53) Извлечение
Я не в игре. И мне страшно плохо.
Тренер понимает, что со мной происходит что-то не то — снял с игры после второго периода. Счёт 3:6 против слабенькой команды. Я не забил ни одного гола.
Я какой-то несобранный, не могу сосредоточиться на игре. Внушаю себе, что это из-за Катрины — она не пришла на матч. А ведь Катрина присутствует на всех моих матчах, она для меня что-то вроде талисмана. Нет, она, конечно, появится, и тогда у меня прояснится в голове. Что ещё хуже — моя рассеянность заразительна. Кажется, я влияю на настроение команды куда сильней, чем всегда казалось самому: мои сотоварищи мажут по воротам, делают пасы в никуда — словом, команда разваливается на глазах.
Это всё Катрина. А кто же ещё? Она даже смску не прислала, что не придёт. Впрочем, от неё уже два дня ни слуху ни духу; а когда я звоню ей, то всё время натыкаюсь на автоответчик.
Я потерянно сижу на скамейке и наблюдаю за игрой. Мы пропускаем ещё один мяч. К началу четвёртого периода у меня остаётся лишь одно желание — поскорее попасть домой.
Нам накостыляла одна из худших в лиге команд. Пока соперники ликуют, в восторженном одурении от этой неправдоподобной, свалившейся с неба победы, тренер устраивает нам грандиозный разнос. Куда деваться — что заслужили, то заслужили. Вернее, я заслужил. Если мы проиграем хотя бы ещё только одну игру — о финале чемпионата можно забыть. Всю следующую неделю тренировки будут убийственные.
Надо было бы мне отправиться прямо домой, но я делаю крюк и захожу к Ахаву — в наш местный кофе-бар, который изо всех силёнок старается создать впечатление, что он ничуть не хуже «Старбакса», даже имена своим напиткам придумывает какие-то забойные. Залью-ка я своё горе «Фраппуччино», вот что. Однако ещё не дойдя до двери, вижу их.
За одним столом, рядышком, сидят Катрина и лысый парень с забинтованным лицом.
Его рука покоится на её колене.
Вот так. По-моему, я что-то наподобие уже видел. Мама и её патлатый бабуин. Шагаю мимо: мимо двери, мимо кафешки, мимо этой парочки. Пытаюсь понять, которая из картин отвратнее — мама с любовником или Катрина с Оззи. Желание поскорее попасть домой становится почти невыносимым.
Значит, Катрина снова превратилась в сестру милосердия, так же, как тогда, когда мы с ней начали встречаться. Одно лёгкое движение изящного пальчика: нажала на кнопку «Извлечь диск» — и диск, то есть я, вылетел, а на моё место прыгнул новоявленный мученик. И ведь какая несправедливость: я даже не могу ворваться в этот недостарбакс и набить Оззи морду, потому что у него нет второго носа, который можно было бы сломать!
Домой, скорее домой!
В ту же секунду, когда я переступаю родной порог, мне сразу становится легче. Бронте с Брюстером сидят в гостиной — работают над каким-то школьным проектом, весь журнальный столик завалили своими бумажками.
Бронте поднимает голову.
— Как игра?
— Они проиграли, — подаёт голос Брю.
— Откуда ты знаешь? — спрашивает она.
— А что — по нему не видно?
— Да всё с ней в порядке, с игрой, — говорю я. Мне лень пускаться в объяснения, всё это уже позади, далеко в прошлом. Даже мысли о Катрине с Оззи доставляют куда меньшую боль.
На кухне мама маринует мясо для папы — тот на заднем дворе растапливает рашпер. Барбекю? В это время года? Редкое явление. Залезаю в холодильник, но мама прикрикивает:
— Не порть аппетит!
Нормально.
Разве может где-то что-то идти не так, если дома всё настолько нормально?!
К тому времени, когда я добираюсь до своей комнаты и падаю на постель, вся моя злость и досада уходят без следа. Такое чувство, будто меня завернули в невидимый, но очень прочный кокон, покрыли защитным слоем. В мире всё прекрасно. И с Катриной тоже всё будет прекрасно, потому что у меня уже, можно сказать, готов план. Две вещи действуют на сердце Катрины без промаха: увечье и победа. Ладно, увечье досталось на долю Оззи. Значит, мне остаётся победа.
54) Равновесие
Я думаю, меня нельзя назвать законченным эгоистом. Во всяком случае, не больше, чем кого-либо другого. Если уж на то пошло, то в каждом из нас того и другого поровну, и зачастую мы не догадываемся о побудительных мотивах нашего поведения. Наверняка во многих случаях я буду поступать наперекор своим собственным интересам — всё зависит от обстоятельств. Словом, существует равновесие между эгоизмом и самоотверженностью. Но иногда случается кое-что такое, что нарушает это равновесие. Когда этим вечером я захожу в комнату Брюстера и Коди, я ясно отдаю себе отчёт в том, в какую сторону сместилась стрелка весов в моей душе.
Коди валяется на надувном матрасе, он с головой погрузился в какой-то комикс; Брю читает тощую книжечку — стихи, конечно. Нормальный парень взял бы такое в руки только под страхом смерти.
Брю взглядывает на меня поверх страницы.
— Ты был прав насчёт игры, мы проиграли, — сообщаю я.
Он переворачивает страницу.
— Чтобы это понять, не нужно быть гением.
— Конечно, нет. — Я пару секунд тереблю дверную ручку. — Вот что... я только хотел, чтобы ты знал — я передумал.
— Насчёт чего?
— Ну, помнишь, я запретил тебе приходить на мои игры... Я передумал.
Похоже, это его заинтересовало — он опускает книжку.
— Почему?
Пожимаю плечами — мол, ничего, так просто.
— Да ничего, так просто.
— А может, мне и самому теперь неохота смотреть твои игры.
— Как знаешь. — Я поворачиваюсь к двери.
Он останавливает меня.
— Может, я тоже передумаю — если ты скажешь мне правду.
Ну, я и выкладываю правду. Или, по крайней мере, её часть.
— Нашей команде позарез нужно выиграть несколько следующих матчей, чтобы попасть в финал чемпионата лиги. — О Катрине я помалкиваю — всё равно Брюстеру она не нравится. — Если я буду хорошо играть, то мне, может, даже дадут «лучшего игрока лиги»...
В этот момент Коди выныривает из своих комиксов, и я осознаю, что он в них и не погружался — он очень внимательно прислушивался ко всему, что было сказано в комнате. Он понимает, о чём я прошу Брю. Он знает, о чём на самом деле разговор. Внезапно мне становится стыдно. М-да, лучше бы обойтись без свидетелей...
Брю поднимает свою книжку и делает вид, что читает, но мыслями он явно в другом месте.
— Я думал, ты считаешь это мошенничеством, — наконец произносит он.
— Я сказал, что у меня такое чувство, будто я смошенничал. Тут есть разница.
— Я подумаю, — говорит Брю, но я знаю — он уже решил сделать это. Всё бы хорошо, если бы не Коди. Его глаза с расширенными зрачками смотрят на меня — бездонные, чёрные, они вглядываются в космическое пространство в поисках неизвестных галактик.
55) Беспрецедентное
Мы с Брю — заговорщики. Мы с Брю — единая команда. Что с того, что тренер не подозревает о дополнительном, потаённом игроке? Я начинаю игру с таким чувством, словно собираюсь завоевать весь мир, хотя на самом деле нам сегодня предстоит всего лишь встреча с «Ракетами» из Биллингтона. Они довольно высоко в турнирной таблице, и к тому же это очень «неудобная» команда; но я сразу же даю им понять: сегодня им придётся несладко. И забиваю на первой же минуте. Я — владыка площадки, мои скорость и точность беспрецедентны; меня не щадят, сбивают с ног, проверяют на прочность, но я поднимаюсь после самых крутых силовых приёмов, после самых болезненных ударов клюшкой; я не теряю ни унции энергии и напора. Я непобедим.
Катрина видит это. Я взял с неё обещание прийти на игру.
— Мне необходимо твоё присутствие, — умолял я её. — Пожалуйста, приди. Ты меня вдохновляешь.
Ненавижу просить и унижаться, но всё будет ни к чему, если она не увидит моего триумфа.
Я постоянно посматриваю на Брю — как он там, держится? Он прохаживается в одиночестве у края поля — немного усталый, слегка запыхавшийся. Прислоняется спиной к ограде и поднимает большие пальцы вверх. Я решаю, что если получу звание лучшего игрока, то отдам кубок ему. А себе оставлю Катрину.
Половина матча позади. Счёт 4:1, и все четыре гола забил я. Тренер улыбается и смотрит на меня таким взглядом, будто я — его собственный сын.
— Вот это то, что я называю настоящей игрой, Теннисон! — ликует он. — Покажи этим недотёпам, из чего сделаны наши парни!
— Я могу остаться на площадке?
— Если будешь играть, как сейчас, то оставайся на ней хоть до второго пришествия!
Остаток матча — сплошное унижение для «Ракет». За тридцать секунд до конца я забиваю свой шестой гол. Да — из восьми забитых нашей командой голов шесть — мои.
Финальный свисток — конец! Мои сотоварищи набрасываются на меня и через секунду я взмываю в воздух. Вот это триумф! Но я не позволяю себе наслаждаться им слишком долго. Как только меня опускают на землю, я тут же кидаюсь к Катрине.
— Я так рад, что ты пришла! — кричу я и притягиваю её к себе, чтобы поцеловать. Она не сопротивляется, хотя через секунду отстраняется — я же весь в поту, как лошадь.
— Извини, — тороплюсь я, — сейчас побегу в душ, а потом мы с тобой пойдём праздновать!
— Разве ты не собираешься праздновать с командой?
— Ещё успеется!
— Слушай, Теннисон... Нет, я, конечно, рада за тебя и ты сегодня великолепен и всё такое, но... понимаешь, я теперь с Оззи.
Я слышу её слова, но их смысл до меня пока не доходит — я ещё весь в восторге и ликовании.
— Ну так в чём дело — пошли его подальше! Знаю, ты питаешь к нему жалость... Я, конечно, не должен был так его отделывать; и ты права насчёт моих родителей, я и в самом деле словно сбрендил, но сейчас со мной всё в порядке!
Обнимаю её за плечи, но она вновь отстраняется.
— Дело не в жалости, Теннисон... Я начала встречаться с ним ещё до того, как ты сломал ему нос.
Внезапно у меня возникает ощущение, будто мне кто-то пробил башку лакроссной клюшкой. Осмысленные слова вылетели через дырку в черепе, и всё, что мне удаётся из себя выдавить — это:
— А?
— Вообще-то, — продолжает она, — я так поняла, что ты, должно быть, отлупил его из-за меня?
— А?
— Мне это польстило, не скрою.
Тут она наклоняется и целует меня, но в лоб, как маленького ребёнка... или как старую больную собаку — перед тем, как ветеринар всадит ей последнюю в её жизни иглу.
— Может, ты позвонил бы Кэти Барнетт? Я знаю совершенно точно — она умирает по тебе чуть ли не с самого пластилинового периода.
— Плейстоценового, — мямлю я на автомате.
— Да, точно, этого самого. Ну, я побежала!
И она лёгкой походкой устремляется прочь, унося с собой все распрекрасные чувства, которые, как я думал ещё минуту назад, она должна была бы направить на меня.
От постигшего моё сердце удара могла бы содрогнуться планета. Я словно в огне. Я словно в лихорадке. А команда всё ещё празднует победу. Мы выиграли, вышли в финал... Почему же я не радуюсь?
И нет поблизости такого громадного камня, под который я мог бы заползти и свернуться клубком. Единственное, чего мне сейчас хочется — домой. Я не прочь бы даже телепортироваться туда, если бы это было возможно. Домой — прямо свою комнату.
Во всей этой суматохе я совершенно позабыл про Брю. Ищу его глазами, но он исчез. Наверно, ушёл в ту самую секунду, когда прозвучал финальный свисток — отправился домой зализывать мои раны. Интересно, меня сильно побили в этом матче? Да нет, наверно, не очень, так, средне; во всяком случае, он всё забрал себе. Надо найти его и поговорить. Мне позарез нужно поделиться с кем-нибудь своим несчастьем. Неважно, он может и не отвечать, лишь бы слушал.
Я наскоро прощаюсь с товарищами по команде, подхватываю свою клюшку и лечу домой. По дороге мне смертельно хочется разнести клюшкой все почтовые ящики подряд. С чего это я так распсиховался?
56) Умиротворённый
Я не успеваю даже в ворота войти — Бронте перехватывает меня на улице и бьёт в плечо с силой чемпиона-тяжеловеса.
— Ой!
— Это за то, что ты заставил его пойти на твой матч!
Должно быть, Брю вернулся домой раньше меня. Нажаловался. Нет, скорее, она увидела, как он выглядит, и всё вытянула из него сама.
— Я никого не заставлял. Он пришёл потому, что хотел прийти!
Как же, так она на это и купилась.
— Ты — эгоцентричный, самовлюблённый...
— Да? А когда я его прогнал с игры — тогда я, по-твоему, тоже был неправ?!
Она мгновение собирается с мыслями.
— Да, неправ! Но тогда ты, по крайней мере, думал о нём, а не о себе, любимом!
Мне неохота ссориться с ней, мне охота лишь оказаться в доме. Мои чувства сейчас настолько пропитаны ядом и горечью, что нет никакого желания выплёскивать их на кого бы то ни было. Я лишь хочу, чтобы она меня пропустила. Я лишь хочу пройти в ворота.
— Вместо того, чтобы устраивать мне разнос, ты бы лучше подумала, чтó ты сама только что сделала с ним! — говорю я. Она озадаченно хлопает глазами. Я потираю ушиб в том месте, где она огрела меня и поясняю: — Как только я переступлю порог, у Брю появится ещё один синяк. Благодаря тебе.
Она столбенеет, и я бочком протискиваюсь мимо неё в ворота. Вот так-то, пусть поразмыслит!
Войдя в гостиную, я бросаю клюшку на пол и падаю на диван. Сворачиваюсь клубком и закрываю глаза — так я поступаю обычно, когда болит живот. Чувствую, как в груди что-то закипает, и совсем свирепею при мысли, что сейчас разревусь. Это я-то. Я никогда не плачу! Меня в жизни никто не видел в слезах! Неужели всем так же ужасно, как мне, когда их бросают? Да и в Катрине ли здесь вообще дело? Не знаю. Не знаю и знать не хочу. Хочу только, чтобы эти муки прекратились.
Слышу, как кто-то включает телевизор. Открываю глаза — Коди. Он рассматривает валяющийся на диване жалкий клубок нервов и спрашивает:
— Можно мне посмотреть мультики?
— Делай что хочешь.
Он опускается на пол, однако громкость не подкручивает — трудновато будет ему что-нибудь расслышать.
— Ты просто устал или с тобой по-другому нехорошо? — спрашивает он.
— Не суй нос не в свои дела.
— Если тебе нехорошо, тебе лучше уйти, — молвит Коди.
— Ты это о чём? Я только что пришёл!
— Всё равно ты должен уйти.
Он жмёт на кнопку на пульте, и громкость растёт и растёт, пока у меня чуть барабанные перепонки не лопаются.
Забираю у него пульт и выключаю телевизор.
— Что, совсем ошалел?
Тогда он поворачивается ко мне:
— Это нечестно! Он МОЙ брат, а не твой! Ты не имеешь права!
Меня так и подмывает тоже повести себя как малолетний хулиган в песочнице и наорать на него; но тут вдруг что-то начинает меняться. Я чувствую, как нечто нарастает во мне, словно волна, набирающая силу, прежде чем обрушиться на берег.
Облегчение — вот что это. Я глубоко, удовлетворённо вдыхаю. Покой. Медленно выпускаю воздух. Довольство. Я умиротворён — как всегда, когда прихожу домой. Обычно это происходит не так заметно, но, с другой стороны, я ещё никогда не был так измотан, как сегодня. Я просто разбит.
Неприятные эмоции, владевшие мною всего несколько секунд назад, бесследно исчезают. Остаётся только лёгкое головокружение и чувство, будто вот-вот вспорхну, словно птичка. Чудесное ощущение!
Коди весь как-то опадает, сутулится. Он снова опускается на пол.
— Слишком поздно.
Вот теперь я уже не могу закрывать глаза на то, здесь речь не только о покое, который обычно все находят в уютных и безопасных стенах родного дома.
— Коди... что это было?!
— Плохое ушло, — говорит он таким тоном, будто это само собой и вполне естественно. — Раны и всё такое — это легко, они проходят быстрее. А вот то, что внутри — это трудно. Оно вроде как должно само сначала прорваться наружу.
Из-за стены до моего слуха доносятся глухие всхлипы. Там бывшая гостевая. Это плачет Брю. Глубокие, горестные рыдания. Мои рыдания. Вернее, больше не мои.
— Он и это может забрать, — отрешённо говорит Коди. — Он забирает всё что угодно.
Когда я врываюсь в гостевую, там уже Бронте — сидит, обнимает Брю, пытается обхватить тонкими руками всю его мощную фигуру, а он весь содрогается от слёз, и непонятно, чего в его рыданиях больше — скорби или ярости. На плече у него налился синяк — след от удара, которым меня одарила Бронте.
— Что с тобой, Брю, что с тобой? — причитает Бронте, но ей не удаётся утешить его. — Ну скажи мне, пожалуйста, скажи! Я хочу помочь!
Он вскидывает на меня умоляющие глаза — он знает: это пришло от меня. Он знает!
— Что случилось, Теннисон? — хрипит он. — Ты же выиграл! Так что же случилось?!
Но я лишь молча топчусь в дверном проёме.
Глаза Бронте сужаются.
— Убирайся! — шипит она, но я не двигаюсь. Тогда она встаёт и протягивает руку к двери. — Я сказала — убирайся!
И с этими словами хлопает дверью прямо перед моим носом. Интересно, в курсе ли она, что, собственно, происходит? Скажет он ей или нет? Бронте, сострадательная, вдумчивая, внимательная Бронте... Уверен — она совершенно не подозревает об этой тайной стороне дарования Брю.
Зато я знаю, и это знание выгоняет меня из дому. Я не могу так поступать. Не имею права взваливать на него весь тяжкий груз моих бед.
Устремляюсь к воротам, ведущим на улицу, стараясь уйти как можно дальше, прежде чем мой порыв угаснет. Здесь, в нескольких шагах от улицы, я ощущаю край, до которого дотягивается душевное поле Брюстера. Я могу ускользнуть из под его влияния. По другую сторону ворот меня поджидают все прежние ужасы: боль предательства, злость, чувство беспомощности... Всего один шаг — и они вновь навалятся на меня. Однако как бы мне ни хотелось сделать этот шаг, как бы я ни желал избавить Брю от мучений — я... не могу. Я всегда считал себя сильным, волевым человеком, но вот вам правда без прикрас: у меня не хватает сил забрать обратно свои собственные сердечные муки.
Подавленный, пристыжённый, я возвращаюсь в дом; через несколько секунд ощущение сокрушительного поражения проходит, улетучивается; и вот мы оба с Коди сидим в гостиной, смотрим мультики, и ничто, никакие заботы мира нас не волнуют.