УКРАИНА. РОДИЛЬНЫЙ ДОМ № 6.

2000 ГОД

...По Би-би-си прошел репортаж, посвященный молодым женщинам из города Харьков, родившим здоровых детей, которые впоследствии были украдены у матерей персоналом родильного дома. Врачи вводили рожениц в заблуждение, говоря, что их дети родились мертвыми. В 2003 году власти дали разрешение на эксгумацию тридцати тел детей, считавшихся умершими при рождении в родильном доме № 6.

Активистка движения в защиту детей была допущена на вскрытие. Сделанная ею видеозапись впоследствии попала в редакцию Би-би-си и в Совет Европы. В появившемся вскоре докладе Совета говорилось о сложившейся практике торговли органами детей, украденных у матерей непосредственно после родов, и о заговоре молчания, в котором замешан персонал ряда родильных домов. К отчету прилагались фотографии расчлененных эксгумированных тел, из которых были изъяты внутренние органы, включая мозг. Известный британский судебный медик заявил, что расчленение тел не является частью процесса вскрытия, которое проводится в случае смерти новорожденного. По его мнению, это было сделано для того, чтобы извлечь из костного мозга стволовые клетки. Персонал родильного дома № 6 отверг все предъявленные обвинения.

Репортаж Мэтью Хилла, корреспондента Би-би-си, специализирующегося в области здравоохранения. ВВС NEWS: сайт ВВС.соm http://пеws.ЬЬс.со.uк/gо/рг/р/fr/-2/hi/еuгоре/6171083.stm

Опубликовано: 2006/12/12 09:34:50 по лондонскому времени. ® ВВС ММVI

 

21. Лев

— Никто не скажет тебе, чего хочешь ты сам, — говорит Льву его новый товарищ. — Придется самому разбираться.

Мальчики идут вдоль железной дороги, проложенной по равнине, поросшей густым кустарником.

— Если ты хочешь податься в бега вместо то­го, чтобы отправиться на разборку, это твое де­ло, и никто не имеет права сказать, что ты де­лаешь что-то плохое, хоть ты и нарушаешь за­кон. Если бы это был грех, у тебя бы просто не возникло желания бежать, Господь не позво­лил бы. Ты меня слушаешь, Фрай? Господь мудр и делится с нами своей мудростью. А муд­рость — это такая штука, что ты можешь ее за­копать в землю и оставить. А потом, когда тебе понадобится успокоение, ты можешь вернуть­ся и вырыть ее. Успокоение — это то же самое, что утешение, кстати.

— Я знаю, что такое успокоение, — обиженно отвечает Лев. Попутчик заговорил о Боге, и это задело Льва, потому что в последнее время мальчику казалось, что Господь его совсем ос­тавил и ниспосылает на его долю одни только неприятности.

Новому товарищу Льва пятнадцать. Его имя — Сайрес Финч, но оно ему не нравится. «Никто меня так не называет, — сказал он Льву вскоре после встречи. — Мне больше нравится сокращенный вариант — СайФай».

Сайрес обожает давать клички. Льва он на­рек «Фрайем», потому что он моложе и ниже ростом. Кроме того, в слове «Фрай» столько же букв, сколько в полном имени Льва — Леви, и это кажется СайФаю крайне удачным совпадением. Льву кличка не слишком по душе, но он не хочет расстраивать нового приятеля и не возражает.

СайФай любит поговорить.

— Мне нравится прокладывать свою дорогу в жизни, — заявляет он. — Вот почему мы идем по рельсам вместо того, чтобы топать по какому-нибудь дурацкому проселку.

У СайФая кожа цвета умбры.

— Раньше нас называли черными, представляешь? Потом появился этот художник, как его? Он и сам был смешанных кровей — чуть-чуть оттуда, чуть-чуть отсюда. Как бы там ни было, но он прославился портретами афро-американцев, живших в южных штатах. В ра­боте он в основном использовал краску, которая называется умброй. Афроамериканцам это слово понравилось, и с тех пор нас так и называют. Но ты же не знал, откуда взялось это слово, правда, Фрай? А потом так называ­емых белых тоже переименовали. Про них стали говорить, что у них кожа цвета сиены, а это тоже краска, которую используют в живо­писи. Мне нравятся эти слова. В них нет от­тенка осуждения, как в «черный» или «бе­лый». Нет, конечно, расизм никуда не делся, просто, как любят говорить мои папы, «фасад цивилизации снова перекрасили». Тебе нра­вится это выражение, Фрай? «Фасад цивили­зации»! Как тебе?

СайФай медленно водит вверх-вниз рас­крытой ладонью, словно ощупывает гладкий свежеокрашенный фасад.

— Папы всегда говорят такие вещи.

СайФай сбежал из дома, хоть он это и отри­цает. Он считает, что называть его беглецом не­правильно, потому что он бежит не «откуда», а «куда». Так он и объяснил Льву, когда они по­знакомились, но не уточнил, куда именно бе­жит. Лев спросил его об этом, но СайФай отри­цательно покачал головой и сказал: «Информа­цию нужно распространять только по необходимости».

Что ж, подумал Лев, пусть хранит свой сек­рет. Какая разница, куда он идет? Сам факт то­го, что у СайФая есть какой-то пункт назначе­ния, Льву приятен — у самого мальчика нет и того. Иметь пункт назначения — значит иметь будущее. Если мальчик с кожей цвета умбры го­тов поделиться этим счастьем со Львом, зна­чит, стоит отправиться туда, куда он идет.

Они познакомились в торговом центре. Льва привел туда голод. Он старательно пря­тался два дня, выбирая самые темные и пустын­ные места после того, как Коннор и Риса оста­вили его. Опыта жизни на улице у Льва не бы­ло никакого, он не знал, как добыть пропитание, но у голода есть одно магическое свойство — рано или поздно он превращает лю­бого человека в добытчика.

Новоиспеченному беспризорнику торговый центр показался Меккой. В ресторанном дворике сидели люди, явно не знавшие цены пище. Лев быстро понял, что нужно просто присмотреть людей, купивших слишком много еды, и дождаться, пока они уйдут, оставив то, что не смогли съесть. Примерно в пятидесяти процентах случаев люди оставляли недоеден­ную пищу прямо на столе; за ними-то Лев и охотился: он был, конечно, голоден и готов за­лезть в контейнер с помоями, но гордость не позволяла.

Лев как раз нашел аппетитный кусок пиц­цы, оставленный девчонкой из группы под­держки, и с аппетитом уплетал его, когда прямо над головой мальчика раздался чей-то голос:

— Нельзя доедать за другими, дружище! Это позор!

Лев замер. Он решил, что его заметил ох­ранник и подошел, чтобы выпроводить из тор­гового центра, но, оглянувшись, увидел при­ветливо улыбающегося высокого мальчика, взирающего на него с покровительственным видом.

— Дай-ка я покажу тебе, как это делается.

Парень подошел к симпатичной кассирше, сидящей под вывеской «Викед Вок. Китайская кухня», и, немного пофлиртовав с ней, вернул­ся ни с чем. Ни еды, ни питья он не раздобыл.

— Ладно, я, пожалуй, лучше объедками обой­дусь.

— Терпение, мой юный друг. Скоро магазин закроется, а по закону рестораны быстрого пи­тания должны уничтожать всю нераспродан­ную еду. На следующий день ее продавать уже нельзя. Как ты думаешь, кто ее уничтожает? Я тебе расскажу. На самом деле ее уносят домой те, кто работает во вторую смену. Но проблема в том, что работники ресторанов при всем же­лании не съедят все, что осталось. К тому же они не любят есть то, что продается у них, по­тому что у них на эту пищу уже глаза не глядят. Видишь девочку, с которой я разговаривал? Я ей нравлюсь. Она уверена, что я работаю в магазине «Шорт Бонанза», есть тут такой на другом этаже, и готов подарить ей кое-что из одежды, не попавшей в базу данных.

— А ты там работаешь?

— Нет! Ты меня слушаешь вообще? Короче, я хочу вернуться прямо к закрытию. Пару раз улыбнусь девочке и скажу что-нибудь вроде: «О, слушай, а что ты будешь делать со всей этой едой?» Она, допустим, спросит: «А что, у тебя есть идеи?» И через пять минут я уйду оттуда, навьюченный, как верблюд. Еды будет столько, что хватит на маленькую армию.

Все произошло именно так, как рассказал темнокожий парень. Лев был потрясен.

— Если мы решим дальше двигаться вместе, — сказал после ужина СайФай, поднимая правую руку, как в зале суда, — Господь свидетель, ты ни­когда не останешься голодным. Да, кстати, — до­бавил он, — это цитата из «Унесенных ветром».

— Да, я знаю, — сказал Лев, чтобы порадовать мальчика, хотя «Унесенных ветром» не смотрел.

Лев согласился пойти с СайФаем, потому что понял: они нужны друг другу. СайФай показался ему похожим на проповедника без паст­вы. Он просто жить не может без аудитории, а Льву нужен человек, способный занять его, за­полнить голову новыми мыслями, чтобы ком­пенсировать то, что было у него отнято.

После дня, проведенного в пути, у Льва бо­лят ноги и ботинки практически сносились. Он вспоминает Рису и Коннора, чувствуя, что боль от потери не утихла. А ведь во всем вино­ват он сам. Неужели он стал причиной их смер­ти? Можно ли считать то, что с ними, по всей видимости, произошло по его вине, смертью? Ведь те, кого отдают на разборку, не умирают.

Лев всю жизнь слушался взрослых — отца, пастора Дэна, старших братьев и сестер. Хор их голосов заменял ему внутренний голос. Но теперь прислушиваться к нему бессмысленно, и Льва это раздражает. Кого же ему теперь слу­шать? Лучше уж СайФая, находящегося снару­жи, чем кого-либо из прошлой жизни, внутри.

Кустарник по обе стороны дороги тянется уже давно. Пейзаж не менялся с тех пор, как они вышли из города: кусты примерно в рост человека и редкие молодые деревца между ни­ми. На дворе осень, и листья на кустах, не отно­сящихся к вечнозеленым видам, приятного желтого и красноватого цветов. Между шпала­ми тоже пробивается растительность, но невы­сокая.

— Если у сорняка не хватит ума остаться низ­ким, — говорит СайФай, — шансов на выжива­ние у него мало: первый попавшийся поезд сру­бит ему голову, и все. Кстати — «рубить голо­ву» — значит казнить.

— Я знаю, что такое «рубить голову», я в шко­ле учился, — отзывается Лев. — А ты, кстати, го­воришь, как неграмотная шпана — повторяешь отрицания дважды и все такое. Это неправиль­но с точки зрения языка.

СайФай останавливается как вкопанный и начинает сверлить Льва гневным взглядом.

— Тебе не нравится, как я говорю? — спрашивает он. — Не нравится старый добрый черный диалект?

— Не нравится, потому что ты им злоупотреб­ляешь.

— Да о чем ты говоришь, дружище, я не вруба­юсь?

— Что непонятного? Я уверен, что никто, кро­ме героев дебильных довоенных телесериалов, так не говорит. Ты же специально коверкаешь язык.

— Как это коверкаю? Что коверкаю? Да это же классический диалект, и сериалы эти — класси­ка. Мне не нравится, что ты не уважаешь мой диалект. Кстати, «диалект» — это...

— Да я знаю, что такое диалект! — перебивает его Лев, хотя не уверен, что смог бы дать точ­ное определение. — Я же не придурок!

СайФай с победным видом указывает на Льва пальцем, медленно и величаво, как обвинитель в суде.

— Ага! — говорит он. — Ты только что сказал «придурок». Кто теперь говорит неправильно?

— Да это не в счет! Я сказал так, потому что только и слышу от тебя подобные словечки! Через некоторое время я начну говорить, как ты!

СайФай довольно улыбается.

— Да, — соглашается он. — Это истинно так. Старый добрый черный диалект — штука зараз­ная. Это доминирующий язык. И если человек так говорит, это не значит, что он шпана. Кста­ти, Фрай, чтоб ты знал: у меня были лучшие оценки в школе по английскому и литературе. Но я должен уважать предков и то, через что им пришлось пройти, чтобы я оказался здесь. Я умею и могу говорить, как ты, но не хочу. Это как живопись. Пикассо пришлось доказывать всему миру, что можно написать портрет челове­ка, посадив оба глаза на одну сторону лица, нари­совав нос вместо коленной чашечки и все такое прочее. Если ты рисуешь неправильно, потому что иначе просто не умеешь, ты дурак. А если ты это делаешь, потому что так хочешь? Тогда ты ху­дожник. Вот такая мудрость, брат, — добавляет СайФай с улыбкой. — А мудрость — это такая шту­ка, что ты можешь ее закопать в землю и оставить. А потом, когда тебе понадобится утеше­ние, ты можешь вернуться и выкопать ее!

Отвернувшись, он выплевывает кусочек жевательной резинки, который прилипает к рельсам, а потом достает свежую пластинку и засовывает ее в рот.

— Кстати, обоим моим папашам нравится, как я говорю, а они цвета сиены, как ты.

— Они? — переспрашивает Лев. Сай сказал «папаши», но мальчик поначалу решил, что это опять проявление «старого доброго диалекта».

— Ну да, — говорит СайФай, пожимая плеча­ми. — У меня их двое. Что здесь такого?

Льву приходится предпринять серьезный мозговой штурм, чтобы понять, что именно Сай имеет в виду. Естественно, он слышал о мужских парах — так называемых янь-семьях, как их принято называть, но в его прошлой жизни, закрытой и тщательно оберегаемой от излишней информации, такие явления каза­лись чем-то совершенно фантастическим.

СайФай, впрочем, даже не понимает, что именно Льва так удивило. Оседлав любимого конька, он не в силах с него слезть:

— У меня был коэффициент интеллекта сто пятьдесят пять. Ты знал об этом, Фрай? Конеч­но, нет, откуда тебе знать? После аварии он снизился на несколько пунктов, — добавляет Сай после паузы. — Я ехал на велосипеде, и ме­ня сбил какой-то кретин на «мерседесе».

Мальчик демонстрирует Льву шрам на голове.

— Страшное дело. Он меня по дороге разма­зал, понимаешь? Чуть не погиб. Правая височ­ная доля всмятку просто.

При воспоминании о несчастном случае СайФай ежится, потом пожимает плечами.

— Но теперь же травма головы не такая пробле­ма, как раньше. Имплантируют нужную часть мозга, и ты как новенький. Мои папаши заплатили хирургу, чтобы он пересадил мне височную до­лю целиком. Ее взяли в банке органов — не оби­жайся только. Вместо того чтобы собирать мои собственные мозги по крупицам и вставлять не­достающие фрагменты, как это обычно делается.

Лев знает, о чем рассказывает СайФай. Его собственная сестра Кара страдала от эпилепти­ческих припадков. В итоге нужную часть мозга удалили и собрали новую из нескольких сотен фрагментов. Припадки прекратились, и сестра ничуть не изменилась. Льву даже в голову не приходило раньше задаться вопросом, откуда взялись эти фрагменты.

— Понимаешь, собрать нужную часть мозга можно. Потом все срастается, и голова работа­ет нормально. Но вот именно что нормально, а не хорошо, — объясняет СайФай. — Это все рав­но что шпаклевать стену, чтобы не было видно дырку. Как бы ты ни работал шкуркой, все рав­но будет видно, что на этом месте была дыра. Поэтому мои папаши заплатили за установку новой височной доли целиком. Но парень, ставший донором, не был таким умным, как я. Он не был и тупицей, но на сто пятьдесят пять пунктов не тянул. После трансплантации было проведено сканирование мозга, и выяснилось, что мой коэффициент снизился до ста тридца­ти. Такой уровень наблюдается лишь у пяти процентов населения, и человек, показавший такие результаты, считается гением. Просто не с большой буквы «Г». А у тебя какой уро­вень? — спрашивает он Льва. — Ты больше по­хож на светодиод или на уличный фонарь?

— Не знаю, — вздыхает Лев. — Родители не ве­рят в сканирование. Меня никогда не сканиро­вали из религиозных соображений. Пред ли­цом Бога все едины, вроде того.

— А, понятно, — говорит СайФай, вниматель­но вглядываясь в лицо Льва. — Вот, значит, из какой ты семьи. Так если твои родители бога­тые и влиятельные люди, зачем отдавать тебя на разборку, брат?

Лев не испытывает особого желания де­литься личными переживаниями с посторон­ними, но СайФай — его единственный друг на данный момент, и мальчик решает рассказать правду:

— Меня должны были принести в жертву.

СайФай смотрит на него широко открыты­ми глазами, словно Лев только что заявил, что он и есть Господь Бог собственной персоной.

— Ничего себе! Значит, ты вроде как святой?

— Нет. По крайней мере, теперь точно нет.

СайФай кивает, поджимает губы и начинает усиленно о чем-то размышлять, да так увлечен­но, что в течение некоторого времени даже ни­чего не говорит.

Ребята продолжают идти. Лев замечает, что шпалы, по которым они шли раньше, были де­ревянными, теперь же рельсы опираются на массивные железобетонные балки, а гравий, не позволяющий насыпи расползаться, уложен аккуратнее.

— Мы пересекли границу штата, — комменти­рует Сай, догадавшись, о чем думает Лев.

Мальчику очень хочется спросить, границу какого штата они пересекли, но он держит язык за зубами, боясь показаться невеждой.

***

Там, где пути раздваиваются или сходятся, стоит небольшое двухэтажное здание, похо­жее на миниатюрный заброшенный маяк. Та­ких башенок на пути ребятам попадалось нема­ло. В них находятся пункты управления стрел­ками. На этом отрезке железной дороги их более чем достаточно, и, когда подходит вре­мя останавливаться на ночь, мальчики забира­ются в одну из башенок.

— Ты не боишься, что нас здесь найдет кто-ни­будь из железнодорожников? — спрашивает Лев, когда они подходят к одному из потрепан­ных непогодой домишек.

— Не-а. Ими больше никто не пользуется, — говорит СайФай. — Теперь все стрелки автома­тизированы — и давно уже. Просто сносить эти домики слишком дорого. Полагаю, они реши­ли, что непогода и стихийные бедствия рано или поздно сделают это за них.

Вход заперт, но, чтобы быть уверенным в надежности, за дверью необходимо следить, а эту уже съели термиты. Достаточно одного уда­ра ногой, и гнилые, изъеденные насекомыми доски не выдерживают, дверь срывается с пе­тель и падает внутрь, поднимая тучи пыли. За ней обнаруживаются клочья паутины с дохлы­ми пауками.

На верхнем этаже ребята находят комнату размером примерно два с половиной на два с половиной метра с окнами, выходящими на все четыре стороны. В комнате холодно. У СайФая есть дорогое зимнее пальто, защищающее от ночного холода, а у Льва только дутая курт­ка на синтепоне. Он стащил ее в торговом цен­тре, найдя висящей на стуле, который кто-то хотел занять.

СайФай высокомерно посмотрел на него, когда они выходили из магазина.

— Воруют только бездари, — сказал он. — Если ты мастер, красть не приходится, потому что ты можешь убедить других людей отдать тебе то, что нужно, по доброй воле — так, как я это сделал в китайском ресторанчике. Для этого нужно быть умным и обходительным. Ты на­учишься.

Украденная Львом куртка белого цвета, и он ее ненавидит. Всю жизнь ему приходилось хо­дить в белом — отсутствие цвета считается при­знаком чистоты, выделяющей человека, чье предназначение быть принесенным в жертву, — но теперь, в изменившихся обстоятельствах, ходить в белом Льву просто неприятно.

Ребята хорошо поужинали — благодаря Льву, в котором наконец проснулся инстинкт выживания. На ужин ребята ели мелких животных, сбитых проходящим поездом.

— Я к падали даже не притронусь! — заявил сначала СайФай, когда Лев поделился с ним своей идеей. — Они тут, может, уже несколько недель лежат, кто их знает.

— Нет, — объяснил Лев. — Мы сделаем вот что: будем двигаться вперед, попутно поме­чая тела обнаруженных зверьков палочками. Когда мимо пройдет поезд, вернемся. Най­денные тела, не отмеченные палочками, бу­дут свежими.

Естественно, поначалу даже Льву его собст­венная затея казалась отвратительной, но, ес­ли вдуматься, изобретенный им метод мало чем отличается от традиционной охоты — раз­ве что в роли ружья и пуль в данном случае вы­ступал тепловоз.

Ребята разожгли возле башенки небольшой костер и поужинали жареным кроликом и бро­неносцем. На вкус экзотический зверек оказал­ся не таким противным, как думал Лев, — в кон­це концов, мясо есть мясо, и филе броненосца, приготовленное на огне, мало чем отличается от традиционного стейка.

Во время еды СайФай восхищается неви­данным способом охоты и придумывает ему на­звание.

— Да это же та самая «львиная доля», о кото­рой все слышали, но никто не знает, что это! — говорит он. — Вот это я понимаю креативный подход к проблеме! Может, ты на самом деле и гений, Фрай.

Льву приятно слышать похвалы в свой адрес.

— Слушай, а сегодня четверг, так? — спрашива­ет он Сая с целью проверить неожиданно при­шедшую в голову мысль. — Мне кажется, сего­дня День благодарения!

— Да, Фрай, ты прав. Мы живы, и за одно это уже стоит быть благодарным.

***

В ту же ночь, лежа на пальто в маленькой верхней комнате, СайФай решается задать во­прос, мучивший его, видимо, уже давно:

— Слушай, Фрай, а почему родители решили принести тебя в жертву?

Одной из черт характера СайФая, импони­рующих Льву, безусловно, является способ­ность без конца рассказывать о себе. Льва это устраивает — некогда думать о своей собствен­ной жизни. Естественно, до тех пор, пока Сай не начинает спрашивать. На этот раз Лев реша­ет прикинуться спящим и промолчать, но если и есть на свете что-то, чего СайФай не выно­сит, так это тишину, поэтому он продолжает разговор в форме монолога:

— Тебя подбросили? Поэтому родители хотят от тебя избавиться? Они тебя не хотели?

Лев продолжает лежать с закрытыми глаза­ми, стараясь не двигаться и не дышать.

— Меня самого подбросили, — продолжает Сай. — Папаши нашли меня на ступеньке перво­го июня. Они не расстроились — сами хотели расширения семьи. Подумав, они решили, что это знак, и в результате даже пошли и подженились.

Любопытство берет верх, и Лев открывает глаза, чтобы показать, что не спит.

— Но... разве после Хартландской войны бра­ки между мужчинами не запретили?

— Так я и не сказал, что они поженились, я сказал — подженились.

— А в чем разница?

СайФай смотрит на Льва с подозрением, ве­роятно считая, что он издевается.

— Дело в букве «д». Кстати, на случай, если ты меня в чем-то подозреваешь, я не такой, как па­паши, — мой компас всегда указывает на дево­чек, если ты понимаешь, о чем я.

— Да, понимаю. Мой тоже.

Льву не хочется рассказывать, что самое тесное общение с девочкой, когда-либо случав­шееся в его жизни, происходило на празднике, посвященном жертвоприношению, да и то он не целовался, а только танцевал медленные танцы.

Воспоминания так расстраивают Льва, что хочется кричать от неожиданно пронзившей его тоски, но он сдерживается и, сжав зубы и закрыв глаза, изо всех сил старается прогнать горькие чувства.

Воспоминания, оставшиеся в душе Льва с тех времен, когда он жил с родителями, пре­вратились в своего рода бомбу с часовым меха­низмом. Таймер тикает в голове, но неизвест­но, когда выйдет все время. Забудь о той жиз­ни, твердит сам себе Лев. Ты не имеешь больше отношения к тому мальчику.

— Что за люди твои родители? — спрашивает СайФай.

— Я их ненавижу, — отвечает Лев, удивляясь не только тому, что сказал это, но и тому, что в его словах нет даже намека на преувеличение.

— Вопрос был не об этом.

Лев, успев понять, что молчание Сай в каче­стве ответа не рассматривает, решает расска­зать приятелю, что думает о родителях.

— Мать с отцом, — начинает он, — всегда по­ступают так, как нужно поступать. Платят нало­ги. Ходят в церковь. Голосуют за тех, за кого уже проголосовали друзья, и отправляют детей в такие школы, где их растят в том же ключе и учат быть такими же конформистами, как и са­ми родители.

— Не вижу в этом ничего плохого, — замечает Сай.

— В этом и не было ничего плохого, — согла­шается Лев, которому все труднее и труднее го­ворить. — Но Бога они любят больше, чем ме­ня, и я их за это ненавижу. Наверное, я попаду в ад.

— Гм... Тогда я хочу кое о чем тебя попросить. Когда попадешь туда, забей для меня местечко, ладно?

— А тебе-то зачем? С чего ты взял, что туда по­падешь?

— Я этого не знаю, но так, на всякий случай. О будущем нужно заботиться, верно?

***

Через два дня мальчики приходят в город под названием Скотсбург, штат Индиана, и Лев наконец узнает, границу какого штата они пе­ресекли несколько дней назад. Лев пытается понять, сюда ли стремился СайФай, но при­ятель ничего на этот счет не говорит. С желез­ной дороги по просьбе Сая путешественники сошли, чтобы, по его словам, двинуть на юг по проселочным дорогам, пока не набредут на рельсы, ведущие в нужном направлении.

С Саем что-то не так.

Это началось накануне вечером.

Что-то чужое появилось в голосе. Взгляд то­же изменился. Сначала Лев подумал, что ему показалось, но при тусклом свете осеннего дня стало ясно, что товарищ действительно сам не свой. Он отстает от Льва, а раньше шел впере­ди, шатается из стороны в сторону, хотя преж­де шагал твердо. Лев начинает волноваться, че­го с ним не было с того момента, когда они с Саем познакомились в торговом центре.

— Ты расскажешь мне, куда мы идем? — спра­шивает Лев, предположив, что, возможно, на приятеля влияет близость пункта назначения.

СайФай молча размышляет над его вопро­сом, решая, видимо, стоит ли сказать или луч­ше хранить молчание.

— Мы идем в Джоплин, — наконец произно­сит он. — Это на юге штата Миссури, поэтому идти еще далеко.

Про себя Лев отмечает, что СайФай полно­стью отказался от своего старого доброго чер­ного диалекта и разговаривает, как любой дру­гой школьник его возраста. В изменившемся голосе появились какие-то странные низкие обертона. Льву становится страшно — СайФай говорит, как вервольф, готовый в любую секун­ду обернуться волком.

— А что там, в Джоплине? — спрашивает Лев.

— Да ничего страшного, не волнуйся.

И все же Лев волнуется — ведь когда Сай­Фай достигнет пункта назначения, он сам, ве­роятнее всего, снова окажется в одиночестве. Мириться с этой мыслью было легче, когда Лев не знал, куда они держат путь.

Он продолжает наблюдать за СайФаем и за­мечает, что его мысли, видимо, блуждают где-то далеко. Может быть, в Джоплине? Что там такое может быть? Неужели он узнал, что там живет его биологическая мать? Шагая вперед, Лев придумал десятка полтора причин, по ко­торым СайФай мог отправиться в далекое путе­шествие, и пришел к выводу, что мог бы приду­мать еще столько же, если бы захотел.

Жители Скотсбурга явно хотели бы, чтобы главная улица выглядела оригинальной и при­тягательно старомодной, но выглядит она про­сто обшарпанной. На дворе утро, и, когда маль­чики оказываются в центре, кроме служащих, открывающих двери ресторанчиков, чтобы встретить тех, кто придет завтракать перед ра­ботой, на улице никого нет.

— Ну, что? Будешь воздействовать на местных своим знаменитым обаянием или моя очередь пробовать? — спрашивает Лев, поворачиваясь к Саю, но того нет на месте. Лев окидывает взглядом местность и видит, как за кем-то непо­далеку закрывается дверь. Кто-то только что вошел в магазин, где, судя по витринам, убран­ным зелеными и красными гирляндами, прода­ют подарки к Рождеству. Помимо гирлянд в од­ной из витрин, в сугробе, сделанном из ваты, стоит северный олень. Что в таком месте могло понадобиться Саю, Лев даже представить себе не может. Однако, заглянув внутрь, он ви­дит приятеля в магазине. Сай стоит перед при­лавком, оглядываясь, как покупатель. Впрочем, последнее время он вел себя странно, поэтому Льву не остается ничего другого, кроме как войти в магазин вслед за ним, чтобы посмот­реть, что он будет делать.

Внутри тепло и пахнет хвойным освежите­лем воздуха. Таким составом обычно пропиты­вают картонки, которые водители порой веша­ют в салоне автомобиля. Вдоль стен стоят акку­ратные рождественские елочки с хвоей из фольги, обвешанные всевозможными гирлян­дами, игрушками и серпантином. Каждая елоч­ка украшена по-особому, в своем неповторимом стиле. При иных обстоятельствах Лев и сам бы с удовольствием походил по такому красивому магазину.

За прилавком стоит продавщица и смотрит на мальчиков с подозрением.

— Пойдем, — говорит Лев, хватая Сая за ру­кав. — Нам пора.

Но Сай стряхивает его руку и направляется прямиком к елке, украшенной позолоченными игрушками. Похоже, игра света на блестках и мишуре в сочетании с мерцающими огоньками гирлянды произвела на него гипнотическое воздействие.

— Сай, — шепчет Лев, — пошли. Нам нужно по­пасть в Джоплин. Ты что, забыл?

Но Сай недвижим, как изваяние. Продав­щица, нацепив дежурную улыбку, наконец ре­шается подойти к ним.

— Чем я могу вам помочь? — спрашивает она. — Вы что-нибудь ищете?

— Нет, — говорит Лев. — Спасибо. Мы просто зашли посмотреть.

— Мне нужен Щелкунчик, — заявляет Сай. — Я хочу купить Щелкунчика, чтобы подарить маме.

— А, замечательно, — говорит продавщица. — Щелкунчики у нас здесь, за прилавком.

Она оборачивается, чтобы показать нуж­ную полку, и в этот момент Сай срывает с елки сверкающую позолоченную игрушку и кладет в карман пальто.

Потрясенный Лев не может двинуться с места.

Сай, не удостоив товарища даже взглядом, отправляется за продавщицей и вступает с ней в дискуссию о достоинствах Щелкунчиков.

В душе Льва зарождается и медленно разрастается паника. Сай разговаривает с продавщи­цей, потом благодарит ее и возвращается к вы­ходу.

— Нужно будет захватить дома побольше де­нег, — говорит он своим новым странным голо­сом. — Я думаю, маме понравится голубой.

У тебя же нет мамы, хочет сказать Лев, но конечно же сдерживается, потому что сейчас все зависит от того, как они выйдут из мага­зина.

— Чудесно, — говорит продавщица. — Желаю хорошего дня!

Сай выходит из магазина, и Лев следует за ним по пятам, опасаясь, как бы приятелю не взбрело в голову вернуться и прихватить что-нибудь еще.

В тот момент, когда за ними закрывается дверь, Сай срывается с места. Он не просто бе­жит, а мчится пулей, словно хочет убежать от собственной тени. Пролетев квартал, он броса­ется наперерез движению и перебегает на другую сторону улицы, а потом на такой же скоро­сти возвращается назад. Водители сигналят, мимо проносится грузовик, лишь чудом не сбив мальчика. Сай мечется по мостовой как воздушный шар, из которого выходит воздух, потом, выбрав наконец направление, исчезает в боковой улице.

Дело тут явно не в позолоченной игруш­ке, понимает Лев. Этого не может быть. Он стал свидетелем какого-то срыва. У Сая при­падок, но какой болезни, Лев не знает. Нуж­но просто отпустить его, думает мальчик, дать ему уйти. Развернуться и бежать без оглядки в противоположном направлении. Теперь, пройдя курс выживания на улице, он справится и сам. Помощь СайФая ему больше не нужна.

Но было что-то странное во взгляде Сая, когда он убегал.

Отчаяние, вот что. Он уже видел такое вы­ражение в глазах Коннора, когда тот вытащил его из роскошного отцовского «кадиллака». Коннора Лев предал. Повторять ошибку в от­ношении нового друга он не намерен. Укоре­нившись в этом решении, Лев переходит улицу и твердой походкой устремляется в переулок, в котором исчез товарищ.

— СайФай, — зовет он, стараясь не повышать голос слишком сильно, чтобы не привлечь вни­мания прохожих. — Сай!

Продолжая идти вперед, Лев заглядывает во все мусорные контейнеры и подворотни.

— Сайрес, где ты?

Дойдя до конца улицы, мальчик оглядыва­ется, но СайФая и след простыл. Неожиданно, когда Лев уже совсем отчаялся, он слышит за спиной знакомый голос:

— Фрай?

Лев оборачивается и прислушивается.

— Фрай, иди сюда.

На этот раз Лев понимает, откуда доносит­ся голос: справа, с детской площадки. Детей на хитроумных снарядах, сделанных из зеленого пластика с синими металлическими переклади­нами, не видно — слишком рано. Поначалу Льву кажется, что он ошибся и голос доносит­ся откуда-то еще, но потом он замечает торча­щий из-за горки ботинок Сая. Лев переступает через невысокий забор и идет по песку мимо карусели, пока не находит приятеля.

Увидев его, он испытывает желание бежать.

Сай лежит, свернувшись, как младенец в ут­робе матери, поджав колени к груди. Левая сто­рона лица дергается, и рука извивается, как змея. На незатронутой тиком стороне лица гримаса боли.

— Что с тобой? Что случилось? — спрашивает Лев. — Чем я могу помочь?

— Ничем, — хрипит Сай. — Все будет нор­мально.

Но Льву трудно в это поверить. Ему кажет­ся, что Сай вот-вот умрет.

В дрожащей левой руке мальчик держит ук­раденную игрушку.

— Я ее не крал, — говорит он.

— Сай...

— Я ЖЕ СКАЗАЛ, Я НЕ КРАЛ ЕЕ! — кричит он, ударяя себя по виску правой рукой. — ЭТО БЫЛ НЕ Я!

— Ладно, ладно, не волнуйся, — говорит Лев, оглядываясь, чтобы посмотреть, есть кто-нибудь поблизости или нет.

Сай немного успокаивается.

— Сайрес Финч не вор. Никогда не крал и не будет. Это не мой стиль, — говорит он значи­тельно тише.

Он упорно утверждает это, хотя в его руке улика, свидетельствующая об обратном. Но че­рез секунду игрушка перестает существовать — Сай поднимает правую руку и кулаком разбива­ет вдребезги лежащий на ладони левой руки позолоченный шар. Осколки разлетаются и падают на песок. Из ладони течет кровь; костяш­ки пальцев правой руки тоже изрезаны.

— Сай, рука...

— Не беспокойся на этот счет, — говорит Сай­Фай. — Сделай для меня кое-что, Фрай. Сделай, а то я передумаю.

Лев молча кивает.

— Видишь мое пальто? Вон оно лежит. Залезь в карман.

Теплое пальто Сая лежит на качелях. Лев подходит и берет его в руки. Забравшись в кар­ман, он обнаруживает среди прочего массив­ную золотую зажигалку и достает ее.

— Тебе эта штука нужна, Сай? Хочешь поку­рить? — спрашивает мальчик. Если сигарета по­может остановить припадок, Лев готов сам за­жечь ее для друга — есть вещи похуже курения.

— Поищи в другом кармане.

Лев шарит по карманам в поисках пачки си­гарет, но ее нигде нет. Зато обнаруживается це­лый клад: серьги с драгоценными камнями, ча­сы, золотое колье, браслет с бриллиантами. Сразу видно, что все эти вещи настоящие — зо­лото и камни сверкают даже в тусклом утрен­нем свете.

— Сай, что же ты сделал?..

— Я же сказал тебе, это не я! Возьми всю эту ерунду и выбрось. Избавься от безделушек и сделай это так, чтобы я не видел, куда ты их вы­бросил, — просит СайФай, закрывая глаза, как человек, играющий в прятки. — Быстрее, пока я не передумал!

Лев выгребает все из карманов и, зажав ук­рашения в горсти, бежит в дальний конец площадки. Там он выкапывает в песке ямку, бросает в нее украшения, закапывает и раз­равнивает песок подошвой ботинка. Закон­чив, он маскирует место, где спрятаны сокро­вища, и возвращается туда, где остался СайФай. Мальчик лежит в той же позе, прикрыв лицо руками.

— Все, — говорит Лев. — Можешь убрать руки.

Сай отнимает ладони от лица. Оно все ис­пачкано в крови, сочащейся из порезов на ла­дони. Взглянув на руки, он переводит взгляд на Льва. Вид у Сая беспомощный, совсем как у мальчика... поранившегося на детской площад­ке. Льву кажется, что он сейчас заплачет.

— Жди меня здесь, — говорит он. — Я пойду ис­кать бинты.

Льву ясно, что даже если он найдет аптеку, бинты придется красть — денег у него нет. Ин­тересно, думает Лев, что бы сказал пастор Дэн, услышав рассказ о моих приключениях.

— Спасибо, Фрай, — говорит Сай. — Ты дела­ешь доброе дело, брат, и я этого не забуду.

Льву приятно слышать нотки старого доб­рого черного диалекта в голосе товарища. Да и щека у мальчика перестала дергаться.

— Да какие проблемы, брат, — отвечает Лев и, улыбнувшись на прощание приятелю, мчится в аптеку.

Он не сказал СайФаю, что не стал закапы­вать браслет с бриллиантами, а положил его во внутренний карман куртки, успевшей уже осно­вательно загрязниться.

***

На этот раз место для ночлега находит Лев. С таким комфортом спать ребятам еще не при­ходилось. По пути Лев заприметил убогого ви­да мотель, рядом с которым стояло всего не­сколько автомобилей. Проникнуть внутрь бы­ло не трудно — достаточно было найти открытое окно ванной комнаты и залезть в не­го. За плотно задернутыми шторами можно спать спокойно, если не зажигать свет.

— Мой гений ничто по сравнению с твоим, — говорит Сай, снова ставший самим собой. Гля­дя на него, трудно поверить в то, что случилось утром. Однако утренний инцидент не плод их воображения, и оба знают это. За окном слы­шен шум мотора, затем он стихает, и водитель, выйдя из машины, захлопывает за собой дверь. Лев и Сай готовы бежать, но человек открыва­ет другую дверь, дальше по коридору, и тревога оказывается ложной. Сай быстро успокаивает­ся, а Лев продолжает напряженно прислуши­ваться. Он не готов расслабиться, по крайней мере пока.

— Ты должен рассказать мне, что случилось утром, — говорит Лев.

По его тону сразу понятно: это не вопрос, а требование.

Сай не спешит отвечать.

— Давняя история, — говорит он. — Прошлое лучше оставить в прошлом, а жить нужно на­стоящим. Это мудрость, брат. А мудрость — это такая штука, что ты можешь ее закопать в зем­лю и оставить. А потом, когда будет нужно, вер­нешься и выкопаешь ее.

— А что, если я захочу вырыть ее прямо сей­час? — спрашивает Лев.

Убедившись, что Сай его услышал и понял, что он сказал, Лев лезет в карман и достает браслет с бриллиантами. Он держит украше­ние прямо перед носом Сая, чтобы тусклый свет уличного фонаря, пробивающийся сквозь щель между занавесками, осветил вещицу и камни заиграли.

— Где ты взял эту штуку? — спрашивает Сай очень серьезно, хотя еще пару секунд назад был настроен весьма игриво.

— Не стал закапывать, — спокойно отвечает Лев. — Подумал, вдруг пригодится.

— Я же тебя просил избавиться от всей этой дребедени.

— Во-первых, это не твои вещи, стало быть, не тебе от них избавляться. Ты, кажется, ска­зал, что украл их не ты, — напоминает Лев, по­ворачивая браслет таким образом, чтобы лу­чик отраженного света попал Саю прямо в ли­цо. В комнате темно и плохо видно, но Лев уверен, что щека Сая снова дергается.

Сай поднимается на ноги и нависает над си­дящим мальчиком.

— Советую тебе убрать эту штуку от моего ли­ца, чувак, — говорит он. — Или я из тебя котле­ту сделаю.

Лев понимает, что это не просто угроза. Сай судорожно сжимает и разжимает кулаки, обмотанные бинтами, придающими ему сход­ство с профессиональным боксером, готовя­щимся надеть перчатки. Но Лев не хочет отсту­пать и начинает вертеть браслет на пальце. Камни сверкают и отбрасывают на стены бли­ки, как на дискотеке.

— Я уберу, если ты расскажешь, как этот брас­лет и другие украшения попали к тебе в кар­ман.

— Убери, и я расскажу.

— Идет, — соглашается Лев, убирая в карман браслет. Но Сай не спешит говорить. Так и не дождавшись, Лев решает дать ему небольшую подсказку. — Как его зовут? — спрашивает он. — Или ее?

Сай опускает плечи и падает в кресло. Он побежден. Теперь Льву совсем не видно лица, поэтому остается только прислушиваться. Го­лос приятеля звучит как обычно, значит, с ним все в порядке. Лев садится на край кровати в полуметре от Сая и готовится слушать.

— Это он, — говорит Сай. — Я не знаю, как его зовут. Информация об имени, видимо, хранит­ся в какой-то другой области мозга. Мне же пе­ресадили только правую височную долю. Она составляет всего одну восьмую коры головного мозга, стало быть, на семь восьмых я остался самим собой.

— Я так и знал, — говорит Лев, потому что сре­ди возможных причин странного поведения приятеля, придуманных им по пути в аптеку, была и такая. В сущности, Сай сам подсказал ему эту версию, сказав «избавься от украше­ний, пока я не передумал». — Так что, он воро­вал в магазинах?

— Да, у него... были проблемы. Думаю, роди­тели его поэтому на разборку и закатали. А те­перь вот часть его проблем перешла ко мне.

— Ух ты. Погано.

Услышав это замечание, Сай разражается горьким смехом:

— Да, Фрай, погано.

— Похоже на то, что случилось с моим братом Реем, — говорит Лев. — Он занимался бизнесом и однажды, приняв участие в аукционе, устро­енном правительством, купил десять акров земли на берегу озера. Очень дешево купил. Впоследствии он обнаружил, что на берегу за­хоронен бункер с токсичными отходами и хи­микаты просочились в грунт. Поскольку новым владельцем был он, проблема правительства стала его проблемой. Пришлось заплатить в де­сять раз больше стоимости самой земли, чтобы очистить почву.

— Да, тоже погано, — соглашается Сай.

— Ну, по крайней мере, эти химикаты не в его голову просочились, — замечает Лев.

Сай опускает глаза:

— Да он не плохой парень. Ему больно про­сто. Очень больно.

После этих слов Льву кажется, что юноша, ставший донором для Сая, находится в номере вместе с ними — стоит прямо у кровати.

— Он любит хватать все, что плохо лежит. Такая маленькая мания, понимаешь? В основном блестящие безделушки. Не то чтобы они ему были очень нужны, просто, заметив что-нибудь красивое, он не может удержаться. Клептомания, наверное, так это называется. Клептомания — это... а, хотя ты знаешь, что это.

— Так он с тобой разговаривает?

— Да нет, не разговаривает. За речь отвечает другая часть мозга. Ко мне приходят его чувст­ва. Иногда воспоминания, но чаще чувства. Желания. Когда появляется какое-то несвойст­венное мне желание, я знаю, что оно пришло от него. К примеру, однажды я увидел на улице ирландского сеттера и захотел погладить его. Я к собакам равнодушен, но пришлось подойти и погладить песика.

Как обычно, разговорившись, Сай не мо­жет остановиться. Его прорвало, как плотину в половодье.

— Но одно дело — собаку погладить, другое дело — красть. Желание воровать всякие без­делушки бесит меня больше всего. Понима­ешь, я обычный парень, законопослушный, чужого никогда в жизни не брал, а тут на тебе. Бывают такие люди, вроде той продавщицы в магазине рождественских подарков, которые, увидев парня с кожей цвета умбры, автомати­чески заключают, что он пришел с какой-то криминальной мыслью. А теперь, благодаря этому парню, так оно и есть. И знаешь, что са­мое смешное? У этого парня как раз кожа бы­ла цвета сиены, как у тебя. Блондин с голубы­ми глазами, вот так.

Услышав последнюю фразу, Лев удивляется. Его поражает не то, что парень был белым, а то, что Сай знает, как он выглядел.

— Ты что, знаешь его в лицо?

— Да, — кивает Сай. — Иногда я вижу его. Это трудно сделать, но порой получается. Для этого нужно закрыть глаза и представить, что ты смо­тришь в зеркало. Обычно я вижу свое отраже­ние, но иногда появляется его лицо. Всего на мгновение. Знаешь, как во время грозы — снача­ла замечаешь вспышку, а потом видишь молнию, с интервалом в несколько миллисекунд. Но про­блема в том, что другие не видят его, когда я во­рую. Они видят меня. Мои руки берут вещь.

— Люди, которым ты небезразличен, должны знать разницу. Твои родители, в смысле отцы...

— Да они даже не знают о том, что случилось после имплантации! — восклицает Сай. — Они считают, что сделали доброе дело, заплатив за пересадку этого куска мозга. Если бы я расска­зал, к каким последствиям это привело, они бы казнили себя до конца жизни. Естественно, я не могу на это пойти.

Лев не знает, что сказать. Ему жаль, что он затронул эту тему. Не следовало заставлять Сая рассказывать об этом. Он хороший парень и за­служивает лучшей жизни.

— А этот парень... он даже не понимает, что стал частью меня, — говорит Сай. — Он как при­видение, которое не знает, что оно мертво. Он пытается оставаться собой и не понимает, куда делось все остальное.

Неожиданно на Льва снисходит вдохно­вение:

— Это же он жил в Джоплине, так?

Сай долго не отвечает, и Лев понимает, что попал в точку.

— Есть в моей голове такие области, в кото­рые он меня не пускает. Я знаю только, что ему нужно в Джоплин. Вот и пришлось туда отпра­виться. Может, когда я там окажусь, он от меня отвяжется.

Сай пожимает плечами, вернее, сжимает лопатки, как человек, пытающийся избавиться от изжоги или желающий почесать спину там, где рукой не достать.

— Не хочу больше о нем говорить. Во мне от него только одна восьмая, а неудобств от этого на добрую половину.

Лев хочет обнять его за плечи, как младше­го брата, чтобы успокоить, но почему-то не мо­жет заставить себя это сделать. Вместо этого он стаскивает с кровати одеяло и набрасывает на плечи сидящему в кресле Саю.

— Это еще зачем?

— Да так, чтобы вы двое не замерзли, — гово­рит Лев. — Ты не волнуйся, я буду рядом и про­слежу, чтобы все было нормально.

Сай смеется.

— Ты? Да ты и о себе-то не можешь позабо­титься. И ты думаешь, что сможешь помочь мне? Если бы не я, ты бы до сих пор ходил в торговый центр за объедками.

— Это правда, но ты же мне помог. Теперь моя очередь сделать что-то для тебя. И я помогу те­бе попасть в Джоплин.

 

22. Риса

Последнее время Риса внимательно следит за происходящим. Из опыта жизни в интернате она знает, что подчас выживание зависит от то­го, насколько человек наблюдателен.

Уже в течение трех недель ее, Коннора и еще целую группу беглецов из всех штатов перевозят из одного укрытия в другое. Постоянные переез­ды сводят с ума, так как конца-края бесконечной цепочке пересыльных пунктов не видно. Рису и Коннора возят в компании десяти или пятнадца­ти ребят, но в одном укрытии обычно остается не более половины, поэтому Риса редко видит одних и тех же беглецов дважды. Единственная возможность оставаться вместе — всячески напо­минать надзирателям, что они с Коннором пара. Это удобно, так почему же нет? Из двух зол выби­рают меньшее, кажется, так говорят.

После трех недель скитаний Коннор и Ри­са попадают в гигантский пустой ангар, рас­положенный, видимо, на территории аэро­дрома, у взлетно-посадочной полосы. Грохот от взлетающих и садящихся самолетов стоит такой, что впору затыкать уши. Прекрасное дешевое жилье для беглецов, спасающихся от властей. В ангаре практически ничего нет, кроме рифленой металлической крыши над головой, которая при взлете и посадке лай­неров трясется так, что Риса каждый раз ду­мает, что теперь-то она точно свалится им на головы.

В ангаре, помимо них, находятся уже около тридцати подростков. За последние несколько недель Риса с Коннором беспрестанно переез­жали с места на место, и многие из собравших­ся в ангаре были им знакомы. Ангар, поняла Риса, это своего рода концентрационный ла­герь, в котором детей собирают, чтобы отпра­вить в какое-то место, где их путь заканчивает­ся. На дверях ангара цепи с висячими замками, чтобы посторонние не могли войти внутрь, а потенциальные беглецы — выбраться наружу. На стенах висят электрические обогреватели; они работают, но пользы от них мало, так как воздух, который они нагревают, поднимается вверх и остывает под железной крышей. Туа­лет только один, да и тот практически не за­крывается — сломана задвижка на двери. Душа, в отличие от других убежищ, в которых уже довелось побывать Коннору и Рисе, нет, так что мысль о личной гигиене пришлось оставить сразу по прибытии. Содержащиеся в таких ус­ловиях подростки с каждым часом все больше походят на банду разъяренных преступников, готовых взбунтоваться в любую секунду. Воз­можно, те, кто устроил в ангаре укрытие, это понимали, поэтому следящие за порядком охранники вооружены.

Четыре мужчины и три женщины дежурят по очереди. Это такие же добровольцы, как Со­ня, только несколько более милитаризирован­ные. В одежде владельцы ангара придержива­ются армейского стиля, и вид у них усталый, даже изможденный. Но, несмотря на это, на лицах мужчин и женщин написана непреклон­ная уверенность в правоте своего дела, и Риса уважает их за это.

Каждый день в ангаре становится на не­сколько человек больше. Риса присматривает­ся к каждому из новичков. Коннор тоже отно­сится к ним с большим интересом, и девочка догадывается почему.

— Ты же тоже Льва высматриваешь, правиль­но? — спрашивает она, не выдержав.

— Почему ты так решила? — спрашивает он, пожимая плечами. — Может, я просто надеюсь встретить Беглеца из Акрона. Его же все здесь мечтают встретить.

Услышав это, Риса смеется. Даже в убежища, где дети находятся в полной изоляции, так или иначе просачиваются слухи. Говорят в том чис­ле и о Беглеце из Акрона, всадившем в инспекто­ра, пытавшегося его поймать, пулю с транквили­затором из его же собственного пистолета.

— Может, он тоже здесь появится, — шепчутся соседи по ангару. Для них он вроде знаменито­сти, это очевидно.

Риса не понимает, как мог появиться этот слух, ведь обстоятельства их бегства в средст­вах массовой информации не обсуждались. Но, как бы там ни было, ей обидно, что в мифе о Беглеце нет упоминания о ней. Рисе хочется, чтобы в сложившемся мифе помимо Клайда была бы и Бонни, но те, кто их придумывает, как правило, тяготеют к сексизму.

— Значит, ты не собираешься рассказывать им, кто такой Беглец из Акрона? — тихонько спрашивает она Коннора.

— Мне такого рода внимание не нужно, — от­вечает он. — Да и все равно никто не поверит. В их представлении Беглец — супергерой, здо­ровяк с огромными мускулами, вроде военно­го. Не хочу их расстраивать.

Группы продолжают прибывать, но Льва среди новичков нет. Зато с появлением каждо­го нового беглеца в ангаре нарастает напряже­ние. К концу первой недели, проведенной Рисой в убежище, в нем скапливается уже сорок три человека, а туалет по-прежнему один, и ду­ша как не было, так и нет. Кроме того, никто не говорит, сколько еще им придется сидеть в ан­гаре. Беспокойство витает в воздухе, смешива­ясь с запахом немытых тел.

Люди в хаки заботятся о них, следят, что­бы никто не оставался голодным, и старают­ся дать ребятам возможность чем-то занять­ся, чтобы избежать конфликтов. В ангаре есть пара ящиков с играми, несколько непол­ных колод карт и стопки потрепанных книг, списанных из библиотеки. Однако в убежище отсутствуют электронные приборы, и нет спортивного снаряжения, словом, предме­тов, могущих производить шум. «Если вас услышат снаружи, нам крышка», — часто по­вторяют надзиратели. Риса часто спрашивает себя, есть ли у людей в хаки какие-то другие интересы, или подвиг по спасению бегле­цов — дело всей их жизни. Не вытерпев, на вторую неделю она спросила одну из женщин: «Зачем вы все это для нас делаете?»

Надзирательница ответила, не задумыва­ясь, чисто механически, как на вопрос назой­ливого репортера. «Мы спасаем вас, потому что того требует совесть, — сказала она. — Ваше спасение — наша награда».

Все надзиратели так говорят. Риса даже на­звание придумала этой манере — «телевизионная речь». Общие фразы, никаких деталей. И это сквозит не только в словах, но и во взгля­дах. Такое впечатление, что они видят в толпе беглецов какую-то концепцию, а не стайку ис­пуганных детей. В результате люди в хаки упус­кают или намеренно не замечают всех тонко­стей социальной жизни в ангаре, а ведь эти на первый взгляд незаметные нюансы способны снести металлическую крышу не хуже, чем рву­щие в клочья воздух турбины реактивных само­летов.

К концу второй недели Рисе становится яс­но, к чему ведет такое отношение. Атмосфера бунта сгущается вокруг одного единственного человека, которого, как Риса надеялась, ей в жизни встречать больше не придется. Однако он появился, и привезли его вскоре после при­бытия в ангар Коннора и Рисы.

Роланд.

Как и раньше, в убежище у Сони, он остает­ся самым опасным парнем во всей компании. Все бы ничего, но в последнюю неделю Кон­нор тоже стал проявлять признаки эмоцио­нальной нестабильности. В тесных стенах про­межуточных убежищ он вел себя прилично. Там он еще был способен сдерживать темпера­мент и не совершил ни одного импульсивного или иррационального поступка.

Однако в ангаре, в пестрой и многочислен­ной компании беглецов он изменился. Порой ведет себя странно, находится в постоянном раздражении. Любой пустяк может вывести его из себя. Он уже поучаствовал в полудюжине драк, и Риса решила, что в этом и кроется при­чина, по которой родители решили отдать его на разборку. Она даже отчасти понимает их — такой бурный характер любого доведет до бе­лого каления и может подтолкнуть к крайнос­тям.

Здравый смыл подсказывает Рисе, что от него лучше держаться теперь подальше. Их со­юз возник по необходимости, но теперь, в из­менившихся условиях, сохранять его смысла нет. И все же день ото дня она чувствует, что ее тянет к Коннору все больше и больше... и что она волнуется за него.

Однажды, вскоре после завтрака, Риса подходит к Коннору, чтобы указать ему на се­рьезную опасность, которой он, похоже, не замечает. Коннор сидит в одиночестве на це­ментном полу и пытается выцарапать ржа­вым гвоздем чей-то портрет. Видно, что картину рисует он не здорово, хоть Рисе и очень хотелось бы, чтобы Коннор был талантливым художником. К сожалению, это не так. Риса расстроена, потому что ей ужасно хочется, чтобы в нем было хоть что-то, что искупало бы пороки его воспитания. Если бы он был художником, они могли бы найти точки со­прикосновения на почве творчества. Риса рассказала бы ему о своей страсти к музыке, и он бы ее понял. Но на самом деле он, скорее всего, даже не знает, что она пианистка, а ес­ли бы и знал, то едва ли заинтересовался бы этим.

— Кого ты рисуешь? — спрашивает Риса.

— Девушку, с которой был знаком дома, — от­вечает Коннор.

Риса незаметно загоняет в глубины подсо­знания охватившую ее ревность.

— Она тебе нравилась?

— Ну, вроде того.

— Слишком большие, непропорциональные глаза, — замечает Риса, изучая набросок.

— Наверное, это потому, что их я помню луч­ше всего.

— А лоб получился слишком низким. Если бы она была такой, какой ты ее нарисовал, мозг бы просто не поместился в голове.

— Да, слушай, ты угадала. Она не слишком умная.

Риса хохочет, и Коннор улыбается в ответ. Когда он в таком настроении, трудно даже представить себе, что он и тот драчун, которо­го она видела в течение всей недели, один и тот же человек. Глядя на него, Риса пытается понять, готов ли он услышать то, о чем она со­биралась ему рассказать.

— Ты хотела со мной чем-то поделиться или просто покритиковать рисунок? — спрашивает Коннор, глядя в сторону.

— Знаешь... мне было странно, что ты сидишь один.

— А, значит, ты решила стать моим психиа­тром.

— Все считают, что мы вместе. Если мы хотим сохранить в людях это убеждение, ты не мо­жешь все время вести себя асоциально.

Коннор оглядывается на собравшихся в ан­гаре ребят. Риса смотрит туда же. За стенами убежища утро, и каждый по мере сил пытается чем-то заняться. Все уже успели перезнако­миться и образовать несколько кружков по ин­тересам. Есть, к примеру, группа ребят, относя­щихся ко всему с ненавистью и неприязнью. Они, как всегда, перемывают кости остальным и критикуют все подряд, напоминая клубок ши­пящих змей. Есть мальчик, который из-за гай­морита может дышать только ртом. Он все вре­мя читает книгу комиксов — одну и ту же, без конца. Маи нашла себе пару — мальчика с тор­чащими в разные стороны волосами, затянуто­го с ног до головы в кожу и с пирсингом по все­му телу. Его зовут Винсент. Вероятно, это кар­мический брак, потому что они с утра до вечера целуются и ласкают друг друга. Это зре­лище привлекает целую группу ребят, считаю­щих, видимо, что им показывают бесплатное представление.

— Я не хочу быть социальным, — говорит Коннор. — Мне эти ребята не нравятся.

— А почему? — спрашивает Риса. — Слишком похожи на тебя?

— Они неудачники.

— Да, я именно это и хотела сказать.

Коннор делает вид, что рассердился, но у него не очень получается. Посмотрев на Рису, он опускает глаза, но Риса уверена: не на рису­нок он смотрит и не об оставшейся дома девуш­ке думает — его мысли где-то далеко.

— Пока я сижу тут в одиночестве, я не де­русь, — говорит он, бросая гвоздь. — Не знаю, что на меня находит. Может, их голоса раз­дражают, может, постоянно кто-то перед гла­зами мельтешит. Из-за них у меня такое ощу­щение, будто в голову муравьи забрались. Очень неприятно, хочется кричать. Я еще ка­кое-то время потерплю, но рано или поздно будет взрыв. Даже дома такое бывало, когда за столом все разом начинали болтать. Был у нас однажды семейный обед. Все сидели и трепались, и меня это так взбесило, что я взял тарелку и кинул ее в буфет со стеклянны­ми дверцами. Знаешь, в таких еще китайский фарфор держат. Осколки стекла разлетелись по всей кухне. Обед был испорчен. Родители спрашивали, что на меня нашло, а я не знал, что сказать.

Он готов делиться сокровенными мысля­ми, и это хорошо, думает Риса. Значит, они близки. Может, он и послушать готов, что я хо­чу сказать? Раз уж он открыт для общения.

— Я хотела с тобой кое о чем поговорить.

— Да?

Риса садится на пол рядом с ним.

— Последи за ребятами. Куда они ходят. Кто с кем общается, — говорит она, понизив голос.

— Что, за всеми сразу?

— Нет, за каждым по очереди. Последи за ни­ми, и начнешь кое-что замечать.

— А что, к примеру?

— Ну, например, то, что те, кто дружит с Ро­ландом, едят раньше других, но сам он никогда в начало очереди не становится. Или вот еще — люди из его окружения просачиваются в дру­гие клики, и там начинаются трения, в резуль­тате которых группа распадается. Еще? Роланд оказывает особое покровительство тем, кого все жалеют. Но когда они благодаря его участию перестают быть жалкими, заботливость куда-то исчезает и он начинает их просто ис­пользовать.

— Такое впечатление, что ты по нему годовую контрольную можешь написать.

— Я не шучу, Коннор. Я такие вещи видела уже раньше. Он рвется к власти, это чувство его то­чит, словно голод. Он беспощаден и очень, очень умен.

— Кто? Роланд? — смеется Коннор. — Да если ему на голову бумажный пакет надеть, он его снять не сможет.

— Может быть. Зато он знает, как сложить лю­дей в пакет и раздавить в кулаке.

Коннор отвечает не сразу. Отлично, думает Риса, я дала ему повод для размышлений. Пусть подумает, помыслит стратегически.

— Зачем ты мне это рассказываешь?

— Затем, что ты для него — угроза номер один.

— Я?

— Да, ты. Ты — боец, все это знают. А еще лю­дям известно, что тебе голову просто так не за­дуришь. Ты слышал, как ребята говорят, что Роланд всех достал?

— Да.

— Они говорят это, только когда ты рядом и можешь их услышать. Они хотят, чтобы ты разобрался с Роландом, и Роланд об этом знает.

Коннор недоверчиво отмахивается, но Ри­са не позволяет ему отвести взгляд.

— Послушай меня, я знаю, что говорю. В ин­тернате мне не раз приходилось встречать аг­рессивных, опасных ребят, пробивавших доро­гу к власти кулаками. Им это удавалось, потому что они точно знали, когда и кого нужно убрать с дороги. И больше всего доставалось от них тому, кто обладал достаточной энергией и вли­янием, чтобы остановить их.

Краем глаза Риса замечает, как правая ру­ка Коннора сжимается в кулак. Это признак того, что истинный смысл ее речи не дошел до него.

— Если ему нужна война, он ее получит.

— Нет! Ни в коем случае! Нельзя глотать на­живку! Именно этого он и хочет! Роланд сде­лает все, что в его силах, чтобы втянуть тебя в противоборство. Но ты не должен в него всту­пать.

— Думаешь, я не смогу победить его в драке? — спрашивает Коннор сквозь стиснутые зубы.

Риса хватает его за руки и сжимает изо всех сил.

— Роланд дракой не ограничится. Он захочет тебя убить.

 

23. Коннор

Признавать это неприятно и обидно, но Риса не раз оказывалась права. Ее способность трезво мыслить не единожды выручала их в трудных ситуациях. Раз уж она решила, что Роланд тайно стремится к власти, значит, так оно и есть. Он умеет выстроить жизнь вокруг себя так, чтобы все, что происходит, прино­сило ему пользу. И достигает он этого не си­лой, а умелым манипулированием. Наоборот, его агрессивные замашки лишь отвлекают внимание наблюдателей от того, что проис­ходит. Пока люди считают его тупым, агрес­сивным парнем, они не склонны верить в то, что на самом деле он умен и способен вести тонкую игру... к примеру, втереться в доверие к одному из надзирателей, как бы невзначай продемонстрировав, как он делится едой с младшими. Как и положено настоящему гроссмейстеру, Роланд никогда не делает ни­чего просто так, хотя его цели не всегда очевидны. Риса разгадала не только натуру Ро­ланда, она также была права насчет Льва — вернее, насчет того, что чувствует по отно­шению к нему Коннор, а он никак не может выбросить его из головы. Долгое время он пытался убедить самого себя, что просто хо­чет отомстить предателю, не остаться в дол­гу. Но каждый раз, когда прибывает новая группа ребят и Коннор видит, что его меж ними нет, его охватывает отчаяние. Это его злит, и ему не остается ничего другого, кроме как ввязываться в драки, чтобы сорвать на ком-нибудь зло.

Дело в том, что Лев предал не только их. Он предал и самого себя. А значит, его, ско­рее всего, уже нет на свете. Его разобрали по частям — кости, плоть, мысли и чувства — и пустили во вторичное использование. Имен­но это Коннору принять тяжелее всего. Он рискнул собственной жизнью ради спасения Льва, точно так же, как и в случае с подкиды­шем. Но ребенок, по всей видимости, спасен, а Лев нет, и хотя Коннор понимает, что он не может быть в ответе за то, что мальчика разо­брали, все равно чувствует себя виноватым.

Поэтому и встречает каждую группу с тайной надеждой, что Лев, этот чертов святоша, са­модовольный идиот и просто неприятный тип, все-таки жив.

 

24. Риса

В Рождество обед начинается на час позже. На столе все та же надоевшая всем похлебка, но надзиратели напялили красные колпаки, как у Санта-Клауса, и расхаживают в них.

Однако праздничного обеда не получает­ся — отсутствие терпения и дисциплины все портит. Ребята настолько голодны, что скапли­ваются возле раздачи, как беженцы из голодно­го края, и надзирателям никак не удается наве­сти порядок, потому что их всего двое, а не чет­веро, как обычно.

— В очередь! В очередь! — кричат надзирате­ли. — Еды хватит всем!

Но сегодня это никому не интересно — каж­дый хочет получить порцию немедленно.

Риса, в отличие от других, не чувствует себя голодной. Из опыта жизни в ангаре ей извест­но, что во время обеда проще всего сходить в туалет, не выстаивая очереди и не ожидая не­прошеных гостей, стучащих кулаками по двери со сломанной задвижкой, чтобы вынудить че­ловека делать свои дела быстрее, или просто беспардонно вламывающихся внутрь.

Все сгрудились возле раздачи в надежде по­лучить по случаю праздника что-нибудь вкус­ненькое, и возле туалета никого нет. Решив, что обед подождет, Риса выбирается из толпы и идет в противоположный конец ангара, где находится туалет. Оказавшись у входа, она ве­шает на ручку табличку «ЗАНЯТО», заходит и закрывает за собой дверь. Остановившись у зеркала, Риса пару секунд изучает свое отражение. Растрепанная девочка в поношенной одежде ей категорически не нравится. Естест­венно, задерживаться у зеркала не хочется. Умывшись, Риса вытирает лицо рукавом, пото­му что полотенец в туалете не было и нет. Не успев еще даже занять кабинку, она слышит скрип входной двери — кто-то вошел в туалет следом за ней.

Обернувшись, она едва сдерживает удив­ленный возглас — в туалете Роланд. Он аккурат­но, чтобы не шуметь, прикрывает за собой дверь. Риса понимает, какую роковую ошибку совершила. Не стоило идти сюда одной.

— Убирайся! — требует она. Голос звучит недостаточно твердо, но в этом ничего удивитель­ного нет — Роланд застал ее врасплох.

— Ну, зачем же так грубо, — говорит Роланд, медленно приближаясь к ней походкой хищно­го зверя. — Мы же все друзья, правда? Пока все обедают, мы могли бы неплохо провести здесь время.

— Не подходи ко мне! — предупреждает его Риса, лихорадочно обдумывая возможности спасения. К сожалению, в тесном туалете всего одна дверь, а ничего подходящего, что можно было бы использовать в качестве оружия, нет. Роланд все ближе и ближе, а она так ничего и не придумала.

— Знаешь, иногда я предпочитаю есть десерт перед обедом. А ты?

Через секунду он подходит совсем близко, и Риса немедленно делает попытку ударить его коленом в пах, одновременно замахиваясь ру­кой, чтобы дать пощечину. Нужно срочно сде­лать что-то такое, причинить ему боль, чтобы выгадать секунду или две, отвлечь его и полу­чить возможность сбежать. Однако реакция у Роланда отменная. Он хватает ее за руки и при­жимает бедром к холодной стене, став к ней бо­ком и лишив возможности ударить коленом. При этом он продолжает ухмыляться, словно скрутить ее для него раз плюнуть. Высвободив одну руку, он берет Рису за горло, и вытатуиро­ванная на запястье акула оказывается в не­скольких сантиметрах от глаз девочки. Хищная рыба зловеще пялится на Рису, словно готовясь к атаке.

— Не развлечься ли нам немного? Ты бы мог­ла заработать законную отсрочку на девять ме­сяцев. Тоже неплохо, а?

Риса никогда не любила кричать. Ей всегда казалось, что кричат только слабаки, что это своего рода признание поражения. Но сейчас она оказалась в ситуации, которую иначе как по­ражением не назовешь, и, хотя ей не впервые приходится отшивать всяких ублюдков, с таки­ми опытными негодяями, как Роланд, она еще не встречалась. Риса решает, что стесняться в таком положении некого, и, набрав в легкие по­больше воздуха, испускает истошный вопль, от которого кровь стынет в жилах. К сожалению, она делает это не вовремя, потому что над анга­ром как раз набирает высоту очередной само­лет, заглушая все остальные звуки ревом турбин и сотрясая непрочную металлическую крышу.

— Нужно уметь получать удовольствие от жизни, — заявляет Роланд. — Давай считать, что я даю тебе первый урок.

В этот момент дверь в туалет распахивает­ся, и за массивным плечом Роланда Риса ви­дит Коннора, стоящего на пороге. Глаза его сверкают от гнева, и девочке кажется, что она никогда и никого еще не была так рада видеть.

— Коннор! Убери его!

Роланд оборачивается и видит отражение Коннора в зеркале, но Рису не выпускает.

— Да, — говорит он, — неприятное положение.

Коннор не делает попыток оторвать Ролан­да от девушки. Он продолжает стоять там, где стоял. В глазах полыхают огоньки гнева, но ру­ки даже не сжаты в кулаки, висят вдоль тела, как плети. Да что с ним такое?

Роланд подмигивает Рисе и обращается к Коннору через плечо.

— Пошел вон отсюда, а то тебе не поздоровит­ся, — говорит он.

Коннор проходит внутрь, но к ним не при­ближается. Он направляется к раковине.

— Вы не против, если я руки помою? — спра­шивает он.

Риса решает, что он планирует напасть на Роланда внезапно, чтобы застать его врас­плох и дать ей возможность сбежать, вос­пользовавшись суматохой. Но ничего подоб­ного не происходит — Коннор просто моет руки.

— Твоя девушка положила на меня глаз еще у Сони в подвале, — говорит Роланд. — Ты знал об этом, правда?

— Вы двое можете здесь делать все, что угод­но. Мы с Рисой расстались сегодня утром, — от­вечает Коннор, вытирая руки об штаны. — Мне выключить свет за собой или не надо?

Риса настолько не ожидала столь вопиюще­го предательства, что не знает даже, кого силь­нее ненавидеть — Роланда или Коннора. Но в этот момент Роланд ее отпускает.

— Ладно, настроение все равно уже не то, — говорит он. — Черт, да я вообще пошутил, между прочим. Я бы тебе ничего плохого не сделал.

Сказав это, он начинает отступать, по обык­новению мерзко ухмыляясь.

— Скажи мне, когда сама захочешь, — говорит он, выходя из туалета, задев Коннора плечом в тщетной попытке вывести его из себя.

Риса до невозможности расстроена и буквально набрасывается на Коннора, желая вы­местить на нем обиду.

— Что это такое? — кричит она, тряся его. — Да как это так? Ты что, дал бы ему меня изнаси­ловать? Что, стоял бы на месте и смотрел?

Коннор осторожно отстраняет ее:

— Разве не ты предупреждала меня о том, что нельзя глотать его наживку?

— Что?

— Он не просто поперся за тобой в туалет, он намеренно сделал это прямо у меня на глазах. Ему было нужно, чтобы я знал о том, что он по­шел туда. Дело вообще не в тебе было — он хо­тел достать меня. Хотел, чтобы я пошел за ним, потерял голову и набросился на него. А я не стал глотать наживку.

Риса качает головой, но причина не в недо­верии к словам Коннора. Наоборот, она пони­мает, что он чертовски прав.

— Но... что, если бы... он...

— Он же ничего не сделал, верно? А теперь и не сделает. Будет думать, что мы расстались. В таком случае ты ему гораздо ценнее в качест­ве союзника. Может, он к тебе и дальше подка­тывать будет, но, готов руку дать на отсечение, с этого момента он будет играть роль беско­нечно галантного кавалера и милого, доброго юноши.

Пожар в душе Рисы медленно стихает, и она, не выдержав, заливается слезами. Коннор подходит ближе, чтобы успокоить ее, но она отталкивает его с той же силой, что и Роланда.

— Убирайся! — кричит она. — Видеть тебя не хочу!

Коннор в расстройстве воздевает руки к небу.

— Вот здорово, — говорит он. — Надо было просто пойти обедать. Оказывается, я зря сюда пришел.

Он выходит и закрывает за собой дверь, не обращая ни малейшего внимания на уже успевшую выстроиться очередь из желающих по­пасть в туалет. Риса остается сидеть на полу, прислонившись к двери спиной, чтобы никто не вошел, пока она старается взять эмоции под контроль.

Коннор поступил правильно.

Наверное, впервые с момента их знакомст­ва он проявил большую проницательность и смог выйти из ситуации без потерь. Кроме то­го, теперь, вероятно, в течение какого-то вре­мени Роланд не будет ее домогаться. И все же в глубине души Риса не может простить ему того, что он просто стоял в дверях. В конце концов, настоящие герои должны вести себя опреде­ленным образом. Они бросаются в бой, рискуя собственной жизнью.

В этот момент Риса понимает, что при всех его недостатках Коннор для нее герой.

 

25. Коннор

Сдержавшись и не бросившись на Роланда в ту­алете, Коннор совершил над собой самое боль­шое насилие за всю свою жизнь. Даже теперь, убегая от Рисы, он чувствует, что готов убить Роланда на месте, и только мысль о том, что си­туация требует другого подхода, останавливает его. Риса права: открытое противостояние, не­прикрытая агрессия — это то, на что Роланд пытается его спровоцировать. А между тем от других ребят Коннор слышал, что Роланд вы­точил из подходящего куска металла, найден­ного в ангаре, самодельный нож. Значит, если Коннор бросится на него, размахивая кулака­ми, Роланд, не задумываясь, прикончит его од­ним ударом — и ему, скорее всего, все сойдет с рук, если он докажет, что действовал в рамках самообороны.

Коннор не сомневается, что смог бы одо­леть Роланда в драке. Даже если у него действи­тельно есть нож, он сможет перехватить его и направить в другую сторону или вырубить Ро­ланда прежде, чем он успеет достать оружие. Вопрос в другом: готов ли Коннор вступить в драку, понимая, что живым из нее выйдет толь­ко один из них? Возможно, он хулиган, да, он действительно любит драться, за ним водятся и другие грехи, но убивать людей — нет, это не для него. Приходится сдерживать эмоции и просчитывать каждый шаг.

Для него все это ново. Сокрытый в душе во­ин требует немедленной войны, однако какая-то новая, но быстро растущая и развивающая­ся сторона натуры ликует от сознания скрытой власти — а это именно власть, потому что Ро­ланд ведет себя теперь именно так, как Риса и Коннор хотели заставить его вести. Тем же ве­чером Коннор видит, как Роланд предлагает Рисе свой рождественский десерт, надеясь та­ким образом загладить вину. Она конечно же подарка не принимает, но факт остается фак­том. Такое впечатление, что Роланд всерьез считает, что притворное раскаяние заставит Рису забыть о том, что он на нее напал. Впро­чем, на самом деле он ничуть не жалеет о соде­янном — просто такое поведение, с его точки зрения, должно помочь наладить отношения с Рисой. При этом он не понимает, что она и Коннор держат его на невидимом поводке. Впрочем, понятно, что это ненадолго — прой­дет немного времени, и акула прогрызет дырку в сети, которую они сплели вокруг нее.