеневы предпочли бы остаться в своей лачуге и присоединились к лагерю в порядке одолжения. Впрочем, они были необычными людьми. Восьмилетний мальчик обладал даром ясновидения, а его мать, хоть и не демонстрировала паранормальных талантов, все же отличалась специфическим, совершенно безмятежным взглядом на жизнь: казалось, ничто не могло ни напугать ее, ни обеспокоить. Когда на них случайно наткнулись несколько старателей, заехавших в деревню в поисках припасов, женщина снимала с веревок высушенное белье, не прервав своего занятия даже при виде нацеленных на нее автоматов, а мальчик играл на улице с какими-то камушками. О его необычных способностях догадались долгое время спустя после появления Ясеневых в лагере: иногда Тихон, по своему выбору, подавал некоторым старателям кое-какие советы, и те, кто слушался, ни разу не пожалели, но вытребовать у мальчика какие-то комментарии, если он сам не считал тему заслуживающей обсуждения, оказалось невозможным. Когда же его попросили предсказывать нападения габбро, он посоветовал, чем сражаться с паразитарным камнем, попросту перестать обращать на габбро внимание, после чего от Тихона отстали даже самые настойчивые любопытствующие.

Перед машиной, где жил мальчик, Ладшев и Вероника немного помялись, пытаясь привести в порядок свой внешний вид и мысли: Тихон требовал от искателей совета вытирать ноги и четко формулировать проблему. Потом Вероника постучала по кузову грузовика, и они с Ладшевым влезли внутрь. Вероника заметила, что, поскольку на сочувствие рассчитывать не приходилось, перед визитом к Тихону она и сама начинала смотреть на вещи более философски, только причин для созерцательности у нее было меньше. Тихон, по обыкновению, сидел без дела — Ясеневы вообще никогда не суетились и при этом все успевали, к тому же свободное время их совершенно не смущало. Когда Ладшев и Вероника уселись, Тихон молча сделал внимательные глаза.

— Нам нельзя оставаться на месте, но мы не можем выбрать направление, — на одном дыхании обозначила Вероника проблему и бросила на мальчика виноватый взгляд. — Подскажешь что-нибудь?

Тихон пристально рассмотрел посетителей и кивнул. По его лицу, как всегда, невозможно было догадаться, о чем он думает и думает ли вообще.

— Хорошо, я посмотрю вперед, — сказал он и взял те самые камушки, с которыми играл еще в своей деревне и которые везде носил с собой, хотя на расспросы удивленно отвечал, что в них нет ничего особенного, как раз наоборот — они самое привычное, что у него есть, а значит, помогают сосредоточиться. Задумчиво побренчав несколько минут камнями, Тихон сообщил:

— Вас ожидает испытание более суровое, чем вы себе представляете. Вам придется столкнуться с силой более могущественной, чем паразитарный камень, и более обманчивой, чем блуждающие миражи.

— Что это будет за сила? — подал голос Ладшев.

Тихон вновь с отсутствующим видом повозился с камнями.

— Черона, — наконец сказал он.

— Что означает это слово? — спросила Вероника.

Тихон снова принялся перебирать камни и молчал довольно долго. На лбу у него выступила испарина, черты лица заострились.

— Враг, глядящий на меня сквозь зеркало, — наконец выговорил он, устало перевел дыхание и бросил камни в картонную коробку в углу — это означало, что сеанс окончен.

Отойдя от машины на почтительное расстояние, Вероника посетовала:

— Вот так всегда — ждешь каких-нибудь ценных указаний, чтобы самой голову не ломать, а получаешь очередную шараду!

— Ты же знаешь, что Тихон не одобряет эти, как он выражается, "подглядывания за господом богом", — примирительно заметил Ладшев. — Он учит нас принимать самостоятельные решения, невзирая на последствия и руководствуясь только голосом совести.

— Не знаю, как у Тихона, а моя совесть заявляет о себе в полный голос, только когда выбор уже сделан и исправить ничего нельзя! — с досадой заявила Вероника.

К этому времени они вышли в центр стоянки и замерли в нерешительности.

— Надо бы собрать остальных, — задумчиво предложил Ладшев. — Может, у кого-нибудь появятся свежие предложения.

Под "остальными" подразумевалось довольно ограниченное число обитателей базы — несколько человек, которые за счет превосходства в опыте, знаниях, навыках или в силу каких-либо специфических обстоятельств обладали среди старателей определенным авторитетом.

— Не будем им пока ничего говорить, — кивнула Вероника. — Просто спросим, у кого какие планы.

Вскоре неприметная компания негласных руководителей базы собралась возле костра, спрятавшегося от ветра за броневиком Ладшева.

— Насколько я понимаю, тот человек больше не выходил на связь, — прозвучало первое же замечание. Себринг, ироничный молодой человек с чувством юмора, как считалось, чернее полярной ночи, в мирное время работал патологоанатомом, а после нападения габбро в силу неиссякаемого исследовательского любопытства оказался одним из лучших специалистов по новой форме жизни и лечению зараженных спорами паразитарного камня.

— Да, — вынужден был признать Ладшев. — Надо решить, куда податься.

Себринг пожал плечами.

— На сколько дней у нас хватит припасов?

— Примерно на неделю.

— В таком случае остаемся на месте еще несколько дней — если, конечно, не придется удирать от голодных гостей — затем снимаемся и едем в Хмелицы за припасами, после чего… надо по карте посмотреть… дислоцируемся на какой-нибудь другой открытой площадке, вот и все.

— Да, но что потом? — нетерпеливо перебила Вероника.

— Давай решать проблемы по мере их поступления? — невозмутимо предложил Себринг.

— Проблемы у нас сейчас, — сердито возразила Вероника. — Дело не в том, что у нас нет направления на местности, а в том, что у нас нет никакой цели, к которой следовало бы стремиться, которая оправдывала бы… все, — Вероника неопределенно повела рукой, обозначая их бесприютное существование. — Если мы будем просто метаться по развалинам, как скот по загону, население базы в мгновение ока будет полностью деморализовано. Мы должны дать людям надежду…

— Даже так?.. — Комендаров фыркнул, что обозначало у него высшую степень веселья. Хмурого сорокачетырехлетнего мужчину в неизменной надвинутой на лоб вязаной шапочке и с неизменной трехдневной щетиной на щеках единодушно признавали самым сварливым человеком на базе, и хотя его беспримерное хладнокровие и мужество в бою многим спасло жизнь, все-таки считалось, что своими пессимистичными замечаниями и колкостями он способен кого угодно довести до самоубийства.

Вероника метнула в его сторону укоризненный взгляд.

— Беса, не смотри на меня отчаянными глазами! — хрипло рассмеялся Комендаров, выставив ладони. — Лично я собираюсь жить, пока не помру, — вот и вся моя программа на будущее.

Вероника досадливо вздохнула и перевела взгляд на Ростопчина. Высокий, похожий на сказочного кузнеца бородач, в прошлом работавший в лесничестве, теперь все время посвящал заботам о сестре, которая после заражения паразитарным камнем находилась в коме. Ранение спорами габбро в голову считалось неизлечимым, и поэтому свое упорство в намерении окружить бесчувственное тело сестры массой хлопот Ростопчин с самого начала своих скитаний подкреплял с помощью набожности и мастерского владения охотничьим ружьем, которое без раздумий пускал в ход при любых разногласиях.

Заметив, что от него ждут высказывания, бородач встрепенулся и собрался с мыслями.

— Я могу только ждать результатов исследований ученых, — Ростопчин почтительно кивнул в сторону Себринга. — И уповать на Господа Бога, чтобы Он облегчил страдания моей несчастной сестры, — бородач поднял глаза к небу, — пока я не вылечу ее… Пока Надюшке требуется помощь, я обязан жить, — подытожил он и пожал плечами. — Согласен с Севой, будем кочевать… Нам нужно время.

— Сева? — Вероника перевела взгляд на Себринга. — В твоей работе намечаются какие-то подвижки?

— Ну, при всем уважении к моему другу, — мягко начал Себринг, в свою очередь наклонив голову в сторону Ростопчина, и закончил уже более жестким тоном, — ничего оптимистичного сказать не могу — если только для кого-нибудь не станет радостной новость, что на Земле появилась новая, с эволюционной точки зрения более совершенная форма жизни.

— Думаю, здесь всех больше интересует судьба своей формы. Люди что, обречены на вымирание?

— Не обязательно, — серьезно возразил Себринг. — Более того, на основе анализа жизнедеятельности этих существ вернее предположить, что человечество будет сохранено, только на принципиально других условиях. Мы же не уничтожаем животных, наоборот — разводим кур, свиней, коров…

— Которых потом едим, — закончила Вероника.

— А из шкур вольных лесных хищников шьем шубки, — злорадно поддакнул Комендаров.

— Совершенно верно, — невозмутимо кивнул Себринг. — Предположительно, использование людей в качестве расходного материала и является целью.

Вероника помотала головой.

— А если говорить об эволюции… Что, между людьми и габбро есть преемственность — как, например, между обезьянами и людьми?

— Такая же, как у всех форм жизни, соседствующих, так сказать, на биологической лестнице. То есть формальное сходство есть, но по существу — налицо принципиальное отличие, источник которого неизвестен. Некоторые функции, не игравшие, скажем так, для человека определяющей роли, развиты как основные. Я имею в виду специфический механизм питания и размножения. Габбро — хищники, вернее даже, паразиты. Вся жизнедеятельность происходит через человеческую жертву, и только через нее. Такое впечатление, что рой — это как бы античеловечество, своего рода перевернутый двойник.

— То есть если, допустим, человечество вымрет, то вымрут и они?

— Эти существа отчасти неорганические. Поэтому их и называют габбро. Отдельная спора паразитарного камня — это минерал. Но если ее поместить в человеческую плоть, она проявляет свойства организма. Это некоторым образом перекликается с поведением вирусов, которых трудно отнести к живой или неживой природе: они способны переходить из одного состояния в другое. В отсутствие подходящего носителя габбро кристаллизуется и как бы засыпает.

— Ты хочешь сказать, они способны временно умереть, а потом самопроизвольно воскреснуть?

— Строго говоря, наши представления о жизни и смерти, они, как бы это сказать, субъективны. Например, признаком жизни считается существование, ограниченное во времени: должны быть рождение и смерть, в смысле, не туда-сюда, а по одному разу. Кроме того, предполагается определенная степень независимости в жизнеобеспечении… то есть по крайней мере отсутствие фиксации на каком-то одном источнике… Также способность к самовоспроизведению — подразумевается, с себе подобными… В общем, чем больше объект похож на человека, тем более живым он человеку кажется. Паразитарный камень обладает свойствами, похожими на человеческие. Но в то же время он проявляет и свойства, которые человеку абсолютно чужды.

— А откуда, по-твоему, они взялись?

— А откуда взялись мы? По сути, мы ничего не знаем о законах природы и эволюции. Хотя, учитывая, что эти твари лезут из-под земли, а новые виды вирусов, как правило, обнаруживались в пещерах, могу предположить, что действует какой-то неизвестный геофизический фактор. Люди были слишком заняты собой, чтобы обращать внимание на окружающий мир, и вот — пожалуйста: раньше вирусы надо было разглядывать в микроскоп, а теперь они выше человеческого роста. Причем споры паразитарного камня обладают, в некотором смысле, автономной жизнеспособностью. Даже если нарушить физическую целостность зрелой особи, куски тела твари при специфических условиях проявят определенную активность…

— Вокруг этого явления масса домыслов, — поморщилась Вероника. — Объясни наконец, что конкретно может произойти?

— При попадании человеческой крови на спору камень оживает и при соприкосновении с плотью внедряется в организм. Достаточно крупный кусок породы способен даже выбросить споры на заметное расстояние, причем, по каким признакам они так точно определяют местонахождение человека, пока неизвестно. После этого извлечь спору можно только вместе с пораженными тканями. Полностью поглотив доступную органическую материю, спора в отсутствие новой пищи впадает в неживое состояние.

— Но есть какой-то способ нейтрализовать паразитарный камень окончательно?

Себринг с сомнением покачал головой.

— Мои наблюдения за этими тварями подтверждают, что в жизнедеятельности габбро прослеживаются неизвестные ранее свойства материи. Остается только надеяться, что со временем обнаружатся еще какие-то неизвестные свойства, которые послужат оружием против паразитарного камня. С точки зрения современной науки габбро обладают уникальной, вероятно, универсальной адаптивностью. Проще говоря, получается, что они бессмертны.

Старатели хмуро помолчали.

— Хорошо, а что касается сугубо ненаучных методов, — подала голос Вероника. — Стас, не возникают какие-нибудь новые идеи насчет обороны? Давайте вспомним: что мы еще не пробовали?

Ладшев потоптался на месте и вздохнул.

— Да я мысленно уже все перепробовал, — с досадой признал он, — и ничего не понравилось. Традиционное военное искусство против габбро практически бессильно, ведь оно рассчитано на действия против себе подобных. Элементарно, укрытия: под землей хорошо прятаться от артобстрела, бомбежки и, в целом, от людей, так как люди предпочитают жить на поверхности. Очевидно, что против габбро, которые сами нападают из-под земли и вызывают землетрясения, человек в подземелье становится только уязвимее. Но они также нападают и с воздуха, причем артобстрел, хоть и останавливает рой, но не причиняет ему существенного вреда: подбить удается только несколько особей, остальные сразу рассредоточиваются и покидают опасную зону. Таким образом, артиллерия — средство на крайний случай, так как постоянно палить во все стороны из пушек физически невозможно.

Опять же, маскировка. По-прежнему точно не известно, что привлекает внимание габбро. Все мы знаем, что можно жечь костры, шуметь, петь и плясать под светомузыку на открытом пространстве и остаться незамеченным, а можно затаиться за громоздкими баррикадами, и тварь все равно пролезет к тебе. Замечено, что зачастую габбро не преследует жертву, а просто поджидает, как бы предвидя следующее действие: например, если человек заметил тварь в окно и бросился бежать, габбро не станет ломиться за ним через квартиру, а обогнет здание и схватит на выходе из подъезда. Короче, здесь мы вновь сталкиваемся с парадоксом: если надеешься скрыться от роя, лучше самому не знать, куда собираешься бежать.

Все мы знаем о попытках уничтожить габбро ядерным оружием. Возможно, они привели бы к успеху, будь у тварей какое-то фиксированное гнездо. Однако практика показывает, что рой постоянно приумножается и мигрирует. Мы даже примерно не представляем себе общее количество этих тварей. Неизвестно, сколько их скрывается под землей, неизвестно, сколько людей заражено, не говоря уже о способности габбро переходить в так называемое блуждающее измерение.

Единственное, что я могу с уверенностью констатировать, это наличие чрезвычайно изощренного и дальновидного ума, их контролирующего. По-моему, многие до сих пор отказываются признавать, что речь идет не только о физическом, но и об интеллектуальном превосходстве габбро. А между тем их вмешательство в работу средств связи, да что там — в психику и поведение людей однозначно свидетельствует об осознании, действующем, с нашей точки зрения, иррационально, но с результатом, который неизменно превосходит все меры людей. О каком-то там сравнении габбро с животными лучше сразу забыть, это действительно более совершенная форма жизни. Считаю, что нам нужно придумать принципиально другой способ действий, какую-то новую тактику. Но легко сказать, а как заставить себя мыслить иначе? Чужую голову себе не приставишь…

— Давайте какую-нибудь орбитальную станцию оприходуем и разгонимся на ней до скорости света, тогда нас точно не догонят… — предложил Комендаров. Старатели развеселились.

— Только мы будем уже не мы. Говорят, все, что достигает скорости света, превращается в свет.

— Но ведь габбро превращаются из камня в организм и обратно. Мы тоже будем превращаться из человека в свет!

— Хватит трепаться, — поморщилась Вероника. — Хорошо, а если принять гипотезу о том, что габбро якобы способны воспринимать и материализовывать мысли людей… может, четвертое измерение и есть их в некотором смысле внутренний мир? И, научившись вступать с миражами в контакт, мы смогли бы как-то взаимодействовать, общаться?

На этот раз засмеялся Багров.

— Уверяю тебя, Беса, оказавшись там, ты забудешь, как тебя зовут, не то, что договариваться с габбро. Попав туда, единственное, что ты сможешь сделать полезного, это выбраться оттуда, — отрезал он.

Вероника примолкла.

— Если честно, у меня такое чувство, что мы под колпаком, — высказался Багров. — Нам позволяют жить просто потому, что в любой момент не составит труда нас уничтожить.

Все призадумались.

— А что говорит Тихон? — неожиданно осведомился Комендаров. При всем своем цинизме он внимательно относился к прогнозам маленького ясновидящего.

— У Тихона в каждой строчке только точки, — безнадежно махнула рукой Вероника.

— Говорит, что нас ждет испытание более суровое, чем мы предполагаем, потому что мы встретимся с врагом, глядящим на нас сквозь зеркало, — воспроизвел Ладшев.

Комендаров наморщил брови, пожевал губами, но ценных мыслей не появилось, и он вернулся в обычное ироничное настроение.

— Видимо, Тихон имел в виду, что нас ждет смерть и встреча с господом богом, — предположил он.

— В последнее время мы со смертью встречались столько раз, что уже успели друг другу изрядно надоесть, — неприязненно ответил Ладшев.

— И все-таки я не могу поверить во все это, — упрямо повторила Вероника, отвечая скорее на собственные мысли. — Мы ничего не успели, и ничего не успеваем… Все казалось, что расцвет ждет человечество впереди, где-то в будущем — и вот, упадок… практически смерть. Когда все изменилось? Когда наше время истекло? Кто мы после того, как весь наш мир оказалось так просто уничтожить? Никто… Ничто… — Вероника покачала головой. — Мы должны что-то придумать.

— Да все уже придумано до нас, — резко возразил Комендаров. — Поражение всегда кажется проигравшему какой-то нелепостью, случайностью, несправедливостью… потому что не хочется смотреть на себя в зеркало. А правда в том, что наше общество с самого начала не стоило ломаного гроша. Все было пронизано таким же паразитизмом, как у габбро, и прогнило насквозь. В гипотетическом будущем, вместе с расцветом, как ты там пышно произнесла, нашей цивилизации у нас были и труд, и творчество, и ответственность, и совесть, и дисциплина… А в настоящем у нас был прав самый бесчестный, самый тщеславный, самый… виновный. И теперь мы наказаны. Считаю, что если человечество исчезнет, как пыль с лица земли, это будет справедливо. У нас нет будущего. Следующая хоть сколько-нибудь целенаправленная атака габбро нас уничтожит.

— Я не верю, что это конец, — словно не слыша его, повторила Вероника. — Не верю, что это все. Должно быть еще что-то…

В этот момент у Вероники возникло неприятное ощущение рассеянности и головокружения; она опустила голову и тяжело привалилась к покатой стенке броневика — первые признаки приближения габбро всегда захватывали человека исподволь, незаметно; однако опыт заставил Веронику мгновенно собраться и насторожиться. Она прижала руку к лицу и поняла, что из носа потекла кровь.

— Габбро, — ответил Ладшев на ее невысказанную мысль, и в следующее мгновение по лагерю прокатился вой сирены.

— Внимание! Тревога! — послышался из громкоговорителя глуховатый бесстрастный голос Остапенко, сменившего Багрова в фургоне связи. — Всем срочно занять места в машинах и покинуть зону нападения.

Все бросились врассыпную, мгновенно забыв про разговор.

Порядок действий на случай нападения был расписан четко и многократно отработан всеми обитателями лагеря в ходе учебных тренировок и предыдущих атак габбро. Принцип состоял в том, чтобы под прикрытием огня дежурных артиллеристов в кратчайшие сроки загрузиться в броневики — во избежание давки каждый обитатель лагеря был закреплен за строго определенной машиной, за которой на случай каких-либо проблем следовал грузовик-дублер — и опять же не прекращая огня покинуть зону нападения, рассредоточившись по территории на максимальном удалении друг от друга, поскольку опыт показывал, что мелким целям габбро предпочитают скопления наибольшего числа людей.

На практике же незамысловатые инструкции превращались в непредсказуемую и смертельно опасную полосу препятствий, поскольку габбро атаковали с невозможной для человека скоростью и необъяснимой прозорливостью. Вероника не успела обогнуть броневик, как громкоговоритель бесстрастно объявил:

— Пошел сигнал из-под земли! Рулите осторожнее, сейчас начнет трясти.

Кто-то бросил ей автомат, кто-то метнулся мимо, Комендаров рванул дверцу машины, и в этот момент жуткий подземный толчок свалил Веронику с ног, а над головой ослепительной цветной вспышкой развернулось четвертое измерение. Стало светло, как днем, и вместо пустынной степи, присыпанной мокрым мартовским снегом, старателей обступили самые неожиданные и поразительные видения. Вероника впилась взглядом в землю, стараясь абстрагироваться от миражей; в ушах сразу зашумело, нарушилась координация движений, но мираж потянулся прочь, вновь уступая место вечернему полумраку реального мира. Беспорядочно поползли лучи фар от разъезжавшихся по сторонам машин, послышалась ругань, крики и стрельба. Подняв голову, Вероника увидела, как броневик медленно оседает в разлом земли, и застонала. Затем она скорее почувствовала, чем заметила пикирующую на нее тварь, машинально откатилась в сторону, вскочила на ноги и бросилась к запасному грузовику. В свете прорезавших темноту прожекторов черный силуэт установленного на машине пулемета развернулся в ее сторону, и грохот длинной очереди смешался со скрежетом каменных крыльев у нее над головой. На Веронику посыпались каменные осколки. Охнув, девушка пригнулась, но в следующее мгновение выросшая прямо перед ней тварь цепко схватила ее в охапку. Девушка хотела оттолкнуть ее, но у габбро была неумолимая хватка. Вероника закричала, пытаясь увернуться от раскрывшихся челюстей.

Внезапно раздался какой-то новый звук, похожий на отдаленный холодный звон, и мелькнула белая вспышка. Габбро неожиданно отпустила Веронику. Девушка свалилась на землю, поднялась и, не раздумывая, бросилась прочь. Впереди послышался шелест каменных крыльев, Вероника дала по приближавшемуся неясному силуэту автоматную очередь, но вынырнувшая сбоку вторая тварь полоснула ее клешней по бедру и швырнула на землю. Изо всех сил пнув тварь здоровой ногой, Вероника нажала на спусковой крючок. Габбро отшатнулась. Неловко поднявшись, Вероника пробежала несколько шагов, увернулась от клацнувшей над головой клешни, и в глаза ей брызнул свет фар.

— Беса, давай сюда! — услышала она голос Ладшева, рядом взвизгнули тормоза, и, расстреляв еще одну тварь, Вероника подбежала к протянутым из кузова рукам. Где-то в высоте снова прошелестел музыкальный звон, и за бортом грузовика, мелькнув в серебристых бликах, рухнула каменная тварь. Ладшев втащил девушку в машину.

— Что происходит? — прохрипела она.

— Не знаю, — коротко ответил он и перегнулся через борт грузовика: — Поехали!

Машина тронулась с места, но в следующий момент раздался звон лобового стекла, и грузовик резко остановился; набившиеся в кузов люди попадали на пол. Спикировавшая на кабину водителя габбро размахнулась клешней.

— Вот черт! — процедил Ладшев и поднял автомат, хотя было ясно, что выстрелить он не успеет.

На этот раз Вероника отчетливо увидела, как яркая белая вспышка разделилась на несколько серебристых стрел, веером рассеявшихся вокруг габбро и пропавших в пустоте; в следующее мгновение тварь без видимых причин развалилась на куски.

— Поверить не могу… — прошептала Вероника.

Ладшев огляделся по сторонам. Четвертое измерение исчезло, вместо ярких миражей к свету фар примешивались холодные прозрачные сполохи, а к стрекоту каменных крыльев и грохоту выстрелов добавился какой-то неясный гул и ненавязчивый мелодичный звон. У Ладшева мелькнула мысль, что надо прекратить стрельбу, когда послышался крик Комендарова:

— Не стрелять! Не стрелять!!

— Прекратить огонь! — рявкнул в свою очередь Ладшев.

К этому моменту все уже заметили, что происходит нечто необычное. Как только стрельба вразнобой смолкла и частично разъехавшиеся машины нерешительно замерли, стало видно, что по лагерю, как северное сияние, бегут длинные ленты прозрачного света; мимо старателей то и дело прокатывались причудливые шумы и словно бы отдаленные голоса, а вокруг стоянки, то приближаясь, то удаляясь, блуждал вполне обыденный рев мотоциклетного двигателя.

Вероника и Ладшев переглянулись.

— Кто-то гасит их снаружи, — прошептал Ладшев, и словно в ответ на его слова невидимый мотоцикл внезапно развернулся в сторону лагеря, перелетел через два оказавшихся на его пути броневика и приземлился среди машин, заложив крутой вираж. На мотоцикле сидела молодая девушка с волнистыми пепельными волосами длиной до колен, в кожаных сапогах до бедер и с излучавшим нестерпимо яркий свет громоздким каменным арбалетом в руке.

— Не стрелять, не орать, не глазеть, не метаться! — звонко крикнула она. — Всем оставаться на своих местах! — с этими словами она крутанула зажигание и заложила между фургонами замысловатую петлю, стреляя при этом, казалось, одновременно во все стороны. Белые стрелы разлетались в темноте снопами, как искры; старатели застыли — не столько из-за предупреждения, сколько от растерянности. Девушка принялась гонять по лагерю, повсюду, как молнии, посыпались яркие вспышки, атмосфера наполнилась неясным перезвоном и гулом, и одна за другой начали распадаться каменные фигуры габбро, казавшиеся до этого неуловимыми смертоносными тенями. Требование сохранять неподвижность оказалось неслучайным: нередко таинственное оружие уничтожало тварей буквально на расстоянии дыхания от жертв, но возникавшие из пустоты гулкие протуберанцы аккуратно огибали людей, поражая только габбро. Никто не успел опомниться, как сражение было закончено; нападение прекратилось так же внезапно, как началось.

— Так, не стоим, не стоим, как столбы! — деловито крикнула незнакомка, складывая арбалет, и Вероника с содроганием заметила, что некоторые части каменной конструкции были буквально привинчены к руке девушке иглами, проходившими прямо сквозь плоть. — Ну-ка, живенько, пробежались по лагерю и добили тварей! Быстро, быстро!! Внутренности давим ногами, бошки берем за волосы и тащим сюда — не бойтесь, они уже не кусаются!! — девушка согнулась пополам от смеха, словно придумала невероятно остроумную шутку, а потом без перехода требовательно захлопала в ладоши, чтобы задать темп: — Быстро! Быстро!

Вероника, в растерянности спускаясь с грузовика вслед за Ладшевым, с ужасом убедилась, что "внутренности" габбро в самом деле представляли собой еще шевелившиеся окровавленные фигурки, отдаленно напоминавшие карликовые человеческие. Незнакомка, подавая пример, принялась яростно топтать их ногами, обутыми в длинные и, как показалось Веронике, обитые каменными пластинами сапоги с высокими тяжелыми каблуками. Фигурки извивались и верещали так пронзительно, что у Вероники заложило уши. Заметив нерешительность старателей, незнакомка в бешенстве обвела толпу арбалетом, выбросившим сноп ослепительных лучей, и крикнула:

— Кому жалко, те сейчас лягут рядом! — после чего все торопливо и бестолково бросились добивать останки габбро.

— Бошки отрываем и собираем в кучу, не спать, не спать! — нетерпеливо командовала девушка.

Старатели собрали головы убитых тварей в центре лагеря. Девушка пересчитала трофеи и некоторое время что-то деловито записывала сверкавшей электрическим светом каменной ручкой на округлой табличке размером с ладонь, переливавшейся звонкими сполохами разного цвета. Наконец, как будто удовлетворенная расчетами, она молча кивнула и убрала табличку в карман короткой полотняной куртки. После чего подняла голову, обвела старателей таким взглядом, словно впервые увидела их, встала в театральную позу, уперев кулак в бок и отставив в сторону ногу, и спросила:

— Ребят, а вы кто такие?..

Старатели изумленно переглянулись, но нетерпеливый тон предполагал немедленный ответ.

— Мы… — Ладшев неопределенно махнул рукой и впервые осознал, что дать себе характеристику, не прибегая к общеупотребительным шаблонам, известным только людям, которые на тебя похожи, довольно затруднительно. — Мы переезжаем с места на место. Чтобы избежать нападений… и помогать остальным… по возможности, — добавил он, припомнив обстоятельства появления девушки в лагере.

Девушка слушала, с любопытством приподняв белесые брови, словно ожидала продолжения, но Ладшев замолчал, и она разочарованно покивала головой.

— А ты? — нашелся Ладшев в ответ на этот слегка презрительный жест.

Девушка осталась невозмутимой.

— Я — самая совершенная, — уверенно отчиталась она. — У меня есть оружие против паразитарного камня, и я уничтожу Матку.

Старатели промолчали. Теперь, при более внимательном знакомстве, поразительное отличие гостьи от остальных людей становилось все заметнее. По временам глаза девушки словно отбрасывали белые отблески, как фары. Ее речь звучала непривычно: она сильно растягивала гласные, а к согласным добавляла лишние шипящие и свистящие фонемы, и в целом ее голос иногда превращался в нечленораздельный шум, а неопределенные, монотонные интонации оставляли впечатление, что она чего-то недоговаривает. Выражалась незнакомка так экзотично, что трудно было поддерживать разговор; впрочем, казалось, она не нуждалась в диалоге. Небрежно облокотившись на руль мотоцикла, она окинула взглядом лагерь.

— Да, невесело живете… — задумчиво оценила она. — Как цыганский табор прямо. Кстати, переезды от имаго практически не спасают… А оружие у вас совершенно идиотское. Вы здесь столько шума подняли… Хотя, впрочем, именно это вас и спасло: если бы я не услышала, отошли бы вы сейчас уже в область преданий… которые, правда, некому было бы рассказывать! — добавила девушка и снова расхохоталась, согнувшись пополам.

Возразить было нечего, и старатели промолчали. Внезапно девушка решительно взялась за руль и покатила мотоцикл прочь. Стало ясно, что она собирается уезжать.

— Подожди… — растерялся Ладшев. — А… куда ты направляешься?..

— Ты считаешь, что мне некуда пойти? — удивленно бросила девушка через плечо.

— Но ты можешь остаться с нами!

Девушка даже не обернулась.

— Если ты уйдешь, мы все снова окажемся в смертельной опасности!

— Это точно! — охотно согласилась незнакомка, усаживаясь на мотоцикл.

— И ты спасла нас только затем, чтобы снова бросить на произвол судьбы?! — в отчаянии вмешалась Вероника.

Девушка повернула в ее сторону лицо.

— Я не спасала вас, — пояснила она с оттенком недоумения в голосе, словно приходилось обсуждать очевидные вещи. — Я испытывала оружие.

— Но ты можешь и нас научить пользоваться этим оружием! — снова вступил Ладшев.

Незнакомка посмотрела на него так, словно он предлагал запустить в плавание наковальню.

— Нет, — коротко обронила она.

— Почему? — потребовала объяснений Вероника.

— Потому что вы — герчеяуре, — отозвалась девушка. — Созданные из пыли. Вы все здесь умрете.

На этот аргумент комментариев не нашлось, и девушка, посчитав тему исчерпанной, невозмутимо повернула ключ в замке зажигания.

— Но разве мы не можем измениться? — нашелся Ладшев; он даже сделал из толпы шаг навстречу девушке, и хотя он ни слова не понял из ее предыдущего заявления, его возражение оказалось удачным: подобная мысль незнакомке в голову явно не приходила. Подняв голову, она некоторое время задумчиво рассматривала толпу, а потом признала:

— Понятия не имею.

— Надо проверить, — Ладшев решительно развил успех. — Мы хотим измениться… и научиться сражаться против габбро. А если у нас получится, мы станем твоими помощниками!

Девушка с сомнением покачала головой. Боевые качества старателей явно не вызывали у нее энтузиазма.

— Пожалуйста, — взмолилась Вероника. — Дай нам шанс.

— Почему вы двое говорите за всех? — подозрительно прищурилась девушка.

Остальные старатели зашевелились и вразнобой забормотали, что не возражают. Неуверенная разноголосица вызвала у девушки еще больше сомнений, и она, поморщившись, отрицательно покачала головой.

— Ты права! — неожиданно заявил Ладшев и сделал еще один шаг навстречу незнакомке. — Нам всем нужно договориться. Нам нужно немного времени. Ведь ты можешь остаться здесь до утра? Если мы, я и Вероника, — он указал на Бесдальнову, — просим об этом? А мы тем временем посовещаемся. И завтра, возможно, придем к соглашению. — Он взглянул в недоверчивое лицо девушки и добавил: — Пожалуйста.

Как он успел заметить, искренние просьбы не проходили мимо внимания незнакомки и действовали едва ли не лучше логических доводов. Так произошло и на этот раз: поразмыслив, девушка неопределенно повела плечом и выключила двигатель.

— Хорошо, — сказала она, слезла с мотоцикла и покатила его обратно в лагерь. У нее явно не в обычае было затягивать с принятием решений. — Только думайте быстрее. — Она по-хозяйски огляделась. — Надо бы аппарат заправить и под навес загнать. Душ-то у вас тут есть?..

Ладшев растерялся.

— Что-нибудь придумаем, — вызвалась Вероника.

Комендаров молча взял из рук девушки мотоцикл и покатил его в сторону.

— Послушай, а… как тебя зовут? — окликнул незнакомку Себринг.

— Меня?.. — рассеянно отозвалась девушка, оглянувшись через плечо. — Беля.

Всю ночь на импровизированных площадках между вновь съехавшихся машин горели костры, лилось вино, жарились хлебцы и мясо и гудели голоса. Единственным, кто подобно Беле невозмутимо отправился спать, был Тихон. Остальные праздновали спасение, делились впечатлениями о произошедшем и спорили о будущем.

— …Вы видели, как она их перебила, просто на куски разнесла?..

— И ведь не было никаких ударов, все исчезало куда-то… Вот тебе и безопасность бесконтактного поединка…

— …Я смотрю — оно прямо у тебя за спиной, и тут вдруг…

— Но у нее глаза как будто тоже такими отблесками переливаются… и говорит она с каким-то не то что акцентом… а шипение какое-то в слова добавляет, или мне показалось?

— Может, она просто сумасшедшая какая-то…

— Я лично сомневаюсь, не сошел ли я сам с ума, и может, вы мне все теперь кажетесь?

Разговор в кругу лидеров был более предметным.

— Почему мы должны ей верить? — настаивал Комендаров.

— Потому, что она знает, что говорит, а мы не знаем, что и думать, — возражал Ладшев. — Потому, что она может защитить себя от габбро, а мы — нет.

— Вы обратили внимание на ее фразу о том, что она собирается "уничтожить Матку"? — вмешался Себринг. — Вероятно, она говорила о так называемой "теории Матки" — якобы по аналогии с роем общественных насекомых где-то есть главная тварь, которая управляет остальными. Вообще у меня сложилось впечатление, что она лучше нас осведомлена о габбро.

— Только ее речь звучит, как бред. Возможно, мы нуждаемся в ее технологиях, но усваивать ее образ мыслей попросту опасно.

— Ты действительно думаешь, что одно будет работать без другого?

— Независимо от ее мнения существует бесспорный факт, — задумчиво сказала Вероника: — источник зла — в нас самих. У нас остались только потерявшие смысл привычки, которые мы стараемся сохранить вместо того, чтобы начать новую жизнь. Нам необходимо измениться.

— Если бы не она, нас здесь бы уже не было. И если она уйдет, нас скоро здесь не станет, — заметил Ростопчин.

— Наше спасение для нее — случайный эпизод, побочный эффект тренировки…

— Она дает нам надежду, а мы продолжаем сомневаться. По-моему, нам следовало бы отдать долг гостеприимства и благодарности.

— Да вы с ума сошли? — удивился Комендаров. — Вы ее слышали? Достаточно одной, пусть даже самой маленькой уступки, достаточно только согласиться с ее присутствием, и она всех здесь построит так, что света белого не взвидишь!

— Что ж, дельный инструктаж нам не помешает, — пожал плечами Ладшев.

— Если нас не будет учить Беля, нас будет учить Матка, — жестко добавила Вероника.

Все переглянулись и рассмеялись.

— Беса, ты тоже начинаешь верить в Матку?

— Вот оно, пагубное влияние пропаганды боем, — смеясь, развел руками Комендаров.

— Ладно, все, — Ладшев поднялся и взглянул на часы. — Уже так поздно, что даже рано.

— Да, заговорились…

— Предлагаю объявить остальным, что мы переходим в подчинение к Беле, и все, кто захочет, пусть присоединяются, а остальные пусть рассчитывают только на себя. Мы должны сформировать реальную силу, способную сражаться против габбро…

— …и уничтожить Матку! — вразнобой хором подытожили старатели.

После пережитого стресса, празднеств и бурных дискуссий обитатели базы легли спать под утро, рассчитывая недолго вздремнуть, но отключились до полудня, а когда наконец начали вылезать из фургонов, выяснилось, что Бели в лагере нет. После некоторого переполоха, обнаружившего, что многие безотчетно связали со странной незнакомкой гораздо больше надежд, чем им самим казалось, старатели убедились, что в лагере остался Белин мотоцикл, принялись готовить завтрак и ждать хозяйку транспортного средства. Действительно, некоторое время спустя высокая, тонкая фигура в ореоле длинных серебристых кудрей показалась на одном из пригорков. Лагерь шумно поприветствовал ее издалека, и она в ответ помахала рукой.

Свое отсутствие Беля объяснила тем, что гуляла. На приглашение перекусить охотно взяла кусок кроличьей лапки. Теперь, в мирной обстановке, при свете дня, она уже не казалась такой неприветливой и чуждой. У некоторых старателей ее поведение вызывало смутные ассоциации с беспризорным, замкнутым, невоспитанным и наивным подростком. На вид, несмотря на высокий рост, Беле нельзя было дать больше пятнадцати-шестнадцати лет. Необычные пропорции воздушной, стройной фигуры, неестественно длинные руки и ноги, изящные, крупные кисти рук с гибкими пальцами сообщали ее облику своеобразную угловатость и незавершенность. Неправдоподобно большие глаза, прозрачно-серые, если в них не мелькал слепящий белый свет, казались многоугольными, как на средневековых витражах. В неправильных чертах овального лица с полными бледными губами часто мелькало задумчивое, мечтательное и страдальческое выражение. Незатейливые манеры девушки, неброская одежда — потертая кожаная юбка, темная майка, короткая спортивная куртка — дополняли впечатление беззащитности и простодушия подростка. Однако при попытке порасспросить ее о ее собственной жизни Беля немедленно перешла на деловой тон:

— Вы мне скажите сначала, что вы решили? Одни остаетесь или уходите со мной?

Старатели заворчали. Мысль расстаться с Белей казалась теперь нелепой.

— Мы согласны поехать, но… — растерянно произнес голос из толпы, — непонятно, от нас-то что требуется?

— Да, то есть какие условия?.. — прошелестел говор.

Беля пожала плечами, рассеянно дожевывая лапку.

— Ну… работа для вас определенно найдется… И вы ее сделаете… или не сделаете…

— А что за работа? — раздались смущенные голоса.

Беля поднялась, отряхнула руки и вместо ответа поинтересовалась:

— Вас сколько?

— Человек двести… — прошелестело в толпе.

Беля кивнула.

— Ну, собирайтесь. А оружие здесь оставить.

На этот раз в толпе зашелестело громче.

— Как, оружие бросить?..

— Кто не может прожить без пулемета, остается здесь, — отрезала Беля. — Остальные грузятся в машины со жратвой и экскурсионные автобусы. Танки, БТРы, гранаты, автоматы оставить здесь. Шмонать не стану, но если впоследствии увижу у кого-нибудь огнестрельное оружие, из него же на месте и убью, — пообещала Беля, и все сразу ей поверили. — Через полчаса я уезжаю. К этому моменту желающие присоединиться должны подготовиться, и учтите, герчеяуре… — тут Беля обвела толпу внимательным взглядом: — Иногда умереть легче, чем остаться жить. Спасение — это испытание.

Путешествие оказалось довольно долгим, хотя происходило на оглушительной скорости. Беля стрелой мчалась по ей одной понятному маршруту, петляя среди железобетонных развалин и проржавевших корпусов машин на засыпанных мусором опустошенных улицах, выныривая на трассы и вновь съезжая на размытые дороги через поля и, казалось, вовсе не заботилась о том, успевает ли кто-либо из ее спутников повторять ее рискованные виражи. Между тем старатели, к своему немалому удивлению, добрались вместе с Белей до пункта назначения в полном составе — возможно, именно потому, что неотрывно следили за дорогой, переживали о сохранении скорости и лишь смутно осознавали, что за время вторжения габбро они никогда не пересекали обширные пространства страны, превратившейся в смертельную ловушку, так решительно и открыто. Беля же вела мотоцикл так уверенно, словно не сомневалась, что остальные следуют за ней, и очевидно было, насколько привычным способом передвижения казались ей подобные гонки сквозь кишащую монстрами вымершую землю.

Под вечер колонна выехала на замысловатый серпантин. Когда горная дорога стала казаться старателям бесконечной и у всех заложило уши от разреженной атмосферы, Беля впервые продемонстрировала, что еще помнит о своих незадачливых спутниках. Подняв руку в знак того, что скоро будет остановка, Беля указала на небольшую парковку у подножия очередной горы, на которой среди леса виднелось несколько полуразрушенных хозяйственных построек.

— Быстро, быстро! — немедленно раздался окрик, едва машины остановились. — Выгружаемся, и даю вам десять минут перерыва… чайку тяпните, чтоб в голове прояснилось, или кому там что еще… Через десять минут всем собраться… да вот хоть на этой дороге — чего там, движения на ней теперь нет, все, кто мог приехать, уже приехали… Ну, словом, располагаемся здесь стройными рядами, я вас буду инструктировать, — заключила Беля.

Перерыв, конечно, затянулся против указанного срока — ошарашенные и усталые старатели частью разбрелись среди машин, разминая затекшие мышцы, частью сгрудились вокруг кузова с припасами, последовав совету Бели насчет чая "и кому там что еще". Но минут через двадцать старатели начали подтягиваться на дорогу, по парапету вдоль которой прогуливалась терпеливо поджидавшая их Беля.

— Ну что, все собрались? — девушка бегло оглядела слушателей. — Просьба сосредоточиться — это будет ваше последнее усилие на сегодня… — Беля выдержала многозначительную паузу.

Старатели примолкли.

— Итак, герчеяуре, — начала Беля, важно прохаживаясь из стороны в сторону, — как вы все прекрасно знаете, мы сейчас находимся в состоянии войны. Что такое война? — Беля взглянула на старателей, выдержав риторическую паузу, и ответила сама себе: — Война — это осуществление собственной жизни посредством уничтожения противника. Какое здесь ключевое слово? — на этот раз было ясно, что вопрос подразумевает ответ.

— Жизнь, — серьезно сказал Ладшев.

— Правильно, — согласилась Беля. — Собственная жизнь. Это означает, что разрушение не должно быть самоцелью. Война — это всего лишь специфическая форма созидательной деятельности. И главное для нас — последовательно и настойчиво претворять в жизнь собственные планы и принципы, а уж будет при этом уничтожен противник или нет — вопрос чисто технический, второстепенный. — Беля уселась на корточки и обвела слушателей внимательным взглядом. — Здесь возникает следующая проблема. А есть ли у кого-нибудь из присутствующих какие-нибудь планы, не говоря уже о принципах? Есть ли у кого-нибудь хоть сколько-нибудь конкретное представление о смысле жизни, хоть самая скромная цель? — Беля выдержала паузу. — Это вопросы для самостоятельной проработки, сейчас на них отвечать не нужно, — пояснила она. — Сейчас на них отвечу я: нет, среди вас такого человека нет. Вы все — несуразное сборище стопроцентных придурков, разбазаривших свою жизнь, как попрыгунья-стрекоза, и навлекших на свою цивилизацию смертельную опасность — свою вину в появлении которой вы даже не осознаете. Поэтому теперь цели в вашей никчемной жизни буду выбирать я. И наша первая жизненно важная цель… — Беля поднялась во весь рост и торжественным жестом указала на видневшуюся в отдаленном горном ущелье обширную долину, — построить город вон на том земельном участке.

Беля спрыгнула с парапета и уверенно проследовала сквозь ряды старателей.

— Дальше пойдем пешком, подробности на месте, — бросила она.

Старатели оглядывались то на каменистое ущелье, то друг на друга со смешанными чувствами недоумения и ярости. Несмотря на какую-то трудноуловимую логику рассуждений Бели и ее фантастическую практическую хватку, она все же казалась настолько чуждым окружающей реальности существом, что сомнение, в здравом ли она рассудке, настойчиво преследовало каждого из старателей и было бы уже, вероятно, высказано вслух, если бы непредсказуемость и самоуверенность девушки не заставляли опасаться немедленной и к тому же какой-нибудь технически вычурной расправы.

— Быстро! Быстро!! — послышался окрик; Беля обернулась на ходу. — Что встали? Предупреждаю: скоро стемнеет, и вам станет еще труднее!

Старатели, помявшись, бросились догонять Белю.

Крутой спуск сквозь горный лес вконец измотал даже тех, кто сравнительно стойко перенес переезд. Когда к полуночи старатели спустились на дно ущелья, многие, не дожидаясь приглашения, молча сели в траву.

— Здесь мы будем жить! — радостно объявила Беля, заставив некоторых лишний раз лениво окинуть взглядом сырые камни. Беля, в свою очередь, тоже огляделась. — Для начала надо бы поставить какую-никакую хату… — Беля небрежно указала на громоздившиеся в высоте базальтовые глыбы. — Как видите, место подходящее, стройматериалы под рукой. Обтесывайте-ка вот этот кусок и тащите его на тот склон!

Старатели недоуменно подняли головы.

— Что вы застыли? — удивилась Беля. — Порода — в самый раз¸ только распилить!

— Как мы можем обрабатывать обломок скалы? — осторожно заметил кто-то из старателей. — Он весит несколько тонн!

— Ну и какое это имеет значение, если мы убавим притяжение до невесомости? — пожала плечами Беля. — То есть вы что — не умеете этого делать?.. — недоверчиво уточнила она.

Старатели грустно покачали головами. Беля задумалась.

— Ну, тогда давайте хотя бы синтезируем пару генераторов электроэнергии, — предложила она. — Полезная штука: свет, тепло, мультяшки разные… — пояснила она, хотя с ней никто не спорил. Не слыша возражений, Беля распорядилась:

— Я ограню кварц, как надо, — здесь есть жила, а вы пока вытащите из земли пару искусственных молний… это вам доступно? — встревожено осведомилась она.

Старатели только разводили руками. Беля смотрела на них с недоумением, словно надеялась, что все происходящее — только шутка. Старатели, в свою очередь, начали осторожно обдумывать планы избавления от полоумной спасительницы.

— Хм… — протянула наконец Беля и задумалась на этот раз на значительно более долгое время. — Но, по крайней мере, вы заметили, что здесь довольно холодно? — вкрадчиво начала она.

Старатели, услышав бесспорно адекватное замечание, дружно закивали.

— В таком случае вы понимаете, что для улучшения местного климата и увеличения плодородия почвы совершенно необходимо вызвать сюда как минимум два-три горячих источника? — терпеливо продолжила Беля голосом психиатра, беседующего с безнадежным больным.

— Это было бы здорово, но мы не умеем вызывать источники, — мягко отозвался кто-то из толпы.

Беля молча закатила глаза; она явно недоумевала, как старателям вообще удалось выжить до сих пор. Некоторое время она мрачно прохаживалась туда-сюда, а потом решительно заявила:

— Ну ладно. Я покажу вам, к чему следует стремиться. Я построю себе хибарку вон там, на утесе. Как вы понимаете, сама-то я не намерена разделять с вами все прелести первобытной безыскусственности… А вам, для начала, назначим времянку. Я подскажу, что делать, — великодушно добавила она, очевидно не рассчитывая больше на сообразительность подопечных.

Последующие события заставили старателей забыть обо всех превратностях прошедшего дня, обо всех опасностях будущего и обо всех сомнениях относительно Бели.

Сосредоточенно умолкнув, Беля прошлась по долине, а затем сделала несколько широких движений, напоминавших танцевальный этюд; через некоторое время старатели поняли, что между ее жестами и скалой, на которую Беля даже не смотрела, появилась необъяснимая связь. В воздухе замелькали прозрачные блики, послышался пронзительный скрежет, посыпалась каменная пыль, и в глыбе на высоте двадцатого этажа появились прорези, словно кто-то распиливал гору изнутри. Раздался отдаленный гул, поднимавшийся, казалось, из самой толщи земли, от утеса отделился кусок породы размером с небольшой дом и по воздуху поплыл над долиной. Беля посадила его на живописном крутом склоне и пошевелила пальцами, словно подзывая кого-то к себе; порода внутри кубической глыбы стала крошиться и рассыпаться по сторонам, оставляя пустые прорези для окон, дверные проемы, коридоры и комнаты.

— Стекла я себе потом поставлю, зеркальные, — небрежно махнула рукой Беля и ограничилась тем, что выбила в скале головокружительно высокую лестницу, каскадом сбегавшую от крыльца к долине. — Добывать более ценные материалы вместо того, чтобы хвататься за первый попавшийся невзрачный, хоть и прочный камень, я вас тоже научу позднее, — добавила она и внезапно, резко развернувшись, ударила ногой в отвесную скалу за ее спиной. Камень треснул, выпало несколько осколков, и вдруг блеснули и брызнули широкие светлые струи воды.

— Это питьевая, — прокомментировала Беля.

Потом она топнула сапогом в землю и отошла на несколько шагов, словно наощупь поводя руками по сторонам. Обширная овальная площадка с ровными краями начала оседать и разламываться. Каменные осколки рассыпались по сторонам, и образовалась округлая гладкая чаша, в которую стекала вода из источника.

— Это купаться, — пояснила Беля.

Глядя прямо перед собой, она протянула руку над бассейном, и в воде заплясали радужные блики. На гладких каменных стенках появился рельеф из больших рыб и волнистых водорослей.

— Это для красоты, — сообщила Беля. — А подсветку я вам делать не буду. Научитесь — сами сделаете, — резюмировала она, встряхнула рукой и устало повернулась к старателям.

— Объяснять, как создается генератор электричества, сейчас бессмысленно, — официальным тоном заявила она, — понимание этого процесса требует значительных познаний в области химии, минералогии и… ээээ… биологии, ну, этого вам и подавно не уразуметь… В общем, для поверхностного ознакомления я сейчас просто продемонстрирую вам готовый генератор, который у меня на старой хате заныкан.

С этими словами Беля щелкнула пальцами, и в воздухе появился ослепительно сверкающий кристалл размером не больше пуговицы, разбрасывающий вокруг себя шипящие молнии и яркие снопы искр. Старатели отшатнулись. Беля ухватила кристалл рукой, и между ее пальцев вспыхнули длинные лучи, рыжие и золотые.

Беля направила один из лучей в бассейн, и через несколько мгновений вода в достаточно объемной каменной чаше закипела. Беля вытянула руку и направила один из лучей на кубическую новостройку. Из окон дома во все стороны брызнул густой желтый свет, словно внутри начался пожар.

Беля снова повернулась к старателям, подняв камень над головой.

— Направление действия задается волей, — раздельно произнесла она. — Характер действия определяется воображением. — Обведя подавленных старателей внимательным взглядом, она, по всей видимости, решила, что на сегодня впечатлений хватит, подбросила искрящийся камушек в воздух, и он исчез.

Беля снисходительно склонила голову к плечу и встала в театральную позу, уперев кулак в бок и отставив в сторону ногу.

— Герчеяуре, — вздохнула она. — Вы осознаете бездну невежества, из которой вам предстоит выбираться?

— Не осознаем, — хмуро процедил кто-то.

Беля удовлетворенно улыбнулась.

— Для начала достаточно, — обронила она.

Первую ночь Беля милостиво позволила старателям провести в машинах, но потом решительно потребовала перехода на, по ее собственному выражению, "натуральное хозяйство". О продуктах и вещах, которые можно было достать на развалинах ушедшей в прошлое цивилизации, Беля велела забыть. Быт лагеря постепенно наладился в стиле первобытной общины с непременной долей своеобразного шаманизма в любом предприятии.

Охоту Беля не начинала без театрализованного представления с самой собой в роли животного. Она объясняла, что, отождествившись с предполагаемой добычей, можно выйти на связь с осознанием вида — "тотемом, для краткости" — и договориться с ним об изъятии нескольких конкретных существ без ущерба для общего равновесия. Старателей она заставляла притворяться охотниками, а выйдя из транса, в подробностях сообщала, по какому маршруту нужно пройти в лесу и какая в итоге получится добыча. Старатели поначалу воспринимали "поддельную охоту" как бессмысленный балаган, но предсказания Бели сбывались так точно, словно все действительно решалось заранее, а экспериментаторы, отправлявшиеся в лес самостоятельно, один раз заблудились, а другой раз вернулись ни с чем, объяснив, что вообще-то встретили лося, но тут вдруг подумали, что "если Беля права насчет равновесия, то у всех будут проблемы".

Беля убивала животных только самостоятельно, вызывая с помощью своих непостижимых пластических этюдов и загадочных каменных устройств энергетические аномалии. Она запретила старателям пользоваться даже самодельным оружием вроде луков со стрелами и силков, сообщив, что цель их участия в охоте — научиться настраиваться на состояние животного и брать его под мысленный контроль, без чего, по ее словам, "убийство из священнодействия превращается в преступление". Не решившись спорить относительно причудливой трактовки убийства как священнодействия, старатели лишь скромно указали, что не чувствуют никакого "состояния животного". Беля с досадой ответила, что "именно поэтому приходится каждый раз договариваться с тотемом отдельно".

Обучая старателей обработке шкур и вообще изменению свойств разных материалов, Беля демонстрировала химические опыты, комментируя их с помощью расплывчатых поэтических метафор, которые "объясняли характер" каждого реагента. Беля заставляла старателей "инструктировать" вещества, зачастую механически повторяя непонятные фразы, и, что бы там ни было, добивалась поразительных результатов: начинающие химики синтезировали прочную, как сталь, древесину необыкновенно благородного оттенка темного вина, инструменты, способные резать металл и камень, и несколько типов небьющегося стекла — гибкое, как кожа, из которого получалась удобная прочная обувь, пористое теплоизолирующее, зеркальное цветное, пропускавшее только избранные лучи солнечного спектра. Под конец Беля продемонстрировала несколько, с ее слов, неизвестных ушедшей науке летучих соединений, добавив, что "они частично разумны", и сообщила напоследок, что "интереснее всего работать с магмой подземных лавовых озер или во время извержения вулкана", но "это опасно для неопытных исследователей", потому что "можно повредиться умом". Кто-то из старателей стыдливо поинтересовался, правдивы ли в таком случае средневековые легенды о "философском камне" превращения свинца в золото. Беля беспечно махнула рукой и сказала, что научит их получать не только серебро, золото и платину, но и металл, который на земле не добывается — "похожий на золото, но с темно-розовым отливом; он полезнее, прочнее и к тому же самомоющийся".

Объясняя конструкцию системы резервуаров и стоков, Беля то и дело отвлекалась на астрономию, а для наглядности создала в центре базы трехмерную голографическую карту геомагнитных свойств планеты, призвав в случае затруднений сверяться с моделью. Карта действительно стала местной достопримечательностью; старатели, не задумываясь над красотами электромагнетизма, часами пытались понять, каким образом объемный интерактивный мираж воспроизводится за счет четырех висящих в воздухе маленьких вогнутых каменных экранов.

— Я слышал, один художник делал что-то такое, — неуверенно высказался однажды один из старателей. — Лет двадцать назад. Только я не помню его фамилию.

— Тасманов, — отозвалась какая-то из зрительниц и пояснила, перехватив удивленные взгляды: — У меня дочь училась на искусствоведа…

В качестве "времянок" старатели под руководством Бели свернули из шкур шатры наподобие индейских вигвамов. На склонах гор Беля велела обустроить сельскохозяйственные террасы, и в обработанную старателями почву посадили выведенные Белей семена, которые необычайно быстро проросли и превратились в россыпь экзотических плодов наподобие готовой сладкой картошки.

— Там много чего намешано, — рассеянно поясняла Беля, — это на самом деле молочный продукт… Вот я еще выведу чернику размером с тыкву! И летнюю белую рябину — в декоративных целях… Представляете, выходишь на улицу — и деревья как будто жемчугом обсыпаны…

Недоверие старателей к причудливым "дарам природы" Беля объясняла невежеством и предвзятостью:

— Бредовые у вас понятия о "природе" как о чем-то заданном раз и навсегда. Все в мире — открытый проект, все требует вмешательства и дальнейшего развития! Может, вы еще скажете, что сами совершенны в том виде, в каком родились?.. — Беля насмешливо качала головой. — Другое дело, что обновление должно обогащать, а не разрушать основу. Вы привыкли к определенным формам материи и не замечаете целого. Мои, как вам кажется, "выдумки" — это всего лишь новая конфигурация первичных элементов.

В самом деле, осваивая навязанные Белей нетипичные принципы примитивного жизнеобеспечения, старатели невольно задумывались о своей былой привычке жить в мире готовых вещей, совершенно не понимая их происхождения, внутренней сущности, перспектив развития, воспринимая все и всех с точки зрения личного сиюминутного пользования. Чувствовалось также, что изобретательность, проницательность и мастерство Бели в различных вопросах являлись следствием ее непостижимого для старателей парадоксального и цельного мировоззрения, проявлявшегося порой в оброненных мимоходом фразах, бесконечную чуждость которых осознанию обычного человека Беля даже не замечала.

— Звезды — это стены, — безмятежно рассуждала она.

— То есть как это?..

— Свет звезд — это стены, — удивленно повторяла Беля, — которые окружают душу человека. Чем дерзновеннее душа, тем выше стены. Тем дальше свет.

— Чем менее разумным кажется существо, тем большему можно у него научиться, — всерьез инструктировала она в другой раз.

И все же, несмотря на множество самых противоречивых сведений и впечатлений, полученных от Бели, наибольший интерес вызывали проблемы вооружения и защиты против габбро.

В первую же ночь Беля в порядке одолжения обеспечила безопасность старателей, сопроводив свои действия категоричной тирадой:

— Так и быть, герчеяуре, раз уж вы самоотверженно отказались от своих бестолковых вооружений, которые, правда, сильнее вредят и без того скудным остаткам вашей собственной цивилизации, чем противнику, я тоже не оставлю вас на съедение врагу, — Беля усмехнулась. — На ночь я организую по периметру защитный экран — кто за него не высунется, может быть уверен в сохранности своей персоны, но… — тут Беля нахмурилась и предостерегающе подняла палец, — если кто из вас, недоумки, только сунется к генераторам шумового фона, того — я заранее предупреждаю — попросту разорвет на куски! Дистантное оружие является смертельно опасным для непосвященных и само оберегает себя от недостойных рук, — неприязненно отчеканила она. — Не сметь даже думать о том, чтобы лезть в белый свет, — тихо пригрозила Беля напоследок и, развернувшись, скрылась в темноте.

Несмотря на крайнюю усталость и решительную отповедь, старатели принялись следить за ее манипуляциями самым пристальным образом, но ничего не разглядели и не поняли. Над стоянкой прокатился знакомый по недавнему поединку с габбро шелест и звон, только теперь, в спокойной обстановке, старатели заметили, что звуковые волны достаточно явственно ощущаются физически — как прикосновение, отзывающееся во всем теле. Некоторый дискомфорт причиняли периодически возникавшие в нечленораздельном шуме отзвуки отдаленных голосов, в которых каждому порой слышались как бы обращенные лично к нему, но непонятные слова и фразы. Над лагерем в пределах относительно четко очерченной зоны время от времени мелькали прозрачные белые блики.

В эффективности шумового экрана старатели убедились уже на следующее утро, когда в лучах рассвета заметили облепивший одну из ближайших горных вершин рой и тварей, без дела слонявшихся по окрестностям. Никогда прежде старателям не приходилось наблюдать гнездо габбро так близко: обычно, обнаружив скопление тварей, люди стремились скрыться как можно незаметнее и быстрее. Следить за копошением неотличимых друг от друга каменных теней оказалось довольно трудно, тем более что о логике непредсказуемых перемещений, периодического оцепенения на склонах гор, внезапных исчезновений в невидимых человеку расщелинах и пещерах, полетов смерчеобразными концентрическими кругами и единовременного, как по взмаху дирижерской палочки, обрушивания то на один, то на другой участок земли, оставалось только догадываться. Некоторые старатели пристально вглядывались в безобразные силуэты; другие украдкой бросали взгляды на ближайшие окрестности, в очередной раз пытаясь определить источник шумового фона; третьи сидели, задумчиво опустив голову и, по-видимому, сомневались в правильности решения променять надежные артиллерийские установки на взбалмошную Белю, так что никто не заметил, как на капоте одного из внедорожников появилась хрупкая длиннокудрая фигура, в свою очередь пристально и насмешливо наблюдавшая за старателями.

— Ну что, поздравляю всех с началом нового радостного трудового дня! — наконец подала голос Беля. — Как вам пейзаж? — она широким жестом указала примолкшим слушателям на гудящий рой. — Я так понимаю, жалоб на скучный вид из окна не будет?.. Могу сообщить, что на данный момент гнезда габбро в этой местности нет, но, вероятно, появится. По причинам геофизического, так сказать, характера Матка занимает и трансформирует земной ландшафт по определенной схеме, находящейся — расслабьтесь — настолько далеко за пределами вашего понимания, что открывает для имаго вполне реальную перспективу добиться совершенно осознанного и успешного управления орбитой вот этой вот планеты. — Для убедительности Беля спрыгнула на землю и несколько раз топнула ногой. — Наша цель — помешать этому, — резюмировала она, — сделав присутствие паразитарного камня физически невозможным — сначала в узловых точках пространства, а потом — во всех. Техника соответствующего воздействия основана на доступных человеку параметрах преобразования или… ээээ… рассогласования разнородных сигналов. В смысле, все, что вам, я подчеркиваю — не окружающим материальным объектам, а лично вам, доступно, должно быть целенаправленно, я подчеркиваю — целенаправленно, а не враздрызг, задействовано. Вот, например, сейчас я прошу всех спуститься в долину для получения ценных указаний по поводу предстоящих вам сельскохозяйственных работ, а чтобы помочь вам сосредоточиться… — Беля взмахнула рукой, как дирижер, снимающий ноту; шумовой фон вместе с мерцающими над стоянкой светлыми бликами растаял, как первая снежинка на асфальте, а вслед за ним исчезла, буквально растворившись в воздухе, фигура самой Бели, оказавшаяся не более чем голографическим миражом.

Старатели смутились. Многие снова стали оглядываться на раскачивающуюся массу роя неподалеку, но Ладшев интуитивно почувствовал, что чем больше внимания люди обращают на габбро, тем сильнее сами привлекают внимание тварей к себе, и машинально рявкнул:

— Не смотреть по сторонам! — оглядев бестолково топчущихся старателей, он добавил: — А ну отойти от машин! Давайте не будем усложнять, я и без того дорогу не помню… Держимся вместе, не разбредаться по лесу — не хватает еще заблудиться. Быстро, быстро!! — внезапно Ладшев поймал себя на мысли, что невольно воспроизводит манеру поведения Бели. С других концов стоянки послышались аналогичные распоряжения других добровольных руководителей, и люди потянулись под откос.

— Под ноги смотрите, — послышался чей-то голос, — больше пользы выйдет…

— Народ, только не надо ускоряться! — серьезно предложил кто-то. — По-моему, чем медленнее мы идем, тем быстрее придем.

Ладшев понял, что означает эта фраза: он и сам чувствовал опасное искушение броситься через лес сломя голову, а потому в свою очередь скомандовал:

— Продвигаемся спокойно.

— Стройными рядами, — повторил кто-то выражение Бели.

Где-то нервно засмеялись.

Хотя Вероника старалась сосредоточиться на дороге, присутствие габбро ощущалось. Краем внимания она улавливала время от времени возникавший стрекот каменных крыльев где-то над головой и понимала, что толпа старателей не осталась незамеченной, однако противопоставить атаке габбро все равно было нечего, а потому оставалось надеяться только на себя. Несколько раз в траве между деревьев как будто мелькнули приземистые насекомоподобные силуэты, но Вероника так твердо продолжала внушать себе, якобы находится в полной безопасности, что когда возле самой долины высокая черная фигура твари неожиданно вынырнула из-за дерева прямо ей навстречу, девушка, невольно вскрикнув, одновременно машинально толкнула габбро обеими руками в грудь и, не оглядываясь, прошла дальше. Остальные шли мимо твари, сосредоточенно глядя под ноги или прямо перед собой.

Между тем и в долине, помимо Бели, старателей поджидало достаточное количество тварей, отчасти пребывавших в неопределенной неподвижности, так что многие не сразу замечали их, отчасти бесцельно слонявшихся по местности. В атмосфере ощущались характерные перепады давления, отчего у некоторых полилась из носа кровь. Беля невозмутимо сделала приглашающий жест рукой, взобралась на кочку, схватила подвернувшуюся тварь и стиснула ее руками; по темной фигуре пробежали белые вспышки, послышался скрежет камня, Беля бросила неподвижное тело, как громоздкую куклу, и уселась на большой булыжник.

— Долго ходите, герчеяуре, — упрекнула она. — Никуда не торопитесь?

— Так дороги нет, а путь неблизкий, — невозмутимо возразили из толпы.

— Да, с направлением вы так и не определились… — двусмысленно обронила Беля. — Итак, в продолжение нашего разговора… С фантазиями о том, что я обеспечу вам безопасность, изолировав от габбро, можете попрощаться прямо сейчас, — посоветовала она. — Вместо припадочной борьбы с вымышленным противником от вас требуется осознать, что реальность, она отличается от того, что вы там себе представляете. В частности, то, что вы привыкли считать проблемой, препятствием, невыносимыми условиями — это и есть нормальная рабочая обстановка. А то, что у вас принято называть подвигом, героическим усилием — это самый обыкновенный режим любой человеческой деятельности. Аналогично, басни об исключительности, о какой-то там возвышенности и неприспособленности одаренного человека к бытовым задачам… Всесторонний талант и безусловная трудоспособность — это единственно правильный уровень функционирования человеческой личности, все остальное — фикция, подделка. Ну, а то, что вам кажется собственно нормой, благополучием, счастьем, то есть статичное соответствие заранее выбранному образцу… технически это осуществимо, но психологически… это ощущается несколько иначе, чем вы воображаете. Вот в данный момент те из ваших сородичей, кто заключен во внешний скелет из паразитарного камня, — Беля указала на ползающих неподалеку габбро, — находятся именно в упомянутом состоянии. Здесь не надо ничего доказывать, объяснять, просто осознайте это как факт. Так вот, вместо видимости полезной деятельности вы должны понять, что ваш единственный инструмент защиты и нападения — это ваша личность.

Беля поднялась с места и прошлась из стороны в сторону. Старатели, насколько получалось, пытались подражать ей в невозмутимости, но слушали невнимательно, украдкой следя за габбро. Некоторые не отрываясь смотрели на неподвижную фигуру мертвой твари.

— Все вы, герчеяуре, — вздохнула Беля, — детально подготовлены в плане саморекламы, но при этом понятия не имеете о самодисциплине. А между тем среди информационного мусора вашей псевдоинтеллектуальной цивилизации давно присутствует здравое соображение, что если субъект только подумал о том, чтобы согрешить, он уже согрешил. В вашем теперешнем положении это следует понимать буквально.

Как вы могли заметить, у имаго нет ни зрения, ни слуха. Однако это не значит, что они ничего кругом себя не замечают, напротив — вы до сих пор не в состоянии уразуметь, как им удается вас вычислять. Тут все просто. Как для вас очевиден вот этот мир вещей, так же для них очевиден ваш так называемый внутренний мир — они воспринимают вас в морально-психологическом плане. Но — хорошая новость — как для вас существует порог слышимости и невидимые лучи спектра, так же и в восприятии Матки попадаются мертвые зоны. Они определяются по обстоятельствам. Так вот, чтобы обеспечить свою безопасность и свое будущее, вы должны обрести полный контроль — не над своими там манерами в плане этикета, что считалось в вашей культуре едва ли не пределом совершенства, — а над всей своей личностью в принципе. Вы должны стать выше своего земного существования. Ваши мысли, чувства, интересы и ценности, которые кажутся вам священными и вечными, самые общие понятия о мире в целом, которые вы мните само собой разумеющимися, а также каждое слово, поступок и даже физический облик — короче, вся ваша бесценная жизнь должна быть не более чем инструментом, которым вы владеете настолько безупречно, что при необходимости в одно мгновение можете стать абсолютно другим человеком.

Чтобы добиться такого уровня цельности и внутренней дисциплины, требуется, понятно, комплекс условий, главное из которых — время. Но, с технической точки зрения, — тут Беля внезапно перешла на игривый тон, — ничто так не помогает, как смертельная опасность и кропотливый труд — чем я вас и гарантирую обеспечить в избытке! — Тут Беля остановилась, словно внезапно что-то вспомнив, а потом театрально всплеснула руками:

— Ой, совсем забыла вам сказать! Надо было из машин инструменты захватить… ну, лопаты там, грабли… вы чем землю обрабатывать собираетесь? И ножи, вам придется снимать со зверей шкуры… — Беля спрыгнула с кочки и побежала сквозь ряды старателей в сторону леса. — Ну, не стоим, не стоим! — обернулась она на ходу. — Несколько километров туда, несколько километров обратно… За час управимся, и за работу с чистой совестью! — Беля захлопала в ладоши, подгоняя неохотно ворочавшуюся толпу. — Кто последним до машин добежит, того убью… шутка! — Беля расхохоталась, а старатели бросились через лес по дороге, которая уже становилась привычной. — А ну быстро! Быстро!!

День прошел в первичном освоении предназначенного для поселения ландшафта — Беля заявила, что ночевать в машинах больше никому не позволит, а потому в интересах старателей "быть приспособляимее". На ночь Беля включила шумовой экран, презрительно пояснив, что если герчеяуре находятся в рассеянном состоянии, даже когда бодрствуют, не приходится надеяться, что они умеют владеть собой во сне. С причудливыми акустическими эффектами белого света старатели вскоре свыклись, а принцип его действия остался для всех загадкой, и даже самым самоуверенным сторонникам решительных действий пришлось отказаться от идеи вооруженной борьбы против каменной расы на неопределенно долгий срок.

Первое время хлопоты по поддержанию минимально приемлемого быта отнимали у старателей почти все силы. Тяжелый физический труд и придирки Бели по каждой мелочи, долгие опасные странствия в поисках нужного материала, будь то особая трава для отвара, который Беля именно сегодня решила готовить, или совершенно конкретная порода дерева для дощатого настила на полу облепивших дно долины шатров из шкур животных, к которым Беля "для красоты" велела подвешивать залитые в прозрачную смолу мертвые головы волков и лис и ожерелья из зубов и когтей, а прежде всего — ощущение беспомощности, ненадежности и неустойчивости собственных способностей, знаний и навыков, постоянная угроза жизни казались многим пыткой. Однажды, когда Беля в очередной раз бросила в огонь окрашенную, по ее мнению, в неправильный оттенок ткань, которую днем раньше велела старателям собственноручно соткать и обработать по изобретенной ею системе для пошива более прочной, немаркой и адаптирующейся к погоде одежды по выдуманному ею же фасону, Ладшев осмелился возразить ей — скорее из сострадания к остальным, чем из собственного нежелания работать, — что Беля просто капризничает, что люди устали от химических опытов, которых не понимают, и что незначительное отличие в цвете одежды не важно, можно было бы и вообще не красить, — чем привел Белю в бешенство.

— Не… важно?.. — повторила Беля, словно припоминая значение слова по словарю, а потом ударом ноги опрокинула котел с кипящим красителем, и едкая жидкость с шипением побежала по камням; люди отпрыгнули в разные стороны. — А что важно?! — заорала Беля. — Что в вашей никому не нужной жизни важно?.. — она обвела окружающих яростным взглядом, словно ожидая новых возражений, но высказываний не последовало. — Запомните, герчеяуре, — поостыв, процедила она, — все раз и навсегда: важно делать все хорошо и до конца. А если вы не в состоянии качественно упаковать свою персону в шмотку, то вы ни жить, ни умереть не способны как следует!

Постепенно хозяйственная рутина стала привычной, многие обязанности выполнялись мимоходом, машинально, появилось свободное время, и старатели начали понимать неочевидные результаты требований Бели. За время работы в долине все успели убедиться, что игнорировать присутствие габбро фактически невозможно. Невидимые изменения, которые производил паразитарный камень в атмосфере — разрежение кислорода, понижение давления, ультразвук — сами по себе разрушали человеческое здоровье, рассеивали внимание, вызывали утомление и головную боль; если же тварь приближалась, угнетающий эффект усиливался, и потому для людей появление габбро всегда казалось неожиданным и пугающим, как в кошмарном сне. Постепенно старатели заметили, что высокий уровень сосредоточенности и целеустремленности, к которому приучала их Беля, помогал отчасти блокировать влияние габбро, и начали догадываться об истинных причинах непредсказуемых требований и несмолкающих упреков, насмешек, угроз Бели, стремившейся, по-видимому, предотвратить таким образом панику, нервные срывы и безрассудные инициативы среди своих подопечных.

Исподволь усвоенное старателями состояние сосредоточенного внимания, всецелой погруженности в любое текущее действие, безусловное самообладание, требовавшее поначалу титанических усилий и казавшееся неестественным, стало со временем удобным и плодотворным. Работа из навязанного условия превратилась в очередной повод убедиться в своих силах, а некоторые, хоть это и казалось невозможным, даже научились предугадывать поручения Бели и выполнять их заранее.

Однако в свободное время, по вечерам, когда над долиной появлялся исполнительно наведенный Белей шумовой экран, старатели по обыкновению расслаблялись, бездельничали и предавались воспоминаниям об ушедшей цивилизации, благо необходимость в заботе о безопасности пропадала. На досуге каждый выбирал себе занятие по интересам, и старатели, прежде не видевшие друг друга в мирное время, теперь словно познакомились заново.

Тихон обнаружил оригинальный вариант свойственного многим детям желания завести собаку: нашел волчонка и выгуливал его по вечерам в лесу. Ладшев употребил полученные от Бели уроки столярно-плотнического мастерства на изготовление шахмат и, хотя прежде почти не общался с Комендаровым, любителей интеллектуального развлечения их оказалось только двое, так что они почти каждый вечер составляли друг другу молчаливую, но довольно яростную партию, причем Комендаров зачастую как-то неожиданно выигрывал. Себринг добился от Бели разрешения пригнать в долину фургон с медицинским оборудованием и, помимо обязанностей по обустройству лагеря, которые выполнял наравне с остальными, упорно продолжал медицинские изыскания, вскрытие убитых Белей тварей и изготовление лекарств. Он чаще других донимал Белю узкопрофессиональными расспросами, пытался претворить на практике ее рекомендации и вскоре придумал специальный массаж и несколько типов микстуры на основе ртути, снимавших судороги и спазмы, которые порой вызывали габбро. Однажды Беля, заглянув в его тетрадь с чертежами вычурных хирургических инструментов, с сомнением покачала головой:

— Напрасно тратишь время. До нейтрализации паразитарного камня такая операция все равно не поможет.

— Возможно. Но когда мы победим, лечение зараженных превратится в первоочередную проблему. Вот я и хочу подготовиться заранее, — серьезно возразил Себринг, чем заслужил уважительный взгляд и задумчивую паузу.

Ростопчина по вечерам никто не видел — все свободное время он проводил в молитвах у постели сестры, которую на руках перенес со стоянки машин в долину и для которой даже пытался вытребовать у Бели отдельный защитный экран, в ответ на что Беля только печально покачала головой:

— Ее не тронут. Она для них все равно, что своя.

Вероника же любила просто помечтать, глядя в небо; в такие минуты ей смутно представлялись какие-то истории, похожие на обрывки старых мультфильмов: то серебристая кувшинка на неизвестном болоте, то забытые на чердаке часы в виде дворца с фигурками, — и Вероника на досуге втайне записывала их, жалея, что потратила мирное время на поиск скандальных новостей для газеты вместо того, чтобы издать книжку детских сказок — для которой у нее, правда, прежде не было идей. Беля порой называла Веронику "девушкой с секретным ящиком письменного стола", подтверждая таким образом подозрения некоторых старателей по поводу своей способности читать мысли, но в то же время Веронике порой казалось, что Беля имеет в виду не литературные опыты. Однажды Вероника спросила ее, что значит это определение, но Беля только пожала плечами:

— Это не определение, это шутка. Определяйся сама…

Беля по обыкновению уходила на ночь в специально отстроенный в отдалении от общего поселения, высоко на утесе дом, то сверкавший огнями разноцветных стекол и неизвестных электрических приспособлений, то погружавшийся в непроницаемую темноту и прозванный старателями "сторожкой". Все уже свыклись с первоначально установленным распорядком и в очередной раз рассеянно разбрелись по экзотическим шатрам, когда шелестевший над долиной защитный экран внезапно исчез.

Поначалу все растерялись — тишина и ночь, набегавшие со всех сторон, показались непобедимой злонамеренной силой, и многие поневоле прислушались, пытаясь отследить стрекот каменных крыльев, — но потом сказались многочисленные тренировки по восстановлению самоконтроля, и старатели перешли к более деятельному настроению. В полумраке между шатрами замаячили силуэты, а вскоре раздались недовольные голоса:

— Это очередная проверка! Надо вести себя так, как будто ничего не происходит.

— Да она надеется, что нас всех сожрут. Она нас спасла случайно и случайно убьет.

— Я не удивлюсь, если она начнет испытывать свое оружие на нас, как и на габбро!

— Можно с уверенностью утверждать только одно: что наши жизни для нее гроша ломаного не стоят…

— А для нас самих? — резко спросила поднявшаяся с края каменистого косогора Вероника; ее силуэт смутно отделялся на фоне звездного неба. Все примолкли. — Если для нас самих наши жизни чего-нибудь стоят, то мы сами должны их защищать.

— Но оружия-то у нас нет, — елейно заметил откуда-то из темноты голос Комендарова.

— Зло внутри, — негромко возразил с другой стороны голос Ростопчина.

— Да помолчали бы вы, балбесы, — в минуту опасности характерные выражения Бели первыми приходили Ладшеву на ум. — Я о другом думаю, — он в раздражении прошелся между шатрами из стороны в сторону. — Ведь это Беля контролирует работу экрана, верно? А вдруг с ней что-то случилось?

Все заворчали; предположение казалось небеспочвенным.

— Не знаю, как остальные, а я немедленно поднимусь в сторожку и узнаю, что происходит, — заявил Ладшев. — Фонарь у кого-нибудь есть?..

— Чтобы на габбро в темноте не наступить?.. — поддел Комендаров.

— Зажигалку возьми…

Ладшев направился к громоздившемуся вдалеке горному склону; остальные как-то незаметно потянулись следом. Наощупь взбираясь по вырубленным в скале ступенькам, круто уходившим вверх, многие вспоминали не только о мелькавших на днях неподалеку габбро, но и о том, что появляться на пороге наиболее высокопоставленного, во всех смыслах, дома без самых веских причин непросвещенным "герчеяуре" было недвусмысленно и без лишней деликатности запрещено. Так или иначе, вереница старателей распределилась по лестнице, а Ладшев и Вероника постучали в дверь. Через некоторое время молчаливого ожидания тревога за Белю показалась наивной: серебристая фигура в пепельных волнах длинных волос, как ни в чем ни бывало, образовалась на пороге и небрежно уперла кулак в бок.

— Н-да? — поинтересовалась Беля, меряя выстроившуюся очередь любопытным взглядом.

— Мы… ээээ… — Ладшев замялся, поскольку стало очевидно, что версия насчет очередной "проверки" оказалась самой справедливой, и махнул рукой в сторону долины, — у нас там экран погас, — озвучил он всем известный факт. — Вот мы и подумали: вдруг с тобой что-то случилось?

Беля с притворным удивлением глянула через его плечо и всплеснула руками.

— Ну надо же, а! Батарейка, наверное, кончилась, — ляпнула она и засмеялась, а потом небрежно добавила: — Сейчас восстановлю, — и уже почти скрылась за дверью, когда Вероника остановила ее.

— Не надо, — неожиданно заявила она.

Беля помедлила и снова вышла за порог.

— Ты правильно поступила, что выключила экран, — продолжила Вероника и бросила через плечо угрожающий взгляд, словно приглашая всех несогласных поспорить. — Нам действительно пора привыкать обходиться своими силами.

Беля с усмешкой облокотилась о косяк и смерила взглядом оторопевшую толпу старателей.

— Все ли поддерживают точку зрения нашей бесстрашной девушки с секретным ящиком? — недоверчиво протянула она.

Помолчав, старатели как-то непроизвольно согласились и только в этот момент почувствовали, насколько на самом деле тяготила всех жизнь от ночи до ночи и как не хватало давно утраченного ощущения независимости и веры в себя. Возможно, о том же подумала и Беля; так или иначе, она усмехнулась более задумчиво, чем обычно, и сказала:

— А вы не так уж безнадежны, герчеяуре… Ну что ж, в таком случае — доброй ночи, приятных снов и… завтра подъем как обычно! — строго подняла она указательный палец и скрылась за дверью сторожки, а старатели нестройной толпой потянулись в темную глубину ущелья.

Беля стала часто покидать долину, уезжала на две-три недели, всегда без предупреждения, без объяснений. Старатели и прежде замечали, что она жила далеко не только в своей сторожке, а теперь поняли, что во многом именно необходимость постоянно муштровать и контролировать подопечных приковывала ее к месту. Первый же ее длительный отъезд доказал, что бдительность в отношении старателей была совершенно справедлива: несколько дней спустя после исчезновения Бели возникли идеи отказаться от ее дальнейшей помощи, забрать оружие, которое найдется в сторожке, и сбежать. Зачинщики этой самоубийственной затеи, которую Беля, вероятнее всего, никогда бы не простила и нашла способ наказать, рассуждали, что уже многому научились, что Беля держит людей в зависимости и повиновении по субъективным причинам, которые трудно понять, но скорее всего — из сумасбродства, в то время как единственно правильным решением является истребление габбро с оружием в руках. Впоследствии, когда эти наивные идеи, не отражавшие ничего, кроме тщеславия и самонадеянности, забылись и все старатели прошли полноценное обучение обращению с дистантным оружием, самим несостоявшимся заговорщикам стало ясно, что даже если бы удалось разобраться в принципе действия белого света, дезертиры погибли бы гораздо быстрее, чем погибли самые первые, безоружные и совершенно неосведомленные о габбро жертвы. Однако тогда, на заре новой жизни людей, подобные бредовые проекты вызвали нешуточные дискуссии и сомнения. Наконец наиболее последовательные из старателей заявили, что Беля никому не навязывает своей воли, наоборот — они сами к ней напросились, и подчиняются не потому, что вынуждены, а потому, что считают ее руководство подходящим. Постепенно консервативные настроения возобладали, и в последующие отъезды Бели добровольное повиновение и верность взятым на себя обязательствам превратились в правило, а домыслы относительно субъективных мотивов Бели утратили интерес.

В тоже время под влиянием прошедших событий нечто в глубинном отношении старателей к миру неуловимо изменилось. Вероника, бывало, видела, что Комендаров смотрит на растения так, словно ждет, чтобы они заговорили с ним. Вообще Комендаров, несмотря на свой угрюмый характер, оказался страстным садоводом и еще в самом начале сельскохозяйственного освоения долины неожиданно для всех предложил:

— А давайте еще смородину посадим… а чего? — заявил он, перехватив недоуменные взгляды. — Тебе, насколько я понимаю, все равно, что выращивать, — адресовался он к Беле, — а я всю жизнь хотел, чтобы у меня дача… и смородина… кустов пять-шесть, — уточнил он.

— Куда тебе столько? — фыркнул Ладшев.

— Не съем, так понадкусываю, — хладнокровно отозвался Комендаров.

— Из нее еще бусы можно плести, — подсказала двенадцатилетняя сирота Лянка.

— Хорошо, — усмехнулась Беля, — специально для господина Комендарова отведем несколько квадратных метров под смородину. С тебя ведро ягод, — сообщила она Комендарову, впервые обнаружив, что знает кого-то из старателей по имени, — в порядке взятки за лоббирование.

— И тюльпаны, — быстро сказал Комендаров и, достав из кармана куртки бумажную упаковку, помахал ею над головой. — Я еще в бывшем Ставрополе в развалинах универсама пакет рассады прихватил. Подумал, вдруг понадобится?

— Мародер, — диагностировала Вероника.

— Ты бы лучше маку посадил, — шепотом посоветовал Себринг.

— С тебя ведро смородины и ведро тюльпанов, — снисходительно согласилась Беля.

Комендаров посадил свою смородину и любил возиться на делянке, а на вопрос Вероники о причинах задумчивости ответил не вполне определенно:

— Да все пытаюсь понять, как это, в самом деле, чтобы из семечка… то есть, наверное, можно повлиять? Вот, например, когда нужно пересаживать… было бы здорово, если бы он сам вылез и перешел на нужное место, а?

Вероника засмеялась, но общий смысл речи поняла. Фантастические способности Бели, ее феноменальные знания едва ли не во всех областях человеческой деятельности и поразительная власть над материей поначалу воспринимались как нечто сверхъестественное, чуждое, но производили неизгладимое впечатление, и со временем старатели начали задумываться о пределах собственных возможностей. Порой то один, то другой в очередной раз рассматривал родники, бьющие из скалы, и от случая к случаю вновь поднимался спор о том, каким образом Беле удалось не только разломать камень, но и целенаправленно вызвать несколько горячих ключей — все это казалось заранее подготовленным розыгрышем. В другой раз кто-нибудь снова принимался вертеть в руках осколки кварца, которые старатели под руководством Бели искали в подземных пещерах и которые служили ей заготовками для электрических кристаллов, ослепительных самосветящихся ламп, проекторов объемных цветных изображений и многих других необыкновенных механизмов, назначения которых Беля не объясняла. К тому же не была секретом способность Бели до неузнаваемости изменять внешность, находиться в нескольких разных местах одновременно или в одном месте в нескольких разных обликах, так что даже возникали предположения, что Беля — это несколько человек. Многие полагали, что она читает все мысли старателей, а при случае применяет гипноз. В какой-то момент старатели, обсуждая очередной необычный феномен, решили пойти к Беле и прямо потребовать объяснений.

— Помните, с чего мы начинали? — сердилась Вероника. — Что будем учиться, и все такое. А сейчас чем мы заняты, дерьмо лопатой выгребаем?

Довод возымел действие, и на следующий день после работы, прежде чем разойтись по шалашам, старатели внесли предложение: они "хотят развить всякие там способности, которыми не владеют", "чтобы лучше понимать и больше толку". Беля слушала, насмешливо прищурившись, и протянула с притворной неохотой:

— Ну, я попробую… хоть вы, откровенно говоря, и не внушаете оптимизма… Но не рассчитывайте, что под предлогом духовного самосовершенствования вам удастся отлынивать от своих непосредственных обязанностей! — строго подняла палец Беля, и старатели заверили ее, что не рассчитывают.

Однако несмотря на достигнутое соглашение, в распорядке обитателей долины ничего не изменилось. День проходил за днем, каждый следующий похож на предыдущий, и старатели начали думать, что Беля забыла о своем обещании, когда однажды вместо обычных хозяйственных поручений Беля вдруг прищурилась на солнце и сказала:

— А я вот думаю, может, нам сходить погулять?

Таких предложений от Бели прежде не поступало: казалось, она не знает слова "отдых"; старатели растерялись, а Беля, спрыгнув с каменного уступа, на котором сидела, болтая ногами, решительно объявила:

— Сегодня работать не будем, — и, не оглядываясь, зашагала в сторону леса, бросив на ходу: — Пойдемте со мной, кто хочет… сейчас и земляники можно набрать…

Заметная часть старателей, в основном из любопытства, потянулась следом, и вскоре компания скрылась в лесу. Яркие, но не жгучие лучи солнца мерцали в листве и вспыхивали шелковисто-белыми бликами на тонких стволах берез, с травы сыпалась искристая ледяная роса, Беля беспечно брела впереди, вертя в руке безымянный бледно-лиловый цветочек, а остальные переглядывались с удивлением: впервые со времени приезда в долину в Беле не чувствовалось той устрашающей непредсказуемости и непреклонной, безжалостной воли, которая словно густой вязью невидимых нитей охватывала со всех сторон, душила и терзала старателей, как марионеток, заставляя их все время держаться на взводе, настороже. Теперь все расслабились, разбились на группы, послышался смех, разговоры, и Ладшев только подумал о том, чтобы напомнить Беле о договоре насчет обучения, как Беля вдруг отбросила цветок, обернулась и звонко крикнула:

— А ну, бегом! Быстро, быстро!! Не отставать! — развернулась и опрометью бросилась через лес. Старатели, не успев подумать, непроизвольно кинулись следом.

Беля неслась в чащу, не разбирая дороги, не сбавляя темпа перепрыгивала поваленные стволы и овраги, петляла между деревьев, и старателям с трудом удавалось удерживать ее в поле зрения, уворачиваясь от хлещущих по лицу веток и продираясь сквозь заросли колючего кустарника. В какой-то момент забылось все, зачем они пришли или могли прийти, — осталась только серебристая фигура, мелькавшая далеко впереди, как молния среди деревьев, и оглушающий бег. У многих возникло странное ощущение, что тело само подсказывает, каким должно быть следующее движение, что лесная дорога раскрывается им навстречу; Ладшев закрыл глаза и понял, что все равно осознает присутствие Бели так, словно видит впереди ее светлый силуэт. Он попытался сосредоточиться на этом непривычном ощущении, как вдруг совсем рядом раздался вопль Бели:

— Стоп!!

Ладшев замер и огляделся, словно очнувшись ото сна.

Старатели оказались на довольно обширной поляне у подножия горы, которую огибала заросшая, но еще заметная дорога. Беля стояла, высоко подняв руку, как представитель турагентства, и поджидала отстающих; неподалеку виднелся полуразрушенный остов старого колодца. Беля небрежной походкой подошла к бетонной развалине и встала в торжественную позу фотомодели на презентации. Старатели разбрелись по сторонам, пытаясь отдышаться.

— Мы находимся в семи километрах от села Хабаровское Эхирит-Булагатского района, — доверительно сообщила Беля и рекламным жестом указала на колодец. — Воды здесь нет, — радостно объявила она, — а все потому, что там произошел обвал свода, — Беля неопределенно махнула рукой вниз, — и образовалось окно. Теперь данная шахта сообщается с Темновишерско-Алпаевской системой пещер, — официальным тоном отчеканила она, — общая протяженность которой составляет 16832 метра, а максимальная глубина — 8710 метров. Ваши ученые не знали об этом из-за труднопроходимого рельефа и ходов, скрытых подземными озерами, — пояснила Беля. — Зато местные жители прозвали этот провал "аер вынохан", что значит "пропащая яма". Рассказывали, что если бросить туда камень, то не слышно, как он упадет! — с этими словами Беля подобрала увесистый булыжник и кинула вниз. Все прислушались: из колодца не доносилось ни звука. — Похоже, правда, — задумчиво подытожила Беля. — Даже вот существовало предание, — оживилась она, — что туда упал конь и вышел в Ордынском озере, а это километрах в тридцати отсюда! Вот ты, Стас, — неожиданно обратилась она к Ладшеву, — пойди-ка сюда. Как думаешь, там есть тоннель?

Беля свесилась с края колодца. Ладшев послушно заглянул в черноту и неуверенно пожал плечами.

— Для того, чтобы понять, надо туда спуститься…

— Вот, отличная мысль! — обрадовалась Беля. — Вот поистине образцовое умозаключение. Надо туда спуститься! Ну а поскольку ты это предложил, может, ты и займешься?.. — Беля сделала приглашающий жест рукой и, видя, что Ладшев не вполне понимает ее доводы, пояснила: — Ты прыгни в колодец, а мы посмотрим — есть там дно или нет? Впрочем, если долго падать, какое-нибудь дно наверняка найдется! — Беля расхохоталась, а потом внезапно рассердилась: — Ну, ты будешь прыгать или нет?! — крикнула она.

Ладшев отступил на шаг; понятно было, что в выходке Бели крылся подвох, который тем труднее понять, чем дольше размышляешь; поэтому Ладшев легкомысленно пожал плечами и перемахнул через парапет.

Все застыли, а потом невольно прислушались: из колодца не доносилось ни звука. Беля перегнулась через парапет и крикнула в пустоту:

— Ну что?!

Ответа не последовало. Беля немного подождала, а потом, подняв голову, нетерпеливо пощелкала пальцами:

— Вот ты… хирург-убийца, — позвала она Себринга, — не в службу, а в дружбу: прыгни-ка в колодец, посмотри — что там со Стасом?..

Себринг даже рассмеялся от удивления, но Беля смотрела на него с нетерпеливым ожиданием; он подошел к колодцу, глянул вниз, потом смерил взглядом остальных старателей, как бы прикидывая, стоят ли они того, чтобы оставаться в их обществе, сосредоточенно, словно приступая к ответственной работе, взобрался на парапет и молча спрыгнул.

В колодце вновь восстановились темнота и тишина. Беля свесилась над шахтой, словно ожидая новостей, а потом заметила с досадой:

— Что-то ничего не понятно… Вот ты! Да, да, ты, Комендаров…

Среди старателей пробежал ропот, между тем как Комендаров подошел к колодцу, глянул на Белю — она рассеянно наблюдала за ним, посмотрел в шахту и прыгнул вниз.

На этот раз голоса зашумели громче, а Беля без всякого перехода обратилась к толпе:

— Да какие вопросы-то? Долго вы будете стоять как пни? Один момент, шаг, и нет проблем! — Беля, оглянувшись, попыталась ухватить какую-то девушку за локоть, но та увернулась, и Беля продолжала: — Подошел, прыгнул, тоже мне сложность! Вы что, хотите вернуться в долину, так ничего и не попробовав? — Сухопарый мужчина с мягкой седой бородой сделал пару шагов вперед, с сомнением покачал головой и вернулся на место. Ряды старателей волновались. — Господи, это же надо быть такими рохлями! Как вы до сих пор живы-то еще? Жить ведь вредно, от этого умирают! — хохотала Беля. К колодцу нерешительно приблизилась Вероника, и Беля схватила ее за плечи: — Давай, прыгай!

— Да ты совсем рехнулась, что ли! — зашумели в толпе.

— Нет, нет, я боюсь! — вскрикнула Вероника и закрыла лицо руками.

— Ты что творишь?.. — сердились в толпе.

— Где они? Что с ними случилось? — умоляюще глядя на Белю, спросила Вероника.

Беля пожала плечами.

— Ну, раз никто не хочет смотреть, я сама проверю, — заявила она и прежде, чем кто-либо успел возразить, бросилась с парапета вниз.

Все притихли. Вероника, охнув, прыгнула следом; через мгновение еще несколько человек один за другим исчезли в шахте, а остальные старатели отпрянули от колодца, переглядываясь и ругаясь.

В этот момент многие ощутили такой сильный страх, что даже подойти к колодцу казалось невозможным, и все непроизвольно разошлись в стороны. Чувствовалось, что какая-то игра, которая так и осталась непонятой, закончилась, и теперь действуют другие правила. Некоторое время все бродили по окрестностям, пытаясь справиться с тягостными впечатлениями.

— И что планируем делать? — наконец высказался кто-то из старателей.

— По логике вещей, чепуха все это… Не может такого быть… То есть, я имею в виду, они вернутся…

— Откуда? С Ордынского озера?

— Может, попробовать спуститься туда на тросе?

— Ой, нет, я даже смотреть туда не хочу…

— А если вернется только она одна? И скажет, что остальные потерялись…

— О, господи…

— Послушайте, давайте рассуждать с практической точки… Кто-нибудь знает, где мы находимся? Как возвращаться?

Старатели зашумели: только сейчас все поняли, что дорогу никто не запомнил.

— Вот и я о том же… Предлагаю такой вариант: делимся на группы. Часть остается здесь на случай, если кто-нибудь вернется, часть идет искать какой-нибудь населенный пункт. Вечером встречаемся. Если к тому времени ничего не происходит, организуем новый лагерь и начинаем жить отдельно. В конце концов, многие именно этого и хотели, верно?..

— А Беля и наиболее ненормальные ее сторонники пусть идут в Дао… — проворчал кто-то.

— Не исключено, что они уже там…

Под общий ропот и мрачные предчувствия старатели распределили обязанности и принялись ждать.

Ближе к вечеру, когда все вновь собрались у костра неподалеку от колодца, хранившего зловещее молчание (некоторые особо любопытные бросили туда еще несколько булыжников), со стороны леса послышались оживленные голоса, и старатели не слишком удивились, увидев несколько темных силуэтов в сопровождении одного серебристого.

— Эй, не соскучились? — крикнула Беля. — Или кто-то тут надеялся, что мы ушли в анналы… или куда там еще?..

— В Дао, — послышался насмешливый голос Комендарова.

— Я надеюсь, вы догадались притащить из Хабаровского что-нибудь пожрать? — деловито поинтересовалась Беля, подходя к костру, и старатели порадовались, что на всякий случай захватили в заброшенном селе припасов с расчетом на недостающую часть компании. — Я ужас как есть хочу! — заявила Беля, потирая руки над пакетом гречневой крупы, — и вообще, должна я вам сказать: все вы — такие безнадежные идиоты…

— Там действуют какие-то восходящие воздушные потоки? — деликатно осведомился из вечернего полумрака сухопарый мужчина с седой бородой. — Я видел нечто подобное в Карелии…

— Действуют, — кивнула Беля, — и акустика работает только в одну сторону. Каприз природы! — развела она руками, — только, если боишься, лучше не соваться: каприз может и не сработать, а падать — метров восемьдесят…

— А что там все-таки на дне? — робко осведомился еще один голос из сумрака.

— Кто там был — тот знает, — отрезала Беля, — а остальным, стало быть, неинтересно.

— Мне интересно, Беля, — возразил тонкий девичий голосок двенадцатилетней Лянки.

— Ну, в следующий раз прыгнешь с нами, — ласково пообещала Беля в темноту.

Старатели взволнованно переминались; некоторые переглядывались и неуверенно улыбались.

Странное приключение еще служило предметом недоумения, размышлений, сомнений, дискуссий и интереса, как вдруг случилось еще одно необычайное происшествие.

Как-то раз Беля подошла к группе старателей, обычно занятых на уборке территории и поддержании жилищ в подходящем к погодным условиям состоянии и объявила, что они должны отправиться с ней за одним особым материалом, который поможет им в работе, причем поездка предстояла долгая — несколько суток, и Беля велела компании из восьми человек взять грузовик, а сама по обыкновению предпочла мотоцикл. О дальнейшем среди старателей бродили замысловатые пересуды, основанные на причудливых, не всегда понятных и, вероятно, неполных сведениях непосредственных участников событий.

Получалось, что после двух суток пути путешественники остановились на пустынной каменистой равнине, причем Беля объявила, что они находятся прямо перед входом в один удивительный древний дворец, побывав в котором, научатся много чему интересному (тут Беля недоверчиво взглянула на старателей и добавила: "вероятно"). Потом она сделала приглашающий жест рукой и сказала: "Ну, вперед!".

Поозиравшись, старатели вынуждены были признать, что никакого входа не видят.

— Не видите?.. — удивилась Беля.

— Нет…

— А что вы видите?..

— Ну, как… равнина. Поле.

— Что, так вот прям и обыкновенное поле?

Старатели, давно усвоившие, что Беля никогда ничего не спрашивает без причин, каким бы небрежным тоном она ни говорила, начали дисциплинированно приглядываться. И никто ничего не замечал, как вдруг Брусникин, которому в мирное время доводилось участвовать в археологических экспедициях, говорит:

— А ведь правда, тут по всему полю… глядите-ка: рейки какие-то…

Беля засмеялась и снисходительно похлопала в ладоши.

— Рейки… Браво! Ну, и для чего здесь эти рейки?

— Странный рельеф, — пожал плечами другой старатель — Столяров, разглядывая убегавшее по причудливым наклонным плоскостям каменное полотно, поросшее кое-где сорной травой, репейником и низким кустарником, изборожденное складками, похожими на шрамы. — Может, здесь землетрясение было?

Беля закатила глаза. Брусникин помотал головой и, подозрительно прищурившись, прошелся вдоль ближайшей каменистой насыпи туда-сюда.

— Постойте-ка, постойте-ка, — пробормотал он, проследив взглядом ровную линию неглубокой траншеи по склону ближайшего холма, — да ведь это образование искусственного происхождения!

— Гениально! — всплеснула руками Беля.

— Эти ямы?.. — удивилась Анна Васильевна — немолодая жизнерадостная женщина, работавшая прежде фельдшерицей в провинциальной больнице.

— Только при чем тут…

— Даже если они искусственные, что тогда? — пожала плечами бывшая студентка театрального вуза с хипповыми косичками у висков и прозвищем "Бугги".

Старатели разбрелись по окрестностям, но ничего не решили.

— Ой, и здесь такие же… — обронила Бугги, глянув с вершины холма на его противоположный склон, сделала несколько шагов, а потом оглянулась и закричала: — Подождите, я поняла! — Бугги бегом пересекла обширную неровную низменность, взобралась на соседний склон и крикнула: — Это рисунок, только он очень большой! У него, если смотреть с одной точки, видно только следующую часть! А две параллельные рейки все время — это…

— Дорога, по которой надо идти! — закончил Брусникин.

Тут старатели заметили, что пока они бродили по окрестностям, Беля пропала. Приняв это как руководство к самостоятельным действиям, они зашагали вдоль реек. Вскоре, по словам самих путешественников, они попали в такое беспорядочное нагромождение каменных глыб и утесов, что непременно заблудились бы, не будь маршрут буквально начерчен под ногами, а затем дорога стала углубляться в толщу горы, превратившись в геометрически правильный, хоть и узкий — на одного человека — лабиринт, часть узоров которого можно было отследить то с одного, то с другого уступа скалы. В конце концов дорога превратилась в вырубленный в камне тоннель с абсолютно гладкими стенами, углублявшийся внутрь скалы. Старатели прошли по темному коридору и оказались в огромном и абсолютно пустом прямоугольном каменном зале.

С удивлением осмотрев циклопическое помещение, в которое почти не проникал солнечный свет, и не обнаружив ровным счетом ничего, старатели начали обмениваться неуверенными замечаниями о том, что, возможно, с самого начала пошли неправильно и надо бы подумать о возвращении обратно, как вдруг заметили, что темный коридор, через который они пришли, исчез, и в дверной проем светит солнце.

О дальнейшем участники событий рассказывали по-разному. Бугги уверяла, что вдруг услышала хлопанье множества крыльев, и в зале в одно мгновение появилась целая туча черных птиц, которые набросились на людей и стали клевать. "А я всегда птиц ужасно боялась, — рассказывала Бугги, — и тут вдруг почувствовала такой шок — ну, как будто страх перешел через край… И я подняла голову и так посмотрела… и птицы исчезли".

Другой очевидец, Валерка Мельников, рассказывал, что к старателям вдруг вышла красивая дама. Как она в точности выглядела, он не запомнил: "Как будто в белом платье, со светлыми волосами, а глаза темные. Но все воспринималось как-то смутно, как будто смазанно. Она и появилась-то там, где изначально никого не было, только стена. Но я тогда об этом не подумал". Дама начала что-то нежно, ласково говорить — опять же, смысл слов не запомнился: "осталось только ощущение, что убаюкивает меня кто-то… потом она как будто подошла, обняла — так обхватила обеими руками, как петля, и все говорит, как музыка над ухом. И я чувствую, что как все равно засыпаю с открытыми глазами. Как будто отмирает во мне что-то". Мельникову, в отличие от остальных, показалось, что он провел в каменном зале несколько часов. "И вот я чувствую, что лежу, положив голову ей на колени. И вокруг такое оцепенение, как будто даже воздух застывает. Вдруг я понимаю, что сейчас просто исчезну. И возникла какая-то тревога. Следом сразу мысль, что все это — никакое не утешение, а самое настоящее вторжение, и что надо абстрагироваться, в себе замкнуться — как с габбро, когда появляется блуждающее измерение. И вроде я хочу как-то оттолкнуть ее от себя, подняться, и вдруг — раз! — гляжу, я посреди зала стою, и никого рядом нет".

Еще четверо старателей оказались более-менее едины в своих впечатлениях. Они утверждали, что услышали какие-то низкие, гулкие голоса, шедшие из-под пола. Голоса говорили на непонятном языке, скорее даже их речь была похожа на непрерывный шум и рокот. Но у старателей осталось ощущение получения сведений, понимание которых придет позже. Одновременно на полу зала высвечивались вычурные знаки. Здесь сведения очевидцев различались: из огромного количества символов каждый запомнил лишь ничтожную часть. Во время пребывания в зале никто из старателей не понял значения происшедшего; потом голоса и знаки исчезли.

Наконец, еще двое участников событий остались при мнении, что в зале вообще ничего не происходило.

Так или иначе, внезапно все старатели заметили на полу ярко-белый лист бумаги с рисунком: стилизованное изображение птицы поверх географической карты.

Обменявшись впечатлениями по поводу странных видений и рассмотрев чертеж, старатели задумались о дальнейших действиях. Получалось, что надо выходить, но необъяснимым образом изменившийся за дверью пейзаж вызывал подозрения, что через нее можно попасть не туда, куда хотелось бы. Бугги в очередной раз всмотрелась в рисунок со словами:

— Это не может быть просто так. Он что-то обозначает… но что? — и вдруг вскрикнула: — Да ведь это наша дорога сюда!

Старатели с сомнением склонились над рисунком.

— Вот, смотрите… Мы начали вот здесь… ээээ… как бы это сказать…

— В хвосте, — ввернул Столяров.

— Все правильно, — неожиданно серьезно сказал Мельников, учившийся когда-то на антрополога. — Отверстие — в области женских половых органов. Смотрите, весь контур выполнен одной непрерывной линией. Единственный разрыв — вход, он же — выход. Такая конфигурация лабиринта встречается в некоторых древних культах.

— Значит, вот мы прошли, — продолжила Бугги, — хвост, бок, правое крыло — вот они, все эти зигзаги… здесь были каменные обломки, потом мы поднимаемся на гребень — это уже гора, так? — опять эти зазубрины, клюв — тоннель, и… вот где мы сейчас — глаз!

— Но на рисунке глаз — не прямоугольник, а какая-то спираль.

— Подождите. Если все предыдущее — это путь сюда, то дальше, по всей видимости, дорога отсюда. А от глаза, помимо входной, идут две линии.

— Но в зале только одна дверь.

— Подожди. Одна линия зеркально повторяет путь суда: нижняя часть клюва, левое крыло, бок — и вот мы примерно там, откуда начали. А вторая линия идет прямо через корпус, и… — Бугги обернулась, — если все правильно, вход в этот коридор должен быть… — вытянув перед собой руку, она медленно направилась в дальний конец зала и скрылась в темноте, откуда вскоре донесся ее крик: — Все правильно! Тут нет стены!

Старатели поспешили на ее голос и убедились, что одна из стен зала только казалась сплошной — в углу можно было нащупать прямоугольный проход в тоннель, в точности, по-видимому, похожий на входной.

— Так их три или два?

— Я думаю, пока мы с вами тут обретались, что-то произошло, — серьезно заметил Мельников. — Это ведь не просто так постройка. Подобные лабиринты предназначались для инициации, только я… ээээ… когда учебники читал, не совсем представлял, как она происходит. Так или иначе, не случайно же зал изображен на карте в виде спирали. Я думаю, здесь нет дороги назад. Здесь есть, отдельно, вход, и потом два выхода.

— Подозреваю, что мог быть еще третий выход — прямо на тот свет, — усмехнулся Столяров.

— Подозреваю, что для нас это и до сих пор вполне реальная перспектива, — заметила Бугги.

— А может, мы уже умерли? — засмеялся Мельников.

— В любом случае, раз уж мы с таким трудом вычислили этот тоннель…

— Тем более, что он обещает быть самой короткой дорогой…

— А может, разделимся?

— Ну нет уж! Чтоб никому обидно не было…

Пересмеиваясь таким образом и стараясь в то же время оставаться настороже, путешественники начали наощупь продвигаться по прямому коридору с гладкими стенами, не встречая, к своему удивлению, никаких препятствий и необычных эффектов. Наконец впереди показался дневной свет; осторожно пройдя оставшийся отрезок пути, старатели вышли из каменного коридора неподалеку от грузовика, на котором приехали на равнину; оглянувшись, они не увидели за своей спиной ни тоннеля, ни скалы — во все стороны простиралась каменистая пустошь.

Беля со скучающим видом сидела на мотоцикле, уперев в землю длинную ногу в высоком сапоге.

— Ну что, герчеяуре, — с коварной улыбкой поинтересовалась она, — выход из безвыходной ситуации бывает там же, где был вход?

Потрясенные старатели разбрелись по местности, пытаясь привести в порядок впечатления.

— А что было бы, если бы мы вышли через левое крыло? — спросил Брусникин.

— Вы бы не вернулись.

— Умерли бы?

— Ушли.

— И не смогли бы вернуться?

— Не захотели бы.

— А ты была там?

— Я — другое дело. Я — была. Ну а теперь, герчеяуре, — Беля хлопнула в ладоши, — не пора ли в обратный путь?

Усталые старатели взвыли, а Беля лукаво добавила:

— Здесь в двух километрах есть озеро красивое. Называется Солнечное. Круглое, как блюдце! Чего торчать в степи? Предлагаю поехать туда, искупаться и вздремнуть. А там и домой!

Необыкновенные переживания в лабиринте произвели на старателей неизгладимое впечатление. По возвращении в долину Мельников вдруг вспомнил:

— Слушай, Беля, а ведь ты говорила, что мы поедем за материалом, который поможет в работе!

— Конечно, — кивнула Беля, — материал — это ваши мысли. Я надеюсь, за время поездки вы набрались ума?..

И в самом деле, воспоминания путешественников стали предметом пространных рассуждений и оживленных споров.

— Я так понял, что любое здание, или даже вообще конструкция, имеет какую-то невидимую сторону… двойника… — задумчиво говорил Брусникин, в очередной раз чертя стилизованный силуэт птицы: оригинал рисунка исчез при выходе из лабиринта вместе с тоннелем. — У меня эта картина так и стоит перед глазами. Левое крыло… И ведь такая ощутимая, шелестящая была… Как это мы сразу не сообразили, что она выделялась в темноте, как бы светилась?..

— А мне другое вспоминается, — говорила прагматичная тридцатилетняя Маринка Арсеньева, другая участница поездки. — Вот ты, Мельников, упоминал, что гробницы раньше символизировали, одновременно, утробу матери, матку, или что-то в этом роде. Так вот, когда мы вошли в зал, он мне показался похожим на гроб. И одновременно возникло такое чувство, как будто это жизненный центр, источник нового рождения. И вот, хотя я не слышала никаких голосов, и видений тоже не было, все равно осталось определенное чувство… Как будто рождение и смерть — это одно и то же.

— А мне кажется, самое главное, что должно было произойти, — это контакт с какими-то непонятными существами, — пожимал плечами Мельников. — Только он нам не вполне удался, слышу звон — и не знаю, где он…

Однако воспоминаниями, дискуссиями и размышлениями результаты поездки не ограничились. Некоторое время спустя те из старателей, с кем говорили "голоса из-под пола", вдруг обнаружили какую-то удивительную удачливость и прозорливость. Например, кто-то из них отказывался идти в определенную часть леса, а того, кто согласился, приходилось потом вытаскивать из болота. Или человек без видимой причины вставал и переходил на другой конец скамейки возле стола, а через минуту кто-нибудь случайно опрокидывал на опустевшее место стакан воды. Заметив подозрительную маневренность, старатели потребовали объяснений, и виновники интереса признались, что порой слышат, как бы в отдалении, те же рокочущие голоса, только смысл их речи понимают не сразу — осознание приходит позже, и это, как правило, предупреждение об опасности — без объяснений, просто сообщение о том, чего следует избегать. Все четверо ответчиков согласились в том, что в определенный момент внезапно в точности поняли, якобы неизвестные голоса принадлежали могущественным существам, невидимым для человека, стихиям, которые называли себя "владыки недр", а знаки, появлявшиеся на полу лабиринта, представляли собой идеографическое выражение их речи. Старатели принялись делиться мнениями, рисовать знаки, которые удалось вспомнить, как вдруг появилась Беля и вмешалась в разговор:

— Не советую злоупотреблять, художники от слова "худо". Побаловались — и хватит.

Взбудораженные сверхъестественными явлениями старатели зашумели, ожидая информации.

— Вы их призываете этими знаками, — неохотно сообщила Беля. — Их письменность несет в себе их часть, — не вполне определенно выразилась она, — это вам не "Здесь был Вася" намалевать. Давать владыкам недр доступ в человеческий мир надо: а) строго точечно, б) только хорошенько подумав. Помните, вам с перепугу они могли показаться грандиозными — всезнающими, всесильными… однако, скажу я вам, владыки недр — существа бестолковые и шебутные. Они не очень-то понимают, что происходит в человеческом мире, но любят лезть во все, потому что им любопытно и они ничем не рискуют. Если они здесь навредят, пострадают не они, пострадаете вы, — Беля уселась, небрежно закинула ногу на ногу и отвлеклась от темы: — Кофейку мне кто-нибудь сообразит?.. Так вот, запомните, герчеяуре: владыки недр — это не люди. При всем, сравнительно, масштабе их провидческого дара и власти над событиями, они доверчивы, наивны, невежественны и за пределами своей компетенции абсолютно несамостоятельны. Вы можете вызвать их и спросить совета. Они могут явиться, только если их позвали, и вы должны обеспечить им четкое руководство, иначе они сделают, как сами разумеют, что чревато катастрофами вроде эпидемий и стихийных бедствий. И, самое главное: по достижении нужного вам результата необходимо немедленно и надежно прервать контакт. Не позволяйте им навязываться — нужно уметь отказываться от их помощи; утрата контроля над общением с ними повлечет за собой, для начала, необратимый распад вашей психики.

— Но они не враждебны по отношению к человеку?

— Они другие. Многое из того, что жизненно важно для человека, они попросту не замечают. В результате вероятны нестыковки и недоразумения, очередным из которых может стать ваша, и не только ваша, мучительная смерть.

— И что, любой, кто начертит знак, может их вызвать?

— Нет, конечно, — снисходительно усмехнулась Беля. — Их вообще не всякий способен воспринимать. Кроме того, существуют определенные техники передачи нужного состояния. Можно, например, пройти василиск.

— Василиск?..

— Лабиринт, к которому мы ездили. Птица с железными перьями, головой петуха и глазами совы — василиск. Это их общий символ. Во время инициации, помимо всего прочего, выявляется пригодность человека для контакта. И запомните: все, на что смотрит василиск, превращается в камень!

— А если составить из знаков какую-нибудь более сложную… структуру… можно вообще выучить их язык?

— Не заморачивайтесь, — Беля махнула рукой. — Полностью освоить их письменность вы никогда не сможете, и даже просто разбираться в ней опасно.

— Но получается, что ты не рекомендуешь пользоваться знаниями, которые мы получили? Зачем тогда нужен был опыт?..

— Чтобы вы знали, герчеяуре, — устало вздохнула Беля, — что лучший опыт — это умение от некоторых знаний отказываться.

Старатели задумчиво примолкли.

— Одно только хочется еще спросить: откуда ты сама столько знаешь?.. — выразил общее недоумение Ладшев.

Беля улыбнулась и, вопреки ожиданиям старателей, непринужденно объяснила:

— Ну, дело в том, что у меня были очень продвинутые родители.

— А сейчас они… живы? — осмелел Ладшев.

— Они далеко, — рассеянно покачала головой Беля.

Через какое-то время старатели заметили, что абсурдные выходки и рискованные затеи Бели, представлявшие для людей суровое испытание, превратились в систему, и с запозданием осознали, что таким образом всего-навсего выполнялась их собственная просьба относительно обучения различным сверхъестественным навыкам. С некоторыми подопечными Беля куда-то надолго уезжала и занималась индивидуально, других загружала дополнительными обязанностями непосредственно в долине по ходу повседневной работы, причем порой ее практики выглядели смешно, а порой — как сущее истязание. Постепенно старатели свыклись с калейдоскопом парадоксальных, неожиданных и всегда изнурительно трудных поручений, отказались от порывов поспешно оценивать и судить, поняли пользу терпения и послушания; а также, несмотря на то, что каждый осознавал неповторимость личного, глубинного смысла своего опыта и не испытывал ни малейшего желания исповедоваться, возросло значение обмена поверхностной, технической информацией: старатели обсуждали возникавшие затруднения, сомнения, непонятные эффекты и непривычные ощущения, обменивались догадками, предположениями и рассуждали на общие темы. В конечном итоге возникла идея создавать стереографические записи отзывов о наиболее памятных происшествиях; Беля поддержала это начинание и даже научила старателей формировать нечто вроде слепков сознания — запечатлевать воспоминание об определенном состоянии или событии в особых структурах стереозеркал в виде отдельной сцены, которая потом проигрывалась, словно повторение прошедшей реальности. Увидев первый образец такого слепка, до крайности похожий чрезвычайно убедительным эффектом присутствия на вторжение четвертого измерения, старатели даже испугались, но потом освоились и особо драматические моменты своих рассуждений дополняли всесторонними "живыми иллюстрациями". Наибольший интерес к поиску и систематизации свидетельств о различных экспериментах и испытаниях проявил Стас Ладшев, со временем оказавшийся обладателем обширной коллекции разнородных записей, из которых составил стереографический сборник о захватывающем и трудном, полном ошибок, искушений и противоречий пути людей к белому свету.

8. Белый свет

Из книги Станислава Ладшева "Беля. Как мы учились сражаться со временем и побеждать себя":

(Стас Ладшев) — Так… Запись пошла. Ну, Максим, как договаривались. Первый случай, который заставил задуматься, изменил что-то. В плане мировоззрения.

(Максим Воронов) — Ну, самый первый — это, конечно, когда вы в колодец прыгали. Такое не забудешь.

— Но ведь ты не прыгал.

— А это не важно. Я понял, что существуют вещи, которые мне еще пока слабо освоить. Но они — реальность.

— Беля и покруче откалывала, и не раз.

— Ну, то — Беля… Вы-то были свои, привычные.

— И что потом?

— Ну, я все время думал, волновался. Пытался понять: если будет в другой раз такая ситуация, справлюсь я или нет? Ну, а ведь теоретически такие вопросы не решишь. Так что только заморочился.

— А начало новой жизни, как это за ним водится, подкралось незаметно.

— Это уж точно! Я вообще только на финише, наверное, врубился, что происходит. Вот некоторые из наших говорят, что вроде как она использует гипноз, и в принципе их можно понять: что-то такое действительно есть… Но, с другой стороны, это вообще свойственно человеку: как говорится, дельная мысля приходит опосля. Захватывает тебя что-то, колотишься, как ненормальный, а потом удивляешься сам себе: что это я натворил?

— И что случилось?

— Ну, стало быть, зовет она меня собирать высокогорные травы. И еще листьев каких-то дала пожевать, чтобы, говорит, от разреженной атмосферы не замутило. И вот, едем мы по серпантину всю ночь, а потом еще весь день лезем в гору. Я уже на ногах не стою, как она радостно объявляет: "Ну, пришли! Теперь можно собирать", — и показывает на растение, которого и здесь, возле лагеря, навалом, на два шага в лес зашел — и пожалуйста. Но я молча наклоняюсь и начинаю рвать. А она говорит: "Ты не так рвешь. Надо выбирать только стебельки, на которых молоденькие бутончики появились". Ну, я начал бутончики выбирать. А она опять: "Ты неправильно режешь. Надо срезать только те, на которых еще ни один цветок не распустился, и чтобы не выше, чем на три ладони от земли", — и показывает, как отмерять. Ну, я начал отмерять. А она: "Те, которые на солнце, не пойдут. Выбирай в тени". Тут уже я чуть материться не начал: с соблюдением всех этих условий, чтобы вязанку собрать, надо несколько гектаров облазить! Ну, просто круглое — неси, квадратное — кати. Стал разыскивать подходящие, а у самого уже руки опускаются и глаза закрываются, пальцы — как деревянные. Беля говорит: "Я тоже пойду собирать, а ты смотри: рви и ни на что внимания не обращай, пусть хоть с неба камни посыплются, понял?" Я кивнул, а сам думаю, вот бы лечь и заснуть, уж тогда меня в самом деле даже камни с неба не разбудят. В общем, она ушла, и рву я это, рву, как вдруг она меня зовет, и с такими удивленными воплями — мне бы, дураку, вспомнить, что она велела не отвлекаться, а я сразу повелся — даже спать расхотелось. Стал искать, откуда это она кричит.

Смотрю: а она залезла в какой-то овраг, а там что-то вроде ущелья начинается. И вот она бегает от стенки к стенке и кричит мне: "Ты только погляди, тут прямо Третьяковская галерея!"

Я смотрю, а там на скале что-то вроде картинок. И Беля так серьезно меня спрашивает, сделав круглые глаза: "Как ты думаешь, а что они значат?" — ткнула в какую-то картинку из тех, что были возле входа, и говорит: "Вот эта, что значит?"

Мне бы тут помолчать или прямо сказать: не знаю! Но нас ведь приучили обо всем иметь собственное мнение, единственно правильное. Я смотрю, а там знаки какие-то, совершенно непонятные. Точки, волны, спирали. Теперь-то я догоняю, что это были формулы некоторых химических реакций для изготовления специальной мази на травах. Там даже формула молекулы воды была. Но тогда я что? Вспомнил кое-что из прочитанного в газетах и журналах про первобытные племена. Говорю: ну, это просто примитивные знаки, ведь тогда рисовать-то толком не умели.

Беля наморщила лоб и говорит:

— Хм… стало быть, орнамент. Ну а вот здесь что нарисовано?

Показывает следующую картинку, а там вроде как фигурки, стоящие на коленях, и перед ними — человек, выше всех в два раза, в пышной такой одежде и, главное, вроде как шапке, которая изображает рыбью голову. Я говорю:

— Ну, это, видно, царь или жрец какой. Привилегированное лицо. — Она:

— А что это он в шапке в виде рыбы? — Я:

— Ну, значит, рыба такая здесь почиталась за божество. А древние люди считали, что политическая элита — это как наместник, или даже потомок, бога на земле.

— Хм… и почему же они так считали?..

— Ну, те, кто хотел добиться власти, так внушали остальным.

— Но ведь он тут изображен в два раза выше других. Как будто существо высшей природы.

— Ну так это и есть следствие пропаганды.

Она протянула задумчиво:

— Аааа… — как будто я ей Америку открыл, и пошла к другой картинке: — Ну, если ты все так хорошо понимаешь, то вот здесь что изображено?

Я смотрю — вроде как одну из фигурок в какую-то мумию закатывают, и жрец этот опять рядом. Говорю:

— Ну, это, стало быть, кого-то в жертву приносят!

Тут Беля аж руками всплеснула, так поразилась моей проницательности, и говорит только:

— Пожалуй, что и так!

Дальше идем, и я вижу: там на рисунке монстр какой-то, в два раза выше собственно жреца; все тело чешуей покрыто, а голова — рыбья. Я и говорю:

— А вот это, видимо, и сам бог!

Беля только кивает:

— А почему это он у них в виде рыбы?

— Наверное, как раз такую рыбу ловили в этом озере. Основной продукт питания.

Она глаза вытаращила:

— А тебе не кажется, что рыба-то на рисунке на акулу похожа? Как же ее могли ловить в этом озере.

Я говорю:

— Ну так это, стало быть, художественное обобщение. Абстрактная рыба какая-то.

Дальше пошли картинки, которые я просто принял за мифологические. А там был и геном человека, и операция по вживлению жабр, и картины из какой-то подводной жизни. Потом опять появились точки и эллипсы. До меня даже дошло, что один из рисунков реально похож на Солнечную систему. Но когда я пригляделся, то увидел, что там больше планет, чем у нас считается. А Беля подсказывает:

— Опять оранменты пошли!

Я и говорю:

— Ну да… — А это были астрономические расчеты, причем не просто так, а в связи с нашей планетой! Там параметры влияния всех небесных тел были отражены!

Потом Беля и говорит:

— Слушай, а как по-твоему, почему, если сейчас человек наденет, допустим, маску какого-нибудь зверя, на него посмотрят, как на идиота? А если еще убьет кого-нибудь при этом — то и как на преступника? А раньше это считалось знаком избранности.

Тут уж я рассердился:

— Ну, они же были варвары! — говорю. — Они думали, что весь этот балаган поможет им жить, потому что не умели по-настоящему управлять природой… — Потом малость поостыл и, поразмыслив, сказал еще: — Да и в современном мире не так уж много изменилось. Я имею в виду, если человек ведет себя как животное и убивает других людей… он вполне может претендовать на избранность и разные привилегии.

Беля так задумчиво выслушала меня, а потом говорит:

— Человек ты рассудительный, но необразованный.

Потом развернулась и полезла куда-то вверх по наполовину обваленной каменной лестнице. Я — следом.

Поднялись мы на вершину холма, а там оказалась правильная прямоугольная площадка, рядом — помост вроде алтаря, огромный котел на шарнирах и в углу — как будто сток под землю. Тут только до меня начало доходить, что никакой это не холм, а древнее архитектурное сооружение и, похоже, ритуального назначения, только засыпанное землей и заросшее кустарником. Лабиринт с рисунком был на входе, а с остальных сторон курган окружал водоем в форме подковы с непрозрачной темно-зеленой водой.

Беля сбросила с плеча сумку и кивает мне:

— Раскладывай травку сушиться и костер разводи, будешь мне помогать мазь готовить и жгуты!

Я уже так устал, что даже не встревожился, для чего могут понадобиться приготовления. А Беля хозяйничает: воды ей принеси, отвар отцеди, те травы разомни, эти переплети. В общем, вымазала она длинные травяные лоскуты в какой-то густой и жирной мази и заявляет:

— Напоследок — в продолжение нашего разговора: на все мои вопросы ты ответил ошибочно. А сейчас ты узнаешь единственно правильный ответ, — и вдруг командует: — Раздевайся!

Я обалдел:

— Все снимать, что ли?..

Она покосилась на меня насмешливо и говорит:

— Ну, если ты хочешь выйти из ритуала без каких-нибудь частей, то можешь раздеться частично!

Я говорю:

— Ты что, в этих руинах эксперименты собралась проводить?

А она:

— Да не волнуйся, тут все работает. А с виду запущено, чтобы меньше любопытных лезло.

Уложила меня на помост и давай жгутами обматывать с головы до ног. Мазь горячая, сволочь, и запах такой — голова кружится. Я думал, помру, как вдруг понял, что жгуты эти застывают и сжимаются. Ни глаза открыть, ни слова сказать, а потом и вовсе дышать невозможно стало. И в то же время как будто эйфория какая-то началась, на почве травы, бессонницы и удушья. Кажется мне, как будто я вижу со стороны, что Беля опрокидывает на меня воду из котла, и словно вода уносит меня, по каменным трубам затягивает…

И вдруг — раз! Выныриваю я в большом бассейне, и Беля рядом. Вокруг — темный зал без окон; с потолка странные маски свисают: с воронками, трубочками, дырочками; а вдоль стен каменные трубы причудливыми узорами проложены, и двери нет. Беля взяла маску и надела, а другую протягивает мне. Я говорю:

— Зачем это нужно? — А она:

— Акустический преобразователь речи, — и правда — от ее голоса через маску возник жуткий хрип и визг.

Я понял, что спорить бесполезно, зафиксировал на голове агрегат и собирался все-таки потребовать объяснений, как вода в бассейне вспенилась, покрылась волнами, водоворотами, потом мелькнула какая-то вспышка, и вдруг навстречу нам выныривает… не знаю, как сказать… человек, не человек… в общем, монстр. Хотя, по правде сказать, он не выглядел уродливым, скорее даже по-своему красивым, только очень уж непривычно… дело в том, что у него присутствовали черты одновременно человека и рыбы. Весь покрыт жесткой блестящей чешуей, похожей на кольчугу. Вместо ног — длинный хвост, как у змеи, свивается кольцами. От пояса — человеческий торс, с рельефными такими мускулами и раза в полтора крупнее, чем у обычного мужчины. Между пальцами на руках — перепонки. А голова — ну, в общем, морда акулы. Толстая шея, гладкий, низкий лоб, а по бокам от огромной пасти с четырьмя рядами мелких заостренных зубов — маленькие, глубоко посаженные глазки с абсолютно человеческим, внимательным и проницательным выражением, и такого необыкновенного оттенка — цвета моря во время шторма…

В общем, я уже не очень удивился, когда он взял маску, подходившую по форме головы, надел ее и заговорил. Звучало, как целый хор скрипучих голосов, пронзительных — на грани слышимости, а через маску получалась гулкая, но в целом членораздельная речь.

— Здравствуй, Беля, — говорит.

— Привет, Никомед, — говорит Беля.

— Что это за особь с тобой? — кивает он на меня.

— Ты ничего не понял, — говорит Беля, — это ты сегодня — особь. А это — мой подчиненный. Он пришел тебя изучать.

Человека-акулу, видимо, развеселила эта мысль — во всяком случае, он долго смеялся. Я, чтобы не молчать, сказал:

— Здравствуйте, — и действительно — маска исправно переводила слова на "рыбий" язык.

Человек-акула взглянул на меня и кивнул.

— Спрашивай, — говорит.

Я растерялся и взглянул на Белю; она тоже кивнула:

— Никомед расскажет тебе историю людей-рыб. Если будешь правильно задавать вопросы и внимательно слушать, сможешь многое понять о своем настоящем и будущем.

Я знаю, что с Белей долго пребывать в замешательстве небезопасно, так что сразу начинаю:

— Кто ты?

— Я — Никомед, старший наблюдатель за околоземным пространством лаборатории сравнительных исторических исследований черноморской колонии антарктической подрасы людей-рыб.

— Кто такие люди-рыбы?

— Мы — древняя раса, существовавшая на планете задолго до цивилизации, к которой принадлежишь ты. Изначально мы, как и вы, были сухопутным человечеством. Наша цивилизация очень отличалась от вашей, потому что условия существования на Земле были другими. Чтобы тебе было проще представить, поясню, что Земля тогда вращалась по другой орбите. Сутки и годы были короче, Солнце находилось дальше и вставало с другой стороны, только его было плохо видно, так как из-за влажного и жаркого климата в воздухе висела водяная пыль. Суша занимала незначительную часть поверхности планеты в виде нескольких крупных островов. Мы вели полуводный образ жизни, жили намного дольше современных людей и построили самобытную цивилизацию. Высокоразвитая наука, намного более плодотворная, чем современная, позволяла совершать дальние космические перелеты и создавать автономные подводные города с искусственным светилом глубоко на дне океана. Только наша техника была магичнее: то, что у вас считается эзотерикой, у нас преподавали в младших классах школы. В общем, трудно сравнивать, но всему приходит конец. В какой-то момент наша цивилизация так же, как недавно и ваша, подошла к порогу кардинальных перемен. И не все это поняли.

Человек-акула замолчал, а я наконец начал улавливать смысл разговора.

— Почему возник кризис?

Он усмехается.

— Наша с тобой находчивая знакомая, — он кивнул в сторону Бели, — сказала бы, что пришло время. Если подробнее — комплекс причин. Наши проблемы отличались от ваших. Процветала торговля черномагическими услугами. Сожительство с животными привело к появлению монструозного ущербного потомства — впоследствии эти существа мутировали в некоторые виды современных теплокровных животных. Правящие жреческие кланы объединялись во враждующие группировки, и возникла угроза ядерной войны. В конечном итоге инопланетное вмешательство — излучение чужеродного космического тела сделало условия на планете непригодными для нашего выживания.

— Как вам удалось спастись?

Человек-акула улегся на воде на спину и посмотрел в потолок.

— А нам, в основном, это и не удалось. Абсолютное большинство населения погибло. Те, кто спаслись, выбрали разные пути, о которых мне почти ничего не известно. Лично я принадлежал к группе ученых, занимавшихся исследованием водного мира. Перед угрозой глобальной катастрофы мы приняли решение провести эксперимент по вживлению в наш геном ДНК глубоководных акул и переселились на дно океана.

Я чуть до потолка не подпрыгнул и говорю:

— То есть ты лично участвовал в этих событиях?! Это сколько же тебе получается лет?

Человек-акула задумчиво покачался на воде.

— Наша находчивая знакомая ответила бы, что время — это очень относительно, если не сказать индивидуально…

(Беля захихикала).

— Видишь ли, сложность в том, что единицы измерения тогда были другими… то есть, время шло иначе. Но, если перевести на современное летоисчисление… включая тот период, когда я еще был человеком… выходит, мне приблизительно сто десять тысяч лет. Плюс-минус несколько тысяч.

Я просто выпал в осадок и говорю:

— Хм. Понятно. Ничего себе… Наверное, тяжело помнить столько драматических событий, пережить гибель родного мира…

Человек-акула невозмутимо поплескал в бассейне хвостом.

— Знаешь, те, кто погиб, были не такими уж ценными парнями. Не могу сказать, чтобы я жалел о своих бывших сородичах.

С этого момента кое-что в характере и рассказе Никомеда стало мне понятнее.

— Как получилось, что современное человечество даже не подозревает о вас?

— А вы вообще много о чем не подозреваете. В основном потому, что сами никому особо не интересны. Но, в качестве формальной причины, можно упомянуть, что изменение генома — это не механический процесс. Мы прошли через всеобъемлющую трансформу и обрели тело из качественно другой материальности. Как ты думаешь, для чего ты прошел соответствующий ритуал на вершине пирамиды вместо того, чтобы просто спуститься этажом ниже? Без подготовки человек не смог бы заметить меня, даже если бы прорубил ход внутрь кургана и залез в бассейн. Ты сейчас находишься в измененном состоянии сознания, благодаря чему и возможен разговор.

— А чем вы занимаетесь там, на глубине? По крайней мере из того, что мы, люди, способны понять.

— В физическом мире отражаются некоторые результаты нашей деятельности. Например, мы выводим полезные для океана организмы — правда, ваши ученые, извлеки они наших питомцев из недоступных людям глубин, не смогли бы определить, нашли они растения или животных… Еще мы гасим океанотрясения, без чего ни одна цивилизация на суше не успела бы развиться из-за стихийных бедствий, и поддерживаем благоприятную для развития на земле органической жизни температуру океана. Вы нашу работу не замечаете. Вам кажется, что все это происходит само собой, в силу внутренне свойственных природе законов.

— А тебе нужна подготовка для общения с людьми?

— Нужна. Это моя профессия. Я же сказал, что работаю наблюдателем околоземных вод. Эта пирамида, которую невежественные люди принимают за гору, специально оборудована для перехода людей-рыб в физический мир. Мы сотрудничали с некоторыми из древних, по вашим меркам, цивилизаций. Например, в Междуречье. Там нас принимали за богов.

— В чем цель ваших контактов с людьми?

Никомед пожал плечами.

— Ты еще спроси: зачем бог создал мир? Ну вот, например, я — ученый. Стало быть, цели — исследовательские. Бывает интересно.

Я задумался. На мой вкус, для одного разговора информации набралось достаточно. Я решил напоследок спросить о будущем, но трудно сформулировать фразу о том, чего не знаешь, и я говорю:

— Никомед, на что посоветуешь обратить внимание по жизни?

Человек-акула покосился на меня с любопытством.

— Ваша цивилизация так же, как и наша когда-то, находится сейчас на краю гибели. Ты должен понять, что вам предстоит сделать решающий выбор. В память о встрече я оставлю тебе одну вещь.

Тут он опустил руки в воду, между его ладонями пробежала вспышка, и через мгновение он протянул мне небольшую табличку из металла, которого я никогда не видел, и с непонятным способом нанесенными изображениями: птица, какие не встречаются в природе, с крыльями и хвостом, похожими на следы от комет, и длинной изогнутой шеей; огромный дворец, плавающий в небе среди звезд; и шар планеты, с океанами и материками, а над ним — как будто изогнутая сабля, мелькнувшая мимо. Табличка светится серебристым светом с лиловыми и малиновыми разводами — страшно в руки взять, а рисунки горят, как расплавленное золото.

Человек-акула спрашивает:

— Ты понял?

Я, если честно, понял только, что мне надо над чем-то серьезно подумать, но киваю молча. Никомед взглянул на Белю, она кивнула, я по общему примеру снял маску и вдруг снова почувствовал, словно меня куда-то уносит поток воды. А потом внутренний зал пирамиды исчез, и — раз! — я выныриваю в каком-то водоеме, а вокруг — вечернее небо, деревья темные и гора. Я понял, что оказался у подножия кургана, с вершины которого началось мероприятие. Неподалеку вынырнула Беля и кричит мне:

— Ну как?

Я хотел помахать рукой в смысле: все в порядке, и заметил, что держу ту самую табличку. Насчет ее значения — ума не приложу, но она и сейчас здесь со мной, в палатке, могу показать…

(Александр Геништа) — У меня какие-то сумбурные воспоминания. Беля сказала, что я бестолковый (смеется).

(Стас Ладшев) — Ну, все-таки?

— Началось все с того, что Беля раскапризничалась и говорит: пусть в город кто-нибудь поедет! Поискала взглядом и на меня показывает: вот ты езжай! Я говорю: зачем, Беля? А она заявляет, как будто первое, что на язык пришло: яблок мне привезешь! Я думаю: где я их буду искать? — но говорю: ладно… А она: и платье — такое, чтоб мне подошло! Я думаю: ничего себе, но говорю: поищу… А она: и почитать что-нибудь! Я говорю: в какую сторону хоть ехать-то? А она: езжай, езжай в любую, рано или поздно обязательно куда-нибудь приедешь!

С тем и отправился. И вот, вечереет, кругом — одни горы. А я то чуть на повороте в обрыв не слетел, то чуть в дерево не въехал, то вдруг руль слишком сильно выворачиваю, то как-то незаметно для себя скорость прибавляю. Сначала думал — случайно, потом — что от усталости. Но постепенно начинаю понимать, что машиной кроме меня управляет кто-то еще. И как только я начал за своим вождением пристально следить, чтобы эту постороннюю силу вычислить, она проявилась по полной программе. Короче, машину я еле остановил: то ее вперед бросало на несколько метров, то есть буквально по воздуху, то крутило во все стороны, то раскачивало. Съехал я кое-как на обочину, вывалился на землю и ну бежать, пока меня вместе с транспортом не прихлопнуло. А темно уже, не видно ничего. Пытаюсь я оглядеться, и вдруг — как будто мне вспоминается, что Беля перед отъездом сказала: ты, если будет трудно, из травы, которую я тебе дам, костер разведи! Лезу в сумку — а там, правда, моток сухой травы. И я костер разжег.

Поначалу вроде казалось: лучше стало. Никаких подозрительных явлений. Я в костер веток накидал и думаю: надо, выходит, ждать до утра. Вдруг слышу: шаги неподалеку. Сначала решил — показалось, потом — что габбро. А потом уже слышу топот со всех сторон, и так близко, что не может их быть не видно! Тут я понимаю, что тени вокруг какие-то уж слишком подвижные и густые. Немедленно вываливается из темноты бесформенная черная сущность и сопит, как медведь. Че ты ржешь? Это сейчас смешно рассказывать, а тогда я чуть седой не сделался!.. Толпятся, стало быть, вокруг меня чрезвычайно увесистые тени, толкаются и лезут к костру. Хватит ржать!

— Продолжай, продолжай…

— У меня возникла устойчивая уверенность, что им нужно задушить сначала огонь, а потом — меня. И вдруг я как будто вспоминаю, как Беля мне напоследок говорит: если увидишь тени какие-то странные, брось в них что-нибудь из огня — головешку или веточку. Я выхватил из костра горящую ветку и ткнул в одну тварь — все как вспыхнет! Как будто огненный столб передо мной появился! А другая тень совершенно отчетливо начинает выкручивать мне руки. Я развернулся, сунул в нее ветку — опять огненный столб передо мной! Тут уж остальные навалились и давай меня хватать. Я упал, дополз до костра и стал голыми руками угли разбрасывать. Как будто метеоритный дождь начался! Загорелось все, заблестело, огненные столбы вокруг мечутся и гудят. Я думаю: все, конец, сейчас попаду под один такой — только пепел останется. И вдруг вспоминаю слова Бели: а если совсем плохо станет, ты прыгни сам в огонь! Оборачиваюсь, а вместо костра — стена от горизонта до горизонта, высотой до неба, вся шевелится и переливается рыжим! Я взял и в нее прыгнул.

(пауза)

— Ну, а дальше-то что?

— В том-то и дело, что ничего! Ничего не помню… Очнулся утром. Вся поляна, где я ночевал, в подпалинах, трава смята. Такое впечатление, как будто я действительно угли разбрасывал и по земле катался. Ладони в ожогах. Ну и чувство такое, как будто по мне асфальтовый каток проехал. Сажусь я в машину и думаю: куда ехать?.. Нескольких минут не прошло, вижу — город. Мертвый, одни габбро кругом. Останавливаю машину и первое, что попадается — аллея с высохшими яблонями. Иду дальше, и спотыкаюсь о разбитый манекен в длинных лоскутах от истлевшего платья. Оглядываюсь и вижу разломанный пополам газетный киоск — все щебнем засыпало, брошюрки лежат в земле черные от дождя. И тут я отчетливо понимаю, что ничего уже не найду и пора возвращаться.

Только подъезжаю к долине, как Беля навстречу — и кричит: ну, что ты там видел-то? Я сдуру говорю: чего-чего, одни габбро кругом. Она рассердилась: в огненном городе что, спрашиваю, видел?

И тут я вдруг вспоминаю, как шел после огненной стены среди каких-то вспышек — то ли сад, то ли лабиринт, все горело, и жар чувствовался… но как будто не обжигал. Ласковый такой, чистый. Но я там никого не встретил, только птицы какие-то пролетали иногда, с длинными хвостами… Я говорю: видел я огненный город, только он был пустой. Беля глаза вытаращила: что, совсем пустой?.. Я: ну да, только, смешно сказать, жар-птицы какие-то летали, как в сказке… Беля глаза закатила: и что, ты с ними даже не поговорил?! Я опешил: а что, надо было?! Она кричит: ты, дурак, думал, они там для красоты, что ли?! А яблоки привез? — спрашивает.

И тут мне вспоминается, что да, появлялось там в золотом воздухе нечто: как будто сверкающие шары осыпались и таяли… Отвечаю: забыл… — а сам вспоминаю, как среди бликов сворачивалось что-то, действительно, похоже на песочные часы или на платье, и листы какие-то как будто мелькали, как страницы в книге… Беля смотрит сердито: и остальное забыл? Я киваю… Беля только руками всплеснула: ну ты и бестолочь — это ж надо, подняться на высоту планет и светил, увидеть смену эпох, зарождение галактик и в буквальном смысле ничего оттуда не вынести! Я не нашел ничего лучше, как возразить: да разве все это можно было оттуда забрать? Беля орет: а ты пробовал?!

Я уж и сам понял, что лопухнулся. Спрашиваю: и что теперь делать? А она: картошку иди чистить, звездолетчик! (смеется) Вот и все.

— А что это все-таки были за существа, от которых ты отбивался ночью?

— А, эти… Они не имели непосредственного отношения к внеземным путешествиям. Это саламандры — жители земного огня. Они выглядят одновременно как тень, огонь и воздух. Вообще-то они не страшные, просто Беля тогда договорилась, чтобы они меня напугали. Идея состояла в том, что я пройду через земной огонь и попаду в небесный. Но, как видишь, толку мало получилось, по не зависящим от саламандр причинам. (смеется) Я потом их даже вызывать научился, но у них с людьми мало общего. У них в своей стихии столько забот, сколько нам здесь и не снилось.

(Григорий Томилин) — Мне Беля сразу назначила сложный комплекс упражнений, которые нужно было повторять ежедневно по несколько часов. Там пластические, дыхательные техники. Плюс диета, голодание. В итоге, завезла она меня однажды неизвестно куда и спустила по веревке в ущелье. А там ничего, только скелеты разных свалившихся туда ранее неудачливых животных. Беля веревку сматывает и кричит мне, что вернется через сорок дней, и чтобы я не скучал.

Ну, что я? Принялся повторять весь комплекс упражнений, как обычно. Они ведь были направлены на поглощение энергии из окружающего пространства непосредственно через тело, на поддержание жизненных сил. Чем мне труднее себя контролировать, тем расчетливее я занимаюсь. Жара — я занимаюсь, ливень — занимаюсь. Зверь какой-то в яму свалился, шакал, кажется, — я его взял под мысленный контроль, как Беля учила, убил, закопал и занимаюсь. Правда, без воды обходиться не пришлось, я дождевую воду собирал в выбеленные солнцем звериные черепушки. (смеется) Ну, вскоре сознание стал терять… надолго. Представление о времени совершенно запуталось. И начали видения возникать — знаешь, как в легендах про искушения. То страшные, как в кошмарном сне, то наоборот, какие-то эйфорические. То как будто я в рабстве где-то, то я как будто покончил с собой, то по реке плыву на лодке, которая сама собой управляет, то словно мне стихи кто-то читает, которых я никогда не слышал… И вот в последний день возникает видение, которое мне особенно запомнилось.

Как будто я попал в пещеру, у которой нет ни входа, ни выхода, где-то глубоко под землей. И в воздухе передо мной появляется необыкновенное существо — выглядит, как женщина, только не человек. Красоты — фантастической. Цвет кожи — как… я не знаю, как черный жемчуг. Тело — точеное, как у статуэтки. На лице какие-то узоры, цветные и серебристые. Губы — как алмазы блестят, глаза… невозможные… наполовину чернильные, наполовину звездные…

(Стас Ладшев) — Гриш, поэму о ней сочинишь потом.

— Иди в пень. Ты ее не видел.

— Я представил. Сон, свет и восторг.

— Ничего ты не представил. Короче, я сразу понял, что она обитает здесь всегда, от начала времен. Видит и знает абсолютно все. И я могу задать ей ровно один вопрос, чтобы получить ответ, который никогда и нигде не получу.

Тогда я спросил: "Что есть зло?" И она сказала: "Зло — это искушение". В следующий момент я очнулся на дне своего ущелья. Вижу — Беля кричит сверху: ты там жив еще?

Вытянула она меня на веревке, взглянула на мою невменяемую рожу и говорит только: "Ну, ты, я вижу, даром времени не терял". Меня качало, как пьяного, — еле до машины дошел. Но чувствовал себя — как заново родился. На многое стал смотреть совершенно иначе. Я, например, раньше всегда считал, что сначала человек, допустим, совершает неправильный поступок. Потом происходят последствия и все от них страдают — вот это и есть зло. А тут вдруг все представилось в совершенно другом свете. Это касается и габбро тоже. Я вот, например, буквально всем телом прочувствовал, о чем нам твердила Беля, а еще раньше Тихон: прежде, чем сражаться с габбро, надо перестать обращать на них внимание. Понимаешь?

— Ну, будем считать, теоретически — понимаю.

— Ты правильно сказал: теоретически. А я понял практически! Да и в другом… Если, бывает, я не знаю, что решить, то вспоминаю и словно вижу ее перед собой. И уж не знаю, самовнушение это, или в самом деле часть меня осталась там, с ней, только правда в ответ на вопрос приходит мысль, которую сам я никогда бы не подумал! Я, наверное, ее даже после смерти не забуду…

— Да ты не мучайся. Мысленно предложи ей руку и сердце.

— Она меня мысленно пошлет.

— Пробовал или догадываешься?

— Ладшев! Догадаешься отвалить или попробуешь остаться?..

(Жанна Сеченова) — Я считаю, что Беля слишком жестока. Методы у нее живодерские. Хотя я не о себе переживаю. Мне другая история вспоминается. Кстати, ее героиня уже за себя никогда не скажет. Помнишь женщину с дочкой-инвалидом?

(Стас Ладшев) — Помню, конечно.

— Ну, и что с ней произошло, знаешь?

— Умерла. Кстати, тоже не о себе переживала.

— О дочери! О больном ребенке! Разве это преступление для матери?

— Беля спасла девочку. Сделала сильной, неуязвимой.

— Ну и кто может теперь поручиться, что это тот же самый ребенок?! Кто может сказать с уверенностью, что это вообще человек?!

— По-моему, тот же самый ребенок.

— Ну, ты во всем согласен с Белей.

— Хорошо, перескажи эту историю, как ты ее поняла. Для объективности.

— А что тут понимать?.. Я присутствовала при событиях с самого начала!

Мать, впечатлительная, набожная женщина, уже немолодая, беспокоилась за судьбу четырнадцатилетней дочери, прикованной к инвалидной коляске. Во время землетрясения на девочку упала стена и сломала ей позвоночник. Из всех заботившихся о ней родственников к моменту встречи со старателями в живых осталась только мать — сердечница, опасавшаяся, что от непосильных переживаний с ней случится инфаркт, и тогда дочь останется совершенно беззащитной.

Старатели в этой ситуации приняли единственно правильное решение: как могли, обеспечивали быт и лечение обеих женщин. А всесильная Беля пошла другим путем. Она сразу заявила, что есть только одна надежда на спасение: так называемый обмен душами. Якобы девочка должна обменяться душой с некоей высшей сущностью, и если этот процесс произойдет добровольно, осознанно, то та, другая сущность как бы и станет этой девочкой. В противном случае и мать, и дочь скоро умрут.

Что происходит дальше? Беля, с разрешения матери, наедине объясняет девочке сущность предстоящего "обмена", и больной ребенок, не способный трезво оценивать ситуацию, под влиянием всем нам отлично известного красноречия Бели, способной в предвкушении увлекательной авантюры уговорить рыбу залезть на дерево, соглашается. Тогда Беля без лишних околичностей объявляет, что для успеха предприятия требуется, чтобы мать собственноручно сбросила девочку с обрыва в море!

Даже у меня волосы дыбом встали от такого требования, а мать, упав перед Белей на колени, как перед богиней, зарыдала, но не осмелилась возражать. Никогда не забуду, как перед этим ужасным испытанием наивный, беспомощный ребенок, сложив худенькие ручки, умолял: "Не переживай обо мне, мама, я не хочу прозябать, быть для всех обузой! Я вернусь, я вернусь, хоть ты меня и не узнаешь! Беля всесильная, она святая!" Да и кто бы не поверил, слушая, как Беля повторяет уверенным и ласковым голосом: "Она не утонет, не бойтесь". Наконец, настает назначенный Белей день, мать бросает ребенка со скалы — и девочка тонет!

Мне кажется, я готова была убить Белю, и не я одна! Полное отсутствие в ней раскаяния, сострадания, любого человеческого чувства, да что там — полное отсутствие у нее рассудка стало вроде бы совершенно очевидно. Но несчастная мать продолжала слепо верить в Белю и ее противоречащие всякому здравому смыслу утверждения, что девочка жива и обязательно вернется. Да и что оставалось делать женщине, не допускавшей кощунственной мысли, что она и ее дочь стали заложницами очередной "забавной" игры в людей или, хуже того, сознательного обмана. Невозможно было без содрогания смотреть, как безутешная мать дни и ночи проводила на берегу моря, ожидая обещанного Белей возвращения девочки, тем более что Беля запретила всем, кто сомневался в успехе этой затеи, даже подходить к обезумевшей от горя и сомнений женщине.

Дальнейшее многие восприняли, как чудо. Через сорок дней, я сама не видела, но якобы буквально из пустого моря вышла девочка и, подойдя к женщине, спокойно сказала: "Здравствуй, мама". Проблема состояла только в том, что это был совершенно другой ребенок! Лет восьми, другой голос, другая внешность, ничего общего с родителями, все другое! Несчастная женщина от потрясения упала в обморок, а когда пришла в себя, наконец позволила себе гнев и упреки в адрес Бели. Правда, потом выяснилось, что незнакомая девочка знает все о прежней жизни ребенка, которым она якобы являлась, всякие мелочи, секреты, известные только матери. Но одновременно девочка рассказывала еще неизмеримую прорву всякой чепухи. О каких-то своих прошлых жизнях на планете, которой в Солнечной системе больше не существует, о развивавшейся там техногенной цивилизации, о войне, в результате которой планета превратилась в пояс астероидов. О том, что современный мир стоит на пороге аналогичной катастрофы, и что она пришла сюда, чтобы сделать повторный выбор, на этот раз — правильный… По признанию матери, о якобы своей жизни отзывалась отчужденно, полностью изменились привычки, интересы. Ой, да все вы ее видели. Стала одеваться, как цыганка, в какое-то ведьминское тряпье, ходит везде, как тень, и желтыми глазами зыркает. Машет этим светящимся камнем на цепочке, с которым из моря вынырнула, и как она скажет — так и происходит. Как будто реальность гипнотизирует. Она мне напоминает блуждающее измерение, без шуток. И ни за что не подумаешь, что ей восемь лет. Как будто взрослая женщина в детском теле.

Короче, мать так и не смогла примириться с переменами, произошедшими в дочери, как ни старалась убедить себя. Хотя она перестала обвинять Белю и вновь вернулась к бредовой идее о том, что этот посторонний человек и есть ее дочь, она просто не смогла всего этого пережить. Перед смертью она говорила, якобы поняла, что другая девочка — это бессмертная душа ее дочери, и просила прощения у Бели. Якобы теперь ее дочь здорова, счастлива, и ее ждет прекрасное будущее. Ну и дальше бред о какой-то новой, райской земле, где все будут счастливы. Чего ждать от умирающей женщины, разочаровавшейся в простом человеческом стремлении провести старость в уютном доме, в окружении детей и внуков?

— В условиях вторжения габбро такая старость в любом случае невозможна.

— Мы могли поддерживать хотя бы подобие, иллюзию мирной жизни — если не ради себя, то ради таких вот беспомощных, беззащитных людей, лишенных малейшей надежды!

— Ребенок-инвалид — достаточно веский аргумент против любой иллюзии.

— А ребенок, погибший во время какого-то бессмысленного эксперимента?

— Ты действительно считаешь, что Яна — это какой-то неизвестный ребенок, сознательно выдающий себя за другого человека?

— Да не важно! Даже если формально это действительно она, перемена, произошедшая с ней, чудовищна! Меня больше всего поразило, что она даже не жалеет о смерти матери! Я сама слышала, как она говорила, якобы последние годы своей прежней жизни, те самые, которые она "сбросила" — это с восьми до четырнадцати — она жила неправильно, что и привело ее к травме, что семья навязывала ей своей заботой приземленное мировоззрение, что у нее была дурная наследственность. И лучшее, что мать могла для нее сделать, это пожертвовать своими надеждами, связанными с ней… Беля не имела права навязывать им все эти идеи, подвергать такому испытанию…

— Но ведь все происходило по их добровольному согласию, и даже по их просьбе…

— Все равно… Беля — абсолютно ненормальное, извращенное существо. Я считаю, лучше умереть, чем жить такой жизнью.

(Стас Ладшев) — Здравствуй, друг мой. Как поживает первый посмертный путешественник в истории человечества?

(Валерий Комендаров) — Привет. Я, кстати, в этом деле далеко не первый и не единственный.

— Хорошо, первый в современном мире.

— Опять мимо.

— Мля! В нашем лагере первый!

— Согласен…

— Поделись впечатлениями.

— Ну…

(пауза)

— Ну? Слова забыл?

— Да вроде нечего рассказывать…

— Суфлирую. Чья была идея насчет захоронения заживо?

— Бели, конечно…

— И она как-то это объяснила?

— Сказала, что, по ее мнению, я похож на подземного царя. Характер мрачный, скрытный, собственнический. Поэтому пусть я полежу под землей.

— И?

— И закопала.

— Как ощущения?

— Вообще, поначалу — ужасно. Боль невозможная. Земля ведь, она мало того, что сырая, она в определенных количествах еще и тяжелая. Я, конечно, не без подготовки в ту могилу полез. Тяпнул сначала какой-то убийственный коктейль, который Беля приготовила, поэтому под землю попал, считай, уже полумертвый.

— А дальше?

— Дальше… ну, это как умереть в натуре.

— Что происходит-то?

— Да всякое… Вы вот тут сидите и думаете, что существует какой-то статичный, однородный загробный мир, единый для всех, как братская могила. А посмотри на нашу землю: ее за всю жизнь не перейти! Такое же и там многообразие: не перейти за целую вечность.

— А что лично ты видел?

— Ну… Беля говорит, что в земле есть все дары мира. То есть не в буквальном смысле — в могильной яме, а в мире телесности, смерти… Я видел много закоулков, комнатушек таких… вроде складов. Там много лежит разных вещей, которых нет в мире живых. Там, наверное, можно целую вечность ходить, и на каждую штуку удивляться. Как в пещере тысячи и одной ночи. Потом, там бродит много разных причудливых существ, монстров всяких. На самом деле это не самостоятельные формы жизни, а как бы некоторые силы, или законы материи, которые можно приручить, и они будут тебе подчиняться. Такая чисто практическая магия. Затем, души умерших, а также тех, кто еще не родился. Можно пообщаться, узнать, кто, зачем и почему. Правда, там, как и здесь, большинство — идиоты. Но попадаются уникальные личности. И река забвения там действительно есть. Если очень надо что-нибудь полностью забыть, можно выпить из источника.

— Ты пробовал?

— Нет. Это очень серьезный шаг с непредсказуемыми последствиями. Видишь ли, забыть — не то же самое, что исправить, искупить, изжить. Любое воспоминание — это опыт, связанный с остальным твоим опытом и всей реальностью мира. Частично затертая память ничего не меняет, только делает тебя неадекватным. Некоторые идут на это в порядке эксперимента. Многие — по глупости. Но такая возможность есть. А по берегам реки растут сонные цветы, которые внушают вдохновение и помогают управлять сновидениями. Можно увидеть все мечты и все сны на свете. И еще много чего интересного.

Вообще, в загробных путешествиях главное — не умереть по-настоящему. То есть часть тебя должна постоянно оставаться в твоем теле, напоминать о жизни, сохранять путь, по которому можно будет вернуться, поддерживать тебя в полубодрствующем состоянии. Это трудно. Такое ощущение двойственности очень болезненно. Когда сравниваешь бесконечный простор потусторонней реальности и капкан бесчувственного, ледяного, окостеневшего трупа, возвращаться не хочется вдвойне.

— Что такое гроб нетления?

— Гроб нетления — одно из устройств, идею которых я нашел в загробных хранилищах. Это как раз и есть механизм, облегчающий процесс возвращения. Он фиксирует осознание себя в физическом мире, обезболивает процесс выхода из комы и к тому же сам служит своего рода маяком. Это как бы сказочный хрустальный гроб, в котором можно спать бесконечно долго, а потом однажды проснуться.

— Что лично для себя считаешь самым ценным в таких опытах?

— Ну я же говорил, с практической точки зрения — там много всяких вещей. Насмотревшись на разные фокусы и неисчерпаемое изобилие, можно здесь много чего изобрести, смастерить, усовершенствовать. Опять же, познавательно. Иногда такая информация попадается, совершенно тебе чуждая, что уже и на себя начинаешь смотреть, как на незнакомца. Ну и в целом, воздействие тех посмертных миров, которые мне доступны, очень интенсивное, тяжеловесное. На меня хорошо влияет, будоражит, так сказать, творческую способность. Однако на других может иначе действовать. Угнетать, или свести с ума.

— А в отношении к смерти изменилось что-нибудь?

— Хе-хе. Ну, с технической точки зрения — можно сказать, да, изменилось. Для меня это обыденный процесс. Я могу сколько угодно умирать и возрождаться. И душу другого человека могу проводить в инстанцию, которая ему полагается. Вот ты сейчас помрешь — я тебя доставлю аккурат до пункта назначения, чтоб ты ненароком не застрял по дороге в каком-нибудь сомнительном заведении. Или ты думаешь, что бандиты, мошенники и несчастные случаи только здесь водятся? Там их тоже хватает.

— А если я лягу в гроб нетления?

— Тогда могу провести тебя с экскурсией, где захочешь.

— Н-да. Спасибо. Как говорится, уж лучше вы к нам.

— Правильно. Все там будем. Меня вот Беля подбивает книгу написать, руководство по грамотному переходу в мир иной — своего рода "Наставление умершему". Только дело это небыстрое. Материал надо собирать. Смерть ведь, по большому счету, штука индивидуальная. Судить по себе здесь — неблагодарное занятие.

— И все-таки, как человек опытный, не хочешь дать простым смертным глубокомысленный совет?

— Как человек опытный, могу сообщить, что самое страшное в смерти не поможет преодолеть ни один ее пробный вариант. Хоть тысячу раз ложись в гроб нетления, самое страшное в реальной смерти — ее необратимость. Когда ты понимаешь, что прошло время отсрочек и апелляций, изменить ничего нельзя, и прямо сейчас тебе предстоит Страшный Суд, самый гуманный суд в мире. Когда приходится оценить прожитую жизнь не как часть воображаемого амбициозного, но незаконченного проекта, а как все, что у тебя есть и будет. Начинаешь понимать, как мало сделано из того, что хотелось, как много набежало ошибок, долгов. И все это кажется непоправимым, роковым. При реальной смерти так оно и есть. А путешествия в загробные миры помогают задуматься лишний раз, взглянуть на свою жизнь, как будто ты и есть бог, который сам себя судит. Это возможно и без гроба нетления. Нужно ценить каждое мгновение своей жизни. Смерть обязательно придет, а жизнь больше не повторится.

(Аэлита Николаева) — А меня Беля просто погружала в нечто вроде транса. Я поначалу ничего не помнила, а потом стали возникать обрывки как бы параллельной жизни. Совершенно другой мир, другая культура, но как будто это тоже я. Потрясающе красивая экзотическая природа: белый песок, апельсиновые деревья, и еще какие-то другие деревья — как горы малиновых цветов… воздух густой, ароматный, ночами небо цвета индиго, звезды золотые, крупные, как фонари… Вспоминаю — и такое безмятежное, возвышенное чувство, как сон… И вот, как будто я там живу. То храм представляется, такой высокий, величественный, как скала, а внутри колонны — как лес, и повсюду знаки, которые я как будто читаю, и они изменяются, словно живые картины… А потом берег реки, которая, как сабля, блестит в лунном свете, темная роща шумит, и пляски вроде священных игр — как будто мы изображаем битву богов, и такая легкость, такое вдохновение во мне, когда я танцую… Ну и еще много разных удивительных картин, про которые рассказывать не буду, но все урывками. И вот однажды эти две реальности как бы соединились.

Как будто я иду по длинному коридору, а рядом — человек в длинной накидке вроде монашеской; и, хотя его лица не видно под капюшоном, я знаю, что это — мой учитель. И помню, что прошла долгое обучение в храме — испытания в специально построенных подземных лабиринтах с ловушками и хищными ящерами, и шумные поэтические конкурсы, и мистические богослужения, и встречи с неведомыми существами, и путешествия, игры, смех, щемящую красоту мира и жизни, которая открылась мне тогда… и одновременно я помню свою судьбу здесь.

Мы с учителем выходим в широкую галерею, опоясывающую храм. С нее открывается вид на стройную аллею молчаливых каменных статуй, которые провожали ученика, покидающего храм, и позже наблюдали за ним в любом, казалось, пути. Учитель оборачивается ко мне и говорит:

— Ты закончила обучение у посвященных. Наш храм — твоя семья не по крови, но по духу. Адепты здесь — знатоки человеческой судьбы, которые, как ювелиры, со всей бережностью и тщательностью воспитывали твою волю, ум, сердце, вкус, талант, чувство такта и внутреннюю красоту, чтобы твоя душа, как драгоценный камень, сияла всем множеством неповторимых граней. Но запомни: даже самое изощренное искусственное испытание не превзойдет в своей мудрости обыкновенную жизнь, и нет лучшего пути к совершенству, чем безрадостный труд в невыносимых условиях, в безнадежном мире всеобщего распада, где властвуют только пороки. Теперь тебе предстоит учиться у непосвященных. Прими эту бесценную возможность как подарок. В тебе достаточно доблести, остроумия, любопытства и упрямства, — тут я почувствовала, что учитель улыбается. — Если поискать совсем придирчиво, в тебе даже найдется нечто вроде мудрости. На самый дерзкий вызов судьбы ты ответишь встречной дерзостью и откроешь для себя новый мир.

В этот момент видение исчезло; я очнулась у Бели в комнате, где проводились сеансы гипноза. Беля сидела на балюстраде веранды и болтала ногами. Ну и сразу начала прикалываться, конечно. "Что, — говорит, — как погодка в высших сферах? Ничего, скоро и у нас такая же будет!"

(Дмитрий Дергачев) — Слушай, Стас, давай я тебя тоже проинтервьюирую. Вот многим непосвященным давно любопытно… Да и других ребят тоже… Хотя бы некоторых.

(Стас Ладшев) — Ты о чем?

— Эй, Валерка… Комендаров! Пойди-ка сюда. Надо проинтервьюироваться.

(Валерий Комендаров) — Я уже.

— Надо еще раз. Я о другом спрашивать буду! Давай, давай… не ломайся. Раньше сядешь — раньше выйдешь.

— Ну, чего?

— Помнишь, как вы в колодец прыгали?

— Я что, на склеротика похож? Помню, конечно.

— Ну, так расскажите: что там было-то, в этой яме?

(Стас Ладшев) — Ну, теперь уже, я думаю, можно сказать… Ничего там не было! То есть, никаких сверхъестественных событий, ничего такого, что остальным потом приходилось переживать. Ну, кроме самого спуска, разумеется, но дело было не в аэродинамике. Просто возникло чувство, что вот ты выполнил просьбу, хоть она и казалась бредовой, буквально убийственной, но ты сделал, потому что доверял. Это главное. Получилось, что ты переступил через какие-то законы, которые казались тебе незыблемыми, я имею в виду гравитацию, и ничего. Мир оказался другим. Ну и красота, конечно!

Под землей полумрак, не сразу привыкаешь, но потом начинаешь различать все эти бесформенные лабиринты, призрачные лучи где-то в высоте, и чувствуешь первозданную… пустоту и одиночество. Тут как раз остальные подтянулись, и Беля тоже. Смешно так было слушать все, что вы о нас сверху говорили. Мы вам орали в ответ, но там совершенно односторонняя связь. Потом Беля сказала, что больше никто не прыгнет, и мы пошли гулять.

Пещеры оказались — неизмеримые. Озера черные, водопады белые. Воздух легкий, прозрачный. Только холодно. В одном гроте ледяные статуи стояли.

— В смысле?

— В прямом. Беля сказала, что там проходил конкурс ледяной скульптуры, еще до вторжения габбро. Художников, наверное, уже в живых нет, а вот ледяные статуи — казалось бы, недолговечная штука — сохранились: температура там для них подходящая… В другом гроте все время капель звенела. Хотя не видно было, где вода течет. И эхо дробилось повсюду. Как будто колокольчики играли. Беля сказала, что там круглый год так. А вообще, по ее словам, благодаря особенностям микроклимата пещера могла бы использоваться для спелеотерапии. Я с трудом себе это представляю, но Беля сказала, что определенные гроты следовало переоборудовать в палаты для людей, страдающих бронхиальной астмой, некоторыми аллергическими и легочными заболеваниями. Что строительство лечебниц в пещерах не нашло развития в ушедшей цивилизации из-за неправильного подхода к здравоохранению, которое преследовало по сути цель изолировать больных людей как бесполезных, и к перераспределению ресурсов, тратившихся в основном на развлечения и удовольствия. В общем, целую лекцию прочла, пока шли: про какие-то натечные образования…

(Валерий Комендаров) — Это было про сосульки.

— …экологию, слепых пещерных рыб и деликатесных гигантских улиток…

(Дмитрий Дергачев) — Бррр…

(Валерий Комендаров) — А мне больше всего понравилось, как мы выплывали.

(Стас Ладшев) — Ой, да, это отдельная песня.

(Валерий Комендаров) — Выход из пещеры находился на дне подземного озера. То есть требовалось нырнуть и проплыть по подводному тоннелю. Беля нам все это сообщила и объявляет радостно: температура воды +2 градуса, видимость — ноль процентов!

Ну, а у нас уже настроение такое, эйфорическое — море по колено и радиация не страшна. Потопали к озеру — Беля меня на самом берегу еле поймала! Кричит, как Станиславский: "Верю! Верю!" — ну, что мы готовы лезть. И говорит: не мучайте себя, герчеяуре, я добавлю вам ложку меда в бочку дегтя! Достает один из этих своих электрических камушков и бросает на дно.

Что тут началось! Все озеро из глубины осветилось, как будто в нем солнце взошло! Вода закипела, как газированная. Провал этот подводный сквозь толщу воды в цветных огнях сияет. Нырнули — как в парное молоко. Тоннель тенями переливается… как будто в сказке побывали, или в летающей тарелке.

Вынырнули, стало быть, в Ордынском озере. День, солнечный свет — даже не верится, что подземелья существуют. Ну, погуляли еще, позагорали — не к вам же торопиться! Только к вечеру Беля говорит: пойдем, а то они нас не дождутся.

— Да, слушаешь вас и завидуешь… И все-таки я никогда бы в тот колодец прыгнуть не решился… А ты, Валерка, почему тогда прыгнул?

— Да я сразу понял, что все это неспроста… Еще когда она в лесу нам крикнула, чтобы все бежали за ней, я подумал: вот оно, началось! Ну, что мы учиться-то непонятно чему договорились. Еще когда вы решили ее об этом попросить, я подумал: огребем мы проблем по полной программе! И вот, стало быть, приглашение прыгнуть в колодец. Я сразу понял, что началось самое интересное!

(Стас Ладшев)

Время шло, и к эффектным сверхъестественным опытам неуклонно добавлялись монотонные изнурительные тренировки способностей, которые показались нам совершенно необязательными и даже излишними сразу, как только выяснилось, сколько риска и труда потребует их развитие. Все мы неосознанно относились к загадочным эзотерическим практикам как к увлекательному приключению, способному принести отдых и украсить рабочие будни, своего рода экзотической альтернативе обыкновенной жизни. Легко представить наше недовольство составленным для нас Белей драконовским распорядком, в котором прежние хозяйственные обязанности дополнились комплексами дыхательных упражнений, специальной гимнастикой, многокилометровыми кроссами, тренировками воображения, внимания, памяти, устрашающими сеансами гипноза, нередко вскрывавшими переживания настолько болезненные, привычки настолько въевшиеся, что без постороннего вмешательства человек их попросту не замечал. Старатели, судившие обо всех занятиях с точки зрения разделения на "потребительский минимум" и "сомнительную авантюру", неохотно втягивались в ритм вдохновенной, самозабвенной, переменчивой жизни, совершенно естественный для Бели, но, отлично зная ее упорство в раз навсегда выбранной программе действий, ее нетерпимость к слабоволию и безделью, никто не осмеливался ни жаловаться, ни возражать.

Постепенно мы поняли, что постижение тайн природы и возможностей человеческого духа неизменно оставалось уделом избранных не из-за ревнивой скрытности воображаемой элиты, а всего лишь потому, что приобщение к незаурядной жизни требовало проявления незаурядных же свойств личности, что, как правило, казалось обывателям непреодолимой проблемой и к тому же приукрашивалось в воображении невежд бредовыми домыслами, призванными оправдать малодушие и оклеветать безрассудную преданность идеалам, неукротимую требовательность к себе и жизни, бесстрашный поиск своего подлинного "Я". В своем стремлении к самосовершенствованию мы поняли, какой безделицей в реальности были мелочные обывательские заботы, почитавшиеся нами прежде за превратности судьбы. Во время тренировок мы вынуждены были систематически рисковать здоровьем, рассудком, жизнью, переступать через свои самые, казалось, непоколебимые убеждения, внушать себе почтение и любовь к тому, что презирали или ненавидели. Однако, вопреки близорукой логике, парадоксальные эксперименты ничего не разрушили в характере тех, кто переживал испытания с достаточной долей рассудительности и иронии; наоборот, понимание мира стало более богатым, гибким и действенным.

Приходилось переосмысливать и собственное прошлое. Постепенно я понял, что Беля вовсе не преувеличивала, называя нас бездарными, невежественными, самонадеянными недоумками. Я сам начал удивляться, как нам удавалось мнить, будто мы уже пережили все, что можно представить. Да, вокруг нас гибли наши близкие и знакомые, стихийные бедствия и непостижимые существа чуждой природы уничтожали все подряд, будущее погружалось в неизвестность, парализующую, как бездна. Но в чем состоял смысл наших страданий, если внутри мы не изменились ни на крупицу, ни на гран? Только пережив перемену собственной личности, мы начали понимать, что значит настоящая жертва и настоящее исцеление.

(Дарья Кленова) — Поначалу было нетерпение, хотелось как-то напрямую идти к цели, хотелось скорее результат. А приходилось заниматься какой-то ерундой: то лазать по деревьям, то в мешке висеть, и так неделями, месяцами… А потом я поняла, что нам говорила Беля: надо делать все хорошо и до конца. Что нет никакой специальной дороги к цели для неподготовленного человека, а для подготовленного и дорога не нужна: рядом с ним любая проблема сама пропадает. Если ты хоть что-то одно научилась делать в совершенстве, для тебя начинаются уже совсем другие погоды: все остальное будет получаться лучше, легче, быстрее. Но если ты перепробовала хоть тысячу дел, хватаясь то за одно, то за другое и ничего не доводя до конца, то можно сказать, что ты вообще ничего не умеешь и просто потеряла время зря.

(Борис Пеплов) — Я понимаю, о чем говорит Даша. Хотелось бы еще добавить от себя. Что в этом смысле самой главной, самой ценной добродетелью получается терпение. Я бы даже сказал — искусство ждать. То есть, понятно, не когда ты мечешься как ненормальный от беспокойства, а когда ты в освободившееся время приумножаешь свой внутренний ресурс, навыки, волю. Если с толком используешь время ожидания, приближаешься к цели точно так же, как если бы боролся за нее без перерыва.

(Юрий Каштальян) — Я заметил вот какую закономерность. Чем сильнее тебя одолевает порыв немедленно что-то предпринять — вроде жил, ни на что внимания не обращал, а тут вдруг начинает казаться, что если ты сейчас же что-нибудь не изменишь, то все, буквально все развалится… Тут еще, как правило, сама ситуация действительно начинает, как назло, усугубляться… Так вот, тем вернее нужно придерживаться прежнего порядка. Такой форс-мажор — это типа как подначка со стороны судьбы, верный признак испытания. Нельзя поддаваться, когда чувствуешь, что ты на пределе. Обязательно наломаешь дров сгоряча. Нужно ждать, пока восстановится уравновешенное состояние. Как правило, к тому времени проблема сама разрешится. В любом случае, появится совершенно другое настроение, взгляд под новым углом, и можно будет действовать.

(Максим Гурьянов) — Помню, поначалу я считал, что Беля намеренно скрывает от нас информацию, которая помогла бы нам стать сильнее, самостоятельнее. Вроде как она хочет сохранить над нами контроль, превосходство, и поэтому нами манипулирует в своих интересах. Хотя какие у нее могли быть с нами связаны интересы? Мы были обузой для нее. Я теперь удивляюсь, как мне удавалось быть таким тупым. Помню, когда я чего-то добивался, то чувствовал себя так, словно преуспел ей назло, что-то ей доказал. Это все равно как сказать, что мальчик назло маме научился сам завязывать шнурки. Теперь я понимаю, что бывают знания, которые нельзя заучить и воспроизвести механически, как мартышка, которые человек должен приобрести сам, иначе не сможет ими воспользоваться. Поэтому возникает этот эффект тайных, закрытых знаний, в котором идиотам мерещится какой-то мировой заговор.

Вот я помню кстати, когда были споры о гласности. Получалось, что кто-то обязан информировать общество обо всем. Спрашивается, что значит информировать невежественных людей? Это надо сначала учить, как понимать отчет, а потом уже отчитываться. Ценная, правдивая информация, как и любая ценность, требует усилий, инициативы. Человек должен сам во всем разбираться, во все вникать, что считает для себя важным. А если тебе можно сказать в новостях, что макароны растут на дереве, и ты поверишь, то стало быть тебе все безразлично. Ну и кто будет с тобой считаться?

(Юлия Пряличкина) — Я думаю, что очень важно — никогда не останавливаться на достигнутом. Не впадать в эйфорию. Так бывает, когда добьешься чего-нибудь толкового, так сразу, вместо того чтобы попривыкнуть, как-то освоиться с новым опытом, чтобы его претворить в дело, — нет, вместо этого сразу тянет что? — похвастаться. Помните, когда одно время Беля ввела правило: не разговаривать, то есть вообще всем молчать. Говорит, если услышу разговоры — убью. Тогда это казалось абсурдом: думаю, что за самодурство? Вроде именно сейчас нужно поделиться впечатлениями, обсудить. Как раз у многих начали появляться разные удивительные способности, все это казалось таким достижением — дальше некуда. Это теперь я понимаю, что любые способности сами по себе бесполезны, что, какими бы человек ни обладал преимуществами — физическая сила, красота, способность превращать свинец в золото или там летать по воздуху — важно еще, как он ими распоряжается. Должно быть какое-то служение, стремление к высшему — только в этом случае возможен прогресс. А если, едва добился в чем-то успеха, бросаешься любоваться собой, все твои заслуги растают, как дым.

(Анастасия Спесивцева) — Я считаю, что помимо общеизвестных, скажем так, позитивных навыков, как то: добиться, изучить, решить, предпринять… — короче, какие-то активные действия, — еще важно освоить своего рода негативные навыки. Надо уметь от чего-то отказываться. Уметь вовремя остановиться. Избегать участия в ненужных тебе событиях. Молчать, если не хватает знаний сформулировать свое мнение. Короче — во всем нужно понимать и знать меру. Вот этот глупый постулат о бесконечном росте, расширении, приумножении… Все имеет свой жизненный цикл. Нужно как следует рассчитывать свои возможности и трудиться ровно.

(Влад Меркурьев) — Я понял, что нужно уметь рисковать. Что, если хочешь добиться какого-то неординарного результата, нужно выйти за пределы привычного режима, совершить над собой сверхусилие. Это всегда дискомфортно, но именно в трудных условиях активизируются скрытые резервы организма. А если беречь себя, не выкладываться полностью, то и результат будет посредственный. Я вот раньше недоумевал: зачем иные гении надрывались на работе, рушили свой быт, карьеру, здоровье? Неужели не хватало сообразительности распланировать нагрузку, да хотя бы выбраться из нищеты, из интриг завистников? А теперь я понимаю, что иногда необходимо сосредоточить все свои усилия на одной цели, так что складывается в определенном смысле экстремальная ситуация. Причем неважно, Моцарт ты, пишущий "Реквием", или там первоклассник какой за решением школьной задачки, — ценность твой результат будет иметь, только если ты работаешь на пределе своих возможностей.

(Сергей Свешнев) — А я замечал, что зачастую, после какого-нибудь удачно завершенного дела, успеха — казалось бы, радуйся! — нет, накатывает такая апатия, усталость, что вроде все, что ты сделал, кажется напрасным. Думаешь, зачем маялся, все старое порушил, ничего нового взамен не получил, да и какие могут быть принципиальные перемены — все равно всего дерьма не перелопатишь…

Я, помню, говорил об этом с Белей, и она ответила, что правильно, как только поднимаешься на новый уровень, сразу возникает сомнение в себе. Высвобождается энергия, новые возможности появляются, и человек пугается: выдержит ли он все это, достоин ли он своих успехов, сможет ли продолжать? Она сказала, что тут часто бывает искушение поломать все достигнутое со страху и вернуться побыстрее в свой панцирь из недовольства якобы непреодолимыми препятствиями. И что тут хорошо помогает сразу же назначить себе новую цель космических масштабов, по сравнению с которой все текущие неприятности покажутся ерундой. И начать ее всеми силами добиваться. И постепенно психологическое состояние выровняется. Хороший совет, действенный. Но я еще от себя хочу добавить: ничуть не хуже помогает изрядный, заслуженный отдых! (смех) Нет, на самом деле, отдыхать тоже надо уметь. Восстановить силы, расслабиться — да просто отвлечься, не все же решать вселенские проблемы! Только, понятно, отдых должен быть своевременным: если о нем вспоминаешь в самый ответственный момент работы, то это типичная ошибка слабовольных людей; а вот когда дело сделано, а ты все еще не можешь успокоиться, тогда самый подходящий момент, пусть через силу, заставить себя остановиться и наконец уже искренне, недвусмысленно себя похвалить! (смех) Ну и пойти пить-гулять, разумеется…

(Евгения Липатова) — Согласна. Кого учили работать, а кого и отдыхать! Я например, помню, всегда гордилась, что если какая-работа — со всем справлюсь, все выполню. Думаю: ну, я к дисциплине привычная, мне любое испытание нипочем! А потом вдруг Беля — всем работу раздала, а мне говорит: "Юджиния (это она меня так называет) идет два часа загорать и купаться". Я даже возмутилась, заспорила: как, я ведь лучше всех, быстрее всех работаю! Да сколько я дел переделать успею, пока остальные будут через пень-колоду возиться! Ну, она, конечно, прикрикнула… Вот тут-то и началось настоящее испытание! Делать нечего, маюсь я это на своем принудительном отдыхе, и начинаю понимать, что, действительно, не умею остановиться, расслабиться… пожить в свое удовольствие… будущего боюсь. Все привыкла колотиться, надрываться, старалась проблемы перерешать еще до того, как они появятся. А Беля мне строго обозначила: два часа в день, хочешь не хочешь, бросай все — и ничего не делать! Погулять там, в ванне с минеральной водой полежать, музыку послушать… Я как-то ей говорю: "Ну разве так надо жить, когда кругом разруха?" А она отвечает: "И кому ты нужна усталая, задерганная? Запомни: кто не умеет развлекаться, тот и работать толком не способен. Зря ты считаешь, что радоваться жизни — это легкомыслие какое-то. Радоваться жизни — это искусство, и первостепенно важное. Если ты не умеешь отдыхать и веселиться, то надо учиться. А если не хочешь, то надо себя заставлять". Вот и все тут! (смеется)

(Илья Обвинцев) — Точно-точно! Знакомая тема. Меня Беля заставляла по два часа в день музыку слушать. Баха. Иной раз заглянет проверить, как я приобщаюсь к культуре — может, заснул или сбежал уже, — и посмеивается: "Давай-давай, мучайся! Припадать к прекрасному нужно себя заставлять!" (смех) А что со мной было, когда она велела мне стихи сочинять! (смех)

(Дина Перцева) — А меня Беля, помню, заставляла ходить на шпильках и со стаканом воды на голове — отрабатывать осанку, походку. Ты, говорит, красивая девчонка, но ведешь себя, как пацан. А я всегда стеснялась, что у меня высокий рост, длинные волосы, стройная фигура — ну, вроде все об этом мечтают, вот и будут завидовать. Потом еще танец какой-то разучивать, типа балета. А я ведь в детстве ходила на хореографию и даже сама сочиняла какие-то композиции… А потом как-то забылось все… Вроде как решила, что это в жизни не пригодится.

(Арина Высокосова) — Когда работаешь над раскрытием своих возможностей, про которые сама толком не знаешь… начинаешь замечать… что вот бывают такие периоды, когда как будто найдет что-то… и все само собой складывается. Вроде без усилий получаются вещи, о которых раньше и подумать не могла. А потом начинается спад, и попробуй, повтори! Время ушло… То есть, я хочу сказать, существуют какие-то циклы, в которые ты включаешься иногда. И идешь как на гребне волны. Только мы осваиваем это методом тыка, все так непредсказуемо получается. А ведь есть же, наверное, какие-то закономерности, макро-ритмы, или я не знаю. Вот было бы неплохо сверяться с какой-нибудь табличкой мировой жизненной активности, чтобы уж делать все согласованно.

(Валерий Мельников) — Может быть, в древности, ритуалы все эти. Может, они и настраивали на такие вот паттерны. Макро-ритмы. Тот же самый календарь майя, где время мерялось целой этажеркой циклов разной длины. И мифы с их запутанными сюжетами. Может, они как раз об этом, обо всех изменениях выше человеческих. В зашифрованном виде.

(Дарья Чарусова) — А мне обидно казалось. У всех какие-то сверхъестественные тренировки, а мне все какая-то простая, незамысловатая работа. Я переживала: что же это я, такая бесталанная? Неужели мне и попробовать нельзя научиться чему-нибудь особенному?

А однажды Беля ко мне заходит и вдруг говорит: "Напрасно ты, Дарья, думаешь, что ты чем-то обделена, что-то теряешь. Зачем ты судишь по всем этим внешним эффектам и причудливой муштре? Такие фокусы нужны, чтобы хоть как-то разбудить волю человека. Но сами по себе они ничего не значат. Главное в человеке — это не припадки экзальтации и суеты. А уравновешенность и способность к систематическому труду, терпение, верность и цельность. Все эти качества — редкий дар. Хоть они и кажутся неброскими, но польза от них бесценна. Потому что серьезную работу можно поручить только по-настоящему надежному исполнителю. Я на тебя очень рассчитываю, Дарья. Вот я со всеми работаю, а с тобой я отдыхаю".

(Светлана Подснежина) — А я хочу сказать, что, когда пришлось потерять всех близких, поняла, что такое настоящее родство… Ведь у меня все умерли, ну, как и у многих тут… Когда все пропало, не осталось больше ни работы, ни семьи, ни будущего, стало понятно, до какой степени человек на самом деле одинок. Что вот есть твоя жизнь, и до нее никому нет дела. Вот как мы раньше жили, все по какой-то накатанной схеме, в какой-то системе, общество создавало иллюзию значимости, если человек играл заранее предопределенную роль, а без нее… Я поняла, что доверие, внутреннее согласие — это и есть настоящее родство. Дом — он не в документах, и не в крови, и не в географическом месте каком-нибудь. Дом внутри. Всем хочу сказать спасибо, вы стали моей семьей.

(Артемий Хромченко) — Я помню, еще перед вторжением было много разговоров о конце света. И как все это представлялось? Живут, стало быть, люди, ни о чем не подозревают, вдруг — яркая вспышка, и ничего нет. А теперь я понимаю, что все постепенно, медленно происходило. Просто мир меняется, и он не хочет тебя ни уничтожить, ни спасти, он просто тебя не замечает. Это твое личное дело, найдешь ты свое место в новом мире или нет, сможешь ли измениться, встроиться. Иначе жизнь будет продолжаться без тебя. Это и есть конец света. Конец самомнения. И в то же время это — начало ответственности. И свободы. (пауза) На самом деле, я думаю, нам повезло, что довелось через это пройти.

(Евгений Бархин) — Повезло, что довелось, а что удалось — еще лучше…

(Ярослав Холодов) — У меня, пожалуй, на основании общего опыта, если суммировать впечатления, сложился такой вывод: учитель, духовный наставник — это не только подмога, но и искушение. То есть человек, который настолько тебя превосходит, что во всем главенствует, руководит, — это колоссальный источник энергии. Он все решает, за всем следит. А любому обывателю жизненно необходимо скомпенсировать свою неполноценность. Отсюда известное стремление большинства людей сбиваться в стаи: крутиться в компаниях, которые безразличны, сохранять давно опостылевшие семьи, имитировать общественную деятельность. Все эти дружбы, любови — своеобразный суррогат, возможность отвлечься, занять чем-нибудь время. И учитель в этом смысле — самая мощная подпитка. В какой-то момент ты начинаешь во всем опираться на него, воспринимаешь его, как всемогущее существо, без которого ни одна мелочь не происходит. И забываешь о своей воле. Нужно понимать, что учитель — это такой же человек, со своей жизнью, своими задачами. Он не может влезть во все и все поправить. И рекомендации учителя — это не инструкции для заучивания наизусть, а всего лишь повод к свободному, самостоятельному выбору. То есть взаимодействие с учителем — это вещь вспомогательная, вроде как тренинг, а на первом месте всегда должна быть твоя инициатива, твое решение. Потому что каждый занимает свое, неповторимое место в жизни. В общем, можно подытожить так: бесполезно на кого-либо оглядываться, даже на учителя.

(Алина Руминова) — А я вот иногда смотрю на рисунки галактики, всяких созвездий, Млечного Пути, и думаю: мы привыкли считать "космос", "вселенную", какие-то там "скопления галактик" и "метагалактик" чем-то самым грандиозным, беспредельным… Как будто есть наша родная, изученная Земля и, с другой стороны, непостижимая пустота. Но что там, за космосом? Ведь, наверное, и ему где-то положен предел, и с этой точки зрения наш космос получается близким, понятным, и есть что-то еще… другое…

(Тихон Ясенев) — Беля — настоящая русалка. Или лунная сирена. У нее кожа прозрачная и неуловимая улыбка. А глаза — как небо во время грозы. Темные и сверкающие. И, хотя она говорит, что "самая совершенная", на самом деле она только ищет себя. Но, с другой стороны, получается у нее виртуозно.

Старатели.

Однажды без видимого повода Беля вновь со всей серьезностью вернулась к градостроительному проекту. Без какого-либо вступления она собрала всех обитателей долины и без предисловий начала в подробностях объяснять архитектурный план будущего города, который старателям предстояло, по всей видимости, немедленно воплотить в жизнь.

— Значит, так, — распорядилась она, — строить будем из красного песчаника, поскольку в нем содержится много железа. Вырезаем блоки вон в том карьере и перетаскиваем сюда. Блоки должны быть не меньше человеческого роста в высоту и ширину, а конкретную форму я вам подскажу: мы будем делать их трапециевидными и друг к другу подгонять. Здесь, вот на этой возвышенности, будем строить для вас дом. Это будет небоскреб. Впрочем, тут, в горах, до неба недалеко. Так вот, рассчитывайте этажей на пятьдесят-шестьдесят. Дом будет представлять из себя систему восходящих террас. Крыша каждого нижнего помещения будет садом для верхнего, и так спиралевидными кругами. Не стоит загромождать жилье камнем. Деревья, водопады и ручьи, солнечные лучи, звери и птицы, гуляющие между квартирами, должны компенсировать суровость камня и украшать жизнь людям. Под индивидуальные нужды приспосабливать пока не будем, сделаем прожиточно-минимальный стандарт. А внутри конструкции разместим лифты и подсобные помещения. Лифты построим большие и удобные, с диванами и росписью на стенах, ведь вида из них не будет никакого, значит, пусть интерьер восполняет недостаток. А на верхнем уровне сделаем… типа медитория. Со смотровой площадкой. И окнами от пола до потолка. Это если кому захочется посмотреть на наше место обитания с высоты птичьего полета. И в целом возвыситься духом. Понятно? — Беля неожиданно отвлеклась от красочного повествования и обвела старателей пристальным взглядом.

Старатели потрясенно молчали. Хотя их силы за время тренировок существенно возросли против того набора навыков, который они привыкли считать нормальным для среднеарифметического человека, все же план звучал ирреально. Некоторые слушатели озадаченно кивнули. Беля сочла это выражение лояльности вполне достаточным.

— Дальше — инфраструктура. Скажу я вам, герчеяуре, — задушевно сообщила она, — проблемой людей прошлого являлась расщепленность, рассогласованность всех качеств, фрагментарное, неполноценное восприятие мира, короче — диспропорциональность, в самых запущенных случаях — одномерность развития. Поэтому у нас будет комплексная застройка с многофункциональными сооружениями. Например, все вы слишком хорошо знаете, какую чудовищную реакцию перемены в мировоззрении и состоянии сознания вызывают в физическом теле, где давно и прочно устроилась масса невидимых паразитов, пожирающих вас путем хронических болезней, которые вы уже почти привыкли не замечать, и вдруг — потребовалось здоровье. Сразу же начинает лихорадить, появляются боли неизвестного происхождения, мигрени, удушье, сердечная недостаточность, не говоря уже об отлично всем знакомых судорогах и припадках, которые вызывают габбро. Зато все вы теперь осознаете метафизическое значение болезни, ее сакральный смысл. Болезнь призвана указать человеку на недостаток внутренних сил, который следует исправить для дальнейшего полноценного развития личности, и который без физических симптомов было бы не так просто обнаружить. К счастью для вас, хирург-убийца, — Беля кивнула на Себринга, — и еще несколько энтузиастов неплохо справляются с медицинской стороной вопроса. Вот их-то мы и распределим распоряжаться нашим лечебным учреждением нового типа, основным принципом которого станет проницательное замечание русского естествоиспытателя и по совместительству философа Данилевского: "Красота есть единственная потребность духа, которую может удовлетворить только материя". Поэтому больницу нам заменит Институт Красоты. А вам, эскулапы, придется освоить науку о строении души человека в таком же объеме, в каком и науку о строении тела. Вы научитесь восстанавливать гармонию тела и духа страждущих пациентов с помощью акупунктуры, обертонного интонирования и электрической хирургии. А ландшафт под красоту — вон там, — Беля указала на обширную площадку с края долины. — Заведение будет большое и интересное.

Однако определенное перепрофилирование ожидает, не расслабляйтесь, всех и каждого. Офисы мы совместим с художественными мастерскими, горнодобывающие цеха оборудуем по принципу лабораторий… а вы как думали? Производственный процесс у нас будет творческий. Ежедневное посещение стереозеркальной библиотеки — обязательное. Постоянное повышение квалификации вам пригодится, будьте уверены. Каменный каркас города — только заготовка. Для того чтобы архитектура по-настоящему располагала полноценной жизни, потребуются более благородные материалы. Почему, как вы думаете, драгоценные камни так гипнотически действуют на человека? Потому что у них есть разум и даже душа! Настоящую драгоценность можно сравнить с тончайшим светомузыкальным аппаратом, способным настраиваться на многие полезные и просто любопытные волны… а порой даже со спутником жизни человека, более мудрым, чем хозяин. На строительство пойдет несколько тонн золота, прозрачного цветного стекла, хрусталя, жемчуга и драгоценных камней. Так как с добычей сейчас трудно — в естественных условиях утонченные формы породы созревают долго — вы научитесь их синтезировать, а впоследствии и выращивать. Шедевров искусства я от вас не жду, но обеспечить приличный дизайн вы обязаны.

И все же качество работы архитектора зависит прежде всего от способности вписать постройки в первоначальное пространство с энергетической точки зрения. Адаптация ландшафта, выбор материалов, ориентировка в соответствии с движением светил, внутреннее оформление помещений — все выполняется исходя из метафизического предназначения конструкции. И в разработке энергетического замысла никакие правила не помогут, нужен талант. Поэтому за руководящую часть работы можете быть спокойны — ее возьму на себя я. А вам останется всего ничего… — тут Беля отряхнула руки, словно благополучно завершила основную часть строительства, и радостно сообщила: — Вы сейчас разучите один танец. Давайте, давайте, вот ты, ты, и ты… — Беля извлекла из толпы человек десять-двенадцать. — Становитесь в круг. Идите по кругу и повторяйте вот это движение, — Беля воспроизвела замысловатую фигуру. — Четко повторять, а не приблизительно! Все внимание только на пластику! Ахматов, я отлично чувствую, что ты рассеян. Учтите, вы будете продолжать до тех пор, пока не дадите устраивающий меня результат. Так… а теперь все то же самое в обратную сторону. Не останавливаться! — крикнула она, наблюдая за экзерсисами старателей. — Так, ты иди в центр круга. Вы, делаете полный круг в одну сторону, разворачиваетесь и повторяете все наоборот. Ты, сосредоточься. Ты представляешь все, что я велю. Вокруг тебя ничего нет. — Беля принялась перечислять директивы, перемежая их причудливыми тирадами на неизвестном языке. — Ты видишь луч света. Луч света разрезает камень, — в пространстве прошелестел причудливый звон. — Не поднимать голову! Ты видишь каменный блок. Он появляется из скалы… — над старателями блеснул яркий луч. — Не смотреть по сторонам! — прикрикнула Беля. Послышался отдаленный гул, пространство загудело, как наэлектризованное, и замелькали световые вспышки. — Не отвлекаться! Повторять все без перерыва! Вы ничего не слышите и не видите! Каменный блок поднимается в воздух. Он плывет в середину долины… — над старателями протянулась трапециевидная тень. — Шаг, разворот! В точности повторять! Ты видишь, как блок опускается на землю. Устойчиво ставь. Отпускай. Продолжаем! Заново!

Время, потраченное на возведение первой исполинской стены, участники экспериментального производственного процесса впоследствии затруднялись сосчитать, хотя зрители уверяли, что прошло не больше получаса. Когда Беля крикнула: "Стоп!" — строители мгновенно почувствовали такой упадок сил, что многие просто повалились в траву, тогда как остальные старатели восхищенными возгласами и аплодисментами выразили бурный восторг. Беля взобралась на пригорок и придирчиво оглядела зигзагообразное сооружение, прочертившее дно долины, как застывшая молния.

— Довольно коряво, — скептически прокомментировала Беля, — но для вас сойдет, — туманно добавила она. — Ну, кто заменит наших быстроизнашиваемых тружеников? — не дожидаясь ответа, Беля решительно назначила: — Ты, ты и ты…

Вместе с завершением строительства первого флигеля многоярусной башни незаметно подошел вечер. Старатели понемногу освоились со сверхъестественными приемами и тянули глыбы из недр горы сравнительно согласованно и ровно. По требованию Бели все концентрировали внимание на монотонном повторении пластических этюдов, и казалось невероятным, что словно независимо от воли людей многотонные глыбы однообразно и как бы обыденно плыли в высоте, одна за другой с глухим ударом опускаясь в облака пыли. В какой-то момент Вероника, мельком оглянувшись на Белю, случайно заметила плавный закругляющий жест руки и пристальный взгляд, в котором мелькали белые блики.

— Да ты жульничаешь! — воскликнула Вероника. — Это ты все делаешь!

— Нет, я — пас, — серьезно возразила Беля, но глаза ее смеялись.

Спустя некоторое время город предстал перед старателями в точности в том виде, как планировала Беля. Грубо обтесанные циклопические блоки сложились в литую, лаконичную конструкцию, сообщавшую пейзажу оттенок одновременно суровости и одухотворенности. В центре долины возвышалась похожая на спиралеобразную раковину громадная башня, как грандиозная разноцветная лестница, взбиравшаяся к облакам. Перекинутые от нее на склоны соседних гор ажурные арки мостов, словно сверкающие радуги, падали к подножию округлых башен и причудливых многоугольников обсерватории, лечебного центра, химического завода, библиотеки, пилорамы, электростанции и прочих необходимых для обеспечения жизни сооружений. Дно долины, как прозрачное кружево, покрывали гладкие стеклянные дорожки, связывавшие воедино жилые и рабочие корпуса, сельскохозяйственные террасы, водохранилища и сады. По фасадам всех зданий с первым лучом солнца, дробясь, рассыпались ослепительные блики, а с наступлением темноты окна обретали в свете звезд мягкую разноцветную окраску багряных, фиолетовых и золотистых цветов и переливались в темноте, как новогодние гирлянды. Вдоль крыш, оконных рам, даже бордюров дорог бежала сияющая оправа из золота и серебра.

— Ну что, герчеяуре? — елейным тоном поинтересовалась Беля, с удовлетворением разглядывая с центральной смотровой площадки грандиозный комплекс, устроившийся в каменной чаше долины, как сказочный цветок. — Даже путь длиной в целую жизнь начинается с первого шага?

— Что ты имеешь в виду? — настороженно отозвались те, кто почувствовал в ее словах подвох.

Беля развела руками, как бы выражая недоумение по поводу всеобщей непонятливости.

— Мы отправляемся в путешествие, — пояснила она. — Поймите, герчеяуре, — проникновенно посоветовала Беля, — архитектура — венец всех наук, искусств и ремесел, а потому, если вам удастся хоть в какой-то мере ее освоить, чего доброго, даже у таких бездарностей, как вы, активизируется мозговая деятельность… Когда мы приехали сюда, я поставила перед вами задачу привести в порядок эту долину. Сейчас эта отдельно взятая часть пространства приобрела цивилизованный вид. А что же остальной мир? Вы хоть вспомните архитектуру среднеарифметических современных городов. Железобетонные человекодавилки, асфальтовые заплатки и повсюду острые, как локоть, углы. Не нравится мне этот мещанский стиль, — Беля капризно сморщила нос. — Хорошо, что землетрясения практически уничтожили это бесцветное безобразие, — порадовалась она затем, — пригодное только для габбро, которые, как известно, сейчас там и живут… Могу между прочим сообщить, что габбро, существа из камня, сами являются своего рода архитектурой, а следовательно, и противопоставить им следует строительство нового мира в буквальном смысле! — веско заявила она. — Мы должны создать в пространстве нечто вроде противовеса каменной расе. Поэтому вашей насущной задачей на ближайшее будущее станет зодчество в предельно обширных масштабах. Площадки под застройку и архитектурные планы городов я вам, так и быть, подскажу — нет у меня доверия к вашим скорбным головам… смету тоже составлю сама. Но отрабатывать ее будете вы, и уж я прослежу, чтобы в кои-то веки вы сделали нечто действительно достойное внимания. Я, видите ли, собираюсь жить на этой планете, — доверительно сообщила Беля. — И хочу обустроить ее удобно. Чтобы все по моему вкусу. Разруха далеко не способствует нормальному самочувствию. С этими останками ушедшей цивилизации, до половины провалившимися под землю, ландшафт вообще не смотрится. Надо смастерить что-нибудь взамен. И попрочнее. Этим вы и займетесь — под моим чутким руководством! Все ясно? — Беля обвела старателей вопросительным взглядом.

— И скоро планируем отправляться? — послышался из толпы невеселый голос.

Беля лукаво улыбнулась.

— Ну, пообретаемся здесь маленько… Как надоест, так и в путь!

Старатели зашумели в порядке предположения, что "никогда не надоест". Беля засмеялась своим странным смехом, словно думала о чем-то другом.

Из книги Станислава Ладшева "Беля. Как мы учились сражаться со временем и побеждать себя":

(Стас Ладшев)

Конечно, сразу мы никуда не поехали. Все мечтательно разбрелись по новостройкам и принялись осваиваться с привычными заботами в новой обстановке, то и дело выглядывая в окно и восхищенно качая головой. Массивные башни, сиявшие радужными огнями и, несмотря на колоссальные размеры, словно парившие в воздухе среди облаков, придавали городу какой-то ирреальный, неземной колорит. Не верилось, что мы вообще имели отношение к строительству. Мы помнили работу над некоторыми деталями, но целое оказалось далеко за пределами любых ожиданий. Вскоре мы заметили еще одно удивительное свойство города: несмотря на отсутствие шумового экрана, габбро поблизости не появлялись, словно занятая архитектурной новацией часть пространства оставалась для них невидимой.

Мы пробыли в преображенной долине еще несколько месяцев, но почувствовали себя вознагражденными за всю предыдущую жизнь. Когда мы предложили Беле придумать для города название, она кивнула и объявила на своем шелестящем языке: "Суман Суал". После просьбы перевести она думала значительно дольше и наконец, небрежно помахав пальцами, отчиталась кратко: "Шаг".

Под руководством Бели старатели привыкли считать обыденной частью рабочего графика испытания наподобие купания в кипятке, бега босиком по снегу, голодания, заточения внутри вырубленных в скале одиночных камер, длительного обета молчания и рискованных оккультных опытов. Беля оптимистично утверждала, что нет лучшего способа воспитать волевой характер, чем близкое знакомство с бесами, которых с иронией называла "братья наши меньшие". Она прагматично относилась к захватывающему зову непознанного, повторяя, что мерой всех человеческих экспериментов должно оставаться благополучие и процветание человечества.

Со временем даже в повседневной жизни старатели привыкли использовать знания и навыки, которые еще недавно сочли бы мистическими. Однако, пожалуй, самым ценным итогом упорных тренировок и непререкаемой дисциплины стала незаметная перемена в отношениях с Белей. Признаться, поначалу многие из нас воспринимали ее как чудаковатое, ненадежное существо, случайную обладательницу сверхъестественных способностей, совершенно не знакомую с житейскими заботами и радостями, составляющими самую сущность жизни людей. Но постепенно мы научились внимательнее слушать Белю и лучше понимать. Порой в свободное время мы специально собирались, чтобы узнать ее мнение по наиболее злободневным проблемам, и случалось, наши дискуссии превращались в своего рода тематические лекции Бели, тем более что ее любимой формой диалога всегда оставался монолог.

Пререкаться Беля не любила и возражения, как правило, пропускала мимо ушей; категорически осуждала пустые обобщения, как она выражалась — "выдумки", а выдумками она считала слова, не подтвержденные всем поведением и образом жизни говорящего. Посторонних, то есть не связанных с насущной практической задачей вопросов она тоже не одобряла и зачастую попросту на них не отвечала, как будто не слышала. Вообще Беля была не то чтобы немногословна, а просто принципиально иначе, гораздо более бережно, чем мы, относилась к словам. Перед тем, как ответить на какой-нибудь вопрос, который считала серьезным, она нередко задумывалась так надолго, что мы забывали, о чем спрашивали, и к тому же не всякие обстоятельства Беля считала пригодными для обсуждения тех или иных тем; ее отношение к речи стало мне понятнее, когда она однажды заметила:

— Речь — священный дар, и произнести что-нибудь вслух значит произвести магическое действие, изменяющее реальность в определенном направлении. Говорить без цели опасно.

— Беля, а что это за неизвестные слова, которые ты все время говоришь?

— Аэлиш.

— А разве есть такой язык? Это естественный или искусственный? Кто на нем говорит?

— Это местный диалект. Там, откуда я родом.

— А где ты родилась?

— На Урале. Там у моих родителей был дом в горах. Он отдельно стоял, за городом.

— А что сейчас с твоими родителями?

— Не знаю. У нас произошел конфликт, и мне пришлось уйти из дома.

— Понятно…

— А этот язык, аэлиш, он как-то странно звучит?

— Это священный язык одного древнего племени. На нем не все говорили. Только те, кто специально интересовался. Аэлиш — это система внушения. Ее не обязательно знать, она существует сама по себе.

— А ты говоришь на аэлиш?

— Я на русском говорю, вы что, не слышите?

— А можно выучить этот язык?

— Можно отождествить себя с системой.

— И что будет?

— Ничего.

— Но что-то же изменится?

— Перейдешь в другую систему координат. Здесь уже ничего не будет.

— Как ты считаешь, что с нами будет после смерти?

— После смерти, герчеяуре, будет то же, что было при жизни. На чем здесь закончишь — с того же там и начнешь. Сколько раз мне казалось, что я умираю. Однако в моей жизни ничего не менялось. И тогда я поняла, что истинные перемены приходят изнутри. А если человек не хочет начинать новую жизнь, то никакая смерть не поможет.

— Как ты считаешь, правильно ли бояться смерти?

— Кому как. Те, кому надо ее бояться, как правило, ее и боятся.

— А ты боишься умереть?

— Ээээ… ну, как сказать. На данный момент, я считаю, что умереть мне было бы нецелесообразно.

— Странно, получается, что воевать с габбро так просто… не обращать внимания, и все?..

— Так это-то и есть самое сложное! Папаша мой, не к ночи будь помянут, говорил, что есть в человеке такой импульс — "зло по отношению к себе", или "жажда боли". Это значит, что человек способен сделать заведомо, или потенциально, опасную, или даже смертельно опасную, вещь без веской причины. Просто чтобы посмотреть, как оно будет. И это качество само по себе не плохое и не хорошее. Оно заставляет экспериментировать, изменяться. Творчески относиться ко всему. Но только оно не должно быть самодовлеющим, абсолютно бесконтрольным. Это я уже от себя говорю, отец так не считал, но у него ситуация была другой. А теперь уже можно сказать, что в обстоятельствах, которые грозят кардинальными, необратимыми, абсолютно непредсказуемыми переменами… ну, бессмысленной насильственной смертью, например, хе-хе… короче, иногда надо руководствоваться не спонтанным любопытством — повезет или не повезет — а чем-то другим.

— Чем?

— Ну, так это-то как раз каждый только за себя может решить. Тут не посоветуешь. Вот известный писатель Лев Толстой сказал нечто вроде того, что все счастливые семьи похожи друг на друга, а каждая несчастная семья несчастлива по-своему. Ну это потому, что поводов для несчастий всегда множество, выбирай любой. А по существу именно зло однообразно, оно обезличивает жертву, заставляя раз за разом отыгрывать один и тот же сюжет, как шарманка. Зло имеет паразитическую структуру, оно все перестраивает под себя. А собственная жизнь у каждого своя, она неповторима, ее нельзя как-то заранее распланировать и человеку подсказать. Поэтому никто не станет выносить свое счастье, свои знания, опыт на площадь, они там все равно не пригодятся. Мудрый человек предпочтет, чтобы в нем видели того, кого хотят видеть, и не мешали.

— То есть ты считаешь, что никакого обмена позитивным опытом не может быть?

— Косвенный может быть. А целенаправленное внушение порождает только зло, одержимость, невменяемость.

— Значит, любое управление другим человеком — в конечном итоге, зло?

— Вы, во-первых, различайте какие-то краеугольные вопросы и мелочи. Если я тебя попрошу мне соль передать, ничего страшного не случится. Хотя, кто тебя знает?.. (смех) Во-вторых, опять же, речь идет о глубинной сущности процессов, о намерениях — будет ли это насилие ради насилия или просто целесообразное обращение, ну, когда с человеком говорят на языке, который он лучше понимает? (смех) Вот у вас, кстати, было много болтовни на тему о власти и насилии. К примеру, может ли лидер быть не авторитарным? Это же абсурд, он потому и "лидер", что "авторитет". Важно другое: какого подчинения он ожидает? Признает ли он прежде всего добровольное подчинение свободных, самостоятельных людей, пытается ли сделать своих подопечных такими? Или весь интерес власти для него в том и состоит, чтобы принуждать к чему-то насильно, навязывать свою волю? Вот где разница! И эту разницу по учебнику менеджмента не определишь, понимаете вы это?

И, наконец, в-третьих, самое главное. Что это у вас за привычка, постоянно воображать себе какую-то "единую теорию всего" и делать из нее выводы, "как правильно"? Мир огромен, и какие-то там слова — только его часть! А вы, в итоге, передергиваете, путаете все понятия, факты, и получается — скрестили ужа и ежа, получили метр колючей проволоки! Поймите вы наконец: никто и ни при каких обстоятельствах не может исключить возможность ошибки!

— Я категорически отказываюсь страдать. Я изолирую или уничтожу любого, кто так или иначе причиняет мне дискомфорт, за исключением тех случаев, когда я сама, добровольно устраиваю себе испытание — для разнообразия.

— Да ведь это преступление, жить в свое удовольствие, когда все кругом страдают!

— Если ты не заткнешься, я совершу еще одно преступление — оторву твою пустую башку и скажу, что так и было. Ну так вот, для нормальной жизни мне необходимы… для начала, молодость, красота и здоровье. Всякие там болезни, увечья должны быть в моем случае исключены. Потом — безопасность. Чтобы вообще никаких помех, препятствий, принуждения. Неуязвимость против чего бы то ни было. Еще богатство. Не только в человеческом обществе, а вообще в природе. Чтобы все, что мне только может понадобиться, находилось в моем распоряжении, все материальные силы…

— Но такое никому не доступно.

— Все это находится в свободном доступе. Просто требуется заплатить определенную цену. У вас столько нет. А у меня — есть. Затем, память и ясновидение, знание обо всем прошлом и будущем… Универсальный талант. Чтобы любое занятие получалось в совершенстве. Бессмертие. И забвение. Азарт, риск, неизвестность — и покой. Весь мир. И еще какой-нибудь другой, который я придумаю сама. И все сначала.

— Но тебе не кажется, что если действительно получится вот так всем владеть, жить станет неинтересно?

— Вы что, чокнулись? Мир огромен. То, что я перечислила, — всего лишь инструментарий.

— Как считаешь, возможен ли в принципе социальный прогресс?

— Невозможен. И не нужен.

— Почему?

— Почему — что?

— Все!

— (вздыхает) Ой, это такой долгий разговор… Передайте-ка мне печеньку… нет, вон ту с перчиком…

— Не пойму, зачем печенье с перцем готовить…

— …мерси. Ну-у-у… Много вашими учеными было сломано мозгов вокруг этой темы… я имею в виду не перец, а прогресс. Начать с того, что налицо существенные противоречия в трактовке природы человека. И расхождения эти не случайны. Человечество на самом деле лишь весьма условно можно считать некоей единой, однородной общностью… С точки зрения самой примитивной физиологии — ну там чисто формальные признаки: гуманоидная внешность — да, между людьми невооруженным взглядом заметно сходство. Кстати, серьезные исследования в области материального состава организма, например соотнесение группы крови — которых, если вдруг кто не в курсе, существует множество, и далеко не все были известны вашим медикам, — с психофизическими особенностями человека позволили бы взглянуть на общество как на многоуровневую систему разнородных, порой совершенно чуждых друг другу и даже несовместимых элементов. Однако ваши физиологи и психологи кто в лес, кто по дрова, а среднестатистический индивид, как правило, вообще то, что ему не понятно, не замечает, судит обо всем в меру своей испорченности и очень удивляется, отчего на каждом шагу его жизни происходит необыкновенное. Многие делают глубокомысленный вывод, что их нарочно обманывают и используют: подлая подружка, злая теща, в самых тяжелых случаях — мировой масонский заговор или даже психотронный излучатель зелененьких человечков из летающей тарелки. Обывателю невозможно понять тонкость и мудрость механизма человеческих судеб во всех головокружительных превращениях кажущегося добра и кажущегося зла. На самом же деле… ээээ… передайте-ка мне, пожалуй, всю миску вот этих печенек! Я не пойму, чего их от меня всегда так далеко ставят?.. Их же, кроме меня, никто не ест. Так вот… на самом деле все не так, как на самом деле! А именно: люди так же, как и животные, различаются в плане породы. Только у людей это различие недоступно невежественному или пристрастному взгляду. Оно проявляется косвенно: через поступки и судьбу. И поддается такой же косвенной корректировке, причем неоднократной и в любом направлении: от расторможенного пьяницы до праведника, от скромного труженика до маньяка-убийцы.

Многие люди на этой земле вообще не созданы для какого-либо развития. Они существуют для того, чтобы попробовать то или иное чувственное ощущение. Причем это может быть довольно специфический опыт: например, погибнуть в газовой камере. Отчего по нелепой случайности уходят из жизни молодые, полные сил, казалось бы, замечательные люди, которым еще жить и жить на радость окружающим? Отчего болеют и умирают мучительной смертью дети? Отчего некоторые люди до старости остаются в больницах для умалишенных? Все это — просто игра, своего рода дегустация физического мира. Не нужно принимать ее всерьез. Многие существа из тех, что кажутся людьми, напрочь лишены души, это просто формы плоти.

Бывают и люди другого типа… Им предназначен выбор, они решают, чему посвятить себя. Ну, конечно, мечутся, ищут, все им не так, все не нравится… в целом, характерно ощущение дискомфорта, неполноценности, устремленности неизвестно куда. Тут может быть масса вариантов, как сугубо личной, так и общечеловеческой значимости…

Еще бывают люди, жизнь которых подчиняется заведомо подготовленной миссии. Типичный, хе-хе, случай — Иисус Христос. А вообще степень осознанности и содержание миссии могут быть разными. Чингисхан, например, тоже из этой категории. Ну, тут все понятно, да?

И прибавьте к тому, что изрядная часть существ, выглядящих, как люди, вообще таковыми не является — ни морально, ни физически. Порой около четверти так называемого человечества составляют в принципе неземные, я не знаю, как сказать, явления. Их облик — только маскировка.

— А себя бы ты к какой категории отнесла?

— В основном я, пожалуй, отношусь ко второму типу. Но это все условно. Советую усвоить, что как развитие человеческого эмбриона повторяет все существующие животные формы, так и социально-психологическое становление полноценной личности подразумевает поочередную примерку множества типов поведения.

И, возвращаясь к теме социальной гармонии, соответственно многообразию человеческих качеств в любом обществе всегда наличествует полный набор ролей, поддерживающих систему в динамическом состоянии. Диспропорции и противоречия обеспечивают импульс к саморазвитию изнутри, в противном случае конфликт возникает с внешней силой. В любом сколько-нибудь самодостаточном социальном организме сосуществуют все типы отношений одновременно.

— То есть, если тебя не устраивает окружающая реальность, не нужно стремиться ее изменить, а следует просто искать ее уровень, или сегмент, который тебе подходит?

— Следует прежде всего понимать, что чисто механические мероприятия, например переезд или, как программа-максимум, убийство соседей тут годятся только в качестве временной меры. Субъект попадает в среду, которой он внутренне сродни. Соответственно, если хочешь изменить окружение, следует изменить свой характер. Достигается это разными средствами, иногда нужно терпеть, а иногда, наоборот, предпринимать решительные действия — по обстоятельствам. Остальное решится само, вплоть до внезапной смерти ваших соседей по не зависящим от вас причинам. (смех) Вообще, резюмируя вышесказанное, должна заметить, что именно морально-психологический фактор определяет не только социальную, но и биологическую эволюцию.

— То есть?

— Непосредственно. Физические свойства организма определяются нравственными характеристиками и жизненными задачами существа. Ну, конечно, не рассуждениями о том, что "правильно" и "неправильно". Имеется в виду некая глубинная интенция, пронизывающая буквально каждый вздох, каждую крупицу тела. Если получится ее осознать и научиться грамотно управлять ею, можно даже сменить возраст и половую принадлежность без всякого хирургического вмешательства.

— А ты меняла пол и возраст?

— Бывает, меняю. Только вы этого не замечаете. Вы думаете, что это другой человек, не я.

— Да?! А в кого ты превращаешься?

— В тебя! Просто ты об этом не знаешь! Шучу. Не скажу. Помучайтесь подозрениями. Вы ведь, как и положено простолюдинам, все озабоченные — у вас половой вопрос самый волнительный. А я так и вообще собой бываю от случая к случаю…

— В вашей, герчеяуре, так называемой цивилизации существовала большая путаница с понятием жертвы. Вроде как оказаться жертвой — это в любом случае менее предосудительно, чем совершить преступление. Якобы человек, пострадав, искупит свои грехи, подобно тому как Иисус Христос, пожертвовав собой, вознесся на небо. Через это масса споров о ненасилии либо сопротивлении злу силой. Вы как будто не замечаете один существенный нюанс: степень добровольности жертвы. Поймите вы раз и навсегда: если человек терпит потому, что боится или физически неспособен оказать сопротивление, а также если он рассчитывает получить вознаграждение, сыграв впоследствии на чувстве вины обидчика или жалости окружающих, — в таком случае жертва ничем не лучше преступника, и обоих ждет впоследствии суровое наказание. Только если человек внутренне освободился от логики несправедливости и мести, если он соглашается на трудности, лишения, страдания добровольно — чтобы воспитать в себе решимость, проверить какие-то навыки, или в порядке помощи окружающим — только тогда жертва может считаться похвальной и спасительной.

— Беля, а ты из каких соображений взяла на себя труд нас обучать?

— Рассчитывает получить вознаграждение!

— Ты ничего не понимаешь в альтруизме…

— …и в каннибализме…

— Ну что вы, герчеяуре, какой труд? Весь этот цирк — сплошной восторг…

— Я бы не стала разделять физику и метафизику. Вообще-то физические величины обозначают не что иное, как степень разреженности, выражаясь религиозным языком, духа в материи. Вот мне сразу вспоминается картина Ван Гога "Звездная ночь", где звезды изображены в виде таких желтых воронок на синем фоне. Очень правильная картина, я считаю. Там как раз показано, что светила являются своего рода трансформаторами энергий, переходами между мирами. Это истинная сущность любого объекта в единстве его внутренних противоположностей. И люди должны быть такими же.

— Но в чем смысл всего этого?

— Ой, тебе что, смысла в жизни не хватает? Ну придумай себе какой-нибудь, выбор-то неограниченный. Или тебя свободный выбор в этом случае не устраивает? Нужно, чтобы кто-нибудь извне навязал?

— В любом случае, придуманное — оно придумано…

— Ну тогда пойди повесься! Ничего же не мешает! Ты пойми, твоя жизнь, она нужна только тебе. И если ты не видишь смысла, вполне возможно, что в твоем случае его действительно нет… Вообще вызывает недоумение, когда люди, как правило обожающие жаловаться на трудности, безвыходное положение, принуждение, склонные порассуждать о свободе, почему-то ситуацию свободного выбора вовсе не узнают или, вернее, постоянно с чем-то путают. Именно в тот момент, когда ничто не стесняет человеческой свободы действий, поднимается шум о падении устоев, кризисе, разрухе, беспределе, бессмысленности бытия… Что ж, распад всего тем и хорош, что каждый получает уникальную возможность проявить свою истинную сущность, и если вокруг немедленно образуется помойка промышленных масштабов — добро пожаловать к зеркалу. Человек же амбициозный, целеустремленный прекрасно понимает, что нет ничего полезнее и увлекательнее, чем достойно пройденное суровое испытание, и с радостью встречает возможность возвыситься до самоотверженного служения на благо своей земли, что во времена благополучные и удобные проблематично из-за соблазна удовольствий и личной выгоды.

— А тебе жизнь никогда не казалась бессмысленной?

— Ну, настроение всякое бывает… Депрессия — это даже интересно, позволяет проверить на прочность свои приоритеты и лишнее выбросить… А по большому счету — нет. Я даже больше скажу: отношение к жизни — это производная не от жизни, а от внутренней силы человека. Мне себя самой вполне достаточно в качестве смысла, дополнительных условий не требуется.

— Но человек абсолютно самодостаточный должен быть совершенно эгоцентричным. Никем, кроме себя, нет причины интересоваться…

— Ошибаешься. Причем сразу в нескольких местах. Во-первых, потребность в контакте с окружающими сама по себе ни о чем не говорит. Одиночество и общение равноценны. Одинаково болезненны и опасны, когда безвыходны… и полезны в правильной пропорции! Лучше всего употреблять их в сочетании, не смешивая. Типа как водка и томатный сок в "Кровавой Мэри" — ферштейн? Кстати, я вот думаю когда-нибудь стать барменом… открою кафе под названием "40 дней" — все, кто живы останутся, благодарить будут! А во-вторых, ущербность — не единственный повод к общению, и не лучший. Эгоцентризм как раз и есть признак неполноценности, тогда как общения можно искать не только от недостатка, но и от переизбытка… себя. Вы просто не в курсе — не с чем сравнивать, но чем более самодостаточны, независимы, совершенны люди, тем интереснее, разнообразнее и прочнее отношения между ними. Поэтому спасение в изоляции от мира, в замкнутости на своей персоне — это самообман.

— Ты верующая?

— Ну, верить можно только в то, что неочевидно. А Бог, он везде. Не пойму, о чем тут рассуждать.

— Многие считают, что существование бога неочевидно.

— Просто чувств, их пять только в физическом теле. А у человека есть еще несколько разных душ, и у каждой свои чувства.

— Несколько душ?..

— Ну да. У некоторых — минимальный набор: только витальная сила и практические навыки. Для таких людей очевидно, что все в мире существует для того, чтобы быть ими использованным, и тут невозможно доказать обратное. Если есть душа, отвечающая за абстрактное мышление, будут в разной степени очевидны законы логики. Причем как правило усваиваются самые топорные линейные приемы, а дальше развивается только самодовольство от своей сообразительности, хотя на самом деле логика — штука многомерная. Если работает нравственное чувство, то мораль превращается из красивых слов в физиологическую потребность. В общем, бывает много разных очевидностей. В моем случае правильнее было бы решать вопрос о вере в людей.

— И ты веришь в людей?

— Иногда…

— Беля, ты часто говоришь о беспощадности, жестокости. Как относишься к идее, что если преступник раскаивается, ему прощаются все грехи?

— Тут надо определиться, что мы понимаем под раскаянием. Если кто, допустим, случайно пролил соседу на рукав чашку чая или наступил на ногу, достаточно извиниться, и вопрос решен. Но если речь идет не о проступке, а о преступлении, извинения, как правило, никому не нужны. Настоящее раскаяние — это перерождение, начало новой жизни, в которой прежней ошибке уже не может быть места. Если преступник действительно полностью изменился — да, думаю, здесь возможно прощение.

— А если преступник не считает себя виновным? Есть мнение, что все равно лучше простить…

— Опять же, как посмотреть. В припадке самоуничижения навязываться со своим милосердием человеку, который тебя знать не хочет и зло, совершенное по отношению к тебе, попросту не заметил, — трудно представить себе более идиотскую затею. Но есть одна неочевидная закономерность. Дело в том, что любая ситуация — только локальный случай, не исчерпывающий всего многообразия вселенной. И какие-либо навязчивые переживания, в том числе ненависть и жажда мести, свидетельствуют прежде всего о неуверенности и страхе, о неспособности человека разотождествиться со своей мимолетной ролью, выйти из отжившей системы координат. Простить — значит преодолеть, лишить проблему всякого субъективного значения. Понятно, как и подлинное раскаяние, это не формальность, а долгий и трудный процесс преобразования действительности. Иногда, чтобы по-настоящему простить, требуется целая жизнь. Наверное, бывают даже случаи, когда для этого требуется вечность.

Старатели.

Всему приходит конец, и когда старателям начало казаться, что красивое и плодотворное времяпровождение в неправдоподобном городе продлится вечно, Беля объявила, что, по ее мнению, пора приступать к строительным работам общепланетарного масштаба. Несколько человек привели в работоспособное состояние машины и автобусы, о которых старатели уже успели забыть, и вскоре по той же дороге, по которой приехали, люди покинули свой с трудом обретенный временный дом навсегда.

Переезд через опустошенную землю, свободный от былых неустанных забот о самозащите и бегстве от габбро, сравнительно отстраненное наблюдение за крошечными горстками выживших людей, уловками и зверствами мародеров, жертвами, зараженными каменной спорой в подземных гнездах габбро, безликие руины бывших городов и ослепительные миражи блуждающего измерения поначалу произвели на старателей совершенно деморализующее впечатление. Отдельные энтузиасты то и дело возвращались к идее немедленного вооруженного сопротивления любыми подручными средствами; другие хмуро отворачивались и безнадежно молчали; Беля нарочито игнорировала всякое свидетельство существования каких-либо нуждающихся в помощи людей, хотя зачастую разыскивала и демонстрировала старателям наиболее вопиющие примеры деградации человечества в противостоянии с каменной расой, комментируя происходящее с деловитостью или иронией, но без малейшего сострадания. Наконец подобная подчеркнутая и, как многим казалось, самовлюбленная бесчеловечность послужила причиной первого открытого неповиновения Беле, бестолкового и наивного, которое, как многие потом догадались, Беля ждала и спровоцировала сама.

Однажды старатели по требованию Бели спустились в разветвленную сеть полуразрушенных подземных катакомб, где Беля в одиночку уничтожила целый рой и поймала Себрингу для препарирования плодущую самку габбро. Отыскав в заброшенных бункерах склад боеприпасов, Беля раздала старателям оружие и безапелляционно велела расстрелять всех зараженных людей, которые найдутся в коконах. Для многих старателей, и без того подавленных мрачными впечатлениями от переездов, это требование стало последним доводом в пользу того, чтобы воспротивиться абсурдному и преступному, как им казалось, произволу Бели в судьбе сородичей.

— Зачем мы вообще учимся самозащите? — раздавались нетерпеливые голоса. — Как можно вести беспечную и комфортную жизнь в то время, как другие люди находятся на грани выживания? Мы могли бы попытаться спасти…

Услышав о мессианских амбициях, Беля обрадовалась, словно ждала подобной инициативы.

— Конечно, вперед! — воодушевилась она. — Идите и спасайте! Правда, не совсем понятно, что вы собираетесь противопоставить габбро, зато зрелище обещает быть интересным!

Старатели немного поостыли, смутились и возразили: они не способны сражаться против габбро, а вот Беля справилась бы с паразитами легко, однако отказывается использовать свою силу на пользу людям.

— Если вы не способны понять, каким образом я побеждаю врага, то как вы можете судить, по каким признакам я определяю друга? Как вы можете решить, требуется ли мое вмешательство, нуждается ли кто-нибудь в моей помощи?

Старатели примолкли: мысль о том, чтобы жертвы нападения не нуждались в помощи, показалась бредовой. Беля же небрежно уперла кулак в бок и встала в театральную позу, очевидно намереваясь произнести очередную отповедь.

— Запомните, герчеяуре, — пояснила она, — непреодолимое желание оказать помощь всегда происходит из страха повторить судьбу жертвы, попасть в дискомфортную или пугающую ситуацию. В таком случае вам уже безразлично, как объект вашей заботы сам оценивает свое положение: вы готовы навязывать свою помощь даже против чужой воли, не говоря уже о вашей полной неспособности объективно решить, насколько заслуженны выпавшие на чью-то долю испытания, насколько они справедливы. Вы готовы, меряя все исключительно собственной меркой, вмешиваться в события, которых не хотите понимать. Это бесперспективный и опасный подход. Вы должны однозначно осознавать, что за любыми неадекватными порывами скрывается проблема безопасности вашей персоны, и заботиться прежде всего о самозащите. Что касается остального, могу вас уверить: способность к оказанию своевременной и достаточной помощи у вас не появится, пока вы не поймете, что все в мире происходит по закону единства справедливости и милосердия, все движется по оптимальной схеме. Подобное притягивает подобное, злая судьба преследует злодея, и зачастую освободить человека от страданий значит лишить его возможности самосовершенствования. Для спасения собственной жизни вы научились игнорировать паразитов — для спасения жизни других людей вы должны научиться игнорировать пострадавших.

Старатели недоуменно задумались.

— А теперь — по поводу задачи, которая вас всех так взволновала, — смягчилась Беля. — Вам прекрасно известно, что человека, зараженного зародышем габбро, невозможно спасти. Каменные споры вживаются во внутренние органы, и вплоть до нейтрализации источника паразитарной воли — Матки — помочь зараженным не смогу даже я. Трансформа в рабочую особь неизбежна и очень мучительна. Элементарный здравый смысл свидетельствует, что всем зараженным лучше погибнуть сейчас, хотя меня, честно сказать, больше беспокоит не их судьба, а необходимость предотвратить появление лишней груды каменных тварей. Что же мешает вам совершить с любой точки зрения похвальный поступок?

Вы, герчеяуре, привыкли к идиотскому мнению, что стремиться убить — это всегда означает желать зла. Напрасно. Жизнь и смерть равноценны, и как в жизни, так и в смерти ваши желания — это сугубо личное, субъективное дело. Можно обречь на жизнь и совершить преступление, а можно подарить смерть и совершить подвиг. Неуместное добро равнозначно намеренному злу. Поймите это. Любой ваш поступок должен быть осознанным, добровольным, милосердным и справедливым. А теперь разбирайте оружие и всех, кто находится в коконах, — расстрелять!

После такого неожиданного поворота в обучении старатели по-новому взглянули на безрадостные разъезды.

— Запомните, герчеяуре, — вскоре повторила им Беля. — Шок и ужас при виде чужих страданий — на самом деле то же самое, что зависть к чужому счастью. Все это происходит от непонимания своего места в жизни и недоверия к судьбе. До тех пор, пока вы не научитесь полному самообладанию в любых обстоятельствах, все ваши достижения и способности не будут стоить ломаного гроша. Вы достаточно увидели одичавших существ, безнадежно заблудившихся в заботах о физическом спасении. С исчезновением технического антуража ушедшей цивилизации многих выживших поглотило варварство, которое свидетельствует только, что варварство изначально было в их душах. Однако не все люди так однозначно деградировали. Есть и другие. Они тщательно оберегают свои убежища от паразитов и непосвященных. Я проведу вас к ним в гости. Они заставят вас о многом задуматься по-другому. А мы поможем им с жильем. Ведь мы теперь вольные каменщики? — Беля засмеялась своим странным отчужденным смехом.

— Так вот ты какой, мировой масонский заговор, — пробормотал кто-то в толпе.

Из книги Станислава Ладшева "Беля. Как мы учились сражаться со временем и побеждать себя":

— Мне больше всего запомнилась деревня колдунов. Все какое-то заговоренное, как в страшной русской сказке. Идешь в лес по прямой тропинке — выходишь ровно в том же месте, где зашла. Избушки ходят с места на место, сами окнами и дверьми хлопают, чтобы зайти, выйти — договариваться надо. В прудах барабашки какие-то. Я сначала думала, что местные так от мародеров скрываются, а потом поняла, что это у них юмор такой.

— Да это не главное. Просто всякие фокусы подстегивают воображение, не позволяют привязываться к привычному миру. Все время придумываешь что-то новенькое. Они постоянно в поиске, хотя для постороннего это выглядит, как балаганчик ужасов, или даже как кошмарный сон наяву…

— Да чего уж, когда они настоящих мертвяков вызывают. У них и кладбище специальное есть, оборудованное ведьминскими прибамбасами. Деревня-то в мирное время была глухая, до ближайшего шоссе пять километров пешком, а замутил в полнолуние макабр — впечатлений на месяц, ни театр, ни спортзал не нужен.

— У них и другое кладбище есть чуть подальше в лесу, я там была. Там только кости вперемешку с землей и осколки плит попадаются, но все работает.

— Смотри! Придет к тебе теперь мертвый жених. Как в одноименной страшной русской сказке.

— Приходил уже! И якобы брат мой умерший приходил.

— А ты чего?

— А чего? Тут ведь главное — не принимать их всерьез. Сделала в воздухе руками знаки, которым меня учили, и никого не стало. Неприятно, конечно. Но защита от психического нападения — полезное искусство. Я у этих колдунов многому научилась.

— И на диету они всех нас таки посадили.

— Да. Теперь кто не сможет хоть год жить в лесу на подножном корму? Я, конечно, еще по Беле понял, что ягоды и корешки собирать — это целая наука, но чтобы здоровье настолько менялось, если их систематически употреблять… Я недавно не поверил бы, что смогу, как местные, по снегу босиком ходить. У них до нашего приезда печки разрушенные стояли — никто не топил.

— А вообще кто-нибудь из них о себе что-то рассказывал?

— Ну, большинство ничего о себе не говорит. Я вообще подозреваю, что они старше, чем кажутся…

— А я подозреваю, что они в основном из тех самых мертвяков, которых вызывают…

— Да, и это тоже… Мужик один упоминал, что у него в молодости случилось что-то вроде провала в памяти.

— Типичный случай диссоциативной амнезии.

— Чего?..

— Забыл, кто он. Потом, правда, вспомнил.

— Да, вот так начинаешь сомневаться: сам-то я не мертвяк? Может, просто забыл?..

(Стас Ладшев) — Дарина, здесь в деревне масса совершенно необъяснимых личностей, и никто не хочет ничего о себе рассказывать!

(Дарина) — Это чтоб вы не умерли!

— Все так страшно?

— Страшно смешно!

— И ваша история тоже смешная?

— Веселая, не без этого.

— Может быть, поделитесь?

— Ну… я не из местных. Жила я раньше в небольшом городке, в другой части России. Мы с мужем и дочерью увлекались спиритизмом. Подходили к занятию по-своему. Я думала, что люди, которые считают оккультные практики опасными, просто сами опасные и неуравновешенные. Манипулируют что-то с зеркалами, кровью — только страху нагоняют, вызывают чертей, которых сами себе нафантазировали, еще бы в таком состоянии не дождаться неприятностей. А мы поступали с точностью до наоборот: не занавешивали окна, не зажигали свечи. Садились вокруг стола, соединяли руки, образуя кольцо. Вызывали знаменитых исторических деятелей, талантливых поэтов. Случались удивительные вещи. Как-то "разговаривали" мы с Распутиным, а на верхнем этаже сильно шумели. Я в шутку попросила духа, чтобы он, как бывший негласный правитель империи и чудотворец, распорядился насчет неугомонных соседей. Дух ответил тоже шуткой, что он их разорвет на куски и разложит по полочкам. Мы посмеялись и забыли про эту болтовню. А потом заметили, что соседи перестали нас беспокоить; оказалось, они разменяли квартиру и уехали…

Однажды мы попросили дух Лермонтова сочинить что-нибудь для нас. Вскоре блюдце поехало по буквам с такой скоростью, что мы едва успевали читать. Получилось вот что:

Не родишься — не умрешь.

Смерть смеркается, светает,

Вызовет — и отзывает,

Приходи и пропадешь.

И тут мне вздумалось предложить духу пойти с нами в парк! Я думала, это невозможно, но он согласился и сказал, что будет ждать нас у эстрады в черном костюме и с тросточкой в руках. Мы погуляли по парку и пошли к назначенному месту. Еще издалека увидели стройного субтильного мужчину, одетого по описанию. Он повернулся и стал смотреть в нашу сторону. Муж с дочерью испугались и отказались продолжать, а я решила идти до конца. Вот тут-то оно меня и схватило!

— Что?

— А кто ж его знает? Мало ли всякой нечисти возле людей ошивается? Они многое знают, им прикинуться поэтом, царем, умершим родственником ничего не стоит.

— То есть это был не Лермонтов?

— Нет, конечно! Это мелкие бесы, отжившие воспоминания, призраки… Выискивают себе легковерных бездельников, вроде нас, или авантюристов всяких, и развлекаются. Ну так вот, осталась на руках у мужа и дочери психически неизлечимо больная женщина. А я оказалась в потустороннем мире, про который я вам, молодой человек, ничего рассказывать не буду. Выбралась уже тут. Сначала в бесплотном виде, а там и оболочку приобрела.

— А можно нескромный вопрос? То есть вы снова стали той женщиной, которой были раньше? Или у вас теперь… ээээ, какое-нибудь другое тело?

— Хе-хе! Все-то ему надо знать! Больше ничего не скажу.

— Меня совершенно поразили так называемые "хирурги"…

— Госпиталь "Лабиринт"?

— Да, лабиринт с рассадником минотавров! И ведь, с другой стороны, они действительно изумительные врачи! Многому научили даже тех, кто раньше в медицине ничего не понимал, — вроде бы простые, но эффективные приемы. А насколько это важно при нашей жизни, когда нет времени ни отдыхать, ни страдать бессонницей, ни болеть. Что уж говорить о профессионалах. Себринг вон месяц пропадал у них, теперь операции голыми руками делает. И все-таки эти их эксперименты на людях… жуткое производят впечатление.

— На самом деле ни беженцев, ни мародеров никто не жалует. Это либо психически безнадежно сломленные люди, либо неисправимые преступники. Доверять им опасно, изолировать — не всегда получается; остается использовать.

— Ты повторяешь рассуждения Бели. Я считаю, решиться на такие рискованные эксперименты можно разве только под давлением крайней необходимости, но не из любопытства!

— Инга права. Те же самые колдуны из ходячих избушек натравливали всякую нечисть на соседей ради развлечения и даже, если не ошибаюсь, иногда специально заманивали к себе гостей, чтобы их пожрали потусторонние существа…

— Не совсем так. Чтобы вызванные в человеческий мир бесплотные существа заселились в физическое тело.

— Очень существенная разница!…Но такого систематического, целенаправленного насилия, как в госпитале, все же не было. Чтобы специально выискивать подопытных. К тому же помимо хирургических опытов на людях они выводят каких-то монстров.

— Ты веришь в эти сказки?

— Ну если Беля ходила с одним таким! Оно у нее на плече сидело.

— Точно, я несколько раз видел. Только издалека. Голова человеческая, а тело вроде как у птицы, и глаза совиные.

— Очуметь можно… Я в таких случаях предпочитаю ничего не думать.

(Стас Ладшев) — Расскажи о госпитале "Лабиринт". В конце концов, ты сам там работал какое-то время.

(Всеволод Себринг) — Я многое не могу разглашать. Издержки сугубо индивидуальной программы обучения.

— В общих чертах.

— Ну… Первое, что мне сказали: "Человек даже и в здоровом, так называемом естественном виде, не говоря уже о калеке или больном, — лишь полуфабрикат, требующий усовершенствования. Все мы на самом деле — только промежуточный этап не вполне целенаправленного эксперимента". Это их принцип. Они считают, что человек должен в буквальном смысле создавать себя заново. В том числе физически.

Госпиталь образовался на основе научно-исследовательского испытательного центра при Институте военной медицины. Нынешний руководитель хирургов, Бадмаев, до вторжения габбро там работал: врач-трансплантолог, академик РАМН… По происхождению он — бурят и кроме европейской медицины изучал еще тибетскую традицию. Вообще задумывался о религиозном пути, хотел уйти в дацан… А тут как раз все и началось. Его ранило каменной спорой — левую руку парализовало. Он поклялся, что вытащит нити во что бы то ни стало, хотя какие тут хирургические эксперименты посреди всеобщей анархии. Но люди подобрались грамотные, те, кто в живых остался, организовали оборону — причем говорят, что защищаться приходилось в основном от других людей. В итоге стали совмещать военные действия и врачебную практику с исследованиями, экспериментами — травмы-то нетипичные. По ходу работы все отношение к жизни поменялось, цели, принципы действий, да чего там — физический организм многих врачей здесь другой, искусственный. На самом деле теперь в систему входит целая сеть лабораторий и питомников, плюс подземные палаты — а то многие удивляются названию "Лабиринт". Корпус, где мы гостили, — только филиал. Кстати, помнишь, мы проезжали мимо особняка в пригороде бывшего Климова?

— Там жила одинокая женщина, такая светская, в пустом доме?

— Да. Это тоже филиал госпиталя. Женщина — хирург и смотрительница Климовского питомника. На нее часто нападают из-за ее кажущейся беззащитности. Но на самом деле дом не пустой. Она таким образом собирает особей для операций по скрещиванию различных биологических видов и преобразованию генома.

— И мы подходим к спорной теме разведения хирургами каких-то мутантов.

— Это не мутанты. Это сфинксы — составные существа. Высокоразвитые создания, которые во многом как бы дополняют человека, а в чем-то и превосходят. Но у них феноменально развит только узкий спектр специфических способностей, в остальном они нуждаются в уходе и дрессировке. Это своего рода домашние питомцы будущего, хотя я привел упрощенное сравнение.

— Но откуда они берутся? Их сшивают из разных частей животных и людей?

— В общем, да. В некоторых из них присутствуют элементы, которых нет в природе. Прежде всего сфинксы являются как бы выжимкой из людей, которые в целостном виде проявили себя неприемлемым образом. Хотя были случаи, когда в качестве основы для нового сфинкса добровольно передавалась часть личности кого-то из врачей.

— Трудно представить… И ты действительно видел этих монстров?

— Да, видел, и даже работал над синтезированием новой формы. Правда, непонятно пока, пустят ли ее в производство. Экспериментальные образцы должны пройти испытания.

— А сколько примерно типов монстров уже существует?

— Да перестань ты их монстрами называть! Это милейшие существа, по-своему очень мудрые. Ты бы видел одних только снежных слонов! Это помесь слона и белого медведя. Приспособлена для наших северных краев. У них такая длинная, мягкая белая шерсть почти до земли — настоящий громадный валенок, и медвежья башка с бивнями… Во лбу — выпуклый голубой третий глаз размером с блюдце, который всегда бодрствует и видит будущее. Медлительные такие, задумчивые — посидишь в питомнике полчаса, и кажется, уже стал философом. Хоть стихи сочиняй о звездах в человеческой душе и нравственном законе на небесах… ой, или наоборот… забыл. Какой-то мыслитель на эту тему выражался.

— Ну, не знаю… я лично других тварей видел… Какое-то змеиное логово. Змеи с несколькими головами, змеи с крыльями, рогатые змеи…

— Ты видел гидр. С рептилиями есть эксперименты и поинтереснее — люди-ящеры. Верхняя часть тела в основном как человеческая, только покрыта чешуей, нижняя — примерно как у крокодила, а голова от хамелеона. Глаза вращаются независимо друг от друга в разные стороны. Язык выбрасывается на расстояние в два раза больше длины тела и ловит зазевавшихся теплокровных. Плюс мимикрия — залюбуешься. Но они очень флегматичные и расчетливые, к тому же не разговаривают… А экзотических зверей у хирургов — целый геральдический сад. Собаки с несколькими головами и крыльями, существа, целиком покрытые роговыми щитками вроде панциря… но сами типа кабанов… крылатые львы, пегасы, единороги… вообще начинаешь задумываться, что на самом деле было раньше: такие вот создания или их мифические образы. Может, в начале времен тоже кто-то проводил эксперименты… Но есть и оригинальные находки. Например, один громадный паук с головой льва.

— Милейшее создание, надо полагать…

— Мохнатый такой, рыженький. В прошлом начальник частного охранного предприятия, а теперь предпочитает прятаться в углу. Но он еще глупый, сырой.

— А что это за полуптица, которая засветилась у Бели на плече?

— Это сирена Сиенна. Они с Белей дружат. Беля любит петь, и сирена тоже. Только никакой человеческий голос никогда не сравнится с голосом сирены. У нее особые голосовые связки, и устройство черепа другое. Голос резонирует, как под куполом, получается своеобразный акустический эффект.

— Н-да… интересные опыты.

— Ты еще не всех врачей видел. Ты что думаешь? Они наиболее удачные находки и себе вживляют. Третий глаз, крылья, жабры…

— Так тот хирург таки вытащил из руки каменную нить?

— Вытащил. Кстати, Ростопчин сестру свою в госпитале оставил. Правильное решение. Сделать операцию на мозге они сейчас, конечно, не смогут, но уход обеспечат грамотный, а то наши постоянные переезды и здоровый-то не всякий выдержит. Я уж не надеялся, что он решится кому-то ее препоручить. Он и сам рвался остаться, учиться на хирурга, но его даже на порог не пустили. Говорят, у тебя руки ударника по голове.

— А тебя-то как приняли?

— Не без эксцессов… Ведь Беля меня особо не мурыжила, так что я только от других ужастики слышал, а сам привык быть на особом счету. Она, видимо, так и предполагала передать меня хирургам на перевоспитание. Так вот, пригласил меня один, с виду добродушный такой, и говорит: вам, молодой человек, сначала самому надо плечо подлечить. Я думаю: откуда знает? Но, действительно, был у меня, еще в студенческие годы, вывих лопатки, и с тех пор плечо ныло иногда, но я так привык, что и не замечал уже. Думаю: безделица какая-то, но соглашаюсь. Садимся мы у него в кабинете, он так рассеянно меня за жизнь расспрашивает и пишет что-то — вроде как медицинскую карту заполняет. А они ведь все гипнотизеры. Короче, я и не заметил, как он встал напротив меня и стальным голосом начал сыпать даты, имена какие-то… в общем, набор, казалось бы, ничего не значащих формальных сведений. И тут я такое начал вспоминать… Всю свою жизнь все равно что заново прожил. Как будто мне картотеку предъявили, где каждое событие сохранилось в объективном, однозначном виде, а не так, как мне в данный момент хочется или не хочется воображать. Но это только начало. В какой-то момент боль в плече стала просто невыносимой, и одновременно я вспомнил похороны сестры. Она под трамвай попала, когда мне было двенадцать лет. Я тогда, кажется, и не переживал особенно, только было странное чувство, как будто оцепенело во мне что-то, а тут со мной просто началась истерика. Ни одного случая в жизни не помню, чтобы так колбасило. И вспоминается вдруг совершенно другой случай: как мы с сестрой поссорились, я ее толкнул, а она упала, и мне стыдно стало — вроде как я старший и мог бы ее защищать, а я наоборот. И как будто я получаюсь в ответе за ее смерть, что мог удержать ее, ну, той самой рукой, которой толкнул, — не знаю, как иначе объяснить. Мне до сих пор жутко, когда я этот сеанс психотерапии вспоминаю. В конце концов у меня полностью отнялась вся левая сторона тела. А хирург говорит:

— Ты до сих пор держишь ее, не даешь уйти. — Я ору:

— Да как я могу ее держать, умер человек, ничего не поделаешь уже! — А он:

— Нет, ты должен дать свое согласие. Ты должен добровольно согласиться, чтобы ее задавил трамвай. — Я ору:

— Да при чем тут мое согласие?! Если б это от меня зависело! — А он:

— Зависит. Ты не соглашаешься, не отпускаешь. И потому живешь только наполовину. Если ты не решишь сейчас, то останешься парализованным на всю жизнь.

И тут я понимаю, что, логично получается или нет, а он совершенно отчетливо прав. Короче, душеспасение в действии. Вообще я раньше слышал о чем-то подобном, но считал, что это скорее самовнушение для впечатлительных, а в реале оказалось — как вскрытие заживо. Я чувствую, что не могу слов произнести, которые он требует — казалось бы, скажи и все, но таким непреодолимым стало ощущение беспомощности перед смертью, которое тогда, давно возникло… словно отдельное живое существо, которое борется со мной, чтобы я его признал. И как только мне это пришло на ум — ну, что мои страдания, это не я, и не весь мир, а как будто отдельная самостоятельная сила, — мне вдруг отчетливо представилось, что стоит передо мной труп маленькой девочки — как будто пародия на сестру и все мои переживания… И я сказал:

— Уходи.

Тут хирург как саданет мне со всего размаха под лопатку. Я чувствую — вздохнуть не могу, и отключился. А когда очнулся, хирург говорит:

— Вот так-то! Не случись всей этой свистопляски с габбро, не встреться мы, ты бы провинциальным патологоанатомом всю жизнь прозябал, с твоим-то талантом. Очень сильное у тебя влечение к смерти было. В крайней ситуации оно хорошо, а для нормальной жизни — непродуктивно. Хорошо, что ты Белю встретил: она из тебя человека сделала, ну и сюда привезла!

И тут я понял: в самом деле, почему я не хирургом стал, а патологом? Не чувствовал в себе способности спасать… И травму схлопотал как раз тогда, когда решать насчет профессии надо было… Такое вот собеседование получилось… Как говорит Беля, "чтобы оценить прелесть этой процедуры, надо перво-наперво остаться в живых!" И, скажу я тебе: невзирая ни на какую пользу, я ни за что на свете не хотел бы это повторить!

— Когда мы встретили эту девочку, которая, как маугли, жила на деревьях и командовала животными, я думала, таких, как она, больше нет. Она так интересно переводила с языка животных и птиц. По-моему, такое невозможно придумать. Когда слышишь речь в таких странных выражениях, словно сама перерождаешься, начинаешь видеть мир под новым, непривычным углом. Или вот когда она позвала нас поучаствовать в обучении животных — скорее получилось обучение людей. Я поняла, что значит общение с природой, как с равноправным, разумным существом. Ведь мир природы, если уметь его понимать, намного богаче в плане разума и духа, чем мы привыкли считать. Да и самой этой Майе по выносливости и сообразительности ни за что не дашь семь лет. Глядя на нее, я задумалась, в каком смысле на самом-то деле человек должен быть "царем природы". Ну а потом выяснилось, что она вовсе не дикарка, а поблизости целая община, в которой все заточено под биологические опыты. Я так поняла, кого там только не было: и ученые, и знахари какие-то, и просто люди, которые любят и умеют работать на земле — бывшие сельские жители, звероводы, лесники, и даже бывшие цирковые артисты…

Какие там были умные, воспитанные звери — как будто звериный аристократический двор! А чтобы в таком климате росли арбузы и ананасы, я никогда не видела! У них такая же система обработки пахотных земель и решетка оросительных каналов, какую нам Беля показывала. А о млекопитающем дереве я вообще молчу! Я чуть в обморок не упала! Разгуливает по участку громадное белое дерево, из пористой коры сочится молоко! Под конец стало даже как-то странно, что оно не разговаривает. Думаю, просто не хочет.

(Зиновий) — Наша община основана на принципах биологической цивилизации. Управление органическими системами требует более комплексных и длительных усилий — по существу, на протяжении многих поколений, но зато и результат получается значительно более качественный и долговечный, чем в случае использования техники. Наша цель — не эксплуатация природы, а налаживание своего рода симбиоза. Можно сказать, что мы со своим производством планируем долгую и счастливую совместную жизнь. (смеется) Ведь отличие человека, как особой биологической формы, именно в том и состоит, чтобы стать источником разумной, сознательной помощи всей земле. Человек в этом смысле — инструмент самоуправления природы. Мы должны служить планете.

(Стас Ладшев) — А в чем это может выражаться?

— Ну вот, например, к нам обращаются за лечением раненые животные. Мы стараемся предотвратить распространение эпидемий, стихийных бедствий. Допустим, звери могут передать, что в лесу начался пожар. Мы едем и его тушим. Зимой к нам приходят за кормом. Некоторых животных оставляем здесь, воспитываем. Вот недавно отловили медведя-шатуна, привели в состояние адеквата. Теперь он у нас культурный. Правда, все равно хитрый, как шайтан. Постоянно норовит залезть в холодильник и насосаться пива. Пьяница. Другой раз засунул башку в ведро, а вытащить не может. Носился тут по всему хозяйству, как очумелый. (смеется)

— Вы и с растениями обращаетесь как-то по-особенному?

— Все дома, в которых мы живем, — это искусственно выведенные деревья с полостями внутри. Очень экологичное и прочное жилье. Сейсмостойкость у такого дома высокая, а ведь в этом регионе и в мирное время часто случались землетрясения. Архитектурные формы, сами видите, необычные, узловатые — на любителя. Зато кругом зелень. (смеется) Беля нам подсказала, как увеличить теплоизолирующие свойства материала. Теперь подумываем об огнеупорности. Беля предлагала объяснить нам формулу, но наши хотят сами разобраться. А пока что в оранжерее есть экспериментальные экземпляры деревьев, покрытых чем-то вроде железной коры. Я не вникал, этим садоводы занимается. Но, говорят, выдерживает прямое попадание из гранатомета и поливание кислотой габбро, что в оборонных целях небезынтересно. Есть и менее милитаристские разработки. Видел деревья с отслаивающейся корой? Пробовал?

— Да! Вещь.

— Вот! Эти деревья сбрасывают кору, как змея — кожу. Отслоившаяся оболочка — не просто вкусное угощение, она способствует омоложению организма. Мы добавляем ее во многие блюда и лекарства. Эти удивительные растения вывела моя племянница Анна.

— Потрясающе. Передайте ей благодарность от всех старателей. У нас многие, можно сказать, пристрастились к кроксу.

— Добро пожаловать в общество кроксо-гурманов!

— Спасибо. Но ваши ученые выводят и новые виды животных?

— Есть несколько удачных работ. Прежде всего, это знаменитые летающие ящеры, которые несколько смутили вас на подходе к нашей общине.

— Напугали до смерти. Мы подумали, что на земле опять развелись динозавры.

— Но вы же видели, что ими управляют всадники.

— Когда разглядели — успокоились.

— Они не специально огнем плюются. Просто некоторые продукты их жизнедеятельности окисляются при выдохе.

— Да понятно уже, чего там.

— С рептилиями мы добились наибольшего успеха. У нас есть летающие, сухопутные и водоплавающие ящеры. Отличные помощники. Пашут землю, охраняют, перевозят грузы и пассажиров. Конечно, им нужен постоянный присмотр и дрессировка, поэтому будущему хозяину лучше всего воспитывать своего питомца с самого рождения. Хлопотно, но увлекательно. Представляете, вылупляется из яйца маленький дракончик, головастый, похожий на цыпленка размером с индюка. Ты с ним возишься, прикармливаешь плодами манго с рук в огнезащитных перчатках. Через полгода детеныш уже выше тебя, можно верхом ездить. Ну а год спустя — настоящий военно-воздушный крейсер! Хотите, мы вам с собой дадим несколько драконовых яиц? Взрастите себе авиацию и флот.

— Ээээ… кажется, я не готов стать драконопасом. Да и у Бели, по-моему, другие планы. Но идея любопытная. Спасибо за предложение.

— Как надумаете — обращайтесь. А так, кроме рептилий есть еще солнечные павлины — видели?

— Желто-оранжевые павлины с белыми пятнами? Да, красота… Райские птицы.

— Они случайно получились, в ходе экспериментов, и вот прижились. Никаких принципиальных отличий от обычных павлинов у них нет, только окрас. А что касается качественно новых видов, то вот носятся тут некоторые молодые специалисты с идеей модифицированного осьминога. Но никак не могут решить, должен он быть просто сухопутным или вообще чем-то вроде воздушной медузы. Еще ничего толком не разработали, но планируют ферму на море открыть. На самом деле, давно назрела необходимость обратить более пристальное внимание на водный мир. Посмотрим, что получится.

— Так, ну что? У кого какие впечатления от техномагии?

— Одно слово — город в облаках…

— Да, выше всех фантазий, в буквальном смысле.

— Кто бы мог подумать, что техника может настолько отличаться от той, которой мы привыкли, и при этом настолько превосходить в эффективности… Раньше ведь считалось, что психические возможности человека — отдельно, а машины — отдельно… Причем якобы духовные практики — это обман и манипулирование, а научно-технический прогресс — бесспорная польза.

— Ну, тому были причины… Злоупотребление психическими силами более соблазнительно, чем создание материального оружия, поэтому обладатели так называемых "сверхъестественных" способностей снискали себе репутацию социально опасных существ: шарлатанов либо изуверов.

— Да, без этического контроля заигрывание с оккультными дисциплинами превращается в чистое безумие. Но и научно-технические эксперименты без глубинного знания о природе вещей вызывали, помимо сиюминутного материального комфорта, массу неблагоприятных побочных эффектов. Генетически модифицированные продукты, отравление водоемов и почв промышленными отходами, ядерные испытания и захоронение радиоактивных веществ — да все вы об этом знаете. В момент вторжения габбро техногенная цивилизация находилась одновременно на пороге экологического коллапса и ядерной войны. Считаю, что все, увиденное нами сегодня, — отличный пример альтернативного развития науки и образец для подражания. В этой общине можно многому научиться, особенно таким остолопам, как мы.

Взять хотя бы проектор мысли — я так понимаю, все его видели и щупали. Так вот, я считаю, данный прибор наглядно продемонстрировал прежде всего не могущество местной техники, а убожество наших мозгов. Не знаю, у кого как получилось, а я лично обратил внимание, что когда за аппарат сел инструктор, на экране сразу отобразились яркие, отчетливые, интересные сюжеты, прямо-таки эпические полотна в хай-дефинишн. А когда я, в свою очередь, попытался отправить мысленный образ в проектор, то поразился, насколько неопределенная, размытая, фактически бессодержательная получилась картинка. Как только я пытался сосредоточиться на какой-то одной детали, пропадало остальное. Считаю, этим все сказано. У них здесь не просто другие машины — у них другое мышление.

— Полностью согласен. У меня похожая история произошла с прибором для материализации мыслей. Я так понимаю, до него не всех допустили, ну а меня вот допустили, только без толку. Кто не видел, это такой аппарат, которая после мысленного приказа производит расчеты и изготавливает придуманную вещь из воздуха. Так вот, они даже удивились, что я такой осел: не могу хотя бы пустой лист бумаги, хотя бы железную скрепку материализовать. Даже на такую, с их точки зрения, безделицу у меня не хватило концентрации воображения и воли. Хотя я, признаться, сомневался, хочу ли я, чтобы у меня получилось. Все-таки пустое место, и вдруг — раз! — вещь. Неприятно как-то. Еще неизвестно, как предмет, возникший из моего мозга, себя поведет… (смех) А то будет, как у тех деревенских колдунов: какие-то бегающие по столу чашечки, ложечки… берешь чашку, а она хихикает… (смех) А вообще здесь, конечно, великие мастера!

— Кто-нибудь понял принцип работы так называемых говорящих животных?

— Это биороботы. Я не понял, но мне сказали, что они заселены особыми бесплотными существами — как бы предельно детализированной и в силу этого получившей собственную, самостоятельную логику существования фантазией. Поэтому они, с одной стороны, автономны и выполняют заданную программу, а с другой стороны, являются частью своего хозяина и при необходимости могут выйти с ним на телепатическую связь.

— Удивительные существа. Они кажутся антиподами здешних замкнутых, чопорных обитателей. Такие эмоциональные, непредсказуемые, разговорчивые. Своего рода маленький народец. По-моему, их создавали с большим юмором.

— Прошу заметить, что многие из них запрограммированы на физическое уничтожение врага даже ценой собственной жизни в случае любой грозящей хозяину опасности.

— Ого!

— О безопасности здесь не забывают. Если бы не Беля, думаю, нас бы и близко не подпустили ни к одному объекту общины. Здесь не жалуют остальное население планеты. Я видела, что на самых опасных типах производства работают зомбированные хомо сапиенсы, видимо, из числа дикарей, пытавшихся каким-то образом напасть на местных. Хотя поселения в основном в воздухе, но они иногда спускаются для исследований и по техническим причинам, к тому же, я слышала, есть плавучие базы. Богатства здесь сказочные, особенно по сравнению с наземной разрухой. Если кто из мародеров случайно увидит — до конца жизни будет рассказывать легенды о новом Эльдорадо и ничего не пожалеет, лишь бы сюда пролезть.

— Кстати, никто не знает, что именно Беля собирается тут строить? Вроде у них все уже есть, и от габбро защищено по высшему классу. Или мы здесь в воспитательно-образовательных целях?

— Здесь — да. Завтра спускаемся на землю и творим циклопический космодром нового поколения, специально для летающих автономных городов. С волновой защитой от местных энтузиастов и габбро плюс гравитационной дозаправкой. Чтобы леталось лучше и веселее.

— Радостная новость! А я уж испугался, как же это мы без работы!

— И еще вроде они Беле заказали какую-то постройку на дальней станции, на которой мы не были, где-то в тропосфере, но там, насколько я поняла, Беля будет работать сама.

— А я бы посмотрел на тропосферу!

— Отсюда посмотри.

— Отсюда я не вижу, где она начинается.

— А там ты увидишь?

— Там мне скажут!

— Кончайте дурачиться. Скажите лучше, кто какого мнения о местном уровне развития летательных аппаратов?

— Здесь у меня передозировка впечатлений. Не могу пока разобраться, что больше всего понравилось.

(Стас Ладшев) — Беля, скажи пару слов для истории.

(Беля) — А истории это надо?

— Вот пусть история и рассудит.

— О'кей. Что ты хочешь узнать?

— Для начала — технический вопрос. Ты, кажется, неплохо знакома с местными условиями. Так сколько все-таки типов летательных аппаратов здесь используется?

— Хм… Ну, базовая конструкция — это автономное воздушное поселение, рассчитанное на несколько сотен жителей. Это прозрачный шар, внутри которого установлен антигравитатор и создана искусственная атмосфера с благоприятным климатом. Сам видишь, они сейчас летают над Антарктидой, а у них сады цветут. Если бы поселение поместили под землю, то сделали бы и искусственное светило, но подземный мир их не привлекает. Большинство поселений находится в воздухе, некоторые — на поверхности воды, в основном в исследовательских целях и для снабжения воздушных баз нужными материалами.

Затем, между поселениями, как сам видишь, летают воздушные лодки. Это общественный транспорт у них. Есть индивидуальные челноки, они оборудованы как для научной работы, так и для боевых действий, в них удобно путешествовать. Есть крупные военные крейсеры с тяжелой артиллерией на случай сражения с роем габбро — такое тоже бывает. Боевые снаряды действуют по принципу искажения гравитационного поля — тут главное самим не оказаться в зоне поражения. Не самый эффективный вариант, но местным хватает, так как они не собираются вести с габбро войну на уничтожение. Еще есть курортные крейсеры. Такие медленные, томно плывущие сокровищницы. Там все устроено с точностью до наоборот по сравнению с местным аскетичным повседневным бытом. Корпус обшит золотом, окна выложены жемчугом, ноги утопают в разрисованных райскими птицами коврах по щиколотку. На одного человека полагаются такие просторные и роскошные покои, что каждый успевает почувствовать себя царем. Представляешь: сидишь на парчовом диване, который сияет всеми цветами радуги, куришь какой-нибудь кальян из тридцати пяти видов высокогорных трав, в соседней комнате на арфе играют, в фонтане золотые рыбки мельтешат, а за окном плывут облака… Я вот так посидела с полчаса по приглашению местного авторитета и ощутила сразу несколько психиатрических симптомов: манию величия, дебильный пофигизм и идиотский восторг! Хорошо, что в припадке эпилепсии не забилась. На таких крейсерах они отпуск проводят, а вообще они трудоголики.

— Действительно, за их неустанной деятельностью чувствуется какая-то цель. В чем смысл их исследований, изобретений? Почему они выбрали такую странную форму быта, я имею в виду воздухоплавание? В чем вообще они видят смысл жизни сейчас, после разорения планеты каменной расой?

— Глубоко копаешь! Их цель — межзвездные путешествия. Сейчас они готовят экспериментальные корабли для запуска за пределы земной атмосферы. Одновременно с этим они посвящают много труда расширению познавательных способностей человеческой психики, подготовке к контакту с чуждыми формами сознания. Они понимают, что важно не только найти нечто необычное, надо еще сподобиться уразуметь, что именно найдено. Они стремятся к изучению новых миров.

— А как ты сама относишься к такой цели — покинуть Землю?

— Ну, даже не знаю… почему бы и нет? Цель не хуже других… Такие люди, скитальцы по призванию, налаживают связи между мирами, создают, так сказать, прецедент контакта… Иначе все сидели бы по своим футлярам. Хотя, на мой взгляд, на Земле столько всего, что не постичь за целую жизнь, и вовсе не обязательно искать приключений на звездах… Так что, каждому свое…

— Понятно… Как мне показалось, социальная организация у них тоже какая-то специфическая?

— Сетевая социалистическая. Триумф равноправия и умеренности во всем, кроме курортных крейсеров. Каждое поселение — нечто вроде ухоженного пригорода со своим заводом и садом… в смысле, сельскохозяйственным сектором и долей промышленного производства. Я вот предлагала им сделать крейсер-матку — этакую столицу, сияющую в хмурых ночных облаках, как вторая луна… Но они уперлись: соблюдают социалистический строй! Я говорю: негде памятники ставить, сплошная провинция. Они отвечают: ставь в каждом поселении! А мне один хороший памятник представился: что я, в каждый огрызок общины должна по копии отправить? Пришлось ставить у входа в главное конструкторское бюро.

— А что за памятник?

— А, это памятник их будущему космическому кораблю. В виде дырчатого солнца с тоннелями внутри. Из синего хрусталя. От него исходят настоящие голубые лучи, только они прохладные. Поэтому стоять рядом с памятником в солнечный день — все равно, что в тени. Пусть не забывают о холодной бездне космоса!

— Интересно, наверное… Да и вообще, то немногое, что мы успели увидеть, просто потрясает. Хочется спросить: а сами-то мы не планируем пересесть на продвинутый воздухоплавательный транспорт?

— Так, Стас… О том, чтобы оседлать летающую тарелку, можешь начать забывать прямо сейчас! Как бы эффектно не смотрелись огни большого заоблачного города, телепортация таки — лучший выбор любого здравомыслящего человека и единственное достойное средство передвижения будущего!

(Стас Ладшев) — Ледда, старатели называют вас "создателями стихий". До какой степени это справедливо? Как бы ты сам охарактеризовал ваш профиль?

(Ледда) — Хм… ну, в принципе, можно и так сказать. Если объяснять более детально, то так называемый дух, как и воспринимаемая органами чувств материя, состоит из элементов, которые можно по-разному компоновать между собой. Определенный уровень знаний позволяет видоизменять существующие формы духа и выводить новые.

— Почему вы выбрали именно такую цель? Я имею в виду, в чем смысл вашей работы?

— Стихии — базовые элементы мироздания. Контакт с ними позволяет лучше понять законы вселенной и найти гармонию с миром. С практической точки зрения стихии — матрица, по которой создан человеческий мир, включая социально-психологическую сферу. В некотором смысле историческое развитие рас и цивилизаций тождественно метеорологическим явлениям. Общение со стихиями дает большую власть над событиями земного мира.

— Масштабные запросы. Какую цель в таком случае преследует создание собственных стихий?

— Создание новых стихий логически следует из необходимости сосуществовать в гармонии с окружающим миром. "Вечные ценности" и "объективные условия" бывают только для невежественных варваров. Просвещенный человек должен быть сотрудником и даже соавтором природы. Причем высшей формой творчества здесь являются не технические устройства, не материальные объекты и даже не биологические виды, а смыслы, общие принципы существования.

— Как вы добиваетесь этого с технической точки зрения?

— Теоретически здесь нет ничего сложного. Существуют коды. Ты когда-нибудь задумывался о происхождении алфавита, звукоряда, чисел, календаря? О внутренней сущности разделения на день и ночь, стороны света? Все создано по единому образцу, который можно назвать праязыком. Если расшифровать праязык, можно получить доступ к миру стихий.

— А в чем основная практическая сложность?

— Праязык состоит из интерактивных элементов. Чтобы его понять, надо отказаться от какой бы то ни было картины мира.

— Да, пожалуй, это не всякому доступно… А вот абракадабра, которую иногда произносит Беля, это из той же серии?

— Аэлиш? Это не праязык. Это как раз типичный пример искусственно созданной стихии.

— А, вот как?.. Да, я чувствую, в этих вопросах много нюансов…

— Желающие постичь науку создания стихий могут остаться в общине. Беля не будет вас этому учить, это не соответствует ее целям. Но должен предупредить, что обучение занимает до нескольких десятков лет. Еще на ранних ступенях посвящения начинается полное психофизическое перерождение — разрушение психической индивидуальности, связанное с необходимостью пропускать через себя разнородные информационные потоки стихий — в конечном итоге всех, действующих на данный момент. Некоторые отступают, другие погибают, упорствуя, от физических перегрузок, а большинство оставшихся в живых сходят с ума.

— Понятно… спасибо за предупреждение. А что заставило тех, кто все-таки добился успеха, выбрать этот путь?

— Управление стихиями — конкретный род деятельности, секреты которого немногочисленная группа избранных передает из поколение в поколение на протяжении многих веков. Дело здесь не в элитарности, а в специфике. К нам присоединяются только люди, способные отказаться от собственной воли во имя служения порядку. Мы существуем в жестких рамках, даже если со стороны наши действия выглядят, как произвол. Хотя у нас тут тоже своя конкуренция, и вообще бывают всякие эксцессы.

— Могу представить себе, чем эти эксцессы оборачиваются для остального мира.

— Да, геофизическое оружие — не пустой звук.

(Стас Ладшев) — Алла, судя по всему, ты единственная, кому показали какую-то часть приемов из области управления стихиями.

(Алла Высотина) — Это была именно узкоспециальная часть. По настоянию Бели меня в порядке эксперимента знакомили с ведением боевых действий путем использования стихий — проверяли на понятливость и стрессоустойчивость. Насколько я поняла, Беля опасается, что против габбро может понадобиться геофизическое оружие — ведь каменная раса обладает, к примеру, способностью целенаправленно вызывать сейсмическую активность. Видимо, это объясняется тем, что в терминах создателей стихий габбро сами являются самостоятельной стихией… возможно, не все, а пресловутая Матка… или это одно и то же?.. в общем, я не разобралась, но Беля, кажется, обдумывает перспективу обучения старателей использованию сил природы в военных целях.

— Что конкретно имеется в виду?

— Ну, понимаешь, та техника, которую мне показывали, основана на лингвистике, точнее — на идее истинного имени. Якобы если научиться правильно произносить определенные фонетические формулы, в стихиях наступит соответствующая реакция. Мне это внушали под сильным гипнозом, я запомнила все в каких-то упрощенных образах… вроде сказочных или мифических… а тогда это были ощущения, состояния… тождества с какими-то совершенно невыразимыми существами… сейчас я не воспроизведу эти заклинания. Могу только аллегорию привести.

— Ну, какую?

— Сначала мне как бы прочитали текст, смысл которого я не передам, но формально там говорилось нечто вроде: "От мрака рождаются близнецы пустоты, имя которым — двойной вихрь. От пустоты рождается атмосфера, и имя ее — разреженный высокогорный воздух. От атмосферы рождается туман, который есть ложь, сон и причудливые видения. К туману приходит дневной свет, который бывает ослепительно сверкающим, голубым и вечерним"… вот, понимаешь, пытаюсь пересказать, и получается какой-то бред. Но тогда все, о чем говорилось, происходило на самом деле, представляешь? То есть имена, которые упоминались, служили ключами к призванию тех самых явлений! И так продолжалось очень долго, это было нечто вроде вводной лекции. А потом Беля стала перечислять виды оружия, которое получается из стихий, в соответствующих формулах, и я должна была за ней повторять. Ну и вроде я повторяла…

— То есть у тебя получалось вызывать стихии?

— Не знаю… Хоть жива осталась…

— А что там были за формулы?

— Оружие, вызывающее затопление, извержение вулкана, ураган. Потом, вызывающее сонливость, обморок, состояние опьянения, панику… А, вспомнила! Еще показывали технику использования концентрированных психических состояний человеческих сообществ. Там были такие понятия… Злословие опутывает сетью, вражда разрывает изнутри, предательство притягивает, потому что оно есть кража вещей у гармонии… Вот, опять пошли какие-то странные словосочетания…

— Но ты справилась с этими техниками?

— Не знаю… На месте большей части воспоминаний у меня вообще провал. По-моему, это было какое-то совершенно нечеловеческое состояние.

— У кого какое мнение по поводу использования создателями стихий фальшивых культов?

— По-моему, организация сект — это даже хуже, чем биологические эксперименты на живых людях. Если в других общинах открыто истребляли людей, то здесь их косвенными методами вынуждают истреблять друг друга.

— Создатели стихий предоставляют подопытным свободу действий. Никто никого не похищает, не зомбирует. И вот — результат. Они заслуживают того, чтобы ими манипулировали, иначе станут совершенно неуправляемыми. Согласитесь, в сектах образцовый порядок. Сеть осведомителей, правосудие, дисциплина. Где еще в поселениях беженцев можно вот так незамысловато ходить по улицам, не опасаясь, что тебя убьют невзначай? Пророк для них — непререкаемый авторитет.

— Да, и потому тех, на кого укажет пророк, можно убивать без дополнительных резонов… нечего сказать, образцовый порядок…

— Особенно умиляет, как эти находчивые пророки стравливают культы, изображая между собой непримиримых врагов.

— Да, поучительно…

— Спрашивается, зачем усугублять и без того изуверскую практику?

— Специфика материала. Жажда самоутверждения за чужой счет — в данном случае лучший источник бесперебойного фанатизма.

— А что говорит по этому поводу Беля? Ведь организация сект полностью противоречит… ну, во всяком случае, тем принципам, на которых она обучает нас.

— Уверен?..

— Насколько я поняла, стихии, созданные интенсивным коллективным переживанием, к тому же закрепленным во всех этих молитвах, амулетах и прочей обрядности, теоретически способны вторгаться в мир четвертого измерения и вести там боевые действия. Кажется, Беля пока невысокого мнения об их потенциале в этом смысле, но рассматривает их как вариант.

— Что касается войны с габбро, возникает вопрос. Если габбро — это стихия, четвертое измерение — тоже, почему создатели стихий не вступают с ними в противостояние? Алла, вот ты практиковалась по части геофизического и психотронного оружия — у тебя есть предположения?

— Именно что предположения, догадки. Как мне показалось, создатели стихий по-своему нейтральны. То есть, они действуют не по собственной инициативе, а в логике определенных законов, которых мы не знаем. Плюс в масштабах, в которых они привыкли мыслить, вторжение габбро, возможно, не такая уж страшная катастрофа. Есть еще вариант, довольно пессимистичный: возможно, создатели стихий элементарно недостаточно сильны для войны против габбро. В конце концов, будучи паразитом, каменная раса вобрала в себя весь жизненный потенциал существовавшего до нее человечества. Сейчас они практически безраздельно контролируют планету.

(Стас Ладшев) — Ты мне объясни в конце концов, там было что-нибудь или не было?

(Юрий Стальногоров) — Я сам не понял… Сначала было. А потом оказалось, что было другое.

— Но что вы увидели? Как все происходило?

— Мы шли вроде как в очередную общину людей, изолированно проживающих в условиях перманентного противостояния с габбро. Беля же не объясняла, сам понимаешь. По ее рекомендации можно кого угодно встретить, хоть жирафа с двумя головами. Так вот, те люди поначалу показались нам даже какими-то нетипично нормальными. Тихий такой домик на пригорке, вроде как в викторианском стиле, хотя не совсем: общий контур скорее как у типовой застройки; в меру запущенный сад, похожий на рощицу. Ну и хозяева — почтенное семейство, как в английском детективе о наследстве. Господин лет за сорок, дама — вроде как его жена, несколько вздорный вихрастый молодой человек — я так понял, сын, две девочки-близняшки помладше, еще какие-то две девицы, пожилой слуга, экономка. И одеты все тоже немного странно — опять же, вроде повседневная одежда, но какая-то старомодная. Только это, как сам понимаешь, еще не повод для подозрений. А что нас действительно удивило, так это их неуверенное поведение. Ведь как обычно бывает: приезжаем мы — неотесанные невежды, нас сгружают в жилой блок, дают сопровождающих, чтоб мы не отчудили лишнего, ликвидируют безграмотность по избранным направлениям и больше нами особо не интересуются. А тут наоборот. Они как будто не знали, о чем говорить, и больше расспрашивали, чем рассказывали, причем формулировали все осторожно, такими безликими фразами, и растерянно поглядывали на нас, словно проверяли, какое производят впечатление. Даже как-то непривычно показалось попасть в центр такого трогательного внимания. Но, в общем, они казались милыми, вежливыми, только довольно скованными людьми. Так мы проболтали изрядное количество времени, причем Беля, вопреки обыкновению, принимала заинтересованное участие в беседе, иногда буквально подсказывая нашим собеседникам слова, а также поясняя некоторые наши ответы, словно работала переводчиком. Короче, в итоге они замолчали, как будто у них вопросы кончились, и Беля уточняет:

— Расходимся?

Они переглянулись и умиленно так кивают нам, мол: спасибо, до свидания. И вдруг — раз, в один момент — все пропало. То есть абсолютно все: и люди, и дом, и сад! Остались только мы на скалистом пустом пригорке, заросшем репейником. А Беля бросается к нам с азартными расспросами:

— Ну как? Что понравилось? Что показалось неубедительным? Общие впечатления?

Мы в полной прострации топчемся на местности. Солнце садится, где были совершенно отчетливые стены — гуляет вечерний ветерок, и такое ощущение, что мы не поняли смысла встречи. Спрашиваем:

— Что произошло? — А она:

— Да вы расскажите сначала, что вы, люди непосвященные, поняли, а то мне как заинтересованному участнику трудно оценить их аутентичность!

Короче, все, что мы видели, оказалось чем-то вроде коллективной фантазии гигантских подземных червей! Беля сказала, что сами они, в силу физиологических особенностей, не могут выйти на непосредственный контакт, и потому для общения и взаимопонимания создают фиктивную версию мира, который собираются изучать: сначала воспроизводят обобщенную модель внешнего облика, а потом корректируют по существу, пока не добиваются органичного слияния со средой… Беля называла их кварцергерами.

(Стас Ладшев) — Так кто такие, в итоге, кварцергеры?

(Беля) — Ой, ну кварцергеры — это такие существа, которые обитают глубоко в недрах земли, как червяки в нашем яблоке всеобщего раздора… Шучу.

— И давно они там обитают?

— Давно. Они подолгу живут. По несколько сотен тысяч лет.

— И они не выходили с людьми на контакт потому, что у них нет подходящего средства общения?

— Да просто потому, что люди на фиг никому не нужны! Шучу. В целом ты прав. Вылезать на поверхность для них не только трудоемко, но и опасно. Они очень мудрые существа, но для человеческого мира слишком необычные и уязвимые.

— Они правда выглядят как гигантские белые черви?

— Да, настолько огромные и медлительные, что человек, встретив кварцергера, не поймет, что перед ним. Он попросту начнет физически прорубаться сквозь инертную, как ему будет казаться, массу слизи, и червь погибнет. Причем неважно, с какой стороны смотреть, у кварцергеров нет ни глаз, ни рта, ни конечностей, они устроены совершенно по-другому в сравнении с гуманоидами.

— А с какой биологической формой их можно сравнить?

— Не нужно сравнивать, они и есть в буквальном смысле черви, только высокоразвитые. Хоть люди и мнят себя самыми продвинутыми существами на планете.

— Да, высокоразвитый червь — даже звучит как-то парадоксально…

— Вот, вот они, пережитки империалистического мышления! Если бы ваши правозащитники вовремя задумались о проблемах интеллектуальной дискриминации беспозвоночных, то, вполне возможно, пережили бы вторжение габбро наравне с кварцергерами.

— Кстати, а как черви восприняли появление каменной расы?

— Равнодушно. В материальном плане им нечего делить, а по духу они в чем-то даже близки.

— А территориальный вопрос? Ведь габбро тоже селятся под землей.

— Габбро гнездятся в поверхностных слоях. Они — паразиты, их привлекают люди. Кварцергеры, наоборот, сторонятся всякой мелкой живности и предпочитают уединение в неизмеримо более глубоких пластах породы.

— У них есть какой-то аналог общества, цивилизации?

— Да. Они, так сказать, культивируют свой внутренний мир. Человеку это трудно понять. Духовная сфера кварцергеров намного богаче, чем в принципе может быть у человека, в том числе потому, что является коллективной. У людей все наоборот: жилищные условия общие, а сознания по отдельности. В этом, кстати, одна из причин, почему среди людей бытует ошибочное мнение о психических состояниях как иллюзиях, имеющих сугубо индивидуальную значимость. В этом смысле в мозгу кварцергеров как бы существует дополнительное, общественно-психологическое измерение. В коллективном внутреннем мире они и живут, его считают первичным. В частности, у них существует и аналог науки, и своеобразная система познания, которая состоит в создании фантомных моделей, тождественных изучаемому объекту. Вот некоторые из вашей группы имели удовольствие наблюдать "людей в исполнении кварцергеров". И, хотя для обеих сторон это был первый контакт, в целом эксперимент, я считаю, удался: во всяком случае, никто из старателей ни на секунду не заподозрил, что перед ними — не люди. Только черви не совсем точно рассчитали отрезок времени, взятый за образец, и создали среднеарифметический фантом на материале европейской культуры последних двух столетий. По их меркам период ничтожный, а в наших масштабах разница таки чувствуется.

— Ну а как им наши-то?

— Черви довольны. Только они и десятой части не поняли из того, о чем старатели трещали. Кварцергеры вообще медленно соображают, тормоза. Но они записали встречу и теперь тщательно расшифровывают всю эту лабуду. В кругу червей твоим приятелям обеспечен ошеломительный успех на протяжении еще как минимум нескольких столетий.

— А потом — следующая вылазка фантомов?

— Не исключено.

— Эх, жалко я не доживу…

— На твой срок и без кварцергеров эксклюзива хватит. Гарантирую.

— А ты видела их непосредственно?

— Ну, как сказать… Ну, видела. Да нечего там смотреть, я же говорю! Залежи желеобразных белесых туш в сплошной каменной оправе… Знаешь, вспоминается одна гастрономическая байка. Якобы иногда устрицы в поисках корма влезают через трещины в глубину морских камней и там так отжираются нетоптаными водорослями, что толстеют и уже не могут вылезти обратно. Так и кварцергеры, сидят по своим ямам и медитируют. За всю жизнь они почти не двигаются с места.

— А как же они тогда размножаются?..

— Ой, да не волнуйся ты за них… Они размножаются почкованием, взяв в этом пример с таких достойных образцов, как светила и планеты…

— Что, планеты тоже почкуются?..

— Да, представь себе.

— Хм… как-то я об этом не думал. Ну а в целом… Если высокоразвитые черви так отличаются от нас… может, им известен смысл жизни? Или они владеют какими-то другими вселенскими тайнами?

— Да нет… живут ни шатко ни валко, как и все. В этом плане они похожи на людей. Могу добавить, что мы в этом и с габбро похожи…

Старатели.

Собравшись после очередной стройки в одном из новорожденных городов, старатели незаметно разговорились о планах на будущее. Прошло столько архитектурно-духовных экспериментов, столько непроглядного труда и затейливого творчества, что поневоле напрашивались неясные амбиции и хотелось перемен. Собеседники мимоходом набрели на революционную мысль.

Что, если Матка — всего лишь очередная шарада, провокация Бели, призванная подстегнуть впечатлительных подопечных, заставить работать на пределе своих возможностей, стремясь к недостижимой цели? Возможно, на самом деле господство каменной расы неизбежно и даже благотворно, а истинная цель людей состоит в том, чтобы обрести независимость от пагубного влияния габбро и построить параллельный, "невидимый" мир?

Предположение заставило задуматься. Подобные двусмысленные трюки были вполне в духе Бели. Идея создания самостоятельной цивилизации в обход войны против роя увлекла старателей. Появилось предложение построить центр нового человеческого мира, который объединил бы в себе все знания и технические достижения, освоенные старателями в последнее время.

— Мы постоянно выполняем все по указке Бели. Она разрабатывает общую концепцию, план, распорядок, а мы механически следуем инструкции. Только самостоятельная работа станет свидетельством нашего превращения в полноценных мастеров, — рассуждали авторы проекта.

Под впечатлением от роскошных летательных аппаратов одной из общин возник замысел левитирующего автономного поселения. Тут же на волне всеобщего энтузиазма старатели набросали план колоссального города-дворца с белокаменными стенами, искрящимися капелью слезообразных фонтанов, и струновидными башнями, которые служили бы одновременно солнечными электростанциями и трансформаторами гравитационного воздействия, позволяющими грандиозному массиву из камня, света и людей плавать в облаках.

Решили дождаться возвращения Бели, которая, по своему обыкновению, без объяснений временно исчезла, и представить амбициозное изобретение на ее суд, а пока вернуться к своим повседневным занятиям. Однако время шло, а Беля все не появлялась.

Поначалу старатели не придавали ее отсутствию особого значения и даже начали привыкать к размеренной и сравнительно праздной жизни, которая возле эксцентричной, непоседливой и требовательной Бели считалась недопустимой. Но чем дольше против обычного затягивался отъезд Бели, тем сильнее охватывала старателей растерянность. Привычка к дисциплине и самообладанию в любых, даже самых неожиданных обстоятельствах заставляла всех демонстрировать внешне отчужденное отношение, но многих терзало недоумение: неужели Беля покинула их навсегда, бросила, рассудив по каким-то ей одной ведомым признакам, что теперь старатели должны вести самостоятельную жизнь, — а им казалось, что они едва-едва начали ее понимать! Другая версия была более мрачной: возможно, Беля все же пострадала в бою и, если осталась в живых, то нуждается в помощи, — некоторое время вполне серьезно обсуждалась необходимость отправиться на ее поиски, однако возникали сомнения, что неквалифицированное вмешательство обычных людей поможет там, где даже Беля оказалась бессильна.

Если же старатели пытались абстрагироваться от беспокойства о своей бессменной предводительнице и наставнице и в полном соответствии с правилами самой Бели задаться целью организовать жизнь без нее, возникала проблема, которую они безуспешно пытались решить еще до встречи с Белей: отсутствие цели в жизни. Старатели многому научились и в некотором отношении стали другими людьми, однако краеугольный вопрос остался совершенно нетронутым: былые цели, планы и мечты ушли вместе с прежним миром, потеряли смысл в новой реальности, с которой Беля познакомила их, но в которой они так и не прижились.

Недели проходили то в мрачных дискуссиях ни о чем, то в еще более мрачном молчании, то в бесплодных воспоминаниях, то в нелепых надеждах, а старатели ничего не могли придумать. В компании лидеров каждый разговор превращался в стратегическое планирование.

— По прошествии всех размышлений вслух я могу подвести итог, — наконец заявила Вероника. — По-моему, все сводится к одному. Мы придумываем какие-то хитроумные отговорки, в то время как единственная разумная цель была озвучена Белей еще при нашем знакомстве. Давайте признаем: все мы продолжаем считать ее немного чудаковатой. Нет, мы оценили в ней все, что способны понять, но мы продолжаем игнорировать ее в главном, а ведь самое уместное, что мы можем предпринять, это продолжить дело, которое она сама считала задачей своей жизни.

— Что ты имеешь в виду? — удивился Комендаров.

— Уничтожить Матку, — задумчиво проговорил Себринг.

Вероника кивнула. Все помолчали.

— Мы даже не знаем, где она и что она. Может, это какое-то иносказание? — раздались неуверенные голоса.

— Во всяком случае, рой налицо. Если поискать, то найдется и все остальное.

— И мы вновь возвращаемся к вопросу о звуковом оружии, — пробормотал Ростопчин.

— Да, но теперь не то, что прежде, — решился Ладшев. — По-моему, Вероника права — мы в любом случае должны продолжать ее дело.

Старатели переглянулись.

— Думаю, нам следует объявить о своем решении остальным, — кивнул Себринг, — и попытаться разобраться в этих устройствах.

— Вряд ли кто-то будет возражать, чтобы мы первыми опробовали их, — заметил Комендаров, — учитывая обещания Бели насчет разрывания на куски.

— Защитный шумовой фон никому не причинил вреда, — возразил Ладшев, — вот с него и начнем.

— Я не удивлюсь, если Беля специально преувеличила опасность этих штук, чтобы мы не совались не в свое дело, — вставила Вероника.

— Я бы на это не слишком рассчитывал, — с сомнением покачал головой Себринг. — Габбро от них действительно распадаются на куски, а ведь их даже пулеметная очередь не берет. Во всех словах Бели всегда скрывалась определенная неуловимая доля правды…

— Метко сказано, — усмехнулся Комендаров.

Некоторое время спустя старатели осторожно приблизились к дому, где перед отъездом обитала Беля. Запутанный лабиринт помещений, сияющие шары летающих ламп, каменные экраны, глядевшие отовсюду, как слепые глаза, ворохи чертежей и рисунков, причудливые меховые игрушки в виде неизвестных природе монстров и старые глянцевые журналы с красавицами на обложках казались осиротевшими. Заявившись в отсутствие хозяйки, старатели чувствовали себя ворами и поначалу произвели беглый поверхностный осмотр, обращаясь с покинутыми вещами насколько возможно почтительно; однако постепенно деликатность отступила перед тревожным недоумением: в доме не нашлось никакой информации о дистантном оружии! Половина обнаруженных записей оказалась аудио- и видеофайлами с музыкой, фильмами и даже новостями цивилизации, существовавшей до вторжения габбро, а половина состояла из сцен изуверских жертвоприношений, причем по изображению постоянно шли помехи. Среди предметов бытовые безделушки соседствовали с разрозненными осколками камней, вырезанными в причудливой форме. Некоторое время старатели в замешательстве рассматривали ажурные конструкции с иглами, обращенными вовнутрь.

— Та-а-ак… — внезапно раздался знакомый голос, и в дверь вальяжно вошла Беля. — Кто сидел на моем стуле, и сломал его? Кто жрал мою похлебку, и сожрал ее? — Беля уселась на свободный стул и небрежно закинула ногу на ногу. — Я строго-настрого запретила вам, дремучие существа, соваться в разработки по звуковому оружию, — выдержав театральную паузу, процедила она.

Первым нашелся Ладшев:

— Хватит уже, хитрюга, — безапелляционно заявил он, — твои мистификации ни на кого больше не действуют.

— Во-о-от как, — заинтересованно протянула Беля, повернувшись к нему, — проявляем интеллектуальную самостоятельность?.. — и тут же перешла на деловой тон: — Ну и какие успехи достигнуты в сонастройке резонаторов акустических волн? Что поняли в принципах фокусирующего экранирования разночастотных сигналов? Какие, самое главное, выводы сделали из принципа психоэнергетического питания механизмов?

Старатели переглянулись.

— Ээээ… может, сначала чайку? — невинно предложил Себринг.

Беля милостиво кивнула, а потом сложила руки на груди и задумчиво произнесла:

— Что касается проекта автономной орбитальной станции, о котором вы собирались мне рассказать, он мне в целом импонирует. Только в плане у вас не хватает одной существенной детали. Я объясню, и мы с вами ее добавим.

9. Смерть вторая

Старатели.

Беля великодушно согласилась выпить чаю, и старатели расселись у нее в каморке. Пока пили чай, все молчали: Беля не говорила ни слова, а остальным было нечего сказать. Потом Беля вдруг поднялась, стукнув чашкой об стол, и походкой модели на подиуме прошла в центр комнаты. Взяв одну из ажурных конструкций с зажимами и длинными иглами, она принялась невозмутимо закреплять ее на руке, продевая каменные элементы прямо сквозь плоть, а потом в ответ на неуловимое движение запястья несколько причудливо вырезанных каменных осколков поднялись с пола и сложились вокруг ее руки в громоздкий арбалет, вспыхнувший потрескивающими белыми молниями. Беля вытянула руку вперед; комнату прорезали разбегавшиеся во всех направлениях ослепительные лучи. Немного подержав сияние, Беля приглушила гудящие вспышки и опустила руку; части арбалета разлетелись по сторонам, как лепестки.

— Это все, — начала она, небрежным движением указав на разбросанные повсюду каменные поделки, — просто вещи. Это не более чем безделушки, создающие, так сказать, настроение. А истинное оружие… — она заговорщически обвела присутствующих взглядом, словно речь шла о каком-то общем секрете, и вдруг резко сменила тему: — Нам придется прогуляться, — официальным тоном заявила она и, не глядя ни на кого, вышла на улицу. Старатели последовали за ней.

Из книги Станислава Ладшева "Беля. Как мы учились сражаться со временем и побеждать себя":

(Стас Ладшев)

Мы шли очень долго, хоть и быстро. Вечерело. Беля петляла какими-то горными тропами, отовсюду набегали силуэты деревьев — сначала синие, потом черные. Вдруг по своему обыкновению Беля бросилась бежать через лес. Порой она заставляла старателей участвовать в подобных прогулках, а на расспросы о цели маршрута, как правило, отвечала нечто вроде "не знаю" или "будет интересно"; впоследствии я понял, что зачастую она действительно не обдумывала направление заранее. Однако на этот раз она, похоже, выбрала пункт назначения вполне целенаправленно и, когда время уже перевалило за полночь, мы оказались на гладкой округлой площадке, окруженной смутно вырисовывавшимися на фоне рассеянного света звезд горными вершинами.

— Пришли, — объявила Беля после того, как мы пробрались через узкий подземный ход под корнями поваленного дерева. Она сразу же деловито прошла в центр площадки, где на возвышении из нескольких ступенек располагался каменный куб вроде очага или алтаря. По ее по-домашнему обыденным действиям чувствовалось, что все здесь ей привычно. Наполнив из источника большой медный котел, она разожгла огонь, подбросила в воду трав и затем, усевшись на ступеньки, жестом подозвала нас. Лицо ее было, против обыкновения, задумчиво и серьезно. Мы расселись вокруг.

— Когда вы согласились последовать за мной, — негромко начала Беля, — когда работали под моим руководством и даже теперь, когда вы думали, что я покинула вас, вашей целью было научиться сражаться с помощью дистантного оружия, которое уже не однажды доказало свою эффективность тем, что спасало вам жизнь. Но война, которую мы ведем, это война между качественно разными существами. Имаго победили людей потому, что их существование лучше согласовано с глубинной структурой материи и точнее отвечает великой мудрости вселенной. Если вы хотите сражаться с ними на равных, вы должны встать не на новую ступень технического мастерства во владении каким-то изощренным оружием, а на новую ступень знаний о мире и новую нравственную ступень.

Я всегда называла вас "герчеяуре", что значит "смертные, созданные из пыли". Так на языке, на котором я привыкла думать, принято называть всех людей ушедшей цивилизации. Но еще в мире есть высшие, сверхчеловеческие существа, преодолевшие ущербную смертную природу. Они называются "альшемила", что значит "ваятели времени" или "те, кто сам приказывает себе". Матка — альшемила. Следовательно, весь рой — тоже. И создатель Матки, хозяин блуждающего измерения, — он тоже высшее существо. Если вы хотите уничтожить Матку и вернуть себе землю, вы должны перестать быть герчеяуре, и стать альшемила. Чтобы это стало возможным, вы должны постичь истинную сущность времени.

С этими словами Беля поднялась и вернулась к алтарю. Зачерпнув отвар из котла, она по очереди протянула каждому из нас дымящийся черпак, кивком головы велев отпить немного. Потом она взяла большой бубен с каменными погремушками и, держа его в вытянутой руке, начала очень четко и уверенно, словно по невидимой схеме, чертить им в воздухе какие-то знаки. Она раз за разом обходила алтарь кругом. Ее движения стали напоминать какой-то причудливый танец; я почувствовал, что внимание начало рассеиваться, а потом как будто изменилась сила тяжести: меня что-то словно придавливало к земле, а камни, наоборот, поднимались в воздух. Послышался отдаленный гул, как бы поднимавшийся из самой толщи земли, и завораживающий перезвон — я не сразу узнал причудливые шумовые эффекты, сопровождавшие белый свет. Движения Бели стали такими неестественными, словно ее вела какая-то посторонняя сила. В пустом пространстве мелькнул серебристый блик, затем еще один; площадку, как текучий туман, заволокло рассеянное сияние, раздались словно бы перекликающиеся между собой неясные голоса, и мне показалось, что прозрачный свет разливается в моей душе. Последнее, что я помню, — Беля вытянула руки перед собой и сделала движение, словно призывая к себе что-то, какую-то силу; когда она подняла голову, ее глаза стали отбрасывать сверкающие блики, как фонари. На этом мои воспоминания заканчиваются.

Очнулись мы все в общине; никто не знал, что мы уходили, и не видел, как мы возвращались; нам сообщили только, что ночью вернулась Беля — заглянула в жилые корпуса незадолго до рассвета, поболтала с несколькими засидевшимися допоздна старателями, рассказала, что за время своего отсутствия пришла к выводу о возможности научить подопечных пользоваться дистантным оружием, и просила всех ближе к полудню собраться на встречу по этому поводу. Тут же выяснилось, что времени у нас ровно настолько, чтобы привести себя в порядок и подняться на располагавшееся неподалеку от города горное плато, где Беля планировала проводить инструктаж.

Старатели.

— Рада приветствовать всех, кого еще не видела, — начала Беля, рассеянно расхаживая перед распределившимися по ландшафту старателями, — и сообщаю для тех, кто еще не в курсе: нашу жизнь ожидают решительные перемены. На некоторое время я оставила вас без присмотра, чтобы узнать, насколько приживутся дикорастущие побеги адекватных идей в ваших дремучих головах. По итогам проверки можно признать, что вы готовы обучаться обращению с дистантным вооружением…

Старатели шутливо изобразили необузданный восторг. Беля засмеялась.

— Отметьте этот день в своем календаре, — кивнула она. — Однако за возможность противостоять Матке придется заплатить высокую цену, — серьезно добавила она. — Вы должны обрести новое знание о мире, способное разрушить человека ограниченного, предубежденного или неуравновешенного. Чтобы сражаться против имаго, вам потребуется пережить особую форму осознания — белый свет, научиться создавать и использовать его источники, направленные потоки и запасы. А теперь подумайте, что именно может служить таким целям?

Старатели растерянно призадумались.

— Архитектура? — послышались неуверенные голоса.

— В техническом плане — да, — кивнула Беля. — А в моральном?

Старатели засомневались.

— Религия, — пояснила Беля. — Запомните, герчеяуре: на протяжении всей человеческой истории истинным назначением любого грамотно организованного храма была война. Конечно, все это приукрашивалось разными иносказаниями, оговорками, оправданиями, помогавшими ущербным и невежественным существам уберечься от осознания своей силы, которую они не умели использовать без вреда для себя. Но по существу любая религия всегда оставалась свободным от каких-либо оценок и ограничений механизмом преобразования иноматериальных, духовных сил в физические, вещественные с целью обеспечить жизнь даже в самых невыносимых условиях, то есть условиях войны.

Видите ли, герчеяуре: самой трудноразрешимой проблемой жизни является смерть. Людям неполноценным известна, как правило, лишь одна, наиболее доступная версия умирания: через распад физического тела. Однако по существу смерть — это переход из одной формы существования в другую, и с технической точки зрения возможны варианты. Например, если в ситуации смертельной угрозы существу удается полностью преобразиться, пройти через тотальную перестройку всех жизненных центров, то физическая смерть не понадобится. Критерием же успешного преображения служит победа над смертельным врагом. Вторая версия смерти — это совершенное уничтожение другого живого существа. Секрет в том, что если ты хочешь убить кого-то и при этом нисколько не пострадать, надо сначала убить врага в себе. Изжить то, что он для тебя олицетворяет. И тогда, завершив духовное очищение путем физического истребления противника, ты изменяешься. Как бы рождаешься заново. А твоя прежняя личность умирает. Это и есть смерть вторая.

Освобождение мира от каменной расы произойдет постольку, поскольку вам самим удастся отвлечься от зла. А лучшее средство для достижения совершенной уравновешенности — это сражение насмерть. Поэтому храмы, призванные помочь вам спастись, мы построим по принципу военных баз: посадочная площадка, узел связи, арсенал, полигон и убежище.

Герчеяуре, постройкой города, в котором сейчас находимся, мы завершили возведение системы поселений, предназначенных для мирной жизни. Они годятся для самозащиты, но не для победы. Для преображения планеты необходима война. Поэтому по мере вашего погружения в практику и философию дистантной боевой системы мы продублируем наш строительный демарш и над каждым из городов возведем обитель белого света, храм священной, справедливой и мудрой войны.

Беля заявила, что первый храм построит сама, а от старателей требуется лишь "проникнуться моментом", после чего принялась за сосредоточенные приготовления. Некоторое время спустя на небольшой каменной площадке она воспроизвела один из своих магических пластических этюдов, и у старателей появилась редкая возможность в полной мере оценить весь арсенал поразительных приемов управления незримой силой пространства, которыми она владела.

Ближайшая гора застонала, как просыпающееся сказочное чудовище, и падавшие с нее громадные каменные глыбы поднялись в грохочущем каменном вихре, казалось, до самого неба. Беля даже не смотрела в сторону стройки, целиком сосредоточившись на пластике; вскоре из василькового безоблачного неба в гору ударили белые молнии, и в атмосфере разлилось серебристое сияние непрерывных ослепительных вспышек. Воздух зашумел от неясного гула и перезвона, которые, казалось, пронизывали тело какой-то неуловимой дрожью; многим старателям стало дурно: некоторые легли на землю или сели, опустив голову на руки, другие потеряли сознание.

Постепенно молнии и камни рассеялись и исчезли; остались только едва заметные изменения в атмосфере: словно воздух стал более разреженным и немного изменилась сила тяжести, но и эти эффекты вскоре пропали. Однако гора за недолгое время стройки изменилась до неузнаваемости: по существу, ее вершина превратилась в семейство нарядных ступенчатых пирамид и причудливых, как шкатулка-головоломка, многоугольных блоков с гладкими покатыми гранями, геометрические орнаменты ровных аллей и обширные, как каменные озера, площади. Когда старатели поднялись по сбегавшим к подножию горы широким, похожим на проспекты лестницам, чтобы рассмотреть экзотический храм в деталях, выяснилось, что заметную часть сооружений составляли выстроенные в несколько рядов причудливые зигзагообразные стены и вереницы высоких обелисков непонятного назначения. Загадочные асимметричные силуэты создавали парадоксальное впечатление неуловимой, неправильной красоты, напоминая в этом свою создательницу.

Беля собрала старателей на просторной площадке, похожей на полигон и усеянной бесформенными обломками скал.

— Вот, герчеяуре, — обвела она площадку широким жестом, — ваше новое место проведения досуга. Тренироваться будем без отрыва от производства. Каждый день, помимо своих непосредственных хозяйственных и творческих обязанностей, вы будете отрабатывать здесь заданные к исполнению приемы, первый из которых я покажу сейчас.

Беля небрежной походкой прошла к ближайшей каменной глыбе и, даже не взглянув на нее, без всякой подготовки воспроизвела замысловатый пластический этюд, включавший, среди прочего, жест, словно она вытягивала из пространства нечто невидимое рукой, а потом резкий удар с разворота, после чего скала, к которой Беля не прикасалась, бесшумно развалилась на куски.

Беля непринужденно уперла кулак в бок и произнесла:

— Удаленная деструктуризация. Это первый прием, который вы должны освоить. Я покажу вам рисунок движений, и вы будете повторять его до тех пор, пока не получите нужный результат: дистантное разрушение материального объекта.

Беля ослепительно улыбнулась, и все приступили к тренировкам. Составленное Белей расписание предполагало, что каждый день основную часть времени старатели монотонно, как часовой механизм, повторяли один и тот же комплекс движений, призванный помочь им разрушить каменную глыбу, не прикасаясь к ней, — всякий раз без малейшего результата.

— Вы, главное, продолжайте работать, — подбадривала Беля, к которой вернулось ее прежнее насмешливое настроение, — раньше срока я с тренировки все равно не отпущу. Ищите, да обрящете, как говорил кое-кто небезызвестный! Стучите… головой об стену, и что-нибудь откроется!

Из книги Станислава Ладшева "Беля. Как мы учились сражаться со временем и побеждать себя":

(Стас Ладшев)

Несколько недель спустя после таких, как нам казалось, бесполезных занятий Беля собрала всех старателей и отправилась через лес к уже знакомому некоторым из нас круглому ущелью с алтарем. Те из нас, кто побывал на своеобразной церемонии посвящения в день возвращения Бели на базу, давно успели обменяться впечатлениями и выяснить, что почти ничего не запомнили и, во всяком случае, никаких новых знаний "об истинной природе времени" не приобрели. Так мы и сказали в итоге Беле, на что она невозмутимо махнула рукой:

— Так и должно быть. Ваш рассудок слишком неповоротлив, чтобы вместить мудрость материи мира. Но ваше тело будет помнить, и когда придет время, оно само подскажет вам, как поступать.

На этот раз Беля держалась более легкомысленно — возможно, потому, что разговору с многолюдной компанией придавала меньше значения, собираясь сообщить не столь священную, по ее мнению, информацию, как в прошлую встречу. И все же основная часть присутствующих никогда не видела ее такой сдержанной и серьезной. Как и в прошлый раз, Беля развела огонь, бросив туда какие-то травы, но отвар кипятить не стала, а усевшись на ступеньках перед алтарем, прочитала, пожалуй, самую длинную и уж точно — самую доступную нашему пониманию свою лекцию.

— Запомните, герчеяуре, что все учебники по истории способны рассказать только о тех достижениях ушедших цивилизаций, которые перекликаются с потребностями общества в данный исторический момент. Таким образом, польза от древней мудрости определяется масштабом запросов современного сознания. По мере того, как меняется человек, многое для него как бы открывается, а многое как бы перестает существовать. Эволюция определяет историю, а не наоборот. Наша с вами дистантная боевая техника — одна из таких якобы не существовавших, заново открытых систем.

Вы сейчас находитесь на территории древнего святилища, настолько древнего, что культ, для которого оно предназначалось, погиб задолго до того, как современная цивилизация родилась. Не вдаваясь в религиоведческие подробности, этот культ был — и остается — самобытной и самодостаточной, многоуровневой, идеально сбалансированной, безупречной системой преобразования человеческой природы. Преобразования любого типа, здесь главное не результат, а собственно транзит — видимо, древние священнослужители были людьми довольно практичными, или безрассудными, или уверенными в себе, — в любом случае, они были в особых отношениях со временем.

Все вы привыкли к условному отсчету времени, к искусственно принятым отметкам на часах, на календаре, и никогда не задумывались о его истинной сущности. А между тем время — это главный инструмент любой деятельности, это первичный и самый совершенный материал. Умеешь управлять временем — владеешь всем. Власть над временем — это способность таким образом подготовить всю материю мира, чтобы требуемое появилось само собой. По существу, время означает определенное состояние материи.

Не отвлекаясь на попытки исчерпать словами сущность времени, скажу только, что измерение не должно быть самоцелью — бессмысленно стараться как-то определить, объективировать, вычислить время; гораздо полезнее как в познавательном, так и в прикладном смысле научиться настраиваться на те или иные его ритмы для решения конкретных задач. Таким образом, мы приходим к ключевому определению: время — это обстоятельства, практически пригодные к осуществлению избранной цели. Это материальная субстанция, которую можно изменять. Чтобы добиться этого, вы должны познать структуру материи.

Сущность материи мира, так же как сущность времени, скрыта от стороннего наблюдателя и не может быть полностью выражена в словах. Поэтому мы вновь ограничимся определением, целесообразным с точки зрения нашей текущей деятельности. Остановимся на том, что материя — это поток разночастотных сигналов. Частота — это доля духа, то есть некоей конечной интенции, в материи — безграничной, бесформенной породе всего. Так вот, искусство преобразования одних сигналов в другие и есть искусство управления временем.

Однако время и материя, хоть и существуют сами по себе, для человека доступны лишь в рамках его восприятия. Плоть времени — это осознание. Чтобы вы наглядно представили, с чем предстоит работать, я открою вам истинную структуру материи. Достигнуто это будет путем изменения вашего осознания себя в материальном мире.

С этими словами Беля поднялась и взяла с алтаря уже знакомый некоторым из нас бубен с каменными пластинками.

Движения ее вокруг алтаря остались, кажется, в точности такими же, но вызвали на этот раз другой эффект. Поначалу все просто наблюдали за ней, размышляя над ее словами, и лишь постепенно, незаметно для себя погрузились в гипнотическое оцепенение. В какой-то момент я почувствовал, что не в состоянии пошевелиться, словно меня парализовало, а потом внезапно увидел площадку и старателей со стороны, как будто с большой высоты. Беля вытянула руки перед собой и несколько раз повторила жест, словно призывая к себе что-то; глаза у нее снова вспыхнули прозрачными бликами, как фары, пространство словно начало преображаться, перестраиваться, и внезапно я не то чтобы увидел, а скорее всем телом почувствовал движущиеся повсюду неведомые, невидимые и неосязаемые силы. Беля взмахнула руками, как крыльями, и взмыла в воздух на высоту больше человеческого роста.

Дальнейшее запомнилось мне смутно, как обрывки сна. Несомненно только одно: все мы испытали какой-то новый, неизвестный способ восприятия, и пережили все примерно одно и то же. Появились невероятно тесные и душные лазы, напоминавшие узкие щели в, казалось, совершенно непроницаемой породе, а потом вдруг — необъятные пустые залы, похожие на целый подземный космос; мелькнули города, села, которых я раньше никогда не видел; все представлялось как в негативе, в совершенно непривычной форме: коробки зданий просматривались насквозь, под ними зияли подземные пустоты, и повсюду кишели габбро. Затем я словно увидел всю планету со стороны, силовые линии, пляшущие по ее поверхности — вязкие, черные, как кнуты, и белые, искрящиеся, как молнии. Осталось общее впечатление органичного, непосредственного знания, как будто на несколько мгновений я ощущал всю землю, как собственное тело. Впоследствии память об этом переживании стала для всех старателей основой дистантной боевой практики, подспудно подсказывая нужные действия среди материальных объектов.

Очнулись мы все снова на базе. Чем закончился процесс инициации накануне, как мы вернулись обратно — все оказалось забыто. Столпившись возле жилых корпусов, мы принялись бурно обмениваться впечатлениями, и только знакомый перезвон световых полей, донесшийся из храма, заставил нас прерваться: мы забыли о времени начала занятий, тогда как Беля со свойственной ей пунктуальностью невозмутимо вышла не тренировку, хотя обучать было некого. Мы насколько могли быстро собрались и нестройной толпой молчаливо подтянулись на площадку. Беля, толкнув в сторону разбитой глыбы яркую вспышку, которая соединила обломки обратно в цельный камень, обернулась к нам, уперла руку в бок и недовольно заметила:

— Герчеяуре. Вы опоздали на двадцать минут.

Старатели.

Снова начались рутинные, однообразные и одинаково безрезультатные тренировки. Многие старатели пытались тренироваться и в свободной время, однако ничего, подобного возможностям Бели, никто так и не добился. Правда, смутное ощущение какой-то скрытой в теле посторонней силы, которая оставалась загадкой для самих старателей, появлялось временами, как невольное и неуловимое воспоминание. Люди надеялись, что какая-то внутренняя динамика в их тренировках все же присутствует, и рано или поздно разрозненные скрытые импульсы образуют хоть сколько-нибудь эффективное действие.

Но время шло, а перелома не намечалось. Зато появились непредвиденные побочные эффекты: многие старатели научились извлекать из воздуха звонкие вспышки света, похожие на те, которыми Беля разрушала габбро, перемещать предметы усилием мысли, заряжать камни электричеством или передвигаться на невидимых силовых потоках, летая в высоте наподобие осенних листьев. Зачастую новые способности проявлялись непроизвольно: то вдруг лампы начнут мигать, то окно разобьется. Мелкие разрушения так напоминали эффект приближения габбро, что поначалу вызвали немало ложных тревог; однако вскоре многие научились передавать телепатические сообщения и выяснять степень опасности на расстоянии.

Проявились и таланты, никак не связанные с боевым искусством. Например, Комендаров научился усилием воли активизировать жизненные процессы в любых организмах; он мог воскресить безнадежно, казалось бы, увядший цветок или сорвать с ветки недозрелый плод и, подержав его некоторое время в руке, превратить в спелый. Своими опытами он заметно повысил урожайность общих полей и упомянул как-то, что хотел бы механизировать этот процесс, сконструировав нечто вроде излучателя животворящих волн. Идеи различных изобретений и творческие поиски занимали и других старателей, не говоря уже о глупостях вроде материализации на ладонях россыпей никчемных, но симпатичных мелких кристаллов, светящихся в темноте, чем старатели развлекались одно время каждый вечер. Подобные фокусы, хоть и не приносили пользы на тренировках, все же сообщали людям интуитивное понимание материального единства мира, и постепенно невысказанные знания стали увязываться с повседневностью; слова Бели о природе времени из абстракций начали превращаться в недвусмысленное руководство к действию, и старатели недоумевали, как им прежде удавалось этого не замечать.

Из книги Станислава Ладшева "Беля. Как мы учились сражаться со временем и побеждать себя":

(Стас Ладшев)

— Вот что, герчеяуре, — сказала наконец Беля, — чем устраивать по вечерам бестолковую иллюминацию, проведем-ка мы завтра еще одну занимательную инициацию, совмещенную с изрядным инструктажем… в обстановке, приближенной к боевой… Отменяю на завтра все тренировки, а вечером выдвигаемся на пятачок, — так она называла алтарь в горах.

Мы призадумались. Отмена тренировки — уступка не в характере Бели, значит, испытание предстояло нешуточное. Оставшийся вечер и свободный день каждый из нас посвятил, чему считал нужным, но общее настроение было одно: все понимали, что остался последний шанс подготовиться, привести себя в состояние максимальной эффективности для любой из возможных ситуаций. Поэтому в дорогу все отправились молчаливые и сосредоточенные.

На площадке, после нашего полигона казавшейся маленькой старинной часовней, нас ожидало нововведение: сваленные под алтарем каменные осколки, спицы и пластинки причудливых вогнутых и спиралеобразных форм, служившие в руках Бели элементами светового вооружения.

— Разбирайте, ознакомьтесь, — бросила Беля, небрежно махнув рукой в сторону боезапаса. Мы осторожно покрутили в пальцах непонятные штуки. В принципе, на основе всего, что Беля рассказывала о минералах и преобразовании сигналов, получалось, что линзы, кристаллы, иглы и полусферы служили проводниками неизвестной энергии, однако сами по себе они казались совершенно безжизненными.

— Принцип работы дистантного вооружения, — начала Беля, — в преобразовании материи. Механизм преобразования — ваше осознание. Белый свет — это состояние отрешенности от любых предрассудков смертного мира перед лицом смертельной опасности. То есть по существу, чтобы вызвать белый свет и разрушить паразитарный камень, не требуется ничего, кроме воли. Но для концентрации внимания и энергии привлекаются дополнительные средства, такие как специальные пластические упражнения и технические устройства, которые трудно назвать оружием в собственном смысле: это скорее трансформаторы вашей воли в материальный световой импульс. Управлять дистантной техникой можно только за счет энергетического поля оператора. Однако, опять же, для надежной фиксации осознания на процессе боя желательно физически связать механизм с источником питания. Носителем духовной силы человека является тело. Поэтому каменные элементы вооружения желательно подключить к плоти. Тут уж сами разберитесь, — Беля небрежно махнула рукой на гору каменных поделок. — Давайте, давайте, вы должны почувствовать оружие как часть самих себя. Дистантная боевая система — это единство духа, тела и камня.

На основе только что прозвучавшей инструкции и всего опыта обучения управлению материей старателям удалось сравнительно безболезненно освоиться с ажурными каменными перчатками, и вскоре, к общему воодушевлению, вдоль закованных в каменный каркас рук замелькали световые отблески. Сосредоточившись, старатели после некоторых затруднений сумели подключить к получившемуся остову остальные элементы, воссоздав причудливые арбалеты разных форм — исходя из логики движения энергетических потоков, складывалась вполне целесообразная конфигурация.

— Хорошо, — милостиво заметила Беля, в свою очередь взявшая арбалет. — Теперь должна сказать вам, герчеяуре, что приемы, которые вы отрабатывали все предыдущее время, были не самыми простенькими, а наоборот. Техника удаленной деструктуризации — одна из самых сложных, сравнима с материализацией нужных вещей из пустоты, да и к бою против имаго она имеет только косвенное отношение. Но зато эта техника полезна в плане обучения координации движений в пространстве, что является первичным элементом любой атаки и, следовательно, основой успешного боя против имаго. И, хотя вы не получили очевидного результата, вы все же многого добились. Теперь, на интуитивном уровне, вы сможете понять принцип дистантной боевой системы, и я покажу вам арсенал базовых приемов, которые вы должны освоить.

Прежде всего, любая атака против имаго состоит в генерировании сигналов, способных войти в резонанс с частотой паразитарного камня и таким образом разломить его. Имаго — существа, созданные путем разгона жизненных ритмов камня до уровня активности человека. Они имеют принципиально другую структуру, их энергии намного тяжелее человеческих и легко идентифицируются в пространстве. Задача состоит в том, чтобы согласовать стрельбу с силовыми линиями окружающего ландшафта, собственными жизненными ритмами, учитывая также и состояние окружающих вас людей, а также расположением всех сил противника — имейте в виду, что имаго действуют как единый организм, поскольку по сути таковым и являются. В общем, искусство использования дистантного оружия — это искусство согласования существующих материальных факторов и выбора подходящих пространственных конфигураций, потому что здесь важно не что именно вы сделаете, а в каком отношении ваше действие окажется ко всему остальному. Следует помнить, что имаго также способны составлять резонансные конфигурации друг с другом; чем их больше и чем слаженнее им удается действовать, тем успешнее они будут блокировать вашу атаку.

Переходя к технической стороне вопроса, в дистантной боевой системе приемы различаются по характеру итогового сигнала.

Типичный вариант — сигнал направленного типа, который движется вдоль избранных силовых линий и в месте пересечения с системой импульсов имаго входит с ними в резонанс. Выглядит как сноп стрел, которые окружают имаго и потом исчезают в воздухе, — ну, вы все это видели. Выстрел производится с помощью арбалета, — тут Беля рекламным жестом вызвала в каменной системе соответствующую настройку, и арбалет вспыхнул ярким белым светом. — Стрельба из арбалета бывает фокусированная и очередями. Фокусированная сильнее, но медленнее, — оттолкнувшись от ступенек и заложив в воздухе вираж, Беля зависла на высоте нескольких метров — по-видимости, чтобы всем было видно, и выстрелила в пустоту. Из арбалета вырвался ослепительный сноп лучей, которые веером рассыпались в темноте; в скалах отозвалось эхо необычного звона. Беля взмахом руки вызвала в арбалете некоторую модификацию. — Очередь, — пояснила она, — захватывает больше площади, но причиняет меньше ущерба, — с этими словами Беля отправила в пустоту шелестящий частокол серебристых нитей, мелькнувших в темноте, как сверкающий дождь. Затем она, раскачиваясь, как в гамаке, спустилась на землю, замысловатым движением повела рукой, и каменные осколки, перестроившись, сложились в тяжелую пушку. — Есть сигналы, — пояснила она, — которые действуют в два этапа: сначала переходят в заданном направлении, а потом собирают в точке остановки сигналы со всех сторон. По действию аналогичны разрывным снарядам, гранатам. Выстрел производится с помощью гранатомета.

Беля подхватила громоздкое сооружение обеими руками, развернулась к нам спиной, и от взрыва, прогремевшего у дальнего края площадки, с окрестных скал побежали небольшие оползни, а метнувшаяся нам навстречу световая стена ослепила всех; но и не глядя, мы еще некоторое время ощущали гулявшие вокруг силовые потоки, словно внезапно оказались на раскачивающейся палубе корабля. Беля обернулась, небрежно взмахнула руками, и камни сверкающим звездопадом осыпались на землю.

— Это что касается технического арсенала. Повторяю и подчеркиваю: все эти механизмы — только системы оптимизации взаимодействия с материей мира, призванные усилить природную способность человека — как и любого материального объекта — к преобразованию сигналов. Поэтому гипотетически все вышеозначенное можно осуществлять и без оружия путем непосредственной материализации нужных сигналов из пустоты. Показываю.

На этот раз Беля отступила на несколько шагов и потопталась на месте, как бы разминаясь; затем задержала дыхание и вдруг каким-то винтообразным движением ушла в высоту. Зависнув на мгновение в воздухе, она бальным жестом взмахнула рукой, и в пустоте образовался огненный сноп световых стрел; описав рукой полукруг, Беля повторила предыдущий жест, и темнота вспыхнула длинным рядом серебристых нитей, потом двумя рядами; наконец, заложив в высоте сложный вираж, Беля прижала руки к груди, словно собирая силы, а потом внезапно знакомым винтообразным движением спустилась на площадку — одновременно в воздухе сверкнул такой силы взрыв, что ударной волной всех бросило на землю. Беля уперлась руками в колени и перевела дыхание.

— Однако в рядовом поединке, — продолжила она, — использование непосредственной материализации ведет к неоправданным энергетическим затратам, так что разумнее прибегнуть к технике, а материализацию можно практиковать в качестве тренировки и в случае критической ситуации в бою.

Единственная целесообразная для систематического применения форма материализации — сигналы рассеянного типа, знакомый вам шумовой фон. Он подходит для профилактических мер, как средство временной дезориентации противника, или при массированной атаке. Показываю.

Беля на мгновение прикрыла глаза и сосредоточилась; затем по ущелью, как серебристый туман, с неясным перезвоном поплыла дымка белого сияния. Беля открыла глаза и махнула рукой, словно отгоняя прозрачные блики, и отсветы растворились в темноте.

— Несколько более интенсивный вариант — призвание световых вспышек.

Беля вновь немного постояла неподвижно, сосредоточиваясь, а потом словно легла в невидимый воздушный поток и проплыла над площадкой по широкой восходящей спирали. Внезапно в ущелье словно хлынул поток молний, отозвавшийся в земле оглушительными ударами. Мы повскакивали с мест, а Беля, посмеиваясь, объяснила:

— Чрезвычайно эффективный прием, особенно полезный в ситуации, когда вы окружены. Но только лучше не допускать таких ситуаций. А применять молнии в рядовой стычке — все равно, что палить из пушки по воробьям.

И последнее. Генерирование, преобразование, передача сигналов — это прекрасно, но чтобы управление ими стало максимально эффективно, необходимо согласовывать их использование со свойствами других материальных объектов, всего окружающего пространства. Для этого применяется искусство маневра и искусство экранирования.

Маневр — это оптимизация к условиям поединка собственного тела как материального объекта. Включает пластику, левитацию и телепортацию. Пластика — это согласование движений с силовыми линиями материи в двух пространственных измерениях, левитация — в трех, телепортация — в четырех. Показываю кое-что для примера.

Беля щелкнула пальцами в воздухе, вызвав световую стрелу, потом повела рукой в сторону ближайшей скалы, и вдоль каменных стен, как эхо, осыпались такие же световые стрелы. Потом Беля, разбежавшись, прыгнула в сторону старателей, но вдруг пропала из вида; через мгновение мы услышали перезвон у нас за спиной, и Беля, оттолкнувшись от склона горы, в потоке световых бликов винтообразно спланировала вниз. Старатели озирались. Беля модельной походкой прошла к алтарю.

— Ничто так не помогает уйти от атаки противника, как исчезновение с места пребывания, — философски заключила она и перешла к следующей теме: — Экранирование — это оптимизация окружающего пространства для выполнения боевой задачи с помощью каменных плоскостей различной конфигурации. Сигналы, отражающиеся от определенным образом выстроенных экранов, проявляют многие неожиданные и полезные свойства: усиливаются, накладываются друг на друга, ходят по кругу, дробятся и прочее. Показываю. Вот простая вспышка образца взрыва. Видели? А теперь устанавливаем экраны… — Беля помахала пальцами, и несколько округлых вогнутых камней, похожих на зеркала от пудреницы, прилепились к скалам по сторонам. — Так, приготовьтесь.

Вспышка, мелькнув между каменных экранов, ушла вверх по ослепительной спиралеобразной дуге, рассыпая световые нити, как комета, и превратилась над ущельем в мерцающий купол, заливший все оглушительным сиянием и вызвавший ощутимую дрожь земли. Старатели с трудом удержались на ногах, а Беля засмеялась.

— Вот пример благотворного воздействия экранирования, — объявила она. — Можно привести еще много примеров, но все убедились, да? Экраны — это вспомогательная мера. Их устанавливают заранее, а потом подгадывают свои действия под системы усилителей. В отсутствие отражателей можно использовать аналогичные по свойствам объекты окружающей среды. Так, ну а теперь попробуйте-ка сами. Для каждого типа действия нужна определенная последовательность пластических приемов, которые помогут вам сфокусировать внутреннюю энергию. Ваше тело в данной системе выполняет роль генератора сигналов, проводником которых служит ваше оружие. У вас достаточно опыта концентрации внимания, поэтому сложные практики не понадобятся. Просто запомните, что ударная сила — это направленная воля к уничтожению.

Старатели по схеме, усвоенной на тренировках, начали повторять жесты Бели, и в каменных арбалетах вспыхнули яркие световые лучи. Через некоторое время все успешно воспроизвели лаконичные пластические схемы, соответствующие стрельбе световыми нитями, трансформации арбалета в гранатомет, несложному полету по дуге.

— Технически все виды дистантного вооружения работают одинаково, — объясняла Беля. — Перезарядка, настройка, стрельба, — все производится усилием воли, то есть насколько ваше осознание сосредоточено на поединке, настолько же у вас хватит боезапаса. Эффективность стрельбы также достигается за счет сохранения безусловной воли к уничтожению врага. Она зависит от вашей способности согласовать действия с силовыми потоками окружающего пространства, прежде всего габбро.

— Но мы же не чувствуем эти силовые потоки, — заметил кто-то.

Беля внезапно посерьезнела.

— Достаточно, — махнула она рукой, призывая всех опустить оружие, и задумчиво прошлась взад-вперед, заложив руки за спину. — Вот что я вам скажу, герчеяуре, — и это будет мое последнее напутствие, — строго сказала она. — Я учила вас, что война — это форма созидательной деятельности. А теперь я скажу вам больше: война — это высшая форма созидательной деятельности. В обычных обстоятельствах вы пользуетесь привычным арсеналом своих качеств и не ищете перемен, потому что всего, что у вас есть, достаточно. И только ситуация смертельной опасности может заставить человека выйти за пределы своих возможностей и открыть в себе новую, прежде неизвестную личность. Лучшее решение принимается в безвыходной ситуации; все остальное — только подготовка.

Беля остановилась и обвела взглядом застывшую вокруг толпу.

— В вас есть внутренняя готовность найти решение, — уверенно сказала она. — Ваше тело будет помнить. Но только в момент неизбежного выбора ваша будущая личность решит, жить ей или умереть. Оружие к бою, — скомандовала она.

Старатели заученным жестом подняли арбалеты, вызвав каскад ярких вспышек. Беля взмахнула рукой, и внезапно все исчезло.

Впоследствии мне, конечно, стало очевидно, что это и был пример упомянутой недавно Белей телепортации. Со временем те, кто выжил в первой битве, научились этому приему; разница состояла в том, что мы освоили лишь самостоятельный мгновенный переход на сравнительно небольшое расстояние, тогда как Беля способна была с удивительной точностью телепортировать на огромную дистанцию целую толпу. Однако в тот, первый случай мгновенного перехода я, невзирая на весь предыдущий опыт, не смог сконцентрировать достаточно внимания, чтобы понять, что произошло. Когда я внезапно оказался в совершенно другом месте, вместо отблесков огня, пляшущих на горных склонах, появились силуэты полуразрушенных зданий, едва различимых в темноте, и я едва не споткнулся о покосившуюся уличную скамейку, ощущение было такое, словно из моей памяти пропал целый кусок жизни, в течение которого я пришел в это место, а потом забыл. Помню только первый выстрел Бели, осветивший на мгновение фигуры остальных старателей и разбудивший габбро. Рев гранатомета волной прокатился по безмолвной улице; снаряд прочертил над нашими головами полосу, похожую на хвост кометы, и разорвался возле стены какого-то дома, рассадив здание пополам — в следующий момент каменные твари взмыли вокруг нас стеной, поднимавшейся, казалось, до самого неба.

Теперь я понимаю, что наибольшее количество жертв пришлось на самые первые мгновения. Я подумать ни о чем не успел, как стрекот каменных крыльев мелькнул мимо меня, и пропал человек, стоявший неподалеку; тут же словно какая-то сила заставила меня отшатнуться — над головой щелкнула каменная клешня. Развернувшись, я машинально оттолкнул тварь многократно отработанным ударом и только подумал об оружии, как из темноты меня буквально окатил фонтан крови. Воздух гремел от шума каменных крыльев и приглушенных криков, и я услышал голос Бели:

— Не оглядываться по сторонам!! Только вперед!

Сосредоточившись на оружии так, словно вокруг ничего не происходило, я попытался припомнить жест, нужный для перезарядки, и в этот момент снова испытал странное состояние, как будто всем телом чувствовал силовые потоки, белые и черные, змеившиеся мимо, как живой узор. Я сам не отдал себе отчета в том, что поднялся над землей, описав в воздухе заученную дугу, машинально рывком руки передернул затвор, и когда световые стрелы посыпались вокруг, я даже не сразу понял, что это мои выстрелы. Я стал различать габбро отчетливо — они казались узлами засасывающей в себя все, что попало, пустоты, а мелькавших среди них людей словно окружал более или менее заметный серебристый ореол, хотя прежде все фигуры полностью сливались с ночной темнотой. Прицелившись, я снова начал стрелять; загремели световые снаряды других старателей. Повинуясь безотчетным порывам, я начал маневрировать в наполненном вспышками и гулом пространстве, однообразно повторяя рисунок движений, усвоенный когда-то на тренировках и оказавшийся эффективным, как ход конем на шахматной доске. Постоянно передергивая затвор, я убедился, что в дистантной боевой системе стрельба и маневр составляют неделимое целое, и если занять подходящую позицию в пространстве, световые импульсы разрушат габбро настолько безотказно и бесповоротно, что на какой-то период поединка, когда я едва только немного освоился с техникой боя, мне показалось, что сражение дистантным оружием — чуть ли не заведомая победа. Моя рассеянность едва не стоила мне жизни: я пропустил удар в голову, свалился на землю, сразу откатился в сторону только благодаря тому, что систематические тренировки довели некоторые движения до автоматизма — рядом со мной немедленно приземлилась каменная тень, и ее разбила световая вспышка, отправленная кем-то из старателей. Я убил спикировавшую на меня вторую тварь серией довольно неуклюжих выстрелов и оставшуюся часть боя продолжал с легким сотрясением мозга.

Специфическая система маневрирования делала нас практически недоступными для габбро, но малейший сбой внимания вызывал неточности в координации — промах, который мог стать фатальным, поскольку в контактном поединке превосходство габбро было бесспорно. Осознав решающее значение предельной концентрации внимания, я начал действовать, как машина, и время словно остановилось. Думаю, здесь тоже сказалось благотворное влияние монотонных, казавшихся бесконечными тренировок, к которым нас приучала Беля. Я как будто остался один, и вспышки световых снарядов, обрывки чужих мыслей, которые я принимал за голоса и порой даже согласовывал с ними собственные действия, какие-то странные видения, периодически как бы вторгавшиеся в мое воображение — как объяснила потом Беля, это были спроецированные через габбро осколки четвертого измерения, их родного мира, — все смешалось в безликий поток новых и новых боевых задач, которые надлежало максимально эффективно и абсолютно беспристрастно выполнять.

Позже, задумываясь над тем, сколько в действительности длился бой, я считал, что около суток. На самом же деле, по словам Бели, мы сражались не больше часа. Я же судил прежде всего по физическому изнеможению, которое у меня вызвали непривычные приемы поединка. Увлекшись боем, я не заметил, сколько трачу сил. В какой-то момент острая боль пронзила все тело, и я невольно опустил арбалет, а потом почувствовал, что не могу больше сделать ни движения и теряю сознание. Очнулся я уже на базе и, как и после прежних инициаций, жизнь казалось каким-то причудливым калейдоскопом набегающих друг на друга снов.

Старатели.

Когда старатели собрались, по обыкновению, в аллее возле жилых корпусов, то предполагали недосчитаться кого-то из знакомых, но отсутствовало около половины людей. Все с таким трудом верили в чудовищные потери, от которых за время странствий с Белей успели отвыкнуть, что даже обыскав всю общину в надежде, что кто-то просто решил побыть в одиночестве, старатели не успокоились и отправились к Беле за объяснениями. Она появилась на пороге своего дома, зевая, и посмотрела на визитеров со скукой. Старатели начали издалека:

— Беля, у нас не хватает половины народу, — осторожно сказала Вероника; прошлой ночью она получила глубокую рваную рану, рассекшую руку, левую лопатку и шею, и теперь избегала без надобности шевелить плечом и головой. Поскольку ответа не последовало, она пояснила: — Мы со вчерашней ночи мало что помним. Может быть ты знаешь, что произошло?

— Все остальные погибли, — буднично сообщила Беля.

Возвращение смерти в повседневную реальность оказалось для старателей огромным ударом. Даже когда они кочевали на машинах, отстреливаясь от габбро с помощью артиллерии, один бой не уносил столько жертв. В толпе старателей пробежал недовольный шепот. Однако Беля, по всей видимости, не планировала затягивать разговор и, лениво развернувшись, шагнула обратно в сторожку.

— К черту твое дистантное оружие и твою войну, — раздался из толпы голос в сторону закрывающейся двери.

Беля выглянула вновь; она заметно оживилась — теперь на ее лице играла усмешка. Уперев кулак в бок, она даже неторопливо спустилась с крыльца.

— Отлично, — проговорила она. — Все недовольные могут сейчас же покинуть меня. — И, глядя на топчущуюся на месте толпу, она сделала широкий жест рукой, как бы обращая всеобщее внимание на окружающие просторы. — Пожалуйста, все свободны в своем выборе, — повторила она самым любезным тоном.

По толпе снова пробежал ропот. Затем кто-то развернулся и начал спускаться по лестнице, за ним последовало еще несколько человек; некоторое время толпа пребывала в нерешительности, а потом от нее отделилось еще несколько старателей. Все они начали спускаться к дороге, уводившей из города; остальные провожали их взглядами, каждый погрузился в свои мысли, поэтому никто не заметил, как в руке Бели появился арбалет.

— Есть только одна сложность, — повысила она голос, послышался гул световой вспышки, и все как по команде обернулись к ней. Беля стояла на крыльце, недвусмысленно держа отступников на прицеле. — Всех излишне самостоятельных я считаю предателями, — холодно произнесла она, — и любого, кто сделает еще хоть шаг, расстреляю на месте.

Все замерли.

— Желающие могут попытаться сопротивляться, — небрежно добавила Беля, — ведь я вас научила.

Возможно, эта последняя фраза прояснила сомневающимся всю нелепость их положения: бесполезно было обвинять более совершенное существо в собственном несовершенстве; смертельный риск неизбежно преследовал ущербную жизнь. В том, что Беля выполнит свою угрозу и расстреляет любого, кто пойдет против нее, ни у кого не возникало сомнений. Оставалось только отказаться от последних иллюзий на свой счет, признав, что порыв покинуть Белю был малодушным и неблагодарным поступком, который заслуживал предназначенного ею наказания.

Постояв в нерешительности, фигуры у подножия холма молча вернулись обратно.

— Вот и хорошо, — беспечно заметила Беля, опуская арбалет. — Ступайте, герчеяуре, поразмыслите над своим поведением. Дневную тренировку разрешаю вам пропустить, а вечером чтобы все были на полигоне! — и без дальнейших комментариев Беля вернулась в дом, захлопнув дверь.

Вместо размышлений о своем поведении достаточное число старателей отправилось от порога Бели прямо на полигон. Многие поняли, что отныне боевые операции станут повседневным занятием, а значит, смертельный риск сохранится до тех пор, пока они не отработают дистантную боевую систему до совершенства. Ладшев среди прочих поднялся в храм. Некоторое время он, сосредоточившись, пытался вспомнить ощущение пронизывающих пространство силовых линий, а затем, чтобы не изобретать велосипед, подошел к ближайшей каменной глыбе и стал монотонно повторять систему движений, заданную в самом начале обучения и прошлой ночью не раз спасшую ему жизнь. Увлекшись занятием, он не обратил внимания, что на площадке стало довольно людно. Повторив по очереди все приемы, которые вчера пришлось применять, он отошел к краю полигона, чтобы передохнуть, и сел на каменное заграждение, разглядывая открывавшийся с горы пейзаж; вскоре к нему присоединились Комендаров с Ростопчиным, а потом и Вероника.

— Что ни говори, — задумчиво произнесла Вероника, глядя на синие склоны раскинувшихся внизу холмов и бездонную глубину зиявшего над ними прозрачного неба, — а архитектурный талант входит в бесчисленное число талантов нашей одаренной подруги.

— "Бесчисленное число", велик и могуч русский язык, — отозвался Комендаров.

— А я вот сегодня о чем подумал, — подходя, вступил в разговор Себринг. — Кто она такая? Откуда у нее такое отношение к жизни? Больше сотни человек погибло, а для нее как будто ничего не произошло. И дело ведь даже не в том, что это наши друзья; она сама вложила в них столько сил, сделала для них больше, чем все мы, вместе взятые! Неужели ей ничто не дорого?

— Я уже давно задаюсь этим вопросом, — признался Ладшев, — только ответов что-то не предвидится.

— Может, и правда, все эти разговоры о высшей расе, — негромко произнес Ростопчин, глядя вдаль. — Что прежнему человечеству должен прийти на смену кто-то еще. Самые совершенные. Может, она одна из них.

— Интересно, что будет, когда другие подтянутся, — заметил Себринг.

— А другие уже здесь, — неожиданно заявила Вероника.

— Ты имеешь в виду габбро?

— Ну да. Все сводится к одному…

— Уничтожить Матку, — проговорил словно про себя Комендаров.

— Да. Тогда начнется другое время…

— У меня такое ощущение, будто я сменил уже с десяток времен, — высказался Ладшев.

— Может, это и есть вечность, — тихо заметил Ростопчин.

Никто не ответил. Каждый задумался о своем.

Вечером того же дня после инструктажа, подтвердившего, что Беля внимательно следила за ходом прошлого боя и запомнила все промахи, слабые стороны и преимущества каждого из старателей, она снова переместила всех в кишащий тварями город и затеяла бой. Несколько человек получили ранения, но обошлось без потерь. С тех пор каждая тренировка означала неопределенной длительности бой с превосходящими и непрерывно прибывающими силами противника вплоть до состояния полного изнеможения. Поначалу некоторые досадовали, что Беля устраивала сражения непременно ночью, но вскоре поняли, что непривычное для бодрствования время и темнота, напротив, помогают переключиться с привычного восприятия мира на интуитивное ощущение силовых потоков. Старатели научились предугадывать землетрясения и появление блуждающих миражей, освоили элементы командных действий, обмениваясь условными телепатическими сигналами. В свободное время все отрабатывали технику боя на полигоне, куда порой наведывалась и Беля.

— Давайте, давайте, герчеяуре, — подгоняла она, сидя на парапете, болтая ногами и скептически наблюдая экзерсисы. — Удар сначала ставят, а потом отрабатывают, то есть в течение всей жизни спасают с его помощью свою жизнь… Так что все у вас еще впереди!

Задача, поставленная Белей, звучала незатейливо и емко: способность в незнакомых условиях вести непрерывный бой неограниченно долгое время против любого количества сил противника. Для достижения этой цели старатели вновь принялись странствовать, посещая знакомые общины и некогда собственноручно отстроенные города. Однако теперь хозяйственные и творческие заботы отступали перед первостепенным занятием: старатели повсюду возводили военные базы-храмы и под руководством Бели постигали тонкости призвания, хранения и использования белого света. Постепенно свое назначение обнаруживали экзотические архитектурные сооружения. Частоколы молчаливых обелисков работали наподобие антенн при передаче телепатических сигналов; заполненные на несколько этажей землей и щебнем высокие башни настраивались наподобие органных труб на аккумуляцию определенных атмосферных частот и служили своего рода складами необходимой световой энергии; причудливые пирамиды со срезанными вершинами, помещениями, засыпанными радиоактивным песком, и гранитными перегородками, создавали пространственно-временной разлом, существенно упрощавший телепортацию; зигзагообразные узоры стен, возвышавшихся то на пустыре, то над обрывом и совершенно не пригодных к обороне, успешно гасили ударные волны от взрывов на тренировочных полигонах; полусферические каменные павильоны использовались как зонды, снабжая человека, находившегося в фокусе их излучения, самыми, казалось, неожиданными и впечатляющими сведениями, от прогнозов на ближайшее будущее до чертежей полезных технических устройств и красивых поэтических произведений. Старателям приходилось в кратчайшие сроки осваивать такие объемы информации и экспромтом применять столько самых, казалось бы, изощренных, требующих длительной подготовки навыков, что многие перестали себя узнавать, поражаясь собственным результатам, как чему-то постороннему. И все же, несмотря на колоссально возросшие способности, всех гораздо сильнее, чем в былые времена, тревожила недостаточность успехов, знаний, мастерства, сил; впервые старатели всерьез задумались над своей ролью в решении грандиозной задачи, которую ставила перед собой Беля: истребление каменной расы и создание новой, самой совершенной земли.

Из книги Станислава Ладшева "Беля. Как мы учились сражаться со временем и побеждать себя":

(Стас Ладшев) — Тая, как ты себя чувствуешь?

(Таисия Липарева) — Спасибо, лучше. Вообще-то мне сказали, что операция не такая уж сложная.

— А от чего тебя лечили?

— Рак. Сейчас уже не знаю, наверное, в последней стадии. Когда я в последний раз обследовалась, врач сказал, что мне нужна операция. Но это было давно, задолго до вторжения габбро.

— Расскажешь немного о своей жизни?

— Да… только нечего рассказывать, я в основном болела…

— Когда мы тебя сюда забирали, сложилось, извини, какое-то странное впечатление о твоих родственниках… Я так понимаю, дома тебя вообще не лечили?

— Мама давала какие-то таблетки… но они не помогали, это были просто наркотики.

— Почему тебя не положили в больницу?

— Мама с тетей считали, что операция — это слишком дорого.

— У семьи не было денег?

— У меня не было…

— Понятно… хотя не совсем понятно, но ладно. А как вы жили после вторжения габбро?

— Тетя всегда занималась магией. Она умела предсказывать и подчинять волю других людей. Хотя никогда не показывала это открыто. До вторжения у нее была своя фирма, что-то насчет финансов, где люди работали, как рабы. Даже жили там. Когда все начало рушиться, мы некоторое время переезжали с места на место. А потом вместо прежних государств стали появляться новые, ну, военизированные группировки в трущобах. Тетя познакомилась с одним очень влиятельным человеком. Он ограбил несколько важных предприятий еще во время эвакуации. Оружие, топливо, продовольствие. И заставлял всех людей, нуждавшихся в убежище, работать на него. Там по-всякому. Или убивал.

— Вас он тоже хотел заставить работать?

— Да. Его люди нас задержали. Но тетя сумела его запугать. Он оказался очень суеверный. Наивный даже. Во всем, что касалось его самого. Хотя с другими был свирепый и хитрый, как зверь. А потом тетя стала ему помогать.

— В чем?

— Ну, были же конкурирующие группировки. Все все время воевали. Тетя предупреждала, если ему грозила опасность. И вообще подсказывала разные вещи. В основном в своих интересах.

— Тая, а как ты думаешь, почему твоя семья всюду возила тебя с собой? Хотели позаботиться о тебе?

— Теперь я понимаю, что была нужна тете. Это она забирала у меня здоровье, а сама всегда выглядела очень красивой и молодой.

— Ты думаешь, что болела из-за тети?

— Да.

— А твоя мама?

— Мама иногда заботилась обо мне. Она понимала, что когда я умру, наступит ее очередь.

— А почему она не ушла, не забрала тебя?

— Сначала не думала, что все так серьезно. Потом — из-за слабоволия, потому, что не умела сама позаботиться о себе. К тому же тетя угрожала, что отомстит за непослушание. А потом стало некуда идти. Нас все равно бы убили. Трудно бороться с тем, кто сильнее. Проще пойти на компромисс, особенно за чужой счет.

— А что ты обо всем этом думала?

— Я догадывалась, но смирилась. Я рада пожертвовать собой. Кто-то должен умереть, чтобы другой лучше жил. Я каждый день молилась Богу за моих близких.

— И за тетю тоже?

— Да. Это без разницы.

— А ты знаешь, что сейчас случилось с местом, где ты жила?

— Да. Вы там всех убили по приказу Бели.

— И с твоей семьей?

— Все убиты.

— А ты знаешь, что Беля обычно запрещает нам спасать кого-то из беженцев и мародеров? А в этот раз она специально велела напасть на базу Садирова, чтобы разыскать тебя? Как ты думаешь, почему?

— Я не знаю, что во мне особенного. Хотя здесь такие хорошие хирурги, что для них вылечить меня оказалось совсем не сложно. Я уже видела несколько удивительных существ, которых они тут вырастили. Мне сказали, что я могу остаться здесь и работать в питомнике — ухаживать за сиренами! Это такие большие птицы с человеческими головами. Они милые. Мне сказали, что Беля тоже их любит! Но я очень удивилась, зачем столько хлопот со мной, когда узнала, что весь госпиталь сейчас готовится к осаде. Не представляю, чем я смогу быть полезна при нападении габбро.

— А Беля как-то объяснила, почему выбрала тебя?

— Да… то есть нет. Она сказала, что мы с ней в чем-то похожи.

— Сейчас тебе придется менять всю свою жизнь. Не жалеешь о своих родственниках, обо всем, к чему привыкла?

— Нет. Я знала, что так будет. Я вообще-то тоже немного умею предсказывать.

(Стас Ладшев) — Вадим, прежде всего, хочу принести извинения. У тебя есть основания считать, что мы были слишком жестоки с тобой.

(Вадим Чернеда) — Я понимаю, что у меня нет на это оснований. Вы поступали так, как я заслуживал. Я даже благодарен за урок.

— Ну что ж, раз так, перейдем к основной теме. Ты в своем роде уникальный случай. Как правило, обеспечить себе относительно независимую от габбро жизнь удавалось только достаточно тренированным, подготовленным — прежде всего, в моральном плане — людям, которые и до вторжения жили изолированно от основной массы обывателей. Остальные настолько деградировали в условиях разрухи и выживания любой ценой, что никакие потрясения не способны их изменить. Как получилось, что человек, на котором проводили медицинские эксперименты, сам стал экспериментатором?

— А как же вы, старатели? Насколько я понимаю, вы на момент вторжения тоже не были какой-то там организованной группой таких уж посвященных?

— Ээээ… да. Ну, мы, в каком-то смысле, решили сами над собой поставить эксперимент.

— Ну, в каком-то смысле, я понял, что в моем случае то же самое. Ни к чему проводить границы между мной и остальными. Прошлое не имеет значения.

— Хорошо, тогда просто расскажи о том, прошлом человеке. Как считаешь, было какое-то качество, которое помогло тебе измениться?

— Ну, наверное, я всегда был очень практичный. Реальность для меня важнее принципов. То есть чтобы мне было хорошо, а остальным уж как придется — пусть каждый сам о себе заботится, чего я буду о других думать? Так рассуждать удобно, пока ты молодой, сильный. Это в своем роде лукавство: требовать равенства, когда у тебя есть преимущество… что-то я отвлекся. Так вот, ничего примечательного в моей жизни не было, за исключением того, что я еще до вторжения габбро совершал, выражаясь юридическим языком, противоправные действия. А чего стесняться, если большинству граждан только покажи нож, и тебе не то что деньги отдадут — минет сделают… извиняюсь за формулировку. Но по-крупному никогда не промышлял, так просто… вроде как в порядке вещей было. Ну, избили кого-нибудь, ну, изнасиловали, ну, отняли деньги… а нечего шляться затемно! Мы с ребятами гуляем, выпили, надо же чем-нибудь заняться? Когда вторжение началось, мир даже как-то понятнее стал. Ни тебе болтовни о законности, ни идеалов невнятных… гуляй, душа! Когда в нашем городе карусель началась, мы сначала уйму народа переколбасили просто так. Даже объяснить не могу, вроде как в порыве вдохновения какого-то. То, будь ты хоть самый крутой, без оглядки не убьешь, неподконтрольного маньяка никакое общество не потерпит. А то бросайся и бей, хрен кто потом разберет, ты убил, или другой кто, или габбро. Такой шанс раз в жизни предоставляется. Сколько тогда каннибалов по улицам шастало — не перечесть. Я, правда, человечину не жрал, не хотелось как-то. Ну, а потом пообвыкли малость, и в протрезвевшую голову потянулись предпринимательские идеи. С одной стороны, пришлось скрываться от остатков правительственных войск и добровольческих отрядов — через вторжение прошли только самые калиброванные, и пересекаться с ними не улыбалось — вы, старатели, наверное, были как раз из таких; с другой стороны, начался передел сфер контроля над ресурсами между людьми, которые рассчитывали извлечь из всеобщей анархии выгоду. Ну, дальше понятно… Базы, рейды, попавшихся лохов загоняли к себе в отстойники — даже не столько для работы, хозяйство-то все развалилось, сколько для удовольствия. Наверное, можно сказать, что мы, как и хирурги, ставили над людьми эксперименты, с той разницей, что без определенной цели. А как еще развлекаться, если тебя в любой момент могут хлопнуть? В общем, когда я попал к хирургам, получил возможность взглянуть на себя со стороны.

— А как им вообще удавалось захватывать смекалистых парней вроде тебя?

— Ну, так они хитрые. Они сперва прикидываются, кто мирными гражданами, кто вот такими же искателями приключений — вроде как работают под прикрытием. Выясняют, что к чему, а потом убирают главного, и пока остальные клювами щелкают — выпускают своих монстров. Как говорится, эффект неожиданности. Во всяком случае, у нас так было; может, и другие схемы есть, хирурги — люди творческие. Короче, взглянул я на себя со стороны… и ничего не понял.

— В смысле?

— Ну, что хирурги ничем не отличались от нас, я не понял. Мне вообразилось, что я попал прямо в гнездилище вселенского зла, что заведующий нашим полигоном — монстр, окруженный монстрами, Доктор Мертвая Голова. Ну, сам посуди, если подопытных заживо препарировали или проводили на них различные операции просто чтобы набить руку; отрезали конечности и пришивали обратно, меняя правую и левую сторону местами; вливали в человеческое тело кровь животных; вырезали отдельные органы или, наоборот, добавляли новые, причем не зашивали прооперированных целыми днями, чтобы наблюдать, как приживаются ткани, не заморачиваясь повторным вскрытием…

Лично я попал в лабораторию дрессировки человеко-животных. Сфинксы ведь поначалу агрессивные; их загоняют в клетку с обычными людьми и приучают сражаться, в то время как дрессировщик прикармливает их, защищает в случае необходимости от сокамерника, плюс владеет специальными гипнотическими приемами, которым сфинкс привыкает подчиняться. Короче, двойной стандарт. И как-то так всегда получалось, что между человеком и сфинксом обязательно начиналась бойня; попробуй вытерпи, когда на тебя нападает такая тварь. Но я постепенно понял, что победить мне никогда не позволят — будут вмешиваться при любой угрозе экзотическому созданию до тех пор, пока не натаскают сфинкса на уничтожение чужих. Короче, что-то толкнуло меня пойти непопулярным путем: попытаться тварь приручить. Они запускают ко мне в клетку одного — а мы дружимся, другого — опять обходится без крайностей. В режиме он-лайн всякие фокусы выдумывал, у меня дома и собаки-то никогда не было. Пытался повторять кое-что из гипнотического арсенала хирургов. Правда, иногда отвозили меня в больницу с головы до ног израненного. Но, тем не менее — прецедент. Я чувствовал себя просто победителем мирового заговора: мне бы радоваться, что остатки человечности во мне проснулись, а я гордился, что — как мне казалось — нарушил зловещие планы испытателей…

— Но, когда тебе предложили сотрудничество, ты согласился?

— Какое там! Взялся партизанить! Куда ж без этого новоявленному борцу за справедливость… Мне предложили ассистировать при обходах. Следили, конечно — проверить хотели, но я-то не понимал — ума бог не дал… Я поосвоился в местном крыле лабиринта и при первой же возможности кинулся освобождать подопытных. Конечно, недалеко мы ушли, но шума подняли изрядно: оборудование перебили, сфинксы вылезли на поверхность и разбежались… Ну, вы как раз в то время в госпитале гостили, помните.

— Помним, что много споров было…

— Убить меня или оставить.

— Вроде того.

— Я и сам теперь не знаю, как решил бы на месте Бадмаева. Практика подтверждает, что затраты в случае возни с идиотом гарантированы, а успех — сомнителен…

— Так куда в итоге тебя определили?

— Конечно, к лабораториям меня больше близко не подпускали. Завезли, как я теперь понимаю, в совершенно другую общину и давай муштровать с азов: образование, воспитание, искусства и науки, общественно-полезная деятельность. Как будто хотят из меня в принудительном порядке принца крови сделать. Вот тут-то я понял, что хирургическое вмешательство еще не самое болезненное. Мне объяснили, что если я не возвышусь духом, меня в муку размолотят. Конечно, поначалу я все равно считал себя самым хитрым: думал, прикинусь, что смирился, а сам при случае устрою карусель похлеще, чем со сфинксами — все, до чего дотянусь, расколочу, просто чтоб знали… Но постепенно понял, что придется менять приоритеты. Что мне просто не позволят больше устраивать балаган в приличном обществе. И, когда мне во второй раз предложили сотрудничать с хирургами, в предупреждении, что при малейшем намеке на провокацию меня убьют на месте, не было необходимости. Я уже многое пересмотрел в своей жизни.

Вернулся сюда. Взглянул на все совершенно новыми глазами. Поразился, как мне удалось дожить до своих лет таким незамутненным идиотом…

— Знакомое чувство…

— Искренне благодарен всем, кто занимался со мной, кто терпел, верил и прощал, тратил бесценные условные единицы времени и сил. Что называется, пользуясь случаем, хочу передать привет. И низкий поклон.

— Ну, как говорит Беля, нет благодарности лучше, чем правильно выполненный приказ… Что думаешь об угрозе осады?

— В данный период времени я работаю над модификацией подопытных по специальной программе. Предполагалось сделать акцент на колоссальной мускульной силе и нечувствительности к боли, но я сейчас экспериментирую еще и с отключением некоторых функций головного мозга. Между прочим, удалось установить, что некоторые виды психических заболеваний повышают эффективность человека в бою против габбро. Беля интересовалась результатами исследований и сказала, что я еще сам не до конца понимаю всю проницательность своего вывода. Во всяком случае, надеюсь, мои уроды внесут посильный вклад в защиту таких уникальных созданий, как, прежде всего сфинксы седьмого и тринадцатого питомников… По большому счету, хирургам почти нечего противопоставить габбро, и без помощи извне нам надеяться не на что. Но, похоже, я буду одним из немногих дрессировщиков-операторов, кто присоединится к вам на оборонных рубежах.

— Будем рады сотрудничать.

— Взаимно.

(Стас Ладшев) — Родь, как вообще оказалась возможной угроза целенаправленного нападения габбро на общину? Предполагается, что они не способны видеть людей, дисциплинированно контролирующих свое психологическое состояние, во всяком случае не настолько, чтобы установить постоянное наблюдение за госпиталем.

(Родион Пожалов) — Тут все проще. Беля уверена, да есть и косвенные доказательства, что за нами следят не габбро, а люди. Которые, в свою очередь, вышли на контакт с габбро и сотрудничают с ними.

— Ты хочешь сказать, что кто-то из людей договорился с каменной расой?

— Да.

— И сдал вас?..

— Да.

— Трудно решить, что здесь удивительнее. И кто после этого твари, люди или паразиты? Габбро, по крайней мере, не предают своих.

— На мой взгляд, ничего удивительного. Подобных случаев было бы больше, но общение с габбро для человека — трудоемкий, мучительный процесс. Чтобы элементарно выдержать контакт, уже надо быть достаточно незаурядной личностью. Что касается вопроса, кто из нас твари, у габбро просто другая психофизиология. Они как бы клетки одной грандиозной злокачественной опухоли; сколько бы их ни расплодилось, это единый организм. У тебя же правая рука не дерется с левой.

— А мы, стало быть, все — уникальные, неповторимые индивидуальности.

— Кто-то из мародеров стремится обеспечить таким образом свое будущее. Беля говорит, что если опыт пройдет удачно, габбро начнут целенаправленно вербовать осведомителей среди людей. Якобы сейчас, получив практически полный контроль над оставшимися в живых обывателями, Матка начала осознавать факт существования невидимого, но последовательного сопротивления, хотя еще не оценила масштаб опасности. Она будет использовать внутренние конфликты людей в своих интересах.

— А откуда вы узнали о предстоящем нападении?

— Беля сообщила. Я точно не знаю, но насколько я понял, она с помощью каких-то своих практик отслеживает, по крайней мере частично, внутреннюю коммуникацию каменной расы. Плюс у нас, конечно, есть осведомители в окрестных населенных пунктах. Когда мы проверили информацию Бели по своим каналам, получили косвенные свидетельства ее правоты, хотя люди, контактирующие с габбро, понятно, не афишируют свои знакомства.

— Да, чем дальше в лес, тем больше дров… Идею эвакуации госпиталя не рассматривали?

— Отчасти мы эвакуировались. Но все хозяйство не перевезешь, к тому же не хотелось бы вводить прятки в систему… Беля предлагает принять бой и произвести таким образом своего рода смотр сил человечества. Она позвала на помощь всех, кто способен и согласен воевать.

— А что, разве кто-то не согласен?

— Ты говоришь, как типичный старатель. Во всех подопечных Бели в той или иной мере чувствуется ее влияние — одержимость войной. Я лично полностью одобряю вас. Но у всех разные ценности и цели. Есть те, кто присоединился к нам из собственных, посторонних по отношению к нашим интересам соображений. Есть те, кто отказался — опять же, по неочевидным причинам.

— На мой взгляд, причина всего происходящего только одна — защита человечества. Истинной земли. Будущее за нами.

— Однако, бесперебойно работает у Бели пропагандистский аппарат! А как же гуманизм, плюрализм и прочий дзен-буддизм?

— Отвали. Сегодняшний гуманизм — это экстремизм.

— Тебе надо политтехнологом работать… А кстати: кем ты, если не секрет, трудился в мирное время?

— Ээээ… хм. Ну да! Бывших сотрудников спецслужб не бывает! Спецслужб давно уже нет, а мы по-прежнему есть…

— Стало быть, упыри духовного тоталитаризма в атаке?.. А вообще, удачи вам, ребята, мы надеемся на вас.

— В принципе, землетрясение создателям стихий удалось погасить вполне сносно. Но они сказали, что так будет не всегда, что сработал в основном эффект неожиданности. При прочих равных данных власть каменной расы над движением породы в недрах земли выше. Исключить избирательную сейсмическую активность может только очищение территории от габбро.

— Тем не менее, на первый раз мы справились.

— Драконов жалко. Беля предупреждала, что против людей они — оружие, но против габбро — мертвое мясо: ни прожечь, ни прокусить каменный панцирь дракон не способен. Но биологи уперлись. По сути, ящеры — их единственный боевой аргумент. В итоге остались одни скорлупки.

— Ящеров вырастят новых, а вот всадников не вернешь.

— Я когда смотрел, как драконов буквально выжирали, зверски жалел, что решили вступать в бой по очереди.

— Я тоже все сражение ждала сигнала на каждый следующий удар сердца! Все-таки у Бели нечеловеческая выдержка.

— Надо признать, что ее стратегия себя оправдала: каждый показал, на что способен. Иллюзий не осталось.

— А у некоторых — и надежд.

— Лучшая надежда — это обоснованный расчет. Даже в самой безнадежной ситуации.

— Действительно, лучше уступить в пробном бою, чем в решающем. Кстати не факт, что под конец нам удалось бы победить, будь оборона построена иначе. А ведь на кону стояла не только проверка военного потенциала общин, но и весь госпиталь. Момент для нашего вмешательства Беля выбрала исключительно удачно.

— Кому как показался количественный аргумент? Практически все общины в состоянии позволить себе контингент зомби, кадавров и прочих биороботов, только зачем? Мертвецы задержали габбро, но почти не причинили им вреда, зато теперь замучаешься убирать территорию.

— Да, и сражаться под конец стало неудобно. По колено в каком-то гнилье.

— В этом смысле лучевое оружие техномагов предпочтительнее. Фактически оно нарушало координацию габбро и задерживало их не хуже бестолковых кадавров. Зато грязи меньше. Если бы их лучи еще как-то синхронизировать и рассеять, чтобы удар шел единой сплошной волной…

— На совещании по итогам осады их специалисты говорили, что будут работать над этим и еще над самонаведением.

— Кстати, к безусловно сильной стороне добровольцев из города в облаках я бы отнес их мобильность, да и вообще способность вести боевые действия в воздухе. Благодаря их летательным аппаратам габбро приходилось постоянно сражаться на два фронта, если в этой туче тварей вообще можно говорить о какой-то передовой…

— Да, тарелочки помогли…

— С другой стороны, в сравнении с излучателями, у мертвецов хотя бы изредка получалось повредить отдельных тварей. По крайней мере крылья им поломать.

— Это капля в море.

— Это одно из направлений работы. Если улучшить, как бы сказать, бронебойность этих туш, они станут полезнее. Надо их как-то снарядить. Все они в той или иной степени управляются дрессировщиками, контактерами, операторами… они все отчасти разумны, следовательно их можно научить пользоваться оружием.

— Создание постоянной армии требует стольких специальных усилий, что как бы не пришлось говорить о перепрофилировании всех общин в связи с милитаризацией.

— В свете последних событий, пусть те, кто не хочет присоединяться к старателям, заботятся о своей безопасности хотя бы таким образом. Иначе оборона всего и вся целиком и полностью падет на нас.

— Беля прямо заявила на совещании, что будет брать за военную помощь плату людьми. В смысле, община, которая просит защиты у старателей, должна предоставить столько-то добровольцев в наши ряды.

— Справедливо.

— Поддерживаю.

— А кто-нибудь предполагает отслеживать и пресекать контакты людей с габбро? Превентивные меры…

— Насколько я поняла, вмешаться во внутреннюю коммуникацию габбро — это высший пилотаж. Якобы разум каменной расы представляет собой чрезвычайно запутанную систему относительно автономных решений, и выявить их источник еще никому не удавалось. Кроме Бели, но она не откровенничает на эту тему. Так что общины пока могут надеяться только на шпионские методы мониторинга дикорастущих местных банд — тоже не самый надежный вариант.

— Разведка сейчас ведется в чисто исследовательских целях, а надо сделать акцент на военных.

— Можно резюмировать опыт. Обороноспособность общин оставляет желать. Пока в бой не вступили старатели, картина складывалась безрадостная. Массированная атака габбро — это стена, нерушимая и неумолимая. Длительное противостояние не выдерживают даже воздушные станции с антигравитационными излучателями. То, что вылезло в ответ на психотронный удар создателей стихий, я вообще не берусь обсуждать.

— А что там произошло-то, я так и не понял?

— Дело в том, что подготовка к этой части операции не афишировалась. Перед сражением в общину тайно доставили несколько каменных статуй. В сектах, основанных создателями стихий, возле этих изваяний совершались человеческие жертвоприношения, молитвы, мессы…

— Варварство…

— Это не варварство, а производственный процесс. Таким образом на истуканах концентрировались колоссальные потоки специфической психической энергии беснующихся адептов. У создателей стихий это называется "принцип фетиша". Предполагалось, что извлеченная и специальным образом перенаправленная субстанция соответствующих религиозных чувств нарушит целостность восприятия габбро, повлияет на уровне осознания. Все, наверное, помнят момент, когда твари как бы смешались, запутались?..

— Да не момент, это довольно долго продолжалось. Рой как будто трясти начало, какая-то невидимая сила…

— Мы тоже поначалу решили, что сработало. А потом последовала такая реакция, что даже Беля говорит: мы спаслись благодаря удачному стечению обстоятельств.

— А что стряслось-то? Ну, появилось блуждающее измерение, ну, не в первый же раз?

— Оно не должно было появиться. Во всяком случае, не в таком объеме. По всему периметру стояли генераторы помех, это предусматривали с самого начала. Иначе габбро возникали бы прямо среди нас, без перерыва.

— А кто там был? Может, расскажете?

— Да мы сначала не поняли ничего. Ленька прав, никто не ожидал появления блуждающих миражей. Госпиталь просто на глазах превратился в другой город, вообще ни на что не похожий. Образовалась толпа, как на базарной площади. Но самое главное, мы видели, что это не миражи, а настоящие люди. Нам показалось, что мы просто попали в какое-то незнакомое место. Людей в четвертом измерении никто никогда не видел.

— И тут Беля кричит: "Это Заповедная Высота! Не смотреть по сторонам!"

— Кто не расценил это как сигнал — погиб на месте.

— На нас непонятно откуда обвалилась целая туча габбро. Тут одно мгновение рассеянности равно всей жизни. Я лично сразу затвердил про себя: "выпад — винт — три — семь — исходная". Просто кругом себя ничего не видел.

— Да, во время боя в четвертом измерении наступает полная дезориентация. Все мелькает. Перестаешь отслеживать что-либо, кроме собственных действий, бьешь наудачу.

— Тут главное — перестать думать. Как говорит Беля, лучшая мысль в бою — это победа.

— А потом все снова изменилось, и мы вернулись обратно, а габбро начали отступать.

— Что, без видимой причины?

— Говорят, какой-то человек перешел с Заповедной Высоты в физический мир. И это как-то повлияло.

— Я знаю, такой эпизод имел место. Тома Алиева — ну, помните, которая сделала стереографические шахматы для чайников, где фигуры сами подсказывают игроку, что делать, с помощью всяких ужимок…

— Да в них невозможно играть. Всю партию пролежишь под столом от смеха.

— Я играл! Когда наконец поставил мат, король так матерился… а другой бубнил: "Грамотный мат — твой вклад в сокровищницу мировой культуры".

— Вы будете слушать или нет?

— Так вот, Тома Алиева…

— …узнала в каком-то существе из четвертого измерения своего бывшего одноклассника!

— Удивительно, они на людей-то не были похожи. Я не присматривался, но они там творили что-то мерзкое.

— Она тоже говорит: не понимаю, как так получилось, столько лет не виделись… Вроде как ей вспомнилось, как он изображал на каком-то уроке вавилонского жреца. Ну, и она как заорет не своим голосом: "Олег!" — это я слышал. И после мы снова оказались в физическом мире.

— Точно, Беля упоминала на совещании… воспроизвожу практически дословно, так как смысла фраз не понял: "Нам еще повезло с этим чудиком. Если бы он не вышел, не нарушил систему, нас могло выбросить ко Второй форме. Они почти закончили ритуал. И тогда я вообще не знаю. Может, и выбрались бы, но точно не все. Визит ко Второй форме не входил в мои планы на данном этапе подготовки старателей… он в них вообще не входил, может, и зря".

— А что значит Вторая форма?

— Беля так иногда называет Матку. По-моему, когда она говорит "Вторая форма", то подразумевает Матку.

— А у Бели кто-нибудь спрашивал?

— Да какая разница? Ясно же, она считает, что это не нашего ума дело, что нам это понятие не растолкуешь.

— Я спрашивала. Она сказала: "Ваша задача — научиться сражаться с габбро, а Вторую форму я беру на себя".

— В такие моменты я начинаю понимать, что Белю я совершенно не понимаю…

— Меня тревожат все эти недомолвки. Из всего сказанного очевидно, что хотя мы и заслужили среди союзников репутацию победителей, нам по-прежнему есть над чем работать.

(Стас Ладшев) — Олег, среди старателей ходит слух, что именно твое возвращение из четвертого измерения в физическое решило исход сражения в пользу людей. Ты сам можешь объяснить свою роль в произошедшем?

(Олег Пылев) — Нет.

— Тогда, может, просто перескажешь, что происходило? В смысле, как воспринималось с твоей стороны?

— Да… если честно, мне не совсем приятно все это вспоминать…

— В назидание и во избежание.

— Ну… мы там… участвовали в разных событиях… Время там течет по-другому. Это невозможно объяснить, да и не нужно, потому что если ты действительно поймешь, то пропадешь из этого мира. Там события тянут за собой человека, а не наоборот. Все происходит как бы само по себе, ничего невозможно предугадать. Но, тем не менее, там есть свой эквивалент культуры и социальной иерархии. Я был кем-то вроде жреца.

— То есть вы исповедовали какую-то религию?

— Мммм… там не было теории…

— Но предполагались какие-то обряды? Например, во время нашего появления?

— Нечто вроде…

— И в чем была цель?

— Не знаю. Там все иначе воспринималось…

— Что конкретно вы делали?

— Сейчас это как-то дико говорить. Если пользоваться выражениями этого мира, то получается, что мы употребляли наркотики, торговали людьми… ээээ… там все это казалось священнодействием. И как-то… не приходилось задумываться. Например, людоедство считалось кастовой привилегией жрецов…

— Хорошо, а когда вы попали в эпицентр сражения, вы осознали, что происходит нечто необычное?

— Там, на Заповедной Высоте, все выглядит по-другому… Вы не присматривались, потому что иначе затянет. Но там все видится расплывчатым и очень ярким. Как будто цветовые пятна, которые складываются в картины. Появление таких людей, как вы — я имею в виду, которые не участвовали в общей игре — воспринималось как сверхъестественное событие, вторжение нездешних сил. Какие-то яркие белые протуберанцы.

— Но если вы считали нас чужаками, вам не пришло в голову, допустим, чем-то помочь габбро?

— Ты что! Там, где имаго не справляются, людям вообще делать нечего! Мы ждали. Мы в принципе не привыкли что-либо делать без приказа.

— Тогда как получилось, что ты вышел из четвертого измерения?

— Так меня Тома позвала. Странно, что она меня вообще заметила, и тем более узнала. Мы не виделись со школы. А тут я в один момент вспомнил, как напился однажды у нее на даче, и сразу всю прошлую жизнь… я имею в виду, мою жизнь на земле. Причем чувствовал себя так, словно у меня, наоборот, отказала память, потому что не мог понять, где я нахожусь. Тебе это трудно будет представить, но Заповедная Высота с нормальным сознанием несовместимы, ты либо там, либо здесь.

— И ты перешел в физический мир?

— Нет. Существует одна подробность: чтобы оттуда выйти, надо обязательно пожелать выйти. Должно быть четкое внутреннее стремление. Иначе как вспомнил себя, так и забудешь обратно. Вот у вас тут есть парень, Влад Багров, он сам вышел. А я тогда вообще ничего подумать не успел.

— Так что случилось-то?

— Прямо передо мной появилась та девица, которая с белыми волосами до колен, протягивает мне руку и говорит требовательно так: "Пойдешь со мной". Я и согласился. Смотрю, а я уже здесь… Даже трудно поверить, что это все та же земля. Как будто на другой планете оказался, или новый век наступил.

— На самом деле, прошло не так уж много времени, просто пришлось развиваться ускоренными темпами.

— Да, у вас тут столько событий… Я поначалу вообще не понял ничего. Габбро начали отступать, хирурги повылазили забирать раненых… какие-то летающие тарелки мечутся… Кто бы мог подумать, что на земле еще осталось сопротивление. По логике вещей, после вторжения здесь должна была образоваться сплошная пустыня.

— На мой взгляд, пока на земле остается хоть один нормальный человек, вторжение нельзя считать законченным.

— Ты говоришь, как типичный старатель. Мне уже объяснили, что вы поставили своей целью уничтожение всей каменной расы…

— Ты считаешь, что в данный момент у человечества богатый выбор целей?

— Мммм… я думаю, что еще не дорос до самостоятельных суждений в этом вопросе. В любом случае, я ваш должник. Спасибо, что вытащили меня.

(Стас Ладшев) — Ют, после осады госпиталя многие специалисты из других общин изъявили желание присоединиться к старателям, в том числе и ты. Чем объяснишь лично свое решение?

(Ют) — Ну, как чем… Реальность, она развеивает многие иллюзии. Смерть. Многие мои коллеги и знакомые погибли во время сражения за "Лабиринт". Это убедительнее любых отвлеченных аргументов. Ошибок, которые невозможно исправить, нужно избегать. Поэтому присоединиться к Беле — единственный выбор.

— Многие посвященные в принципе отказались от противостояния с габбро. В общинах широко распространено мнение, что вторжение служит очищению земли от недостаточно совершенной человеческой цивилизации, что созидательный труд и смирение перед злом неразделимы.

— До некоторой степени это справедливо. Человеку, который знает за собой склонность злоупотреблять насилием и властью, действительно лучше предпочесть смирение. Для того, чтобы успешно воевать, требуется сначала воспитать в себе безупречное самообладание. Но это субъективный момент. Что касается отношения к войне на уровне ценностей, жизненных принципов… Общины, пережившие вторжение, просто-напросто нашли временное средство изолировать себя от габбро. Легко рассуждать о смирении, когда тебя не касается угроза полного уничтожения. А теперь средство оказалось не слишком-то надежным. На мой взгляд, пора пересматривать приоритеты. Раньше я и сам считал, что созидание и разрушение полностью противоположны друг другу, что только конструктивная деятельность может быть противопоставлена всеобщему распаду и безумию зла. Но если бы не ваша помощь, госпиталя сейчас просто не было бы. Беля говорит о благотворных аспектах вторжения габбро и о необходимости создания новой цивилизации то же самое, что остальные посвященные, но действует эффективнее. Мы со своими принципами попросту незаметно вымрем, а вы проявили себя геройски. Бессмысленно создавать что-либо, что заведомо не можешь защитить и сохранить. Я понял, что созидание и разрушение неразделимы.

— Ты добровольно вызвался пройти посвящение в закрытом храме, о котором даже не всем старателям известно. Лично я знаю только, что не все, согласившиеся на это испытание, остались в живых. Это было условие Бели для твоего вступления в наши ряды?

— Нет, это было мое условие. Я считал себя недостойным присоединиться к вам. Требовалась определенная подготовка.

— Нам теперь приходится работать кем-то вроде тренеров для новобранцев. Так непривычно. На многие обстоятельства своего собственного обучения у Бели взглянули теперь совершенно по-другому. Да и в общинах старатели раньше находились на положении учеников.

— Времена изменились. Вы многого добились. Теперь наша очередь учиться у вас. Беля права: высшая форма созидательной деятельности — это искусство справедливой и мудрой войны.

Старатели.

Со временем старатели привыкли к непрерывным сражениям. Если до встречи с Белей опасность и смертельный риск вызывали страх; если в результате изнурительных тренировок люди, казалось, стали хладнокровными и выносливыми настолько, что могли невозмутимо переносить любые трудности; то с пониманием двойственной природы материи они научились относиться к злу как к источнику совершенствования и осознали, что именно уничтожение паразитарного камня порождает белый свет. Жизнь в состоянии войны превратилась в удовольствие неуязвимости и все возрастающих сил, поединки казались игрой. Для некоторых старателей подобное парадоксальное самообладание оказалось очередным испытанием — причиной фатальных заблуждений и последнего за время обучения бунта против решений Бели, связанного с желанием отказаться от окончательного истребления габбро.

Вероника, всегда считавшая приоритетом общины комфорт и безопасность людей, с обретением старателями навыков, достаточных для создания недоступной габбро, отдельной цивилизации, начала сомневаться в необходимости рисковать всем, что было достигнуто, самим существованием человечества, в решающем поединке против всей каменной расы. Постепенно ее скептическое настроение распространилось и на многих других старателей. Бескомпромиссная война на уничтожение казалась необъяснимым и бессмысленным мероприятием, капризом в духе Бели, преследовавшей неочевидные цели. Зная фанатичную преданность Бели идее убийства неизвестной Матки, все продолжали дисциплинированно выполнять ее приказы — никто не только не решился бы на открытый конфликт, но даже не согласился бы осуждать Белю вслух, но многие задумались о необходимости связывать свое будущее исключительно с эксцентричными указаниями и амбициозными планами Бели, и среди старателей исподволь приживалось недоверие к ней.

Однажды Беля как бы невзначай сама высказала некоторые из соображений, смущавших старателей в последнее время.

— Наверное, хорошо было бы жить целую вечность, как сейчас, — задумчиво обронила она. — Будущее обманчиво, никто не знает, что суждено.

Заявление казалось настолько нетипичным для нее, что старатели насторожились и промолчали. Не слыша ответа, Беля продолжила:

— Быть может, чем претендовать на совершенство, которое еще неизвестно, в чем заключается, и тем более жертвовать ради него жизнью, лучше было бы подождать, пока что-нибудь само изменится… и вообще, зачем отказываться от того, что можно получить, для того, что можно и не получить?

— Ну, раз уж на то пошло, жизнь тоже еще неизвестно, в чем заключается, — удивленно заметил Ладшев.

— Давайте еще порассуждаем о сферических конях в вакууме, — отозвался в свою очередь Комендаров.

— Ну, почему, мне тоже свойственно пересматривать некоторые свои убеждения, — Беля потянулась и зевнула, — меняться… И вот я подумала, что принуждение — это излишняя мера. В конце концов, здесь все уже достаточно самостоятельные и могут сами выбирать свою судьбу. Как человек, ответственный за развязывание людьми войны против габбро, я, наверное, должна предупредить, что в бою на тотальное уничтожение для всех нас существует реальная угроза поражения. Советую взвесить шансы и всем, кто не согласен рисковать, покинуть меня. Сейчас, — в голосе Бели появились холодные нотки, и старатели внезапно поняли, что это не светский разговор, а приказ.

— Да ты что, чокнулась? — изумился Ладшев. — С каких это пор ты ответственна за развязывание войны? А мне казалось, что это габбро напали на нас?

— А я считаю, что война стала бесполезна для старателей, — пожала плечами Вероника. — Вторжение каменной расы больше нас не касается. После подробного знакомства с остатками выжившего человечества габбро вообще кажутся не самыми чуждыми существами. Паразитарный камень — это испытание. Мы его прошли, пусть проходят и остальные.

Беля выслушала доводы с непроницаемым выражением лица.

— Какой смысл формально участвовать в том, что не считаешь правильными, — добавила Вероника. — Я бы ушла.

Беля не ответила, внимательно разглядывая толпу старателей.

— Раз уж ты спрашиваешь, Беля, то я согласен с Вероникой, — послышался голос. — По-моему, нам не за что сражаться.

— У каждого своя жизнь, в конце концов. Если ты считаешь, что тем, кого устраивает существующее положение, нужно уйти, то, наверное, так действительно будет лучше.

Из толпы вышло несколько фигур. Остальным старателям перед лицом внезапного ультиматума Бели все прошлые сомнения показались совершенно легкомысленными — люди отвыкли от самого желания жить для себя. Беля в свою очередь тоже поднялась с места, но не произнесла ни слова, и немногочисленная группа недовольных, помедлив, разошлась. Тогда Беля сделала рукой движение, словно вытягивая невидимую силу из земли, и дорога буквально провалилась под ногами бунтовщиков — края расселин раскрылись, как сразу несколько пастей, и в наступившей тишине трудно стало поверить, что с Белей недавно кто-то спорил — только Вероника стояла чуть поодаль, зажав рот рукой, и расширенными от ужаса глазами глядела на последствия своей выходки. На вздыбившихся лужайках, свесившихся над обрывами деревьях и разбитой дороге оседала белая пыль.

Беля откашлялась и отряхнула руки.

— Гангрену бесполезно лечить акупунктурой, — пояснила она и перевела вопросительный взгляд на Веронику.

Та беспомощно отступила на шаг. Всех старателей шокировала жестокость и скорость расправы, и Вероника, несмотря на кажущуюся невозмутимость Бели, наконец поняла степень ее бешенства. Беля очевидно ждала объяснений, и Веронике пришлось отвлечься от переживаний о тех, чьи безопасность и жизнь казались ей высшей ценностью.

— Ты… права, Беля, — запнувшись, проговорила она, с видимым усилием пытаясь угадать непредсказуемую логику Бели. — Было опрометчиво так рассуждать… Я забыла о том, что ты учила нас… помимо личных счетов есть еще долг справедливости. Я понимаю, ты хочешь сказать… что мир недопустим после преступлений каменной расы против людей. Габбро в любом случае должны покинуть землю.

Беля, поразмыслив, согласно кивнула головой, потом подошла к Веронике и одним движением сломала ей шею.

Старатели с трудом осознавали произошедшее. Без единого вскрика девушка повалилась на землю; Беля подхватила тело на руки и передала ближайшим свидетелям. Никто до конца не понял, поступила она так в назидание или в память об их подруге.

— А вообще шанс раскаяться перед смертью — большая роскошь, — ни к кому конкретно не обращаясь, заметила Беля голосом, в котором трудно было различить грусть или угрозу.

После конфликта Беля держалась замкнуто и хмуро, явно недовольная своими подопечными, да и остальных не слишком тянуло ни на веселье, ни на откровенность. Хотя измена самым священным идеалам и условиям Бели оказалась почти неосознанной, неопределенной, скрытой от самих старателей, недвусмысленные меры Бели подтвердили, что подобным якобы незначительным перепадам в настроении она придавала даже больше значения, чем открытым протестам и спорам. Старатели, уже успевшие отвыкнуть от непостижимой для них беспощадности Бели, вновь убедились в ее непримиримой ненависти к габбро и непреклонной решимости, обычно скрытой за природным обаянием, остроумием, светскостью и притворной беспечностью.

— Да, — наконец сказала Беля мрачно. — В чем заключается жизнь, вы так и не решили. А между тем наша небесная родина отзывает нас и уничтожает все, что не соответствует образцу. На ней существуют только первичные силы. — Никто из слушателей не понял, о чем она говорит, тогда как Беля решительно поднялась и объявила привычным деловитым тоном: — Вот что. Передохните пока, а к полуночи подходите в обсерваторию. Пора вам узнать, что есть жизнь сама по себе.

Ночью старатели поднялись в округлую башню обсерватории и расположились в просторном зале за прохладными мраморными столами. В центре помещения находился громадный телескоп, а в прозрачный полусферический купол заглядывало фиалковое небо и лился звездный свет.

Беля высказывалась резче, чем обычно.

— Вы тут со своими драчками, ребят, поотстали от собственной духовной жизни. А она между тем совершенно независимо от вас идет себе своим чередом, и грозит обернуться для вас изрядным сюрпризом. — Беля раздраженно прошлась из стороны в сторону и рекламным жестом указала на небо. — Современный человек смотрит на карту галактики и думает, что все понимает. А между тем в древние времена наука о звездах занимала подобающее ей место основы всех остальных знаний, потому что не существовало разделения между астрономией и астрологией, физикой и религией. Представление о звездах было другим. Чтобы по-настоящему узнать звезду, надо познакомиться с ней лично. И скоро у вас появится такая возможность. Вот сейчас вы, все по одному, посмотрите в этот телескоп и сделаете первые выводы, — Беля сделала приглашающий жест рукой.

Старатели по очереди послушно заглянули в глазок.

— Ну как, хорошо видно? — комментировала Беля. — Надеюсь, никто не думает, что это — пятно на линзе? Там даже заметно мелькание протуберанцев по краям. А если понаблюдать в течение нескольких часов, то сможете оценить, с какой скоростью она летит. И куда.

Когда старатели, оценив данные телескопа, вновь расселись по своим местам, кто-то без лишних околичностей вежливо спросил:

— Что это?

— Смерть вторая, — задумчиво произнесла Беля. — Только не для кого-то конкретного. А сразу для всей планеты. Это как бы двойник нашей Земли. Когда эта звезда приблизится, тут произойдет тотальный… — Беля покачала головой, как бы не находя слов, — передел собственности. И возникнет новый мировой порядок. — Беля заложила руки за спину и взглянула вверх — на светившие сквозь купол звезды. — Видите ли, герчеяуре, — продолжила она. — Вы привыкли думать об инопланетном как об иноматериальном. Всю вселенную вы оцениваете по аналогии с земными ощущениями, и представляете себе иную форму жизни в виде, например, монстра о трех головах, купающегося в кислоте вместо воды. Сейчас вы должны понять, что инопланетное значит одновременно — инодуховное. Что планета, на которой вы находитесь, — это не только определенное физическое тело в пространстве, но и определенное состояние сознания. И что какое бы то ни было взаимодействие с внеземными, космическими явлениями требует всеобъемлющего психофизического преображения. В каком-то смысле все мы здесь, на этой земле, — пришельцы, для которых смерть — транспортное средство, а жизнь — остановка. В частности, данный этап нашего путешествия по материи мира характеризуется тем, что к нам приближается звезда-двойник нашей планеты. Двойник в смысле идеальный прообраз — "белиа", "самая совершенная". Но она же есть и "черона" — "враг, глядящий на меня сквозь зеркало". В какой-то момент ее орбита пересечется с орбитой Земли. То есть мы столкнемся, это неизбежно.

В момент столкновения на Землю спроецируются силы, полярные элементам, которые чужды двойнику. Все, не соответствующее собственной изначальной природе, будет уничтожено. Это и называется момент истины.

Закон творения состоит в тайне Троицы, в третьей противоположности двух полярных сил. В бесконечном взаимодействии чуждых друг другу начал всякий раз заново рождается идеальный порядок. Отголоски подобных событий можно найти во многих учениях мира. Тезис, антитезис, синтез. Материя, информация и мера. Явь, навь и правь. В Древнем Вавилоне силу совершенства называли Мардук. Апсу, бог творческой воли, и Тиамат, богиня материальной силы, смешивая свои хаотические потоки, производят множество богов и чудовищ, но лишь единственному избранному суждено получить таблицы судеб — смысл жизни.

Звезда-двойник пройдет Землю насквозь, преображая каждую частицу. Сохранится все, что выдержит прикосновение совершенства. Не исключено, что от Земли останется в Солнечной системе только пояс астероидов. Возможно, планета сохранится и отойдет каменной расе. Возможно — нам. Никто не знает, что суждено.

Наше дело — проявить себя в соответствующий момент так, чтобы в нашем будущем нам нашлось место. Поэтому на время столкновения с двойником я назначаю главную боевую операцию по уничтожению Матки и ликвидации ее расплода в масштабах планеты. Такой шанс бывает только однажды в жизни — я не говорю человеческой — в жизни целой планеты. А теперь сосредоточьтесь и приготовьтесь заслушать детали.

Инструкции Бели состояли в том, что на планете существовал конкретный источник зла — плато Заповедная Высота, откуда расселилась по земле каменная раса, и нападать следовало через Божиярск — город, первым пострадавший от габбро. Многие старатели впервые слышали эти названия, а сердца некоторых сжались при мысли о возвращении на давно, казалось, забытую родину. Однако перед сражением старатели должны были выполнить последнее условие. Беля напомнила им про идею орбитальной станции, которая бы совместила в себе все достижения человечества и стала своего рода невидимым городом будущего. Беля сказала, что теперь, преодолев высшее испытание духа — войну с помощью белого света, старатели смогут сами, без ее помощи осуществить свою задумку. Она велела построить станцию как святыню и главную военную базу людей. Беля пояснила, что к сражению подключатся все посвященные по всей земле, и каждый возьмет на себя предельно допустимую долю работы, но рой настолько силен и огромен, что если бы не фактор звезды-двойника, человечеству не на что было бы рассчитывать. База старателей призвана сохранить основной энергетический ресурс людей — белый свет — и принять на себя главный удар каменной расы. По завершении строительных работ старатели должны прибыть к указанному месту начала сражения — Божиярску. Сама Беля обещала ждать их там. На вопрос о сроках выполнения ее инструкций она только усмехнулась:

— Если вы все сделаете правильно, герчеяуре, время будет на вашей стороне. Оно придет, когда потребуется.

Из книги Станислава Ладшева "Беля. Как мы учились сражаться со временем и побеждать себя":

(Стас Ладшев)

По поводу своевременного времени Беля оказалась привычно права. Впервые за период обучения недвусмысленно предоставленные самим себе, мы полностью погрузились в выполнение нашего первого самостоятельного проекта. Старатели построили громадный левитирующий город-храм, совмещавший в себе утонченную красоту необычного архитектурного произведения, техническое совершенство сокровищницы наук и смертоносную силу эффективного оружия. Мудрые белоснежные башни станции умели извлекать электроэнергию из воздуха, управлять стихиями, гасить неблагоприятные для людей атмосферные и геофизические явления, материализовывать любой предмет, который только приходило в голову попросить; они излечивали болезни, позволяли понимать язык зверей, растений и планет, вспоминать забытое, возвращать утраченное. Все эти фантастические богатства, материальные и духовные, служили одной цели — призванию совершенного осознания, белого света. Я часто вспоминал, что говорила о понятии белого света наша художница, Лилия Чарусова: черный цвет поглощает остальные краски, а белый содержит в себе весь спектр, но не растворяется в других оттенках, а рождается из их идеального сочетания. Постепенно мы поняли, чего добивалась от нас Беля: вся жизнь человека должна быть белым светом, соединяющим оттенки самых разных переживаний и преобразующим их в гармоничное целое; и несмотря на то, что мы готовились к последней битве, которая могла для всех оказаться роковой, мы никогда прежде не испытывали большей полноты и радости жизни.

— Философия, на мой взгляд, слишком отвлеченная дисциплина. Не вижу пользы. То есть в ней, конечно, содержатся наблюдения о человеческом общежитии и устройстве мира. Но зачем каждому весь объем, навязанный Белей в качестве прожиточного минимума?

— О чем ты вообще говоришь? Формат мышления — это основа. Или ты всерьез считаешь, что о чем хочешь, о том и думаешь?

— Если подробно разбираться в форматировании мозга, можно его вообще сломать.

— А вот тут бывший преподаватель философии есть. Пусть он и объясняется.

— Так мы допоздна зависнем.

— Мозг — он чтобы думать. Мое мнение — лучше пусть сломается от перегруза, чем от простоя.

— Стоп. А если я вообще не в теме? Я же с вами недавно. Какую книгу посоветуете для латания образовательных дыр?

— Чего нет в "Энума Элиш", того нет нигде!

— Если серьезно, то у человека должна быть интуиция, которая увязывает его чтение с его остальной жизнью. Тогда выйдет и интересно, и полезно. Всего по-любому не перечитаешь.

— Диссертацию Чернышевского почитай. А то я, наверно, единственный, кто ее прочел целиком. Читал в порядке сдачи кандидатского экзамена еще до вторжения.

— Я тоже читал. Мой диплом был в некоторой степени посвящен эстетике. Хотя согласен, мало кто дочитает эту диссертацию до половины. Я читал по книге издания 50-х годов в университетской библиотеке. Было интересно отслеживать, как до меня народ отпадал или заваливался носом в фолиант.

— Представляю… А вот всегда было любопытно, чем по окончании вуза занимались философы?

— Множили сущности!

— Я специализировался на социальной философии. Занимался в том числе философией государства, геополитикой, глобалистикой, философией культуры. Когда началась карусель с габбро, диссертацию сочинял по проблемам социальной гармонии.

— Про социальную гармонию интересно! Особенно в наше время.

— А разве она может иметь место?

— Теоретически… Утопии — модели социальной гармонии. Идеального государства и условий его воплощения.

— Все производство и обеспечение — роботы. Население — один человек. Что тут думать-то?

— Студентом я строил свинарник имени Томмазо Кампанеллы в городке Бынаты, неподалеку от железнодорожного вокзала.

— Свинарнику имя Джорджа Оруэлла больше бы подошло.

— Это у тебя сплошное скотство на уме. А у меня был социально-гармоничный свинарник. Свинский Город Солнца.

— Вот это вы тему развили! Одно удовольствие слушать!

— Никогда не понимал, что значит "заниматься наукой" применительно к философии.

— По-моему, в философии сам процесс преподавания включает в себя поиск научной истины, разве не так?

— Нет. Ученик должен запомнить конкретный набор формальных сведений, а не фантазировать на заданную тему.

— Не вдаваясь в критику твоих тенденциозных формулировок… Божественный Платон не согласился бы с тобой, камрад!

— А это знаменитая трасса кругосветных гонок?

— Кажется, на этой дуге в прошлом году Азарин дематериализовался, когда в дыму от аварии Диречиной въехал в меридиан.

— Нет, он пропал дальше, в повороте "Желтый бассейн".

— Завтра-послезавтра там четверть-финал.

— Они бы еще стрельбу добавили. Чтобы победитель в буквальном, физическом смысле оставался только один. Все равно ведь масса народу поляжет. Гонки на выживание.

— О, тогда Беля вообще не вылезала бы с трибун. Она такое любит.

— Я, по-моему, первый или один из первых, кто столкнулся с этими тварями. Я жил тогда в Божиярске. И туда же вернулся из-за границы один мой приятель… то есть, вообще-то, это был мой лучший друг. Один на всю жизнь. И я его убил. То есть… по порядку: все у него в жизни складывалось хорошо, гладко. А я был вечно в поиске себя, сменил изрядно профессий и жен, но все как-то без настроения — в основном пьянствовал. И вот, стало быть, в очередной раз мы с Валеркой встречаемся — это его звали, как и меня, только фамилия другая — и давай он меня опять поучать. Он тогда сказал, что мне нужно уйти в монастырь, иначе я сопьюсь, и я понял, что хотя как-то неожиданно звучало, но он прав. Мы ошивались тогда в городском парке, время к полуночи — ничего не видно. Тут из-под земли вылезает некая черная масса, зажевывает Валерку и со стрекотом пропадает в ночном небе. Я чуть было не тронулся умом. И возникло такое убеждение, что его как бы забрали вместо меня. Он вообще часто меня выручал. И мне показалось, что он умер, чтобы я начал новую жизнь. Короче, я пошел в отделение и сказал, что это я его убил. Поскольку я ничего не мог объяснить и вел себя неадекватно, меня в итоге увезли в психушку. Но Валерку так и не нашли, поэтому меня допросили еще раз, уже всерьез, и пришлось показать насчет неизвестного существа, появившегося непонятно откуда… Теперь я понимаю, что тогда в городе уже пошла волна странных смертей, исчезновений и свидетельств, но я не осознавал важность моей информации, все больше нес чепуху о своих личных переживаниях, а потому остался отдыхать в психушке.

А потом однажды в палате погас свет, с улицы послышались крики, больница развалилась надвое и начала оседать под землю. Это была ночь так называемой Божиярской катастрофы. Трещина прошла ровно через мою палату, я выпрыгнул, неизвестно с какой высоты, свалился на землю и пошел непонятно куда. У меня к тому времени уже было ощущение полного безумия, и казалось, что это продолжаются галлюцинации. Дальше не помню, очнулся в незнакомом доме на краю леса, хозяева так и не появились, поселился там не знаю насколько. В это время тридцатикилометровая зона вокруг Божиярска уже стала территорией невозвращения. Когда меня случайно нашли старатели, я и не знал, что человечество на грани вымирания.

— Да, мы на него в той избушке и наткнулись! Хмурый мужик такой, небритый, в лесу один, как луна — заорал нам, чтобы мы убирались, — как будто к нему воры в огород залезли! Ружьем грозит, а мы на БТРах с пулеметами. Думали, чокнутый. Отняли ружье, ну, тут он заговорил поспокойнее. И мы поняли, что он просто негостеприимный!

— Бирюк!

— Я сразу сообразил: человек непростой. И не такой невменяемый, каким хочет казаться. Столько одному продержаться. Предлагаю поехать с нами, а он отказывается. Ну, мы перечисляем: как ты жить будешь, надолго тут запасов не хватит, и даже если ты через лес перейдешь, уцелевших городов поблизости не осталось. Говорим, уже без особой надежды, и тут он вдруг изменился в лице и согласился!

— А я вспомнил, что у меня, верно, как раз в тот день курево кончилось… там несколько блоков сигарет в доме было, и как раз последняя утром ушла…

— Комендаров, благородство твоих мотивов как всегда вне конкуренции…

— Итак, расклад по зеркалам: Лейк — Разумов — Вальтер — Пастор. Наши люди — просто монстры. С первого раза — так высоко. Выход обоих старателей в финал конкурса наряду с мастерами уровня Лейка и Вальтера говорит только о том, что мы рулим.

— Разум зазнался. Отражает он действительно очень круто, но надо отражать еще лучше, а не пальцы гнуть… Считаю, что второе место должно послужить ему уроком…

— Разум — человек настроения. Для профессионального рефлектора это не очень хорошее качество. Работа против Лейка была недостаточно четкой. И не то чтобы Лейк сильно освещением пилил — просто Разум со своей стороны засвечивал что называется "в молоко". Лично я не думаю, что он проиграл, потому что расслабился или зазнался.

— Вы бы видели, что творилось на канале ДРВ! Даже отдельную тему обсуждают, "почему старатели так неграмотно отражают и побеждают"!

— Господа, неужели никто из вас не заметил очевидного? Разум не вел свою линию. Он не отражал так, как умеет, как любит. Казалось, он просто боится выигрывать.

— Ну ты парень даешь. Я бы посмотрел, как бы ты с Лейком свою линию продемонстрировал. Только появляться успевал бы. Впрочем, как и я. То, что Разум не отражал как умеет, не его упущение, а заслуга Лейка.

— Я собственно не могу понять, почему Лейка считают чуть ли не богом или тираном. Свергнуть и все. Я не слышал, чтобы он кричал, что он бог и всех порвет. А от наших только это и слышно.

— И постоянно нам что-то мешает, то 12-гранный хрусталик, то 1000 мер антивещества вместо 1200, то интенсивность плохая. Никому не мешает, только нам. Почему никто не считает, сколько сновидцев или техномагов претендовало? У Лейка тоже интенсивность дай боже была, начиная с 1/8.

— Я, формально, патологоанатом…

— Вскрытие показало, что больной умер от вскрытия…

— Вроде того… Когда все началось, я увидел на трупах эту сеть, и даже не все выводы озвучил, чтобы не сесть в психушку по типу Комендарова. Никакой склонности к самобичеванию или отшельничеству не испытывал, только сразу понял, что мы столкнулись с новой формой жизни, и нужна информация, информация и еще раз информация. Трупы продолжали прибывать, скоро их стало некуда складывать. Сколько я ругался с ментами, указывая, что мне жизненно необходимо раздобыть хотя бы одну из этих особей для исследования. Но все были заняты подавлением беспорядков, в городе началась паника. Сколько я позже спорил с экспертами из ФСБ, не желавшими признавать существование организма, о котором свидетельствовали результаты экспертизы. А что им оставалось делать, прослыть кликушами и расписаться в своей беспомощности? Силы тратились на то, чтобы скрыть суть происходящего, события опережали все планы, все меры. Силовики искали в горах гнездо этих тварей, но так и не нашли. Это было там, где говорит Беля, — возле Божиярска, в заповеднике "Ключи"…

— А правда, что Лиля рисовала портрет Бели?

— Правда, но если не знать, что это портрет, ни за что не догадаешься.

— Не похоже?

— Да там вообще нет никакого изображения!

— Андрей, какой же ты балбес! Ты прямо как Лешка Соколов, который, когда картину увидел, брякнул: "Да ведь это просто синяя доска". Беля ему на это сказала: "Сам ты доска! Здесь 1375 оттенков".

— То есть Беле понравилось?

— Это хорошая картина, просто не всякий способен ее понять. Я видела, она действительно синяя. Смотришь — как будто окно в небо. Но там в одном месте как бы дымка — словно облачко или след от дыхания на стекле, и невозможно понять, кажется оно или нет…

— Лилия сказала, что хотела изобразить "невидимую стену". И, между прочим, в общине, где хранится портрет, рассказывают по этому поводу, что когда у них случился пожар, сгорела часть помещений перед картиной, а дальше огонь не прошел.

— Хм. В таком случае готов согласиться, что портрет удачный!

— Первый раз слышу, чтобы художественную ценность произведения оценивали с точки зрения уровня пожарной безопасности!

— Дочь поставила в хате аквариум размером с отдельную хату. В нем можно упражняться по части дайвинга, но людей там не ждут: в глубине обитает монстр под названием морской змей. Это сфинкс, навевающий аналогии с легендой про безобразное чудовище, под языком которого спрятана драгоценная жемчужина из пятицветного огня. Действительно, когда он открывает рот, вся комната сияет, как будто начался пожар. Да и характер приятный, покладистый. Но с закрытой пастью страшен, как моя жизнь!

— Йа, йа! Ктулху фхтагн! Морские змеи дохнут от перекорма. Аккуратней.

— Был такой мультик, название не помню. Там хозяин не кормил рыбку, она взяла и вылезла из аквариума, а хозяина на свое место загнала. Так что осторожнее, генетически модифицированные рыбки не простые.

— Для комфорта на такого зверя нужен аквариум минимум в тонну, а внутри всякие гроты, в свободное от присмотра за хозяевами время змей будет в них ныкаться.

— Не знаю, что и сказать… Может у меня фобия, но сфинксы абсолютно противоестественны человеку. Это не попугайчики, не рыбки, не хомячки. Они другие абсолютно. Это как прикосновение к совершенно чуждому миру и сознанию, ничего общего с другими существами.

— Это проверка на толерантность!

— Ага, сфинксы нетолерантны.

— Это проверка на выносливость психики — кто кого пересмотрит. У морского змея кажись штук двадцать глаз?

— Старый, ну дела! У меня такой же точно только вчера кверху брюхом всплыл… Мы с ним полтора года, как говорится, душа в душу, а тут он безвременно меня покинул… И вот у тебя появляется такой же! Я в шоке! Зверь классный, будешь в восторге!

— Что творилось на военной базе, когда туда наконец привезли живой экземпляр. А что началось, когда в больницы среди прочих раненых начали попадать зараженные! Все эти симптомы, судороги, каменные глаза и прочее… Никакие обезболивающие не помогали, непонятно было, что милосерднее: ждать неизвестно чего или сразу убить. Персонал, наблюдавший трансформу, впадал в первобытные суеверия, люди буквально разбегались. Мне рассказывали один случай, когда, обнаружив зараженного, оцепили район и всех, кто пытался покинуть территорию, расстреливали — никто же не знал тогда, как именно заражение распространяется…

— Да таких случаев масса. И целые города ракетами забрасывали. Надеялись остановить… Тогда еще не понимали, что габбро способны переходить в другое пространство. Думали, блуждающее измерение — это галлюцинации. Вообще в то время появилась масса клинических психов, и казалось, что свидетели реальных происшествий с габбро тоже сумасшедшие… я и в своем рассудке сомневался…

— Точно, постоянно возникали какие-то провалы. Идешь в одно место — попадаешь в другое. Вроде полдень — и вдруг уже ночь, и непонятно, которые сутки…

— У меня, по одному, вся семья пропала. За несколько дней. В миражах. Я видела.

— Ну, не знаю… В больницах тогда, что называется, не заходило солнце, в смысле: работали без права на перерыв… Я ни разу миражей не видел, зато как раз тогда познакомился с Ростопчиным. Никогда не забуду… вламывается в больницу мужик с девицей на руках — а там раненые уже и на полу лежали, пройти негде было — и требует, чтобы я ее срочно прооперировал… Ему медсестра кричит: отойдите, здесь со вчерашнего дня ждут, а он: да пусть все остальные хоть умрут здесь! Я тогда скальпель бросил, достал пистолет — без оружия уже не ходил — и без лишних промедлений к башке ему приставил: говорю, сейчас и тебя, и твою подружку на месте застрелю! А он смотрит на меня из-под пистолета жалобно и говорит: только ее не надо! — я тогда его запомнил… Потом уж выяснилось, что это его сестра. Никогда не видел, чтобы брат так о сестре переживал. Иной раз в машине для здоровых места нет — глядишь, опять он ее на руках с собой тащит… И никто никогда ему не противоречил — не смели…

— Однажды, помню, был случай — пытались заставить его бросить ее. Окружили, а он пушку достал и без лишних слов пострелял кое-кого из толпы. Некоторые разбежались, а остальные пока опомнились, он уже в машину запрыгнул и спящую царевну с собой втащил. Вообще удивляюсь, как ему за все его подвиги башку не снесли.

— Смерть вообще штука непредсказуемая. Кто случайно погиб, по нелепому стечению обстоятельств… а кто постоянно в эпицентре всякой кутерьмы и как заговоренный… Вообще гораздо больше народу погибло не от габбро, а от других людей или по собственной вине. Во время паники, по безответственности, да и преступность, был период, приобрела чудовищный размах — безнаказанность, положение отчаянное, многие все запреты и предрассудки отбросили за ненадобностью в один миг. Из мести, из личной неприязни совершалось много убийств, я столько случаев знаю: город рушится, а кто должника своего разыскивает, кто бывшую любовницу… Ну а кто и буквально с ума свихнулся — с такими быстро перестали церемониться, перестреляли всех, как бешеных собак, тут уж не до лечения душевных травм…

— Да, вот хоть я могу рассказать… Меня Стас как раз от бандитов спас, которые мою бабушку убили, и меня убили бы, а ведь мы пережили к тому времени две атаки габбро и спаслись… Я родом из Божиярска. Но ничего толком не знала о габбро вплоть до самой Божиярской катастрофы. Конечно, в городе возросла преступность, но все думали, что это от утечки каких-то вредных веществ на заводе. Да и саму последнюю ночь я помню плохо. Перед этим по улицам ездили танки, объявили комендантский час… Мы не представляли масштабов угрозы, казалось, власти нас обманывают… И вдруг везде погас свет. Потом послышался шум, и он все нарастал — совершенно непонятный, ни на что не похожий. Теперь я знаю, что это был стрекот их крыльев. И сразу выстрелы, крики, звон стекол. Мы выскочили из квартиры и куда-то побежали. А потом началось землетрясение. Я видела только, как все метались из стороны в сторону, и сверху пикировали какие-то тени. Дома сносило, как спичечные коробки, стены проламывались, словно картонные, это казалось неправдоподобным. Потом нас посадили в какой-то грузовик на окраине города и долго везли через лес. В Божиярск мы больше не возвращались. Мои родители погибли там, или превратились в кого-то из этих, я не знаю. Я даже не заметила, как они пропали. Мы с бабушкой переехали к родственникам. Позже бабушка ходила куда-то узнавать насчет Божиярска, но ей сказали, что там произошло землетрясение, и весь город провалился под землю.

А потом я сижу однажды и делаю уроки. И вдруг бусы, которые лежали рядом на столе, начинают как бы переливаться волнами и ползут к краю. Раньше, в Божиярске, мы не обращали на такое внимание, но теперь я просто сразу все поняла. Да и в новостях передавали, что один город исчезает за другим. Я побежала к бабушке и говорю: они вернулись! — а у самой зуб на зуб не попадает. Лампы мигать начали. Мне хотелось выскочить на улицу и бежать, куда глаза глядят. Или в шкаф спрятаться. А бабушка спокойно велит: собирай сумку. Я кричу: о чем ты, нас сейчас всех здесь убьют! Но она все-таки заставила меня взять еды, воды, фонарь, надеть обувь попрочнее. Спрятать документы, деньги. Пока собирались, я немного успокоилась, а по улицам уже толпами бегут — слышен крик, топот, визг тормозов… Стекла бьются… Мне бабушка дает складной нож и говорит: если на тебя нападут, бей не раздумывая! Я даже засмеялась, подумала, что она не в себе. Говорю: да против них это как иголка! А она возражает: это не от них — это от людей…

И оказалась права, в лесу мы наткнулись на каких-то уродов, которые ее сразу убили, а меня хотели изнасиловать. Но я вырвалась и побежала. Хотя недалеко убежала бы, если бы не Стас…

Так вот, тогда, в городе, казалось, что пройти невозможно. Здания рушились, дороги рассыпались. Но бабушка так уверенно шла. Если бы она не вывела меня, я погибла бы, как и родители. А она тогда крикнула мне: "Не смотреть по сторонам! Только вперед!" Я запомнила это на всю жизнь. А потом Беля тоже так говорила. Она вообще мне иногда очень напоминает бабушку. И теперь мы, стало быть, возвращаемся в Божиярск.

— Млекопитающее дерево — это еще не предел человеческих возможностей. Вот Валерка Комендаров грозится вывести медоносное…

— Да он уже вывел.

— Правда што ль? А чего не делится?

— Ну… не дерево пока. Кустик, шлепает у него по оранжерее. По колено человеку росточком.

— Правильно! Наш ответ Чемберлену!

— Что за вкус?

— Тамара сразу подходит к теме по-деловому…

— Горьковатый вкус, вроде каштанового. Комендаров говорит, в этом меде йода много.

— Надо же, пчелы-то все давно вымерли! Молодец Валерка, ход конем!

— А чего он шифруется? Никому не сказал…

— Да боится, что вы обглодаете раритет на раз, чего тут непонятного! Вас, идиотов, много, а куст один!

— Я не согласен с Белей, что все равно, умирать или нет… После смерти ты будешь уже не ты… Да и вообще, кто, чего, для чего все это — невозможно объяснить…

— Вечер, посвященный творчеству Карлоса Батьковича Кастанеды, прошу считать открытым…

— Не так страшен Кастанеда, как те, кто прочитал только первые две его книги…

— А некоторые верят, что смерть приходит в образе женщины, молодой и прекрасной.

— Она не только молода и прекрасна, она еще за рулем Лексуса и с модной мобилой в руке.

— Считаю, гораздо страшнее хоронить родных людей, чем умирать самому.

— А с медицинской точки зрения, когда можно считать, что начинается депрессия?

— Когда водка кончается…

— Не было такого ни разу!

— Главное — вовремя превратить черную тоску в белую горячку.

— Не заживает рана,

Конец жизни путь,

Течет вода из крана,

Забытая заткнуть.

— Сам придумал?

— Народное…

— Посильней, чем "Фауст" Гете.

— Кто абстрактно мыслит, тот — мыслит.

— Мы знали о том, что происходит нечто неутешительное, но поскольку никто ничего не понимал, никто ничего толком и не предпринимал. Говорили о каких-то странных землетрясениях с миражами, потом о каких-то неизвестных существах… А потом катастрофы пошли сплошной волной, и мы наконец оценили свое абсолютное бессилие. Я, наверное, сейчас неуместную вещь скажу, но в этом было даже что-то утешительное: мы поняли, что при всем желании не смогли бы ничего предотвратить. Просто не верилось, в новостях открыто сообщали об исчезновении одной столицы за другой…

Помню первую атаку на Москву. Тогда я впервые осознал, что слухи полностью правдивы, что опасность реальна. Мы вступили в бой, но все наши средства оказались бесполезны. Габбро тогда сделали пробную вылазку и вскоре отступили, но стало ясно, что они убедились в нашей беспомощности и вернутся…

Тогда же я понял, что необходима новая боевая система. Пытался собрать информацию, какие-то наработки коллег по всему миру, но никто ничего не знал. Пришлось действовать самостоятельно, с нуля. Проанализировал имевшиеся обрывочные свидетельства и то немногое, что видел сам. Пришел к выводу о наибольшей эффективности автоматов и пулеметов. В следующем же бою я убедился еще и в том, что уничтожить их практически невозможно, а потому необходимо маневрировать на местности. Так появилась идея передвижного лагеря. Я пытался предупредить, что оставаться на месте опасно, но никто не хотел брать на себя тяготы кочевой жизни, к тому же всех охватила паника, многих в буквальном смысле безумие. Повсюду начались беспорядки. Единая система связи и управления распалась, на какое-то время наше подразделение оказалось предоставлено само себе, мы переезжали из города в город, вступали в бои, пытались эвакуировать жителей, доставить в больницы, но больницы в скором времени тоже оказались разрушены. На моих глазах одна целиком буквально провалилась под землю. Потом командование на какое-то время восстановилось, и нас вызвали на оборону Москвы. Это была последняя сколько-нибудь организованная попытка сопротивления. Когда мы прибыли туда, город уже был наполовину разрушен, и в нем почти не осталось жителей. Как я понял, кто-то взял командование войсками на себя и попытался консолидировать все оставшиеся силы — тогда еще сохранялись иллюзии, что атаку габбро в принципе можно отбить. Нас встретили и отправили на север столицы, снабдив, кстати, достаточно содержательными инструкциями по поводу тактики боя — вот только все равно знания нам не помогли, слишком неравными были силы. Проблема состояла не только в их количестве и физической неуязвимости, но и в возможности психотронного воздействия, нарушениях у людей восприятия, памяти, вмешательстве габбро в связь… Бой длился около суток, все-таки сражались самые опытные, самые закаленные. В конце концов местность превратилась в буквально ровное поле обломков, но мы продолжали наворачивать круги и стрелять, пока в воздухе от них буквально не стало тесно, и они не пошли сплошной стеной. Меня ранила какая-то тварь, и я отключился, а когда пришел в себя, удивился, что обстановка стала спокойнее: габбро летают без всякой цели, выстрелов не слышно, — а потом понял, что кроме меня никого не осталось. Я пошел куда-то и вдруг увидел Кремлевскую стену — она осталась сравнительно целой в этой бойне, а потом появилось одно из этих видений четвертого измерения. Как будто в небе над Кремлем плыл огромный зал, состоявший как бы из цветных отсветов… В глубине горели золотые огни, а ближе как все равно звезды в ночном небе, и еще стояла женщина — ее плохо было видно, только золотистый ореол вокруг волос и ярко белевшее платье. Она опустила голову, посмотрела вниз, и Кремль стал оседать под землю. А потом все исчезло. Остался котлован, в который хлынула Москва-река, и над ним закружились габбро.

— Они подарили Маргоше разработку под названием "небесная одежда из птичьих перьев". Только пользоваться ей не так легко, как хотелось бы. Пробный полет назначили на сегодня, в семь. Желающие могут прийти и померить, если, конечно, Марго сама для начала справится.

— А что это вообще за штука?

— Ну, это такая длинная накидка из мелких пластин, которые на самом деле полые. В них заливают специальный состав, который потом еще надо наэлектризовать. И тогда можно летать. Мысль та, чтобы обеспечить в индивидуальном транспортном средстве единство пользы и красоты. Но говорят, оно довольно тяжелое, и передвигаться в нем затруднительно. С другой стороны, согласись, это в любом случае не отдельная летающая тарелка. Зато смотрится эффектно, особенно когда наполнитель заряжают: все переливается голубым, золотым и серебряным светом. Можно почувствовать себя настоящей принцессой с Луны! А за повышением удобства эксплуатации, думаю, дело не станет.

— Хороша маскировка! Что же я, если нужно попасть из одного города в другой, должен воссиять на небосводе, как комета?

— Ну, пока что речь идет только о полетах над полигоном… К тому же я не уверена, что эта накидка на тебя вообще налезет!

— Самый эффектный выход был у Бели, когда она испытывала эту странную корону с пластинами, внедряющимися прямо в кости черепа… я никогда такого не видел, молнии били со всех сторон… местные просто попадали, наверное, решили, что явился бог грома.

— Хороший повод создателям стихий основать очередную секту…

— Да Беля там все выжгла, никого не осталось…

— Нет, она только дома посносила, но не все погибли под обломками. Так что появление очередных "Свидетелей Иеговы" вполне возможно.

— Давайте организуем секту имени себя. "Свидетели старателей"!

— А кто-нибудь в итоге решился на операцию по трепанации черепа, которую Беля предлагала?

— Да, хирургам очень не терпелось опробовать на нас этот фокус!

— Как раз добровольцы из хирургов и согласились. Они там теперь типа элитного подразделения — остались охранять рубежи родного госпиталя.

— Приятная новость из очагов нестабильности. Вчера Сухоруков с Пожаловым перестреляли в Белеве не меньше пятидесяти человек.

— Что они там вообще делали? Нельзя вот так заходить в трущобы вдвоем — просто покалечат или убьют.

— По старой памяти. Им казалось, что там все еще ничейная зона, а там уже давно полный порядок. Социальная архитектура как она есть: мега-банды превращаются в гига-банды, а гига-банды — в тера-банды. Преступность в этом районе приобретает шизофренические формы. Неделю назад беременной женщине выстрелили в живот, потому что она недостаточно быстро вышла из машины, которую у неё решили угнать. А это была, между прочим, сестра местного торговца оружием — не последнего человека в обществе. Что уж говорить о простых смертных.

— Талу и компания пропагандируют там культ с жертвоприношениями детей, чтобы сократить численность народонаселения. Все равно там в норме изнасилования детей уже от полутора-двух лет. Ну вот, решили сделать это как бы культовым мероприятием.

— Мерзость какая… вот скоты.

— По-моему, типичный пример религиозного чувства нашего с тобой сородича. То есть, ни руля, ни тормозов нет вообще. Чему ты удивляешься? Отрабатывай энтомологический взгляд.

— Кстати, как там наш экс-осведомитель поживает? Мы его тогда в гараже на Невского отловили, ты его должен помнить.

— Его тогда в изоляторе оставили, на опыты не извели. Но пользы не вышло, когда мы его отпустили, его убили свои. И Василька, дружбана его, тоже убили — тело ритуально разделали, и что не съели, то я потом видел на помойке под заводской стеной. Наверное, Пятнистый, из конкурирующей семьи — у них вечно какие-то счеты с белевскими…

— Я вот получил список — что желательно упомянуть при встрече с аборигенами… Камраден, простите мне мою серость… Егильет это что такое? Колдовской минет?

— Ты в какой сфере собираешься предлагать свои услуги?

— Я должен сделать вид, что умею это странное слово.

— Мда. Крутые времена требуют крутых решений.

— Это такой обман. Создатели стихий придумали новый бренд для якобы особой сексуальной привязки.

— А что будешь отвечать, Клим, если клиент спросит, можно ли сделать егильет исключительно на минет?

— Похоже, чем туманнее я отвечу и больше денег запрошу, тем получится убедительнее…

— Вижу, начинаешь просекать основы миссионерской деятельности! Только не забудь надеть под плащ бронежилет.

— И на вопросы типа "А что будет?.." глубокомысленно отвечай: "Все будет", — не ошибешься.

— Соня хочет делать районную газету на золотых листах.

— В смысле — на золоте? И как все это хранить, сразу сдавать в металлолом, что ли?

— Да нет, там будут стереографические проекторы вкраплены. А сам лист — размером с визитку. Я видела макеты — веселенькие.

— А какой район имеется в виду, земной шар? Мы сегодня здесь, завтра там.

— Станция. Когда мы ее закончим, переселимся с земли, ну так вот — можно считать, местная газета у нас уже есть.

(Стас Ладшев)

Наконец, мы пришли к выводу, что время, отведенное Белей на подготовку, закончилось, и принялись рассчитывать маршрут в Божиярск. Еще задолго до прибытия в город за стеклянными стенами пункта управления станцией открылась самая удивительная картина, которую мы когда-либо видели. В облаках и самом ночном небе зиял бездонный провал, заполненный дневным светом, как исполинский белый столб, уходивший в неизмеримую высоту. Издалека невозможно было понять масштабы разрушения, которое он производил вокруг, но приблизившись, мы увидели, что целые горы, вырванные из земли, вращались в колоссальном вихре, как циклопические снаряды, поднятые в воздух невидимой силой; земля гудела, по ней расползались чудовищные трещины, и в воздух поднимались все новые пласты породы. В эпицентре сверкающей, громовой бури виднелась фигурка Бели — единственная невредимая частица среди всеобщего хаоса. Она безмятежно плавала в воздухе, ее силуэт казался темным, а на волосах переливались серебристые блики. И нас поразила не столько сверхчеловеческая сила разрушения, от которой, казалось, качалась не только земля, но и небо, сколько беспечные, даже как будто рассеянные движения Бели, парадоксальным образом оставлявшие впечатление поистине нечеловеческой беспощадности.

В этот момент я понял, что Беля способна в одиночку сражаться со всей каменной расой, что она способна сражаться против Матки, кем бы та ни была, что она готова воевать, даже если мы все здесь умрем; и тогда я впервые отчетливо осознал, что у людей есть шанс победить.

Беля внезапно подняла голову, и стало видно, что ее глаза светились, отбрасывая яркие блики, как фары. Она вытянула руки перед собой и сделала движение, словно призывала к себе неизвестную силу; оглушительные молнии метнулись в стороны вдоль чудовищных разломов, и зиявшая в земле пропасть буквально закипела сверкающим белым светом. Беля медленно, как во сне, погрузилась в ослепительный провал, блеснула еще одна вспышка, и все исчезло. Остались только безликие руины города в сумрачных горах, о недавнем бесновании неизвестной стихии в которых не напоминала ни одна пылинка.

Мы еще не успели осмыслить удивительные превращения ландшафта, как за нашей спиной послышался знакомый стук каблуков. Беля прошлась среди собравшихся, уперла кулак в бок и небрежно отставила в сторону ногу.

— Ну, что, герчеяуре? — поинтересовалась она. — Всегда готовы?

Вдоль ее воздушной фигуры бежали длинные волны пепельно-серебристых волос, прозрачные глаза смеялись, я вспомнил загадочную картину ее спуска под землю и вдруг подумал, что хотя Беля обучала нас, сражалась вместе с нами, хотя за долгое время нашего общения она стала для нас непререкаемого авторитета наставницей и в то же время родным существом, порой капризным, трогательным, наивным и требующим заботы, как дочь, до конца она перед нами никогда не раскрывалась и по-настоящему мы ее не знали. Осталось только смутное ощущение, что, возможно, именно из-за неразрешимых противоречий натуры Бели ей бесспорно подходило ее самоопределение — "самая совершенная".

Старатели.

План операции состоял в том, чтобы "невидимый город" — орбитальная станция старателей — перемещаясь над поверхностью планеты, отвлекал на себя силы роя неопределенно долгое время — вплоть до уничтожения одной из противоборствующих сторон. Тем временем сама Беля предполагала спуститься в подземные пещеры, найти Вторую форму Матки и в процессе поединка окружить ее количеством шумовых излучателей, достаточным сначала для блокировки внешних факторов — вмешательства роя и Заповедной Высоты, затем для ограничения подвижности Матки, ее способности к атаке и самозащите, и наконец — для деструктуризации ее физических покровов вплоть до распада на куски. Беля пояснила, что в момент гибели Второй формы паразитарный камень утратит свою жизненную силу, превратившись в обыкновенный минерал, и каменная раса перестанет существовать, а четвертое измерение навсегда утратит связь с физическим миром, и земля вернется в распоряжение людей.

Бесхитростный план означал только, что потребуется сражаться на пределе возможностей без малейшей гарантии на успех. Вопросов ни у кого не возникало: все поняли, что подошли к итоговому событию своей жизни, рубикону, за которым в любом случае — неизвестность; и все, несмотря на множество пройденных ранее, технически не менее рискованных испытаний, ощущали волнующую и пугающую близость смерти — не обязательно своей, но неизбежной смерти как таковой. Кто-то из старателей буднично, словно про себя, озвучил общую мысль:

— Трудно даже представить себе, к чему мы идем.

Беля взглянула на него с оттенком удивления и пожала плечами.

— Я рассчитываю победить, — пояснила она.

Из книги Станислава Ладшева "Беля. Как мы учились сражаться со временем и побеждать себя":

(Стас Ладшев)

Когда Беля выехала на дорогу, уходившую в сторону заповедника "Ключи", мы нанесли первый удар по гнезду, находившемуся в подземных пустотах под Божиярском. С этого момента мне запомнился только непрерывный, безвременный бой — монотонный, безжалостный, который невозможно было бы пережить, если бы часть меня не находилась все это время словно вне мира. Мне казалось, что я остался в высокой белокаменной башне, которая плывет над ночными облаками; я видел перед собой столб света, уходивший ввысь, и снова и снова слышал самоуверенное напутствие Бели: "Я рассчитываю победить"… Впоследствии остальные старатели признавались, что тоже испытывали странное ощущение двойственности. Возможно, именно этот эффект имела в виду Беля, когда говорила, что во время боя нам придется черпать внутреннюю силу из запасов белого света на станции; во всяком случае, своеобразная отрешенность от смертельной западни земли, кишащей каменными тварями, сохранила нам жизнь.

Я не знаю, как долго мы сражались; могу только констатировать, что в какой-то момент физические условия на планете начали меняться. Поначалу казалось, что нарушилось восприятие — от усталости, стресса или патогенного воздействия габбро, но в конце концов изменение силы тяжести и разрежение атмосферы стало несомненным: все движения замедлились, как во сне, и наконец каменные твари перестали атаковать, безучастно зависнув в воздухе; впрочем, старатели тоже не могли справиться с оцепенением. Пространство вокруг наполнилось прозрачным светом такой интенсивности, которую никто из нас не умел вызывать; я вспомнил, о чем говорила Беля в связи с приближением неизвестного небесного тела. Впервые с начала боя я отвлекся от происходящего и огляделся. Звезда-двойник, прежде выглядевшая немногим крупнее солнца, сейчас поднималась в зенит ослепительной полусферой, закрывая небо от горизонта до горизонта.

(Захар Замшев) — Я почувствовал, что меня тянет вверх какая-то сила. Все начало подниматься. Я внезапно увидел землю с огромной высоты. Непроницаемый белый ветер обрушился на поверхность, как стена, опустошая все. Я вспомнил, что говорила Беля: в случае исчезновения точки опоры нужно найти равновесие внутри себя. Тогда я перестал смотреть по сторонам.

(Мария Виричева) — Внезапно я увидела огромный белоснежный дворец, напоминавший громоздившиеся ввысь облака. Изнутри весь дворец представлял собой многообразный, как целый город, калейдоскоп залов, лестниц, террас, мостов и садов, переходивших друг в друга, словно сны, в проемы окон виднелось пустое чернильное небо. Потом появились исполинские фантастические существа, черты которых было трудно разобрать: похожие на животных и людей, и даже на растения, и ни на что не похожие — все в пышных одеждах, которые сияли золотом и драгоценными камнями, как пожар. Они говорили, словно о чем-то спорили, только слов я не поняла. Вдруг все умолкли, а затем один за другим начали расступаться, качая головами, как будто в знак отказа, или махать руками, словно велели кому-то уходить. В центре толпы остались двое, черты которых проявились отчетливее: мужчина с длинными черными волосами и женщина с неподвижным холодным взглядом сапфировых глаз. Неодобрительные жесты остальных относились к ним. Мужчина стал грозить толпе кулаком, словно бы обещая, что им придется пожалеть, а женщина так хищно озиралась вокруг, что не нужно было объяснений. Потом обе эти фигуры начали опускаться под землю, и все исчезло.

Я оказалась в знакомом человеческом мире. Другие старатели тоже были поблизости. Смертоносный ветер, пожиравший планету, смолк. Над головами у нас метнулась вспышка. Мы увидели, что неизвестная звезда скрылась в высоте, оставив в небе след, похожий на лезвие загнутой сабли. Оглядевшись по сторонам, мы поняли, что рядом нет ни одной габбро. Остались только безмятежная тишина и простор расцветающего на солнце весеннего утра. Внезапно мне вспомнилась последняя картина, которую я увидела в причудливом дворце. Мелькнуло сомнение, что ведь габбро могли спрятаться под землей. Я взглянула себе под ноги и тогда вдруг подумала о Беле.

Черона-Беля.

Каблуки обитых каменными пластинами сапог гулко стучали по каменному полу пещеры. Беля чувствовала, что мать идет ей навстречу, хотя босые ступни Матки шагали бесшумно. Наконец Беля увидела ее: пышная фигура, обтянутая ярко-белым платьем, насмешливо улыбающиеся темные, как вино, губы, гладкая алебастровая кожа. Матка уперла кулак в бок, небрежно отставила в сторону ногу и смерила Белю оценивающим взглядом сверкавших в темноте сапфировых глаз. Беля молча стояла напротив. Матка вновь пренебрежительно усмехнулась и, отвернувшись, покачала головой, словно задумалась о чем-то своем…

На лице у матери мелькнули хищные зазубрины жвал, а высоко в темноте развернулась громадная клешня, но Беля ожидала нападения, и прозрачный поток света мгновенно залил подземелье, отозвавшись гулом в каменных сводах; тотчас же мать, окончательно сбросив обманную человеческую личину, обрела облик исполинской насекомоподобной каменной твари и отпрянула в глубину пещеры, а на Белю со всех сторон посыпались туши имаго.

Беля видела только непроницаемую стену камня и металась из стороны в сторону, ломая и распыляя все, что попадалось на пути. Она ждала свободного момента, чтобы вытянуть из белого света пару-тройку взрывов — это отвлекло бы имаго, и получилось бы осмотреться… В гуще тварей прогремела вспышка, потом другая — Беля ускользнула в освободившийся пятачок и заставила себя на мгновение переключиться на восприятие всей пещеры — колоссальные объемы пространства кишели врагами, которые все прибывали с Заповедной Высоты, а где-то вдалеке притаилась Матка. Беля собралась с силами и вновь вызвала рассеянный поток света — набегающими друг на друга безднами шумовые потоки потекли по пещере, и каменные твари вязли в них. Беля бросила сквозь сборище имаго силовой излучатель, в определенном объеме блокировавший подключение к физическому миру четвертого измерения, и одновременно рванулась вперед, чтобы догнать Матку — пока Вторая форма оставалась невредимой, любой поединок был только растратой боезапаса. Твари справились со световым потоком и бросились ей наперерез.

Беля старалась одновременно с разрушением имаго вызывать взрывы и блокировать Заповедную высоту, хотя для этого приходилось извлекать белый свет из запасников в находившихся на поверхности земли храмах, что требовало пусть молниеносного, но переключения внимания и лишней затраты сил. Привычно уворачиваясь от клацающих отовсюду клешней, Беля успешно воспроизвела в каменной толпе один за другим несколько световых взрывов, затем две стены, отчасти расчистив себе путь, однако потом решила ускорить процесс и вбросить в пещеру одновременно три излучателя в трех различных точках пространства; отвлекшись на проверку расположения материализованных вещей, она не заметила потянувшуюся к ней тварь, и когда кривые зазубрины клешни вмялись в плечо, Беля не успела почувствовать боль, как…

…вдруг оказалась в пустом темном помещении, похожем на подвал. Потолок нависал над самой головой, маячили облезлые сваи, вдалеке мерцал свет и слышался неясный шум. Беля нерешительно пошла вперед, пытаясь что-то разглядеть. Мелькнули уродливые, прихрамывающие и сгорбленные, но устрашающих размеров силуэты и хлесткие, длинные кнуты, обвивавшиеся вокруг залитой кровью хрупкой фигурки. Внезапно Беля отчетливо различила и надежно связанные, закрепленные на крепком крюку в потолке ноги жертвы, и притянутые к такому же крюку в полу тонкие руки, и закрытое застегивающимся, как намордник, кожаным кляпом лицо, и разбрызганные повсюду клочья одежды, кожи, плоти, которые срывали ударами кнутов полуразложившиеся зомби, и утомительный, густой запах тления и крови…

…в то же мгновение ее что-то дернуло за ноги, протащило по полу и рвануло вверх; хрустнули суставы в плечах — так больно веревка, обвившая запястья, вытянула руки, но крикнуть Беля не смогла — пол-лица закрыл массивный кляп, а потом перехватило дыхание — тяжелый удар кнута отозвался в теле, как электрический разряд, а следующий оглушил, как гром. Кнуты засвистели вокруг Бели без перерыва; несколько мгновений она еще видела блестящий от крови пол и неестественно вывернутые, тяжело ступавшие ноги зомби в стоптанных ботинках, а потом глаза залила кровь. Беля поняла, что умрет, еще до того, как почувствовала, что умирает: она знала, что воспитательная порка может быть болезненной, но не оставить даже видимых следов, не говоря уже о травмах, а если здоровью жертвы причиняют непоправимый вред, буквально разрывая на куски, — значит, не жалко. И все же прошло немало времени прежде, чем какой-то из ударов показался ей более мучительным, чем предыдущие, словно добравшись до самого сердца, и боль стала невыносимой — сознание начало меркнуть, и Беля глухо застонала, пытаясь сбросить с себя темноту — но не услышала собственного голоса, и свет медленно отступил от нее…

Беля вздрогнула и машинально выбросила руку вперед, размозжив тянувшуюся к ней морду твари. Вцепившаяся ей в плечо клешня, чавкнув, разжалась, но Беля, стиснув зубы, сосредоточилась и, не обращая внимания на онемевшую от раны руку, оттолкнула здоровой рукой третью тварь и призвала световой поток. Движения имаго замедлились, и Беля вытянула из храмового госпиталя немного целительного света, чтобы остановить ручьями льющуюся кровь. Времени хватило даже на то, чтобы частично вылечить плечо, хотя наносить удары раненой рукой Беля теперь избегала. Однако травма и кошмарное видение придали ей решимости, напомнив о беспощадности и коварстве родителей — Беля стала сражаться расчетливее, настойчивее расчищая себе путь сквозь мельтешение тварей, увереннее маневрируя по пещере. Чтобы догнать Матку, она решила применить несколько рискованных приемов с телепортацией и опередить внимание Матки непредсказуемыми перемещениями. Осознав значение сохранности собственного здоровья, Беля не жалела боезапаса на выходе из пустоты в окружении неизвестного количества врагов, и постепенно в пещере появилась замкнутая система блокирующих Заповедную Высоту излучателей. Приток тварей заметно сократился; конечно, рой мог прибывать из четвертого измерения за пределами световых стен и пробираться к месту сражения по лазам из соседних подземелий, но все же теперь имаго не шли сплошной стеной. Беля заметила, что Вторая форма пытается физически проломить ходы в смежные пещеры, и не пожалела рассеянного света, чтобы остановить ее; у Бели даже закружилась голова от усталости — громадная, неуправляемая туша, метавшаяся в потоке шумовых помех, вызывала в сводах чудовищные удары, но Беле удалось в основном погасить их силу, одновременно запечатав пещеру дополнительным кольцом излучателей — теперь неизмеримые подземные пустоты гудели, как колокол, и сияли таким ослепительным блеском, что время от времени Беля для удобства закрывала глаза и прислушивалась только к ощущениям тела. Она продолжала сражаться с имаго, но обратила внимание, что Вторая форма, запертая теперь в достаточно обширном, но все же ограниченном пространстве, перемещалась, стараясь держаться от Бели как можно дальше.

Сейчас, оставшись с многочисленным, но все же измеримым контингентом рабочих особей, Матка сделала ставку на качество поединка и внушала нападавшим на Белю тварям такие виртуозные виражи, такие непредсказуемые броски и удары, которых никогда бы не обеспечило стандартное фоновое управление. Беле теперь приходилось тратить на каждую особь неизмеримо больше времени; имаго искусно уворачивались от ее атак, нападали слаженно, наверняка, непривычной расчетливостью и точностью движений смутив Белю; к тому же она чувствовала вдоль блокирующих стен света назойливое блуждание Заповедной Высоты, искавшей уязвимое место в защите, а своды подземелья буквально дрожали от пытавшихся обрушить их тварей — со всех сторон сыпались каменные осколки, и хотя Беля знала, насколько приблизительно еще хватит надежности излучателей, все же ей показалось, что времени у нее исчезающее, смертельно мало…

В этот момент одной из тварей все же удалось ударить ее наотмашь по лицу; в голове зашумело, на мгновение Беля растерялась, и другая тварь цепко схватила ее сзади за руки, а третья, свалившись откуда-то сверху, воткнула острую клешню ей в живот. Дыхание перехватило и…

…Беле показалось, что она вошла в небольшую, тесную комнату. Значительную часть помещения занимала громоздкая, покрытая багровыми потеками машина, от которой исходил запах крови, ощутимый почти как физическое прикосновение. Беля знала, что стены здесь очень прочные и звуконепроницаемые, а машина — экспериментальный механизм по выработке у испытуемых выносливости вплоть до нечувствительности к несовместимым с жизнью повреждениям. И хотя Беля чувствовала, что заглядывать в машину опасно, все же что-то подсказывало ей, что посмотреть неизбежно придется.

Беля осторожно приблизилась и раскрыла отсек, предназначенный для организма. Там ворочалось, как ей поначалу показалось, нечто бесформенное. Беля отступила на шаг и встревожено наблюдала, как через край отсека перевалилось существо, оказавшееся человеко-червем: окровавленный безногий, безрукий, лихорадочно извивающийся торс и человеческая голова. Беля оцепенела, не зная, что предпринять: уродец казался беспомощным и отвратительным одновременно; однако он вдруг резко поднял голову, взглянул ей прямо в лицо — и Беля встретила совершенно осмысленный, полный исступленной ненависти, кровожадный взгляд.

Она осторожно отступила на несколько шагов, натолкнулась на стол и неожиданно нащупала среди бумаг пистолет. Человеко-червь развернулся, сделал движение в ее сторону, свалился с машины на пол, с видимым усилием пришел в себя после удара, но снова отыскал Белю взглядом и, вытягиваясь, как гусеница, пополз к ней.

Беля метнулась к выходу, но дверь оказалась заперта; Беля с ужасом вспомнила, что, входя, забыла поставить ее на предохранитель, и теперь замок можно разблокировать только снаружи. Тогда Беля вновь бросилась к столу и, схватив пистолет обеими руками, направила его на человеко-червя. Тот не обратил на оружие ни малейшего внимания, продолжая ползти и буравя Белю взглядом. Она отступила еще на шаг, натолкнулась на стену и, решившись, выстрелила.

Пуля прошла навылет, вырвав из округлого, мясистого туловища заметный кусок, из отверстий потекла густая вязкая черная жидкость, но человеко-червь, казалось, не заметил раны. Беля, помедлив, выстрелила еще раз — снова безрезультатно: раны не причиняли человеко-червю ощутимого вреда, и туша, поскрипывая, неуклонно приближалась. Не в состоянии поверить в происходящее, Беля лихорадочно нажимала на спусковой крючок, пока пистолет не щелкнул вхолостую; одна из пуль снесла чудовищу четверть черепа, и все же уцелевший глаз неумолимо следил за Белей, а туша копошилась уже почти у самых ног. Прижавшись к стене, Беля в отчаянии огляделась — может, где-нибудь завалялась еще одна коробка патронов? — в этот момент человеко-червь свернулся в кольцо и, разжавшись, как пружина, прыгнул на Белю. Прямо перед ее лицом мелькнули острые, как бритва, сложносоставные насекомые челюсти и впились ей в горло. Закричав, Беля свалилась на пол; зашевелились жвала, Беля захлебнулась кровью и почувствовала, как у нее отваливается голова…

Стряхнув с себя кошмар, Беля с силой оттолкнула обеими ногами тварь, стоявшую напротив, прежде, чем та успела распороть ей живот, вызвала шумовой фон и одновременно целительный поток. От громоздкой клешни осталась глубокая рваная рана, и Беля боялась, что у нее попросту выпадут внутренности. Титаническим усилием разорвав кольцо каменных рук, она применила телепортацию, в изнеможении призвала защитный купол и свалилась на пол. Голова кружилась от слабости и потери крови, Беля чувствовала, что скоро перестанет соображать, что происходит, и положившись на удачу, потратила некоторое время на небольшую операцию, не глядя сживляя руками лохмотья плоти. Она заметила, что Матка подобралась поближе, примериваясь, не раздавить ли дочь: защитный экран выдерживал разрозненные удары рабочих особей, но Вторая форма раскрошила бы его, не заметив. Однако Беля, с уже прояснившейся головой, рассчитала время: она знала мать и поняла, что та не будет рисковать, а прежде соберет несколько рабочих особей для командной атаки. Беля как раз успела обмотать талию удобным эластичным бинтом и приготовиться к телепортации, как имаго выстроились в смерчеобразную конфигурацию и раздробили купол вместе с производившим его излучателем.

В момент опасности Беля поняла еще одну важную вещь: теперь Матка будет применять только командные атаки, значительно более эффективные не только с технической, но и с энергетической точки зрения, а потому следует без околичностей использовать оружие, избегая ближнего боя. Поэтому Беля не стала удаляться далеко от места своего исчезновения и появилась из пустоты прямо перед Маткой, выпустив ей в морду вереницу световых нитей из каменного арбалета. Конечно, легкие стрелы вредили громадине не больше, чем пчелиные укусы, но от неожиданности тварь отшатнулась и попятилась. Беля заложила под сводами пещеры широкий вираж и бросилась вдоль стен, поливая попадавшихся имаго шквальным огнем и попутно укрепляя периметр пещеры дополнительной сеткой отражающих, фокусирующих, усиливающих экранов. Приближалось время, когда она останется с матерью наедине.

На пол рухнула последняя рабочая особь. Беле не требовалось обыскивать пещеру, чтобы знать, что имаго не осталось: она чувствовала ровное гудение светового поля. Беля оглянулась. Вторая форма нерешительно отступала, едва видная сквозь слой сверкавших повсюду бликов. Беля перевела дыхание. Эта ипостась матери была не боец, она существовала, чтобы рожать; но отсутствие боевых навыков компенсировалось фантастической, никакими земными масштабами не измеримой энергетической мощью: Вторая форма была средоточием сил всей каменной расы; она обещала показать себя непредсказуемо трудным противником.

Беля медленно пошла навстречу Матке. В этом бою основное внимание следовало уделять не одноразовым атакам, а грамотному размещению боевых излучателей и экранов и соединению с ними непосредственных боевых действий с таким расчетом, чтобы вызвать максимально сильный резонанс шумового излучения. Беля не сомневалась, что Матка сделает все возможное, чтобы дестабилизировать световую сеть, отвлечь внимание Бели и лишить последовательности ее перемещения. Несмотря на относительную неповоротливость Второй формы, единственным шансом Бели в этой схватке была непредсказуемость.

Решив не слишком изощряться для первой атаки, Беля без лишней выдумки телепортировалась, появилась за спиной у Матки и незамысловато хлестнула ее световыми стрелами, совмещенными с отражением ближайшего экрана, по плечу. Удар соскользнул с туши Второй формы, как пушинка; но и Матка, в свою очередь, без лишних ухищрений с разворота отмахнулась от Бели клешней. Беля легко уклонилась от удара, хотя для этого ей пришлось взмыть под потолок.

Она снова телепортировалась и направила в брюхо Матки фокусирующий поток нескольких излучателей, усиленный огнем из гранатомета. Матка, перехватив вспышки в воздухе, оттолкнула их, и Беле пришлось уворачиваться от собственной ударной волны.

Тогда Матка перешла в наступление. Ее первой заботой было попробовать на прочность стены. Обе они чувствовали, что пещера неприступна для рабочих особей, но против концентрированной мощи Второй формы не могла считаться достаточно прочной ни одна световая система. Первый силовой поток Беля погасила своими силами, а вторым воспользовалась для атаки и больно хлестнула Матку очередью из арбалета. Матка, рассвирепев, угрожающе развернулась к Беле, и начался бой не на жизнь, а на смерть.

Как Беля и предполагала, неповоротливость Второй формы была только кажущейся. Тварь ловко кружила по обширным залам пещеры, возвращая Беле обратно практически все ее световые атаки и отвечая такими свирепыми, молниеносными бросками, что Беля остерегалась появляться в зоне досягаемости ее клешней и постоянно телепортировалась, что не способствовало результативной стрельбе, пока наконец Беля не сообразила, что лучший способ избежать выпадов матери, сохранив при этом подходящую для атаки дистанцию, — это подойти насколько возможно близко — и, отчасти потому, что насекомоподобные брюхо и спину твари надежно защищали каменные пластины, отчасти от бездонного, тщательно скрытого даже от самой себя страха перед матерью, её проницательностью и волей, который вдруг выплеснулся наружу, Беля, тщательно рассчитав движение, появилась прямо перед мордой твари и, вложив в удар всю свою силу, направила световой поток в пустой и гладкий, как черное озеро, каменный глаз.

Зашипев, тварь отшатнулась и замерла на мгновение, а потом, резко подавшись вперед, сжала Белю громадными, острыми челюстями.

Внезапно Беля увидела перед собой отца. Она буквально онемела, поскольку никогда не встречала его в физическом облике, хотя узнала по стереозаписям и фотографиям. Беля не успела даже подумать о чем-либо, как отец подошел к ней и так схватил за горло, что стало невозможно ни двигаться, ни говорить, ни дышать.

— Какого черта ты делаешь?! — рявкнул он. — На что ты надеешься?! Кому ты нужна?! — каждое слово, как пощечина, хлестало Белю, и перед ее взглядом поплыли яростные серые глаза в длинных черных ресницах, красиво очерченные бледные губы, безжалостное, волевое лицо…

— Я приказываю тебе остановиться, — произнес голос в ее голове.

"Я приказываю" — "аэлиш" — эти слова с неотразимой силой отозвались во всем существе Бели, и на какой-то краткий миг, едва не стоивший жизни ей, старателям, всей ее неизмеримой работе на земле, всему будущему человечества — Беле показалось, что это и есть ее собственные мысли. Внезапно все ее существование — и особенно последние действия — представились совершенно абсурдным, лишенным всякой пользы фарсом; память обо всем смешалась, как распадающаяся на части головоломка, и закружилась вокруг в виде абсолютно чуждых Беле, неузнаваемых событий. Зачем она связалась со смертными, созданными из пыли? Зачем принялась блуждать по безнадежному, погибшему миру? Зачем ушла из дома? Зачем поссорилась с родителями? Создавалось впечатление, что каждый поступок в ее жизни совершался без малейших оснований и стоил неприемлемых, невосполнимых жертв. Беле захотелось не просто отдохнуть — умереть. Тяжелый гул крови в ушах усилился; она почувствовала, как гаснет сознание, и внезапно посторонний голос, навязчиво объявившийся у нее в голове, стал стихать и рассеиваться. Беля пошатнулась, но твердо взглянула отцу в лицо и, поскольку говорить было невозможно, произнесла одними губами:

— Ты мне никто.

В этот же момент челюсти Матки разжались, и Беля, не обращая внимания на глубокие рваные раны, оставленные гигантскими жвалами вдоль всего тела, машинально повторила в точности такой же маневр, как предыдущий, и даже более удачно: подняв в воздух несколько находившихся в пещере боевых излучателей для более точной их сонастройки, она сфокусировала выстрелом всю их мощь и направила световой поток во второй глаз Матки, расколов его начисто.

Тварь взревела и на этот раз отступила, закрывая лицо руками; трудно сказать, чего слышалось больше в этом крике — неземного скрежета неведомых чудовищ, холодного каменного гула или женственного, музыкального голоса матери, который Беля узнала. Сил на телепортацию у нее не осталось, и она устало спланировала в отдаленную часть подземелья, но ее незамысловатый маневр никто не заметил. За то время, пока Матка пришла в себя, Беля успела довольно тщательно, морщась не столько от боли, сколько от жалости к себе, досады на мать и нетерпения в предчувствии победы, залечить раны от укуса Матки и еще раз проверить периметр пещеры; в одной из расщелин мелькнула пробравшаяся таки имаго, и Беля несложным движением прихлопнула ее; а потом воздух в пещере начал сгущаться, словно бы проседать, и Беля поняла, что опомнилась Матка.

Вторая форма принялась со всей яростью бездумной, импульсивной стихии создавать и обрушивать огромные каменные глыбы — никто не смог бы материализовать такие массы породы в густом потоке белого света, который поддерживала Беля, но Вторая форма была в подземном мире в своей среде, и ей удавалось вызывать немыслимые по силе удары — однако, поскольку Матка почти ничего не видела, камнепад, хотя и пробивал бреши в световой сети, проходил мимо главной мишени — Бели. Беля, сконцентрировавшись, уворачивалась от осколков породы, ожидая момента, подходящего для решающего, убийственного удара. Окончательно отрешившись от всех мучительных переживаний, Беля расчетливо следила за мельканием световых полей, но последнее движение все равно получилось по наитию — поддавшись какому-то безрассудному порыву, она вдруг взмыла в воздух среди грохочущих каменных глыб, развернулась к Матке и, вложив в движение всю силу световой системы пещеры, отправила навстречу твари исполинский сверкающий смерч.

Казалось, в самих недрах планеты вздрогнуло что-то. Сыпавшиеся повсюду обломки породы в одно мгновение превратились в пыль. Вторая форма не получила видимых повреждений, но Беля мгновенно ощутила отток тяжеловесной энергии паразитарного камня, и увидела, как Матка словно запнулась. За ее спиной находился крутой обрыв в следующий, гораздо более обширный зал пещеры, и Матка, несколько раз беспомощно царапнув конечностями по склону, оступилась и свалилась вниз.

Беля не спеша подошла к провалу. Она слышала, что Матка жива и ворочается внизу, разбрызгивая воду — она упала в подземное озеро. Беля взглянула с края обрыва вниз. Громадная туша, казавшаяся бесформенной, возилась у дальней стены, пытаясь подняться на переломанных ногах. В какой-то момент Матка подняла голову и посмотрела на Белю разбитыми глазами, словно почувствовав ее взгляд; тогда Беля раскинула руки и легко прыгнула в черную воду.

Беля вдруг увидела себя в зале на Заповедной Высоте, знакомом с детства — в осевой зоне, где обитала мать и где так любила бывать, хотя ее неохотно допускали, маленькая Черона. На этот раз зал оказался пуст, и Беля с удивлением бродила из стороны в сторону, пока не догадалась подойти к зеркалу.

Оттуда на нее смотрела мать — пепельно-золотистые волосы, белое платье, беспомощные сапфировые глаза и мягкие губы. Матка помялась и сложила вместе кончики холеных белых пальцев, словно от волнения.

— Черона, дорогая, — начала она и виновато опустила крупные матовые веки. — Мы и не ожидали, что ты уже стала такой… самостоятельной, взрослой… — мать робко улыбнулась, продолжая ломать пальцы. — Я понимаю, — смущенно замахала она руками, — теперь мы не имеем права вмешиваться в твою жизнь, мы были ужасными родителями, и глупо пытаться… но… все же… мы ведь не совсем чужие тебе, правда? — Матка подняла на Белю умоляющий взгляд и снова улыбнулась. — Теперь, когда ты такая большая и все понимаешь… Прости нас, Черона? — не дожидаясь ответа, Матка торопливо добавила: — Мы понимаем, как были неправы, как несправедливы по отношению к тебе! Мы недооценили тебя. А когда ты ушла, мы… даже скучали… Мы не думали, что все так получится, и… что ты все так воспримешь… Но мы же любим тебя. Ты можешь вернуться к нам, Черона. Теперь все будет по-другому.

Но Беля не почувствовала ничего. Внезапно ей стало скучно. Не слыша ответа, Матка неуверенно обвела взглядом зал, и Беля поняла, что во время своей речи мать смотрела прямо перед собой, просто догадываясь, что Беля стоит напротив, но не видя ее на самом деле.

— Прости нас, Черона, пожалуйста, — повторила Матка и вытянула руку перед собой, как слепая — не в состоянии найти Белю телепатическим способом, она попыталась нащупать ее энергетически.

— Черона, — еще раз позвала она. — Черона…

Беля улыбнулась про себя и закрыла глаза.

В тот же момент она оказалась в подземной черной воде, с силой оттолкнулась ногами от каменистого дна и, вынырнув над поверхностью озера, без промедления выхватила арбалет, рванула затвор и принялась посылать один за другим ослепительные, как кометы, взрывы в громоздившуюся напротив уродливую тушу. Беля стреляла, пока от усталости не опустились руки, ничего не видя перед собой, кроме громовых вспышек белого света; только когда продолжать стало невозможно, она перевела дыхание, откинула волосы с лица — но сначала услышала холодный, неземной, предсмертный вздох Матки, и исполинская тварь, словно надломившись, в потеках вязкой белой жидкости, сочившейся из ран, и облаке каменной пыли с отдаленным, глухим гулом развалилась на куски.

Тогда Беля, превозмогая усталость, приблизилась к туше. На отмели среди останков Второй формы лежало, едва шевелясь в черной воде, алебастровое тело матери. Как и на Заповедной Высоте, Матка выглядела в точности как человек, женственно и даже трогательно, только из распоротого живота и изо рта липкими потоками лилась белая насекомая кровь. Ее лицо не выражало ничего, кроме изнеможения, боли и смертной тоски.

Сначала Беля отрезала то, что оказалось к ней ближе, — руку. Вызвав из пустоты световую вспышку, она отрубила конечность у самого плеча. Матка не кричала, не плакала, только дышала тяжело и прерывисто — видимо, она отупела от боли, причиненной предыдущими ранами. Беля обошла ее и отрубила точеную ногу по колено, потом другую — пришлось рубить несколько раз, потому что Беля, неточно прицелившись, ударила намного выше сочленения суставов — по бедру. Матка начала погружаться под воду, и Беля, перешагнув через нее ногой, зажала ее тело между коленями; тщательно примерившись, она отрубила у плеча оставшуюся руку и устало выбросила в воду. Потом, ухватив рассыпанные по воде белокурые пышные волосы, она одним выверенным движением отрезала голову. Несколько мгновений после этого Беля еще чувствовала угасающее осознание матери, и внезапно в ее мыслях промелькнуло постороннее воспоминание, ничего ей не сказавшее: очень крупно и очень детально — музыкальный центр с синим глазом электронного дисплея и бесшумно вращающимся под прозрачной крышкой диском. Потом сознание матери исчезло, ушло в небытие; подержав голову в руке, как бесполезную вещь, Беля бросила ее в воду — в последний раз в черной глубине мелькнули широко раскрытые, ничего не выражающие сапфировые глаза.

Постояв немного в воде, Беля побрела к берегу. Выбравшись на край озера, она вдруг почувствовала, как бесконечно устала. Ей захотелось увидеть простор, свет; и, хотя вокруг было только подземелье, Беля непроизвольно подняла руку вверх, словно оттуда могло прийти утешение; и, закрыв глаза, она всем телом почувствовала присутствие солнца и неба.

Из книги Станислава Ладшева "Беля. Как мы учились сражаться со временем и побеждать себя":

(Стас Ладшев)

После столкновения со звездой-двойником в пространстве замелькали миражи четвертого измерения, оставляя повсюду рои габбро, распадавшихся в воздухе на куски. Потом земля, казалось, вздрогнула, и оглушительная молния блеснула от горизонта до горизонта. На несколько мгновений все небо стало ослепительно-белым, и невозможно было различить ни звезд, ни солнца. А потом сияние угасло. Уже спустя долгое время мы наконец заметили, что земля начала вращаться в другую сторону.

Распад габбро оказался не единственной переменой. Свертывание блуждающего измерения освободило всех пленников, находившихся в нефизическом мире. Повсюду начали появляться люди в экзотической одежде и с причудливыми каменными инструментами, похожие на выходцев из неизвестной варварской эпохи или фантастического сна. Некоторые чем-то напоминали древних жрецов или знать, другие — рабов, и все, казалось, находились под действием наркотика и производили впечатление совершенно невменяемых. Позже некоторые из старателей даже нашли среди пришельцев своих родственников. Сами возникшие из ничего люди не узнавали родной мир и с трудом вспоминали самые обычные вещи. Впоследствии выяснилось, что в моральном плане они деградировали ниже уровня каменного века, попав в своего рода зависимость от кровавых жертвоприношений, и нам потребовался весь наш опыт работы с непосвященными и калеками, зараженными паразитарным камнем, чтобы хотя бы частично восстановить рассудок бывших обитателей четвертого измерения.

В первые мгновения поднялась такая суматоха, что я ничего не помню. Все орали, делились впечатлениями, пытались объяснить друг другу то, чего сами не понимали. С исчезновением паразитарного камня, казалось, изменился даже физический вес жизни, ощущение полета, головокружения, новой надежды опьяняло, как весна. Начиналась другая эпоха в истории человечества.

Перемены в материи мира во многом остались для нас непостижимыми. Были они закономерным этапом в жизни планеты, следствием воздействия звезды-двойника или результатом уничтожения неизвестной нам, но, вероятно, действительно существовавшей Матки? Все мы тогда как-то незаметно забыли о Беле, хотя, если мы чувствовали себя восставшими из мертвых, трудно представить, что испытывала она. И все же, думаю, получилось к лучшему, что никто не суетился вокруг нее в тот момент, никто не терзал состраданием. Думаю, нам никогда не понять, что она пережила как во время этого сражения, так и за всю свою жизнь. Есть на свете существа, которые дарят людям понимание мира и человеческой души, но сами так и остаются незнакомцами, дарят сострадание и спасение, но остаются одинокими в своем превосходстве над земной природой — таков удел самых совершенных.

Из книги Чероны-Бели "Открытие памяти":

Так закончилось время Матки. Заповедная Высота исчезла вместе с ней. Единственное, что осталось от непостижимого блуждающего измерения, — множество каменных идолов, символов и других предметов культа, рассыпанных по всей планете. До сих пор находят и, думаю, еще долго будут находить эти таинственные осколки ушедших в небытие одержимостей и трагедий и пытаться разгадать секрет их былого значения; но, поскольку источник их силы — Матка покинула этот мир, вопросы останутся неразрешенными. Быть может, исследователи даже сделают самонадеянный вывод о собственном нравственном превосходстве над представителями неразгаданных цивилизаций, поскольку людям, не встречавшим обманную материальность, невозможно станет даже представить гипнотическое влияние Заповедной Высоты. Постепенно память о Матке покажется преувеличением, иносказанием, а потом и вовсе ошибкой…

В результате кратковременного господства паразитарного камня приблизительно пять миллиардов человек погибло, еще около миллиарда в той или иной степени пострадало, утратив полноценную дееспособность в результате разнообразных необратимых физических или психических изменений и травм. Победить пагубное влияние Матки и обратить беспощадные испытания на пользу собственной природе удалось лишь нескольким тысячам избранных людей.

Как сложилась дальнейшая судьба Матки и ее создателя? Блуждают ли они в неведомых безднах вселенной, выискивая новые жертвы, или они примирились с природой и Богом, или исчезли навсегда? Отец. Мама… Теперь я прощаю вас. Пусть ваше существование превратится в воспоминание, а воспоминание — в избавление. Пусть мир без вас станет лучше.

Все существовавшие до вторжения человеческие цивилизации были уничтожены каменной расой. Разрозненные общины, сохранившиеся во время столкновения со звездой-двойником и сражения против Матки, — это первичная форма нового, еще не пройденного пути. Окажемся ли мы, как наши предшественники, заложниками "жажды боли", или сможем создать совершенную личность, совершенную жизнь?

Я так же, как и отец, считаю, что человеческая форма — лишь временный вариант, предназначенный для перехода в качественно иное состояние. Я хочу, чтобы пример отца и ужасающий распад ушедшей цивилизации, которому отец и другие, поддавшиеся власти паразитарного камня, оказались причиной, оставались напоминанием о последствиях, какие неизменно будет вызывать трансформа человека на принципах зла. Ибо решающее значение в процессе преображения всегда остается за свободным выбором человека и, хотя вокруг есть немало сил, заинтересованных в том или ином решении, только сам человек, вольно или невольно, определяет свою судьбу. Вся жизнь, которую мы нередко принимаем за самоцель, служит лишь инструментом познания окружающих нас возможностей выбора. Я хочу, чтобы моя история послужила надежным ориентиром для каждого, кто сомневается в правилах полной обманчивых соблазнов непредсказуемой жизненной игры. В завершение своих записок я раскрою еще одну тайну Матки.

Материя мира изначально нейтральна. И, как любящая мать, каждому своему созданию она обеспечивает исполнение всех желаний. В этом ее заботливость и жестокость, опасность и мудрость. Матка, которую мы знали и от которой пострадали немало, была лишь очередной формой того неисчерпаемого изобилия, от которого произошел свет далеких звезд, земля, по которой мы ходим, и, наконец, мы сами. И, насколько несомненным является печальный опыт моего безумного отца, вызвавшего из глубин материи истинное воплощение зла, настолько же несомненным будет успех любого другого начинания. Претворение человеческой вселенной в свет, вдохновение, вечность и божественную красоту возможно. Я верю, что наша жизнь только начинается.

Раны моего сердца заживают медленно. Порой я задаю себе вопрос: не совершила ли я несправедливости по отношению к родителям, не сохранялось ли хоть малейшей, неизвестной мне возможности перерождения на дне их развращенных и черствых душ? Сомнения эти всегда со мной. И все же, оглядываясь назад, я не жалею о том, как поступила, и не хочу вернуть ничего из того, что ушло. Все мои надежды и желания — с людьми будущего, свободными от преступлений и искупления вины. Жизнь в мире, избавленном от ухищрений и одержимости зла, которые так навязчиво окружали меня в доме родителей и от которых я отказалась такой дорогой для меня ценой, должна быть с избытком полна только радости и доверия, только правды и красоты. Об этом все мои молитвы.

Черона-Беля.

Беля стояла в огромном белоснежном дворце, напоминавшем громоздившиеся ввысь облака. Изнутри весь дворец представлял собой многообразный, как целый город, калейдоскоп залов, лестниц, террас, мостов и садов, переходивших друг в друга, словно сны, в проемы окон виднелось пустое чернильное небо. Казалось, здесь можно провести всю жизнь. Беля удивилась, куда делись прежние обитатели, как вдруг неизвестные голоса ответили ей:

— Здесь хватит места для всех.

И потом, помолчав:

— Это теперь твой дом.

Беля медленно поднялась в высоту. Просторные пустые помещения пронизывал спокойный дневной свет, отовсюду множеством сапфировых глаз смотрели округлые чаши прозрачных бассейнов, у которых, как Беле показалось, не было дна, и Беля почувствовала, что должна найти одну комнату, в которой никто до нее не бывал.

Затем она оказалась в большой прохладной купальне, которую прежде не видела. В гулкой тишине здесь изредка слышался мелодичный перезвон капель, под жемчужно-прозрачными сводами купола плавали сизые тени, непроницаемые гладкие стены казались невесомыми, словно акварельными. В центре просторного кубического помещения располагался большой бассейн правильной прямоугольной формы, и когда Беля подошла к его краю, неясные голоса прошелестели, что это — живая вода, которая исцеляет все раны и избавляет от всех печалей. На какое-то мгновение мелькнуло смутное ощущение, что форма помещения и купол несколько напоминают лабораторию отца, а бассейн чем-то похож на озеро, в котором погибла мать; потом Беля раскинула руки и легко нырнула в воду. Последними ей запомнились голоса, которые произнесли откуда-то издалека:

— Это был только сон.

Беля вынырнула из бассейна и закашлялась, нечаянно хлебнув воды. За высокими, от пола до потолка окнами купальни простиралась бескрайняя звездная россыпь. Отец и мать сидели в плетеных креслах вроде тех, которые ставят на дачах, и смотрели куда-то вдаль. Отец обернулся, взглянул из-под упавших на глаза черных волос и сказал:

— Вылезай, самое интересное пропустишь.

Беля выбралась из бассейна, торопливо отжала волосы и тоже подошла к окну. В неизмеримую темную глубину проваливался далекий голубой шар человеческой планеты.

— Мы уходим, — сказала Матка.

— И я тоже? — удивилась Беля.

Тасманов насмешливо покосился на дочь.

— Посмотри внимательно, — посоветовал он.

Закрыв глаза, Беля прислушалась к своим ощущениям и нащупала поверхность земли: вкрапления нарядных каменных городов среди пустынных просторов одичалой природы и горстки людей, полных любопытства и творческих замыслов, как в первый день мира. Внезапно она заметила и саму себя в кубическом доме с куполом на краю отвесного обрыва; сквозь появившиеся наконец-то в непроницаемых стенах из черного камня высокие, от пола до потолка, окна Беля увидела серьезную молодую девушку с длинными пепельными кудрями, в строгом темном костюме, похожую на прилежную студентку. Сидя за массивным каменным столом, она что-то деловито записывала сверкавшей электрическим светом каменной ручкой на округлой табличке размером с ладонь.

— Мы все время будем с ними, — сказала мать. — Но сейчас мы покидаем их навсегда.

— А что дальше? — машинально спросила Беля.

Матка фыркнула и повела оголенными в вырезе белого платья плечами.

— Впереди целая вечность, — рассеянно заметил Тасманов.

— Никто не знает, что суждено, — неопределенным тоном отозвалась Матка.

Земля терялась в дали; Беля чувствовала, как уходящая жизнь превращается в воспоминание, а воспоминание — в избавление.

— Время истекло, — произнес Тасманов, поднявшись с места.

— Попрощайся, — сказала Матка, повернув к ней непроницаемое лицо.

Беля взглянула на исчезающий отблеск мира, который уже забыла, и сказала:

— Прощайте.