Если вам не с кем поговорить о барахлящих извилинах, берите пример с Рауля. Поговорите с Шекспиром.

Читать его, конечно, полный вынос мозга, но наш учитель не принимал за оправдание переведенную на староанглийский фразу «Собака съела мою книгу» и все равно заставлял нас читать «Гамлета». Что удивительно, как следует вчитавшись, я даже проникся.

Перед злосчастным датским принцем стоит невозможный выбор. Призрак отца требует отомстить за его смерть и убить дядю. До конца пьесы Гамлета раздирают вопросы. Что делать? Убить дядю? Не слушать тень отца? Был ли призрак? Не спятил ли он сам? Если он не спятил, не стоит ли притвориться безумцем? Кончится ли все это, если покончить с собой? Будут ли ему сниться сны после смерти? И будут ли они лучше этого ночного кошмара, в котором отец требует убить дядю, который, кстати, теперь женат на матери? Он мучительно размышляет, колеблется и разговаривает сам с собой, пока не напарывается на отравленный клинок и терзающий его самоанализ не сменяется вечной тишиной.

Шекспир явно питал слабость к смерти. И ядам. И безумию. Возлюбленная Гамлета — Офелия — сходит с ума и тонет. Король Лир теряет рассудок — в наше время это назвали бы болезнью Альцгеймера. Макбета преследуют призраки и навязчивое видение нависшего кинжала — классические галлюцинации. Все настолько точно, что я начинаю гадать, не было ли у Шекспира богатого опыта по этой части.

Наверняка его тоже обвиняли в том, что он что-то употребляет.