После обеда к нему всегда заходил Лис. Он знал об этом и не запирал двери.

Лис обычно садился в старое кресло к окну и цеплял лукавую иезуитскую улыбочку, и умно рассматривал его, и все понимал, и напряженно молчал. И было неловко, и просто глупо. И надо было что-то делать, и он суетился, гремел чашками, двигал стол, сметал крошки с клеенки, включал и выключал магнитофон, ронял на пол сахарницу, и руки его дрожали.

Потом Лис уходил, а он смотрел ему вослед из-за шторы и чувствовал: Лис знает о том, что за ним наблюдают.

И всякий раз он замечал, что Лис снова забыл на гвозде свою игривую тирольскую шляпку с голубиным пером. И, обождав немного, он вышвыривал ее с балкона. И шляпу подбирали и воровато уносили со двора.

И он, мучимый бессонницей, вновь с тревогой ждал Лиса, изобретая невнятные предлоги.

И Лис появлялся неизменно. Все в той же шляпке и по обыкновению устраивался в кресле. И кошмар продолжался.

И нечем было откупиться от него.

И скверно было на душе. И казалось, что неотвратимо повторяется один и тот же безумный день. Словно бог или дьявол поставил заезженную пластинку и незаметно задремал в синей летней благодати.