Но уходит ночь, и от света ее звезд зарождается утро.

Это утро звенело капелью, и небо без единого облачка казалось огромным, отсиненным холстом. Точно апельсин, лежало на кронах деревьев вечное Солнце, и под его щедрыми лучами, просыпаясь от дремы, истомно парилась земля. По краям тропинок таял снег — серый, слежалый, с темными дырочками, как у голландского сыра. Из-под снега, журча и плескаясь, выбегали звонкоголосые ручейки, отчаянно сталкивались друг с другом, искрились и разбегались в разные стороны, подхватывая по пути жухлую траву, веточки, прелые листья. Было легко, спокойно и хорошо. Так хорошо, как это обычно бывает после долгой зимы, когда короткие, унылые дни уходят вместе с клочьями тумана и черно-белый мир, преображаясь, наполняется музыкой красок, щебетом птиц, шумом вешних вод. Даже не верилось, что на дворе стоит поздняя осень, — так сказочно все изменилось вокруг.

— Граждане-товарищи, будущие космонавты! — дурачился и прыгал на одной ноге Марс. — Откройте ваши глаза и уши! Дышите, если можете! Прыгайте через лужи, если умеете! Смотрите, если видите! Через полчаса светила отечественной эскулапии сделают из вас котлетки с соусом ам-ам. И вы никогда не узнаете, что глубокой осенью, как в сказке «Двенадцать месяцев», бывает весна!

— Послушай, Марс, — спросил, улыбаясь, Саня. — А почему тебе дали такое странное имя?

— И нарекли его предки, посоветовавшись, страшным именем бога войны в угрозу агрессорам, — запричитал Марс. — Дабы, убоявшись, ни один агрессор не посмел более переходить священных рубежей Отечества нашего! Но отпрыск не оправдал надежд. Не стал суровым полководцем, а сделался вегетарианцем.

— Ты фокусник, Марс? — продолжал допытываться Саня.

— Кем только не был несчастный Марсик! И фокусником, и санитаром в морге, и каскадером. Но выяснилось — фокусников и каскадеров в космос не берут. И Марсик посвятил себя великой и могущественной физике элементарных частиц. Он сделался знаменитостью, и его пригласили в этот госпиталь на истязания. Но Марсику истязания надоели! Он просит слабонервных удалиться! Смертельный трюк!

Высокий, тонкий, в коричневом госпитальном халате и красивых мужских полусапожках — они получали обувь на время прогулок или при переходах из одной лаборатории в другую, — Марс неожиданно взвился в высоком прыжке, и размытая ручейками тропинка, по которой они шли через светлый сосновый бор, понеслась ему навстречу. Марс промчался по ней метров десять и, не снижая скорости — лишь быстрее работая ногами, — взбежал вверх по стволу вековой сосны. Ребята ахнули. Тело каскадера было абсолютно параллельно земле, и он поднялся метра на три. Застыл в мертвой точке, по-кошачьи оттолкнулся, крутанул заднее сальто, встав точно на тропинку, небрежно поправил длинные черные волосы и невозмутимо зашагал дальше.

— Артист! — выдохнул Дима. — У меня даже мурашки по спине поползли. Думал — сорвется.

Марс остановился, обернулся — печальный и строгий, — отвесил грациозный поклон:

И засмеялся по-мальчишески звонко.

— Отрывок из стихотворения «Признание» А. С. Пушкина прочитал физик-лирик Марс Неизвестный.

Им было хорошо в то утро. И сначала, и потом, когда они подошли к большому белому зданию с массивными колоннами и Саня по традиции, заведенной моряком Балтийского флота, предложил разыграть на пальцах очередь на испытания. Первым выпало идти к эскулапам Леше, вторым оказался Саня, третьим — Дима, Марс — последним.

— Если хочешь, Марсик, — предложил Саня, — можем с тобой поменяться. Иди вторым.

— Нет, — ответил он почему-то с легкой грустью. — Чему быть, того не миновать.

И отвернулся.

Никто не отметил тогда этой детали — она всплыла в памяти потом. Потом, с опозданием в несколько часов, Саня вспомнил наказы пожилой медсестры Антонины Максимовны, вспомнил излишнюю веселость и грусть Марса. А тогда они подурачились еще немного, послушали журчание ручейков, дружно направились к тяжелым, под дуб, дверям парадного входа. Одновременно предъявив свои временные пропуска, пошли по коридору к лаборатории номер семнадцать. Они шли тесно, плечом к плечу, как идут на штурм поредевшие роты или то, что от них осталось, и реальный мир с его светом, гомоном, красками, восходами и закатами начал понемногу блекнуть и растворяться в прошлом. Они слышали только звук собственных шагов, думали только о настоящем. И ничего, кроме настоящего, не помнили.

— Помолчим немного, — сказал Саня, останавливаясь. — Ну, Леша, удачи тебе!

— К черту, к черту! — Он быстро обнял всех троих и открыл дверь.

Минут десять ничего не было слышно, потом за дверью завыли электромоторы и вентиляторы. Они выли не однотонно, как воют моторы, работая на постоянных оборотах, а все время меняя окраску звука. То бархатисто шумели, почти затихая, то пронзительно взвизгивали, набирая скорость, то останавливались совсем.

— Нервничает Леша, — сказал Саня. — Рвет ручку.

Он напряженно вслушивался, стараясь не пропустить ни одной ноты из этой хорошо знакомой и понятной каждому летчику мелодии; по ее ритму, тембру, окраске, насыщенности посторонними звуками Саня зримо представлял картину происходящего за дверью, словно видел все своими глазами.

— Сань, — окликнул его Дима, для которого звуки за дверью ничего не значили. — Что на этом тренажере самое главное?

— Спокойствие и собранность, — улыбнулся старлей доблестных ВВС. — Работа тут не трудная, если в нее полностью уйти. Но стоит расслабиться — сразу начнешь отвлекаться. Причем, как я подозреваю, эскулапы сделают все, чтобы отвлечь. Но ты плюй на них с высокой колокольни, будто их не существует, и делай свое дело.

— А как они будут отвлекать?

— Как в старых сказках — методика та же. Помнишь, ведьмы, лешие, падающие деревья, болотные кикиморы — целый набор раздражителей обрушивался на доброго молодца, чтобы запугать и сбить с пути истинного. А он шел себе своим путем, ни на что не обращая внимания. И осилил дорогу!

— Я немного волнуюсь.

— Ты кто по профессии, Дима?

— Инженер, разработчик.

— Разработчик чего?

— Космических аппаратов.

— Дмитрий! — пришел в негодование Саня. — Ты проектируешь космические корабли, сам собираешься их испытывать, и вдруг перед тремя белыми халатами пасуешь! Ты ведь прошел предыдущие испытания, пройдешь и это!

— Дима, — подвинулся ближе на пару стульев Марс. — А какие корабли ты разрабатываешь?

— Ну, корабли это слишком громко, — Дима окончательно смутился. — Я занимаюсь СЖО на орбитальных станциях. Системой жизнеобеспечения. И то не всей, а отдельными узлами.

— Дим, при спуске корабль ведь горит в атмосфере. Как удается сохранить постоянную температуру в кабине спускаемого аппарата? — спросил Саня. — За бортом же тысячеградусное пламя.

— Тут используется оригинальная идея. — Инженер оживился, достал из кармана халата карандаш и листок бумаги. — Смотрите…

Очередное удивительное превращение происходило на их глазах. Дима — невысокий, светловолосый, коренастый, спокойный, всегда скромный Дима, от которого за день не услышишь и трех слов, — заговорил. Он говорил так, будто речь шла не о болтах и гайках, а о нетленных произведениях искусства, которым суждено остаться в веках и эпохах. Перед ними стоял совершенно другой человек. Властно взяв Саню за руку, он приказал ему сесть на стул. Саня покорно сел. Обычный госпитальный стул тотчас превратился в кресло космонавта, старлей доблестных ВВС — в пилота космического корабля, белый коридор — во враждебную всему живому «эфирную» среду, Марс — в аудиторию студентов-первокурсников, которым приходится объяснять простые и понятные вещи.

— Как видите, — торжественно подвел итог Дима, — СЖО, применяемая на долговременных орбитальных научных станциях, позволяет обеспечить комфорт и работоспособность сменяемым экипажам на достаточно длительное время. Можете встать, — он повернулся к Сане. — Вы мне больше не нужны.

Лекция закончилась. Но еще какое-то время Саня сидел с раскрытым ртом и не мог вымолвить ни слова. В его сознании по-прежнему звучали названия клапанов, насосов, жидкостей и газов, элементов пассивной тепловой защиты, питания, водоснабжения — всего того, что составляло самую прекрасную, самую удивительную систему космического корабля — систему, дающую жизнь. Это напоминало гипноз. Он не помнил и сотой части тех терминов, которыми сыпал Дима, но казалось, будто помнит всё. Он добровольно сдался в плен чарующей магии слова и человеческого обаяния, которое неожиданно проснулось в его скромном товарище, когда Дима заговорил о том, что любит. И его любовь оживила мертвые слова.

— Дмитрий! — пришел наконец в себя старлей доблестных ВВС. — Ты же гигант в своем деле! Зачем тебе менять профессию?

— Без космоса мне нельзя, — тихо ответил Дима. — Когда пойдут марсианские корабли, на одной телеметрии не протянешь. Тут надо знать логику работы каждого винтика в конкретных условиях космического вакуума, невесомости, радиации. Отказ одного винтика, случается, приводит к непоправимым последствиям.

— Понимаю, — сказал Саня. — Значит, марсианская программа уже отрабатывается?

— Отработана! — послышалось позади.

Они обернулись. Леша, раскрасневшийся, как после парилки, стоял у двери и улыбался. Расстегнутый халат был мокрым от пота — под мышками и на спине.

— Ну как?

— Порядок! Но работа не для слабонервных. Эскулапы там такое приготовили — во сне приснится, будешь вздрагивать. Но ты не слушай, — подмигнул он Сане. — Иди. Ты — очередная жертва!

Саня молча обнял товарищей и шагнул к двери. На пороге, словно от толчка, помедлил немного, обернулся. Марс смотрел ему вслед, и глаза у физика-лирика были тоскливо печальны — глаза человека, который знает, что не дойдет до финиша. Но Саня снова, уже во второй раз, ничего не понял: мир психофизиологической лаборатории, в которую он вступал, встал силовым полем между ним и его товарищами. И летчик не повернул назад.

— Это ваше первое рабочее место. — Седовласый врач показал на странное сооружение, напоминающее кабину современного реактивного самолета. — Забирайтесь!

Он не спеша поднялся по лесенке, перебросил ноги внутрь кабины, уселся в кресло — жесткое и неудобное, без парашюта, который обычно надеваешь перед полетом. Слева, на панели, лежал браслет с электродами, и Саня пристегнул его к левой руке. Немного погодя надел сетчатый шлем с датчиками и чуть-чуть — кончиками пальцев — потрогал ручку управления. Она работала мягко, без люфтов, и педали тоже работали хорошо. Он представил себя в кабине настоящего самолета и совершенно успокоился. Первое задание показалось пустяковым — требовалось как бы пролететь на истребителе вдоль извилистой дороги, точно повторяя ее рисунок. «Дорога» была нарисована на белой доске, стоящей перед тренажером, и хорошо просматривалась в электронный прицел. На выполнение задания отводилось пятьдесят восемь секунд. Ни секундой больше. Почему именно пятьдесят восемь, а не шестьдесят две или двадцать четыре, Саня не понял: видимо, по этому времени и количеству ошибок определялась реакция будущего космонавта, тип его нервной системы.

— В полете вас будет трясти и бить электрическим током! — предупредил седовласый врач, когда Саня пристегнул привязные ремни.

— Ослепит прожектором! — раздался второй голос откуда-то из глубины лаборатории.

— На приборной доске будут зажигаться разноцветные лампочки. Их нужно немедленно выключать, не прекращая полета! — добавил третий.

— За вашей мимикой и координацией движений, помимо приборов, будет наблюдать психолог. Электронные устройства зафиксируют быстроту реакции и количество ошибок. Обо всем этом нужно знать, чтобы не случилось неожиданностей, — подвел черту седовласый. — Хотя некоторые неожиданности будут. Но вам придется распознать их самостоятельно!

Старлей доблестных ВВС почувствовал внутренний протест: уже сама психологическая обработка перед испытанием требовала нервов. «Ладно, — с ожесточением подумал он, — бейте, изучайте, ослепляйте! У меня хорошая реакция, и я умею работать ручкой управления и педалями, умею работать этими железками и делать еще многое другое, что не входит в вашу программу. Просто придется немного попотеть, вот и все. Но вы никогда не узнаете, о чем я думал».

— Приготовились! — щелкнуло в наушниках. — Взлет!

Взревели, взвыли на высокой ноте электромоторы. Кабину тряхнуло, и она задрожала, как на вибростенде. На мгновение Саня оцепенел — не ожидал от белых халатов такого могучего натиска. Но тотчас, плавно взяв ручку на себя и работая педалями, вывел свой недвижный истребитель на «дорогу». Она змеилась в перекрестье прицела, и хронометр отсчитывал первые секунды эксперимента. Сколько их впереди, этих секунд? Время будто сжалось, закостенело, застыв мгновением старта, и лишь бешеная пляска разноцветных огней на приборной доске напоминала о его вечной направленности из настоящего в будущее. Но Саня стремительно, не прекращая полета, выключал гирлянды, и, когда они гасли, ему казалось, будто их меркнущий свет уносит с собой само время.

— Внимание! — холодно щелкнуло в наушниках. — Включаем помехи!

И тотчас наушники взорвались воем, стонами, визгом, металлическим скрежетом — медики решили сбить его с толку, усыпить бдительность. Но Саня хорошо помнил свое задание. Он летел со скоростью девятьсот пятьдесят километров в час вдоль извилистой дороги, и ему нравилось лететь вдоль этой дороги. Он утюжил ее из начала в конец и обратно, представляя себя в реальном полете, и тогда дорога казалась ему настоящей. Как всякая настоящая дорога, проложенная человеком, она начиналась от жилья — быть может, от одинокого домика, — и, петляя, вела к другому жилью и дальше, соединяя людей своей путаной линией. И люди ходили по дороге друг к другу в гости, и она никогда не зарастала — разве лишь тогда, когда по ней переставали ходить.

Он многое знал о своей дороге и летел спокойно, не обращая внимания на стоны и завывания в наушниках. Но вдруг — что это? — откуда-то из небытия послышался едва различимый отрывок фразы: «…од…ения?» Саня вздрогнул — эскулапы все-таки перехитрили его. У них были десятки приборов, бесстрастно регистрирующих состояние человеческого организма, и они его перехитрили.

— Год рождения — пятьдесят пятый! — он быстро нажал кнопку переговорного устройства.

— Месяц? — пробился сквозь треск и шорох далекий голос.

— Апрель, четырнадцатое.

— Что вы…аете про де…янных…оней?

— Деревянные кони — кони моего детства. Еще — название повести Федора Абрамова.

— …ажите…селый а…дот!

— Вот самый веселый и наиболее подходящий для данной ситуации анекдот. Один эскулап просит другого: «Пойдем потанцуем, коллега!» — «Как же мы потанцуем, дружище, если я тебе вчера по ошибке ноги выше колен отрезал?!»

— Замогильный юмор, — сухо и четко щелкнуло в наушниках. — Будьте внимательны! Задание номер пять! Включаем светолидер!

Началось! Белая светящаяся точка вспыхнула у обочины уже объезженной дороги, дрогнула, повторяя все неровности и изгибы, устремилась вправо. Она не ползла, эта точка, она мчалась на космической скорости: отставать от нее не разрешалось. Отчаянно работая рычагами, Саня зажал световой лидер в перекрестье прицела и удерживал все время, пока продолжались испытания. Он вел самолет, как говорят специалисты, в принудительном темпе — надо было точно, как в жизни, пройти по своей дороге, не отклоняясь в сторону и не сворачивая на параллельные тропинки. И как в жизни — снопами молний бил в глаза ослепительный свет — так, что Саня терял иногда световой лидер из виду; короткие удары электрического тока покалывали запястье; орали, разрываясь от воплей и скрежета, наушники; мокрый халат прилип к спине.

— Умножьте двенадцать на восемнадцать! — визг неожиданно оборвался и приказ — артиллерийской канонадой — прозвучал в полной тишине, от которой можно было оглохнуть.

— М… Двести шестнадцать!

— Разделите эту сумму на восемь!

— …Двадцать семь!

Команды розгами хлестали по нервам. Счет времени был порван — Саня не знал, сколько продолжается это истязание. Час? Два? Вечность? Усталость — до полного изнеможения — обволакивала тело, мурлыча свои гнусные песенки. Брось все, убаюкивала усталость, упади на холодную землю и отдыхай. В этом счастье. Ну, нет, дудки! Он не имеет права расслабляться! Дважды два не всегда четыре. Ему отрезали ноги, но он умеет танцевать на голове!

— Повторите задание номер один, но в максимально длительное время!

— А какое время максимально длительное?

— То, которое вам кажется максимальным.

Эскулапы снова ловили его — Саня почувствовал засаду и предка с пращой, затаившегося в кустах. Он стал предельно осторожным, стараясь понять, где подстерегает опасность. Где? Быть может, во времени, в самом горниле его? Ну конечно, во времени! Он несется на своем истребителе сквозь воображаемое пространство, стремительно, точно горючее, пожирая реальное время, а его, перцептуальное, ощущаемое им время, замедляется, спрессовывается. Как в интересной беседе или в любимой работе минуты кажутся секундами, часы — минутами. Но что из этого следует? А то, что он как бы по инерции продолжает гонку за световым лидером, продолжает лететь в принудительном темпе, обгоняя реальное время, а от него ждут совсем другого — полного расслабления. Ждут, чтобы он нажал на все тормоза и тянул резину, чтобы жил не по собственным, а по реальным часам! Когда Саня это понял — и подсознанием, и оголенными нервами, — сектор газа пополз назад, электромоторы басовито зарокотали на самых малых оборотах и трясущийся истребитель превратился в гарцующего на одном месте коня. Старлей доблестных ВВС обошел засаду! Удерживая ручкой управления и педалями заваливающуюся кабину — трудно вести машину, потерявшую устойчивость, — он летел с черепашьей скоростью вдоль своей дороги. Самой прекрасной, самой трудной, самой необыкновенной на свете дороги, держась всех ее изгибов, как держатся стрелки компаса.

— Испытания закончены! — будто издалека, из другого мира, послышалось в наушниках. — Отдыхайте.

Он выключил двигатель, стянул шлем, отстегнул мокрый от пота браслет с электродами, снял с педалей ноги и почувствовал, что в лаборатории не хватает воздуха. Кровавые круги плясали перед глазами, сердце, которого Саня не слышал целую вечность, стучало, точно молот по наковальне, звенело, как гудящие колокола.

Неожиданно пулеметная очередь разорвала тишину — в дальнем углу лаборатории затрещал буквопечатающий аппарат. Краем глаза Саня увидел, как из его пасти поползла бумажная лента, извиваясь, упала в приемную корзину. Седовласый врач оторвал кусок бумажного полотна, внимательно просмотрел ряды цифр и знаков, наконец почти торжественно обернулся.

— Вывод машины совпал с нашим. Вы прошли испытания по первой группе! Поздравляю! Это самая высокая группа! Вы свободны. Кстати, — он опустил глаза. — Не могли бы повторить свой анекдот?

Саня попробовал улыбнуться, но не смог. Повторив анекдот замогильным голосом, он кулем вывалился из кабины, пошел к двери. В белом коридоре его стиснули в горячих объятиях, затормошили. Он различал рядом голоса, все что-то говорили, и он говорил тоже, но почему-то не слышал собственных слов.

Потом он сидел на стуле и ни о чем не думал. Из лаборатории вышел Дима, измотанный и потный, сел рядом. Теперь их было трое: Леша, Саня и Дима. Они ждали Марса. Но веселый физик-лирик все не приходил. Почему не приходит Марс, вяло стучало в мозгу, может, опять виновато время? Но время оказалось ни при чем — Марс сидел рядом, обхватив голову руками. Почему так сидит Марс, и почему все молчат?

Саня начал о чем-то догадываться, но не понял, о чем.

Марс поднял голову и посмотрел ему прямо в глаза.

— Оказывается, я не могу работать в принудительном темпе, — сказал он одними губами. — С учетом моих рекомендаций мне дали две попытки. Но я не могу работать в принудительном темпе!

Слова не нужны.

Слова фальшивы.

Саня просто пожал ему руку.

Марс поднялся, не оглядываясь, пошел по коридору. Он уходил все дальше и дальше, как уходили до него все потерпевшие крушение.

Их осталось трое.

Всего только трое.

Хотелось плакать. Но слез не было.

— Леша, Дима, — устало сказал Саня. — Давайте погадаю! Вырвите по десять волосин из ваших шевелюр, и я скажу, какой день нас ждет завтра!

Ребята поморщились, но вырвали по целой пряди.

Саня долго смотрел на их прекрасные волосы, словно пытаясь проникнуть в тайну времени, и наконец сказал:

— Завтра нас ждет вторник. Потому что сегодня — понедельник!