— Эй, Кирстен! А я умею играть «Звездно-полосатое знамя» на подмышке! Хочешь послушать?
— Энси, какой же ты смешной!
* * *
В инфантильности (это когда ты ведешь себя в соответствии с размером своей обуви, а не возрастом, хотя в моем случае эти два числа уже начали сближаться) есть нечто увлекательное. Стоило мне начать, и я вошел во вкус. Рассказывать дурацкие анекдоты, сыпать сортирными шутками, притворяться, что тебя заботят вещи, которые на самом деле перестали волновать еще в школе средней ступени... Вот уж не думал, что таким будет мое общение с женщиной старше меня.
* * *
— Кирстен, это же самая прикольная видеоигра всех времен! Все просто: ты разъезжаешь в шикарном доме на колесах, и духи тех, кого собьешь, становятся пленниками в твоей машине. Скажешь, не круто?
— Ты играй, Энси, я просто посмотрю.
Кирстен видела во мне возможность убежать от действительности. Ей становилось хорошо — и мне тоже становилось хорошо. Я даже научился краснеть по собственной воле и выглядеть смущенным даже тогда, когда никакого смущения не испытывал.
* * *
— Посмотри на мои локти! Видишь, какие ссадины? Потому что я все время катаюсь, отрабатываю всякие трюки.
— Значит, тебе нравится скейтборд, который я подарила?
— Еще бы! Клевая штука!
* * *
Попытка остановить взросление чревата одной проблемой — тебе не остается ничего долговременного. Все равно что весь день питаться сладкой ватой, хоть и без таких тяжелых последствий для зубов — чтобы насытиться, нужна другая еда. К тому же это здорово выматывает. После дня, проведенного с Кирстен, мне хотелось только поскорее попасть домой и что-нибудь почитать, хотя бы газету. Я бы с удовольствием стал убирать со столов в нашем ресторане, лишь бы делать что-нибудь соответствующее возрасту. К сожалению, дорога в ресторан мне все еще была закрыта, и не знаю, будет ли шлагбаум когда-нибудь снят.
— Да что с тобой такое? — спросила мама. После изнурительного дня с Кирстен в зале игровых автоматов я мешком валялся на диване, тупо уставившись в таблицу биржевых торгов на каком-то бизнес-канале.
— Ничего, — буркнул я, поэтому Кристина решила просветить маму:
— Его девушка пользуется им, как средством вновь пережить свою ушедшую молодость.
Мама опешила:
— Как это — «вновь пережить свою молодость»? Ей же только шестнадцать!
— Акселерация, — вздохнула Кристина. — В наши дни всё начинается раньше.
— Со мной все в порядке, — сказал я. — Я знаю, что делаю.
Мама покачала головой:
— «Ушедшая молодость», подумать только! Что она заставляет тебя делать? Носить подгузники?
— Угу. И пускать пузыри, — ответил я.
Мама вскинула руки, направляясь к выходу:
— Я этого не слышала.
* * *
Когда я после каникул вернулся в школу, на меня обрушился град поздравлений и хлопков по спине от приятелей и совершенно незнакомых пацанов. Сначала я подумал, что это из-за моих отношений с Кирстен, но, как выяснилось, причина — статья в «Нью-Йорк Пост». Подвиг в ресторане и появление на первой полосе газеты сделали меня героем школы. Вот только мне такая слава была и даром не нужна.
— Ну ты и отмочил! — похвалил меня Хови. — Тебя уже пригласили на какое-нибудь ток-шоу?
На миг я представил себе, как держу графин с ледяной водой, сидя на ток-шоу рядом с Щелкунчиком Раулем, но вытряхнул эту картину из головы, пока воображение не завело меня слишком далеко.
Народ даже не догадывался, какие последствия имел для моей семьи инцидент с водой на макушку сенатора. Папа на грани, ресторан тоже. Я просто хотел, чтобы все это прошло и забылось как страшный сон. Ну почему никто этого не понимал?!
Я хотел также, чтобы и митинг в поддержку Гуннара прошел и забылся как страшный сон. Фальшивый митинг из-за фальшивой болезни, тогда как реальные часы тикали, время уходило. Двадцать три дня — и семья Умляутов останется без крыши над головой. Они хоть что-нибудь предпринимают?!
В ночь со вторника на среду выпал снег — первый снег этой зимой, и я надеялся, что занятия отменят, а значит, митинг в среду вечером тоже пролетит. Но кого я пытался обмануть? Скорее по улицам мамонт прошествует, чем школьные власти города Нью-Йорка отменят занятия в снегопад.
В среду утром Гуннар подошел к моему шкафчику. Помня о том, что скоро Умляуты лишатся своего дома, я решил не затевать с мнимым больным разборок, хотя ох как хотелось.
— Что ты скажешь сегодня вечером на митинге? — спросил он.
— Не знаю. Не подскажешь?
— Ты же не собираешься все испортить, Энси?
Неужели он действительно думал, что я открою всем правду? Да как я мог это сделать? Ведь мы с ним были теперь вроде как сообщники, одна шайка-лейка. Придется идти до конца. Кто знает, может, при всей своей неправильности, это единственный способ выйти из положения. Сказал ведь один мертвый художник, что каждому положены его пятнадцать минут славы. Так кто я такой, чтобы забрать их у Гуннара?
— Может, мне превратить все это дело в кампанию по сбору средств на выкуп вашей закладной? — сказал я Гуннару. Не знаю, как он это воспринял — то ли что я говорю серьезно, то ли что издеваюсь. Ну и хорошо, потому что я и сам не знал.
— Поздно, — ответил он. — Да и зная моего папашу... Эти деньги все равно не пошли бы на уплату долга.
— Твои предки знают про митинг? Они догадываются, как далеко зашло все это дело с доктором Г.?
Гуннар пожал плечами. Ясное дело, не догадываются.
— Мама застряла в Стокгольме, там снег. Прилетит только сегодня поздно ночью. А отец... Думаю, его больше заботят карты, чем собственные дети.
Вот тут до меня и начал доходить истинный смысл фантомной болезни Гуннара. Умляуты теряли все свое имущество; отец Гуннара проигрывал то, что еще оставалось, и, поглощенный азартом, забросил и жену, и детей. Наверно, для Гуннара было легче вообразить себе, что умирает, чем встать с проблемами лицом к лицу. Мои мысли обратились к собственному папе, к нашим натянутым отношениям. Но как бы ни была плоха ситуация в нашей семье, я был уверен: все устаканится. Мы выздоровеем. А вот для Гуннара и его отца надежды на выздоровление нет. Они словно те парни, что повисли на Еноте — Жертве Аварии: шансы на спасение мизерные.
— Уверен — вашему отцу на вас не наплевать, — сказал я Гуннару. — Он просто запутался.
— Он не имеет права путаться, пока не разберется со всем тем, что сам намутил!
На это мне сказать было нечего, поэтому я ответил на самый первый вопрос Гуннара:
— Я расскажу про пульмонарную моноксическую системию и поблагодарю всех за пожертвованное время. Буду говорить только хорошее. А потом вызову на трибуну тебя.
— Меня?
— Это же твоя жизнь. Тот термометр отмеряет твои годы, не чьи-нибудь. Так что, будь добр, поблагодари людей, доставь им удовольствие. Пусть они почувствуют гордость за то, чтО совершили ради тебя.
Гуннар не осмеливался встретиться со мной взглядом. Он смотрел в пол и стучал носком ботинка по дверце моего шкафчика. Потом наконец сказал:
— Доктор Г. не всегда ошибается.
— Знаешь... Я искренне надеюсь, что на этот раз он ошибся. Потому что я не хочу, чтобы ты умирал.
Прозвенел звонок, но Гуннар ушел не сразу. Он помедлил еще секунд десять, потом произнес:
— Спасибо, Энси, — и заторопился в класс.
* * *
Митинг был назначен на шесть вечера, когда уроки и спортивные тренировки уже закончены; но поскольку добро на его проведение дала сама мадам старший окружной инспектор — восходящая звезда на политическом небосклоне — то отношение к нему было самое серьезное. Я надеялся, что раз все дело происходит вечером, то большинство ребят сачканет, но директор пообещал каждому, кто явится, дополнительные учебные кредиты по любому предмету на выбор. Это же все равно что раздача бесплатной пиццы!
После уроков я направился домой. Свободного времени у меня ровно столько, чтобы принять душ, переодеться и помолиться об астероиде — чтобы он прилетел и стер с лица земли все человечество до моего выступления. Выходя из душа, я наткнулся в коридоре на маму.
— Одевайся, — скомандовала она. — Поедем в аэропорт за тетей Моной.
Я стоял, завернутый в полотенце, а подо мной разверзался карстовый провал.
— Ну что уставился? До прибытия ее рейса осталось меньше часа. — Кажется, мама уже раскачивается на конце своей веревки, а ведь тетя еще даже не появилась. — Будь добр, Энтони, не создавай дополнительных трудностей.
— Но... но у меня важные дела!
— Подождут твои важные дела.
Я нервно рассмеялся, представив себе полный зал и слушателей, которые ждут, ждут, ждут... Лишь одно могло быть хуже выступления на митинге — не прийти на него вообще.
— Ты не понимаешь... Я должен вечером произнести речь в честь одного моего друга. — Следующую фразу мне пришлось из себя выдавливать, потому что сама она вылезать никак не желала: — Того, что умирает.
Мама остановилась.
— Ты произносишь речь?
— Ну да. Там будет старший инспектор школ и все такое...
— А почему мы об этом ничего не знаем?
— Если бы вы с папой не торчали все время в своем драгоценном ресторане, то знали бы.
Вообще-то, я их за это не осуждал, однако все же решил сыграть на чувстве вины — дело-то серьезное, любое оружие сгодится.
— В котором часу начинается это ваше мероприятие?
— В шесть.
— Хорошо, раз ты публично произносишь речь, мы все должны ее послушать. Заберем тетю — и туда. К шести успеем.
— Ты с ума сошла! Аэропорт Ла-Гуардиа в это время суток? В такую погоду? Да нам повезет, если удастся вернуться к Четвертому июля!
Но мама была непоколебима.
— Остынь. Папа знает, как сократить путь. А сейчас иди и надень ту рубашку, что тетя Мона подарила.
Тут я вообще дар речи потерял. Вылезти на трибуну в этом розово-оранжевом уродстве? Держать речь перед всей школой, будучи одетым в помесь автомобиля Барби с дорожным конусом?! Челюсть у меня отпала, изо рта вылетело нечто похожее на код Морзе. А мама, сказав «Делай, что тебе говорят!», повернулась и сбежала по лестнице — в последний раз стереть в гостиной несуществующую пыль.
* * *
Всю дорогу до Ла-Гуардиа я сидел как на иголках.
— Прекрати дуться, — приказала мама, как будто я был всего лишь капризным ребенком.
«Ну что, — говорил я себе, — ты же просил об астероиде — ты его получил. Планетоид Мона, момент столкновения в 16:26 по стандартному восточному времени».
Как ни претило мне выступать на публике, я не хотел подводить Гуннара. Если мы не успеем вернуться из аэропорта вовремя, я потеряю все: хорошие отношения с директором, уважение к самому себе, не говоря уже о Кирстен, потому что как бы она ни относилась к этому митингу, но если я не покажусь, она мне не простит. И кто будет отдуваться? Мона? Родители? Нет. Шишки повалятся на меня.
Я честил себя за то, что мне не достало смелости сказать «нет» и не поехать в аэропорт.
— А это обязательно — всем тащиться туда? — проныл я перед самым выходом из дома. — Я-то там зачем? Вас одних мало?
— Потому что я тебя прошу, — ответил папа.
Ну, тогда всё — нужно ехать. Может быть, отец Гуннара и утратил право на уважение со стороны своего сына, но для меня желания моего папы — закон. Пусть даже в результате я окажусь в полной заднице.
Когда мы вошли в терминал, тетя Мона уже ждала там. Атака началась еще до того, как мы приступили к родственным объятиям.
— С ума сойти, где вас носило? Я тут торчу десять минут!
— Искали место для парковки, — оправдывался папа, целуя ее в щеку. — Багаж уже пришел?
— Ты же знаешь Ла-Гуардиа. Считай, повезло, если он вообще придет. — Тетя взглянула на меня и одобрительно кивнула. — Вижу — ты ходишь в рубашке, что я подарила. Европейский дизайн. Я ее специально для тебя выбрала. Считается, что в ярких цветах какой угодно замухрышка выглядит атлетом.
Краем глаза я приметил усмешку на лице Кристины и громко шмыгнул носом, напоминая сестре, что от нее несет Мониными духами. Бросил взгляд на часы. Мама заметила это и заторопилась. К счастью, багаж пришел быстро, и мы понеслись к машине — до митинга оставался всего час.
Воздушное путешествие не прибавило тете хорошего настроения, и по дороге из аэропорта она устроила нам истинное пиршество из едкостей и колкостей. Не стану пересказывать все подряд, что скормила нам Мона за время поездки, лучше представлю меню из отборных блюд.
Изысканный гурманский обед «Мона»
Незабываемое переживание, если сможете его переварить
—ЗАКУСКИ—
«О, вижу, у вас все та же старая машина. Эту модель еще выпускают?»
«Куда это тебя занесло, Джо? У тебя полностью отсутствует чувство направления. Даже когда он мальчишкой ездил на велосипеде, то вечно заезжал куда-то не туда и мне приходилось его искать».
«Ты бы улыбалась почаще, Анджела. Глядишь, и дети стали бы поприветливее».
—КАРТА ВИН—
«Боже мой! Я уже в ледышку превратилась! Отопитель в этой машине никуда не годится!»
«Ядовитая плесень в вашем подвале? Бр-р! Этот дом уже давно пора снести».
«Нельзя ли остановиться и купить что-нибудь попить? Эти улицы так загазованы, что меня тошнит. Ф-фу!»
— СУПЫ —
«Дорожное движение? Поживите в Чикаго — вот где движение! Не чета вашему».
«Стресс? Поработайте в парфюмерной компании — вот где стресс! Ваш стресс просто легкая прогулка по сравнению с моим».
«Непогода? Да вы понятия не имеете, в каком раю живете. Приезжайте в Чикаго, и узнаете, что такое настоящая непогода».
—ОСНОВНЫЕ БЛЮДА—
(Подается обжигающе горячим. Принимать с прохладцей)
«Вы ведете меня на обед в «Париж-капиш»? Я-то думала, мы пойдем в приличный ресторан».
«Он на Авеню Т? Неужели не нашлось более респектабельного места? Впрочем, думаю, ваш бизнес имеет больше шансов на выживание в районе, где публика непритязательна».
«Когда я перееду в Нью-Йорк, я научу вас, как правильно вести дела».
—НИЗКОКАЛОРИЙНЫЕ БЛЮДА—
Для тех, кто на диете
«Анджела, дорогая, я закажу для тебя курс здорового питания «Нутриплан». Не надо благодарить, это подарок».
«Кристина, ты очень привлекательная девочка, несмотря на твою комплекцию».
«Джо, тебе поможет только липосакция».
—ДЕСЕРТ —
«Зачем мы останавливаемся у школы?»
«И как долго будем мы здесь торчать?»
«Я целый день ничего не ела!»
«Можно я подожду в машине?»
«Хотя лучше нет. В этом районе, чего доброго, саданут по затылку и ограбят».
* * *
Мы опоздали минут на пять. Все места в зале были заняты, и нам пришлось стоять. Родители совсем растерялись. Они знали, что я что-то такое делаю для Гуннара, но не имели понятия, что именно и до каких колоссальных масштабов это дело разрослось. Они ведь даже никогда в глаза не видали моих фирменных контрактов.
— Вот это сборище так сборище, — сказал папа.
— Да еще посреди учебной недели, — добавила мама.
— Так и начинаются эпидемии гриппа, — внесла свой вклад Мона, пронзая взглядом какого-то закашлявшегося пацана.
— А что это там на сцене? — спросила мама, указывая на большой картонный термометр.
— Он показывает время, которое я собрал для Гуннара.
— О! — отозвалась мама без малейшего представления, о чем это я. Было истинным удовольствием видеть, как мои родители в кои-то веки раз приятно поражены делом рук моих, пусть это все был лишь обман.
Речь лежала у меня в кармане. И хотя я жутко нервничал, я радовался, что успел вовремя. Ничего страшного. Все быстро кончится, после чего мы отправимся на обед, где наша несравненная Мона Шиза задаст нам перцу.
Но все пошло не так, как я ожидал. Совсем не так. Этот вечер словно клеймом выжжен в моей памяти, потому что это был, без преувеличения, самый страшный вечер в моей жизни.