Через настежь открытую форточку морозный воздух с трудом освежал прокуренный кабинет начальника следственного отдела полковника юстиции Дмитрия Петровича Игнатова, с утра не находившего себе места. Конец года, а грабёж профессора и убийство староверов в Святом Поле обещали повиснуть безнадёжными «глухарями». Грабёж и грабёж с двойным убийством… И это за какой-то месяц! Такого в его отделе не было уже давно. С профессором Свиридовым более-менее ясно: сам впустил по интеллигентской доверчивости бандитов. Не успел слова сказать – сняли со стены «Чёрный квадрат» и скрылись. С перепугу старик даже не разглядел своих посетителей. Двое – и всё. Один повыше, другой пониже… Вот и лови ветер в поле! Ясно, что была наводка. Но кто? Следователь Жаров занимается, да зацепок пока никаких. Со староверами и того хуже. Там бандитов вообще никто не видел. Одно известно: два трупа и ограбленная молельня – унесли восемнадцать деревянных и медных икон, прихватив вдобавок какой-то редкий серебряный крест. Начальство шкуру спустит за эти «глухари», а что делать?..

Дверь неожиданно распахнулась, и в кабинет почти вбежал капитан Жаров, ещё молодой, но самый продуктивный сыскарь в отделе Игнатова. Правда, на общественно-семейных началах помогает ему тесть – отставной старший следователь Запрудовской районной прокуратуры Тимофей Кузьмич Репнин. Ну и хорошо, пусть помогает, учит сыскному ремеслу! Лишь бы раскрываемость была высокой, начальству ведь только показатели и нужны, а там, кто кому помогает – дело пятое.

– Разрешите, Дмитрий Петрович?

– Так ты уже вошёл…

– Здравия желаю!

– Здравствуй. Что случилось, Саша? Чего такой взъерошенный?

– Только что звонил участковый из Сосновки, ну, старший лейтенант Сухов. Помните? Туда приехал дедок из Святого Поля. Привёз, говорит, в подарок тамошнему священнику какую-то старинную икону, что обронили бандиты во время грабежа молельни. Надо бы наведаться в посёлок, порасспросить старика хорошенько. Может, что и проклюнется. Всё равно с нас не слезут за эту «мокроту».

– Поезжай немедленно! Из оперативников возьми с собой майора Кротова, и поезжайте. Да, а Тимофей Кузьмич в курсе? – Игнатов втайне от руководства давно уже считал Репнина сотрудником своего отдела.

– Конечно, в курсе!

– Ну, давай тогда, не трать время зря.

– Слушаюсь, Дмитрий Петрович!

…Полковник Игнатов уже безоглядно хватался за любую возможность продвинуть следствие по этому сложному делу. Ладно бы там иконы, так ведь ещё убийство! А «мокроту», как известно, начальство держит на особом контроле. Интуиция подсказывала Дмитрию Петровичу, что и «Чёрный квадрат», и староверческая молельня, и прежние антикварные «глухари» – работа одних и тех же рук.

Безжалостно теребя пуговицу кителя, как будто она была в чём-то виновата, полковник угрюмо шагал по кабинету. Он уже не сомневался, что в городе появился крупный «искусствовед». Летом из областного музея снова пытались выкрасть Острожскую Библию, найденную лет десять назад в Сосновке школьниками. А ведь цена той книжечки не всем известна, только профессионалам. Жалко, вспугнули тогда музейщики вора своей несговорчивостью, не удалось выйти на его след. Потом ограбили самую старую в городе и особенно почитаемую православными верующими Богородичную церковь. Правда, дело быстро закрыли, сочтя его внутриконфессиональным, но факт остаётся фактом – действует дерзкий и знающий толк в церковном антиквариате преступник. Или преступники? Местные или залётные? Кому, по каким каналам сбывается краденое?.. Одни только вопросы. А Игнатова интересовали ответы и ещё раз ответы, которых у него пока не было.

…Жаров с Кротовым и Тимофеем Кузьмичом Репниным успели в Сосновку вовремя. Гость отца Константина, напившись чаю с земляничным вареньем, которое горазда была варить матушка Пелагия, собирался возвращаться домой. Начальник стройки уже прислал машину, чтобы с комфортом доставить старовера в родной скит.

– …Как дело-то было, – с удовольствием усевшись за вновь накрытый попадьёй стол, Никанор Карпович, так звали гостя отца Константина, неспешно повёл свой сказ. – Утресь того дни, слышь ты, выхожу я из избы снег размести маненько, а уж моя Груня с распластанными руками бегёт от шабра нашенского, Микиты, да орёт о всю мочь, мол, забили, забили Архипушку с Панкратом. И молельню нашу, слышь ты, супостаты подчистую ограбили, опоганили святое место… Пока я туды-сюды, и народ уж собралси. Побёгли мы к молельне. Дверь нараспашку, поп наш Архип валяется, родимый, ничком. Малахай в стороне, а головушка-то размочкалена, как быдто бы поленом вдарили горемычного. Малость в стороне, слышь ты, Панкрат убиенный. Так и валяются. – Дед Никанор старчески шмыгнул, рукой вытер нос, набожно перекрестился и задумался.

– Испейте чайку, гости дорогие, – улучив удобную минуту, пригласила всех к столу хлебосольная матушка Пелагия. – Вот вареньице вам, бублики. Ешьте на здоровье да разговоры разговаривайте, а я по своим делам побегу. Батюшка, угощай добрых людей, чего сидишь как не свой.

Разомлевший от тепла чистенькой, уютной комнаты и выпитого ещё до приезда следователей чая дед Никанор не преминул воспользоваться предложением попадьи и снова налил себе крепкого, душистого напитка из диковинного для него электрочайника с подсветом.

– Слышь ты, сынок, – продолжал он, обращаясь к далеко немолодому Репнину, приняв, наверное, его за главного, – мы по привычке скрадом живём. Не жалаем лишний раз якшаться с ненашенскими. Правда, о летню пору изредка детки кой к кому наведываются, внучатки. Зовут с собой, лают нас грешных. Но мы уж соборно порешили в своём скиту доживать. Только одна Матрёна Лушникова и ушла к дщери своей. Уж поболе десятка годков будет, как ушла. Померла топерь, поди. Царствие ей Небесное! Да ишо из Кочкарей наезжают торговы люди. Не шибко часто – по лету да в морозы, коли путя стойки. А ваших, то бишь сосновских-то, слышь ты, я отродясь не видал, окромя чудноватого купца Михайлы. Он к нам в скит иконы каки-то на сохран привозил. Ну, я ишо о ту пору мало́й был. Да ишо Ивашку Карнаухова знаю. Он в последни лета нет-нет и нагрянет к нам на лошади. Его дед, слышь ты, в нашем скиту всю жисть прожил. Видать, Ивашку-то на старости тоже к нам потянуло. Посидим, быват, побалясничаем. Вот и ноне, слышь ты, он доставил меня к вашему попу. Беда! Дорога никудышна. Потому и в городу Сосновском я николи не бывал. Впервой я туточки, слышь ты, а и то по нужде…

Дед Никанор со вкусом отхлебнул чай, запивая едва слизнутое с ложечки варенье. Репнин внимательно слушал старика, но пока ничего полезного для себя из его рассказа не извлёк. То, что Иван Макарович Карнаухов иногда наезжал в Святое Поле, ни для кого из сосновских не было секретом. Однако упоминание Ивашки Карнаухова интуитивно насторожило Тимофея Кузьмича. Но сразу вспомнить, с чем это имя может быть связано, ему не удалось. Да и продолжающийся разговор со стариком Никанором был сейчас куда интереснее и важнее.

– Никанор Карпович, а что за нужда привела вас в Сосновку? – как бы между прочим спросил Репнин, тоже сделав глоток из чашки.

– Нужда, слышь ты, сынок. Нужда велика… Коли́ супостаты-то грабили нашу молельню, обронили они впопыхах больно дорогую для нас Казанску икону Пречистой Девы Марии Матери Божией. Старинна икона, намолена, чудотворна. Покудова часовенка наша на святом ключе не распалась от гнилости, иконка энта в ней и стояла. Пособляла при болестях разных, слышь ты, зело-о пособляла. И водица в ключе целебной была. Знамо дело, подобрали мы утерю-то супостатскую, а куды деть её – неведомо. В молельню не вернёшь – опоганена она топерь. В избу себе, слышь ты, обчественное тоже не возьмёшь – грех большой. Вот и наметили сообча сосновскому попу ту иконку преподнесть. Церковь-то у вас больно лепотна, Богородице тута в самый раз станет. Конешно, нам бы её в Кочкари жалательней отдать было, так тамо и церкви-то нету.

– Где вы подобрали икону, Никанор Карпович?

– В снегу, слышь ты, иконка-то и валялась. Лицом в небушко запрокинута была. Саженях в трёх, може, чуток поболе от молельни-то и валялась. Не далась, слышь ты, супостатам! Чудотворная! Ладно, усмотрели, стоптать её никого не угораздило. Айто было б делов! Мы, как подобрали её, так к ключу сразу и приставили, на брёвешко…

«Как же я не заметил икону? – укорил себя Жаров, слушая старика. – Ведь подходил к роднику, осматривал его. Иэх, тоже мне, Шерлок Холмс!»

– В полицию о случившейся беде звонили из Кочкарей. Так ведь? А кто из вас туда добрался? – всё больше заражаясь следственным зудом, спросил Тимофей Кузьмич. – Пять вёрст – пешком, понимаешь, не пробежишь в ваши-то годы…

– Так, оно, так, сынок. Меняла кочкаринский, Матвей, о ту пору жил в скиту. Он на лошади своей, слышь ты, быстрёхонько и ускакал сообчить куда надо. Как же, смертоубийство! Такого у нас сроду не бывало. А тут две невинные души загубили супостаты! Опять же иконы святые жалко больно. Нам бы их Бог пособил возвернуть, а молельню вот поп Константин освятит сызнова, очистит от погани. Ведь мы, слышь ты, давно уж единоверы. Айто пропадёт скит без молельни-то. Как можно жить без молитвочки соборной? Никак не можно, слышь ты.

– Никанор Карпович, у меня ещё к вам вопрос. В этом году чужие люди в скиту не появлялись?

Старик молча потёр высокий, с глубокими морщинами лоб, и как бы про себя, не поворачивая головы в сторону Тимофея Кузьмича, проговорил:

– А и то сказать, слышь ты, заходил один странник…

– Когда, Никанор Карпович? – Репнин впился глазами в собеседника.

– Как есть, заходил, – оживился дед Никанор, вроде и не услышав вопроса. – Пять дён кряду прожил в скиту, у шабра Микиты квартировалси, в банёшке. В избу-то, слышь ты, мы чужих пущать не любим. Моложавый, в малой бородёнке и усах хлипеньких. – Рассказчик не без гордости погладил свою сивую волосяную пышность на лице. – Вороной масти. Всё выведывал, слышь ты, да заносил в бамагу. В молельню через порог заглядывал. Опосля Рожества Богородицы энто было…

– Когда-когда?

– Во второй половине сентября, выходит, – тихонько пояснил отец Константин.

– Ну а из себя какой он был? Высокий, худой? Как относился к вам? Во что одетый? Вообще, что вам в нём запомнилось? Это очень важно, Никанор Карпович. Вспоминайте получше.

– Мне, сынок, память годы не отшибли. Странник не больно высок, с меня, поди, будет. Обходительный: всё «пажалста» да «спасибочки»…

– Так «спасибочки» и говорил? – уточнил Кротов. – Или «спасибо»?

– Так и говорил – «спасибочки» и «пажалста», – невозмутимо парировал дед Никанор, продолжая рисовать словесный портрет «странника». – Поджарый, слышь ты, крепенький с виду. А вот одежонка на ём была бросова. Пальтишко тонко – так себе, до коленок, слышь ты, не доходило, светло тако… ну, вроде как… И не знай, как сказать… ну, вроде энтой рубашки, што ли. – Дед Никанор ткнул заскорузлым пальцем в Жарова, на котором был надет бежевый свитер. – Шапчонка чулком вязаным. Штаны, слышь ты, сини… А так боле и сказать неча…

Допив чай и поблагодарив деда Никанора за рассказ, а отца Константина за гостеприимство, следователь Жаров, Тимофей Кузьмич, майор Кротов и старший лейтенант Сухов встали из-за стола.

– Отец Константин, а где сейчас эта икона? – обратился Жаров к священнику. – Нам бы посмотреть на неё. Чудотворных икон мы ещё никогда не видели.

– Да-да, неплохо бы взглянуть, – поддержал зятя Репнин.

– Ради Бога! Идёмте, я сейчас храм отопру, и посмотрите. А ты, Никанор, сиди, жди меня. Ещё чайку попей.

– Ты што, поп, уморить меня тута хошь али как? – Дед Никанор тяжело привалился к спинке стула и, довольно улыбнувшись, сложил руки на животе. – Вы ступайте, а я прикорну пока…

По дороге к церкви Жаров объяснил Репнину и Кротову своё желание посмотреть на икону Богородицы.

– «Пальчики» там должны быть, по моему разумению…

– Э-э, Шура, чего ты захотел. Это если бы сразу, а сейчас этих «пальчиков» на ней знаешь, сколько набралось? – засомневался Тимофей Кузьмич, а про себя с удовлетворением отметил профессиональную хватку зятя.

Сомнение Тимофея Кузьмича не смутило Жарова.

– Не так уж и много. В молельне иконы никто не касался, её только время от времени, говорят, аккуратно протирали, как и все остальные. Подобрал её дед Никанор, ни в чьих руках она больше не была. И вот отец Константин принял её и повесил на отведённое ей место. Значит, третий отпечаток может быть нам интересен.

– Вообще-то, Саня, резон в твоей затее есть. – Кротов одобрительно хлопнул друга по плечу. – Молодец! Только вот если грабители в перчатках работали – тогда пшик.

– Вряд ли. Они были уверены, что староверы по темноте своей и закрытости никуда заявлять не станут, а если кто за них и вступится, то будет уже поздно. Да сейчас всё прояснится. Вон, отец Константин уже дверь открыл. Пошли быстрее… Сухов, не отставай!

Привезённая из скита икона висела на самом видном и доступном для всех месте. Это был старинный список особенно почитаемой староверами Казанской иконы Божией Матери. Не слишком большая, примерно сантиметров тридцать на сорок. Краска и лак местами осыпались, обнажив тёмную деревянную основу. Нижний левый угол был немного сколот – может быть, падала когда-то… Но, несмотря ни на что, икона притягивала к себе, в ней было нечто особенное, чего нельзя выразить словами. Все четверо сняли шапки и неумело перекрестились. Участковый даже покраснел от смущения из-за своей неловкости.

– Отец Константин, – обратился Жаров к настоятелю, – вы позволите нам снять отпечатки пальцев, оставшиеся на иконе? Это помогло бы нам выйти на след убийцы.

Священник несколько замешкался, посмотрел на икону, перевёл взгляд на следователей. Потом махнул рукой и решительно зашагал к выходу.

– Чего это он? – не понял Кротов.

В ответ Сухов с Жаровым только недоумённо пожали плечами.

– Что-то надумал, похоже, – успокоил молодёжь Репнин.

Настоятель вернулся быстро. На плече он нёс небольшую стремянку.

– Благословляю. – Отец Константин осенил крестным знамением Кротова. – Снимайте, только осторожно, прошу вас.

Пока майор возился с иконой, Жаров сбегал к машине и принёс свой недавно укомплектованный с помощью криминалиста их отдела Лёвы Кропотова кейс с набором для снятия отпечатков пальцев. Икону занесли на клирос, где для певчих была приспособлена над пюпитрами яркая люминесцентная лампа. Операция по снятию отпечатков не заняла много времени.

– Тимофей Кузьмич, идите-ка сюда, – взволнованно позвал Жаров. – Вот они, нашли! Полюбуйтесь. Свеженькие…

Репнин склонился над иконой. На поверхности, осторожно обработанной мягкой кисточкой с химическим реактивом, проявились несколько довольно чётких отпечатков. Но особенно обращал на себя внимание отпечаток трёх пальцев почти посередине верхней части иконы.

– Культяпый был среди них, факт, – неожиданно даже для самого себя заявил участковый, тоже с любопытством смотревший на икону.

Столь категоричное резюме всё время молчавшего старшего лейтенанта Сухова невольно заставило следователей посмотреть на него.

– С чего ты взял, Алёша? – спросил Жаров.

– Смотрите. Вот я снимаю икону со стены, – Сухов взял с пюпитра нотную тетрадь, – и кладу её в сумку или во что-то ещё. Как мне удобнее взяться, чтобы не уронить? Вот так, за верх, всей пятернёй. На лицевой стороне будут четыре пальца, на тыльной – большой. Но у нас только три отпечатка проявилось: указательный, безымянный и мизинец. А где средний палец? Где, скажите мне, пожалуйста? Да его просто нет на руке. Культяпка она, вот что!

– Ну, Лёха, ты даёшь! – Жаров не скрывал восторга от логики старшего лейтенанта. – Тебя надо к нам в отдел. Скажите, Тимофей Кузьмич?

Репнин был доволен наблюдательностью участкового. Он улыбнулся Сухову и вдруг почему-то шёпотом проговорил:

– Если эти три «пальчика», понимаешь, не принадлежат ни старику-староверу, ни отцу Константину, тогда у нас в руках железная улика и особая примета… Задницей чую!

Подошёл отец Константин. Он с интересом посмотрел на икону, во многих местах покрытую проявившимися отпечатками чьих-то пальцев.

– Здесь есть и ваши отпечатки, батюшка, – заметив интерес священника, заговорил с ним Жаров. – А чтобы нам не брать их во внимание, давайте я быстренько «сфотографирую» ваши живые пальчики. Возражать не будете?

Отработав со священником, Жаров заторопился к деду Никанору, опасаясь, что тот уедет, не дождавшись их возвращения из церкви. Отец Константин взял чистую тряпочку и, перекрестившись, стал осторожно, но тщательно протирать икону.

– Тимофей Кузьмич, – обратился он к Репнину, – вы не подскажете, кто у вас в городе занимается реставрацией икон? Только чтобы не проходимец какой, а благословлённый, верующий был бы художник.

Вопрос застал Тимофея Кузьмича врасплох. «Реставратор… Художник… Так вот кого надо искать! Спасибо тебе, поп, за подсказку… Реставратор!» Репнин резким движением головы отбросил назад рассыпавшиеся по лбу слегка волнистые седые волосы.

– Найдём такого реставратора, отец Константин. Обязательно найдём! – Тимофей Кузьмич с благодарностью посмотрел на священника, державшего на вытянутых руках протёртую икону. – Давайте я вам помогу.

– Будьте любезны, если не трудно.

– Тимофей Кузьмич, давайте лучше я, – перехватил инициативу Репнина майор Кротов.

Он аккуратно, только за края взял икону и, одним махом вскочив на стремянку, водрузил Чудотворную на прежнее место. Отец Константин перекрестился, сделал низкий поклон перед ликом Богородицы. Следователи тоже перекрестились, как смогли, тепло попрощались со священником и поспешили к машине, оставленной у его дома.

…Завершив дела в Сосновке, Жаров и Репнин в приподнятом настроении вернулись в отдел. Кротов сразу направился домой, тоже довольный поездкой в Сосновку. Был поздний вечер, но полковник Игнатов всё ещё оставался в кабинете. Он курил одну сигарету за другой, периодически привычно отзваниваясь волнующейся за него жене.

– Ну наконец-то! – Дмитрий Петрович быстро встал навстречу вошедшим следователям и с надеждой всмотрелся в их лица. Сразу понял, что есть хорошие новости. – Садитесь, и – по порядку. Со всеми подробностями…

Капитан Жаров докладывал, Репнин изредка дополнял зятя репликами. Полковник слушал внимательно, не перебивая, только делая пометки на листе бумаги. Особенно он обрадовался открытию особой приметы одного из преступников.

– Спасибо, мужики. Тебе, Тимофей, особая благодарность. Наработку вы привезли серьёзную. Если честно, такой информации я не ожидал. Мы же с вами сразу на сколько шагов продвинулись! Давайте теперь думать, как нам действовать дальше…

Неожиданный звонок телефона сорвал в свой адрес такую многоэтажную тираду полковника, что даже Жаров, большой специалист в этом жанре народного творчества, оторопел от виртуозности начальника. Но трубку Дмитрий Петрович всё-таки снял.

– Кто сегодня дежурит по городу?.. Вот ему и докладывай. У тебя есть своё начальство мили… полицейское. Я-то здесь при чём? Трупов, слава Богу, нет? Ну и что, если у меня свет горит?.. Пошли наряд, чтобы разогнал там этих соплежуев. Надоели они всем… Наряд уже выслал? Ну и ладно. Всё, я ушёл домой. Понял меня, Власик? Я ушёл!

Игнатов зло бросил трубку, снова закурил и несколько минут сидел молча. Жаров с Репниным тоже молчали, недоумённо переглядываясь.

– Этот бестолковый Власик вечно всё перепутает, – нарушил тишину Дмитрий Петрович. – И как только полковник Садовников его у себя терпит? Снова, говорит, драку в Запрудовке учинили молокососы. Музыканты… рокеры, в душу их… Достали уже, паразиты!

– Запрудовские? – переспросил Репнин.

– Какие же ещё?! Твои бывшие подопечные, Кузьмич. Там для них теперь открыли притон. Сначала орут под свою дикую музыку, а потом морды друг другу бить начинают. Ладно, что пока до поножовщины не доходит… Беда!

– Знаю я этих музыкантов, понимаешь, – помрачнел Репнин. – Рокеры они. Им отдали под клуб старую столовую, вот они в ней и тусуются по вечерам.

– И шут бы с ними – рокеры, покеры, рожнокеры… Прикрыть надо эту лавочку, пока до убийства не дошло! Они же там и пьяные, и обкуренные… Тьфу, гадость! – Игнатов в сердцах плюнул на пол, но тут же, спохватившись, виновато затёр плевок подошвой ботинка.

– Зачем вы так, Дмитрий Петрович, – подал голос Жаров. – Это же молодёжь… Пусть хотя бы музыкой увлекаются, а не наркотой. За драку, конечно, надо наказать…

– Вот менты… или как их там теперь, пусть и разбираются с ними. А то нам больше заняться нечем! «Глухари» один за другим на шею виснут, а ты – молодё-ёжь. Тоже мне, адвокат нашёлся… Так, на чём мы остановились? – взял себя в руки Игнатов.

– Как нам действовать дальше по скиту, – напомнил Репнин.

– Вот-вот… Как? Соображения есть на этот счёт? – Полковник примирительно посмотрел на следователей, которых в душе высоко ценил и глубоко уважал.

– Есть. – От возбуждения у Жарова заблестели глаза. – Утром надо будет пробить все зарегистрированные в городе художественные и реставрационные мастерские. Посмотрим, какие они выполняли заказы в последние три месяца. Я думаю, и «Квадрат», и старые иконы нуждались в реставрации. Добротный внешний вид товара всегда поднимает его цену. Может, я и ошибаюсь. С реставраторами общаться не приходилось…

– Шура прав, – поддержал зятя Репнин. – Сосновский настоятель, понимаешь, тоже хочет сдать подаренную ему икону на реставрацию. Просил найти ему православного, да ещё благословлённого на это дело специалиста. Оказывается, есть и такие.

– Всё ясно, любо мне, любо! Вы сегодня просто в ударе. – Полковник Игнатов не скрывал удовлетворения работой следователей. – В общем, решено: иконное дело забираешь, Саша, себе до кучи к «Чёрному квадрату». Майор Кротов из убойного, как всегда, с тобой. Ну и ты, Тимофей, если не против, подсоби молодым… И по такому случаю, – Дмитрий Петрович потянулся к стоявшей у стола тумбочке и достал из неё начатую бутылку «Старки», – не грех и хлопнуть по рюмашке. Время позднее, нерабочее, никто нас не осудит. Ну а жёнушки простят. Они у нас с понятием…