— Так, значит, отбыли наказание полностью?

Капитан Воронин сидит, навалившись грудью на стол, папироса твердо зажата в его смуглых пальцах. Бакланову тоже хочется курить, и, чтобы отвлечься от мысли о куреве, Филипп смотрит в сторону.

Бакланов выжидает. Он заранее знает, что скажет командир роты. Сейчас он начнет говорить очень гневные и правильные слова, которые Бакланов, в общем-то, слышал не раз и не два, к которым уже привык. Но солдат не угадал.

— Садитесь, рядовой Бакланов.

Это настолько неожиданно, что Филипп не верит своим ушам. Каждый солдат в роте знает: если попадешь к Воронину — будешь полчаса стоять по стойке «смирно» и выслушивать нотации. Воронин никогда не предлагал садиться. И вдруг…

— Садитесь, Бакланов. Вы что, не слышите?

Капитан указал на свободный стул, и Филипп, ответив что-то невнятное, сел.

— Ну так как, подумали? Пораскинули, что к чему? Может, вопросы какие есть или что еще, а?

— Есть, — настороженно блеснул глазами Филипп.

— Слушаю.

— Можно, товарищ капитан, закурить?

Воронин с трудом скрывает удивление. «Ну и дела! Солдат с гауптвахты… вот сидит перед командиром, перед начальником своим и еще закурить хочет. Я всегда говорил, что солдата надо держать в строгости».

И еще что-то думает о требовательности. И вдруг припомнился ему недавний семейный разговор, связанный тоже с курением. Сын Борька как-то заявил, уходя на стадион: «Ты, батя, не сердись, но я начал курить. Мне семнадцать, а Гайдар в шестнадцать уже командовал полком. Чем я виноват, что сейчас самостоятельность так поздно установили?»

Воронин тогда смотрел на Борьку и сразу не мог сообразить, что ответить. Хотелось оборвать, даже по шее дать. Но сдержался и, зная характер сына, переспросил: «Куришь, значит?» «Да, батя», — ответил сын. «Дурной ты еще, Борька, вот что я тебе скажу. Кури, шут с тобой, только потом не кляни отца, если кашлять начнешь». А Борька что? Засмеялся. Ну и молодежь…

Воронин взглянул на сидящего перед ним Бакланова, на его светлый, выгоревший на солнце чуб, и, странное дело, возмущение, только что возникшее в нем, прошло. Перед ним сидел молодой, крепкий парень, всего на несколько лет старше Борьки. Лицо у солдата бледноватое, и курносый нос вроде бы острее стал… Воронин протянул пачку «Беломора».

— Курйте. Спички…

Ротный достал из кармана коробок спичек.

— Спасибо, товарищ капитан! — Бакланов торопливо чиркнул спичкой, жадно затянулся. Помолчали. Первым заговорил Воронин.

— У вас в селе там… серьезно или так?

— В каком селе, товарищ капитан? А-а, там… Серьезно. Остаться там после службы собираюсь.

— Стало быть, сговорено все с девушкой-то?

— Да нет еще. Только собираюсь.

— А уверены, что она пойдет за вас? Зовут-то ее как, если не секрет?

— Юля. В библиотеке совхозной она…

— Понятно. Вроде бы и не знаю ее, а, откровенно сказать, не завидую я ей, товарищ Бакланов. Не завидую…

Бакланову стало не по себе. А любопытно, почему капитан так считает?

Воронин помолчал и, как бы раздумывая вслух, сказал, что решил он так известно почему: человеку, которому военная служба кажется пустой тратой времени, будет трудно и в семейной жизни. Он будет стараться обойти трудности, обойти общепринятую мораль.

— Сейчас нарушаете армейскую дисциплину, а потом, по привычке, семейную нарушите. Здесь мы вот какие здоровые, сильные, с властью, с коллективом солдатским. А там что? Одна слабая, да еще, возможно, застенчивая женщина. Что она против вас? Пить начнете, гулять. Вы ведь хозяин. Вы глава семьи, вам все можно. А думаете, мне не хочется, чтобы все у вас было по-хорошему, по-человечески? Честно отслужили свой срок, уволились, свадьбу сыграли, меня бы пригласили. И не вспоминал бы я тогда ваши прежние ошибки, а, наоборот, молодежи сказал бы: «Вот в Прибрежном наш бывший солдат живет. Работает в народном хозяйстве. Это его наша солдатская семья, армия научила уважению к труду. Другие из сел — в города, а он — где труднее, ну и понятно, за что его такая красивая девушка полюбила».

Взгляд Бакланова потеплел. На губах задержалась улыбка. «Такая красивая девушка полюбила…» Это хорошо сказано. А Бакланов раньше называл его про себя «ржаным сухарем». Был бы капитан всегда таким, как сейчас…

Воронин продолжал:

— А не получается ли у тебя, парень, воровство? Да, да, не сердись, что я так говорю. Такое в жизни случается. Девушка лучше, чем ты, ей бы другого, достойного парня, а ты вскружишь ей голову, наговоришь сто верст до небес. Вот я о чем, Бакланов.

— Думаете, я хорошей личной жизни не достоин? — Филипп чуть прищурил глаза, усмехнулся.

— Нет, я не об этом говорю, — задумчиво произнес Воронин. — Я считаю, что вы должны стать намного лучше. Честнее, строже к себе.

«Это, пожалуй, так, — соглашается про себя Бакланов. — Мути во мне хватает, а то, что Юля лучше меня, тоже факт. Стать честнее и строже? Понятно, что имеет в виду капитан Воронин. Честно нести службу… Да… Кажется, простые истины». Бакланов сказал:

— Я понял, товарищ капитан. Это я вам лично… Вовсе не потому, что арест был и «фитили» там разные. И не потому, что без скандалов с начальством спокойнее. Просто. я хорошо подумал. Глупо все получилось. Необдуманно…

Филипп понял, что дальше служить так нельзя. И, подумав так, убежденно сказал;

— Пора быть как все.

— Правильно, Бакланов. Вот и жмите таким курсом. — В глазах Воронина изучающий прищур. Как бы прикидывает, взвешивает, что стоят, что весят слова сидящего перед ним солдата. Верить ли?

На душе у Филиппа тревожно: «Хватит! Чем я хуже других? Попробую как все…»

Он видит, как Воронин искоса смотрит на часы. Так, чтобы Бакланов не понял, что ротного ждут другие дела. А Бакланов понял. Он встает, надевает панаму. Встает и Воронин. Разговор окончен.

* * *

Идя с КП, Бакланов обогнул совхоз десятой дорогой. «С такой небритой мордой да в грязном обмундировании только сусликов пугать».

А сказать честно, очень хотелось зайти к Юле. Очень хотелось ее увидеть. Хотя бы издалека. «Ну да ничего, увижу еще».

Первым, кого на точке встретил Филипп, был Кириленко. Солдат шел в одних трусах, нес полные ведра воды.

— Здорово, Иван! — Филипп приподнял над головой панаму.

Кириленко точно споткнулся, поставил ведра и, подойдя к Филиппу, радостно протянул руку:

— Здоров був, Филипп! А мы уж думали, ты нас забув зовсим.

— А куда от вас, дьяволов, денешься? — засмеялся Филипп.

В дверях домика Бакланов столкнулся с сержантом Русовым. Нахмурился, но больше для порядка, злости почему-то не было. Доложил:

— Товарищ сержант, рядовой Бакланов с гауптвахты…

В серых внимательных глазах Русова спокойствие и досада… Бросает сдержанно:

— Здравствуйте, Бакланов! — И уходит по своим делам.

Бакланов жмет руку Славикову. Какой Ника все же длинный парень!

— А Резо тебя ждет, как бога, — сообщает Николай. — Что-то второй движок ерундит. Я и то ходил, да что я в вашей технике понимаю? Дал несколько арапистых советов по части нахождения искры…

И ни слова о гауптвахте, ни слова о том, что было. Вот такой он, Славиков. Филипп спешит в дизельную к Резо.

Резо сидит на корточках перед разостланной на траве схемой, а возле схемы — гимнастерка с сержантскими погонами. «И здесь сержант успел», — отмечает Бакланов. Резо оборачивается, всплескивает руками:

— Вай, Филипп! Здравствуй, дорогой!

— Здорово, Резо, здорово! — Филипп радостно трясет руку Далакишвили.

Черные глаза Резо светятся радостью. Он приветливо улыбается в маленькие усики и не выпускает руки товарища.

— Вай, хорошо, что ты пришел! Второй движок, понимаешь, опять стучит. Я сейчас заведу, а ты послушай, да? Я вчера завел его, понимаешь…

— Понимаю, все понимаю. Сейчас мы его запустим и послушаем. Сейчас мы его…

А Резо шел за Филиппом и, обрадованный, продолжал тараторить:

— Слушай, ара, без тебя такое было, у! Пограничники шпиона ловили. Стреляли. Нам звонили, и ребята с оружием часа три лежали. Никто не напал. Очень жаль… Мы бы дали им… — Резо изобразил прижатый к бедру автомат и даже звуки выстрелов воспроизвел.

— Ну и как, поймали шпиона пограничники?

— Не знаю. Убили одного, знаю.

— Пограничника?

— Зачем пограничника? Шпиона убили!

— Так и говори, по-русски, а то убили, убили… Ничего, это мы скоро узнаем из первых уст. Придет Карабузов с нарядом — все знать будем. Вот так, кацо Далакишвили!

Филипп весело хлопнул Резо по плечу.

— Да, между прочим, один интимный вопросик к тебе. Кто-нибудь из наших в библиотеку книжки менять ходил?

— Послушай, какие книжки! Тревога была, работа была. Какие книжки, дорогой! А! Знаю! Юля, да?

— Точно. Давно не видел. Как она там поживает?

— Вай, недогадливый человек! Дорога мимо, а. он не зашел. Пять минут всего, и сам бы все знал.

— Нельзя, брат. Видок-то у меня… Одежда, хэбэ — второй срок. — И Филипп кончиками пальцев оттянул в сторону, точно танцовщица юбку, замасленные, выгоревшие от солнца и стирок, старые шаровары. Резо ничего не сказал, потому что был согласен — вид не для визита к любимой девушке.