ГЛАВА 1

Коварство и поп-корн

Слухи, слухи...

Об ужасном; о чудесном; о событиях столь значительных, что их невозможно удержать в секрете, и потому их передают из уст в уста, от послесвета к послесвету, пока все обитатели Междумира не узнают о них.

Молва о прекрасной небесной ведьме, парящей в горних высях на огромном серебристом воздушном шаре. Шепотки об ужасном огре, целиком состоящем из шоколада — он завлекает ничего не подозревающих духов своим соблазнительным, роскошным ароматом, а потом бросает их в страшную чёрную яму, откуда нет возврата.

В мире, где воспоминания начисто стираются с ткани бытия, слухи значат куда больше, чем это представляется живым людям. Молва — это ток жизни, её кровь в мире, где нет крови, в мире, лежащем между жизнью и смертью.

Однажды, в один из самых обычных дней Междумира, некий парнишка оказался очень близок к тому, чтобы испытать на себе правдивость этих слухов.

Его имя не имеет значения — настолько не имеет значения, что он и сам его забыл. Да и к чему оно? Пройдёт совсем немного времени, и мальчик уйдёт навсегда. Он умер около двух лет назад, сбился с пути по дороге к свету, проспал девять месяцев и проснулся в Междумире. Он бродил где придётся, одиноко и тихо, прячась от встречных — боялся, что они сделают с ним что-нибудь нехорошее. Без друзей-приятелей, которые могли бы напомнить ему, кто он такой, мальчик забыл свою жизнь и своё имя гораздо быстрей, чем большинство других обитателей Междумира.

Бывало, он натыкался на небольшие группки послесветов, и, спрятавшись, подслушивал их разговоры. А те передавали друг другу новости и слухи о монстрах. Так что мальчик, как и любой другой дух, потерявшийся между жизнью и смерью, знал, какие опасности подстерегают беспечных.

Когда мальчик только-только очнулся в Междумире, он пустился бродить не просто так — у него была цель, он искал ответы. А теперь забылись даже вопросы... Единственное, что осталось с тех ранних дней — неодолимое желание двигаться вперёд, отдыхая лишь тогда, когда на пути встречается мёртвое пятно — твёрдый, чётко видимый участок земли, который, как и сам мальчик, тоже перешёл в Междумир. Он быстро разобрался, что мёртвые пятна ярко выделяются на туманном, размытом фоне мира живых; к тому же в них не проваливаешься, тогда как в живом мире при каждом шаге погружаешься по самую щиколотку, а стоит чуть зазеваться — и ты уже на пути к центру Земли.

В этот день, о котором идёт речь, бесцельные блуждания привели его на поле, сплошь покрытое мёртвыми пятнами — так много он ещё никогда не видел. Но не это привлекло его внимание, а ведёрко с поп-корном. Оно как ни в чём не бывало стояло посреди одного из мёртвых пятен, рядом с развесистым междумирным деревом.

Каким-то образом в Междумир попал поп-корн! Еда — это же невероятная роскошь!

Мёртвому парнишке не выпадала возможность поесть с самого его прибытия сюда. Ему больше не нужно было питаться, чтобы поддерживать свои жизненные силы, однако потребность насладиться чем-нибудь вкусненьким осталась. Как же он мог устоять перед поп-корном? Да ещё перед таким огромным ведром — самого большого размера, из тех, что покупаешь в кинотеатре с чувством «ну-сейчас-как-наемся!», и, однако, никогда не можешь доесть до конца. Вон как блестит масло на зёрнышках! Нет, это слишком хорошо, чтобы быть правдой!

Так оно и оказалось.

Мальчик ступил на мёртвое пятно, потянулся за ведёрком и... его лодыжку обхватила верёвка, а в следующее мгновение вокруг стянулась сетка и вздёрнула его кверху. Только оказавшись высоко над землёй, мальчик осознал свою ошибку.

Он слышал о монстре, называвшем себя МакГиллом, и его ловушках для послесветов — но он слышал также, что МакГилл убрался куда-то очень далеко и сеял теперь ужас по ту сторону Атлантики. Так кто же тогда поставил эту ловушку? И зачем?

Он извивался и выкручивался, стараясь высвободиться, но без толку. Единственное утешение — ведёрко с поп-корном угодило в ловушку вместе с ним. Пусть половина просыпалась на землю, но ведь другая-то половина осталась! Мальчик наслаждался каждым зёрнышком, а когда он покончил с едой, началось ожидание. Он ждал и ждал. День сменился ночью, потом снова настал день, и ещё один, и ещё, пока он не потерял счёт времени. Парнишка уже начал опасаться, что ему придётся провести вечность, болтаясь в сетке на дереве...

Но наконец он услышал отдалённый гул — с севера приближалась какая-то машина. Эхо отражало звук, так что он слышался и с юга; но по мере нарастания громкости, стало ясно, что это вовсе не эхо — звуки были совсем разные. К нему подбирались с обеих сторон. Кто это? Другие послесветы? Или монстры? Что они сделают с ним — освободят или он тоже падёт жертвой их злобы? Слабое воспоминание о сердце быстрее заколотилось в его призрачной груди. Гудение моторов нарастало, а мальчик висел и покорно ждал, кто же доберётся до него первым.

 

ГЛАВА 2

Взгляд с высоты

— Мисс Мэри, один из наблюдателей засёк, что в ловушке кто-то есть!

— Отличная новость! Скажи Спидо — пусть подведёт нас поближе, но не вплотную. Не надо пугать нашего нового друга.

Мэри Хайтауэр была здесь, на высоте, в своей стихии. Конечно, живые залетали и повыше — туда, откуда вся Земля представлялась громадным глобусом с нарисованными на нём облаками. И всё же здесь, между небом и землёй, Мэри чувствовала себя как дома. Теперь она — королева «Гинденбурга», и это её более чем устраивало. В 1937 году «Гинденбург» — самый большой дирижабль из когда-либо существовавших на Земле — полыхнул гигантским огненным факелом и оставил мир живых. Мэри, всегда верившая в предназначение, знала, почему так произошло: дирижабль перешёл в Междумир специально ради неё.

Променад правого борта, бегущий по всей длине пассажирского отсека, служил ей местом отдыха и оперативным центром. Огромные наклонные окна давали широкий обзор того, что проплывало внизу. Зрелище было удивительное: на размытом, блеклом фоне живого мира там и сям яркими пятнами выделялись как творения рук человеческих, так и создания природы, теперь принадлежащие миру вечности. Поля и деревья, строения и дороги... Тогда как живой мир представал глазам послесветов серым и расплывчатым, места и вещи, перешедшие в Междумир, отличались ясностью и чёткостью очертаний. По прикидкам Мэри, лишь сотая часть погибших детей или разрушенных предметов попадала сюда. Вселенная привередлива, не желает хранить в вечности что попало.

Только сейчас, проведя достаточно времени в небе, Мэри поняла, что слишком засиделась в своих башнях. Сколько жизненно важных вещей и событий она упустила! Правда, башни давали ей защиту от её брата Майки, который тогда разыгрывал из себя монстра по имени МакГилл. Майки потерпел поражение и больше не представлял собой угрозы. Что до Мэри — теперь ей не надо было сидеть в башне и ждать, когда послесветы придут к ней — она могла сама отправиться на их поиски.

— Почему вы не отходите от этих окон? — спрашивал её Спидо, отвлекаясь от пилотирования. — Что вы там видите такого особенного?

— Мир призраков, — отвечала она.

До Спидо не доходило, что призраками в понимании Мэри были так называемые живые люди. Как непрочен, неустойчив их мир! Ничто в нём не длилось вечно — ни люди, ни вещи. Он был наполнен бессмысленными стремлениями, гонкой за какими-то недостижимыми целями; и ведь всё всегда заканчивается одним и тем же: туннель и исчезновение. Конец пути.

«О, к счастью, не всегда, — удовлетворённо думала она. — И не для всех».

Но когда она заводила разговор на свою излюбленную тему — о том, как им повезло, какая это честь — оказаться в Междумире, Спидо неизменно отвечал:

— По мне — так лучше бы я оставался в живых!

— Если бы я не погибла тогда, — возражала ему Мэри, — то уже давно лежала бы в могиле. А ты — ты был бы толстым лысым счетоводом с пивным пузом.

Спидо озирал свою поджарую, вечно облитую водой фигуру в мокрых плавках, в которых ему довелось умереть — и убеждал себя, что если бы остался в живых, растолстеть и облысеть ему вряд ли бы грозило.

Да пусть думает что хочет — Мэри лучше знать! Взросление и старость творит ужасные вещи даже с самыми совершенными и прекрасными людьми. Нет уж, она предпочитает оставаться вечно пятнадцатилетней.

Мэри приготовилась приветствовать новоприбывшего. Она сделает это лично — таков её обычай, и она от него никогда не отступала. Она всегда выходила раньше всех: стройная фигурка с роскошными медно-рыжими волосами, одетая в зелёное бархатное платье, торжественно нисходящая по трапу своего невероятно огромного воздушного корабля. Вот так — с достоинством, со стилем. Обращаясь персонально к каждому. Таким образом все новенькие потерянные души с первой же секунды встречи чувствовали, что она любит каждого из них, что всем им будет хорошо и безопасно под её тёплым крылышком.

Покидая променад правого борта, она миновала общие помещения корабля, в которых находилось сейчас сорок семь детей. В те дни, когда её резиденцией были башни, в них жило много, много больше — но Ник коварно забрал их всех. Он предал её, он вручил её подопечным ключи от двери, войдя в которую, не возвращаются: он положил монетку в каждую протянутую к нему ладошку. Монеты! Вызывающее ужас напоминание о том, что их всех ждёт истинная смерть, если они будут достаточно глупы, чтобы возжелать её. Ну и что, что в конце туннеля горит свет? Это ещё не основание, чтобы изо всех сил стремиться неизвестно куда! Притягательность света, по мнению Мэри, сильно преувеличена. Сияют ведь не только небеса — пламя преисподней тоже!

Дирижабль заходил на посадку. Мэри прошла в кабину пилота — небольшую гондолу, подвешенную к брюху корабля и служившую ему капитанским мостиком. Отсюда открывался наиболее полный обзор.

— Приземляемся через несколько минут, — сообщил Спидо, внимательно и умело пилотирующий гладкую серебристую махину. Он был одним из немногих, кто отказался принять монету в тот день, когда Ник предал Мэри. Этот подвиг дал Спидо право занять особое положение — положение лица, облечённого доверием и ответственностью.

— Только глянь на это поле... — протянул он. — Сколько здесь мёртвых пятен!

С воздуха расстилавшаяся под ними поверхность была похожа на ткань в горошек.

— Должно быть, здесь когда-то произошло сражение, — предположила Мэри. — Наверно, в эпоху Войны за независимость.

Посреди поля, на мёртвом пятне, стояло дерево.

— Ловушка — там, на этом дереве, — сказал Спидо.

Красно-золотая листва величественного дерева резко контрастировала с по-летнему зелёными кронами живого мира. Оно навечно осталось в ранней осени, и листья никогда не осыплются с его ветвей. Мэри раздумывала: по какой причине оно перешло в вечность? Может, пара влюблённых вырезала на его коре свои инициалы, а после этого в дерево ударила молния? А может быть, его посадили в память кого-то, а потом спилили? Но скорее всего, оно напиталось кровью какого-то безвестного солдата и много лет спустя тихо и мирно умерло. Какова бы ни была причина, дерево перешло в Междумир, как и многое из того, что Вселенная определила на вечное хранение.

Крона была так густа, что даже после приземления им никак не удавалось высмотреть в ней сетку с запутавшимся послесветом.

— Я пойду первой, — сказала Мэри, — но хорошо бы, если б ты отправился со мной. Поможешь мне высвободить из силка нашего нового друга.

— Конечно, мисс Мэри!

Спидо широко улыбнулся — пожалуй, слишком широко для его небольшого лица.

Трап опустился, Мэри спустилась по ступеням, и пошла по живой почве со своей обычной грацией, несмотря на то, что ноги при каждом шаге уходили в землю по щиколотку.

Но подойдя ближе к дереву, она поняла, что случилось что-то немыслимо ужасное. Сеть кто-то срезал, и никакого послесвета в ней не было. Всё, что от него осталось — это лишь валяющееся на земле пустое ведёрко из-под поп-корна — приманка, которую поместила здесь Мэри, в точности, как когда-то поступал её брат. Но если МакГилл нёс своим жертвам рабство, то Мэри дарила послесветам свободу. Или то, что она под ней подразумевала. Но сегодня в ловушке не оказалось никого, кому она могла бы вручить свой дар.

— Должно быть, как-то сам вырвался... — сказал подошедший Спидо.

Мэри покачала головой.

— Из этих сетей ещё никто никогда не выбирался самостоятельно, — возразила она.

И тут на неё повеяло неким ароматом. Сладким, пряным ароматом, который наполнил всё её существо не поддающейся описанию смесью любви и ненависти.

Аромат исходил от коричневых отпечатков ладоней, красовавшихся на стволе. Их оставили здесь специально — чтобы поиздеваться над ней!

— Это что — засохшая кровь? — спросил Спидо.

— Нет, — отозвалась она, стараясь не подать виду, что ею владеет ни с чем не сравнимое бешенство. — Это шоколад.

 

*** *** *** *** ***

Вот что говорит Мэри Хайтауэр об этом шоколадном исчадии ада в своей книге «Осторожно — тебя касается!»:

«Всякий разумный послесвет обязан прислушаться к многочисленным предупреждениям относительно существа, известного под именем Шоколадный Огр. Он — воплощение хаоса и разрушения. Воистину, весь Междумир содрогается при виде его злодеяний! Если есть на свете справедливость — а я искренне верю, что она есть — ему придётся за всё держать ответ, когда он предстанет перед Создателем. Если где-либо поблизости ты обнаружишь следы пребывания Шоколадного Огра — найди себе убежище, скройся и постарайся как можно скорее доложить о случившемся лицу, облечённому властью».

Под вышеупомянутым «лицом», как можно догадаться, Мэри подразумевает себя.

 

ГЛАВА 3

Аудиенция у Огра

Этот старый паровоз был отдан в переплавку ещё в девятнадцатом веке, но машинист до того любил его, что паровоз заслужил себе место в Междумире. Само собой, ездить он мог только по путям, которых больше не существовало. Что поделать — у жизни после жизни есть свои неудобства.

Мальчишка с руками, которые были слишком велики для его тщедушной фигуры, и сигаретой, вечно свисающей с губы, освободил послесвета, попавшего в ловушку Мэри и, вцепившись ему в локоть (может быть, немножко слишком крепко), тащил того через поля и рощи к ждущему на рельсах поезду.

— Чей это поезд? — паниковал пленник. — Что вы сделаете со мной?

— Не задавай дурацких вопросов, — отрезал большерукий, — а то на раз пойдёшь вниз, чтоб мне провалиться. — И толкнул пойманного вверх по ступенькам, ведущим в вагон-салон.

В нос пленнику ударил запах.

— О нет! Нет!

Как ни чудесен аромат шоколада, он мог означать только одно: слухи говорили правду. Пленник был обречён.

В другом конце салона сидел некто в белой рубашке и при галстуке. Правда, официальный наряд был весь заляпан коричневым. Такие же пятна красовались на пышном красном ковре. И на красных же бархатных стульях.

— Не бойся, — сказал Шоколадный Огр. Именно это говорят все монстры как раз в тот момент, когда уж точно пора по-настоящему испугаться.

Свет, льющийся из окон, бил перепуганному мальчугану в глаза, так что он не мог рассмотреть лица огра. Но тот сам встал и вошёл в полосу света. В то же мгновение всё стало ясно.

Вот это лицо! Словно кто-то окунул всю правую половину головы огра в расплавленную шоколадную помадку. Коричневая субстанция, казалось, сочилась из самих пор его кожи. Даже левый глаз монстра был не просто карим, а шоколадным. Тем больше изумляла правая половина его лица — в ней не было ничего чудовищного. Фактически, она выглядела так, как и должна была выглядеть у обычного пятнадцатилетнего юноши.

— Отпусти меня! — попросил трясущийся от страха послесвет. — Я всё сделаю, всё, что хочешь, только отпусти!

— Отпущу, — заверил Шоколадный Огр. — И даже ещё лучше — укажу тебе путь.

Что-то это звучало не слишком обнадёживающе. Пленник перепугался ещё больше и ждал, что под его ногами вот-вот разверзнется страшная чёрная яма. Но ничего такого не произошло.

— Как тебя зовут? — спросил огр.

Вот тебе и раз. Об этом мальчик уже давно и думать забыл.

— Меня зовут... я.

Шоколадный Огр кивнул:

— Не помнишь. Это ничего. — Он протянул мальчугану руку. — Меня зовут Ник.

Пленник уставился на протянутую ему ладонь и не знал, как быть. Эта рука была гораздо чище левой, полностью покрытой шоколадом, но даже её нельзя было назвать «незапятнанной». А как же не испачкаться, если всё кругом, весь поезд был заляпан шоколадом.

— Что такое? Не ожидал, что у «Шоколадного Огра» есть настоящее имя? — Огр улыбнулся, и с его щеки на испещрённый тёмными пятнами ковёр шлёпнулась крупная капля шоколада.

Большерукий пацан, всё ещё торчащий позади пленного, крепко ткнул того в загривок:

— Руку пожми, хамло невоспитанное!

Мальчуган сделал, как велели — пожал огру руку. На ладони пленника остались коричневые пятна. Несмотря на владевший парнишкой страх, шоколад показался ему куда притягательней, чем поп-корн.

И словно читая его мысли, огр сказал:

— Ешь, ешь — он настоящий, и на вкус точно такой же, как и при твоей жизни!

Хотя мальчик и заподозрил, что это, возможно, обман, трюк, что шоколад может быть каким-то образом отравлен, а то и ещё что похуже, он всё-таки поднёс пальцы ко рту и облизал. Огр был прав — настоящий шоколад, обалденная вкуснятина!

Огр указал на собственное лицо:

— Единственное, что меня с этим примиряет — я могу делиться своим шоколадом.

— Ага, к тому же сегодня он молочный, — добавил рукастый пацан. — Должно быть, ты в хорошем настроении.

Огр пожал плечами.

— У меня всегда хорошее настроение, когда удаётся спасти кого-нибудь из когтей Мэри.

Что-то этот монстр какой-то не такой. Слишком дружелюбный. Пленник предпочёл бы, чтоб тот вёл себя как положено монстру — как злобный самодур, тогда, по крайней мере, было бы ясно, чего от него ожидать.

— Что ты сделаешь со мной? — дрожащим голосом спросил мальчик.

— Ничего не сделаю. Вопрос в другом: что ты сам собираешься делать? — Огр сложил руки на груди. — Когда ты появился в Междумире, у тебя в кармане была монетка. Ты не помнишь, что с нею сталось?

Мальчик пожал плечами:

— Да была какая-то... Выбросил.

Шоколадный Огр сунул руку в ржавое серое ведро.

— Гм... Похоже, я её нашёл. — Он вытащил из ведра монетку и протянул её мальчику. — Вот, возьми.

Поскольку тот колебался, большерукий пацан за спиной ткнул его ещё раз.

Мальчик взял монету. Она была очень похожа на ту стёртую медяшку, которую он выбросил.

— Скажи, что ты чувствуешь? — спросил Огр.

— Тёплая...

Огр улыбнулся.

— Хорошо. Очень хорошо. Теперь тебе предоставляется выбор: ты можешь подержать её на ладони... или можешь положить в карман — до следующего раза.

— А что будет, если я ещё немного подержу её?

— По правде говоря, я не знаю. Может, ты расскажешь?

Хотя мальчик за всё время пребывания в Междумире не испытывал бóльшего страха, чем сейчас, от медяка исходило что-то такое, что успокаивало, утешало... Монетка наполнила его кисть блаженным теплом, оттуда оно растеклось по всей руке, а потом и по всему телу. Его послесвечение — сияние, окутывающее каждого послесвета — стало ярче. Монета нагрелась ещё больше, и прежде чем мальчуган успел сообразить, что делает, он сомкнул вокруг неё пальцы, а в следующий момент пространство раскололось, и перед парнишкой возник туннель. Он был чернее чёрного, но где-то в его конце, в невозможной дали сиял свет, невыразимо яркий на фоне тёмных стен. Нет, это вовсе не бездонная мрачная яма! Это он уже видел раньше! Да! Он видел этот туннель в тот самый момент, когда...

— Джейсон! — радостно воскликнул мальчик. — Меня зовут Джейсон!

Огр кивнул.

— Счастливого пути, Джейсон.

Мальчик хотел поблагодарить Шоколадного Огра, но был уже слишком далеко — летел по туннелю туда, куда уходят все.

Заиграла радуга, замерцал переливчатый свет — и мальчика не стало.

* * *

— Ну вот, вечно одно и то же, — пожаловался Джонни-О, хрустнув своими костяшками-переростками. — Никто никогда не говорит, что они там такое видят. Ну хоть бы один хоть бы когда-нибудь!..

— Если тебе так хочется узнать, — сказал Ник, — возьми монету сам.

Джонни-О передёрнул плечами.

— Не-е... — протянул он. — Охота ещё немного попортить тебе жизнь.

Ник засмеялся. Несмотря на то, что Джонни-О строил из себя крутого парня и отпетого головореза, из него получился надёжный и верный друг. Конечно, они не сразу стали друзьями. Джонни-О не слишком обрадовался, когда в его месте обитания появился Ник со своим волшебным ведром. Это ведро — как и наполнявшие его старые монеты и гадальные печенья — было даром из каких-то неведомых мест вне всех миров, потому что оно никогда не пустело. В нём всегда находилась монетка, когда в ней нуждалась какая-нибудь душа. Ник думал, что ему придётся обойти весь Междумир в поисках старых медяков, однако ведро наполнялось само собой, когда на него никто не смотрел, и это служило Нику знаком, что то, что он делает — правильно.

Джонни-О собственными глазами наблюдал, как каждый член его шайки взял по монете и покинул Междумир. Почему сам Джонни-О не воспользовался предоставленной возможностью — осталось тайной, покрытой мраком. Ник ни о чём его не спрашивал — это действо было слишком интимным, и задавать по этому поводу вопросы он считал бестактным.

«Я тебя в землю вгоню! — вопил тогда Джонни-О. — Даже если сам провалюсь туда же, всё равно вгоню!» И он почти что привёл в исполнение свою угрозу. Они с Ником сцепились и дрались до тех пор, пока оба не ушли в землю по грудь. Но когда до Джонни-О дошло, что он, чего доброго, действительно сейчас провалится вместе со своим врагом, он решил, что игра не стоит свеч, вытащил себя наружу и дал Нику сделать то же самое.

Нику нравилось думать, что в конце концов Джонни-О осознал, что Ник всё делает правильно — даёт детям билет прочь из Междумира. Нику нравилось думать, что Джонни-О уважает его за это. Конечно, сам Джонни-О ни за какие коврижки не признался бы в этом; но сам факт, что он остался вместе с Ником и помогал ему — хоть и на свой особый, устрашающий манер — служил Нику достаточным доказательством.

После того, как «пленный» мальчик ушёл, Ник отправился в кабину машиниста, где хозяйничал девятилетний Чух-Чух Чарли — тот изучал карту, которую сам же и составил. Других железнодорожных карт, кроме этой, в Междумире не существовало.

— Как думаешь — Мэри поместит мою карту в какую-нибудь из своих книжек? — спросил Чарли.

— Мэри никогда не поместит в свою книгу того, что не несёт пользы самой Мэри, — ответил Ник. — Ну разве что ты нарисуешь карту, на которой все дороги ведут к ней.

Чарли засмеялся.

— Вообще-то, можно сказать, оно вроде так и есть, — сказал он. — Она везде сунула свой нос. — Потом, немного помолчав, он несколько испуганно добавил: — Как думаешь, она знает, что я тебе помогаю?

— Не бойся, она простит тебя, — утешил его Ник. — Мэри ведь кичится тем, что она такая всепрощающая. Наверно, она простила бы даже меня, если бы я «сошёл с пути злодейства». Да и то — ты не «помогаешь» мне. Я тебя нанял, а бизнес есть бизнес, вот и все дела.

И Ник протянул Чарли полную чашку шоколада — плату за услуги.

— Однажды мне эта штука надоест, — предупредил Чарли.

— Ну что ж, — отозвался Ник, — больше мне предложить нечего.

Но Чарли, похоже, сразу же нашёл выход:

— А, подумаешь, проблемы. Всегда смогу обменять его на что-то другое.

Вот в этом он был абсолютно прав. Как бы ужасно ни было то, что случилось с телом Ника, шоколад в Междумире — всё равно что золотые россыпи.

Нику не повезло умереть в четырнадцать лет с измазанным шоколадом ртом. По мере того, как он всё больше и больше забывал свою земную жизнь, небольшое пятно расползалось, расползалось, пока не стало очень даже большим. «В Междумире мы — такие, какими помним себя», — сказала ему как-то Мэри. Так с чего бы ему помнить об этом дурацком пятне?

Алли, погибшая в той же автомобильной аварии, что и Ник, никогда не смеялась над ним из-за его измазанного шоколадом лица. А когда другие ребята в царстве Мэри стали называть его «Херши», она помогала ему не забыть его настоящее имя и сохранить другие воспоминания. Мысль об Алли опечалила Ника. Он всегда чувствовал, что их судьбы переплетены: они прибыли в Междумир вместе и путешествовали по нему вместе, но потом их пути разошлись, причём Нику даже не довелось попрощаться с девочкой. Он не сомневался — Алли, конечно же, попала домой и узнала, как обстоят дела в её семье. Иногда ему приходило в голову, не воспользовалась ли она своей монетой — может, путешествие Алли тоже подошло к концу? Он надеялся на это, но скрытая, эгоистичная сторона его натуры уповала на то, что это не так, что его подружка по-прежнему здесь, в Междумире, и когда-нибудь им доведётся встретиться...

— Глянь, — сказал Чарли, — Мэри улетает!

Ник увидел вдали поднимающийся в небо «Гинденбург».

— Надо было мне самому пойти к дереву, — произнёс Ник. — Тогда бы ей пришлось встретиться со мной лицом к лицу.

— Ну и ничё бы из этого путного не вышло бы, — возразил Джонни-О. — Если б она тебя там увидела, то ваще не вылезла бы из своей лоханки.

Разумеется, Джонни-О был прав. Нику просто очень хотелось увидеться с Мэри. Не только чтобы насладиться её досадой. Вернее, вообще не поэтому. Он тосковал по ней, желал снова оказаться рядом с ней. Несмотря на все их разногласия, он по-прежнему любил её. Ни Чарли, ни Джонни-О не могли постигнуть, как такое может быть, но для Ника здесь не было загадки: он понимал Мэри лучше, чем она понимала самоё себя. Она вообразила себя непогрешимой и пала жертвой этого заблуждения, стала рабой того самого порядка, который пыталась навязать Междумиру. Если бы удалось с нею поговорить, Ник постарался бы открыть ей глаза на правду, объяснить — то, что она делает, приносит гораздо больше вреда, чем пользы. А когда она поймёт, как ошибалась, когда увидит, как всё, во что она верила, разлетелось в пыль, — он будет рядом, утешит, подбодрит... Ник верил: как только она поймёт, в чём на самом деле заключается истина — она проникнется этой истиной, и они вместе примутся за дело освобождения душ от пут Междумира. Вот эту Мэри он любил — Мэри, какой она могла бы быть.

Каждый раз, освобождая какого-нибудь послесвета из силков Мэри, он надеялся, что вот, наконец, сейчас он встретится с ней лицом к лицу. Её гнев уступит любви, которую, Ник не сомневался, она по-прежнему питает к нему. Но она всегда избегала встречи и уходила, так и не предоставив ему шанса достойно ответить на пощёчину, которую она когда-то ему отвесила.

— На северо-запад пошли, — доложил Чарли. — Ну что, опять за ними?

— Где мы сейчас? — спросил Ник.

Чарли взглянул на карту.

— Где-то в Вирджинии. К востоку от Ричмонда.

Так далеко на юг они ещё никогда не забирались; но здесь им встретились послесветы, рассказавшие о том, что происходит ещё дальше к югу. Слухи, слухи... Им довелось услышать такое, чему в живом мире никто бы не поверил; но здесь, в Междумире, всё было возможно...

Итак, Мэри не желает встретиться с ним, и, как он подозревал, не пожелает до тех пор, пока между ними не разразится открытая война. Ник не сомневался: все её ловушки имели одну цель: собрать армию.

«Отлично, Мэри, — думал Ник. — Если это то, чего тебе хочется, я принимаю вызов».

— Давай на юг, — скомандовал он.

Чарли покачал головой:

— Не-а, не могу. Моя карта южнее Вирджинии не идёт. Да и зачем нам на юг? Там же ничего, там Междуглушь!

Ник возмущённо фыркнул:

— Вот вечно слышу одно и то же! Междуглушь на севере, Междуглушь на юге, Междуглушь там, Междуглушь сям...

— Ну ты чего? Я, по-твоему, виноват, что никто не знает, что там такое?

— А для тех, кто обитает там, мы сами — Междуглушь!

Мир живых, по-видимому, исследован вдоль и поперёк, в нём не осталось белых пятен, но что касается Междумира — здесь всё было иначе. Он был одним большим белым пятном, как Америка сразу после её открытия, и никто не знал, какие захватывающие дух просторы и неизведанные опасности подстерегают за следующим холмом. Возможно, ребята не так страшились бы неизвестности, если бы их команда насчитывала больше участников, но, в отличие от Мэри, Ник не стремился заполучить последователей. Его задача была как раз обратной — избавиться от них, а потому набрать большую команду было довольно затруднительно. Их всего трое: Ник, Джонни-О да Чарли. Экипаж явно маловат. Пора изменить это положение.

— Чарли, не трусь! Давай приручим Междуглушь! А по дороге будем рисовать карты, наносить на них уже не существующие железные дороги и мёртвые пятна.

И хотя Чарли опасался путешествовать по незнакомым местам, Ник знал — тот не сможет противостоять соблазну узнать новые пути. Было что-то чрезвычайно притягательное в том, чтобы выломиться из привычного существования и нарушить старые рутины.

— Тогда надо найти искателя, который мог бы продать нам бумаги на карты, — сказал Чарли, — а до тех пор я буду царапать карту прямо здесь, на стенке.

Ник дружески шлёпнул юного машиниста по спине, оставив на ней шоколадную пятерню.

— Вот и отлично! Вперёд, к южным послесветам, пока до них не добралась Мэри!

И с пылающей в топке памятью об угле, паровоз помчался на юг — в неизведанное.

 

ГЛАВА 4

Изгнанница

В тёплый июньский день в один маленький городишко наведалось двое искателей. Они зашли в дайнер, который сгорел много лет назад. В живом мире место, где он когда-то стоял, замостили и устроили автостоянку для посетителей банка, но в Междумире кафешка по-прежнему сверкала своими хромированными боками в лучах послеполуденного солнца. Это было единственное строение в городке, удостоившееся вечности, и потому оно стало пристанищем для десятка послесветов.

Искатели, юноша и девушка, приехали верхом на лошади — дело абсолютно неслыханное. Хотя нет, не абсолютно. Живущие в городке послесветы слышали о некоей искательнице, которая разъезжает на лошади — единственно доподлинно известной лошади, перешедшей в Междумир. Поговаривали, что искательница ездит не одна, а с компаньоном, но тот ничем в особенности не прославился, и рассказывать о нём было нечего.

Местные послесветы высыпали из дайнера, но предпочитали держаться поблизости от дверей: им было и радостно, и боязно — неужели к ним заявилась та самая искательница — героиня легенд? Большинство из живущих в дайнере ребятишек были совсем ещё малыши. Ими заправляла самая старшая девочка, которая (как, наверно, и следовало бы ожидать) называла себя Дайной. Ей было десять лет, когда она умерла, и она сохранила о своей земной жизни только одно чёткое воспоминание: роскошные длинные волосы. Так что теперь волосы волочились за Дайной по земле, словно блестящий шлейф чудесного янтарного цвета.

Последний раз искатели заглядывали в городишко довольно давно. Надо сказать, что все их визиты начинались с надежд, а заканчивались разочарованием. Искатели постоянно рыскали повсюду в поисках вещей, перешедших в Междумир, а также занимались своеобразной торговлей, обменивая свои товары на другие ценные вещи. Но здесь, в этом захудалом местечке, мало что переходило в вечность. Искатели убирались отсюда, как правило, не солоно хлебавши и никогда не возвращались.

— Извините, — сказала Дайна новоприбывшим, когда те сошли с лошади. — У нас ничего такого особенного нет на обмен. Вот, только это, — и она протянула им обувной шнурок.

Юноша засмеялся:

— Как так? Шнурок, значит, перешёл, а ботинок, к которому он прилагался — нет?

Дайна пожала плечами — примерно такой реакции она и ожидала.

— Это всё, что у нас есть. Хотите — берите и дайте что-нибудь взамен. Не хотите — как хотите. — Она взглянула на гостью и задала вопрос, на который её маленькие подопечные никогда бы не решились: — У тебя есть имя?

Девушка улыбнулась.

— Хочешь узнать моё имя — отдай мне шнурок.

Но Дайна спрятала свою драгоценность в карман.

— Имя того не стоит. Во всяком случае, не здесь. Всё равно оно наверняка выдуманное, как и все наши имена.

Искательница опять улыбнулась:

— Думаю, у меня есть кое-что в обмен на твой шнурок.

Она покопалась в седельной сумке и вынула оттуда сверкающий ёлочный шар, на котором было написано: «Первое Рождество нашего сынули».

Малыши заохали и заахали, но Дайна сохранила каменное спокойствие.

— Оно стоит гораздо больше, чем несчастный шнурок. А искатели никогда ничего не дают просто так.

— Можешь считать это даром в знак дружбы... от Алли-Изгнанницы.

Этот момент Алли любила больше всего — изумлённые возгласы, ошеломлённое выражение на лицах. Некоторые сразу верили, что она та, за кого себя выдаёт, другие сомневались, но к тому времени, как искательница покидала их, ей верили уже все — потому что это была подлинная правда, а правда, как известно, сама себя защищает.

Малыши, которые ещё минуту назад робко жались к дверям дайнера, теперь окружили Алли и забросали вопросами:

— Ты правда Алли-Изгнанница?

— А правда, что ты умеешь скинджекить?

— А правда, что ты плюнула в морду Небесной Ведьме?

— А правда, что ты зачаровала МакГилла, как змея — одним взглядом?

Алли метнула взор на Майки — тому вовсе не было весело.

— Никаких комментариев, — сказала Алли с хитрой улыбкой, которая лишь убедила детвору, что она и есть та самая легендарная личность.

Однако Дайна, казалось, поверила только наполовину.

— Ну хорошо, если ты — Алли-Изгнанница, покажи, как ты умеешь скинджекить.

Детишки возбуждённо загомонили: мол, да, покажи!

— Ну, что же ты? — настаивала Дайна. — Здесь кругом хватает «тушек».

Алли оглянулась — действительно, по улице мимо них и сквозь них двигалось немало живых людей. Об их присутствии очень легко забыть, если не присматриваться специально.

— Я вам не клоун в цирке, — отрезала Алли, — и командам не подчиняюсь.

Дайна не стала спорить. Она обратила взгляд на второго члена команды искателей:

— Если она — Алли-Изгнанница, то кто тогда ты?

— Меня зовут Майки.

Дайна рассмеялась:

— Какое-то у тебя имя несолидное для искателя.

— Хорошо, — сказал он, уперев руки в бока. — Может, это имя понравится тебе больше: я МакГилл.

Тут уже вся ребятня покатилась со смеху. Майки, у которого никогда не хватало выдержки, чтобы стойко сносить насмешки, поспешил сбежать подальше.

Алли по-прежнему протягивала Дайне шар, но та отказывалась его принять. Какой-то малыш, прятавшийся в длиннющих волосах Дайны, высунул мордашку из-за её спины:

— Дайна, пожалуйста, Дайна... можно, мы оставим это себе?

Но та шикнула на него.

— Другие искатели здесь бывают? — спросила Алли.

Дайна нарочно не ответила сразу, желая показать, что полностью контролирует течение беседы.

— Иногда.

— Ну хорошо, — сказала Алли. — Я отдам тебе этот шар в обмен на обещание, что если тебе попадётся что-нибудь по-настоящему ценное, ты прибережёшь это для меня. Идёт?

— Да! Мы обещаем! — зашумела малышня. — Обещаем!

Дайна кивнула, неохотно соглашаясь с желаниями других, и приняла украшение из рук Алли.

— Обещай мне ещё одну вещь.

Лицо Дайны застыло. Алли присмотрелась к девочке внимательней, и заключила, что хотя на вид её собеседнице не больше десяти, на самом деле она куда старше. Она очень, очень стара.

— Чего ты хочешь? — спросила Дайна.

— Обещай, что если когда-либо Мэри Небесная Ведьма осквернит здешнее небо своим воздушным шариком-переростком, вы все спрячетесь, и ты не позволишь ей никого из вас забрать с собой.

Малыши уставились на свою предводительницу — что она на это скажет?

— А кто тогда защитит нас от Шоколадного Огра? — спросила Дайна. — Кто защитит нас от МакГилла?

— Мне кажется, ты вполне способна справиться с этой задачей сама, — ответила ей Алли. — К тому же нет никаких оснований опасаться ни МакГилла, ни Шоколадного Огра. Мэри — вот кого вы должны бояться.

Все кивнули, но непохоже было, чтобы её речь их убедила — как-никак она была изгнанницей, парией. Конечно, можно преклоняться перед ней как перед героиней легенд, но к её советам всё же следовало относиться с осторожностью.

Дайна отдала блестящий шар одному из ребят:

— Повесь-ка его на вешалку — будет нам вместо рождественской ёлки, всё равно ничего лучше у нас нет. — Затем она вновь обернулась к Алли. — Мы сдержим обещание — если нам попадётся что-нибудь ценное, мы сохраним это для тебя.

Ну что ж, неплохой деловой договор. Алли уже удалось обеспечить лояльность многих групп послесветов. Ах да, не групп, а «облаков», подумала она, с лёгкой горечью покачав головой. В одной из противных Мэриных книжонок, толкующих о том, как себя вести, авторша настаивала на том, что любое собрание послесветов надлежит называть «облаком». У птиц — стая, у гусей — стадо, а у послесветов — облако. Больше всего Алли раздражало то, насколько эффективно Мэри формировала их междумирный сленг, можно сказать, создавала собственный язык, и весьма успешно. Алли не удивилась бы, если бы узнала, что и название «Междумир» изобрела тоже Мэри.

Алли нашла Майки на соседней улице — тот стоял на обширном газоне и развлекался тем, что крепко топал по нему ногой, а потом любовался рябью в живом мире, которую создавало его топанье. Он явно смутился, застигнутый за этим ребяческим занятием. Алли постаралась скрыть улыбку: зачем смущать беднягу ещё больше?

— Ну что, с делами покончено? — спросил Майки.

— Да. Куда теперь?

Алли потеснилась, давая ему место на спине лошади — Майки всегда сидел впереди неё, держа поводья. Он и так почти всё время держался на заднем плане, так что пусть уж тешит самолюбие тем, что ему принадлежит честь выбора пути.

— У меня есть кое-какие соображения на этот счёт, — ответил Майки. — Здесь недалеко.

Алли уже давно сделала вывод, что в профессии искателя многое определяет слепая удача и острая наблюдательность. Были, впрочем, искатели, которых называли «гробовщиками»: они околачивались около умирающих в надежде, что те обронят что-нибудь по дороге на тот свет. Но лучшие находки почти всегда случались неожиданно, а лучшие обмены — когда искатель проявлял ловкость и остроту ума, оставаясь при этом честным. Вот и сейчас их седельная сумка была полна всякого добра: здесь были хрустальная дверная ручка, пустая фоторамка, старый плюшевый мишка... Все эти вещи считались в Междумире настоящими сокровищами.

Но поиски и обмен — это лишь часть работы искателя. Этот народ был окутан мистическим ореолом благодаря рассказываемым ими историям. Ведь тогда как все послесветы по большей части держались одного и того же насиженного места, искатели всё время двигались, странствовали. Они видели и слышали больше остальных, и именно они разносили вести и слухи. Поэтому Алли и решила стать одним из представителей этой славной гильдии.

Когда Алли только-только прибыла в Междумир, она услышала рассказы о чудесах, монстрах и всяких прочих ужасах. Однако сейчас у неё появилась некоторая возможность самой влиять на слухи и россказни. Теперь она сама могла разносить весть о том, кто на самом деле является истинным монстром Междумира — Мэри, конечно — а заодно влиять на людей так, чтобы у них создавалось верное представление о деятельности Ника. Шоколадный Огр? Ха-ха! Тоже мне монстр нашёлся! Да у него ни единой монстровской косточки в теле нет — если можно так выразиться о том, у кого вообще нет тела.

Вот только Мэри вела свою «дезинформационную» войну куда более умело, чем Алли. Послесветам (как, впрочем, и живым людям) было гораздо легче поверить в то, что красота и порядочность всегда идут рука об руку.

Но если уж на то пошло, то легенды об Алли-Изгнаннице тоже распространились чрезвычайно широко. Конечно, в них не всё было правдой, но не в этом дело. Главное — Алли заработала себе весьма солидную репутацию, хотя и несколько негативного свойства — репутацию возмутителя спокойствия и источника повышенной опасности. Но зато её знали и уважали. Ну что ж, с этим можно жить.

Впрочем, эта репутация Алли вполне устраивала.

* * *

Кейп-Мэй. Население: 4034 зимой и по крайней мере в десять раз больше летом. Самая южная точка Нью-Джерси. За ней — только вода.

Алли застыла перед затейливым дорожным знаком с надписью «Добро пожаловать!», обозначающим границу городка.

— Ты тонешь, — предупредил её Майки, не сходя с лошади. Шилох, постепенно привыкнув к живому миру, постоянно перебирала копытами, вытаскивая их из почвы с громким, чмокающим звуком. Со стороны казалось, что лошадь просто гарцует на месте. А вот Алли, забывшись, ушла в землю по колени.

Она протянула Майки руку, и тот вытащил спутницу из земли.

— Ну вот, — сказал он. — Это здесь, да? Помнится, ты говорила, что жила в Кейп-Мэй.

— Да.

Из-за всех этих передвижений Алли совсем потеряла ориентацию. Она и не догадывалась, что находится так близко от дома.

— Ведь ты же этого хотела — попасть домой?

— Да... всегда хотела...

Майки соскочил с лошади.

— Там, на моём корабле, я часто видел, как ты стоишь у борта и смотришь в сторону берега. Ты так тосковала по дому... Ты даже не представляешь себе — я ведь чуть было не решился отвезти тебя домой. Уже тогда.

Алли улыбнулась:

— И ты ещё называл себя монстром!

Майки оскорбился до глубины души:

— Я был великолепным монстром! Единственным Истинным Монстром Междумира!

— «Внемли моему имени и трепещи!»

Майки отвёл глаза и потупился.

— Никто больше не трепещет...

Алли рассердилась на себя за то, что дразнит его — Майки не заслуживал такого обращения. Она нежно погладила его по щеке. Кто бы мог подумать, глядя на этого синеглазого юношу с гладкой кожей, что ещё недавно он был МакГиллом — мерзким, наводящим ужас монстром! Но время от времени Алли всё-таки замечала в нём остатки прежнего чудовища: они проявлялись в приступах раздражительности, в неуклюжести его рук — словно они по-прежнему были клешнями; в том, как он держал себя — будто владыка мира. Да, монстр ещё таился в нём, но лицо... Оно было лицом юноши — привлекательного с любой точки зрения, хотя и несколько склонного к меланхолии.

— Так ты мне нравишься гораздо больше, — сказала Алли.

— А мне какое дело, нравлюсь я тебе или нет!

Но он улыбался. Ему было дело, и они оба это знали.

«Научи меня быть человеком» — попросил он её сразу после того, как сбросил свою личину чудовища. С тех пор Алли изо всех сил старалась ему помочь. Вот в такие моменты, как этот, она замечала, как далеко ему удалось продвинуться по пути обретения человечности. Сколько времени прошло с того разговора? Как всегда в Междумире, дни перетекали один в другой, сливались в одну полосу, пока счёт не терялся совсем. Недели? Месяцы? Годы? Нет, ну уж не годы, нет!

— Как ты думаешь, — спросил он, — то, что я привёл тебя домой — это прибавляет мне человечности?

— Конечно, да!

Он старался даже собственную самоотверженность обрядить в одежды своекорыстия. Это раздражало бы Алли, если бы она не знала, что он готов всё сделать ради неё, даже если бы ему самому не было от того никакой пользы. В этом и было кардинальное отличие Майки от его сестры: Мэри только прикидывалась, что посвящает себя служению другим, тогда как на самом деле служила исключительно себе любимой.

— Только помни: я не смогу больше помогать тебе, если ты утонешь в земле, — сказал Майки. — Знаешь, как бывает, когда возвращаешься домой: ты можешь погрузиться так быстро, что даже я не успею тебя подхватить.

— Знаю.

Алли ясно отдавала себе отчёт в том, какие опасности её подстерегают; и почерпнула она свои знания не столько из Мэриных брошюрок серии «Междумир-для-идиотов», сколько из уст самого Майки.

Он рассказал ей, что в родном доме послесвета сила тяжести многократно возрастает. По мере приближения к дому земля всё больше и больше начинает вести себя как зыбучий песок. Майки поведал, как они с сестрой вернулись домой больше ста лет назад — почти сразу после того, как проснулись в Междумире. Когда Майки увидел, что произошло дома после их смерти, он утонул в земле за считанные секунды. Мэри повезло — каким-то образом ей удалось избежать страшной участи; ей не пришлось пережить этого невыносимого, медленного падения в центр Земли.

Зато Майки открыл у себя способность — наверно, самую редкую в Междумире. Он обладал такой могучей, всесокрушающей волей, что смог изменить самого себя: его руки превратились в когтистые клешни, способные загребать землю; плоть, вернее, память о плоти, стала твёрдой и жёсткой, кожа покрылась вмятинами, как Луна кратерами. Он сделал из себя монстра и в таком виде сумел подняться из недр, борясь с безжалостной гравитацией долгие-долгие годы — пока, наконец, не выбрался на поверхность Земли.

Но всё это было позади. Он теперь снова Майки и медленно, но верно привыкал к своему старому «я» — так же, как Алли привыкала к существованию в Междумире.

Они уже долго путешествовали вместе, но всё это время в потаённых закоулках мозга Алли жила мысль: есть, есть кое-что невыполненное... Когда она только-только прибыла в этот мир, для неё не было дела важнее, чем попасть домой. Но где-то в течении дней, ночей, недель, это дело всё отодвигалось — вот наступит завтра, тогда... и опять завтра... и снова... Однако, не в пример другим послесветам, Алли не забыла о своей жизни на Земле, не забыла родителей, сестру, не потеряла своего имени.

Она не могла понять, почему так сильно отличается от других обитателей Междумира. Даже Мэри ничего не написала об этом в своих многочисленных подборках сомнительных сведений. Опять же, Алли обладала способностями, не встречающимися у остальных послесветов. Почему именно она и больше никто? Это тоже оставалось для неё загадкой. Алли умела вселяться в чужие тела. Живые люди называли это «одержимостью», но Алли предпочитала междумирный термин «скинджекинг». Она же не демон, чтобы захватывать контроль над людьми ради служения Злу. Она лишь «брала тело взаймы», на короткое время и только тогда, когда это было абсолютно необходимо.

Путники ехали по нарядной главной улице городка. Расплывчатые живые люди торопились по своим расплывчатым делам, туманные автомобили проносились сквозь Алли и Майки, но они уже настолько привыкли к тому, как течёт сквозь них и мимо них живой мир, что редко когда замечали всю эту суету. Даже их лошадь ни на что не обращала внимания.

— Поверни здесь налево, — сказала Алли. Они свернули в её родную улицу, и она вдруг почувствовала: неудержимый страх заполз туда, где должна была бы сейчас подняться волна радостного ожидания.

А что если её отец не выжил в том ужасном лобовом столкновении?

Что если он прошёл до конца страшный чёрный туннель, оставив маму и сестрёнку скорбеть по ним обоим?

— С тобой всё в порядке?

Майки понял — что-то не так. То ли потому, что почувствовал, как она вся внезапно напряглась, то ли потому, что их души шли в такт, но он мог ощущать то же, что ощущала она.

— Всё в порядке.

У неё имелась и другая причина для волнений. Монета. Та никак не желала нагреваться в руке Алли, что означало: она ещё не готова покинуть Междумир. Не готова двигаться дальше. Поразмыслив, она поняла, почему. Она не будет готова к этому последнему странствию до тех пор, пока не посетит родной дом и лично не убедится, что с её родными всё в порядке. Или не в порядке. Всё, что до сих пор происходило с нею в Междумире, вело сюда, домой, и однако она оттягивала момент встречи с родными стенами так долго, как только возможно.

Потому что тогда её существование подойдёт к завершению.

Как только она узнает, как дела у её родителей и сестры, больше ничто не будет держать её в Междумире. Монета нагреется, и сколько бы Алли ни сопротивлялась, в конце концов долго она не выдержит — зажмёт медяк в руке и... завершит своё странствие.

И тогда она навсегда потеряет Майки.

Именно по этой причине возвращение в Кейп-Мэй, которого она так жаждала, наполняло её страхом. Но Алли ни за что не стала бы делиться со своим спутником такими глубоко личными переживаниями.

Когда, немного проехав по улице, они остановились, Алли почувствовала, как что-то заныло в груди. Она знала, что ничего подобного чувствовать не может, но все бушующие в ней эмоции претворились в фантомную боль, которая ничем не уступала боли физической.

— Вот, это здесь, — вымолвила она. — Третий дом справа.

Дом. Родной дом. Даже в блеклых красках Междумира он выглядел точно таким, каким она его помнила: скромный домик в викторианском стиле, белый с голубой отделкой. Её родители переехали в Кейп-Мэй, потому что им хотелось найти в современном мире хоть немного пасторального очарования. Вот они и купили старый дом — с гудящими водопроводными трубами, с хрупкой электропроводкой, которая никак не выдерживала нагрузок, связанных с внедрением в дом множества компьютеров и прочей высокомудрой и громкоголосой техники. Подобные новомодные концепции были проводке совершенно чужды; пробки постоянно выбивало, и живая Алли без конца надоедала родителям своими жалобами. А теперь — с какой радостью она врубила бы фен, тем самым погрузив весь дом в темноту!

— Жди здесь, — велела она Майки. — Я должна пойти туда одна.

— Само собой.

Она соскочила с лошади и тут же ощутила, как зыбка, как податлива почва под её ногами — похожа уже не на вязкий битум, а скорее на желе перед тем, как оно окончательно застынет. Ей надо постоянно двигаться, и двигаться быстро.

— Удачи! — пожелал Майки.

Алли пошла к дому, ни разу не оглянувшись на своего друга. Она боялась, что сделай она это — и от её решимости не останется и следа. Но лететь сломя голову ко входу тоже неразумно. Реальная угроза утонуть требовала, чтобы Алли нашла какое-нибудь надёжное транспортное средство, которое доставило бы её к родному порогу без риска.

Ну, например, такое, как работник службы UPS.

На улицу вывернул коричневый фургончик фирмы почтовых доставок UPS и остановился перед соседним домом. Работник вытащил из кузова посылку и понёс её ко входу. Алли последовала за парнем — ей необходимо было выполнить задуманное до того, как тот позвонит у двери.

Скинджекинг — не такое уж приятное дело. Ощущения не ах. Всё равно что ныряешь в слишком холодную воду или наоборот — влезаешь в слишком горячую ванну. Хотя у Алли уже имелся некоторый опыт, но внезапное ощущение плоти, тока крови и всего прочего всегда повергало её в шок. Она напряглась, вступила в тело работника UPS, и —

— ещё три часа — надо бы бросить эту работу — не могу хотя очень бы хотелось — ещё три часа — не могу бросить — жена жизни не даст — но можно же найти другую работу — я вообще не должен был за это браться — ещё три часа таскаться —

Прохладное дуновение ветерка, биение сердца, внезапная твёрдость, прочность живого мира... Она внутри человека! Как он громко думает! Словно выкрикивает свои мысли в мегафон!

— ещё три часа — постой-постой — что-то мне не по себе — что это? кто — а — что за —

Алли быстро взяла контроль над его телом, одновременно загнав ничего не подозревающую личность парня глубоко в лимбическую систему — ту первобытную часть мозга, куда наше сознание отправляется во время самого глубокого сна. С этим молодым человеком особых хлопот не возникло — его мыслительный процесс и до вмешательства Алли, похоже, был весьма близок к первобытному.

Она обернулась к Майки, но тот стал невидим: Алли смотрела теперь живыми глазами и видела лишь то, что могли видеть живые люди. До тех пор, пока она остаётся в теле этого парня из UPS, Междумир будет для неё оставаться незримым. Как только улёгся первоначальный шок после вселения в чужое тело, Алли на короткий миг позволила себе насладиться новым состоянием, окунувшись в ласковое тепло июньского дня. Даже тяжесть посылки в её руках была приятна — ведь это чувство доступно только живым.

Она чуть помедлила у соседской двери, а затем развернулась и, не выпуская из рук посылки, направилась ко входу в собственный дом.

И вот она застыла на родном пороге — в точности как там, перед дорожным знаком с надписью «Добро пожаловать!». Она так долго ждала этого момента! Всё, что нужно сделать — это нажать на кнопку звонка. Всего лишь поднять руку, вытянуть палец — её палец! — и нажать. Никогда ещё живая рука не казалась ей такой тяжёлой.

Но тут, к изумлению Алли, дверь распахнулась сама по себе, и из неё выглянула женщина.

— Привет! Эта посылка — для нас?

Женщина, открывшая дверь, не была её мамой! Совершенно чужой человек. Ей было немного за двадцать, и на руках она держала ребёнка, которого очень заинтересовала большая яркая коробка.

— Занесите в дом и положите у лестницы, — пригласила женщина. — Мне расписаться?

— Э... а... Это не для вас.

Алли прочистила горло — до того её поразил «собственный» голос. Наверно, она никогда не привыкнет к мужскому тембру при вселении в тело представителя противоположного пола. Впрочем, это лишь самая незначительная из множества чисто мужских проблем. Трудно быть мужчиной.

— О-кей, если это не для нас, то для кого?

— Для Джонсонов.

— Для кого? — нахмурилась женщина, но тут же вспомнила: — А! Ну да, конечно. Время от времени к нам приходит их почта. Должно быть, время договора о пересылке истекло.

Значит, они переехали! Но кто из них? Это могут быть мама с сестрой. А что с папой? Алли по-прежнему не знала, выжил ли её отец в катастрофе.

— Не знаете, куда они переехали?

— Понятия не имею.

— Я слышал, у них случилось несчастье, — продолжала допытываться Алли. — Говорят, они потеряли дочь.

— Сожалею, но мне ничего об этом не известно.

И только сейчас Алли решилась задать самый главный вопрос:

— Сколько времени вы живёте здесь?

— Почти три года.

Алли прикрыла глаза, пытаясь осмыслить услышанное. Значит, она провела в Междумире три года. Неизменная, нестареющая. Ей всё те же четырнадцать. Как могло случиться, что прошло столько времени, а она и не заметила?

— Ой, погодите-ка! — воскликнула женщина. — Кажется, я припоминаю! Я, конечно, не уверена, но, по-моему, они уехали в Мемфис.

Это вполне могло быть — мама Алли была родом из Мемфиса. Но значило ли это, что папа погиб, и мама продала дом? Как много вопросов, как мало ответов...

Женщина переместила ребёнка на другую руку, давая понять, что ей некогда разговоры разговаривать.

— Может, соседи знают больше, но они, в основном, просто снимают дома на лето.

— Спасибо. Извините за беспокойство.

Женщина закрыла дверь — несмотря на яростные протесты её сына, обнаружившего, что красивая большая коробка предназначается не ему. Алли обошла другие дома на своей улице, но без толку: многих соседей не было дома, а те, кто был, ничего не знали.

Алли вернулась к фирменному фургончику, последний раз втянула в себя ароматный воздух июня и вышла из тела работника. Конец процесса скинджекинга был столь же неприятен, как и его начало, а временами «тушка» так хорошо подходила своему «захватчику», что из неё очень трудно было вырваться, особенно если в чужом теле приходилось задерживаться надолго. К счастью, парень из UPS к таким не относился. Алли без особого труда выбралась из него, словно выскользнув из слишком большого комбинезона. На мгновение у неё закружилась голова, и девушку охватил небольшой приступ паники — так всегда происходит, когда дух отделяется от тела. Когда Алли открыла глаза, мир живых снова поблёк, будто вылинял — она вернулась в Междумир. Парня из UPS слегка шатнуло, он встряхнул головой, не понимая, что с ним произошло, и пошёл доставлять посылку куда положено. Он так и не узнал, что его тело на время «брали взаймы».

К Алли подошёл Майки.

— Ну что? — спросил он. — Ты их видела? Разговаривала с ними?

— Они переехали в Мемфис, — сообщила она, ещё не совсем оправившись.

Майки вздохнул.

— Да... Я так понимаю, это значит, что мы отправляемся в Теннесси?

Она улыбнулась ему извиняющейся улыбкой. Хотя, если честно, она не так уж и сожалела о случившемся. Конечно, то, что её дом больше не её дом, очень опечалило Алли. К тому же, если она хочет увидеть своих родных, придётся отправиться в долгий путь. Однако одновременно она ощутила облегчение и радость: до Мемфиса далеко, очень далеко, а это значит — она ещё какое-то время побудет с Майки! Она смотрела на него, и он казался ей выше, чем раньше, как-то величественнее, что ли...

Неудивительно.

— Ты уходишь в землю! — поставил её в известность Майки.

Алли засмеялась и протянула ему руку. Майки взял её бережно, но крепко, и вытянул подругу из зыбкой почвы.

Уходя, Алли не смогла удержаться и оглянулась на парня из UPS — тот направлялся обратно к своему фургону. Она не могла лгать самой себе и отрицать, что наслаждалась ощущением живой плоти, пусть и недолго. Скинджекинг — ужасно засасывающая штука: чем больше делаешь, тем больше хочется.

 

*** *** *** *** ***

Вот что говорит Мэри Хайтауэр о Междуглуши в своей книге «Осторожно — тебя касается!»:

«Искатели, которые побывали в диких, затерянных уголках Междумира и остались в живых, рассказывают о многих странных, мистических и опасных вещах. Правдивы эти истории или нет — для разумного послесвета неважно. Потому что каждый по-настоящему разумный послесвет знает, что лучше всего оставить дикое диким, а Неизведанное — неизведанным. Выход за пределы личной зоны безопасности всегда связан с риском, и я никому не советую этого делать. Подобное безрассудство приводит, как правило, к крайне нежелательным последствиям».

Важно отметить, что Мэри написала сии мудрые слова ещё до того, как взмыла в небеса.

 

ГЛАВА 5

Южный дискомфорт

[3]

Нику ещё никогда не доводилось видеть города с таким огромным количеством мёртвых пятен. Их было столько, что речь, похоже, шла не об отдельных пятнах, а об одном, включающем весь город. Атланта в равной мере принадлежала обоим мирам. Улицы сохраняли покрытие, соединявшее в себе несколько эпох: и брусчатку, и асфальт, и грунт. Ночь освещалась как газовыми лампами, так и современными фонарями. Здания из различных эпох занимали одно и то же пространство — трудно было решить, которое из них — «доминирующая реальность». Ник, во всяком случае, понял одно: если раньше ему казалось, что он знает Междумир как свои пять пальцев, то теперь выяснилось, что он не знает ровным счётом ничего.

Их поезд медленно, осторожно катил по рельсам, по которым во время Гражданской войны шли эшелоны с убитыми и ранеными. По мере приближения к центру Атланты дороги живого мира стали пронизывать поезд; сквозь вагоны словно бы потекла асфальтовая река.

— Мы тонем! — завопил Джонни-О. — Погружаемся в землю! Остановите поезд!

— Не-а, по-моему, всё наоборот, — возразил Чарли. — Скорее, это улицы поднимаются. Мы же всё ещё на рельсах!

— Что-то у меня такое чувство, будто нас ещё и не такие сюрпризы поджидают, — «успокоил» друзей Ник.

* * *

Давным-давно, когда в Атланте разразилась война между железной дорогой и новым тогда средством транспорта — самодвижущейся повозкой под названием автомобиль, перед городом встала дилемма. Атланта была главным железнодорожным узлом Юга, здесь находилось такое множество поездов, что для автомобилей места не оставалось. Тогда городским планировщикам пришла в голову блестящая идея. Вообще-то понятия «городское планирование» и «блестящая идея» редко стыкуются, но в данном конкретном случае проблема была решена не только гениально, но и весьма элегантно.

Почему бы не построить автодороги над железнодорожными колеями?

Вот так и случилось, что, построив автовиадуки над железными дорогами, Атланта приподнялась почти на двадцать футов. Первые этажи зданий превратились в подземные, а вторые этажи — в первые. Потом, когда основным средством передвижения стали автомобили, железнодорожные колеи закрыли, подземные этажи забросили. Так родился андерграунд Атланты. И хотя современный бизнес превратил часть его в торговые центры, настоящий андерграунд в Атланте принадлежит Междумиру.

Состав вкатился под землю, кругом воцарилась тьма, но улицу вокруг поезда начали заполнять послесветы, и их голубоватое сияние рассеивало мрак. Ребята — не десятки, а сотни — в буквальном смысле вырастали из-под земли; как и здания вокруг, они тоже происходили из разных времён и эпох. Их роднило одно: каждый держал какое-либо оружие — либо кирпич, либо кусок водопроводной трубы, либо бейсбольную биту и прочее в том же духе — словом, все были вооружены и очень опасны. Готовы к драке, если что.

* * *

— «От палок и камней нет вреда для костей», — продекламировал Джонни-О известную междумирную пословицу.

— «А словом можно больно ранить», — закончил Ник.

И это правда, потому что в Междумире имя-кличка может приклеиться намертво и начнёт диктовать, кто ты есть и как выглядишь, что испортило существование многим послесветам.

— Меня не палки и кирпичи волнуют, — сказал Ник, — а выражение глаз этих ребятишек.

И правда — глаза местных послесветов были полны угрозы: не подходи, мы сначала бьём, а потом разбираемся. Инстинкт самосохранения у них не оставлял места ни для каких других нормальных чувств.

— Хотят драться — да пожалуйста, насуём от души, — заявил Джонни-О.

Чарли обеспокоенно воззрился на Джонни-О, и Нику пришлось положить руку на плечо мальчугана, оставив на нём коричневый след. Джонни-О думает по преимуществу кулаками, но Нику совсем не хотелось ввязываться с местными ребятами в драку.

А тех всё прибывало, пока не стало казаться, что сюда собрались все послесветы Атланты. Тогда Ник скомандовал:

— Останови поезд.

Чарли повернулся к нему, и Ник мог бы поклясться, что послесвечение мальчика слегка побледнело.

— Шутишь, что ли? — пролепетал Чарли.

— Какие могут быть шутки.

Чарли ухватился за рычаг тормоза, но не сдвинул его — страх не позволял.

— Но глянь — они же не заступают нам дорогу. А если просто проехать, не останавливаясь? Глядишь, и вырвемся...

— С чего ты взял, что я хочу «вырваться»?

Чарли потряс головой, словно пытаясь вытряхнуть из неё дурацкую идею Ника:

— Ты что, хочешь отдать им все наши монеты?! Да во всём мире столько не найдётся!

А вот это была чушь: ведро никогда не пустовало. Но в одном Чарли был прав: не стоило вот так с налёту начинать «показывать фокусы». Увидев, что ребята исчезают, толпа может не так понять происходящее и перейдёт в нападение. У Ника, однако, имелась своя причина для остановки здесь.

— Доверьтесь мне, — призвал Ник своих товарищей, хотя, сказать честно, не до конца доверял самому себе.

Чарли вздохнул и потянул за рычаг. Паровоз шумно пыхнул паром и остановился.

— И что теперь? — спросил Джонни-О.

Ник подошёл к двери.

— Я скоро вернусь.

Джонни-О заступил ему дорогу:

— Я с тобой!

— Нет. Видишь ли... твои руки могут их испугать.

Джонни-О криво ухмыльнулся:

— А твоя рожа — нет?

Он прав.

— О-кей, — сдался Ник, — но ты эту ухмылку сотри. Я хочу, чтобы ты улыбался до ушей, как полный идиот. Сможешь?

Джонни-О набрал полную грудь воздуха, поднатужился и выдал улыбку, которой позавидовал бы самый безмозглый из идиотов. У него до того хорошо получилось, что можно было перепугаться. Наверно, детишки там, снаружи так и сделают, а тогда жди града кирпичей. Поэтому Ник отвёл Джонни-О в сторонку и прошептал:

— Честно говоря, я беспокоюсь за Чарли — как бы он не запаниковал. За ним надо бы присмотреть.

Улыбка оставила физиономию Джонни-О; он кивнул — да, мол, на всякий случай, надо. И громко провозгласил:

— Но, подумав, я решил, что лучше мне остаться и присмотреть за моим приятелем Чарли.

Чарли снова вздохнул — на этот раз с облегчением, услышав, что его не оставят одного.

Ник открыл дверь и сошёл по ступенькам. Послесветы отшатнулись, не спуская насторожённых глаз с появившегося перед ними чуда-юда. Ник не знал, слышали ли они о так называемом Шоколадном Огре, но даже если и не слышали, зрелище этакой физиономии произвело на них должное впечатление. В глазах этих ребят он окутался ореолом мистики, они стушевались, а, значит, у Ника появилось психологическое преимущество.

— Кто здесь главный? — спросил Ник.

Молчание.

— Что молчите? У такой большой группы уж конечно должен быть вожак.

По толпе пробежали шепотки, и чей-то голос — Ник не разобрал, кому он принадлежал — громко произнёс:

— Ты кого имеешь в виду — только нас или всю Атланту?

«Интересно!» — подумал Ник. Похоже, общество здесь имеет какую-то структуру. Может, у них даже и правительство есть?

— Когда я говорю «главный» — я имею в виду «самый главный», — ответил он.

Толпа вновь зашелестела, а когда шепотки умолкли, Ник сказал:

— Я буду ждать, — и пошагал назад, к поезду, приготовившись к встрече с верховным правителем Атланты.

* * *

Ник сидел в вагон-салоне. Ожидание затянулось на целый час. Может быть, они медлили нарочно. А может, просто им пришлось долго искать вожака. Ник был человеком справедливым и предпочёл истолковать сомнение в пользу ответчика. В конце концов он дождался. Парень, который вошёл в салон, оказался высоким и нескладным афро-американцем лет шестнадцати. Жалкие лохмотья, в которые он был одет, подсказали Нику мысль: а не был ли парень при жизни рабом? Однако полная достоинства осанка незнакомца, его уверенная, независимая походка говорили о том, что он пользуется авторитетом. Какие бы унижения ни перенёс этот парень при жизни, после смерти он поднялся высоко.

Он вгляделся в Ника и сказал:

— Что у тебя с лицом?

Должно быть, байки о Шоколадном Огре до Атланты всё-таки ещё не дошли. Ник не знал, радоваться ему или досадовать. Но как бы там ни было, отвечать на вопрос он не стал.

— Садись, пожалуйста, — пригласил он. — Давай поговорим.

Послесвет представился: Исайя. Однако руку для пожатия не протянул.

— Расскажи мне об Атланте, — попросил Ник. — Сколько вас здесь?

Кажется, Ник был не единственный, кто не хотел давать ответов. Исайя сложил руки на груди.

— Сначала ты. Что это за поезд? Никогда не видел раньше междумирного поезда.

— Мой поезд — это моё дело.

— Ну-ну. Хотя знаешь, как оно случается — был твой, станет мой.

Ник не был уверен, реальная ли это угроза или лишь демонстрация силы. Он решил показать, что тоже не лыком шит.

— Ты не заберёшь у меня поезд.

— Откуда такая уверенность?

— А оттуда, — ответил Ник, — что если бы тебе действительно хотелось забрать его, ты бы уже это сделал. Но мне кажется, ты не такой. Я думаю, ты человек чести. Интересно, как ты стал здесь вожаком? Наверняка сбросил какого-то подонка. И теперь у тебя полная поддержка, потому что здешние ребята тебе доверяют, я так понимаю.

Исайя улыбнулся.

— Вообще-то я сбросил целую уйму подонков. — Но улыбка быстро сбежала с его лица. — Честный я или нет, а ты впёрся на чужую территорию без разрешения.

— Как раз наоборот. Мы остановили поезд и просим разрешения на проезд, так что твои обвинения безосновательны. — Исайя остался невозмутим, так что Ник добавил: — К тому же, у меня есть кое-что, в чём вы нуждаетесь.

— Да? И что же это такое?

— Вести из широкого мира, — сказал Ник. — Новости с севера.

— Вот не думал, что у Междумира есть север, — парировал Исайя. — А если и так, то что творится там, на севере — нас не касается.

Ник выдержал паузу — должно же в этом парне проснуться любопытство. Так оно и случилось. Исайя наконец не утерпел:

— Что за новости...

— Слыхал о Мэри, Небесной Ведьме?

Исайя пожал плечами.

— Слыхать-то слыхал. Сказки. Все знают, что это чушь собачья.

— А вот тут ты ошибаешься.

И Ник рассказал ему всё, что знал о Мэри: о том, как она не давала сотням детишек покинуть Междумир и уйти в свет; как он, Ник, освободил их — прямо у неё под носом; и о том, что теперь она снова собирает под своё крылышко потерянные души, чтобы баловать их, играть роль любящей мамаши, а на самом деле — держать взаперти. К тому же на этот раз у него есть основания подозревать, что Мэри собирает армию.

— Ты про монеты, что ли? — спросил Исайя. — Ты дал им монеты! Это так ты их освободил?

— Ты знаешь про монеты?

Исайя кивнул.

— У нас они тоже когда-то были, но кто потерял, кто выбросил... Большинство ребят не знает, для чего они, но кое-кто — в курсе. — Он на мгновение задумался. — Мне хотелось бы думать, что мы их найдём. Когда по-настоящему будем готовы двигаться дальше.

— Может, где-то есть даже целое ведро монет — стоит и ждёт вас.

Вот и всё, что сказал Ник на этот счёт. Что-то подсказывало ему, что освобождение обитателей Атланты надо отложить на другой день.

— Возможно, придёт время, и каждый в Междумире должен будет выбрать ту или иную сторону, — продолжал Ник. — Я могу рассчитывать на тебя?

— Если надо будет выбрать сторону, я выберу её, когда придёт время, — ответил Исайя, сохраняя непроницаемое лицо игрока в покер. — А покуда мы беспрепятственно пропустим тебя через Атланту. Это всё, на что ты можешь рассчитывать.

Ник кивнул в знак признательности.

— Спасибо.

Исайя было поднялся, думая, что встреча в верхах окончена, но Ник ещё не всё выяснил.

— Ещё одно напоследок. Понимаешь, до меня дошли кое-какие слухи... Ты не будешь так добр разъяснить мне, правда ли это?

Исайя улыбнулся. Это была неожиданная улыбка. Искренняя.

— Что бы ты хотел узнать?

Ник прочистил горло, воспользовавшись паузой, чтобы как следует сформулировать вопрос. Но в конце концов решил, что лучше всего будет спросить напрямик.

— Что ты знаешь о «Потрошителе»?

Выражение лица Исайи осталось непроницаемым. Он тоже немного помедлил с ответом, как будто ему нужно было совладать с какими-то эмоциями, потом заговорил:

— Знаю, чтó о нём рассказывают... вот только не знаю, можно ли всему этому верить. Но проверять — спасибо, не хочется.

— А что рассказывают?

Исайя ухватился за подлокотники кресла.

— Его называют Зак-Потрошитель. Поговаривают, что он и при жизни был тот ещё гад, а после смерти — так вообще... Сволочь, каких поискать, и глуп, как бревно. Рассказывают, он до того ненавидит живых, что проникает в живой мир и вырывает у них сердца прямо из груди.

— Эктодёрство! — воскликнул Ник. Он не мог разобраться, чего в нём сейчас больше — восхищения или ужаса.

— Точно. Говорят — он может всё что угодно вырвать из живого мира и перетащить сюда... но он совсем трёхнулся. Говорят, такие способности к этому и ведут.

Ник кивнул. Он когда-то знал одного такого — Проныру. Эктодёрство было всего лишь одним из множества его талантов. Он повредился в уме. Или, может, эти способности полностью разрушили его личность. Как бы там ни было — он был истинным исчадием ада и засунул Ника в бочку с огуречным рассолом, где ему предстояло провести остаток времени до конца света. К счастью, судьба распорядилась иначе. При мысли о том, чтобы встретиться с ещё одним таким же мерзавцем, Ника пробрала дрожь.

— Это ещё не всё, — продолжал Исайя и вдруг заколебался, словно боясь произнести дальнейшие слова вслух. — Рассказывают, что Потрошитель может проникнуть внутрь послесвета и вытащить из него всё, что угодно. И рана, которая остаётся, не зарастает... а то, что он забирает... оно не восстанавливается.

— Но это же невозможно!

Ник знал: «плоть» послесвета не похожа на плоть живых людей. Раны бескровны и почти сразу же закрываются. Таковы реалии Междумира.

— Послесвета нельзя ранить! — сказал он.

— Кто его знает, — пожал плечами Исайя. — Может, это только глупые россказни. А может, и нет.

Наверно, Ник тоже повредился в уме, если ищет встречи с таким духом. Но с другой стороны — Мэри набирает себе армию, а у него что? Джонни-О и Чарли? Если он собирается когда-нибудь противостоять Мэри, он должен создать сильный альянс! Иначе шансов не будет.

Альянс...

Алли...

Интересно, где она сейчас? Конечно, Нику хотелось бы чисто по-дружески повидаться с нею, но он также проводил немало времени в раздумьях о её даре — таланте скинджекера. Что за великолепная способность! И устрашающая к тому же. Вернее, была бы устрашающей, попади она в неверные руки. Какое счастье, что Алли — человек глубоко порядочный и совестливый! Её талант мог бы склонить чашу весов на сторону Ника в случае открытого столкновения с Мэри. Однако Нику с тяжёлым сердцем приходилось признать, что может так статься — они с Алли никогда больше не увидятся. А это означало: он должен найти других послесветов, чьи уникальные таланты помогли бы ему выстоять против Мэри.

— Где я смогу найти Потрошителя? — спросил Ник.

Исайя вздохнул и рассказал, где, по слухам, искать означенного типа.

— Но предупреждаю — может, всё это только байки. Гарантии не даю, что он там.

Расставаясь, они пожали друг другу руки.

— Надеюсь, мы ещё увидимся, — сказал Ник.

Исайя отвёл глаза.

— Вряд ли, — сказал он. — Потому что если ты найдёшь Потрошителя — обратно не вернёшься.

 

ГЛАВА 6

Челночная дипломатия

Рельсы кончились.

Нет, не у какого-то призрачного вокзала — просто оборвались, и всё. Должно быть, тот, кто прокладывал здесь железную дорогу, не довёл строительство до конца. Чарли вовремя успел затормозить, колёса завизжали и состав неохотно остановился всего в десятке ярдов от конца пути.

— Хорошо, что я заметил! — воскликнул Чарли. — Если бы мы соскочили с рельс, весь поезд провалился бы под землю вместе с нами.

Чарли отметил конец дороги на карте, которую царапал тут же, в кабине машиниста, на стене.

— Миль двадцать-тридцать назад была развилка, пути отходили на запад. Может, сдать туда? Посмотрим, куда ведёт та ветка...

— Потом как-нибудь, — проговорил Ник и повернулся к Джонни-О. — Оставшуюся часть пути пройдём пешком.

Джонни-О такая перспектива явно не обрадовала.

— Оставшуюся часть? До чего оставшуюся?

Ник не ответил. Вместо этого он обратился к Чарли:

— Чарли, будь здесь и присматривай за поездом. — Он секунду подумал и добавил: — Ты же подождёшь нас, правда?

— Само собой... если только эти атлантские подпольщики не заявятся...

Ник кивнул, и они с Джонни-О отправились на юг, пробираясь сквозь заросли живых кустов. Густые ветки щекотали им на ходу внутренности.

Наконец они выбрались на узкое шоссе, ведущее с востока на запад. Дорога бежала по плоской, лесистой территории Флориды. Ник повернул на восток, и друзья пошли по шоссе — по асфальту всё же идти легче, чем по вязкому, топкому грунту.

— Ты хоть когда-нить скажешь, куда мы топаем? — не выдержал Джонни-О.

Ник отвечал, не взглянув на спутника:

— Идём на восток, пока не упрёмся в побережье.

— Зачем?! Слушай, если ты хочешь, чтобы я был твоим телохранителем, то я хотя бы должен знать, какого мы прём невесть куда!

— Я никогда не говорил, что ты мой телохранитель. Если не хочешь идти со мной — не надо.

— Вот зануда! Нет чтоб просто ответить на вопрос!

Ник остановился и повернулся к спутнику, раздумывая, как много можно ему открыть. Если вообще стóит что-то открывать.

— Когда ты умер? — неожиданно спросил он.

— Чиво-о? Эт’ те зачем?

— Надо.

Джонни-О потупился, потоптался...

— Ну... это... Я точно не помню...

— Говори, про что помнишь.

Джонни-О потребовалось какое-то время, чтобы прошерстить остатки памяти.

— Когда я умер... когда я умер... Во! Тогда моим любимым радиоспектаклем был «Свистун».

Радио, подумал Ник. Значит, где-то тридцатые, может, сороковые годы...

— Место, куда мы идём — уже часть моей истории, а для тебя оно — будущее. Поэтому что бы я ни сказал, у тебя только возникнет ещё больше вопросов, а у меня нет ни времени, ни охоты на них отвечать. — Ник повернулся и продолжил путь.

— Ух, как же ты мне надоел, — сказал Джонни-О. — Правда, ты мне никогда особенно не нравился!

И с этими словами поплёлся вслед за Ником на восток.

* * *

У великих трагедий — великие последствия. Эти грандиозные потрясения рвут ткань как нашего мира, так и того, что лежит по ту сторону. Когда от страшной потери содрогается всё сущее, Междумир принимает удар на себя, словно буфер между двумя мирами.

В один солнечный вторник — похоже, слишком много трагических событий приходится именно на вторник — шесть астронавтов и одна школьная учительница предприняли попытку взлететь в небо. Вместо этого они ушли к звёздам.

Спроси любого, кто жил в то время, и окажется, что они до сих пор помнят мгновение, когда услышали или увидели, как космический челнок «Челленджер» взорвался на семьдесят третьей секунде после старта с мыса Канаверал. Картина ужасного взрыва запечатлелось в сознании человечества навечно, как в своё время — грибовидное облако над Хиросимой.

Земля скорбела о не только по погибшим душам, но по самой идее, ибо хотя полёты в космос всегда были и останутся опасным предприятием, в нас живёт невысказанная вера в то, что человеческая изобретательность и Божья милость обеспечат нам спокойное и безопасное вознесение в небеса. Однако во Вселенной существует извечное равновесие, и на каждый «Аполлон-13» найдётся свой «Челленджер». На каждое чудо — трагедия.

Но отвлекись теперь от яростного огненного фонтана в небе — историю не переделаешь. Взгляни лучше на мыс Канаверал, и ты увидишь космический корабль, вечно устремлённый в небо — он остался в Междумире в чудесный момент предвкушения полёта. Отсчёт до старта остановился и застыл навсегда на точке перед самым отрывом, потому что это та самая точка, когда ещё можно отменить запуск. Миг между надеждой и приговором.

Семь отважных душ в то утро ушли в непреходящий свет — и вечность открыла им свои врата. А Междумир отворил свои для величественного корабля, отправившего те души туда, куда уходят все.

* * *

— Чё это? Какой-то зáмок? — недоумевал Джонни-О, глядя на противоположную сторону лагуны — туда, где возвышалось исполинское чудо.

Ник простил другу его невежество. До этого момента он даже не пытался объяснить, куда они, собственно, направляются. Как такое объяснишь? Лучше пусть увидит своими глазами.

— Это космический корабль.

— Ты чё, думаешь, я совсем идиот?

В эту тему Ник углубляться не стал. Вместо этого он повёл Джонни-О по узкой дамбе на сам мыс. Дорога заняла гораздо больше времени, чем они прикидывали, и по мере приближения к огромному сооружению, Джонни-О больше не мог отрицать очевидного.

— Это и впрямь космический корабль! — Он оглянулся на Ника — с надеждой и сомнением. — Мы сможем его запустить?

— Думаю, лучше не надо, — отозвался Ник. — К тому же, мы не для того сюда пришли. — И прежде чем Джонни-О мог обрушить на него шквал других вопросов, сказал: — Что ты знаешь о Заке-Потрошителе?

Джонни-О моментально остановился и тут же начал погружаться в землю, но ему, казалось, было наплевать на этот факт.

— Ты чё, спятил?! Куда там этой идиотке Мэри и кретину МакГиллу до тебя! По части дурости ты переплюнул их обоих!

— Вероятно, ты прав.

— Если Зак-Потрошитель здесь, то это — единственное место во всём Междумире, куда я — ни ногой!

— Так возвращайся, — просто сказал Ник и пошёл дальше. Джонни-О вытащил ноги из земли и потопал за ним, беспрерывно ворча и чертыхаясь.

Зак-Потрошитель был легендой, а в легендах, особенно в междумирных, трудно понять, где правда, а где фантазии. Если в россказнях о Потрошителе вообще была хоть крупица правды. Однако Ник хорошо отдавал себе отчёт в том, насколько опасно связываться с эктодёрами. Исайя был не первым, кто рассказал ему о способности Зака-Потрошителя наносить невосполнимый вред послесветам. Если Зак-Потрошитель оторвёт тебе голову, то ты так и останешься безголовым и будешь вынужден таскать её с собой — в котомке за спиной, или под мышкой, или просто в руке, ухватив за волосы. Будет ли тебе больно — об этом никто ничего не знал. Хотя послесветы вроде бы и не должны испытывать физической боли, но в случае с эктодёрами никогда не угадаешь.

По всем этим причинам Ник, приближаясь к кораблю, испытывал в душе жуткий страх, но ничем не выказал его перед Джонни-О. Тот и так уже себя не помнил от ужаса. Где-то в отдалении, в живом мире, разбрехалась бродячая собака, но оба путника не обратили на неё внимания.

— Не, ты только глянь! — ошеломлённо протянул Джонни-О, глядя на массивное сооружение. — Он же прямо в воздухе висит!

Так оно и было: ракета-носитель с прикреплённой к нему орбитальной ступенью реяла примерно в полутораста футах над землёй. Ник знал: когда-то под кораблём была пусковая платформа; но поскольку такие платформы для челноков были передвижными, на гусеничном ходу, то её уже давно убрали.

— Корабль стоит на памяти пусковой платформы, — объяснил Ник.

— Интересно, что об этом сказала бы Мэри?

Ник проговорил, старательно подражая голосу Королевы сопляков:

— «Во всех postmortem случаях, устойчивость памяти побеждает так называемые законы физики. Если тебе довелось наблюдать явления антигравитации, лучшим решением проблемы будет сразу доложить об этом лицу, облечённому властью».

Джонни-О с опаской покосился на друга:

— В фильмах ужасов сниматься не пробовал?

При ближайшем рассмотрении оказалось, что с одного бока корабля вверх вздымался шаткий стеллаж — кое-как сбитый из самого разного хлама, он был всего несколько футов в ширину. Больше всего это сооружение походило на поставленную на попа бобровую плотину. Стеллаж доходил до ракетных двигателей, а затем, прилегая к корпусу, карабкался до самого люка орбитальной ступени. А ещё на обширном мёртвом пятне под висящим в воздухе кораблём обреталось нечто, чего там совсем не должно было быть.

— Это... это... собака! — выдохнул Ник.

— Спасибо, объяснил. А то я сам не вижу.

Видеть-то Джонни-О видел, но пока ещё не «въехал» в то, что видел. Собака лаяла не переставая последние несколько минут. Ник привык «выключать» собачий брёх, так же как и все остальные звуки живого мира. Но эта собака не была живой. Она принадлежала Междумиру. И лаяла на них!

Пёс выглядел как результат неудавшегося генетического эксперимента. Дворняга, помесь ротвейлера с померанским шпицем. Огромный, как ротвейлер и доставучий, как шпиц.

— Э, стой! — дошло наконец до Джонни-О. — Эта псина — она здесь, в Междумире!

Померот сидел на цепи, прикреплённой к колышку в самом центре мёртвого пятна. Из чего следовал вывод, что кто-то его туда посадил. Джонни-О опять не догонял.

— Но... но... здесь же нет собак! Ты же знаешь, как говорят: «Все псы попадают в рай», ведь так? Ведь так?

— Кроме этого. Может, собачье небо взглянуло на это страшилище и отфутболило обратно.

Но тут сквозь лай донёсся другой звук — громкий треск, наподобие тех, что издаёт ломающийся сухой сук. «Это выстрел!» — сообразил Ник, и в то же мгновение пуля пронзила ему глаз. Толчок развернул его на сто восемьдесят и бросил на землю. Шоколад забрызгал траву, а померот залился таким бешеным лаем, как будто делал это последний раз в жизни.

Джонни-О заорал и кинулся на землю. Вот тебе и телохранитель. Хотя, конечно, Нику защита от пуль не требовалась. Он привстал на четвереньки, поморгал, и безболезненная «рана» тут же затянулась. Ещё через пару секунд глаз вернулся к своему нормальному состоянию. Ника просто застали врасплох, вот и всё. Снайпер в Междумире — всего лишь досадная помеха, не больше. Правда, мало приятного получить пулю в глаз. Ник окинул взглядом покрывавшие всё вокруг брызги шоколада и призадумался: интересно, откуда они? Только с лица или выплеснулись из самого нутра, когда пуля пробила его навылет? Неужели его внутренности тоже превратились в шоколад? Он тут же отогнал от себя эти мысли — если слишком много думать о таких вещах, они, чего доброго, станут явью.

Джонни-О, тут же вспомнив, что пулей его не возьмёшь, встал и посмотрел на возвышающийся перед ними корабль.

— Ну, стервец, я тебя в землю вгоню!

Ник поднялся с земли и тут же услышал ещё один выстрел. На этот раз пуля попала ему прямо в грудь, но поскольку он был настороже, то не потерял равновесия. Ему удалось разобрать, откуда стреляли. Спереди и сверху.

Из приоткрытого корабельного люка торчало дуло винтовки. Стрелок собирался поразить цель в третий раз. Ник подождал, пока не затянулась дырка в его галстуке, и закричал:

— Если ты собираешься опять палить в меня, то хотя бы имей мужество выйти наружу, чтобы я мог тебя видеть!

Ответом ему служил лишь осатанелый лай дворняги. Сжав кулаки, Ник с Джонни-О в арьергарде двинулся вперёд, готовый превратить обидчика в котлету. Прозвучал третий выстрел, но на этот раз пуля не задела никого из нападавших. Стрелок явно терял фокус — наверно, беспокойство о том, что враги могут добраться до стеллажа и вскарабкаться наверх (а именно это Ник и собирался сделать), мешало ему как следует прицелиться.

Наконец, сверху раздался голос — звонкий, мальчишечий. Говорящему было примерно столько же лет, сколько и нашим героям, может, чуть меньше.

— Эй, проваливайте! Кому говорят! Вы тут никому не нужны!

— Никому? — откликнулся Ник. — Хочешь сказать, что ты там не один?

— Нас тут целая куча. Да! Целый десяток. Так что давайте, проваливайте, а то щас как слезем вниз, так сразу пожалеете, что не вовремя сдохли!

— А ну, докажи! — потребовал Ник. — Если вас там целая шайка, пусть другие подадут голос!

Пацан на секунду заткнулся, потом крикнул:

— Ничего я тебе доказывать не собираюсь! У меня тут ружьё, а у тебя — ни шиша!

Он снова выстрелил и попал Джонни-О в плечо. Тот мгновенно погрузил палец в «плоть», и пока «рана» не успела закрыться, вытащил пулю. Зажав её в пальцах, он заорал невидимому снайперу:

— Вот залезу наверх, и ты у меня её сожрёшь, гад!

— Да ну? Насчёт сожрать — я ща на вас Кудзу натравлю, он от вас потрохов не оставит! Кудзу, вперёд! Сожри их и преврати в кучу того самого, что вылезает с другого конца!

Однако когда друзья достигли мёртвого пятна под кораблём, грозный померот заскулил и сдал назад на всю длину цепи. Вот тебе и Кудзу.

Ник схватился за стеллаж и потряс его. Тот зашатался и загромыхал так, будто вот-вот развалится. Штуковина была кое-как сделана из связанных бечёвкой ножек стульев, велосипедных колёс, балконных решёток — словом, из всякого хлама, попавшегося под руку.

— Полезем по левой стороне, — сказал Ник. — У него тогда угол обстрела будет хуже.

Поначалу карабкаться было нелегко, но мальчики быстро наловчились. Когда они миновали ракетные двигатели, пацан выстрелил опять, но пуля врезалась в ржавую кроватную спинку — часть стеллажа. Упавшая сверху пустая гильза стукнула Джонни-О по макушке.

— Никогда не слышал, чтобы патроны переходили в Междумир, — сказал пострадавший. — Во всяком случае, сами по себе. Как думаешь — их сэктосдёрнули?

Ник решил держать своё мнение при себе, хотя теперь он был почти уверен, что Зак-Потрошитель найден.

Ещё один выстрел «в молоко», и снайпер захлопнул люк, так и не выглянув наружу. Ник и Джонни-О продолжали восхождение, стараясь не смотреть вниз.

— Если упадём, — сказал Ник, — то всего лишь приземлимся на мёртвое пятно. Ничего страшного.

— Ага. Если не промахнёмся.

— Может, нам повезёт приземлиться на Кудзу, — выразил надежду Ник — пёс снова зашёлся в лае.

По мере приближения к верхушке стеллажа, тот становился всё тоньше, карабкаться было всё труднее и труднее. Но наконец ребята добрались до закрытой двери. Потрошитель не показывался.

— Придётся ломать дверь, — сказал Джонни-О.

— Нет. Это герметичный люк; если он закрыт, снаружи в него никак не проникнуть.

— И что нам теперь делать? — крякнул Джонни-О. — Так и дадим ему там сидеть? Да он никогда оттуда не выползет!

Ник поискал взглядом обзорное окно шаттла, но не нашёл. С этой стороны вообще не было никаких окон, так что Потрошитель не имел возможности наблюдать за непрошенными гостями.

— Видел когда-нибудь, как черепаха прячется в свой панцирь? — спросил Ник. — Как заставить её высунуться наружу, знаешь?

Джонни-О пораскинул мозгами и понял, к чему ведёт Ник. Вопрос был: как долго им придётся ждать? Как долго смогут они без единого звука цепляться за стеллаж?

Послесветы способны пережидать время бесконечно, со сверхъестественным терпением, правда, при этом они, как правило, подбирают себе какое-нибудь приятное занятие. Оно может быть таким простым, как прыганье через скакалку, или таким сложным, как шахматный марафон — кому что нравится. Однако сидеть тихо, как мышка, на верхушке халтурного стеллажа — от этого даже у самого терпеливого послесвета съедет крыша.

Джонни-О по временам открывал рот, чтобы задать очередной вопрос или просто пожаловаться на свою горькую судьбу, но Ник успевал шикнуть на него до того, как тот издавал хоть звук. Наконец, даже Кудзу либо забыл о них, либо решил, что они теперь — часть стеллажа; во всяком случае, пёс перестал лаять.

Солнце село. Солнце встало. Медленно прошло по небу. Миновал полдень. Черепаха с ружьём не высовывалась из панциря. Ник, однако, решимости не утратил. А вот Джонни-О начал подозревать, что либо Потрошитель использовал свою монету и испарился на тот свет, либо решил больше никогда не покидать своё убежище.

Однако под вечер осаждающие услышали звяканье металла, и небольшой круглый люк начал открываться. Образовалась узенькая щёлочка — всего в дюйм шириной, едва достаточная, чтобы Потрошитель мог выглянуть наружу — но этой щёлочки нашим героям вполне хватило. Ник мгновенно сунул в неё пальцы и крикнул Джонни-О:

— Хватай его! Шевелись!

Потрошитель попытался захлопнуть дверь, но пальцы Ника помешали. Джонни-О ухватился за край люка и рванул изо всех сил. Люк распахнулся, и оба парня ввалились внутрь, сбив с ног Потрошителя — тот непрерывно сыпал многоэтажными ругательствами.

Палуба челнока была крохотной и очень загромождённой. Всё это здорово сбивало с толку, поскольку находилось в вертикальном положении: взлётные кресла, например, крепились к стене, а не к полу. Обзорный иллюминатор с тонированным стеклом располагался прямо над головой, и оттуда лился приглушённый свет.

— Убирайтесь! — визжал Потрошитель. — Это моё место! МОЁ!

Он кинулся было на визитёров в драку, но увидев чудовищных размеров кулаки Джонни-О, вытаращил глаза и быстренько уполз за кресло. Однако в таком ограниченном пространстве удирать было особенно некуда.

— Мы не хотим причинить тебе вред! — заверил его Ник.

— Это ты не хочешь! А я хочу! — завопил Джонни-О, пытаясь дотянуться до Потрошителя, но на пути его кулаков стояло кресло, а тот, кому предназначались эти кулаки, всё время уворачивался.

Пока Джонни-О и Потрошитель играли в кошки-мышки, Ник воспользовался моментом, чтобы оценить ситуацию.

Потрошителю на вид было лет тринадцать. Он носил серую форму армии конфедератов, включая и нелепую шапчонку. По всей палубе было раскидано самое разнообразное оружие, до которого Потрошитель всё время пытался дотянуться, но Джонни-О успевал отбросить его ногой подальше. Оружие не относилось ко временам Гражданской войны, оно всё сплошь было последних марок: современные автоматические винтовки, пистолеты, даже пулемёт, а уж о бесчисленных патронах и магазинах и говорить не стоило. Этот парень, возможно, и умер во время Гражданской войны, но арсенальчик у него — самый что ни на есть модерновый.

— Оставьте меня в покое, — орал конфедерат, — или я вам руки поотрываю!

— Только попробуй! — взревел Джонни-О, наконец добравшись до своего противника. Потрошитель попытался высвободиться из объятий Джонни-О, но руки у того были мускулистые и сильные. Тогда конфедерат сделал такое, чему бы Ник никогда не поверил, если бы не увидел собственными глазами. Потрошитель проник рукой сквозь физиономию Джонни-О и... вырвал из его головы мозг.

Джонни-О застыл в шоке. Ник ошалело глазел на это зрелище.

Мозг.

Вот он, в руках у Потрошителя.

Исайя, выходит, был прав.

Мозг Джонни-О выглядел, однако, не как настоящий мозг, а как его пластиковая модель: на нём печатными буквами было написано, за что отвечает та или иная часть извилин — наверно, такую модель Джонни-О видел в школе или ещё где. Это была память о мозге, и Потрошитель держал её в руке, словно гигантский грецкий орех.

— А-а-а-а-а-а-а! — взвыл Джонни-О в таком ужасе, какой может охватить тебя исключительно в том случае, если ты видишь пред собой собственные мозги. — Отдай сейчас же! Отдай!

Хотя «операция» не причинила парню никакой боли, но что-то во всём этом было фундаментально, ошеломительно не укладывающееся в голове. Дело не столько в том, чтобы наблюдать со стороны собственный мозг, сколько в том, что само твоё сознание теперь действительно «не укладывалось у тебя в голове», но при этом между ним и твоим телом продолжало оставаться что-то вроде беспроводной связи. Для Джонни-О это ощущение было куда хуже любой боли.

— А-А-А-А-А! — вопил он. — Положи обратно! Клянусь, не стану тебя трогать, только положи где взял!

— А может, раздавить его ногой, а? Шмяк-шмяк, а?

— Не-е-е-е-ет!

Ника зрелище беспомощного и униженного Джонни-О разъярило до такой степени, что он принялся искать что-нибудь для восстановления баланса сил. Наконец, нащупав ручную гранату, он выставил её перед физиономией конфедерата:

— Верни ему мозг, или я сейчас вырву чеку и задвину эту штуковину тебе в пасть!

Потрошитель только расхохотался:

— Нашёл, чем испугать! Если я разлечусь на кусочки, то всего лишь стянусь обратно, всего и делов!

— Да, — с язвительной усмешкой сказал Ник. — В теории...

Чем шире становилась ухмылка Ника, тем в большее беспокойство впадал Потрошитель.

— Что значит — «в теории»?

— А то и значит: пули и порезы — это одно, действительно заживают за секунды. Но если тебя разнесёт на клочки, то с чего ты так уверен, что они вновь сбегутся вместе?

Потрошитель о таком исходе дела явно не задумывался.

— Считаю до трёх. — Ник взялся за чеку, показывая, что готов выдернуть её. — Раз... два...

— Ладно, ладно!

Потрошитель подошёл к Джонни-О, который сидел и тихо скулил в уголке, обхватив руками безмозглую голову.

— На кой они мне, — буркнул конфедерат, — всё равно в них, небось, червей полно, — и вправил Джонни-О мозги.

Затем он вскарабкался по вертикально вмонтированным креслам, дотянулся до панели управления — и нажал кнопку.

Под несчастным Джонни-О, который всё ещё приходил в себя после операции на мозге, вдруг распахнулся люк, и «пациент» полетел в разверзшуюся под ним тьму. Ник слышал, как он стукался о стенки трюма; потом раздался грохот: Джонни-О врезался в содержимое грузового отсека.

— Что ты творишь? — заорал Ник.

— Ты следующий! — пригрозил Потрошитель.

Ник рассвирепел достаточно, чтобы выдернуть чеку и взорвать их обоих, но переборол себя. Вместо этого он принялся карабкаться наверх, к Потрошителю.

— Мы только хотим поговорить! Может, успокоишься и выслушаешь?!

— Я тебя предупреждал! — взвизгнул Потрошитель, воткнул руку в грудь Ника, обхватил пальцами память сердца и рванул на себя.

К обоюдному изумлению, Потрошителю не удалось вырвать из груди Ника то, что намеревался. Когда рука вынырнула обратно, в ней вместо сердца оказалась пригоршня шоколада.

Ника это ошеломило не меньше, чем Потрошителя, но он постарался ничем не выказать своего потрясения.

Потрошитель уставился на руку, потом на Ника, потом опять на руку... И впервые за всё время чокнутый конфедерат побледнел от страха.

— Кто... Что ты такое?

И хотя Ник упорно избегал произносить эти слова, увидев покрытую какао-массой руку Потрошителя, он не мог больше закрывать глаза на суровую действительность.

— Я Шоколадный Огр! — рявкнул Ник. — И ты меня очень... ОЧЕНЬ СИЛЬНО Р А З О З Л И Л!

Потрошитель застучал зубами от страха. Это зрелище доставило Нику удовольствие, которого он уже очень давно не испытывал. Потрошитель глаз не мог отвести от разъярённого лица Ника, вся его драчливость в одно мгновение улетучилась.

Что-то в глазах Потрошителя, да и не только в глазах — во всём его облике было не то. Ник не мог так с ходу в этом разобраться и отложил на потом.

— Что ты со мной сделаешь? — дрожа, пролепетал Потрошитель.

— Ничего. Если отпустишь моего друга.

Несмотря на страх перед Шоколадным Огром, Потрошитель заколебался... Однако Ник заметил, что тот бросил быстрый взгляд на некую зелёную кнопку на панели управления. Кнопка была покрыта прозрачным пластиковым колпачком — защитой от нечаянного нажатия.

Ник понял, что глаза Потрошителя выдали, на какую кнопку нажать, чтобы освободить Джонни-О. Значит, надо надавить на неё — и дело сделано. Ник потянулся к кнопке и откинул прозрачный пластик.

— Нет! Не трожь!

Ник насладился видом беспомощного ужаса в глазах Потрошителя и нажал зелёную кнопку.

* * *

Когда много лет назад послесвет по имени Зак-Потрошитель вселялся в челнок, он первым делом избавился от груза, загромождавшего его трюм — в Междумире все эти спутники и оборудование для экспериментов никому не нужны. К тому же трюм мог послужить отличным хранилищем для лучшей в Междумире коллекции оружия.

У Потрошителя имелось оружие и боеприпасы для самых разных родов войск. Сведя близкое знакомство со всеми военными базами на сто миль в окрýге, Потрошитель приобрёл ценные знания о том, где можно раздобыть самое лучшее вооружение, а уж навыком эктоворовства он владел в совершенстве — ему удалось сэктостибрить даже самое тяжёлое, неудобное для транспортировки оружие и перетащить его в Междумир.

В мире живых новости регулярно оповещали о пропажах оружия, которое они объясняли неразберихой в делах и халатным ведением учёта. Неудивительно — рациональный мир требовал рациональных объяснений. Как-то раз один морпех-неудачник попытался рассказать правду: он, дескать, видел, как через дыру в пространстве просунулась рука, издевательски помахала ему и улизнула обратно вместе с АК-47. Естественно, морпеху никто не поверил. Несчастного отправили на психиатрическое освидетельствование, после чего незамедлительно комиссовали.

Потрошителю на последствия его действий было плевать. Не плевать ему было только на его драгоценную коллекцию, которая занимала две трети грузового трюма...

…но тут появился Ник и открыл двери этого самого трюма.

Для Джонни-О всё началось с громкого механического скрежета, эхом отозвавшегося в массивных стенках грузового отсека. Бывший предводитель Крутых Сутан приземлился на гору оружия, но, ещё толком не придя в себя после краткосрочного пребывания в безмозглом состоянии, пока не мог сообразить, на что упал. Ворота грузового отсека, ведущие наружу, начали раздвигаться, словно театральный занавес, открывая великолепный вид на Атлантический океан. Гора под Джонни-О начала оседать, и только тут он увидел, что сидит на похожей на мерзкое крысиное гнездо куче всевозможного оружия и взрывчатки.

* * *

На палубе челнока в это время происходило вот что.

На краткий миг Нику показалось, что гул мотора, открывающего трюмную дверь, — это звук включившегося зажигания, и надавив на зелёную кнопку, он только что выстрелил их всех на орбиту вокруг Земли.

— Что ты наделал! — заверещал Потрошитель, вновь и вновь нажимая на кнопку, но остановить процесс открытия дверей было невозможно. — Они же сейчас раскроются на всю! Дурак ненормальный, это всё твоя вина!

Он ткнул пальцем в направлении трюма и застонал. Затем сорвался с места и метнулся ко входному люку. Ник последовал за ним. Оба проворно заскользили вниз по стеллажу. Трюмные двери медленно-медленно раскрывались. Спрыгнув на землю, Ник смог заглянуть в грузовой отсек, и в темноте увидел лишь какую-то шаткую груду не поймёшь какого цвета — то ли хаки, то ли металлически-серого, то ли того и другого одновременно. Тут и там из груды торчали винтовочные стволы и приклады, но страшнее всего были тупые рыла и хвостовые плавники, выглядывающие из этой чудовищной кучи оружия.

— Это что?.. Бомбы?!

— Мины, ракеты земля — воздух, самонаводящиеся бомбы, — ответил Потрошитель с ноткой гордости в голосе. — У меня, знаешь, всё самое лучшее!

Двери продолжали открываться, а куча оружия оседала всё быстрее. Несколько винтовок выпало из трюма и полетело на землю, находящуюся в полутораста футах под кораблём. Кудзу с остервенелым лаем отскочил в сторону. Джонни-О с несколько озабоченным видом восседал на верхушке жутковатой горы.

— Не двигайся! — завопил Ник.

— Кудзу! — завопил Потрошитель. — Иди сюда, мальчик!

Пёс понёсся к хозяину, гремя цепью по бетону мёртвого пятна. Потрошитель наклонился над ним, пытаясь высвободить собаку из ошейника, а в это время над их головами, в распахнутом чреве висящего в воздухе корабля гора оружия начала угрожающе покачиваться.

— Эт ничё! — крикнул Джонни-О стоящему внизу Нику. — Всё нормуль, она не упадёт!

Он не видел того, что было открыто взгляду Ника, а именно: приклады и стволы зашевелились, и вся груда начала медленно ползти вниз.

Тут Ник кое о чём вспомнил.

— Твоя монета! — крикнул он.

Она должна была лежать у Джонни-О в заднем кармане — чтобы далеко не тянуться, когда он наконец будет готов к последнему путешествию. Сейчас был как нельзя более подходящий момент для этого путешествия, потому что, как сказал Ник Потрошителю, законы междумирной физики — это очень неточная наука, и даже сама всезнающая Мэри ничего не написала о том, что станет с послесветом, разорвавшимся в мелкие брызги.

— Возьми свою монету! — завопил Ник. — Поторапливайся!

— Да нет её у меня! Я её обратно в ведро кинул!

— Что?! Почему?..

— Там она сохраннее!

Потрошитель в это время в панике пытался освободить Кудзу. Ник подскочил к нему, но конфедерат вскинул на него дикие глаза:

— Лапы прочь от моей собаки!

Ник проигнорировал его выкрик, опустился на колени, быстро отцепил цепь от ошейника и приказал:

— А теперь беги!

Потрошителю второго приглашения не потребовалось. Он дал дёру — подальше от дребезжащей кучи боеприпасов и оружия; за ним по пятам нёсся Кудзу.

— Прыгай! — крикнул Ник своему другу, но Джонни-О вместо того, чтобы последовать совету и прыгнуть вниз, сиганул на стенку трюма и уцепился там за металлическую планку. Сила, с которой он оттолкнулся от горы оружия, привела кучу в стремительное движение — смертоносный хлам заскользил вниз, выпал из корабля и полетел на землю.

Ник стремглав бросился из зоны поражения. Он не стал нырять в кусты живого мира из страха, что, ударившись о землю, немедленно провалится, и ничто его не спасёт — он пойдёт к ядру планеты. Поэтому он просто мчался так быстро, как только несли ноги.

Он успел отбежать всего ярдов на двадцать, когда первые бомбы ударились о бетон.

* * *

Один из основных законов, которые обитатели Междумира познают сразу же после прибытия — это то, что перенёсшиеся вещи всегда делают то, что для чего они изначально предназначались. Корабли плавают, дирижабли летают, а электронные устройства действуют, даже не будучи подключены к источнику питания. К сожалению, то же справедливо и в отношении бомб. Они взрываются — особенно это касается эктовыдранных бомб, поскольку у них вообще нет причин для того, чтобы находиться в Междумире.

Если бы за происходящим у корабля кто-то наблюдал, он подумал бы, что челнок собирается улететь в небо. Под корпусом огромной ракеты полыхнуло пламя, взметнулся дым, и по мере того, как детонировали всё новые и новые бомбы, отдельные взрывы слились в один мощный залп.

Ника подняло над землёй и понесло по воздуху. Град шрапнели — рваных, обжигающе горячих кусков металла — обрушился на него и пробил в теле юноши огромное количество дырок, сделав его похожим на швейцарский сыр. Ник летел, а взрывы у него за спиной всё усиливались.

Наконец он ударился о землю живого мира и ушёл в почву так глубоко, что чуть не провалился безвозвратно. На поверхности осталась только голова, так что Нику потребовались все силы, чтобы вытащить себя из земли. Уйди он чуть-чуть глубже — и всё, ему бы не выбраться; сколько ни бейся, это приведёт только к тому, что пойдёшь вниз ещё быстрее. Но ему повезло, и он вытянул своё побитое шрапнелью тело наверх. Может, как раз дырки и помогли — сделали его легче.

К тому времени, как он вылез из земли, взрывы затихли. Ник осмотрел себя — раны были, как всегда, безболезненны, но ощущения-то всё равно не из приятных. Он понаблюдал, как затягиваются отверстия, и хотя они вскоре исчезли, «раны» оставили по себе продолжительное тяжёлое воспоминание, подобное тому, что оставляют в нашей душе кошмары.

Ник вернулся к кораблю, внутренне подготовившись к ужасному зрелищу останков челнока и... да, конечно, Джонни-О...

К его изумлению, ни шаттл, ни ракета-носитель ни в малейшей степени не пострадали и по-прежнему невозмутимо висели в воздухе. Должно быть, корабль был рассчитан на то, чтобы противостоять подобным эксцессам, а может, память его была так прочна и незыблема, что не пошатнулась бы ни при какой — намеренной или нечаянной — попытке разрушить это гордое творение человеческих рук. А вот о шатком стеллаже, сооружённом Потрошителем, этого сказать было нельзя. От него и воспоминания не осталось — и неудивительно. Ник и раньше подозревал, что стоило бы как следует дунуть на нелепое сооружение — и оно тотчас завалилось бы.

Он заглянул в ныне пустующий грузовой отсек и увидел Джонни-О — тот по-прежнему висел на стенке. Челнок был устроен так, что защитил его от ужасающего взрыва. Больше не в состоянии цепляться за планку, Джонни-О выпустил её и полетел вниз, испустив истошный, душераздирающий вопль. Он ударился о край трюма, отскочил, кубарем прокатился по хвосту, скользнул по двигателям ракеты и, наконец, пролетев полтораста футов до мёртвого пятна внизу, приземлился, использовав собственную физиономию в качестве шасси.

— Джонни! — вскрикнул Ник, рванувшись к другу.

Джонни-О сел, всё ещё в тумане.

— Я чё — взлетел на воздух и окончательно помер?

— Нет, — сказал Ник, — с тобой всё в порядке.

И точно — Джонни-О, как и сам космический челнок, вышел из переделки целёхоньким. Стоп. Кое-что всё-таки не пережило катастрофу. Сигарета, навечно приклеившаяся к его губе в тот самый момент, когда мальчишка умер, куда-то исчезла. Это и была единственная часть Джонни-О, которая пострадала при взрыве. Ник решил пока ничего об этом не говорить — пусть обнаружит сам, когда очухается.

Он помог Джонни-О подняться на ноги. Откуда-то сзади до них донёсся крик, полный абсолютного и полного отчаяния:

— Моя коллекция! — вопил Потрошитель. — Гляньте, что вы сделали с моей коллекцией!

Ник осмотрелся: завязанные узлом винтовочные стволы и обезображенные до полной неузнаваемости куски металла усеивали всё мёртвое пятно, а за его пределами в землю уходили остальные экспонаты собрания Потрошителя.

— Смотрите, что вы натворили! Смотрите, что вы наделали! Всё, всё пропало!

Ник не нашёл в своей душе ни малейшего сочувствия к страждущему Потрошителю и налетел на него:

— Что за идиот хранит у себя коллекцию боеприпасов и бомб?

— Сам ты идиёт! — ответствовал Потрошитель. — У меня теперь ни шиша нет — всё благодаря тебе!

И тут Ник кое-что понял.

Вообще-то понимать это он начал раньше, просто времени на размышления не было. Форма лица Потрошителя, его глаза, писклявый голос... Ник потянулся к шапочке-конфедератке и попытался сорвать её с головы пацана, но из этого, само собой, ничего не вышло. Как и собственный галстук Ника, шапчонка была неотъемлемой частью Потрошителя.

— Убери свои поганые лапы! — завизжал Зак-Потрошитель, яростно хлеща Ника по рукам.

Но Ник был уверен — никакой это не «Зак».

— Ты девочка!

Глаза Потрошителя сузились и дерзко уставились на Ника:

— А ты что — имеешь что-то против?

 

Глава 7

Пригоршня вечности

Во время Гражданской войны между Севером и Югом такое случалось не раз: мальчишки добавляли себе возраст, чтобы пойти на фронт. А девчонки, жаждущие военной славы, обрезáли косы и скрывали свой пол — и такое тоже случалось не раз. Правда, не у многих из этого что-то вышло.

Четырнадцатилетняя Цинния Китнер была одной из тех, кому повезло.

Мама назвала её в честь своего любимого цветка, но воинственная девица всегда ненавидела своё имя — ненавидела сам факт, что среди южных представительниц женского пола весьма распространены «цветочные» имена. Цветы — они же такие... ни то, ни сё! Ну что это за имена: Вайолет (фиалка), Роуз (роза), Магнолия? Тьфу! Своё она сократила в «Цин» и только отцу дозволялось называть её полным именем — Цинния.

К высшему обществу их семья не принадлежала, так что Цинния была не из знаменитых «южный красавиц». Изящные вещи и отличное воспитание — это не про неё; она, фактически, даже и в школе-то не училась. Жеманных девиц из высшего света Цин не ставила ни во что, рабства тоже не принимала, но любила отца и братьев, а они все ненавидели Север.

Потом Юг отделился от Союза, и началась война. Мать давно уже лежала в могиле, значит, она, Цин, единственная из всех Китнеров будет вынуждена торчать дома. Упрямая девчонка даже мысли не допускала о том, чтобы остаться на попечении соседок — вечно плачущих и ломающих руки в отчаянных попытках удержать своих мужчин дома.

Поэтому она отрезала косы, напрактиковалась в выпячивании челюсти, изменила осанку и походку, словом — постаралась выглядеть как её братья. А дальше просто подвалила удача. Что там сыграло роль — усталость или близорукость вербовщиков и офицеров, а может, то и другое вместе — но как бы там ни было, она сошла за представителя мужского пола.

Откуда ж было знать, что ей ещё долгое-долгое время предстоит играть роль парня...

Цин постигла та же участь, что и многих неопытных солдат: её убили в первом же бою. Один выстрел из пушки — и по милости судьбы всё кончено мгновенно и безболезненно. Её путь к свету в конце туннеля прошёл бы быстро и гладко, если бы на полдороге у неё в голове не мелькнула мысль: отец и братья, вернувшись с войны, не будут знать, что с нею случилось.

Есть некая сила, способная помочь уходящей душе сопротивляться притяжению света. Если душа занята только собой, сконцентрирована на самой себе, то мощности её мышления недостаточно, чтобы бороться с зовом вечности. А вот мысли о других могут наделить человека с сильной волей способностью сопротивляться практически чему угодно.

Цин понимала, что это за свет. Она осознавала, что умерла и с этим ничего не поделаешь. Уйти прямо в пылающую точку было бы легко и просто, но она никак не могла отбросить думы о своих родных, которые с ума будут сходить из-за её таинственного исчезновения.

Поэтому ей удалось оборвать полёт, и юная воительница задержалась на самом пороге, на последней грани между «здесь» и «там». А потом она сотворила кое-что до такой степени дерзостное, что сама Вселенная содрогнулась и одновременно восхитилась. Цинния Китнер сунула руку в свет и сжала кулак, а затем вытащила руку обратно, таким образом прихватив с собой крохотную частицу света. После чего нахалка развернулась и понеслась назад по туннелю, тем самым попав в Междумир.

Она не знала, что этот беспримерный поступок наделит её весьма специфической способностью.

Как у многих послесветов, её земная жизнь начала забываться, подробности её ушли в туман, но вот войну Цин помнила хорошо. Сто пятьдесят лет она продолжала свою службу — собирала оружие, придав тем самым смысл своему существованию. И горе той несчастной заблудшей душе, которая осмелилась бы сказать ей, что война давно кончилась! Ведь тогда какой прок во всём том, что она делала?

Несмотря на свою армейскую форму, Цин никогда не забывала, что она — девочка, потому что быть парнем ей, в общем, никогда и не хотелось, хотелось только, чтобы с ней обращались как с мужчиной — на равных. Она ненавидела свою конфедератскую шапчонку, не желающую отлипать от головы; ненавидела свой ёжик, не выражающий намерения отрасти. А больше всего ненавидела кличку «Зак-Потрошитель», которой наделили её другие послесветы. Но поскольку прозвище, как и форма, неплохо служило её целям, она научилась жить с ним.

Так продолжалось до того дня, когда заявился этот Шоколадный Огр и ограбил её подчистую.

В глубоком трауре Цинния пала на колени. Ничего, совсем ничего не осталось! Столько лет неустанных трудов — и всё насмарку! Что ей теперь делать?!

Кудзу потыкался в неё носом, пытаясь утешить хозяйку, но разве утешения тут помогут?!

— Ты всё, всё уничтожил...

Она бы не колеблясь прямо сейчас запустила руки в этого какаомордого пацана и выдрала из него всё, что можно выдрать! Вот только что толку? Ведь будет один сплошной шоколад!

Ник, однако, держался от неё на расстоянии — на всякий случай. Понятно — на союз она, конечно, не согласится. Хотя стоп... Если правильно сыграть, то, глядишь, она и станет союзником — пусть не из тех соображений, на которые он вначале рассчитывал, да какая разница?..

Он повернулся к Джонни-О и громко, так, чтобы слышала Потрошительница, сказал:

— Напрасно мы сюда пришли. На войне от неё никакого толку.

— Правильно! — рявкнула Потрошительница. — Пошли вон отсюда!

Ник повернулся, показывая, что уходит, и мысленно отсчитал: раз... два... три...

— На какой войне? — спросила воительница.

Ник улыбнулся — всё равно что ожидать грома после молнии. Он обернулся к ней:

— Не на той, которую ведёшь ты.

Потрошительница отвела взгляд в сторону. На её лице отразилась странная смесь стыда и ярости. Она, конечно, чокнутая, но с этим можно управиться, решил Ник. Может, её сумасшествие удастся слегка причесать и направить в нужную сторону?..

Джонни-О отвёл Ника в сторонку и зашептал:

— Чё-та она мне оч-чень сильно не нравится!

— Ерунда. Это потому, что она у тебя кое-что выдрала.

— А если она обратно начнёт выдирать всё что ни попадя?

— Я сделаю так, что не начнёт.

Цин не сводила с них глаз и прислушивалась: о чём они там шепчутся?

Ник вернулся к ней.

— После тщательного обсуждения мы решили, что ты всё же подходишь для несения военной службы.

Она насторожённо глянула на него.

— Какое у меня звание?

— Рядовой первого класса, ответственный за тактические полевые операции.

Ник, конечно, попросту выдумал это звание тут же, на ходу, но титул звучал так внушительно, что она призадумалась.

— А мне будет позволено выдирать оружие?

— Ты будешь выдирать то, что твой командир тебе прикажет. Не согласна — отправляйся обратно на свой корабль и делай, что заблагорассудится, хоть запусти себя на орбиту, мне всё равно.

Воительница хмуро покосилась на Ника, потом повернулась и бросила взгляд на космический челнок.

— Пробовала, ничего не вышло, — буркнула она. — Наверное, он запускается с какого-то другого места, оно пока ещё не в Междумире.

Она ещё немного постояла, задумчиво глядя на корабль, затем повернулась к Нику:

— Так что, мне нужно будет обращаться к тебе «сэр»?

— Да, — подтвердил Ник, подумав, что армейская дисциплина — это как раз то, что этой девчонке нужно. — Поскольку я ваш генерал, ты обязана обращаться ко мне «сэр». Это мистер Джонни-О, и он для тебя тоже «сэр».

— Меня зовут Цинния, — сказала Потрошительница, — но все зовут меня Цин.

Джонни-О скрестил руки на груди.

— Ещё чего — жать этой... руку!

Цин вздёрнула верхнюю губу в знак презрения:

— Да я сама тебе руки не подам! Не хватало ещё совать её в такие уродливые лапы!

В ответ Джонни-О сжал два ещё более уродливых кулака.

Ник вмешался, чтобы не допустить эскалации конфликта:

— Твоим первым приказом будет достать для нас что-нибудь.

— Меня она уже и так достала! — фыркнул Джонни-О. Скроив гримасу отвращения, он положил ладонь себе на голову, словно чтобы удостовериться, что мозги пока ещё на месте.

— Я имел в виду — достать из живого мира.

— И только? Я-то думала...

Она оглянулась, увидела в живом мире какую-то крутящуюся на ветру салфетку и небрежно выбросила вперёд правую руку. Свет вокруг неё слегка замерцал, рука пробила дыру в живой мир, схватила салфетку и вернулась обратно в Междумир. Портал тут же захлопнулся.

— Подумаешь! — хмыкнул Джонни-О. — Тоже мне, фокус-покус!

Она вручила добычу Нику.

— Вот. Может пригодится обтереть весь этот шоколад. — И добавила: — Сэр.

Ник посмотрел на салфетку в её руке и подумал: чтобы справиться с его не совсем обычной кожной проблемой, одним потрёпанным клинексом не обойтись.

— Впечатляюще!

— Расскажите мне о вашей войне!

Ник немного помолчал, соображая, как бы ей всё это преподнести.

— Что ты слышала о Мэри, Небесной Ведьме?

Цин взглянула на Ника, потом на Джонни-О, потом опять на Ника.

— О ком? — Она взглянула и на Кудзу, как будто пёс мог подсказать, о ком речь, но тот лишь повилял хвостом.

Ник вздохнул в притворном сокрушении. На самом деле это очень хорошо, что она не слыхала о Мэри — легче будет настроить её в нужном направлении.

— Пойдём, — сказал он. — Я расскажу тебе о Мэри по дороге.

И тут, наконец, Джонни-О пощупал свою губу и возопил:

— Эй, где мой «кэмел»? Что случилось с моим «кэмелом»?

— О чём это он? Не было тут никаких вонючих верблюдов!

— Моя цигарка, ты, полумужик недобитый!

Ник не стал ввязываться в их перепалку и повернулся к «Челленджеру». Хлипкий стеллаж исчез, и теперь ничто не маскировало тот совершенно потрясающий факт, что корабль висел, ни на что не опираясь; вернее, он опирался на невидимое воспоминание о пусковой платформе. Память в Междумире была силой куда более могущественной, чем гравитация. Она могла удерживать многотонную махину в воздухе. Она могла медленно превратить человека в шоколад.

В голове Ника уже начал складываться план, в котором умениям Цин отводилась немаловажная роль, но делиться им с кем-либо юноша не был готов — по крайней мере, пока.

Тем временем драма продолжалась.

— Как же я буду без моего «кэмела»? — горестно причитал Джонни-О.

— Может, Цин раздобудет тебе никотиновый пластырь? — предложил Ник.

— Ещё чего! А от жилетки рукава те’ не надо? — окрысилась Цин на Джонни-О и добавила, вложив в это словечко всё своё ехидство: — Сэр!

— Ты глянь, она знает, что такое жилетка! — не остался в долгу Джонни-О.

Ник едва сдержался, чтобы не расхохотаться. Всё понятно — эта парочка была словно создана друг для друга. Пусть потешатся, он не будет мешать.

Они отправились в обратный путь, а космический корабль остался парить на точке запуска — терпеливый, величественный, вечно устремлённый к звёздам. 

 

Глава 8

Драгоценная плоть

Живой мир для скинджекера подобен наркотику для наркомана — он вызывает сильнейшее привыкание. Алли пыталась ограничить свои вылазки в мир живых случаями, когда это было абсолютно необходимо, но у неё не всегда хватало сил контролировать себя. Сопротивляться влечению живого мира было трудно, и с каждой новой «экскурсией» в чужое тело становилось всё труднее.

Девушка, в которой как раз сейчас пребывала Алли, была её ровесницей или, возможно, на год старше. Она носила одежду невыразительной расцветки и тесные туфли; лицо было покрыто угрями, а зубы настоятельно требовали услуг дантиста. На таких невидных особей обычно никто не обращает внимания, поэтому никто не заметил бы, что в неё влез чей-то чужой дух.

Сейчас девушка стояла у киоска с газетами и журналами на неширокой главной улице городка Абингдон, штат Вирджиния, в квартале от музыкального магазинчика, где Алли вселилась в неё. Цель сегодняшнего скинджекинга была исключительно познавательной. С той поры, как Алли очнулась в Междумире, прошло уже столько времени, что она потеряла представление о происходящем в мире живых. Кто выиграл последний чемпионат США по бейсболу? Как обстоят дела с глобальным потеплением? Какие новые фильмы вышли? Какие музыкальные группы сейчас топ-десятке? Таковы были причины для сегодняшнего скинджекинга. Вернее, это то, что она сказала Майки. То, в чём она сама пыталась себя уверить.

И вот она стоит у киоска с газетами и журналами, проглядывает, пролистывает их... И вдруг Алли обнаружила, что все эти новости ей совершенно неинтересны. Её занимает совсем другое, а именно: заимствованное тело. Сознание его истинной хозяйки она легко загнала куда-то на задворки, а сама теперь роскошествовала, наслаждаясь чужими эмоциями и ощущениями. На запад Вирджинии накатила волна жары. Влажность, сопутствующая ей, возможно, очень не нравилась живым, но Алли находила её чудесной. Чувствовать, как ей жарко, ощущать, как она потеет — всё это было так здорово, так по-человечески! В Междумире ей было отказано в этих простых радостях.

А ещё голод! Алли не знала, как давно её хозяйка ела, но она, без сомнения, была голодна, даже желудок бурчал. Она учуяла дурманящий аромат, доносящийся из расположенной неподалёку пекарни. Звякнул колокольчик — это покупатель открыл дверь, и на Алли накатила такая волна запаха, что ей показалось: ещё немного — и она взлетит, как на настоящей волне... Она не осмеливалась войти в пекарню, чтобы не наброситься на всю эту вкуснятину. Кто знает, а вдруг её хозяйка страдает диабетом или у неё смертельная аллергия на орехи? Алли вынуждена была напомнить себе, что скинджекинг — это честь, а не право.

Продавец вырвал её из раздумий:

— Мисс, вы покупаете этот журнал? Или собираетесь стоять и читать задаром?

Смутившись, Алли залезла в хозяйский кошелёк, выудила оттуда пару долларов и купила то, что держала в руке.

Только теперь, открыв чужую сумочку, Алли поняла, какое сокровище ей досталось — все эти милые, щемяще человеческие вещицы! Связка ключей с брелоком, на котором значилось «Я люблю Вирджинию»; бальзам для губ, пахнущий земляникой; пачка салфеток — нос у девушки был практически постоянно — ах, как прекрасно! — забит; а посреди всей этой роскоши — самое большое чудо: батончик «Сникерс». Алли обожала «сникерсы»... И вообще — девушке хотелось есть! К тому же батончик уже лежал в её сумочке — значит, никаких неведомых медицинских проблем у её хозяйки не было. Ну, не повредит же ей один ма-аленький кусочек?..

«Нет, мне не следовало бы...»

— Чего не следовало бы? — спросил продавец газет.

Оказывается, Алли произнесла это вслух.

— Я не с вами разговариваю.

Продавец бросил на неё странный взгляд, и Алли отошла от прилавка. Перейдя через улицу, она села на скамеечку в тени автобусной остановки.

«Я внутри этой девушки уже минут пятнадцать», — подумала она. Хозяйка тела наверняка перепугается до чёртиков, как только Алли покинет его. Она же не знала, что в ней был кто-то другой, эти четверть часа покажутся ей провалом во времени. Но с другой стороны — это же всего пятнадцать минут! И непохоже, чтобы девушка была занята чем-то действительно важным — стояла себе, никуда не торопясь, перебирала диски в музыкальном магазине. Неужели какие-то несколько лишних минут могут иметь такое уж большое значение?

Алли вытащила «сникерс», медленно надорвала краешек обёртки, аккуратно завернула... Верхний слой шоколада расплавился от жары. Алли запачкала пальцы и, конечно же, вспомнила Ника, отчего ей ещё больше захотелось найти утешение в еде.

Она поднесла «сникерс» к губам и откусила маленький кусочек. Зубы погрузились в мягкую карамель, восхитительный вкус растёкся по всему языку, лаская вкусовые сосочки... «Живые даже не сознают, какие они счастливые!» — подумала Алли. Они всё принимают как должное: жару, ветер, дождь, вкус шоколадного батончика, ощущение текучести времени и неудобство, доставляемое тесными туфлями. Для Алли все эти вещи были чем-то волшебным, необыкновенным, чудесным.

Принявшись за батончик, она уже не смогла остановиться. Укусила раз, потом другой, третий и... вскоре от «сникерса» осталось только воспоминание. Теперь, когда преступное деяние было совершено, на Алли нахлынуло чувство вины, которое почти — но не совсем! — перевесило удовольствие. Надо бы пойти обратно к тому киоску, купить другой батончик и положить его в сумочку. Да, она обязана это сделать.

— Ну и как, вкусно? — пропищал вдруг чей-то детский голосок.

Она вскинула взгляд: перед ней стояли очень маленький мальчик и очень старый мужчина. Малыш, которому на вид нельзя было дать больше трёх, смотрел на неё с холодным выражением, никак не вязавшимся с его детским личиком. Старик держал в трясущейся руке тросточку и тоже пялился на Алли со злобной, кривой ухмылкой. Что-то в этих двоих было до того жуткое, что Алли поёжилась от внезапного холодка, пробежавшего по спине.

— Он задал тебе вопрос, — прокаркал старик. — Как насчёт того, чтобы ответить, а? А?

— Да, — промямлила Алли. — Вкусно. Очень вкусно.

— В следующий раз, — добавил малец, — разживись молоком — запить.

Он ещё мгновение пристально вглядывался в неё и вдруг разразился смехом. Старик тоже захохотал.

От этой сцены повеяло такой сверхъестественной жутью, что заимствованная кожа Алли покрылась пупырышками.

Она извинилась, перешла через улицу обратно, к киоску, купила «сникерс» и положила в сумочку, а потом направилась обратно, в музыкальный магазинчик. Она освободит чужое тело точно на том же месте, на котором вошла в него — у стойки с альтернативным роком. Вот только очнётся девушка с чувством, что из её жизни выпало двадцать минут.

* * *

Майки ждал. А что ещё ему оставалось? У него не было способностей к скинджекингу; и хотя он мог бы следовать за Алли и наблюдать, чем она занимается в живом мире, он этого не делал. Не хотел. Ему почему-то было неприятно видеть, как она исчезает в чужом теле.

Ещё больше ему не нравилось то, какие тела она выбирает. Вот вечно ей нужно найти для скинджекинга самую неприметную тушку! Если уж ты в состоянии впрыгнуть в любое тело, то почему не в то, на которое приятно полюбоваться в зеркало? Разве что ты монстр, каким когда-то был Майки, и кичишься своей мерзкой наружностью. Алли, однако, никак не тянула на монстра. Так почему же она всегда ограничивается самым бросовым материалом?

«Наверно, я понял бы, если бы во мне было больше человеческого», — раздумывал Майки. Он столько лет пробыл чудовищем, что ему пока ещё трудно было мыслить и вести себя по-человечески: считаться с чувствами других, сдерживать проявления своего взрывного характера, проникать в самую глубь своей души, чтобы почерпнуть в ней терпение.

Вот чего ему страшно не хватало, когда Алли отправлялась на скинджекинг — терпения. Майки не находил себе места, ворчал, бурчал и жаловался на жизнь их грустноглазой лошадке. Он кипел, он бурлил и жалел о том времени, когда был МакГиллом, потому что гораздо легче проявлять дурной нрав, если ты и с виду отвратителен. А теперь что? Согласно Алли, он вроде бы очень даже милый. Милый?! Наверняка она специально сказала так, чтобы насолить ему!

— Я НЕ МИЛЫЙ! — проорал он, обращаясь к Шилох. Та вскинула голову и радостно заржала, как будто ей сказали что-то очень-очень хорошее. Это распалило Майки ещё сильнее. Хотя ему и не хотелось больше быть монстром, спокойно сносить то, что его приговорили к вечной миловидности, своенравный юноша тоже не собирался.

Он взглянул на свою правую руку. Когда-то она была уродливой клешнёй, покрытой такими мерзкими наростами, что о них даже вспоминать тошно. Он сам их вырастил, потому что обладал способностью изменять свою форму по собственному желанию. Это было до того, как Мэри открыла медальон и показала ему тот проклятый портрет, заставивший его вспомнить, кто он такой и как выглядит. Он перевернул руку ладонью вверх и всмотрелся в рисунок линий. От пальцев исходило неяркое послесвечение, но в остальном рука ничем не отличалась от обычной, человеческой. Она совсем не изменилась с того самого момента, когда Майки так неожиданно и не по своей воле превратился из монстра в человека.

А вот изменить свою данную от рождения внешность — совсем другое дело; в один момент это не получается — процесс долгий, едва заметный. На малейшее перестроение в физическом облике у Майки уходили недели упорного труда. Вместе с тем он ещё ни разу не встречал никого, помимо самого себя, кому бы удалось подобное. Конечно, с течением времени все послесветы изменялись, по мере того как забывали свою земную жизнь, но только один — Майки — мог сам выбрать, что и как в себе переделать. Он мог превратить себя во что угодно.

Но так было когда-то. С тех пор, как он стал самим собой, физически он не изменился ни на йоту. «Это всё твоя вина!» — бросил он Алли в один из моментов душевной слабости, но та лишь плечами передёрнула: «Не можешь изменяться? А я при чём? Не надо обвинять меня в своих проблемах!» Оно, конечно, так, но всё равно это была некоторым образом её вина. Чтобы что-то в себе перестроить, Майки было необходимо очень сильно этого захотеть. А поскольку Алли он нравился таким, каким был, то он просто недостаточно сильно хотел меняться.

Но ведь Алли сейчас здесь нет, так ведь? Она ушла скинджекить, практиковаться в своём умении — так почему бы Майки не потренировать своё? Если ему удастся произвести в себе хотя бы крохотную метаморфозу, это докажет, что он не совсем ещё растерял свой талант! Докажет, что Майки МакГилл вовсе не обречён быть симпатяшкой и милашкой по чьей-то злой воле, а остаётся таковым по собственному выбору.

Поэтому Майки решил не терять зря времени и попробовать — всё равно приходится сидеть здесь, на окраине городка, и ждать Алли. Он сосредоточился на руке, стараясь силой мысли и воли модифицировать реальность. Неважно, что и как там у него изменится, главное — изменится. Он так глубоко сосредоточился, что ему показалось, будто даже солнце в небе померкло.

И кое-что случилось!

Кожа между пальцами начала зарастать! Вот это да! Радостное возбуждение Майки росло по мере того, как его пальцы обзаводились перепонкой. Конечно, она доходила только до самого нижнего сустава, но всё же! К тому же превращение случилось гораздо быстрее, чем раньше. Когда он был МакГиллом, то на подобную метаморфозу ему понадобилось бы никак не меньше нескольких дней. Может, то, что он так долго был нелюдью, сделало его более податливым, эластичным?

Всего полчаса без Алли — и вот, пожалуйста, какой блестящий результат!

Вот тут-то его эйфории пришёл конец: великолепное происшествие показало свою мрачную изнанку.

«Означает ли это, что я очень быстро снова стану монстром, если Алли не будет рядом?»

Сквозь растопыренные пальцы он увидел торопящуюся к нему Алли и рефлекторно спрятал руку за спину. Чуть не выругался. Так зазеваться! Едва не попался!

— Пошли отсюда, — сказала его подруга. — Я закончила свои дела.

— Что-то ты долго!

Она пожала плечами:

— Там было много чего интересного почитать. Куча всяких статей...

Майки уже было подумал, что легко отделался, но в эту секунду она спросила:

— А почему ты прячешь руку?

— Вовсе не прячу, — возразил он, однако руку из-за спины не вынул.

В глазах Алли появилось озабоченное выражение — наверно, она вспомнила что-то не очень приятное, случившееся с ней во время скинджекинга.

— Пойдём, пойдём, — заторопилась она. — Что-то мне это место не нравится!

Майки взглянул на лошадь — и в то же мгновение Алли схватила его за руку и выдернула её из-за спины. Он сморщился, сообразив, что его застигли с поличным... Вернее, с поручным. Но к его изумлению, перепонка между пальцев исчезла.

— Хм-м, — протянула Алли. — Ничего. Похоже, правду сказал.

Он сомкнул вместе их ладони, переплетя её пальцы со своими:

— С какой стати мне тебе лгать?

Алли крепче стиснула его пальцы и улыбнулась:

— Ты теперь человек, а люди просто обожают врать!

Они уселись на лошадь, и Майки подумал: он стал куда более похож на человека, чем ему казалось, потому что он не только солгал, но эта ложь сошла ему с рук.

* * *

Городишко кончился, пошли поля. Алли и Майки наткнулись на старую сельскую дорогу, которая больше уже не являлась частью живого мира. Здесь Майки пришпорил лошадку, и та пошла рысью, чего никак не могла сделать на мягкой, податливой почве живой земли. Ехать по твёрдой дороге было куда веселей.

Алли сидела у Майки за спиной, и ему нестерпимо хотелось узнать, о чём она думает; потому что хотя она и была совсем близко, ему казалось, будто между ними мили и мили. Он по-прежнему дулся на неё за то, что она бросила его и ушла на скинджекинг, но разумно помалкивал: Алли была самой острой на язык девчонкой, какую он когда-либо встречал, и выиграть в споре против неё у него не было шансов. Она наверняка найдёт тысячу аргументов, почему она имеет право заняться скинджекингом, когда ей заблагорассудится, и оставить его в одиночестве ожидать конца её развлечений. Если уж на то пошло, это же не её вина, что он неспособен делать то же самое!

Как-то она сказала ему: «Неужели ты думаешь, что я не научила бы тебя, если бы сама понимала, как это происходит?»

Что ж, может быть, и научила бы, а может быть и нет. Всё-таки он был монстром, и кто знает, что бы из этого вышло, получи он такую силу. Уж наверно ничего хорошего. Сейчас, проскакав по холмам Вирджинии и въехав в Теннесси, Майки вынужденно признался себе в том, в чём избегал признаваться за всё время их совместных странствий: монстром он был просто великолепным, а вот бойфрендом — так себе, в лучшем случае — заурядным.

Как это частенько бывает в жизни, догадка Майки о том, что Алли сейчас где-то далеко, попала прямо в цель. Так оно и было. Её мысли всё время возвращались к тому городку, который они только что покинули, а потом — к тому, что был до него, и ещё дальше назад, и ещё... Алли рада была сбежать от цивилизации, но всё же никак не могла запретить себе думать о том, чтó оставила позади. Слишком силён был этот вкус — соблазнительный вкус жизни. Алли терзал глубокий, всепожирающий внутренний голод. Она чувствовала, будто превращается во что-то наподобие вампира, только её едой была не кровь, а телесные, физические переживания: непередаваемое ощущение живой плоти, аромат чужой жизни... Даже сейчас, сидя на лошади, она всей душой желала вновь оказаться внутри чьего-нибудь тела. Вот только ей нельзя поделиться этими мыслями и чаяниями с Майки — он не поймёт. Сопереживание не относится к числу его сильных сторон. Даже природа его собственных чувств была для него пока тайной за семью печатями — где же ему понять Алли?! И несмотря на то, что она крепко обнимала юношу, прижавшись к его спине, между ними словно выросла стена.

Алли держала свою жажду плоти за семью печатями, она была уверена, что сможет совладать с нею... Но тут пошёл дождь.

В своей земной жизни Алли всегда любила дождь. Когда другие тепло кутались и раскрывали зонтики, она наслаждалась чудесным ощущением дождевых капель на лице, на волосах... Мама всегда твердила ей: «Вот простудишься и умрёшь!». Маме и в голову не приходило, что смерть придёт к её дочери совсем в другом обличье.

Но дождь в Междумире — это совсем другое дело. Он льёт не на тебя, а прямо сквозь тебя, щекочет внутренности — так и хочется почесаться, а не можешь. Противное ощущение, к которому Алли никак не могла привыкнуть.

Лёгкая изморось превратилась в нормальный дождь, а тот перешёл в ливень. «Я хочу чувствовать воду на коже, а не под ней!» — в тоске думала Алли. Ей хотелось вымокнуть так, чтобы единственным средством от простуды смог стать только жарко пылающий камин.

Они с Майки всегда отдавали предпочтение сельским дорогам перед большими шоссе. Сейчас дорога привела их к озеру — здесь она разветвлялась и огибала его с обеих сторон. Ребята на минутку приостановились. Дождь припустил ещё сильней.

— Куда едем? — спросил Майки.

Проверять карты и прокладывать маршрут было обязанностью Алли во время скинджекинга. И хотя она знала, куда им поворачивать, она всё же сказала:

— Не знаю... Надо бы проверить.

Майки досадливо фыркнул — опять скинджекинг?! Но Алли проигнорировала его недовольство и спешилась. Перед ними находилась небольшая лодочная станция, а в нескольких сотнях ярдов — бензоколонка и магазин. Стоит ли упоминать, что у Алли не было ни малейших намерений изучать карты? Она отправилась на скинджекинг по совершенно другим причинам и с совершенно другими целями; торопясь к магазину, она надеялась только на то, что дождь будет лить ещё какое-то время.

В магазине какой-то мужик, весь покрытый татуировками, покупал пиво. Можно было влезть в него, но это — на крайний случай. Кассирша — усталая старушка, у которой наверняка уже все суставы ноют — куда ещё тащить этот божий одуванчик под дождь... Алли уже начала опасаться, что придётся остановить выбор на мистере Наколке, но тут в магазин влетела женщина в жутком дождевике цвета дорожных конусов.

— Промокла, Ванда? — спросила старушка за кассой.

— Нормально, бывало и похуже.

— И не говори.

Алли не имела понятия, что погнало Ванду в этакую погодку в магазин, да ей, если честно, это было безразлично. Ни секунды не колеблясь, она лёгким движением скользнула в женщину.

— крутятся крутятся — и сколько они уже крутятся эти сосиски — долго кажется сейчас слюнками истеку — или ещё что похуже — мне нельзя даже близко подходить к таким вещам нет сэр —

Алли испытала состояние дезориентации, наполненное беспорядочным шумом мыслей Ванды, и врубила ментальный выключатель, пославший сознание женщины в глубокую спячку. Алли мгновенно стало ясно, зачем Ванда пришла в магазин на заправке — она была зверски голодна. Похоже, тушки всё время хотят есть! Алли обожала это ощущение. Теперь, получив полный контроль над своей хозяйкой, она взглянула на хот-доги, крутящиеся на стальных трубках большого гриля. Ну... Ванда же уже думала про эти хот-доги, ведь так?..

— Чиз-дог, пожалуйста, — попросила Алли.

Старушка, казалось, была рада услужить.

— Как там Сэм поживает?

— Ничего, ничего, — ответила Алли и, набравшись наглости, добавила: — Вы же знаете Сэма — от телевизора не оторвёшь.

Старушка рассмеялась:

— Так он теперь пристрастился к телевизору?

— Э... ну да. В основном по выходным, правда. Ну, там, игры всякие...

Старушка закатилась ещё громче:

— Вот это да! Где такое слыхано, чтобы собака спорт смотрела!

Алли почувствовала, как вспыхнуло её заимствованное лицо, и решила, что с разговорами в живом мире надо поосторожнее — чем меньше трепать языком, тем лучше. Она заплатила чужими деньгами из чужого кошелька, поблагодарила кассиршу и в три укуса расправилась с сосиской, после чего устремилась наружу — там её ждало главное блюдо в сегодняшнем меню.

Дождь!

Капли стучали по её полиэтиленовому дождевику, дразнили, подначивали стянуть с головы капюшон, и она уступила им, закрыла глаза и подставила лицо под струи дождя. В одно мгновение волосы промокли, и по щекам побежали ручьи. В точности так, как ей помнилось! Алли открыла рот и почувствовала капли на языке, но и этого ей было мало: она стащила с себя накидку, подставив дождю цветастую блузку. Промокла, чуть-чуть подмёрзла — и это было просто прекрасно! В этот бесподобный момент она забыла о всякой осторожности, ей было плевать на то, что кто-нибудь может увидеть её, что она вымокла до нитки... Ванда не умрёт от простуды; она, конечно, будет недоумевать, как это её угораздило так промокнуть, но, в конце-то концов, у неё будет перед Алли колоссальное преимущество: Ванда придёт домой, усядется перед горящим камином, и они вместе с высокоинтеллектуальным псом Сэмом будут смотреть телевизор...

Алли засмеялась и затанцевала под дождём, словно в экстазе... Но тут дождь начал затихать, и к девушке вернулось знакомое чувство вины. Она использовала Ванду, чтобы удовлетворить собственные эгоистические потребности. Как она могла?! Нужно немедленно прекратить это и вернуться к Майки!

Во время своего танца дождя она уронила накидку, и ту отнесло ветром к ногам работника заправки. Заправщик поднял её и направился к Алли.

— Похоже, вы уронили это, — сказал он.

— О, извините, — откликнулась Алли. — Кажется, я слишком увлеклась.

— Ничего страшного. Нет-нет, ничего, ничего.

Он протянул ей дождевик и улыбнулся кривой улыбкой, которую — Алли могла бы поклясться — она уже где-то видела.

— Издалёка, да? — спросил он.

Только сейчас Алли заметила, что этот тип точно так же вымок под дождём, как и она сама, и, похоже, точно так же не придавал этому значения.

— Нет, я здешняя, — возразила она, догадавшись, что Ванда, конечно же, живёт где-то по соседству.

Его улыбка стала ещё шире и ещё кривее.

— Ну да, ну да. Но я не про тушку говорю. Я про тебя саму говорю.

Он молниеносно выбросил вперёд руку и схватил её за запястье — очень крепко, так, что ей даже стало больно. Алли остро почувствовала эту боль, наверно, потому, что ей уже давно не доводилось испытывать вообще никакой боли. «„Тушка“? Он сказал — „тушка“? Но ведь это значит...» Она вырвалась из его хватки и развернулась, чтобы удрать, но налетела прямиком на какого-то мужчину в деловом костюме — мужчину с глазами холоднее ливня.

— Сначала шоколадный батончик, — сказал он, — а теперь ещё и хот-дог. Голод мучает, да? Всё время?

Алли моментально вспомнила, где видела эту парочку. Она узнала не лица — лица-то как раз были другие — она узнала их манеру поведения. Это были те самые старик и малыш, на которых она наткнулась в городе. Да нет, какие там старик и малыш! Они были ими не в большей мере, чем она — той пухлой девчонкой с угрями и «сникерсом».

Они были скинджекерами!

«Бизнесмен» бесцеремонно и больно толкнул её и притиснул к бензоколонке — от сотрясения пистолет выпал из гнезда и загремел по бетону.

— Похоже, мы наконец-то настигли нашу драгоценную Оторву Джил!

— Ты о чём? Какая ещё Джил?!

— Не пытайся выкрутиться, не выйдет! — гаркнул он и встряхнул её за плечи.

Ну что ж, они не единственные, кто может воспользоваться преимуществами живого мяса и костей. Ах, хотите, чтобы кому-то стало больно? Ну так получите! Алли резко дёрнула коленом, врезав «бизнесмену» по самому чувствительному месту. Его холодные глаза выкатились из орбит, зрачки сбежались к переносице, и он со стоном сложился пополам. Когда «заправщик» попытался дотянуться до неё, Алли подхватила шланг, размахнулась и заехала пистолетом по башке нападающего — пистолет попал в челюсть, и парень, взвыв от боли, свалился мешком.

Не теряя времени, Алли «счистилась» с Ванды и вернулась в Междумир. Оба недруга валялись на земле. Девушка видела: скинджекеры внутри «тушек» начали высвобождаться из ворованных тел. Должно быть, они шпионили за ней, когда она впрыгнула в любительницу шоколадных батончиков. Если они наблюдали, как Алли скинджекила девицу, а потом вышла из неё, то им не составило труда незаметно проследить за нею, и как только она влезла в Ванду, они тут же вселились в этих двоих парней.

М-да. Ванде и этим двоим придётся самим разбираться со случившимся. Алли не могла оставаться здесь и ждать, когда на неё снова нападут. Она развернулась и во все лопатки понеслась к лодочной станции, где её ждал Майки.

* * *

У того, однако, были свои поводы для волнений.

Как только Алли скрылась из виду, он спрыгнул с лошади и начал практиковаться в превращениях.

Понадобилась минута-другая, чтобы как следует сконцентрироваться — противный дождь отвлекал. Он продолжал эксперименты с правой рукой — направил на неё всё своё внимание и попытался на этот раз отрастить себе шестой палец. Получилось! Дополнительный палец прорезался между большим и указательным и принялся расти. Дорос до размеров мизинца. И продолжал расти дальше. Дорос до размеров указательного пальца, но на этом тоже не остановился. «Да ладно, пусть», — подумал Майки. Надо просто сосредоточиться получше. Он его породил, он его и... Но тут около мизинца начал расти седьмой палец. А прямо из ладони — восьмой.

Похоже, что метаморфить становилось всё легче и легче. Возникла другая проблема: как остановить изменения? Как сделать, чтобы они исчезли?

Теперь новые пальцы проклёвывались сами по себе, словно почки на ветке. Их было уже столько, что не сосчитать. Майки понемногу начал впадать в панику. Он попытался сосредоточиться и обуздать непрошенные пальцы. Пристально, не отрываясь, юноша смотрел на свою кисть и воображал, будто его воля — это мощная волна, безжалостно смывающая ослушников с его руки. Это возымело действие — новые пальцы прекратили появляться, а старые — расти. Он послал новую волевую волну, надеясь, да нет, молясь, чтобы лишние пальцы исчезли, потому что как может он показаться на глаза Алли в таком виде? И пальцы всё-таки начали медленно усыхать!

Майки так сосредоточился на своей задаче, что не заметил исчезновения лошадки.

* * *

Шилох, знаменитая ныряющая лошадь, была верным, послушным, почти разумным животным. Существовала только одна вещь, которая могла взять верх над её верностью хозяину: желание исполнить смертельно опасный трюк — нырнуть в воду на потеху толпе. Шилох, можно сказать, была рождена ныряльщиком, прыжок с высоты был смыслом её существования. Она исполняла этот трюк бóльшую часть своей жизни, выступая перед зрителями на Стальном молу в Атлантик-Сити, и продолжала делать то же самое и в Междумире — до того момента, когда Майки МакГилл вскочил ей на спину, чтобы спастись от разъярённой толпы своих бывших пленников.

Стальной мол остался где-то далеко-далеко... Но вот тут, прямо перед Шилох, в озеро протянулся лодочный причал, очень похожий на родной мол. Лошадь воспрянула духом. Оно конечно, здесь не было прыжковой вышки, как не было и резервуара для воды, зато самой воды — немеряно! Хотя Шилох и нравилось проводить время с Алли и Майки — а что, с ними весело! — но если предоставлялся шанс исполнить великолепный финальный прыжок, то какая уважающая себя ныряющая лошадь могла бы перед ним устоять?

Поэтому в тот момент, когда Майки удалось наконец привести свою руку в надлежащий вид, лошадка уже неслась галопом по мосткам.

Майки увидел это и в ту же секунду сорвался с места, но было поздно. К тому времени, как он добежал до мостков, Шилох уже приближалась к противоположному концу, не выказывая ни малейшего намерения замедлить скачку. Однако Майки не сдавался и нёсся следом, питая последнюю надежду, что животное одумается, прежде чем броситься в небытие.

Но лошадь не слышала его молитв. Она доскакала до конца мостков, испустила восторженное ржание и радостно взметнулась в воздух. Шилох упала в воду и камнем пошла вниз; в следующую секунду она уже ударилась о дно озера, провалилась под него и начала долгое путешествие к центру Земли.

Где-то глубоко в своём лошадином сознании Шилох понимала, что возврата нет, но не горевала об этом. Всё равно — это был самый великий прыжок всех времён!

Где-то высоко над её головой Майки МакГилл наконец достиг конца причала и впал в приступ ребячьей истерики, топая ногами и кляня всё на свете. Он чуть было сам не провалился сквозь дощатый настил мостков. Лошадь исчезла, не оставив по себе даже всплеска, даже кругов или мелкой ряби на воде живого мира.

— Майки!

Ну конечно, по закону подлости именно в этот момент Алли вздумалось вернуться обратно! По её ошеломлённому лицу Майки сразу понял, что она всё видела.

— Я пойду за ней! — воскликнул Майки. — Нырну следом и вытащу обратно!

Однако уже произнося эти слова, он знал, что из этого ничего не получится. Да, однажды ему удалось выехать на лошади из глубин земли, но для этого подвига требовался особый настрой, особая страсть. Тогда он был монстром, и эта страсть жила в нём, а сейчас — нет. Такова была цена приручения чудовища. Несомненно, если бы возникла необходимость, Майки смог бы снова вытащить себя из недр, но вот удалось ли бы ему то же самое верхом на лошади — это вопрос.

Юноша не мог знать, что озабоченное выражение лица Алли имело лишь частичное отношение к происшествию с Шилох. Всю дорогу от заправочной станции девушка неслась сломя голову, у неё даже дыхание сбилось — такое для послесвета вообще немыслимо, и однако это правда: Алли ощущала, что запыхалась. Когда она увидела последний прыжок лошади, сердце девушки упало: сначала потому, что было жалко бедного животного, а потом — потому что вместе с ним пропала возможность быстро унести отсюда ноги.

Она попыталась привлечь внимание Майки к своей проблеме, но тот всё ещё бушевал, как штормовые тучи над их головами:

— Вот безмозглая лошадь!

— Забудь про лошадь, у нас заботы поважней! — Алли схватила его за руку и повернула к себе. — Скинджекеры!

— А?

— Двое скиндежкеров! Они следили за нами. Надо убираться отсюда!

Но, повернувшись, она обнаружила, что уже поздно. Те двое уже ступили на мостки и направлялись к ним. Наконец-то Алли увидела, как они выглядят в своём истинном обличье — ведь до этого момента они являлись ей под чужой личиной. Алли подумалось, что в живом мире с его простыми законами когтей и зубов сталкиваться с этими жуткими личностями было легче.

Хотя Алли никогда прежде не видела их реальных лиц, она безошибочно определила, кто есть кто. Тот, что шёл справа, был длинный и тощий, с одутловатой, как у хомяка, физиономией, с выпирающими коленками и торчащими локтями — слишком выпирающими и слишком торчащими. Такой же преувеличенной была и его кривая улыбка — она, практически, заезжала ему под самое правое ухо.

— Ну-ну! — изрёк он. — Оторва Джил обзавелась дружком!

Второй скинджекер был облачён в сине-белую футбольную форму, из всего лица видимыми оставались только два холодных злых глаза, остальное скрывалось под шлемом. Парень отличался внушительными размерами — таким, как он, прямая дорога в заднюю линию обороны, неважно, хороший он спортсмен или нет. Видно, какая-то игра закончилась для него весьма печально, и теперь он навсегда застрял в Междумире в качестве футбольного защитника. Когда он разговаривал, слова выходили невнятными и скомканными, а всё потому, что во рту у парня навеки остался зубной протектор.

— Поштой-ка, — прошамкал он. — Это не Оторва Джил!

— Она, она! — возразил тощий. — Просто паскуда изменила свою внешность, вот и всё!

— Не-е... Она ражве на такое шпошобна?

Алли наклонилась к Майки и прошептала ему на ухо:

— На счёт три рвём отсюда во весь дух!

Но Майки ответил:

— Я никуда не рву. И ты тоже.

Он прав. Просто встреча с другими скинджекерами потрясла Алли глубже, чем она отдавала себе в этом отчёт, поэтому она не могла соображать ясно.

— Хорошо, — согласилась она. — Будем драться. — И вспомнив, как её припечатали к бензоколонке, добавила: — Футболист — мой.

Алли с Майки приготовились к битве, но прежде чем она разразилась, на сцене объявился некто третий. На мостки вбежала тушка — молодой человек, по виду типичный панк в кожанке и с причёской типа «бешеный дикобраз» — с ней даже дождь не в состоянии был справиться. Но в следующую секунду мокрые дикобразьи иглы преобразились в сухие волнистые волосы, а очертания лица стали мягче. Алли не сразу сообразила, что происходит. А просто это был третий скинджекер, и он как раз выбирался из своего хозяина. Парень по стандартам Междумира был стариком — на вид никак не меньше семнадцати. Полосатая майка немного слишком плотно облегала его мускулистый торс. Тушка-панк поковылял обратно с мостков в полной прострации, а третий скинджекер ухватил тощего и футболиста за загривки.

— Вы что это твор-рите? — рявкнул он. У него был странный акцент, который Алли не сразу удалось определить.

— Это Оторва Джил! — слабо пискнул тощий.

— Р-рехнулся? Она что, по-твоему, похожа на Отор-рву Джил?

Акцент точно восточно-европейский. Если бы Алли попросили догадаться, какой, она бы сказала — русский.

Футболист не знал, на что решиться — то ли трясти головой, то ли кивать, так что он умудрился сделать понемногу и того, и другого, став при этом похожим на китайского болванчика.

— Когда мы увидели, как она влежает в ту толштую тёлку там, в Вирджинии, мы были немного далеко и не ражглядели её морду!

— Ага, ага, — подтвердил второй, — а когда она с неё счистилась, мы опять были далеко, так что опять... вот...

Русский испустил тяжёлый, полный безнадёги вздох и повернулся к Алли с Майки.

— Это всё я виноват, — извиняющимся тоном сказал он. — Когда они сказали, что наткнулись на скинджекера, я приказал им не спускать с тебя глаз. Теперь вижу, что должен был взять это на себя. — Он отпустил обоих провинившихся и выступил вперёд. — Меня зовут Милос. А с Хомяком и Лосярой вы уже знакомы.

Он бросил рассерженный взгляд на своих соратников. Лосяра толкнул Хомяка — тот чуть не слетел с мостков в воду.

— Это вшё он!

Хомяк не остался в долгу и двинул коллегу в спину, но нужного эффекта не достиг.

— «Взять это на себя»?! — вскинулся Майки. — Да ты наглец! Какое ты вообще имеешь право шпионить за нами?

— Пожалуйста, прошу меня простить, — спокойно сказал Милос, — но нас здорово на... с нами плохо обошлись, и мы приняли уважаемую мисс кое за кого другого.

— Они напали на меня! — воскликнула Алли. — Из-за них я была вынуждена причинить боль паре тушек!

Майки разъярённо уставился на обидчиков и сжал кулаки.

— Что?! Они на тебя напали?!

— Я вам клянусь — больше этого никогда не повторится! — Третий скинджекер обернулся к Хомяку и Лосяре: — Ваше поведение возмутительно. Немедленно извинитесь!

Парочка уставилась на свои ноги, как нашкодившие младшеклассники в кабинете директора.

— Извините, — буркнул Хомяк.

— Да, ижвиняюшь, — вторил Лосяра.

Алли покачала головой.

— Иногда одного извинения недостаточно.

— Тогда, — с лёгким поклоном сказал Милос, — позвольте мне загладить нашу вину.

И он протянул Алли открытую ладонь, будто ожидая, что девушка вложит в неё свою руку. Она этого не сделала.

— Ты её загладишь, — процедил Майки, — если изгладишься отсюда, и как можно быстрей.

Милос остался спокоен и невозмутим.

— Но разве вам не хотелось бы подружиться с другими скинджекерами? — спросил он у Майки. — Я уверен — мы могли бы забыть о том, что случилось и начать с чистого листа.

По всей вероятности, Милос и Майки посчитал скинджекером. Майки не стал его поправлять, поэтому Алли тоже ничего не сказала.

— Как-нибудь обойдёмся, — отрезал Майки.

Алли знала, что в помощи Милоса они не нуждаются, а уж компания Хомяка и Лосяры её и вовсе не прельщала, но вот сам Милос... Было в нём что-то невероятно притягательное. Он производил впечатление воспитанного и здравомыслящего молодого человека; это было видно по его глазам. А глаза у него были необычные — голубые со светлыми точками, словно небо, испещрённое лёгкими облачками. Как было бы здорово поговорить о том, что её волнует, с другим скинджекером — уж кто-кто, а он бы понял её!

— Мы направляемся в Мемфис, — сообщила она Милосу. Майки воззрился на неё так, будто не поверил собственным ушам.

Милос улыбнулся:

— В таком случае позвольте к вам присоединиться. Во всяком случае, хотя бы на часть пути.

— Нет! — выкрикнул Майки.

Алли ласково взяла его за руку — успокоить, а заодно и показать Милосу, что они с Майки — пара во всех мыслимых значениях этого слова.

— Вы можете идти с нами... некоторое время, — сказала Алли. — Меня зовут Алли. А это Майки.

Лосяра ахнул:

— Алли-Ижгнаннитша?

Майки ухватил его за щиток, подтянул к себе и прорычал прямо в Лосярину морду:

— Точно, приятель! И только попробуй ещё когда-нибудь тронуть её — пожалеешь, что на свет умер!

— Ешть, шэр! — пролепетал Лосяра.

— А теперь, — провозгласил Милос, — я предлагаю убраться с этого причала, пока мы не провалились сквозь него.

Он кивнул Алли, пропуская её вперёд. И хотя Алли ни на секунду не выпустила из пальцев руку Майки, девушка не могла не оценить изысканных манер их нового спутника. Большинство ребят, встреченных ею в Междумире, были неотёсанными до полной дикости. Алли никогда не строила из себя великосветскую даму, но что ни говорите, а всё-таки приятно, когда с тобой обращаются как с настоящей леди.

 

*** *** *** *** ***

В своей книге «Ещё осторожней — это снова касается тебя!» Мэри Хайтауэр вот что говорит о бродячих бандах скинджекеров:

«Если одинокий скинджекер — проблема сама по себе, то группа диких скинджекеров — это уже истинное бедствие. Эти послесветы, застрявшие между двух миров, не только вселяют страх — они достойны жалости, ведь их разум отравлен безумием плоти. Если до тебя дойдут слухи о том, что в окрестностях замечена банда скинджекеров, лучшее, что ты можешь сделать — это всячески избегать встреч с ними и при первой же возможности заявить о случившемся лицу, облечённому властью».

 

Глава 9

Рачительные хозяева

Лосяра и Хомяк как нельзя лучше подходили под данное Мэри определение «диких скинджекеров», но под влиянием Милоса они слегка цивилизовались.

— Они не так уж плохи, — сказал Милос Майки и Алли. — Или, вернее, я встречал и похуже.

Дождь перестал, по небу побежали рваные облака.

Компания продолжала путь по дороге вокруг озера. Майки угрюмо молчал; Лосяра с Хомяком, постоянно отстающие шагов на десять-двадцать, покатывались над какими-то своими, одним им понятными хохмами. У Милоса же рот не закрывался — он говорил, говорил и говорил. Алли предположила, что всё то время, которое он провёл исключительно в компании своих балбесов-спутников, ему не хватало настоящей, интеллигентной беседы. Милос рассказал, что они странствуют втроём уже семь лет, даже нашли название для своей компании — они называют себя «Дохляки». Сначала их было трое — Милос, Хомяк, Лосяра и одна девица, Оторва Джил. Джил пропала — больше Милос ничего на этот счёт не сказал. Алли рассказ невероятно заинтересовал, а вот Майки то и дело закатывал глаза и испускал стоны, как будто слушать излияния Милоса было для него сущей пыткой.

— Майки, ты ведёшь себя неприлично! — заметила Алли после особенно душераздирающего завывания.

— Извиняюсь, — процедил Майки, умудрившись и это слово произнести так, что оно больше было похоже на ругательство, чем на извинение.

Милос, нисколько не обидевшись, продолжал рассказывать о своей посмертной жизни. Как Алли и подозревала, он был из России. «Рождён русским, умер американцем», — посмеивался Милос. Его семья переехала в Америку из Санкт-Петербурга. Милос с приятелями устроили небольшую гулянку на крыше дома, откуда он и свалился.

— Такая дурацкая смерть, — вздохнул Милос.

Майки фыркнул.

— Мы с сестрой попали под поезд. Все мы умерли по-дурацки, и этот разговор — тоже дурацкий.

Он ускорил шаг и вскоре оставил их c их глупой говорильней позади. Алли хотела было извиниться за Майки перед Милосом, но ей уже осточертело вечно за него оправдываться. Всё равно выходки Майки, похоже, Милоса не задевали.

— Я бы ушёл в свет, если бы мог, — признался он девушке. — Но свет не принимает меня. Сколько я ни пытался, он выбрасывал меня обратно.

Алли изумилась. Даже всезнайка Мэри ни в одном из своих объёмистых трудов по междумирологии никогда не упоминала о ком-то, кто бы достиг конца туннеля и был отброшен назад.

— Ты уверен? Может, ты вовсе и не достиг конца туннеля?

— Ха, я думаю, твой друг сказал бы так: «Этот гад даже свету не по вкусу, раз он выплёвывает его обратно».

Алли засмеялась.

— Наверно, ты сильно на любителя.

Она взглянула в спину Майки — тот размашисто шагал ярдах в двадцати перед ними, засунув руки глубоко в карманы, подняв плечи и не отрывая взгляда от дороги. Алли всегда казалось, что даже когда они вместе, Майки словно существует в своём обособленном мире, где он страшно одинок. Алли стало грустно.

— Это потому что мы — скинджекеры, — сказал Милос. — Свет не принимает скинджекеров. То же самое случилось бы и с тобой и с твоим другом, если бы вы достигли света.

Алли потупила взгляд, раздумывая, как долго им удастся хранить в секрете то, что Майки — не скинджекер. Но тут до неё вдруг дошло то, что сказал Милос. Это же необыкновенно, чрезвычайно важно!

— Милос... Если скинджекеры не могут уйти в свет... Это объясняет, почему моя монета никак не хочет нагреваться, ведь правда?

Милос кивнул.

— Я видел, как другие уходили в следующий мир, но среди них никогда не было скинджекеров. Наверно, наши денежки — фальшивые.

— Ты хочешь сказать — мы никогда не покинем Междумир?

— Конешно, покинем, — вмешался Лосяра — они с Хомяком невзначай наступали Алли и Милосу на пятки — видать, подслушивали. — Мы тоже уйдём, как только не шможем больше шкинджекить.

— Ага, ага, — присоединился Хомяк. — Так что надо скинджекить вовсю, пока есть возможность!

Ах вот оно что! Значит, способность к скинджекингу — она не навсегда?

— И как долго мы сможем этим заниматься? — спросила она.

— Сколько надо, столько и сможем, — уклончиво сказал Милос.

— А сколько это — «сколько надо»?

Лосяра и Хомяк переглянулись и заржали, но Милос бросил на них сердитый взгляд, и весельчаки притихли.

— Естественная продолжительность твоей жизни, — сказал Милос. — Вот как долго ты сможешь скинджекить.

Для Алли эти слова стали откровением. Всё теперь виделось ей в новом свете. Она так боялась, что после того как она найдёт свою семью, ей придётся взять монетку и двигаться дальше; но если она застряла в Междумире на время своей естественной жизни, то монетка не сработает! Она, Алли, никуда не уйдёт. Наверно, надо бы сообщить об этом Майки, но она решила пока держать свои знания в секрете. Пусть не смотрит букой, тогда от него ничего не будут таить, а пока...

— Что ты хочешь сказать — «естественная продолжительность жизни»? — спросила она Милоса. — Ты имеешь в виду время, какое бы мы прожили, если бы умерли от естественных причин?

Милос еле заметно пожал плечами.

— Да, что-то в этом роде.

Али чувствовала: это ещё не всё, ох не всё! Но больше Милос ничего не сказал. Она, конечно, продолжила бы допрос, но в это время дорога сделала поворот, и они увидели невдалеке большую автомагистраль, идущую через несколько штатов.

— Отлично, — промолвил Милос. — Ну, теперь станет куда легче.

Он, Лосяра и Хомяк прибавили шагу. Проходя мимо Майки, Милос дружески похлопал его по спине, отчего Майки передёрнуло.

Алли нагнала его.

— Ты мог бы постараться извлечь из этой компании как можно больше пользы, вместо того чтобы дуться и портить всем настроение.

— Мне всё это не нравится! — буркнул он. — И этот тип мне не нравится! Лезет со своей дружбой куда его не просят!

— Ты потерял право судить других, когда сам стал МакГиллом.

— Да? А когда я получу это право обратно?

— Никогда! — ехидно заявила Алли. — Судить буду я. И вот мой приговор: Милос — парень что надо.

Майки проворчал что-то нечленораздельное. Алли поддела его локтем:

— Ты злишься, потому что он красавчик и очаровашка.

Майки избегал смотреть ей в глаза.

— Да ну? Что-то я не заметил.

* * *

У федеральной автомагистрали была только одна развязка на многие мили дороги. Вокруг теснились забегаловки с фаст-фудом, автозаправки и дешёвые мотели. Нескончаемые потоки машин из десятка разных штатов вливались в движение на большом шоссе и покидали его.

Милос окинул эту картину взором и сказал Лосяре с Хомяком:

— Проверьте южную сторону дороги, мы проверим северную.

Лосяра и Хомяк послушно потопали через дорогу, не обращая внимания на пронзающие их автомобили.

— Не был ли бы ты так любезен сообщить нам, что мы ищем? — с изысканной вежливостью обратился к Милосу Майки.

— Нам нужна семья из пяти человек, — ответил Милос таким тоном, будто это было и так само собой понятно. — Или необязательно семья — просто пятеро человек, которые едут вместе.

— Что-то я не секу, — сказала Алли.

Милос взглянул на неё и покачал головой.

— Тебе ещё многому надо научиться в скинджекинге, я вижу. — Он повернулся и внимательно осмотрел стоянку перед «Бургер-кингом», у которой они находились. — Нам нужно вселиться в пятерых человек, едущих в одной машине, — объяснил он. — Тогда мы домчимся до Мемфиса с ветерком.

Алли была потрясена и не скрывала этого.

— Так вот как вы путешествуете? Лишая людей их собственной жизни?!

— Да, это один из способов, — как ни в чём не бывало ответил Милос.

— Но это же ужасно!

Милос бросил на неё непонимающий взгляд.

— Мы не делаем им ничего плохого... И они ведь получают свои тела обратно!

— Да, они их получают, но в сотнях миль от того места, куда им было надо, и им никто не может объяснить, как они туда попали и почему!

Алли взглянула на семью, выходящую из «Бургер-кинга»: куда они едут? Каково бы им было ехать в одно место, а оказаться в совершенно другом?

— У людей свои планы, своя жизнь! — настаивала Алли. — Одно дело — взять что-то взаймы, и совсем другое — украсть!

Милос посмотрел на неё с улыбкой и скрестил руки на груди.

— Ну и ну, у Алли-Изгнанницы, оказывается, есть совесть!

Алли не могла разобрать, то ли он ею восхищается, то ли смеётся над ней.

Майки, который был счастлив слышать их перепалку, вмешался:

— Оставь его, Алли, пусть скинджекит кого хочет — мы и без него обойдёмся. — И добавил так тихо, чтобы его слышала одна только Алли: — Всё равно из этого ничего не выйдет, если ты понимаешь, о чём я...

Но высокомерная ухмылка на лице Милоса вывела Алли из себя. Она закусила удила.

— А я говорю — на нас лежит ответственность. Мы должны распоряжаться нашим даром разумно! Мы должны быть рачительными хозяевами!

На этот раз Майки встал между нею и Милосом так, что полностью загородил этого последнего.

— Пошли отсюда, о-кей?

Но Милос обошёл Майки и оттёр того в сторону.

— Возможно, время, что я провёл в Междумире, сделало из меня бессердечного стервеца, — признал он. — Наверно, мы действительно должны уделять больше внимания тем, чьими телами пользуемся. Тогда спрашиваю у тебя, как у рачительной хозяйки: что ты предлагаешь?

Алли перевела взгляд на автомагистраль.

— Давайте найдём семью, которая и так едет в Мемфис.

Майки вскинул руки вверх.

— Ты, наверно, забыла кое-что! — взорвался он. — Я не скинджекер!

Алли потеряла дар речи. В ажиотаже она проигнорировала простой факт, из-за которого поездка в чужих телах становилась невозможной. Оглянувшись по сторонам, она увидела, что и Лосяра с Хомяком застыли, как громом поражённые.

Лосяра прошамкал:

— Я не ошлышалшя? Он только што шкажал, што он не шкинджекер? — и ткнул пальцем в Майки.

Майки напустился на Лосяру в лучших традициях МакГилла:

— Ты тупой или глухой? Ничего не слышишь из-за этого вонючего шлема? Может, оторвать его вместе с башкой и проорать прямо в дырку от шеи?!

Алли схватила Майки за руку и крепко сжала. Этого оказалось достаточно, чтобы охладить его до состояния простого кипения.

Милос ничего не сказал, лишь погладил подбородок: похоже, обстоятельства изменились.

Хомяк озадаченно глянул на Алли:

— Тогда чего ты с ним возишься, если он даже скинджекить не умеет, а, а?

— Есть вещи поважнее скинджекинга! — бросил ему Майки.

Но тот покачал головой:

— Не-а, нету.

Алли уже приготовилась рвануться в бой, на защиту своих с Майки отношений, но в тут разговор вмешался Милос:

— Ну что ж, пойдём пешком.

У Хомяка отпала челюсть.

— Но... но...

— Он што, только што шкажал, што мы пойдём пешком? — спросил Лосяра.

— Ну да, — подтвердил Милос. — Мы никуда не торопимся. Прекрасная погода. Я лично не вижу причин, почему бы нам не прогуляться.

— Ага, ага, — закивал Хомяк. — Но как насчёт Оторвы Джил? Нам ведь надо её найти и преподать хороший урок!

— Когда найдём, тогда и найдём. Пара-тройка лишних дней роли не играет.

Алли, однако, заметила, как при упоминании этого имени Милоса всего передёрнуло. Юноша отвёл взгляд и посмотрел на шоссе.

— Будем идти по шоссе. Оно приведёт нас прямо туда, куда нужно.

Хомяк нерешительно топтался на месте. Лосяра ничего не сказал, лишь потупился и медленно помотал головой.

— Если вы не согласны — можете идти своей дорогой. — Тон Милоса не допускал возражений. Он поискал глазами и указал на машину, только что заехавшую на стоянку: — Вон в той Мазде то, что вам нужно: мужчина и женщина. Давайте!

Он сделал выразительный жест, мол, пошли вон. Лосяра и Хомяк не шелохнулись.

— Нет? — поднял бровь Милос. — Тогда будьте любезны заткнуть ваши милые пасти и проводить наших друзей до Мемфиса.

Он повернулся к ним спиной и зашагал к шоссе.

Лосяра воззрился на Хомяка, тот двинул ему по шлему.

— Чего вылупился, а, а?

Хомяк припустил за Милосом, Лосяра, пристыжённый, вразвалку потопал следом.

Алли повернулась к Майки:

— Ну, ты идёшь или собираешься так и стоять там, пока окончательно под землю не провалишься?

— Конечно, иду.

Майки вытащил ступни из асфальта, и они оба устремились вслед за другими.

— Ты бы поблагодарил Милоса, — сказала Алли. — Он ведь встал на твою сторону.

Но Майки, по-видимому, был не в том настроении, чтобы кого-либо благодарить.

* * *

Майки МакГилл был в Междумире уже очень давно, и ему много чего довелось пережить. Он провалился в центр Земли и сумел выбраться оттуда, командовал кораблём, был сначала человеком, потом монстром, потом снова человеком. Сколотил себе целое состояние из перешедших в Междумир предметов и потерял его. Он всё вынес, всё вытерпел.

Однако из этой богатейшей коллекции опыта самой запутанной, самой непонятной и не поддающейся здравому разумению была одна вещь — любовь. Он долгое время сопротивлялся и гнал от себя мысль о том, что любит Алли. Майки твердил себе, что их отношения — это так, ничего особенного, что он просто благодарен — она помогла ему стать человеком. Что их совместные странствия — всего лишь временное обоюдовыгодное партнёрство, пока он не решит, что ему делать и куда двигаться дальше.

Всё это был обман.

Правда была в том, что он любил Алли с силой, которая пугала его самого. Временами, когда он смотрел на девушку, его послесвечение из бледно-голубого становилось почти лавандовым. Наверно, любовь имеет свой собственный цвет, решил Майки; он задавался вопросом, замечает ли это Алли...

Собственная реакция на Милоса застала его врасплох. Когда он был МакГиллом, никто не решался поставить под сомнение его авторитет, он правил единовластно. И потом, хотя обстоятельства изменились, и власть он потерял, всё равно никто не имел возможности проникнуть в ту маленькую сферу, которую они с Алли очертили вокруг себя. Они постоянно двигались, переходили с места на место, и встреченные ими послесветы были лишь частью пейзажа — они мелькали и пропадали, словно их и не бывало.

Однако теперь их тесный круг расширился и превратился в не очень приятное содружество пятерых. Лосяра и Хомяк Майки не волновали. Милос — вот где крылась угроза. Милос с его постоянной обаятельной улыбкой, экзотическим акцентом, лёгким намёком на растительность на лице, которая, конечно, превратилась бы в мужественную щетину, если бы он прожил подольше — вот откуда жди беды! Алли считала его очаровательным, и хотя Майки знал, что она сказала это, только чтобы поддразнить его, результат намного превзошёл намерения. Эти слова преследовали Майки, издевались над ним, изматывали его. Майки не имел понятия о том, плох Милос или хорош. Всё, в чём он отдавал себе отчёт — это что попросту ненавидит сам факт существования Милоса.

Два дня они шли по федеральному шоссе № 81, затем по шоссе № 40, и никто ни разу не совершил скинджекинга. Таково было распоряжение Милоса — как он сказал, «из уважения к Майки».

В сумерках второго дня они они набрели на целую коллекцию мёртвых пятен — должно быть, этот участок дороги был особенно опасен — и присели на одном из них. Лосяра и Хомяк уже совсем извелись — до того им хотелось «отправиться на тело». Майки видел, что того же самого хотела и Алли: она тоже не находила себе места.

— Ты такой раньше не была, — сказал ей Майки — они сидели в доброй дюжине ярдов от других, и их никто не слышал. — Ты никогда не испытывала потребности в скинджекинге.

Алли ответила не сразу; она не стала ни огрызаться, ни отмахиваться от его слов.

— Я делала это довольно часто в последнее время, — вымолвила она наконец. — А чем чаще ты занимаешься скинджекингом, тем тебе больше хочется. Не проси объяснить, я не смогу.

— Хочешь стать такой, как они? — указал он на Хомяка и Лосяру. Те тоже ёрзали, раздражались по всякому поводу и без повода — словно наркоманы, которым требовалось «ширнуться».

— Я никогда не стану такой! — вознегодовала Алли, хотя и не слишком уверенно. — К тому же, как только мы придём в Мемфис, они отправятся своей дорогой, а мы своей.

— И что это за дорога?

У Алли снова не нашлось ответа. Это было на неё совершенно не похоже: обычно у неё на всё имелся ответ, пусть и не всегда правильный.

— Всё теперь изменилось, — сказала она, но не стала объяснять, что под этим подразумевалось.

— Я знаю, что случится, — прошептал Майки. — Ты увидишь свою семью, а потом возьмёшь монету и уйдёшь. Я знаю...

Она вздохнула.

— Поверь мне, я этого не сделаю. Кстати, разве это не ты привёз меня в Кейп-Мэй, чтобы повидаться с родными?

Она права.

Майки пожал плечами

— Ну и что? Я старался делать то, что считал правильным. Человечным. Но может быть, я больше не хочу делать то, что правильно.

Произнося это, он не мог заставить себя взглянуть на неё. Вот, думал он, сейчас она рассердится, и начнётся проповедь о том, как важно проявлять человеческое участие и ставить интересы других выше собственных, и бла-бла-бла...

Но в ответ она только улыбнулась и сказала:

— Я хочу тебе кое-что пообещать, Майки. Обещаю, что всегда буду с тобой. И ещё обещаю, что никуда не уйду... пока ты не будешь готов сделать то же самое.

Она наклонилась и нежно поцеловала его в щёку.

Он только стыдливо надеялся, что она не заметит лёгкого лавандового оттенка в его послесвечении.

* * *

Вообще-то Алли уже несколько раз замечала, что сияние Майки меняет цвет, и хотя она была девушкой сообразительной, но в данном случае острота ума ей полностью изменила. Она полагала, что этот лавандовый оттенок — остаток его МакГилловой сущности, ну, вроде как шрам у живого человека, который болит на погоду. После всего, через что им довелось пройти, она испытывала к Майки глубокие чувства — но, однако, не как к любимому, не как к своему парню. «Мой парень» — это принадлежность живого мира, парни там приходят и уходят; сегодня твоя рука лежит в его руке, а завтра ты той же рукой отвешиваешь ему пощёчину. Но Майки не был ей и братом. Ник — вот кого она воспринимала как брата; с Ником они были соединены навечно совместным рождением в Междумире, словно пара призрачных близнецов.

А кто же тогда для неё Майки? Родственная душа? Может быть. Она не могла отрицать — они отлично подходят друг другу, им хорошо вдвоём. Когда она была с ним, то испытывала чувство комфорта и покоя, вот только... их отношениям не хватало чего-то такого-эдакого... волнения, ожидания... Искры?

Конечно, время от времени, когда момент казался подходящим, она целовала его, но, знаете, междумирный поцелуй — это совсем не то, что поцелуй живых людей. В нём нет жара, нет сердцебиения, нет потока адреналина. Он не может заставить тебя задохнуться от счастья, потому что как может задохнуться тот, кто вообще не дышит?.. Одним словом, самое большее, чем два послесвета могут быть друг для друга — это партнёры, компаньоны, друзья. Не больше.

И вот появился Милос.

Алли понимала, почему Майки считал Милоса угрозой. Ей страшно нравилось — ну вредина, что тут поделаешь! — поддразнивать своего друга, но только потому, что она твёрдо знала — Майки нечего опасаться. Она не собиралась оставить его ради кого-то другого — уж во всяком случае, не ради Милоса. Поэтому она смело вступила в дружеские отношения с их новым знакомым, полностью уверенная, что смотрит на него трезвым взглядом и её душевному покою ничто не угрожает.

Ах, как глубоко она ошибалась!

 

Глава 10

Скинджекинг для забавы и выгоды

На следующее утро Милос предложил совершить скинджек-набег на придорожную кафешку.

— Не прими это за неуважение, друг, — сказал он Майки извиняющимся тоном, — но у нас, скинджекеров, есть кое-какие потребности...

Майки увидел, как просияла Алли, услышав это предложение. Он заметил также, как она изо всех сил пытается скрыть свою радость.

— Ага, ага, — сказал Хомяк. — Потребности, да. Нам прям до жути необходимо посидеть внутри отличной сочной тушки и слопать её отличный сочный чизбургер.

— А мне-то что до ваших увеселений? — буркнул Майки. — Делайте, что хотите.

Милос повернулся к Алли:

— Присоединишься? Вижу по глазам — тебе очень надо.

— Ничего ей не надо! — отрезал Майки.

Но Алли возразила:

— Майки, я могу сама за себя говорить. — Она взглянула на Милоса и сказала: — Спасибо за приглашение, но я не хочу.

Майки знал, что это неправда — она очень хотела пойти, но осталась с ним. Это было так чудесно — сознавать, что она выбрала его! Но вскоре Майки почувствовал укоры совести — Алли страдала. И это была его вина.

* * *

— Рашшкажи нам про Мэри, Небешную Ведьму.

— Ага, ага, расскажи.

Милос, Лосяра и Хомяк вернулись с обеда в весьма приподнятом настроении. Было уже темно, и компания расположилась на мёртвом пятне у обочины дороги. Как и Алли, эти трое скинджекеров с удовольствием ложились спать, хотя для любого послесвета сон был чем-то совершенно излишним. Майки, например, предпочитал непрерывное бодрствование, но и он придерживался суточного цикла живых людей — потому что этого хотела Алли. Теперь он понял, что, должно быть, таковы общие наклонности скинджекеров. Ещё одна вещь, заставившая Майки почувствовать себя лишним в этой компании.

— А правда, што Небешная Ведьма крашавитша?

— А правда, что она летает на огромном воздушном шаре? А, а?

Кажется, Лосяре с Хомяком хотелось услышать сказку на ночь. Они сидели уютным тесным кружком; костра у них, конечно, не было, освещало их лишь неяркое собственное послесвечение.

— А нам действительно позарез нужно говорить об этом? — спросил Майки.

— Да нет, конечно, — отозвался Милос. — Если не хочешь — не будем. — И, помолчав, добавил: — Хотя мне страшно любопытно. Я никогда ещё не встречал никого, кто бы лично знал Небесную Ведьму или Шоколадного Огра — а вы знакомы с обоими!

Поскольку эти имена скинджекеры услышали от Алли, Майки решил: вот пусть она и отдувается.

— Так что, так что — вы с ними в дружбе? — спросил Хомяк.

— Шоколадный... то есть Ник — он мой друг, — ответила Алли.

Лосяра потряс своим шлемом:

— Ну и иметшко для огра!

— Ник — никакой не огр. Во всяком случае, я так полагаю — я не видела его уже очень-очень долго. Мы с ним умерли одновременно, в одной автокатастрофе.

И Лосяра, и Хомяк, услышав это, взглянули на Милоса. «С чего бы это? — подумал Майки. — Интересно, заметила ли Алли?»

— Так што нашшёт Небешной Ведьмы? — напомнил Лосяра.

— Её зовут Мэри Хайтауэр, — ответила Алли.

— Знаю, знаю! — с готовностью отозвался Хомяк. — Я её книжки читал!

— Её настоящее имя — Меган, — сказал Майки, чувствуя, что всё больше и больше выпадает из компании. — Мэри — это её среднее имя.

Но на него никто не обратил внимания.

— Не верь всему, что написано в её книжках, — сказала Алли. — Она врёт. Сочиняет всякую чушь, когда ей это выгодно.

— О скинджекерах она, во всяком случае, отзывается не очень-то хорошо, — заметил Милос. — И всё же мне бы хотелось когда-нибудь с нею познакомиться. Есть в ней что-то такое... интригующее.

— Немножко не то слово. Ей больше подходит «интриганка», — сказала Алли. — Заманивает к себе послесветов сладенькими словами и заключает их в ловушку бесконечной рутины. Они делают одно и то же, одно и то же целыми днями напролёт — и так до скончания времён.

— И ещё, — вставил Майки, — она — моя сестра.

Остальные одно мгновение ошеломлённо пялились на него, а потом покатились со смеху.

— Ага, ага, — скалил зубы Хомяк, — а МакГилл — мой кузен.

Теперь расхохоталась Алли, отчего Майки помрачнел ещё больше.

— Если бы МакГилл был твоим кузеном, — сказал он, — гарантирую — он бы от тебя отрёкся.

Алли незаметно для других сжала руку Майки. Тот остался в недоумении, как понимать это пожатие: как знак близости и поддержки, или как знак того, что, по её мнению, он слишком много выболтал?

— Теперь ваша очередь, — сказала Алли, меняя тему. — Расскажите-ка нам об Оторве Джил.

По всей видимости, это было их больное место, потому что скинджекеры отвели взгляды.

Наконец Милос заговорил:

— Мы с ней были очень близки...

— Насколько близки? — тут же встрял Майки, обнаружив, что у Милоса, оказывается, есть отличная болезненная рана, в которой так приятно как следует поковыряться.

— Близки. — Развивать мысль дальше Милос не стал. — Мы вместе ездили, выполняли работу для других послесветов — в обмен на всякие перешедшие предметы.

— Работу? — озадаченно спросила Алли. — Какую работу?

— Такую, которую может выполнить только скинджекер, — пояснил Милос. — Мы говорили членам семьи послесвета, что их дорогой умерший пребывает в Междумире и с ним всё хорошо. Передавали родным информацию, которую тот забрал с собой в могилу. Словом, завершали то, что послесветы не успели завершить в земной жизни.

— Ага, ага, — закивал Хомяк. — Например, один парень жутко переживал, что не смог доделать модель самолёта. Ну вот, мы с Лосярой вселились в парочку соседских ребятишек и закончили работу.

— А помните того мальчишку в Филадельфии, который нанял нас, чтобы мы поколотили одну тушку — того самого пацана, из-за которого он умер? — Милос вздохнул. — Кое-какие задания были словно созданы для Лосяры с Хомяком. Они у них получались лучше, чем у остальных.

— Впечатляюще, — заметил Майки, невольно отдавая должное великолепной идее использовать дар скинджекера в качестве источника дохода.

— Ага, ага — мы такие! — подтвердил Хомяк. — И мы были такие бога-атые!..

Милос кивнул.

— По понятиям Междумира — да. У нас собралась неплохая коллекция перешедших предметов, да не каких-нибудь — даже золото и бриллианты были. Клиенты не жалели своих самых больших сокровищ в уплату за наши услуги. У нас даже «порше» был.

— Не может быть! — ахнула Алли.

— Правда, правда, — уверил Хомяк. — Но с ним была одна морока, потому что он ездил только по дорогам, которых больше нет.

— Джил обычно передавала людям сообщения — у неё очень хорошо получалось убеждать живых в их подлинности. — Милос устремил взгляд вдаль, словно пытался всмотреться в свои воспоминания. — И вдруг в один прекрасный день мы проснулись — а Джил нет, как нет ни машины, ни других наших самых драгоценных вещей. Она обокрала даже послесветов из облака, которое приютило нас. А облако было большое, и они очень сильно рассердились.

— Ага, ага, они думали, что это мы. Пришлось удирать с помощью скинджекинга. Нам повезло — там крутилось несколько тушек.

— Оторва Джил жабрала вшё шамое тшенное, — добавил Лосяра. — Вшё! Но мы её найдём. А когда найдём... — Он ударил кулаком о ладонь.

— Ой, как жаль, — сказала Алли Милосу с таким сочувствием, что Майки чуть не стошнило.

— Ну и поделом! — буркнул он. — Скряги! Нечего грести всё под себя.

Алли бросила на него неодобрительный взгляд.

— Уж кому-кому, а не тебе осуждать других за жадность.

Когда она обернулась к Милосу, в её глазах было столько участия, что этого Майки вынести уже не мог. Он вскочил и зашагал в темноту.

— Ты куда? — окликнула его Алли.

— Не знаю, — отозвался он. — Пойду, может, нагоню Оторву Джил.

Алли рванулась было за ним, но застряла в ограде из колючей проволоки, по неизвестной причине оказавшейся в Междумире. Острая стальная колючка оставила глубокую царапину на её руке, и одно мгновение, пока ранка ещё не затянулась, ощущение было странноватое. К тому времени, как царапина исчезла, Майки тоже пропал из виду.

— Пусть идёт, — сказал Милос, подходя к Алли. — У него явно есть свои... как это говорится? — «скелеты в шкафу».

— Угу, и тараканы на чердаке.

Милос недоумённо уставился на неё:

— Это выражение мне незнакомо.

— Неважно, забудь, — ответила она, не желая углубляться в тему.

Такие взбрыки у Майки в последнее время случались всё реже и реже, но окончательно он от них пока ещё не избавился. Чаще всего приступы дурного настроения случались с ним в компании других послесветов — общительность и умение поддержать беседу никогда не были его сильными сторонами. Что же касается «скелетов в шкафу», то это выражение подразумевает наличие каких-то секретов, о которых Алли не подозревала; но ведь ей были известны все его секреты. Или нет?

— Дуется как мышь на крупу, — добавила Алли. — А, ладно, отойдёт — вернётся.

Милос улыбнулся.

— «Тараканы на чердаке», «мышь на крупу»... Вот почему я люблю английский язык.

Алли повернулась чтобы пойти обратно к месту их привала у дороги, но тут Милос сказал кое-что, заставившее её остановиться.

— Знаешь... Я мог бы тебя кое-чему научить...

Она медленно обернулась к нему.

— Научить чему?

Милос подошёл ближе. Его походка была лёгкой, непринуждённой, руки в карманах.

— Если отправишься с нами «на тело», я смогу многому тебя научить. Скинджекинг не ограничивается банальным заползанием в чужую шкуру.

— Если ты о том маленьком бизнесе — о передаче сообщений живым, тогда спасибо не надо. Мне как-то не улыбается разносить телеграммы с того света.

— Я вовсе не об этом. — Голос Милоса зазвенел от еле сдерживаемого воодушевления. — Ты даже не представляешь, сколько можно получить удовольствия от скинджекинга!

Алли тут же вспомнила о том, как выскочила под дождь. Вот, наверно, о каком удовольствии говорит Милос. Но у неё это чувство всегда сменялось сожалением и виной за украденные у других мгновения.

— Тебе никогда не хотелось стать кем-то другим? — спросил Милос. — Скажем, богатой, красивой, могущественной... Никогда не думала, как было бы здорово пожить чужой жизнью — пусть хоть несколько минут?

— Конечно, думала...

— И до сих пор не пробовала? Почему?

— Потому что это нехорошо! Неправильно!

— Кто сказал? Майки?

— Нет! Я и без него разбираюсь, что такое хорошо и что такое плохо.

Милос пристально посмотрел на неё.

— Скинджекеры не похожи на других послесветов, Алли, и от этого никуда не денешься. Потому что мы наделены не только даром скинджекинга, но и необоримой тягой пользоваться им.

— Мы должны противостоять этой тяге! — уперлась Алли.

— Противостоять нашей природе? Тебе не кажется, что вот как раз это было бы неправильно?

Алли обнаружила, что Милос стоит немного слишком близко к ней, и сделала шаг назад. В том, что он говорил, приходилось признать, была истина, и это обеспокоило её. Ей так хотелось поговорить с другим скинджекером — он понял бы её, посочувствовал, посоветовал что-нибудь... Она думала, что они нашли бы друг у друга утешение, недаром же говорят, что «разделённое горе — полгоря». Алли и в голову не приходило, что она встретится со скинджекером, который будет наслаждаться процессом вселения в чужое тело, превратит его в подобие искусства. В образ жизни. А что если он прав? Что если сопротивляться могучему зову живой плоти — для неё, Алли, неестественно?

— Живое тело заслуживает того, чтобы его оценили по достоинству, — продолжал Милос. — Те, у кого оно есть, принимают это как должное. Но ведь мы не такие! Мы радуемся каждому вздоху, каждому биению сердца. Так что, беря взаймы тела живых, мы лишь выказываем их плоти уважение, которого она не получает от своих хозяев.

Все соображения, все укоры совести, которые не давали Алли как следует разгуляться, когда она отправлялась на скинджекинг, затрещали по швам. Если такова её натура, не должна ли она поступать согласно ей?

— Пожалуйста, — промолвил Милос, — позволь мне поучить тебя! Давай я покажу, что умею! Обещаю — тебе понравится.

Алли сначала помотала головой... потом покивала... потом снова помотала... Наконец ответила: «Я подумаю», — после чего повернулась и поспешила к месту их привала. Впервые за всё время она радовалась компании Лосяры и Хомяка.

* * *

Послесвету очень трудно спрятаться в ночи — сияние всегда выдаёт его с головой. Майки хотелось побыть одному, поразмыслить, может, посидеть на камне, полюбоваться луной — глядишь, все неприятные чувства улягутся... если они в состоянии когда-нибудь улечься. Вот только незадача: единственный в округе подходящий камень принадлежал живому миру, так что Майки приходилось всё время вытаскивать себя из него, что его безмерно раздражало.

И как будто этого было недостаточно, из-за дерева вынырнула личность, которую ему хотелось бы видеть в самую последнюю очередь. Майки раздумывал: то ли убить Милоса презрительным взглядом, то ли вообще проигнорировать. Ни к чему не придя, он сделал сначала одно, а затем другое.

— Алли волнуется, куда ты пропал, — сказал Милос.

— А мне плевать, — проворчал Майки.

— Меня это не удивляет.

— Тебе-то какое дело? — ощерился Майки. Когда Милос не ответил, он добавил: — Скажи ей — со мной всё в порядке. Вернусь... когда вернусь.

Милос переступил с ноги на ногу, чтобы не увязнуть в земле, но с места не двинулся. Он смотрел на Майки с этаким слегка пренебрежительным интересом.

— Почему ты не даёшь ей развернуться? — спросил Милос.

— Прошу прощения?

Милос подошёл чуть ближе.

— Она могла бы достичь куда большего. Могла бы стать кем-то куда более значительным. Но ты — ты не даёшь ей пользоваться своим даром. Ты — как гиря на её ноге. Очень эгоистично с твоей стороны.

Майки сошёл с камня и стал лицом к лицу с Милосом.

— Ты хоть соображаешь, о чём толкуешь?!

Но Милоса не так просто было выбить из седла — он остался невозмутим и уверен в себе.

— Что тебя так рассердило — то, как я выразился, или то, что я сказал правду?

Если до сих пор в Майки и жила крохотная надежда, что он когда-нибудь смягчится по отношению к Милосу — может быть, даже примирится с его существованием — то теперь эта надежда испарилась.

— Мы с Алли... Мы с ней заботимся друг о друге. Мы через столько прошли вместе — ты и понятия не имеешь!

— Ты прав, — отозвался Милос, — не имею. Зато понимаю кое-что другое. Она несчастлива, и уж ты-то должен это видеть!

Конечно. Майки видел, что Алли печальна, но чёрта с два он признается в чём-нибудь этому приблудному скинджекеру!

— Я же говорю — ты ничего не знаешь!

— Ты утверждаешь, что заботишься о ней, — возразил Милос, — но я этого что-то не нахожу. Если бы тебе была небезразлична её судьба, ты отпустил бы её. У вас разные пути.

— Не зли меня! — рявкнул Майки. — Со мной шутки не проходят!

В нём словно проснулся МакГилл — так отвратительно грубо он взревел. Давно уже такого не случалось...

Милос взметнул руки вверх, словно сдаваясь, уступая позиции, но Майки знал — это всего лишь хорошо рассчитанный жест.

— Прости меня, — сказал Милос, — я вовсе не хотел тебя задеть.

— Да уж конечно, — процедил Майки, глядя прямо в эти странные глаза в крапинку. — Всё время твердишь, что не хочешь никого задеть, и только это и делаешь!

— Я всего лишь хочу как лучше для Алли, — сказал Милос и пронзил Майки взглядом — таким глубоким, что тому стало слегка не по себе. — А ты?

Он повернулся и ушёл, оставив Майки наедине с мыслями, камнем и луной.

* * *

На следующий день они пришли в городок Либанон, штат Теннесси. Милос опять спросил Алли, не хочет ли она отправиться скинджекить вместе с ним. Алли постаралась как можно деликатнее обсудить этот вопрос с Майки.

— Понимаешь, он может меня многому научить, в смысле — в скинджекинге, — пояснила она. — Возможно, нам эти вещи когда-нибудь здорово пригодятся...

— А чего ты у меня-то спрашиваешь? — буркнул Майки. — Хочешь идти — иди. Мне-то что?

— Я чувствовала бы себя гораздо лучше, если бы ты не вёл себя так по-детски.

— Может, я не хочу, чтобы тебе было лучше!

Алли сжала кулаки и замычала с досады:

— Клянусь, Майки, иногда...

— Что иногда? Иногда не можешь понять, зачем ты вообще водишься со мной, да?

Алли постаралась взять себя в руки.

— Я знаю, почему я с тобой. Но вот чего не могу понять — это почему ты мне не доверяешь!

Майки потупился и пнул ногой землю. В живом мире пошли волны, как круги на воде от брошенного камня.

— Я доверяю, — глухо проговорил он. — Ступай, научись чему-нибудь полезному.

— Спасибо.

Она чмокнула его в щёку, и они с Милосом ушли.

Как только эта парочка скрылась из виду, к Майки приблизились Лосяра с Хомяком.

— Потшему бы тебе не пойти ш нами? — спросил Лосяра.

— Ага, ага, — вторил Хомяк. — Скинджекинг бывает очень забавно наблюдать, не только участвовать. Особенно, когда на тело идём мы!

И хотя Майки вовсе не нравилась компания этих двоих, он, однако, пошёл с ними, потому что уж лучше это, чем весь день мучить себя думами об Алли, проводящей время с Милосом.

В конце концов, Майки был вынужден признать, что Лосяра и Хомяк были правы — смотреть на их выкрутасы было действительно занимательно: оба были бесстыдно изобретательны, безбашенно безалаберны и бессовестно эгоистичны.

Сперва они влезли в двоих подростков постарше — те шли в школу на летние курсы, а вместо учёбы оказались в кинотеатре, где показывали фильмы для взрослых. Потом, когда кино надоело, Лосяра с Хомяком вселились в двоих полисменов и с ветерком прокатились на полицейской тачке, оставив и машину, и озадаченных блюстителей порядка в придорожной канаве — размышлять, как они туда попали.

Каждый раз эти два обормота заводили своих тушек в совершенно идиотские ситуации, после чего преспокойненько удалялись на следующее «тело». Босяцкие у них шуточки, подумал Майки.

— Да мы же только веселимся! — заныли они, когда Майки высказал им, что думает об их забавах.

Хотя с другой стороны — кто он такой, чтобы судить их? Но хотя МакГилл и сотворил в своё время немало злодейств, классом он был всё же куда выше, чем эти шалопаи.

Следующими жертвами проделок Лосяры и Хомяка стали двое пожилых джентльменов в баре — весёлая парочка заставила мужичков налакаться до свинского состояния и отвалила как раз перед тем, как джентльменов начало тошнить.

— Нет вреда — какая беда? — провозгласил Хомяк. — Пральна? Пральна?

— Ага, — поддакнул Лосяра. — Они бы вшё равно упилишь вушмерть и беж наш.

Майки пришёл к выводу, что эти двое — самые подонистые подонки из всех, с кем его только сталкивала судьба.

— А Милос знает, как вы издеваетесь над тушками? — поинтересовался он.

— А у наш ш Милошом политика «не шпрашиваешь — не говорим», — пояснил Лосяра.

— Ага, ага! И потом — мы вовсе ни над кем не издеваемся, ну шутим немножко, вот и всё!

Майки оставалось только надеяться, что когда придёт черёд этих двоих уходить в свет, их преисподняя окажется глубже, чем его собственная.

И наконец, когда Лосяра с Хомяком влезли в двух монахинь и заставили тех пуститься в тяжкий шопинг-загул, Майки решил, что с него хватит. Он отправился обратно к их давешнему месту отдыха у шоссе. По дороге он набрёл на рощу, в которой было довольно много деревьев, перешедших в Междумир. Здесь Майки поуспокоился и постарался вернуть себе хоть толику самоуважения. Сегодняшнее времяпрепровождение оставило у него чувство гадливости — словно сам дух его измарался.

В глубине рощи стоял дом — маленький, собственно, скорее хижина, но довольно крепкая и ухоженная. В живом мире место усеивал пепел — это говорило о том, что домик сгорел; но тот, кто жил в нём когда-то, видимо, очень любил его, поэтому хижина перешла в Междумир. Зрелище это наполнило Майки грустью. Призрачный дом без призрака — что может быть печальнее? И только потом Майки понял, почему вид хижины навеял на него такую тоску. Домик напомнил ему его самого без Алли — покинутый, никому не нужный. Безвестный артефакт, смиренно ждущий, когда вечность упокоит его мятежную душу.

В этот момент Майки МакГилл понял, что его дух окончательно обрёл человечность. Потому что он больше не помнил, каково это — быть одному и при этом не чувствовать себя одиноким.

 

*** *** *** *** ***

В своём основополагающем труде «Скинджекинг — что ты о нём знаешь?» Алли-Изгнанница пишет:

«Забудь всё, что слышал о скинджекерах; забудь детский лепет других так называемых «единственно верных источников» междумирной информации. Скинджекеры — такие же послесветы, как и все другие. Они могут быть честными и бесчестными, умными и глупыми — всё зависит от каждого отдельного индивида.

Но есть две вещи, общие для всех скинджекеров. Первая: неумолимая, почти инстинктивная тяга к вселению в чужое тело. Вторая: страшный груз ответственности, накладываемый нашим даром. Эту способность можно употребить как на великие добрые дела, так и на немыслимые злодейства. Я думаю, что обоим мирам — и живому, и Междумиру — страшно повезло, что бóльшая часть скинджекеров об этом не догадывается и потому не творит ни слишком много добра, ни слишком много зла».

 

ГЛАВА 11

Сёрфинг в Теннесси

Когда-то, будучи на борту «Сульфур Куин», Алли прикидывалась, что учит МакГилла скинджекингу. Конечно, её уроки были сплошным фарсом, потому что скинджекингу научить нельзя, но навыки вселения в чужое тело можно усовершенствовать, а Милос, кажется, был в этом деле истинный мастер. Он умел вытворять такое, что Алли никогда даже в голову не могло бы прийти. А если бы и пришло — она никогда не осмелилась бы на это!

Для начала он просто устроил показательные выступления. На баскетбольной площадке вовсю шла игра. Милос вселился в игрока с мячом и сделал пас товарищу по команде, но пока мяч летел, Милос вскочил в этого другого игрока и принял собственный пас. Алли невольно смеялась, наблюдая, как её приятель прыгает по всей площадке, становясь то одним игроком, то другим, то третьим, пасует себе самому, перехватывает мяч у себя самого, бросает, зарабатывает очки... У Алли, пытающейся уследить за всеми перевоплощениями Милоса, даже голова закружилась.

К концу «показательных выступлений» настоящие игроки тоже имели слегка ошарашенный вид — они не совсем соображали, что, собственно, происходит.

— Мы с Джил проводили много времени на спортплощадках, — пояснил Милос. — Прыгали от игрока к игроку — в этом и заключалось самое забавное.

При этом воспоминании на его лице вместе с улыбкой появилось выражение боли.

— Ты любил её? — осмелилась спросить Алли.

Прежде чем ответить, Милос несколько секунд помолчал.

— Однажды мы попали на свадьбу. Вселились в жениха и невесту.

— Да ты что! Не может быть!

— Ну, собственно, я-то забрался в жениха, а вот Джил стряхнула.

Алли озадаченно нахмурилась и попыталась понять, что он хотел сказать. А!

— Ты хочешь сказать, она струхнула?

— Да, точно, струхнула. Не решилась. Вместо невесты она вошла в её подружку. Как думаешь, это должно было навести меня на верную мысль?

— Извини, Милос.

Воцарилось неловкое молчание.

Они пришли в центр городка и попали на уличный базар — тот растянулся на всю главную улицу Либанона, штат Теннесси, — то есть на все три её квартала.

— На первом уроке, думаю, я буду учить тебя сёрфингу.

Алли засмеялась:

— Ну, если принять во внимание, что ближайший океанский прибой от нас в нескольких сотнях миль, то сомневаюсь, что у тебя что-нибудь получится.

— Я говорю о другом сёрфинге, — возразил Милос и в ту же секунду исчез. Алли показалось, что она заметила, как её приятель впрыгнул в малыша с мороженым, но мальчик, как ни в чём не бывало, продолжал облизывать своё лакомство.

— Милос!

— Я здесь! — донеслось откуда-то издалёка.

Алли поискала его глазами и наконец увидела в двух кварталах дальше по улице — он больше не прятался в чужом теле, стоял посреди базара и махал ей рукой. Да как же это у него получилось?!

Но тут он снова исчез, а через пару секунд у неё над ухом раздалось:

— Бу!

Алли подскочила от неожиданности. Милос опять стоял рядом с ней.

— Ты что... телепортировался?

— Скорее телефонировался. Видишь — вон провода, они передают электрический ток. А живые передают нас.

— Не понимаю.

— Я называю это «сёрфинг по душам». Отличный способ путешествовать, если вокруг много людей.

Когда Алли только-только начала учиться скинджекингу — она тогда даже слова-то такого не знала — она назвала это действо похоже — сёрфингом по телам. Но умение Милоса за считанные секунды переместиться на другой конец толпы — вот это действительно настоящий сёрфинг. Интересно, это так же здорово, как скользить по волне?

Милос окинул взглядом маленький уличный базарчик, негустую толпу здешних обитателей.

— Ну что ж, твоя очередь.

— А? Что?.. — поперхнулась Алли. — Я не умею! Я даже не знаю, с чего начать!

— Начни с неё. — Милос указал на женщину — та сидела на скамье и читала газету. — Представь себе, что собираешься вселиться в неё, но не забирай контроль полностью. Вместо этого используй её как подкидной мостик, чтобы перелететь на другого человека, а потом на третьего, четвёртого и так далее. Как только попадёшь в ритм, сможешь проложить себе дорогу на другой конец любой толпы за несколько секунд.

Милос исчез — забрался в идущего мимо прохожего, а через мгновение объявился на другой стороне улицы.

— Давай! — крикнул он. — Оттуда сюда. Короткий прыжок.

Алли впрыгнула в женщину на скамье, но подзадержалась и вынуждена была счиститься с неё — а этот процесс быстрым не назовёшь, всё равно что стягивать с себя тесную перчатку. Поскольку Алли не отправила хозяйку спать немедленно, та почувствовала, что происходит нечто непонятное. Она поднялась, обескураженно оглянулась и ушла.

Милос тем временем уже отсёрфил обратно и теперь снова стоял рядом с Алли.

— Видишь, ничего не вышло, — сказала она.

— Потому что ты слишком прочно засела — наверно, даже в её мысли успела проникнуть? Так вот, не делай этого. Как только оказываешься в тушке, всего лишь глянь быстренько её глазами, сориентируйся — и дальше.

Алли попробовала ещё разок, с другим человеком, и опять задержалась на одну секунду дольше, чем требовалось. Застряла.

Милос оказался терпеливым учителем.

— Вспомни Тарзана, — втолковывал он. — Это всё равно как Тарзан — когда он прыгает по лианам.

И он поколотил себя в грудь и издал тарзаний клич, от которого Алли покатилась со смеху. Она подступилась к задаче в третий раз, вспомнив поговорку насчёт троицы. Ещё не успев толком впрыгнуть в человека, она оттолкнулась, чтобы выпрыгнуть из него, и дело пошло как по маслу. Она перелетала от одного к другому, картины, которые она видела их глазами, мелькали перед ней, как серия фотослайдов — случайных, никак не связанных друг с другом. Все тушки смотрели чуть-чуть в разных направлениях, и каждый видел окружающее немного по-другому. Однако Алли поймала ритм и пошла порхать без остановок. В конце концов у неё закружилась голова. Кажется, пора отдохнуть. Она задержалась в одной из тушек, и тут...

— ко всему цепляется цепляется цепляется — если она не прекратит мотать мне нервы я с ума сойду — надоела надоела надоела —

Алли сидела в кафе, держа в руке ложку, и смотрела на очень старую женщину по другую сторону стола.

— Харолд? Харолд! Как суп, Харолд? — спрашивала её старуха.

Алли, находящаяся в теле её престарелого мужа, попыталась заговорить. Не вышло, она закашлялась.

— Слишком острый! Так я и знала!

Старуха подозвала официантку.

Алли счистилась с Харолда-Подкаблучника, и, оказавшись в Междумире, направилась к двери. Выйдя на улицу, она постаралась сообразить, куда её занесло. Как выяснилось, до того как попасть в кафе, она умудрилась пересечь улицу и завернуть за угол.

Мгновением позже около неё возник Милос.

— Что случилось?

— Кажется, я заблудилась.

— Бывает! — засмеялся Милос. — Трудно сохранять чувство направления, да? Ничего, потренируешься — станет легче.

Тренировка продолжалась. Толпа, и до того не больно густая, поредела ещё больше, сёрфить стало труднее, но Алли восприняла трудности как вызов. Она обнаружила, что если как следует оттолкнуться, то удаётся перелететь от одного человека к другому, преодолев добрый десяток футов.

— Лосяра с Хомяком занимаются этим уже много лет и всё равно не могут прыгать так далеко, — похвалил Милос. — Да у тебя талант!

Через пару часов, просёрфив через несколько сотен человек, Алли выбилась из сил. Кое в ком она побывала несколько раз и начала узнавать особые, лишь этому человеку присущие черты — фигурально выражаясь, «почерк» тела.

— Интересно, знают ли они о нас? — спросила она Милоса. — Мы вселяемся в них лишь на один миг, и всё же... Они могут чувствовать нас так, как мы чувствуем их?

Милос выгнул брови.

— А с тобой такое бывало при жизни — секунду назад хотела что-то сказать, да вдруг забыла, что?

— Да...

Милос улыбнулся.

— Кто знает, возможно, в этот момент кто-то тебя посетил.

От этой мысли Алли пробрал озноб. Хотя она теперь находилась вне плоти, но пройдясь по такому количеству тел, дух её сохранил некие фантомные физические ощущения. Одно из них пробудилось в ней сейчас, когда она взглянула на Милоса, и её опять охватил трепет. Внезапно Алли захотелось придвинуться к поближе к юноше, почувствовать, как смешиваются их послесвечения, но она подавила это неразумное желание. В конце-то концов, это же всего лишь фантомное ощущение, а с такими вещами не так уж трудно совладать, разве не так?

— Поздравляю, — торжественно сказал он. — Ты теперь одна из «Дохляков». Одна из нас.

Улыбка его стала шире, и от этого Алли почувствовала себя ещё более неловко. Она поспешила отвернуться.

— Во всяком случае, сёрфинг — отличная штука в местах, где много людей, скажем, в больших городах, — продолжал Милос. — Я могу пронестись через весь город как на крыльях. — И, лукаво блеснув глазами, добавил: — Хотя, бывает, я предпочитаю ехать на машине — если удаётся вскочить в симпатичного парня на «феррари».

Алли помотала головой, стараясь отогнать неприятное воспоминание.

— Я как-то вселилась в одну девчонку и попыталась порулить. Затея плохо кончилась.

Милос выпятил грудь.

— Ну, тогда сидеть за рулём буду я. А ты устроишься рядом, на пассажирской сиделке.

— На пассажирском сиденье, — поправила Алли. Девушку всегда забавляли его смешные языковые ошибки, но в этот раз её улыбка быстро померкла. — И всё равно — я считаю, что заниматься скинджекингом просто так, ради развлечения, неправильно.

— Почему? Почему если ради развлечения — то это неправильно?

Алли не нашлась с ответом. Немного подождав, Милос сказал:

— Конечно, это правильно! Это естественно, иначе с какой бы стати нам обладать такой способностью? Если мы скинджекеры, то мы должны заниматься скинджекингом, вот и всё.

— Мы осуществляем связь между миром живых и нашим миром, — настаивала Алли. — Возможно, самую важную из всех. Может быть, этот дар предназначается для чего-то гораздо более значительного, чем попрыгушки туда-сюда.

— А может быть, он предназначен именно для того, чтобы мы получали удовольствие?

Алли очень хотелось возразить, но разве поспоришь с его убедительно простой логикой и обаятельной улыбкой? Бесполезная затея. Она потупила взгляд и обнаружила, что в то время как Милос постоянно переступал на месте, чтобы не утонуть в земле, она об этом позабыла и ушла в асфальт по самую щиколотку. Алли вытащила ноги, смутившись оттого, что этот парень стал свидетелем такого её промаха.

— Когда ты была живой, ты делала что-нибудь просто так, ради удовольствия?

— Ну да...

— Так почему бы и не делать так же, как при жизни? И если это никому не причиняет вреда, то почему ты считаешь, что скинджекинг — это неправильно? Мы такие, какие есть, и не можем поступать иначе.

— Нет, можем!

— Нет, Алли, не можем. — Милос мягко положил ладонь на её плечо. — И ты не можешь, потому что в этом твоя суть.

* * *

— Ну и как — повеселились? — спросил Майки.

Алли пожала плечами и попыталась ради его душевного спокойствия скрыть, насколько ей понравился урок сёрфинга.

— А, устала. Предпочитаю быть собой, а не целой толпой. А ты чем занимался?

— Гулял.

— В городе?

Алли насторожилась. А вдруг он ходил в город и видел её с Милосом? Если бы у неё было тело, то она покраснела бы при этой мысли. Алли рассердилась на себя. С чего это она чувствует себя виноватой?

— Нет, я ходил в лес, — ответил Майки. — Там есть дубовая роща, у которой половина деревьев перешла в Междумир, а посреди неё — домик, тоже перешедший. Хорошее место, мы могли бы там пожить. В смысле... если бы ты захотела...

— Мы не можем «жить», — напомнила она.

— Да, конечно, не можем, но я уверен — нам бы в этом домике было хорошо. Мне надоело быть искателем. Мне надоело рыскать по Междумиру. Мне вообще всё надоело!

Алли призадумалась. Она обратила внимание: его послесвечение чуть-чуть окрасилось в цвет лаванды. Вот оно что. Значит, здесь кроется нечто большее.

— Наверно, ты готов, — сказала она.

— Готов к чему?

— Двигаться дальше.

Алли не имела в виду ничего особенного, высказывая своё простое замечание, но оно поразило Майки. Он пошатнулся, как от удара в лицо, но постарался не выказать, как ему больно.

— Может, и готов, — сказал он.

Она отвернулась.

— Если это так, Майки, я не буду тебя удерживать.

«Ещё бы ты стала меня удерживать! — хотелось ему выкрикнуть. — Потому что тогда я перестану висеть камнем на твоей шее!»

Но вслух он сказал:

— Если ты скажешь, чтобы я остался, я останусь...

Алли покачала головой:

— Это было бы эгоистично с моей стороны.

* * *

Когда-то в давние времена у Майки МакГилла было ведро монет. Он забирал их у каждого из попадавших на его судно послесветов, неважно, становились ли эти ребята его «холуями» или отправлялись в трюм, где их подвешивали вверх ногами. Почему он обирал детишек? Да просто потому, что всё, попавшее в лапы МакГилла, становилось его собственностью — и люди, и вещи; иначе, как он тогда считал, и быть не может. Но почему он хранил эти монеты в ведре, надёжно запертом в сейфе? Ответ был прост, хотя МакГилл даже себе самому в этом не признавался.

Он хранил монеты, потому что знал.

Знал, для чего они предназначены, знал так же, как и все обитатели Междумира, хотя они и не отдают себе в этом отчёта. Это словно память о сне, которая исчезает, как только просыпаешься; это как имя на кончике языка. Но если ты послесвет — правда однажды придёт к тебе, и ты поймёшь, что всегда её знал. Просто долгое время монета как бы стояла в твоём сознании на ребре — тусклая металлическая полоска, которую очень трудно заметить. Но взгляни ещё раз — и вот она: сияющий кружок на твоей ладони. Она — свидетельство того, что есть мир и после Междумира; она — твоя плата за проезд в тот мир.

Когда-то в давние времена у Майки было целое ведро краденых монет, но сейчас у него осталась только одна; с того самого момента, когда он признался самому себе, что знает, для чего она — это случилось тогда, когда Алли решила присоединиться к нему — он никогда не забывал о монетке в своём кармане.

Теперь он ощущал её тяжесть так, как будто это был целый кошель с деньгами. Всё, что требовалось сделать — это вытащить её из кармана и подержать на ладони. Нагреется ли она? Раскроется ли перед ним пространство, образуется ли туннель, который втянет его и унесёт из Междумира в Великое Запределье — туда, куда уходят все?

И куда они уходят?

А если он ещё не искупил свои грехи? Ведь он был монстром так долго! А вдруг он пока не успел загладить все те мерзости, которые сотворил МакГилл?

Хотя... Ну и что, что не успел?! Если его затянет в этот туннель и бросит в бездну, то что с того! Он же выдержал существование в центре Земли! Выдержит и бездну.

Но сказать, что он не боится — это было бы неправдой.

Нет, он боялся не страданий — уж чего-чего, а их в его послежизни выпало ему предостаточно, хватило бы на целую вечность. Он страшился... пустоты. Страшился того, что станет ничем. И именно это с ним и происходило сейчас — он стал ничем. Среди скиндежкеров он чувствовал себя чем-то ничтожным, ни то ни сё. Вот чего он никак не мог принять.

Нет! Он не отправится к свету вот так, с поникшей головой! Когда-то он познал мгновения величия, и эти мгновения он будет помнить всегда. Когда-то он внушал страх и уважение, однако отказался от них ради Алли. Потому что любил её. И хотя он по-прежнему испытывал к ней глубокие, непреходящие чувства, сейчас всё было не совсем так, как когда-то. Он дивился: как может любовь быть такой многоликой? Чувство, которое когда-то обуздало его бешеный характер, теперь грозило разорвать его сердце на части.

* * *

Они шагали всю ночь, стараясь наверстать упущенное. Наутро, очень рано, Милос позвал Алли на очередной урок скинджекинга. Сегодня он учил её тому, что он называл «справедливым воздаянием» и «напутствием».

«Воздаяние» предполагало вселение в тело узника. На полпути между Либаноном и Нэшвиллом находилась тюрьма — вот туда-то Милос с Алли и собирались отправиться.

— Знаю, знаю — это не совсем подходящее место для романтического свидания, — балагурил Милос.

— Особенно если иметь в виду, что это вовсе не свидание, — остудила его пыл Алли.

Препятствие в виде электрифицированных ворот тюрьмы строгого режима, предназначенных для того, чтобы не пускать на свободу живых, для послесветов не представляло ни малейшей трудности. Проходя через них, Алли ощутила лишь что-то похожее на несварение желудка, если можно ощущать несварение во всём теле.

Проникнув за ворота, ребята принялись скинджекить арестантов, чтобы точно выяснить, кто из них действительно виновен в преступлении, за которое осуждён.

— Но ведь это же невозможно, — возражала Алли ещё до того, как они взялись за дело. — Конечно, мы можем слышать их мысли, но только те, которые приходят им в голову в тот момент, когда мы вселяемся в них. К тому же если мы подберёмся к их сознанию слишком близко, они заподозрят что-то неладное и встанут на дыбы!

— Это так, но нам вполне под силу контролировать общее направление их мыслей, — отвечал Милос, — и при этом они даже не будут догадываться о нашем присутствии.

Он предложил Алли вселиться в одного из узников — немного поприличней с виду — и при этом думать о чём-нибудь таком, что вызвало бы у девушки чувство вины. Её мысли мгновенно обратились к Майки. Алли грызла совесть: они всей компанией отправились на скинджекинг, бросив его одного. Эти печальные думы вызвали внезапную ответную вспышку со стороны её хозяина-арестанта. У того тоже совесть была нечиста — да, он и в самом деле крал чеки социального обеспечения у беспомощных стариков.

В тот момент, когда на Алли обрушилась эта исповедь, девушка немедленно «счистилась». Она была до такой степени ошеломлена, что ей понадобилось несколько минут на то, чтобы прийти в себя. Ещё четыре раза она пробовала с разными людьми, прежде чем решила, что с неё хватит. Последний из подопытных либо был невиновен, либо его мысли не поддавались прочтению — Алли так и не удалось точно это выяснить.

— Да, — вздохнул Милос. — Вину установить легко, а вот невиновность...

— Но какой в этом вообще смысл? — недоумевала Алли. — Они всё равно уже в тюрьме! Что с того, что мы устанавливаем их виновность?

Милос улыбнулся.

— А как насчёт того, чтобы исправить тех, кто ещё не сидит в застенке?

Алли немножко подумала и нашла эту идею одновременно привлекательной и пугающей.

— Ты имеешь в виду проникать в разных людей и читать их мысли — нет ли у них преступных замыслов?

— Не обязательно. Можно, например, забираться в мозги людей, ожидающих суда. Или тех, которые того и гляди вывернутся из лап правосудия, совершив идеальное преступление. Мы могли бы узнать правду и заставить их признаться. Тебе приходилось видеть или слышать, как преступники ни с того ни с сего вдруг признаются в содеянном, хотя скорее всего оно сошло бы им с рук? Кто знает, может, какой-нибудь послесвет наставил их на путь истинный...

— Но... разве это не вмешательство в личную жизнь?

Милос передёрнул плечами.

— А ордер на обыск — не вмешательство? Но они-то совершенно законны. Просто мы копаем глубже, только и всего.

И хотя Алли была убеждена не до конца, ей пришлось признать, что, наверно, подобное вмешательство можно оправдать, если только придерживаться определённой моральной линии; например «обыскивать» только тех, кто и без того находится под подозрением. Но опять-таки: а где та власть, что будет определять эти самые линии? Любой скинджекер может установить собственные правила, и ещё не факт, что этот скинджекер окажется таким же совестливым, как Алли.

— Это очень полезный навык, — втолковывал ей между тем Милос. — Видишь ли, в Междумире полно ребят, которые готовы хорошо заплатить за то, чтобы их убийцы понесли наказание.

— Да не хочу я, чтобы мне платили!

— Что ж, тоже верно, — согласился Милос. — Зачастую добрый поступок — сам по себе плата.

Это заключение естественно подвело их к следующему уроку — «напутствию». Милос повёл Алли в больницу на окраине Нэшвилла, где они нашли нескольких смертельно больных пациентов. Юноша поразил Алли мастерским скинджекингом: он проник в одного из этих несчастных, но не с целью завладеть его телом, а именно для того, чтобы дать ему почувствовать своё присутствие. Когда Милос покидал умирающего, лицо того светилось — словно его посетил ангел.

— Мы говорим им правду, — объяснил Милос. — Рассказываем, что смерть — это не всё, за нею есть нечто большее; что с последним ударом сердца перед ними откроется туннель и свет в его конце.

— Но мы же не знаем, что кроется за этим светом.

— Это неважно. Большинству людей просто хочется знать — там, за гранью, есть что-то ещё, неважно, что именно.

На пути к следующему пациенту Алли осмелилась спросить:

— А для тебя в этом какая выгода?

Милос потупился.

— Понимаю, — грустно промолвил он. — Что бы Милос ни делал, он всегда делает это не просто так.

Алли сразу же пожалела о вырвавшихся словах.

Милос подулся ещё пару секунд, а потом на лице его заиграла лукавая усмешка.

— Я прошу их замолвить за меня словечко, когда они достигнут света.

Алли шлёпнула его по руке.

— Врёшь ты всё! — воскликнула она.

Милос засмеялся. Однако она так до конца и не разобралась, шутил он или говорил серьёзно.

Следуя примеру Милоса, Алли вошла в одну из пациенток и осторожно, чтобы не испугать больную, дала ей почувствовать своё присутствие. Затем она рассказала о туннеле и свете. Милос прав — этого оказалось достаточно, чтобы на умирающую снизошёл необычайный покой. «Благодарю! — мысленно воскликнула женщина. — О, благодарю тебя!» Она не знала, кто её посетил, да это и не имело значения — важна была весть, а не вестник. Покинув больную, Алли продолжала ощущать всё тот же бесконечный покой. Без сомнения, в этом заключается куда большее вознаграждение, чем в «справедливом воздаянии». Живые не в состоянии принести умирающему утешение такого рода. «Наверно, поэтому нам и дана способность к скинджекингу, — думала Алли, — ради вот таких дел».

Алли пообщалась по крайней мере с дюжиной пациентов, прежде чем поняла, что устала до невозможности и что больший объём благодарности ей больше не вместить; пришлось остановиться.

Когда они уходили из больницы, на улице уже наступали сумерки. Мысли Алли вращались вокруг всего того чудесного, что им довелось совершить сегодня; и она ничего не могла поделать — её душа замирала в священном трепете. С самого первого дня, когда она обнаружила свою способность вселяться в тела живых, скинджекинг приводил её в ужас; она считала его своей маленькой неприятной тайной, которую непременно надо было скрывать ото всех и пользоваться только тогда, когда нет иного выхода. Сколько же возможностей она упускала из-за этого предубеждения!

— Ты понимаешь, на что мы способны? — спросила она у Милоса. — Мы могли бы разгадать загадки самых страшных преступлений, могли бы принести мир в самые взрывоопасные места на Земле. Да что там — с помощью скинджекинга мы могли бы изменить мир!

Милоса позабавило её воодушевление:

— А ты ещё мне пальчиком грозила, когда я игрался с тушками! И на тебе — теперь на весь мир замахиваешься.

— Я не говорила, что хочу его изменить, я сказала, что мы могли бы это сделать.

Выражение в его глазах изменилось, они больше не смеялись. Милос смотрел на неё пристально, словно на какое-то чудо. От этого взгляда Алли стало неловко, и она отвернулась.

— Наверно, я слишком легкомысленный и поверхностный, — произнёс Милос. — Всегда таким был. Но теперь благодаря тебе, думаю, всё изменится. Постараюсь мыслить более... глобально.

В тот момент Алли казалось, что он говорит так из желания угодить ей.

«Скинджекинг может изменить мир».

Лишь значительно позже эти слова Алли отозвались мрачным, зловещим эхом.

 

*** *** *** *** ***

В своей книге «Скинджекинг — что ты о нём знаешь?» Алли-Изгнанница делает следующее заключение:

«В отличие от других послесветов наша память не меркнет, и поэтому мы не меняемся — ведь мы не забываем, кто мы. Важно помнить другое: что мы всё же имеем с другими послесветами больше общих черт, чем различий; и наша обязанность сделать так, чтобы другие это тоже понимали. Мы принадлежим одновременно и Междумиру, и миру живых. И если мы хотим, чтобы нас уважали, а не боялись, нам надо стать достойными представителями обоих миров».

 

Глава 12

О монстрах и маллетах

[17]

В Нэшвилле они подзадержались. Да и как могло быть иначе, с такими-то возможностями для скинджекинга? Один только Майки был недоволен тем, как мало они прошли.

— Я думал, ты стремишься встретиться со своей семьёй, — упрекнул он Алли.

— Конечно, стремлюсь, но я же всё равно ждала так долго, что пара-другая дней не играет роли.

Она могла бы объяснить ему, что застряла в Междумире очень-очень надолго, так что торопиться некуда; однако Майки, конечно же, тут же забросал бы её миллионом вопросов, на которые у неё не было ответов. Например: что значит — быть привязанной к Междумиру на весь период её «естественной жизни»? Как будто Вселенная может знать, когда бы Алли умерла, если бы не попала в автокатастрофу! И как можно установить дату того, что никогда не произойдёт?

В своих странствиях по Нэшвиллу ребята наткнулись на значительное облако послесветов — они обосновались в старой фабрике, которая сгорела и перешла в вечность. Местные послесветы были настроены дружелюбно, но держались настороже, не доверяя чужакам, к тому же ещё и иностранцам, как Милос. Однако они приютили путешественников на своём обширном мёртвом пятне и были рады послушать новости из далёких мест. Для них все места были далёкими.

— Значит, вы побывали в Междуглуши? — спросил их вожак — мальчик с голубыми (кто его знает почему) волосами.

— Там, откуда я пришла, как раз наоборот — ваши места считаются Междуглушью, — возразила Алли. Остальные ребята зашлись в смехе — отличная у неё получилась шутка!

Но один из нэшвиллских послесветов не засмеялся. Это был худющий парень с такой сутулой спиной, что все называли его Игорь.

— Здесь везде глушь, — сказал он. — Никто ничего и ни о чём не знает — кроме, само собой, Небесной Ведьмы.

И Майки, и Алли поёжились при упоминании Мэри, но промолчали. Обоим не улыбалось углубляться в тему.

— Но настоящие неведомые земли лежат на западе, — продолжал Игорь. Ребята согласно загудели. Затем Игорь прошептал: — Вы почувствовали ветер?

— Какой ещё ветер? — спросил Майки.

— В Междумире нельзя ощутить никакого ветра, — резонно возразила Алли.

— Этот ветер ещё как можно ощутить, — возразил Игорь. — Если вы и правда направляетесь в Мемфис — скоро почувствуете.

Алли взглянула на Милоса, но тот лишь плечами пожал.

— Я никогда не заходил на запад так далеко, не знаю.

— Отлично, — проворчал Майки. — Ещё одна проблемка на нашу голову.

— Никакая это не проблемка, — сказала Алли. — Всего лишь ветер.

Но по выражению лиц нэшвиллских послесветов можно было заключить нечто совершенно обратное.

* * *

Пока Лосяра и Хомяк вели переговоры с местными послесветами в надежде подзаработать на скинджекерских услугах, Милос с Алли отправились на очередной урок.

— Хватит болтовни о ветре и прочих неприятностях, — сказал Милос. — Сегодня вечером мы повеселимся.

— Если мы собираемся веселиться, то надо и Майки позвать, — одёрнула его Алли.

Именно одёрнула. Милосу не стоило забывать, что их уроки — это серьёзное дело, а не забавное времяпрепровождение.

Милос пожал плечами.

— Конечно, конечно, — произнёс он несколько на манер Хомяка, — но даже если бы Майки и был скинджекером, вряд ли, я думаю, он большой поклонник музыки кантри.

Алли внимательно посмотрела на него, стараясь понять, что таится за невинно-лукавым выражением лица Милоса.

— А музыка кантри к скинджекингу каким боком?

Но Милос лишь улыбался.

Алли отправилась на поиски Майки — он должен был быть где-то среди нэшвиллских послесветов — но не нашла.

— Я видел его, он уходил ш фабрики, один, — прошамкал Лосяра, — и пошле этого я его больше не видал.

В последнее время Майки всё больше и больше времени проводил в одиночестве. Это тревожило Алли — но лишь совсем чуть-чуть. Кто-кто, а Майки МакГилл прекрасно мог постоять за себя.

* * *

Этим вечером Милос повёл Алли в Гранд Оул Опри — грандиозный концертный комплекс в Нэшвилле, где сегодня выступал Трэвис Дикс. Кое-что из кантри-музыки Алли нравилось, кое-что — совсем наоборот; но это неважно — поклонник ты кантри или нет, Трэвиса Дикса любят все. Единственное, что беспокоило Алли — их вылазка больше походила на свидание. При жизни она была чересчур занята то спортом, то школьным советом, то годовыми альбомами — ходить на свидания было некогда. К тому же, ребята, которые ей нравились, были для неё недосягаемы, а у тех, что дарили её своим вниманием, вечно не хватало чего-то существенного, как, например, извилин в голове. Или дезодоранта.

Алли всегда считала, что время, когда мальчики станут занимать в её жизни первое место, ещё впереди... Но вмешалась смерть. А, ладно, она не ходила на свидания при жизни, так нечего и сейчас начинать! У неё есть Майки — товарищ в послежизни, и этого вполне хватит.

— Ну и зачем мы здесь? — спросила Алли у Милоса, когда они, миновав главный вход, пробирались сквозь битком набитый вестибюль театра. — Надеюсь, не только для того, чтобы концерт слушать?

— Давай за мной, — отозвался Милос.

Она последовала за ним в зал, где через несколько минут начиналось шоу. Милос повёл её прямо на сцену. Хотя Алли знала, что никто её не видит, она почувствовала себя не в своей тарелке перед многотысячной аудиторией.

— Ты упражнялась в сёрфинге и достигла неплохих успехов, — сказал Милос, — но здесь, когда в одном месте собрано столько народу, — вот где можно развернуться по-настоящему!

Милос повернулся лицом к публике и поднял взгляд к самым последним рядам кресел высоко на балконе. Алли всегда называла эти места «кровь-из-носу» — так высоко надо было запрокидывать голову, чтобы взглянуть на них.

— А скажи-ка мне, — проговорил Милос, — как быстро ты смогла бы просёрфить отсюда до верхнего ряда балкона и обратно?

— Да уж побыстрее тебя! — усмехнулась Алли, хотя и понимала, что, скорее всего, это лишь похвальба.

— Ну, тогда попробуй побить меня! — Милос прищурился, вглядываясь, затем указал: — Видишь вон того капельдинера позади кресел?

Алли присмотрелась. Размытые контуры и приглушённые краски живого мира не давали чёткой картины, но девушка сумела различить в проходе посреди самых высоких рядов кресел капельдинера — человека, который провожал зрителей на их места.

— Так что, это он — наша цель?

— Да. Тот, кто первый доберётся до этого типа, похлопает его по плечу, а потом вернётся на сцену, выигрывает.

— И не мухлевать! — добавила Алли.

— Как бы это я смог смухлевать?

— Не разрешается прыгать прямо из партера в амфитеатр! Мы должны оба выйти в вестибюль и оттуда пробраться наверх.

— Договорились, — согласился Милос. — Готова?

— А ты?

— На старт, внимание, МАРШ!

Алли сорвалась с места. Она сделала хорошо рассчитанное движение — прыгнула в дежурного, следящего за порядком. Тот находился немного ближе к Милосу, чем к ней, поэтому она решила, что Милос, конечно же, тоже кинется к тому же парню. Так оно и случилось. Алли чувствовала, как Милос пытается внедриться в дежурного, да не тут-то было — место занято! Один — ноль в её пользу.

Она соскользнула с дежурного, перескочила на высокого старика, с него — на маленькую женщину с пышной причёской, затем впрыгнула в ребёнка на руках, а потом — в какого-то парня, который, как поняла девушка, с удовольствием сбежал бы с концерта.

И вот она в вестибюле — вскочила в какого-то мрачного мужчину, быстренько сориентировалась, где тут лестница, и перенеслась в следующего человека. Вверх по ступеням, в амфитеатр, от зрителя к зрителю, от тела к телу, пока не достигла балкона. Алли не имела понятия, где Милос; она даже не знала, кто теперь её носитель — ощущала только, что этому человеку очень надо в туалет.

Она наскоро осмотрелась перед тем, как прыгнуть в следующего носителя — где тот капельдинер? Теперь она опять находилась в зрительном зале и стояла перед круто поднимающимся проходом, ведущим к креслам чуть ли не под самой крышей театра. Капельдинер был на середине прохода, провожал зрителя к его месту. Алли выстрелилась из тушки с переполненным мочевым пузырём, пронеслась ещё через парочку человек — прямо к тому зрителю, которого вёл капельдинер...

...но не смогла попасть внутрь него, потому что Милос уже был там! Он использовал её приём против неё же самой! Алли отскочила от «занятого» носителя, словно мячик, и к тому времени как она влетела в другого человека, находящегося поблизости, тушка Милоса уже похлопала капельдинера по плечу.

— Моя взяла!

— Пока что ещё нет! — крикнула Алли, тоже хлопнув капельдинера по плечу.

Оба одновременно покинули слегка обалдевших капельдинера и двоих поклонников кантри. В одно мгновение Алли пронеслась вниз по проходу, вылетела в заднюю дверь зрительного зала и оказалась на лестнице. Как выяснилось, спускаться было сложнее, чем подниматься, потому что зрители торопились наверх — занять свои места. Всё равно что бежать вниз по эскалатору, идущему вверх. Ей пришлось просёрфить через добрый десяток человек — против общего движения, ни в ком не задерживаясь дольше, чем на миг. Наконец, она добралась до первого этажа и опять проникла в зал через главный вход.

Она двигалась в размеренном, чётком ритме, скользя через множество зрителей, пытающихся отыскать свои места, затем взлетела на сцену — и в тот же самый момент Милос оказался там же, на сцене, рядом с нею.

— Я выиграла! — воскликнула Алли.

— Нет я! — возразил Милос.

— Ну ладно, тогда ничья!

— Отлично! — захохотал Милос. — Мы оба выиграли!

Алли сама не ожидала, что ей настолько понравится эта забава. Ей захотелось повторить всё сначала, а потом ещё и ещё...

Милос, должно быть, прочитал мысли девушки по её лицу, потому что сказал:

— Вот видишь? Быть скинджекером — это очень здорово! Масса удовольствия!

Лампы в театре начали меркнуть. Публика взревела в предвкушении. Алли глянула в темнеющий зал и представила себе, что все эти люди приветствуют не кого иного, как её саму.

— Давай опять сыграем! — подзадорила она Милоса. — В прятки! Я спрячусь в тушке, а ты попробуй отыскать!

Милос сложил руки на груди.

— Ну и как ты себе это представляешь? Здесь же тысячи тушек!

Лицо Алли осветила озорная улыбка.

— Попробуй найти зрителя, который покажет нос Трэвису Диксу!

И прежде чем Милос успел ответить, она уже мчалась через публику.

На сцене появилась группа Трэвиса Дикса, публика восторженно завопила. В следующий момент певец разразился своим самым большим хитом «Сбрей мой маллет, плюнь мне в душу», и публика принялась подпевать:

Алли решила вселиться в девушку, судя по возрасту — студентку колледжа, которая стояла и приплясывала в левом амфитеатре, окружённая целой ватагой приятелей и подружек. Алли аккуратно укрепилась в девушке, взяла в свои руки контроль над её телом, но не погрузила её сознание в спячку. Так будет куда интереснее! Конечно, труднее провернуть всё дело, если ушка не отключена, но Алли нашла в сознании хозяйки «слепое пятно» и искусно спряталась в нём, так что юная любительница кантри не подозревала о постороннем присутствии. Тогда Алли переняла инициативу, тело хозяйки перестало кружиться; Алли подняла её правую руку, приставила большой палец к носу и растопырила остальные пальцы.

— Что ты делаешь? — взвизгнула одна из подружек.

Девушка, в полном сознании и по-прежнему контролирующая движения своего рта, ответила:

— Н-не... не знаю... Мой большой палец... взял и сам приставился к носу!

— Сюзи, ну ты даёшь! — воскликнула подружка. — А вдруг Трэвис увидит? Нам же тогда ни в жизнь не попасть за кулисы!

Алли захихикала про себя и принялась водить распяленной ладонью из стороны в сторону.

— Сюзи!

— Да знаю я! Я пытаюсь остановиться!

Ясное дело, бедняжка Сюзи никак не могла сообразить, почему она ведёт себя так, что это на неё нашло. И уж конечно, она так и не поняла, что на неё и в самом деле что-то «нашло».

Трэвис Дикс продолжал петь. Но к концу песни могучий блюститель порядка сошёл вниз по проходу и направил луч своего фонарика на Сюзи.

«Великолепно, — подумала Алли. — Теперь у девчонки будут из-за меня проблемы».

Но дежурный улыбнулся:

— Попалась! — проорал он, пытаясь перекричать грохочущую музыку. — Теперь моя очередь!

Это был Милос!

Алли счистилась с Сюзи; та встряхнула головой, посмотрела на свои руки, а через несколько мгновений странный инцидент был забыт, девушка вновь затанцевала в такт музыке. Милоса уже не было — он ушёл, чтобы найти кого-нибудь, в ком можно было спрятаться. Алли отсчитала до десяти и отправилась на поиски.

Оказалось, что одного сёрфинга при игре в прятки мало. Алли пришлось не просто прыгать от человека к человеку, но и время от времени задерживаться в ком-нибудь, чтобы осмотреться; ведь в Междумире чёткой картины окружающего получить было нельзя.

Она начала с самого верхнего ряда балкона и постепенно опустилась вниз. Ни малейшего признака Милоса! Алли начала уже подумывать, не принялся ли её партнёр мошенничать.

Тем временем Трэвис Дикс закончил песню, и толпа разразилась овацией.

— Привет, Нэшвилл! — сказал певец, и публика окончательно пришла в неистовство. Трэвис подождал, пока утихнут вопли восторга. — Эта песня посвящается замечательной девушке... — он сделал паузу и провозгласил: — Алли-Изгнаннице!

Алли изумлённо воззрилась на сцену. Она не верила своим глазам: Трэвис Дикс — великий Трэвис Дикс! — приставил большой палец к носу и, растопырив остальные пальцы, пошевелил ими. Но к ещё большему изумлению Алли, все зрители, как один, подхватили игру и показали нос самому артисту!

Алли громко расхохоталась раскатистым, гулким, идущим откуда-то из глубины живота смехом — как раз в этот момент она находилась во внушительных размеров мужчине, голос которого походил на рокот басового барабана. Она выпрыгнула из своего носителя и помчалась на сцену.

Когда она добралась туда, Милос уже счистился с Трэвиса. Тот теперь стоял и хлопал глазами на зрителей, показывающих ему нос. Потом певец обернулся к своей группе, пожал плечами и завёл следующую песню.

Алли не смогла удержаться от смеха.

— Ты выиграл! Это было супер! Никто и никогда не посвящал мне песню!

— А сейчас будем наслаждаться концертом, — сказал Милос. — Ведь мы же можем занять любое место в переднем ряду!

И он указал на «тушек» — мол, выбирай любую. Но Алли помотала головой. Она считала себя не вправе лишать поклонников кантри-музыки целого концерта, погрузив их в спячку на всё время представления. А держать носителя в сознании чревато проблемами. Она окинула взглядом сцену и заметила за кулисами парочку парней, которые, похоже, просто стояли там и били баклуши.

— Вон, взгляни, — сказала Алли. — Они наверняка ездят вместе с группой — помогают сгружать-загружать аппаратуру, и всё такое. Им наверняка до фонаря, если они проспят всё шоу.

— Великолепно! Только нам придётся несколько раз меняться местами — нельзя оставаться в одной и той же тушке слишком долго.

Сказано — сделано. Алли с Милосом прослушали весь концерт из-за кулис, а после его окончания для завершения впечатления вселились в пару фанатов из числа публики. Это дало им возможность, пусть хоть на несколько минут, почувствовать себя в центре бушующей вокруг них стихии восторженной толпы.

У Алли зашлось дыхание, когда они вышли из тёплого театра в прохладную ночь. Разница температур, хоть и не такая уж и большая, была для послесвета весьма значительна — ведь иначе, без помощи заимствованного тела, они не чувствовали её вовсе. Лёгкий ветерок веял над автостоянкой, мягко, словно пёрышко, ласкал её кожу, покрывшуюся гусиными пупырышками. Она могла бы поклясться, что ощущает каждый из них, и это было непередаваемо прекрасно!

— Тебе понравилось, да? — спросил Милос.

Она обернулась: его носитель был совсем рядом и поднимал руку, чтобы прикоснуться к её щеке. Алли оторопела.

— Не смей! — вскрикнула она и подалась от него на шаг.

— Почему?

— Ну, во-первых, хотя бы потому, что твоя тушка — девушка!

Он передёрнул плечами.

— И что с того? Твоя-то — парень!

Алли окинула себя взглядом. Точно — руки у неё были довольно-таки волосатые. Неудивительно, что она так чётко ощутила ветерок!

— Да просто... странно это как-то всё, — сказала она и «счистилась». Живой мир тотчас же затуманился, поплыл, а ветер теперь продувал прямо сквозь неё.

Милос тоже вышел из своей тушки.

— Мне раньше и в голову не приходило поиграть в прятки, — признался он. — Видишь, вызвался тебя учить, и вот пожалуйста — ты сама меня кое-чему научила!

— А что мы будем изучать завтра? — спросила Алли.

— О! Завтра будет самый интересный урок из всех!

Они отправились в обратный путь. Милос, как обычно, предложил свою руку Алли, но та, как обычно, отвергла его предложение, хотя вынуждена была признать, что делать это ей всё труднее и труднее.

* * *

Пока Алли проводила дни в обучении у Милоса, Майки тоже не терял времени, упражняясь в собственных умениях; только он практиковался в одиночку. Каждый день он уходил в какое-нибудь укромное местечко, потайное мёртвое пятно, и с утра до вечера оттачивал своё мастерство в том, в чём ему не было равных — в трансформации. Это была единственная часть его существования, над которой он по-прежнему имел контроль. Или, по во всяком случае, обретёт контроль, когда как следует натренируется.

Алли ушла с Милосом. Ладно. С этим он ничего поделать не мог. У него не было возможности проконтролировать, чем они там занимаются или о чём разговаривают. Зато он мог, например, отрастить себе перья или покрыться чешуёй. Мог водрузить у себя на носу рог. Мог обзавестись лишней парой ног или рук. Или украсить голову ветвистыми рогами, как у оленя. И так же, как вселение в чужое тело для скинджекера, трансформация была для него невероятно притягательной вещью. Да и то сказать — кто же может идти наперекор собственной природе?

Изменять себя становилось всё легче и легче, а вот возвращать себе нормальный вид — куда труднее. Однако так же, как и Алли, которая постепенно оттачивала свои навыки скинджекинга, Майки довёл до совершенства умение принимать исходную форму. Всего-то и надо было, чтобы стремление быть Майки МакГиллом превосходило желание оставаться одним из этих его странных, причудливых порождений. Проблема заключалась в том, что при таком многообразии собственных форм, ему становилось всё сложнее сохранять в себе желание быть Майки МакГиллом.

В тот вечер, когда Алли с Милосом развлекались в Гранд Оул Опри, Майки застукали.

Он нашёл себе уютное, довольно большое по размеру мёртвое пятно — там снесли всю улицу, чтобы построить автостраду. Ни одно из бывших строений не перешло в Междумир, но, должно быть, кто-то испытывал глубокие чувства к самой улице, потому что она осталась в вечности — вместе со всеми фонарями, окутывавшими Майки своим мягким светом. Однако он поступал очень легкомысленно, упражняясь на таком открытом, хорошо освещённом месте. Собственно, если принять во внимание характер превращения, над которым он работал, то его вообще никто не должен был бы поймать с поличным: у него в буквальном смысле слова прорезались глаза на затылке. И не только там. Он пытался выяснить, сколько глаз ему под силу вырастить. У него получилось пятьдесят три штуки; рассеянные по всему телу, словно волдыри ветрянки, большие синие глаза позволяли ему смотреть на мир под самыми разными углами.

Когда откуда-то сзади до ушей Майки донёсся изумлённый крик, все его глаза, для которых это было возможно, тотчас уставились на источник беспокойства и увидели пустившегося наутёк Хомяка.

Не теряя времени, Майки кинулся в погоню, превратив свои руки и ноги в щупальца — с их помощью он стремительно перебрасывал себя от одного фонарного столба к другому. Пролетев над головой Хомяка, он приземлился прямо перед ним и оскалил на него ряд мгновенно прорезавшихся клыков, отчего и без того крохотный умишко Хомяка усох до размеров горошины.

— Пожалуйста, пожалуйста, не надо делать мне больно! — захныкал Хомяк.

Глупость, конечно: Майки — вот досада! — никак не мог сделать ему больно, уж такова природа послесветов. Он превратил одно из своих щупалец в зазубренную зелёную клешню вроде тех, что бывают у насекомых, выбросил её вперёд и пригвоздил шею несчастной жертвы к фонарному столбу, который отозвался гулким звоном.

— Ты ничего не видел, понял? — проскрежетал Майки, с огромной радостью вслушиваясь в звуки собственного нечеловеческого голоса. — А если хоть словом обмолвишься кому-нибудь — враз откушу этой клешнёй твою бесполезную пустую голову!

Неважно, мог ли он претворить свою угрозу в жизнь; её вполне хватило, чтобы привести беднягу Хомяка к полному повиновению.

— Да, сэр, — пролепетал Хомяк. — Я ничего не видел! Ничего не видел!

Майки превратил клешню и щупальца в руки и ноги, затем втянул в себя все свои глаза, оставив только положенную по стандарту пару, с помощью которой продолжал прожигать Хомяка взглядом. Голос его тоже стал нормальным.

— А теперь возвращаемся к остальным. Делаем вид, что ничего не случилось, и тогда все будут счастливы и довольны.

Хомяк быстро-быстро закивал, отчего, кажется, было слышно, как затарахтели в его башке мозги:

— Конечно, конечно, все будут счастливы и довольны, — и побежал, спотыкаясь о собственные ноги.

Майки зашёлся в смехе и не мог остановиться. Он сделал правильный выбор — пусть лишь на одну минуту, но превратился в устрашающее чудище и запугал Хомяка так, что тот будет молчать как миленький; значит, цель достигнута. Майки не мог отрицать, что ему доставило величайшее удовольствие снова почувствовать себя монстром.

 

Глава 13

Прощай, прощай, мисс Американский Пирог

[20]

Алли не сказала бы, что общество нэшвиллских послесветов доставляло её особенную радость. Каждое облако имеет свои характерные черты; члены этой группы были настолько недружелюбными — даже когда старались проявить гостеприимство — что в их компании она чувствовала себя в лучшем случае неловко. Какое счастье оставить этих нелюдимов позади!

— Скинджекерам никто не доверяет, — промолвил Милос, как только они снова пустились в путь. — Книги Мэри Хайтауэр отнюдь не облегчают нам жизнь.

— Когда-нибудь, — сказала Алли, — я разоблачу её враньё.

— Когда-нибудь, — сказал Милос, — я буду не прочь разоблачить Мэри Хайтауэр самолично.

Майки хранил молчание на этот счёт. Алли внезапно осознала, что Майки теперь почти всё время хранит молчание. Он всегда отличался некоторой замкнутостью, но теперь так ушёл в себя, что шагать рядом с ним было истинным наказанием.

— Поговори со мной, Майки, — попросила она.

— Зачем? Мне нечего сказать.

— Ну, расскажи что-нибудь! Тогда и время пройдёт быстрей.

— Нет, не пройдёт, — возразил он, уставившись в спины идущих впереди Милоса, Лосяры и Хомяка.

Вот и весь разговор. Вновь воцарилась тишина; и хотя Алли так и подмывало нагнать остальных — принять участие в их болтовне и посмеяться — но она осталась с Майки. Ох, как это было ей не по душе!

На исходе дня они остановились на отдых, и оба — Майки и Милос — исчезли. Алли спросила Лосяру и Хомяка, куда они подевались. Лосяра, боковое зрение которого было сильно ограничено его шлемом, вообще редко когда замечал что-либо. Совсем иное дело Хомяк.

— Милос пошёл вон туда. — Он махнул рукой в сторону посёлка с одной стороны дороги. — Сказал, ему надо кое-что разведать.

— Что?

— Он не сказал, не сказал. Говорил только, что скоро вернётся.

— А Майки? Он ушёл вместе с ним?

При упоминании Майки Хомяк засуетился и стал ещё больше напоминать грызуна.

— Не, не, Майки с Милосом никуда не ходит. Я видел — он двинул в другую сторону. Я не знаю, что он там делает! Не знаю и не хочу знать!

С этими словами Хомяк бросил на Лосяру взгляд, полный такого страха, что тот пришёл в недоумение.

— Што ш тобой такое? — спросил Лосяра.

— Ничё, — пискнул Хомяк. — Почему это со мной что-то должно быть? А, а?

Странное поведение Хомяка должно было подсказать Алли, что дело нечисто, но её ум был настолько занят событиями последнего времени, что она предпочла закрыть на всё глаза — так было легче.

Когда позже вечером Милос вернулся, он цвёл улыбками, как майская роза.

— Я обещал, что сегодня будет самый лучший урок из всех, — обратился он к Алли. — Ты готова?

Алли не представляла себе вечера лучше, чем они провели в Гранд Оул Опри, но решила довериться Милосу. Он уже научил её столь многому — и не только чистой технике скинджекинга. Он убедил её в том, что она должна воспринимать себя и свои способности как должное. Она научилась получать удовольствие от скинджекинга — к лучшему или к худшему, но ей в первую очередь необходимо было научиться именно этому.

— Веди, — сказала она и вдруг осознала, что протянула Милосу руку.

Милос одарил её невероятно широкой и самой хитрой улыбкой из всех, которые она когда-либо у него видела, и отказался принять руку Алли. Она рассмеялась, чтобы скрыть своё смущение — похоже, этот жест уже стал их маленькой игрой — игрой только для них двоих. И у Милоса в ней было теперь преимущество.

* * *

Он повёл Алли в ближайший посёлок, фешенебельный пригород Нэшвилла. Здесь, на землях, которые когда-то принадлежали фермам, посреди обширных лужаек возвышались нарядные виллы. Весь посёлок состоял сплошь из извилистых улочек и тупичков. В лунном свете Алли сразу же утратила ориентировку, но Милос, казалось, был совершенно уверен в выбранном направлении.

Он остановился около большого дома, к которому полукругом подходили заставленные машинами подъездные аллеи. Изнутри доносилась музыка и гомон толпы.

— Вечеринка?

— Да! И мы собираемся принять в ней участие, хоть нас никто и не приглашал.

— Интересненько, — сказала Алли, вскинув на своего спутника взгляд, полный сомнения. — А у нашего сегодняшнего урока есть название?

Милос немножко подумал.

— Пожалуй, я не могу подобрать для него названия. Может быть, по его окончании ты сама сможешь что-нибудь предложить?

Входная дверь была им ни к чему — они прошли внутрь прямо сквозь боковую стенку и сразу же оказались посреди толпы «тушек»-подростков, которые занимались всем тем, за что родители Алли посадили бы свою дочь под замок, будь она жива: пили, курили и танцевали, слишком тесно прижавшись друг к другу телами, одетыми в весьма откровенные наряды. Ну и, само собой, среди всего этого разгула не наблюдалось ни одного взрослого.

— Как же мы были дураки, когда были живыми, — заметила Алли.

— Ах, я бы не прочь снова побыть таким дураком! — откликнулся Милос и указал в сторону кухни. — Пойдём туда.

На кухне не было такого столпотворения, здесь нашли себе уголок только с полдюжины ребят.

— Вот они! — воскликнул Милос, указывая на юношу лет семнадцати, разговаривающего с девушкой того же возраста. Одежда юноши выгодно подчёркивала его статную, спортивную фигуру. Его лицо также было очень привлекательным.

— Красивый парень, да?

Алли заставила себя пожать плечами.

— Я что-то не заметила.

— А она... — Милос указал на девушку, с которой разговаривал красавец, — мисс Американский Пирог.

Алли засмеялась. Девушка была чересчур хороша — весьма возможно, себе самой на беду. По внешности типичная блондинка-чирлидерша, которой Алли тут же приписала с полдюжины грехов: в голове свистит ветер; на экзаменах она, конечно, мухлюет вовсю; перемывает косточки собственным друзьям за их спиной; наверняка, вусмерть пьяна; и такие выдающиеся буфера, как у неё, просто не могут быть настоящими.

— Почему бы тебе не забраться в неё? — спросил Милос.

— Чего это ради?!

— Слушай, что тебе учитель говорит, — одёрнул Милос.

Алли вздохнула.

— Ну ладно, но предупреждаю — мне это не по душе.

Однако к собственному изумлению, она обнаружила, что была неправа. Во всём. Она не усыпила девушку. Во всяком случае, не сразу. Сначала Алли спряталась в дальнем закоулке её сознания, чтобы как следует разобраться в умственном ландшафте хозяйки. Девушка оказалась совсем не такой, какой её воображала себе Алли. Она была честна и умна, в жизни не трясла помпонами, и даже полупустая кружка с пивом, стоящая на кухонном столе, принадлежала кому-то другому. Алли была раздосадована, что все её скороспелые умозаключения не соответствовали действительности.

— Так что — ты собираешься принять предложение мемфисского университета? — спросил раскрасавец. — Потому как я думаю — тебе стоит это сделать. Тогда ты будешь поближе к дому, так ведь? К тому же... — Но внезапно он остановился, и что-то в нём неуловимо изменилось: разворот плеч, наклон головы... И глаза, хоть и остались карими, но в них вдруг словно бы проглянуло что-то голубое с белыми точками.

Вот теперь Алли осторожно погрузила свою хозяйку в сон и взяла полный контроль над её телом.

— Она тебе очень идёт, — сказал Милос.

— Спасибо... наверное?

Алли оглянулась вокруг. У девушки было отличное, ясное зрение, и всё кругом поэтому играло слишком яркими красками. Ничего, всё нормально. — Так я теперь, кажется, что-то вроде Золушки на балу?

— Как посмотреть. А я кто? Престрастный Принц?

— Прекрасный Принц, — поправила Алли и строго взглянула на своего спутника. — Думаешь, я не догадываюсь, ради чего ты всё это затеял?

Он не стал запираться.

— Окажи мне честь, — сказал он. — Всего один танец — больше я ничего не прошу.

— С какой это стати?

— В качестве благодарности за всё, чему я тебя научил.

— Как бы не так! Ты мне наврал. Ты сказал, что мы идём на урок, а не на бал!

— Это и есть урок, — настаивал Милос. — Иди-ка сюда! — Он подвёл её к зеркалу в прилегающем холле. — Взгляни на себя. До того, как мы встретились, ты не осмеливалась войти в кого-нибудь до такой степени красивого.

Девушка в зеркале, безусловно, была прелестна.

— Я никогда не чувствовала себя вправе...

— Почему? Ты такого низкого о себе мнения, что скинджекила только тех, кто менее привлекателен, чем ты? Почему не такую же красивую девушку, как ты сама?

Алли не могла отвести взора от зеркала.

— Я вовсе не красивая...

— Думаю, ты сама себя не видишь. Ты внутри такая, какая она снаружи. Впрочем, твоя наружность тоже очень даже хороша.

Наконец-то она оторвалась от отражения в зеркале и обернулась к нему.

— Мы должны вернуть этим людям их тела!

— Да, — согласился Милос, — но сначала станцуем.

Он протянул ей руку. Она долго-долго смотрела на неё, потом вложила свои пальцы в его ладонь, тем самым положив конец их маленькой игре в кошки-мышки. Сейчас начиналась новая игра.

Милос, воплотившийся в восхитительного молодого человека, повёл её в гостиную, где вся мебель была сдвинута к стенкам, чтобы освободить место для танцев. Звучала чёткая, ритмичная музыка, в середине комнаты танцевали пары, а также несколько человек без партнёров. Балерина из Алли была ещё та, но тело её хозяйки обладало столь сильной двигательной памятью, что проблема решилась сама собой. Алли вдруг затанцевала так, как никогда раньше не танцевала; и вскоре лоб её покрылся испариной. А она уже и забыла, как это чудесно, когда потеешь!

Одна мелодия перешла в другую, а они всё продолжали оживлённо двигаться — до конца этой песни, и всю следующую... Четвёртая оказалась медленным танцем, и Алли без затруднений скользнула в ритм. Руки Милоса обвились вокруг неё, притянули к себе, пространство между ними исчезло, и Алли почувствовала запах одеколона на шее Милоса... Она была вынуждена напомнить себе, что это не его шея и не его одеколон.

И только на середине песни до Алли дошло, что её носительница влюблена в этого парня. Конечно, сознание и душа девушки спали, но тело-то бодрствовало!

Внезапно в комнате стало жарко, словно в сауне. Пора на воздух!

Вырвавшись из объятий Милоса, она заторопилась вон, прокладывая себе дорогу сквозь минное поле танцующих пар, и вылетела через заднюю дверь, к обширному бассейну.

Здесь царила прохлада, но от развесёлой толпы всё равно не было никакого спасу. Стоял галдёж, подростки буйствовали и в воде, и на кромке бассейна; все шезлонги тоже были заняты; одна парочка сидела на краю джакузи и самозабвенно целовалась.

— Эй, найдите себе комнату! — выкрикнул кто-то.

Хотя Алли и отвела взгляд, но краем глаза продолжала следить за сладкой парочкой, не в силах оторваться от этого зрелища.

Она почувствовала, как вокруг её талии обвились чьи-то руки. Носитель Милоса. Она повернулась к нему, и снова расстояние между ними исчезло, и опять они стоят, прижавшись друг к другу, как во время танца. Милос провёл ладонью по её руке от плеча к кисти, отчего всё заимствованное тело Алли покрылось мурашками, а потом переплёл её пальцы со своими.

— Посмотри на меня, Алли, — тихо сказал он, и она подняла на него глаза. — Мы не нарушаем никаких правил. Эти двое уже встречаются. Они пришли на вечеринку, держась за руки.

Он коснулся лица Алли, и хотя та понимала, что самым умным в этой ситуации было бы высвободиться из его объятий, она этого не сделала.

— Некоторые вещи недоступны для нас в Междумире, — продолжал Милос. — Их можно почувствовать, только если у тебя живое тело. Ты понимаешь?

Она понимала. Она не была готова этому. При жизни Алли не довелось испытать ничего подобного, она не знала, насколько сильны, насколько ошеломительны могут быть телесные ощущения, как легко они могут заглушить голос рассудка.

— К тому же... — звучал в её ушах шёпот Милоса, — некоторые вещи в Междумире мы не в состоянии сделать... Зато здесь, в этих телах...

Он наклонился и поцеловал её. О, это было нечто совершенно иное, чем поцелуй в Междумире! Поцелуй послесветов — это знак соединения душ, в нём нет страсти, ему не хватает приземлённости, этого грубого ощущения плоти, от него не захватывает дух и два сердца не бьются во всё ускоряющемся сумасшедшем ритме...

В это мгновение Алли позабыла, кто она, где она... Она позабыла, что это вовсе не её тело. Она позволила сознанию девушки вынырнуть на поверхность, смешаться с её, Алли, мыслями, и в конце концов, она уже не в силах была понять, кто она — неизвестная девушка или вторгшаяся в её тело чужачка.

И на мгновение, лишь на одно мгновение, ей показалось, что всё правильно, всё так и должно быть. Это было прекрасно, совершенно. Да и как может быть иначе?

Их губы разомкнулись, и оба перевели дыхание.

— Мы могли бы стать друг для друга... чем захотим, — проговорил Милос.

На этот раз уже Алли приникла к нему и прижалась губами к его губам — ей хотелось, чтобы это безумное, головокружительное ощущение длилось и длилось. Её тело — то есть то тело, в котором она пребывала — трепетало от восторга.

— Эй, найдите себе комнату! — прокричал всё тот же насмешник, но его голос как будто доносился из параллельной вселенной.

Если бы в эту минуту Милос подхватил Алли и унёс в своих сильных, украденных у другого руках куда-то в тихое, уединённое место, возможно, она под влиянием страсти позволила бы ему всё...

Но мгновение миновало, рассудок вернулся, и она оттолкнула Милоса.

— Нет, Милос, нет!

Он, задыхаясь, взглянул на неё затуманенными желанием глазами:

— Почему нет?

Она не нашла что ответить, и он снова поцеловал её. Алли понимала, что если она забудется и отдастся поцелую, то не сможет совладать с собой и с радостью кинется в этот омут. «Это то, для чего мы предназначены, — говорил ей когда-то Милос. — Это то, что мы есть». Алли собрала всю свою волю в кулак и сказала:

— Урок окончен.

Она не смогла заставить себя вырваться из его объятий, поэтому она покинула тело прекрасной девушки и вернулась в Междумир.

Милос последовал её примеру секундой позже — как только понял, что Алли оставила своего носителя.

Алли стояла тут же, рядом. Хотя она понимала, что поступила правильно, но повернуться и уйти была не в силах. Оба послесвета испытали несколько неловких мгновений.

— Теперь ты скажешь, что тебе не понравилось, — смущённо проговорил Милос.

Алли покачала головой.

— Нет. Нет, не скажу.

Вот в этом-то и проблема.

Юноша и девушка рядом с ними, которые, что ни говори, уже были самой настоящей парой, вернулись к прерванному занятию — поцелуям; по всей вероятности, они решили, что их необычное, сверхъестественное приключение — всего лишь результат любовной страсти и игры гормонов. Алли наблюдала за ними, одной половиной своего существа желая быть на месте девушки, в то время как другая половина хотела, чтобы на месте юноши оказался... Майки.

Только теперь она обнаружила, что парень, выбранный Милосом, и в самом деле слегка походил на Майки. Интересно, а не по этой ли причине Милос выбрал именно его? Что он там такое сказал? «Мы могли бы стать друг для друга чем захотим»? Алли задалась вопросом, а не похожа ли девушка случаем на Оторву Джил?

— Может, в следующий раз? — спросил Милос с извиняющейся улыбкой.

— Нет, — ответила Алли и взяла его руки в свои — не из любви, а в знак симпатии. — Следующего раза не будет, Милос.

Она не сердилась на него за свершившееся. Он ведь её ни к чему не принуждал и не воспользовался моментом. Он всего лишь поступал как все парни, и, надо признать, в этом он был мастер.

— Плохо, — сказал Милос. — А я-то хотел провести тебя по красной дорожке на вручении Оскара. Мы могли бы станцевать в Белом доме...

— А сейчас кто вынашивает грандиозные планы?

Милос вздохнул.

— Теперь ты, наверно, захочешь вернуться одна? Или разрешишь мне сопровождать тебя?

— Ладно, поскольку мы оба идём в одном направлении, глупо было бы тащиться в одиночку.

Они двинулись к их привалу у дороги вдвоём, но всё же не вместе. Это была долгая и мучительно неловкая прогулка.

— Мне жаль, что всё так получилось, Милос, — сказала Алли на половине пути.

Но Милос покачал головой.

— Не надо, — сказал он. — Я задал вопрос, и твой ответ был «нет». Никогда не бойся сказать нет. Никому. Включая и меня.

В том-то и загвоздка: он всё равно был очарователен, даже потерпев поражение. Алли знала, что если бы Майки не стал уже частью её жизни, она могла бы влюбиться в Милоса, и Милос тоже это знал. Никогда раньше Алли не попадала в такое положение, когда надо было выбирать между двумя парнями. Некоторым девчонкам подобные игры даже нравились: изводить обоих — это же такое удовольствие! Алли возвращалась мыслями к тем мгновениям, когда она дразнила Майки Милосом, и осознала, что, должно быть, и сама не брезговала этой игрой. И ей ещё больше захотелось поскорее увидеться с Майки.

Единственное, чем утешалась Алли — это что её временная нечаянная потеря рассудка останется для Майки тайной. Он никогда не узнает.

Вот только...

...он знал.

Фактически, всё то время, что они целовались, он стоял рядом.

 

Глава 14

На странных ветрах

Когда Алли с Милосом вернулись на мёртвое пятно у федеральной автострады, они застали там Хомяка и Лосяру, но Майки нигде не было видно. Милосу, чьи ухаживания были отвергнуты, теперь не терпелось двигаться дальше. Ему совсем не улыбалось торчать здесь в ожидании Майки.

— Вот он всегда такой — вечно заставляет себя ждать, — ворчал Милос.

Алли кинулась на защиту друга.

— Да откуда тебе знать, какой он? Ты с ним едва знаком!

Милос почёл за лучшее не спорить.

Алли окинула взглядом окрестности: поля — как по ту сторону автострады, так и за своей спиной, посёлок, из которого они только что вернулись... Она пыталась разглядеть проблеск послесвечения её исчезнувшего друга, но в ярком свете луны всё окружающее, казалось, испускало мягкое сияние.

— Куда бы он ни делся, вряд ли ушёл далеко, — сказала она своим спутникам.

Но когда наступила полночь, а Майки по-прежнему не было, Алли забеспокоилась:

— А вдруг с ним что-то случилось?

Хомяк помалкивал, но Лосяра — наверно, переняв прежнее настроение Милоса — не мог сдержать раздражения:

— Да брошить его тут — пушть догоняет!

Однако Милос, досада которого уже улеглась, признал, что отсутствие Майки становится всё более подозрительным.

— Этому должно быть разумное объяснение, — рассуждал он. — Когда вернётся — устроим головомойку. А пока надо ждать.

Алли не спала всю ночь, не в силах избавиться от мыслей о том, что могло приключиться с Майки. А вдруг его похитили нэшвиллские послесветы? А что если он попал в одну из этих дурацких Мэриных ловушек? А что если... А что если... Но она знала, что просто хватается за соломинку. Нэшвиллских послесветов бояться не стоило — они сами всех боялись. Что до ловушек — не было никаких свидетельств того, что Мэри вообще когда-либо забиралась так далеко на запад.

Когда начало светать, а Майки так и не появился, Алли уже была вне себя от тревоги. Остальные ничего не предпринимали — даже Милос не представлял себе, как решить возникшую проблему. Только сейчас, этим ранним утром, Алли наконец обратила внимание на поведение Хомяка. Всю ночь парень ни словом не высказался по теме, однако был суетлив и непоседлив больше, чем обычно. Колени у него так и ходили ходуном, он постоянно переминался с ноги на ногу, избегая встречаться с Алли глазами. На этом он и погорел. Она обвинила его, осудила и вынесла приговор — всё в один миг.

— Это ты! — налетела она на беднягу, наставив на него обвиняющий палец. — Ты с ним что-то сделал!

Челюсть у Хомяка отвисла; несчастный затряс головой:

— Это не я! Не я! Я никогда бы ничего ему не сделал!

Он воззрился на Лосяру, который подался назад в надежде, что буря гнева Алли минует его, но поздно.

— Тогда вы оба! — завопила Алли. — Вижу по вашим физиономиям!

Лосяра под своим шлемом выкатил свои маленькие глазки-бусинки, словно загнанный в угол опоссум. Алли даже показалось, что он сейчас прикинется мёртвым.

— Мы ничего не делали! Милош, шкажи ей — это не мы!

Но Милос не торопился принимать чью-либо сторону.

— Вы оба врёте! — закричала Алли. — А ну выкладывайте, что вы с ним сотворили, или я вас на клочки порву голыми руками!

Она не сомневалась, что ей это удастся. Обвиняемые мгновенно уверовали в то же самое.

— Мы его пальцем не трогали! Клянусь, клянусь! — заканючил Хомяк. — Чтоб мне провалиться! Да я его так боюсь, что в жизни не решился бы к нему подступиться, честное слово!

Что он такое говорит?! Для Алли это странное высказывание послужило лишним подтверждением того, что Хомяк, конечно же, врёт.

Но тут наконец вмешался Милос:

— Боишься? Почему боишься?

Хомяк посмотрел на Милоса, потом на Лосяру и, наконец, на Алли.

— Я думаю... Я думаю, твой друг... он вроде как монстр...

Алли одарила его взглядом, полным такого отвращения и ненависти, что бедняга попятился.

— Правда-правда! У него по всему телу глаза... и ещё щупальца! Он их очень здорово прячет, но я-то знаю!

— Врёшь ты всё! — взревела Алли и налетела на него. — Забери свои слова ОБРАТНО! Врёшь! Забери ОБРАТНО! — И она принялась толкать, колотить и немилосердно трясти ошалевшего Хомяка.

Милос растащил их. И тогда Алли рухнула на землю и разрыдалась. Она плакала так, как никогда в жизни не плакала. Милос попытался утешить её, но она и его оттолкнула.

— Он врёт, — повторяла она снова и снова, и с каждым разом голос её становился всё слабее. — Он всё врёт...

— Может, Хомяк видел что-то другое, и подумал, что это Майки? — предположил Милос.

— Да, — встрял Лосяра, боднув голову Хомяка своим шлемом. — Ты ветшно видишь то, тшего нет!

— Но... но...

Милос поднял руку, призывая к молчанию, затем опустился перед плачущей Алли на колени и медленно, размеренно, словно следуя ударам метронома, проговорил:

— Я думаю... остаётся только предположить... что, может быть... Майки взял свою монету... и ушёл туда, куда уходят все.

— Не стал бы он этого делать! — возразила Алли. — Нет! Он никогда бы не ушёл, не попрощавшись!

— Может, это произошло неожиданно для него? — предположил Милос.

— Да-да — сказал Хомяк, — может, он просто вынул монету посмотреть на неё — а тут туннель и открылся, и всё, ты уже ничего не можешь поделать.

Как хотите, но Алли в это не верилось.

— Нет, тут что-то другое!

После долгой, тягостной паузы Милос сказал:

— Тогда будем ждать.

И они ждали до полудня. Они ждали до заката. Они ждали всю следующую ночь. Майки так и не вернулся, и Алли вынуждена была признать то, чего никак не хотела признавать: возможно, он не вернётся никогда.

Когда наутро солнце выглянуло из-за восточного горизонта, Милос подвёл итог:

— Пора уходить. Я сказал, что провожу тебя в Мемфис, а я своих обещаний не нарушаю.

Алли затрясла головой.

— Никуда я не пойду. Останусь здесь.

— Пусть остаётся, — вякнул Хомяк. — Какое нам дело до её проблем?

— Заткнись! — прикрикнул Милос.

Алли закрыла глаза. Всё пошло не так, как она планировала. В этом отношении Междумир ничем не отличался от мира живых.

— Оставь это, — уговаривал её Милос. — Ты должна идти дальше. Тебе надо попасть в Мемфис.

— Зачем? Почему это так важно?

Милос вздохнул.

— Потому что... Есть кое-что, о чём я тебе не рассказал.

Алли подняла на него взгляд и с едва заметным отвращением спросила:

— Что, опять уроки?

Он покачал головой и заговорил спокойным, сдержанным тоном:

— Больше никаких уроков. Просто есть вещи, которые каждый скинджекер должен узнать самостоятельно. В этом я не могу тебе помочь. Могу лишь указать правильное направление.

Алли засомневалась: а не напускает ли он на себя интересную загадочность с целью отвлечь её от мыслей о Майки? Или он всё-таки и в самом деле намекает на нечто существенное? В любом случае Милос прав — ей нужно двигаться дальше, потому что если она останется здесь, то скорее всего позволит земле поглотить себя.

— Хорошо, — тихо сказала она. — Ладно. — Она встала и постаралась собрать все свои оставшиеся силы. — Без Майки нам нет необходимости идти пешком. — Она взглянула на проносящиеся по дороге машины. — Давайте вселимся в кого-нибудь, кто и так едет в Мемфис, и через пару часов окажемся на месте.

А ещё Алли надеялась, что чем дальше она уйдёт от этого места, тем слабее будет боль.

* * *

Они добирались до Мемфиса чуть дольше, чем два часа. Сначала надо было найти на ближайшей стоянке для отдыха машину с четырьмя пассажирами и увериться, что они направляются в Мемфис — или по крайней мере едут через него.

Потом последовал спор между Лосярой и Хомяком относительно того, как это сделать — то ли полностью завладеть тушками, то ли просто спрятаться в дальних углах их сознания и — пусть нас везут!

— Прятаться — это для девчонок! — заявил Хомяк, чем вызвал праведный гнев Алли.

Проблема была решена, когда Лосяра признался:

— Да я прошто не умею прятатша. Шо мной так — либо вшё, либо ничего.

Должно быть, выучиться тонкостям скинджекинга было Лосяре не по зубам.

Наконец, они уговорились скинджекить в один присест целую семью, погрузить всех в сон и разбудить тогда, когда благополучно съедут с федеральной автотрассы на какую-нибудь придорожную стоянку. Семье придётся самой разбираться с необъяснимым явлением — каким образом из их жизни выпало несколько часов, — но они, во всяком случае, окажутся ближе к пункту своего назначения.

Милос сидел за рулём. Алли упорно избегала смотреть в зеркала — ей очень не хотелось, чтобы хоть что-нибудь напомнило ей о том, чем она сейчас занимается. Лосяра с Хомяком устроились на заднем сиденье — они забрались в пару шестилетних близнецов и очень весело проводили время за перепалками и ковырянием в носу. Очевидно, эти два обормота попали в свою стихию.

Они остановились на восточной окраине города, припарковались и разбудили приютивших их путников, счистившись с них и оставив самостоятельно соображать, куда подевалась пара часов их жизни. Алли, однако, задержалась чуть дольше — как раз на столько времени, чтобы дать женщине почувствовать своё присутствие и заверить, что всё хорошо и беспокоиться не о чем. Это было самое меньшее, что она могла для них сделать.

В ту же секунду, как наши путники оказались в Междумире, они ощутили тот самый ветер, о котором говорили нэшвиллские послесветы. Он настойчиво и ровно дул с запада. Тогда как ветры живого мира проходили прямо сквозь них практически незамеченными, с этим ветром дело обстояло иначе.

— Они говорили, что чем ближе к реке, тем сильнее дует, — сказал Хомяк.

— Што-то мне это не нравитшя, — добавил Лосяра.

Даже Милосу, казалось, стало не по себе.

— Поговаривают, будто Междумир кончается у Миссисипи, но я никогда этому не верил. А сейчас начинаю думать, что это, пожалуй, правда, и ветровая завеса не пускает нас на другой берег реки.

— Хорошо, что Мемфис лежит на этом берегу, — проронила Алли. До ветра ей не было дела. Впрочем, теперь ей по большей части всё стало безразлично. После ухода Майки она словно окаменела.

Ну, вот она и добралась. Адреса она не знала, но тут ей поможет её обычная изобретательность. Поиски родных, возможно, займут какое-то время, но в конце концов она добьётся своего. Хорошо бы не заниматься этим в одиночку, но ей бы хотелось иного помощника, чем Милос. Кажется, Милос и сам это понимал, потому что именно здесь распрощался с нею.

— Мы отправимся на север, — сообщил он. Ему приходилось говорить громко, чтобы перекрыть свист ветра. — Послесветы в Нэшвилле слышали, будто в Иллинойсе объявилась девушка-скинджекер.

— Оторва Джил?

— Будем надеяться.

Позади них переминались Хомяк и Лосяра — им не терпелось отправиться дальше, — но Милос не торопился.

— Я надеюсь, ты найдёшь своих, — сказал он Алли. — А когда это произойдёт, ты увидишь всё совершенно в другом свете.

После чего он поцеловал ей руку и повернулся, чтобы уйти.

Лосяра и Хомяк вежливо помахали ей на прощание, затем вся троица забралась в проходящих мимо «тушек», и Алли осталась одна.

* * *

Позже в этот день в одной из церквей Мемфиса Кевин Дэвид Барнс, двадцати четырёх лет, венчался с Ребеккой Линн Дэнбери, двадцати двух лет. Жених, в будничной жизни несколько небрежный в одежде, выглядел очень даже неплохо в своём фраке, а уж про невесту и говорить нечего — все сошлись на том, что так должна выглядеть идеальная во всех отношениях невеста.

Когда священник в заключение церемонии произнёс самые торжественные слова, Кевин Барнс откинул вуаль с лица молодой и подарил ей долгожданный поцелуй. Он никак не мог знать, что за смятенными, взволнованными мыслями его жены пряталась Алли. Девушка не крала у счастливой юной женщины чудесное мгновение, она переживала его вместе с ней, питая надежду испытать хотя бы кроху чужого счастья. Когда молодожёны разомкнули уста, Алли разразилась слезами. Она плакала по Майки — юноше, которого потеряла; плакала по Милосу — юноше, которого отвергла; и ещё она плакала потому, что этот волшебный миг — не её, чужой; что она никогда не вырастет и ей не исполнится двадцать два, как Ребекке Линн Дэнбери. Она никогда не пойдёт на выпускной бал, не прошествует в белом платье по проходу в церкви, не станет матерью... Она послесвет, а для послесветов всё это было за гранью возможного.

Хотя Алли изо всех сил старалась справиться с собой, её чувства передались невесте, и та тоже расплакалась. И все собравшиеся зааплодировали, умилившись при виде этих слёз радости.

 

*** *** *** *** ***

В своей книге «Советы послесветам» Мэри пытается пролить свет своей мудрости на те души, что страдают под гнётом негативных эмоций:

«Конечно, скорбь всегда сопровождает всех послесветов, когда они переходят из так называемого живого мира в Междумир, — так же, как ребёнку, рождающемуся на свет, сопутствует плач. Это неизбежно. Однако здоровый духом послесвет должен как можно скорее избавиться от негативных эмоций, не то они перейдут в гнев и горечь. Я видела таких послесветов, опустошённых скорбью, и это очень неприятное зрелище.

В Междумире на нас лежит ответственность — мы должны найти собственное счастье, а после этого переживать это счастье изо дня в день, пока вечность не снизойдёт на нас — полных радости, только радости и ничего, кроме радости».

 

Глава 15

Куда ушёл Майки МакГилл

Майки МакГилл помнил тот судьбоносный день больше ста лет назад, когда они с сестрой впервые проснулись в Междумире, когда пришли к себе домой и обнаружили, что стали духами. Он помнил, как провалился сквозь деревянный пол, а его сестра в это время с воплями цеплялась за столбик кровати. Тогда никто из них ничего не знал о Междумире, и оба с ума сходили от страха.

Но ничто из пережитого как при жизни, так и после смерти, близко не могло сравниться с тем, что Майки довелось испытать при виде поцелуя Милоса и Алли.

До этого дня Майки сопротивлялся сильнейшему желанию пошпионить за ними, но но в какой-то момент уже не смог побороть искушение. Он втайне последовал за ними на вечеринку. Он держался на расстоянии, не выдавая своего присутствия, пока не увидел, как те забрались в пару до тошноты красивых «тушек». Теперь, когда оба скинджекера облачились в плоть, они могли видеть только живой мир, так что Майки не таясь подошёл к ним вплотную и остановился всего в нескольких дюймах поблизости. Он получил возможность наблюдать происходящее во всех подробностях, тогда как они даже не догадывались о том, что он рядом. Для Майки они теперь выглядели как обычная юная парочка, однако он знал, что внутри скрываются Милос и Алли — это было легко понять по их походке и разговорам.

Он слышал, как Милос приглашал Алли на танец, видел, что Алли поначалу эта идея не понравилась — и на краткий миг в нём вспыхнула надежда... Но девушка слишком легко и быстро сдалась — похоже, её изначальное нежелание танцевать было лишь кокетством.

Он наблюдал, как они танцевали. Он наблюдал, как они танцевали, прильнув друг к другу. Потом последовал за ними к бассейну, где, казалось, обосновались одни лишь влюблённые парочки.

И тут они поцеловались.

Их первый поцелуй вселил в него ужас, а второй... Второй был концом всему, потому что это не Милос прижался своими губами к губам Алли — это она поцеловала его. Майки получил подтверждение всем своим подозрениям, всем своим страхам; и в ещё большее неистовство ввергало его то, что он доверял Алли. Какой же он был глупец!

Он закричал на них; это был даже не крик, а первобытный, дикий вой... но они его не слышали.

Первое, что сделает Майки, когда Милос вернётся в Междумир — он вгонит наглеца в землю, да так, что тот и опомниться не успеет, как отправится прямым ходом в центр Земли! Однако Майки понимал также, что если даст выход своей ярости, то когда он разделается с Милосом, он обратит свой гнев на Алли и отправит девушку вслед за её красавчиком. Этого Майки допустить не мог, и потому развернулся и побежал прочь.

Он так и не увидел, как Алли оттолкнула Милоса.

Он так и не услышал, как она сказала ему «нет».

Им владели невыносимые скорбь и бешенство, и однако в них было нечто знакомое: именно в такое неистовство он частенько впадал, будучи капитаном «Сульфур Куин». И пока Майки бежал, не помня себя, ярость одержала над ним верх и преобразила его в некое новое существо.

Его бешенство гигантскими раскалёнными иглами вырвалось из его кожи. Его ярость прорезалась острейшими акульими зубами — они множились, нарастали ряд за рядом, и когда они больше не помещались во рту, рот растянулся в пасть. Его ревность превратила глаза Майки в узенькие, горящие огнём щели, а его боль одела его вместо кожи в панцирь, твёрдый, как сталь.

Теперь, когда Майки облачился в ощетинившуюся остриями броню, он стал похож на средневековую булаву, однако это не заставило его замедлить бег. Каждый раз, когда он опускал на землю закованную в панцирь ногу, земля содрогалась, в ткани живого мира расходилась сейсмическая зыбь, и в окрестностях Нэшвилла произошло землетрясение, которого никто не ожидал. Майки, заключённый в свой бронированный экзоскелет, мчался обратно, в Нэшвилл — прямиком на старую фабрику, обиталище тамошних послесветов.

Когда перед бедными детьми предстало это извращённое, ужасающее существо, они не знали, куда кинуться. Одни бросились врассыпную, другие застыли на месте, третьи упали на пол, закрывая голову руками, как будто наступил конец света.

Майки открыл рот, чтобы заговорить, но не смог произнести ни слова. Вместо этого через разверстую пасть он выблевал всего себя, в буквальном смысле вывернувшись наизнанку. Панцирь сложился позади него и внутрь него, обратился в искорёженный скелет, на котором дрожала вспухшими венами и вздувшимися жилами внутренняя сущность Майки — чудовищная насмешка над истинной плотью. Всё его тело стало одной сплошной открытой раной.

— Я МакГилл! — взревел он ужасающим голосом, от которого затряслась земля. — Я МакГилл! Воззрите на меня и трепещите!

И они затрепетали.

 

Глава 16

Грандиозный план Мэри

Будет неправдой утверждать, что Мэри Хайтауэр с самого начала планировала все те предприятия, в которые она вскоре пустится — и добьётся успеха, — как и всё то, что она в недалёком будущем попытается осуществить. Идеи рождались, планы расцветали, старели, увядали и умирали — в Междумире многое идёт точно так же, как в мире живых.

Когда Мэри жила в небоскрёбе на Манхэттене, она посвящала себя тому, что брала под своё крыло бесприютных послесветов и находила им занятие, которому они будут предаваться изо дня в день до конца времён. Она верила, что это — благородное призвание. Но Ник заворожил её подопечных этими отвратительными монетами, а затем спровадил всех в тот таинственный свет в конце туннеля, из которого не возвращаются.

Мэри не винила детей: кто же может противиться зову такой могущественной тайны? Это всё Ник — его ограниченность, безответственность, недомыслие! Она поражалась: какой колоссальный вред один-единственный индивид смог причинить её отлично управляемой, благоустроенной маленькой вселенной!

Она ненавидела Ника с яростью и страстью, которые могли сравняться по силе только с той любовью, которую она испытывала к этому юноше; и непрекращающееся противостояние взаимоисключающих эмоций делало невозможным возвращение к прошлому, к тому, как всё шло раньше. С другой стороны, Мэри готова была признать, что всё же кое-чем обязана Нику: если бы он не вырвал её детей из Междумира, она, Мэри, так и осталась бы в плену собственного Ритуала, не поднялась бы над своим раз и навсегда заведённым порядком; она никогда не охватила бы более широкой картины и в её голове не сложился бы Великий План.

Безусловно — она и теперь будет собирать и оберегать послесветов; однако эта задача скоро станет лишь малой частью замысла — замысла столь грандиозного, что при думах о нём у самой Мэри каждый раз кружилась голова.

Правда, в то время, когда она прибыла в Чикаго, этот замысел был ни чем иным, как неясным намёком на задумку, зёрнышком, из которого только-только проклюнулся зелёный росток. Ей ещё предстояло обнаружить, насколько глубокие корни оно пустит и какая из него вырастет обильная поросль.

 

Глава 17

Владыка Смерти

Репутация Мэри всегда бежала впереди неё. Впрочем, это сама Мэри подталкивала её своей властной рукой. Пока «Гинденбург» неторопливо плыл в небесах, Мэри высылала вперёд специальных эмиссаров с экземплярами своих многочисленных опусов. Эмиссары затем должны были предусмотрительно распространять молву о ней, рассказывая истории из её жизни каждому, кто соглашался послушать — то есть, фактически, всем, потому что абсолютно все послесветы обожают слушать истории. Апостолы Мэри были рады разносить повсюду сказки о её бесчисленных подвигах и творимых ею чудесах. И если, слушая рассказы, детишки не разевали рты в изумлении, то при виде огромного воздушного корабля, спускающегося с небес, будьте покойны — челюсти отвисали поголовно у всех.

Поскольку Мэри высоко ценила честность, она настаивала, чтобы её эмиссары рассказывали только правду. Конечно, она отбирала своих посланцев доброй воли крайне тщательно, из числа своих самых верных сторонников, зная, что такие будут подавать её в наиболее выгодном свете.

Эмиссары прибыли в Чикаго несколькими неделями раньше своей госпожи; так что когда «Гинденбург» завис над озером Мичиган, во всём городе не осталось ни одного послесвета, который не слышал бы её имени и не размышлял, правду ли говорит о ней молва.

Мэри попросила Спидо облететь город три раза, чтобы все обитатели междумирного Чикаго увидели её корабль. У Спидо душа была явно не на месте.

— Вы уверены, что хотите этого? — спросил он Мэри — один раз, второй, третий, как будто его вопросы могли заставить её изменить свои замыслы. — Мы послали сюда массу ребят, и никто из них не вернулся! Должна же этому быть причина!

— Вот и узнаем.

Пока они делали над городом второй круг, Мэри решала, куда им приземлиться. Благодаря великому чикагскому пожару в городе хватало мёртвых пятен, но одно из них было особенно примечательным. Мэри определила его как территорию Всемирной чикагской выставки 1893-го года. Такого гигантского мёртвого пятна ей встречать ещё не доводилось — более мили в поперечнике! — и даже с отсюда, с высоты, она видела, что пятно буквально кишит послесветами.

— Вон там, — промолвила Мэри, указывая на самый центр бывшей Всемирной выставки, — вон там мы приземлимся.

Спидо затрясся в своих мокрых плавках.

— Т-там?.. А м-может, лучше как всегда — где-нибудь за городом? Да подальше?..

— Нет, Спидо, — твёрдо ответила Мэри. — На этот раз я хочу окунуться в самую гущу.

Обычно они действовали так: опускались где-то в малонаселённом месте, расставляли свои ловушки для потерявшихся душ, а позже возвращались посмотреть, не попался ли в них кто-нибудь. Но по мере того, как число пассажиров «Гинденбурга» росло, Мэри становилась смелее: останавливалась в маленьких городках и посёлках, где существовала вероятность, что послесветы организовались в какие-то, хотя бы примитивные сообщества.

В таких городишках она обращалась к мелким собраниям послесветов. Иногда те сразу вливались в число её подопечных и всходили на борт, иногда нет. Если они решали не присоединяться, Мэри улетала, оставив после себя подарки — кое-какие вещицы, без которых могла обойтись — и щемящее чувство, что они прозевали что-то чудесное. К тому времени, как она появилась в Чикаго, под её опекой находилось девяносто три послесвета.

— В городе хозяйничает Владыка Смерти! — паниковал Спидо. — Это он так сам себя называет! «Владыка Смерти»!

— Сказки, — отрезала Мэри, хотя и подозревала, что слухи говорили правду. До неё даже доходило, что этот тип назвал себя в честь самого знаменитого гангстера в истории. — Месяц назад ты утверждал, что никакого такого Чикаго вообще нет на свете!

— Я такого не говорил, — возразил Спидо. — Я только сказал, что его нет в Междумире.

— Однако сейчас мы убедились в обратном. Просвещение побеждает невежество, это непреложный закон.

— А если он нас поймает и сделает своими рабами? — ныл Спидо. — Что тогда?

— Диктаторы, правящие железной рукой, всегда стоят на страже собственных интересов, — назидательно проговорила Мэри. — Так что если Мопси Капоне и в самом деле диктатор — не в его интересах превращать нас в рабов.

— Вы так в этом уверены?

— Нет, — вздохнув, призналась Мэри. — Но мы всё равно отправляемся туда.

Они сделали ещё один круг над городом и начали спускаться к мёртвому пятну Всемирной выставки.

* * *

Всемирная Колумбовская выставка 1893-го года была, наверно, самой грандиозной мировой ярмаркой всех времён. Она протянулась на целую милю вдоль берега озера Мичиган и выглядела так, что посетителям казалось, будто они из Чикаго попали в Древний Рим. Величественные, увенчанные куполами здания, колоннады, великолепные фонтаны составляли самое сердце Выставки и отличались такой алебастровой белизной, что на солнце слепили глаза, а при лунном свете, казалось, испускали мистическое сияние. Этот комплекс назвали «Великим Белым городом». Вздымающиеся ввысь колонны и поражающие воображение святилища индустрии символизировали могущество и вечность творений человеческого гения.

К сожалению, всё это было сооружено из дешёвого гипса, а потому как только Выставка завершилась, рассыпалось, будто песочный замок.

Однако то, что было утрачено в живом мире, сохранилось в вечном. Здесь, в Междумире, Великий Белый город всё так же тянется вдоль берега озера Мичиган; в самом его центре по-прежнему возвышается золочёная статуя Республики, а колесо Джорджа Ферриса, его подлинное детище, самое высокое сооружение междумирного Чикаго — продолжает своё безостановочное кружение.

Короче говоря, место потрясало своей величественностью, но если уж на то пошло, Мэри Хайтауэр тоже была не промах — обставила своё прибытие с воистину королевской пышностью.

«Гинденбург» приземлился на Площади Славы — самой большой площади в сердце Белого города — опустившись прямо в зеркальный бассейн. Бассейн настолько соответствовал гигантскому дирижаблю по размеру и очертаниям, что оторопь брала: казалось, будто так и было задумано с самого начала, ведь они подходили друг другу, как ключ к замку. На площади собрались сотни и сотни чикагских послесветов. Они, разинув рты, глазели на то, как опустился пандус и по нему, выстроившись по росту, попарно промаршировали подданные Мэри. Сойдя в мелкий зеркальный бассейн, они разделились на два ряда и обернулись внутрь лицом, образовав почётный караул, вдоль которого должна была прошествовать Мэри.

Караул застыл по стойке смирно и хранил торжественное молчание. И вот появилась Мэри — она ступала медленно, по-королевски; подол её бархатного зелёного платья скользил по поверхности неглубокого, по щиколотку, бассейна, и казалось, будто она идёт по воде. Она прошла к кромке бассейна и остановилась, терпеливо ожидая, когда местные послесветы соберутся с духом, чтобы приблизиться к ней. А те, жалкие и запуганные, с тёмными кругами вокруг широко открытых глаз, производили тягостное впечатление зомби. Однако эти глаза вовсе не были пустыми и безжизненными, в них плескался страх — верный признак того, что слухи о Мопси Капоне были верны.

И наконец маленькая девочка, видно, самая храбрая из всех, подошла поближе и спросила:

— Ты прилетела, чтобы забрать Владыку Смерти в преисподнюю?

Вопрос привёл Мэри в замешательство, но лишь на краткий миг. Она тепло улыбнулась малышке.

— Я здесь для того, чтобы помочь, — промолвила Мэри. — Передай, пожалуйста, мистеру Капоне, что прибыла Мэри Хайтауэр и желает с ним встретиться.

Девочка убежала, а гостья осталась ждать, отказываясь вступать в разговоры с другими послесветами: Мэри знала, что поступи она иначе — и Мопси расценит это как вызов его власти, а ей хотелось этого избежать. Во всяком случае, пока.

Прошло десять минут, и малышка вернулась — всё так же бегом.

— Его преосвященство хочет видеть вас немедленно!

— «Его преосвященство»? — воскликнула Мэри. — Мне кажется, этим титулом именуют только Папу римского и других высокопоставленных духовных особ!

Девочка смущённо потупилась.

— Не могу знать, Ваше высочество.

— Не надо называть меня так, — сказала Мэри. — Ты можешь обращаться ко мне просто «мисс Мэри».

— Да, мисс Мэри, — послушно отозвалась девочка. Она подняла голову и на её личике появился едва заметный намёк на улыбку — наверно, первую за многие-многие годы.

Малышка повела Мэри к огромному зданию с надписью «Транспорт». Сверху дверь обрамляла высокая золотая арка. Похоже, чикагский босс решил оказать своей гостье королевский приём.

— Мне сказали привести вас сюда, — проговорила девочка, останавливаясь у порога.

— Кто сказал? — спросила Мэри. — О ком ты говоришь?

Внезапно из тёмного дверного проёма вынырнуло несколько фигур, и Мэри крепко схватили чьи-то руки — пожалуй, несколько чересчур крепко. Она к такому обращению не привыкла.

— Она говорит о нас.

Трое могучих «горилл» затащили Мэри внутрь помещения, захлопнули дверь прямо перед носом маленькой проводницы, а затем повлекли новоприбывшую дальше — в обширный, скудно освещённый зал размером с авиационный ангар.

Выставочный павильон средств транспорта не содержал никаких средств транспорта. Огромное пространство было совершенно пусто, если не считать статуи Меркурия в крылатых сандалиях, одиноко стоявшей в центре. Вот к этой-то статуе трое амбалов и приковали Мэри, защёлкнув кандалы на её запястьях и щиколотках. Похоже, всем её надеждам и замыслам конец...

— Кто из вас Мопси Капоне, шуты вы гороховые? — прошипела Мэри. Её встревожила не только ситуация, в которую она угодила, но и злоба, прозвучавшая в собственном голосе. А ей-то казалось, что она способна сохранять самообладание в любых обстоятельствах! По всей видимости, нет.

— У Владыки Смерти есть дела поинтереснее, чем возиться с пленниками, — процедил самый большой из «горилл».

Похоже, «Владыка Смерти» подбирал себе солдат с учётом определённых качеств: сила, устрашающая физиономия и одежда, в которой те умерли. Все трое носили костюмы — правда, из различных периодов времени, но всё равно — официальные костюмы. «Горилла» в серой паре справа от Мэри выступил вперёд и торжественно изложил ей, по-видимому, то же самое, что и каждому послесвету, которому не повезло попасть в это ужасное место:

— Ты теперь являешься собственностью Мопси Капоне и посему не имеешь никаких прав, кроме тех, коими наделит тебя мистер Капоне. Тебе разрешается говорить только тогда, когда к тебе обратятся. Ты будешь выполнять всё, что тебе повелят. Когда мистер Капоне либо кто-нибудь из нас проходит мимо, ты обязана потупить взгляд. Если ты ослушаешься любого из вышеперечисленных установлений, тебе заткнут рот, привяжут к бетонному блоку и вышвырнут в живой мир, где ты тотчас пойдёшь к центру Земли. Понятно ли тебе всё вышеизложенное или необходимо повторить?

Они ожидали ответа от Мэри, но та не произносила ни звука, лишь прожигала их яростным взглядом, наотрез отказываясь хоть чуточку опустить глаза.

Амбал в сером костюме наклонился и проорал ей прямо в лицо:

— Я сказал: «Понятно тебе всё вышеизложенное или необходимо повторить?»

— Не надо повторять, — наконец отозвалась она. — И как долго меня здесь продержат?

— Никаких вопросов! — рявкнул он. Потом добавил: — Будешь торчать здесь столько, сколько будет угодно боссу. Может, месяц, может, год, а может и вечность.

Ах Спидо, Спидо! Если б она только послушалась его! Оставалось надеяться, что в Мопси Капоне взыграет любопытство и он придёт взглянуть на свою пленницу — хотя бы лишь для того, чтобы позлорадствовать. Встреча лицом к лицу могла бы улучшить положение Мэри.

Только теперь она опустила глаза, и амбал в сером, удовлетворённый, отступил.

— Твой воздушный шарик, — добавил он, — теперь принадлежит Владыке Смерти, так же как и все твои послесветы.

Мэри рванула свои цепи, но всё попусту. Вот, значит, как всё обернулось. Её промах не только стоил свободы ей самой, но и обрекал на рабство её подопечных. Страх пронзил её, словно нож живое сердце, но она ничем его не выказала. Вместо этого Мэри проговорила, вложив в свои слова всё презрение, на которое была способна:

— Это не шарик. Даже последний дурак понял бы, что это дирижабль.

На что самый большой из амбалов спокойно ответил:

— Он то, что будет угодно Мопси Капоне.

Засим вся троица удалилась, оставив Мэри горько раскаиваться в своей самонадеянности у подножия летающей статуи, неспособной летать.

* * *

Мопси Капоне, Владыка Смерти и Господин Белого города отличался редкостной хитростью, которая позволила ему собрать, вернее, заключить под свою «защиту» чуть ли не тысячу послесветов. Босс Чикаго рассматривал послежизнь как непрерывное соревнование, очки в котором начисляются за причинение наибольшего количества вреда ближнему своему. Идея сбросить с трона знаменитую «Мэри, королеву сопляков» была его заветной мечтой. Да, такой подвиг добавлял в его копилку огромную сумму баллов. Однако, как и надеялась Мэри, восторг по поводу того, что мечта хозяина Чикаго осуществилась, пробудил его любопытство. Правда, не сразу, поскольку Мопси сначала как следует наигрался своей новой игрушкой — «Гинденбургом», упорно обзывая его «воздушным шариком». Никто не отваживался поправить Владыку, даже Спидо, которому пригрозили: «Если откажешься выполнять свои обязанности пилота, колыбельную тебе будет петь не мамочка, а магмочка».

Неделю Владыка забавлялся полётами над Чикаго, и, наконец, они ему надоели. Вот тогда-то его мысли и обратились к овеянной легендами девушке, заключённой в павильоне средств транспорта. Он не хотел принижать себя визитом к ней, поэтому приказал троице своих приспешников доставить пленницу к нему.

Неделя в неволе не сломила её дух. Чтобы усмирить Мэри Хайтауэр, одних кандалов и одиночества мало. Хотя, вообще-то, пару-тройку раз она впадала в грёзы наяву и воображала себе, как Ник забыл все их разногласия и сейчас несётся на своём поезде в Чикаго ей на выручку... Собственные фантазии привели её в бешенство — Мэри не была и никогда не будет девой в беде, которой требуется помощь рыцаря в сияющих доспехах!

Наконец, появились гориллы, сняли с неё кандалы, вытащили на улицу и повели к гигантскому колесу обозрения. Мэри шла с высоко поднятой головой. По сторонам дороги собирались толпы — взглянуть на знаменитую пленницу, но стоило только кому-нибудь из стражников нахмуриться — и все бросались врассыпную.

Колесо Ферриса представляло собой не просто аттракцион в парке развлечений. Каждая из его длинных, прямоугольных гондол размером с железнодорожный вагон могла вознести несколько десятков человек на головокружительную высоту. Дверь самой нижней гондолы стояла открытой; Мэри проводили внутрь того, что, по всей видимости, считалось тронным залом Владыки Смерти.

Троном служило красное кожаное кресло, а сидевший в нём мальчик... М-да, не такого Мэри ожидала. Мопси Капоне был пухлым тринадцатилетним парнишкой, одетым в двубортный костюм в тонкую полоску. Костюм, пожалуй, был толстячку тесноват. Мэри пришло в голову: а не решил ли Мопси, случаем, что раз он умер в костюме гангстера, то ему и надо стать гангстером? Или, может быть, он попросту позабыл, кто он такой, вот и решил подогнать себя под свой внешний вид? По покрою костюма Мэри заподозрила, что толстяк обретается в Междумире уже по крайней мере лет пятьдесят.

Зато происхождение имени Мопси не вызывало сомнений. У него были неприятные глаза навыкате и курносый приплюснутый нос с ноздрями наружу — как будто он умер, когда прижимался лицом к стеклу. Он так был похож на мопса, что у Мэри появилось чувство, будто тот вот-вот залает.

Гориллы заняли места за спиной своего хозяина и с неприступно-наглым видом сложили руки на груди. В помещении был и ещё кое-кто — в углу затаилась какая-то девица, наблюдавшая за происходящим без особого интереса. В её волнистых светлых волосах, давно позабывших о расчёске, запутались былинки и колючки; кожа девицы, однако, была очень смуглой, так что определить её расовую принадлежность было затруднительно; на шее болтался безвкусный кулон с небесно-голубым камнем. Холодный взор незнакомки показался Мэри ещё более неприятным, чем пронизывающий взгляд тараканьих глаз Мопси.

— Я готов выслушать твои мольбы о пощаде, — проговорил Мопси голосом, обречённым вечно скакать между октавами, поскольку мальчишка умер до окончания ломки.

— Вынуждена тебя разочаровать, — ответила Мэри, — но от меня ты просьб о пощаде не дождёшься.

Мопси недовольно поёрзал на своём троне.

— Что ты сделал с моими детьми? — спросила Мэри.

Заговорил амбал в сером костюме:

— Кто сказал, что тебе позволено задавать вопросы?

Но Мопси поднял руку, призывая его к молчанию.

— Я поместил их на хранение, пока не решу, что с ними делать. Что до тебя, думаю, будет забавно привязать тебя к центру колеса обозрения и любоваться, как ты будешь крутиться там. Как тебе эта мысль?

Мэри сумела побороть желание сказать этому зарвавшемуся мелкому негодяю, что она о нём думает, и одарила его самой своей подкупающей улыбкой.

— Ну что ты, — сказала она. — Я уверена, что Владыка Смерти, хозяин Чикаго, выше подобных мелочных издевательств. Ты, конечно же, понимаешь, что я гораздо полезнее для тебя в качестве союзника, чем как украшение.

Босс призадумался. Если раньше ему такая мысль в голову не приходила, то теперь он явно заинтересовался. На это-то Мэри и рассчитывала!

— Какое замечательное общество тебе удалось построить здесь, в Чикаго, — похвалила Мэри. — Тебя можно поздравить.

— Лесть из уст Небесной Ведьмы! Должно быть, тебе от меня что-то очень-очень нужно! — Он тихонько хохотнул, а его подпевалы приняли это за разрешение загоготать во всю глотку.

— Не называй меня так, — с нажимом, но не переходя границ, сказала она. — Меня зовут Мэри, это единственное имя, на которое я отзываюсь.

— Я знаю, как тебя зовут, — сварливо ответил Мопси. — А теперь рассказывай, по какому праву ты вторглась на мою территорию!

— Я считаю, что вопросы особой важности должны обсуждаться с глазу на глаз, — проговорила Мэри.

Гориллы, однако, не двинулись с места, а девица в углу ухмыльнулась — должно быть, ей импонировала дерзость Мэри.

Мопси бросил взгляд на своих солдат.

— Отправьте нас наверх, а сами ждите внизу, — приказал он.

— Да, босс, — послушно откликнулись приспешники.

Босс повернулся к девице в углу.

— Не пойти ли тебе на скинджекинг — узнаешь сегодняшние спортивные результаты.

Вот тут Мэри изумилась. Впервые за всё время Мопси сказал нечто такое, что воистину ошеломило её.

— Да пожалуйста, — сказала девица, встряхнула своими лохмами с застрявшим в них растительным мусором и, не сводя с Мэри глаз, танцующей походкой вышла вслед за «гориллами».

Через несколько секунд колесо пришло в движение, и огромная гондола начала своё плавное восхождение по дуге наверх.

— Ты доверился скинджекеру? — недоумённо проговорила Мэри.

— Почему бы и нет? От неё много пользы, и неважно, что ты там пишешь в своих книжках.

— О, значит, ты читал мои книги?

— Только те, которые смог переварить.

— Было бы неплохо, если бы «переварил» побольше, — заметила Мэри. — В них я делюсь всем, что знаю об этом мире.

— Вообще-то, я тоже много чего знаю.

Мопси встал и подошёл к окну, за которым открывался прекрасный вид. Мэри знала, что «босс» не отличался высоким ростом, но, как оказалось, он был самым настоящим коротышкой — пока толстячок сидел, это было трудно разглядеть.

— Теперь, когда мы одни, ты расскажешь мне, зачем явилась?

Мэри решила не ходить вокруг да около.

— Я предлагаю тебе союз. Ты и я. Равноправное, равноценное партнёрство.

Мопси захохотал.

— Равноправное? Да кто ты и кто я? — Он повёл рукой в сторону окна, за которым расстилались его обширные владения.

— Мне нет нужды смотреть, — возразила Мэри. — Обзор с «Гинденбурга» ничуть не хуже твоего.

— О, думаю, тебе всё же стоит посмотреть.

Тогда Мэри выглянула в окно. Они как раз миновали верхнюю точку колеса и пошли вниз; соседняя гондола оказалась в поле зрения. К ужасу Мэри, она была полна детей — её детей! Все, до последнего — набиты, словно селёдки в бочке! Вот, оказывается, что Мопси имел в виду под «хранением».

— Потрясающе, — заметил Мопси. — Послесветов можно впихнуть в любой объём. Здесь все девяносто три штуки.

У Мэри даже слов не нашлось, чтобы выразить своё отвращение.

— Так что, как видишь, — разглагольствовал Мопси, — у меня все козыри на руках. И ты будешь делать, как я говорю, иначе страдать будут твои детишки.

Мэри подавила дикое желание надавать ему тумаков и заговорила — медленно, так, чтобы у её слов было время просочиться сквозь толстый череп этого подонка:

— Если ты будешь обращаться со мной как с равной, это поднимет тебя на такую высоту, какой ты даже не можешь себе вообразить.

— Да что ты говоришь? — ощерился он в язвительной усмешке.

— Говорю как есть. — Она отставила всякую скромность — как подлинную, так и напускную. — В Междумире на меня смотрят как на королеву, на ангела, или на ведьму, колдунью. Мне это не нравится, конечно, но дело не в этом. Дело в том, что я — легенда. Если ты будешь держать меня в заточении — ты всего лишь тюремщик. Но... если ты поднимешься до того, чтобы оказаться на равных со мной — ты тоже войдёшь в легенды.

— Я уже в них вошёл.

Мэри снисходительно засмеялась.

— Твоя слава дурного свойства, да и распространяется она не столь далеко, как ты полагаешь. Сомневаюсь, чтобы на восток от Питтсбурга и на юг от Индианаполиса кто-нибудь слышал хоть что-нибудь о тебе. А те, кто слышал, считают тебя... хм... гангстером. Но союз со мной мог бы узаконить порядок, который ты здесь установил.

— А в чём твоя выгода? — спросил Мопси.

Мэри ожидала этого вопроса и решила и здесь говорить без обиняков:

— Ты, безусловно, слышал о Шоколадном Огре.

— Я думал, что это враки...

— Нет, он и в самом деле очень даже существует. За один-единственный день он может опустошить весь Чикаго, так что у тебя не останется ни одного... подопечного.

— Пусть только попробует! — ощетинился Мопси.

— Не стоит его недооценивать — он до крайности хитёр! — предупредила Мэри. — Но если у меня будет достаточно послесветов, я одолею его.

Она отошла в дальний конец гондолы, давая своему оппоненту время подумать. Когда она проходила мимо трона, край её бархатного платья прошелестел по мягкой красной коже. Интересно, подумала она, — кресло действительно такое удобное, каким кажется?

— Вот оно что... — протянул Мопси. — Значит, ты намереваешься собрать армию?

— Ах, ну что ты! — Мэри повела рукой, как бы отметая его предположение. — Армия подразумевает войну. А я не хочу никакой войны. Я хочу лишь освободить Междумир от личностей, грозящих ввергнуть его в хаос, покончить с тем порядком, который мы с тобой установили. Нет, нам не армия нужна, нам нужны борцы за свободу!

Гондола достигла низа колеса и пустилась в новое путешествие наверх.

— Помоги мне справиться с Шоколадным Огром, — продолжала Мэри, — и я от всей души дам тебе своё благословение на владение Чикаго. И потом, смею заметить, заручившись моей поддержкой и одобрением, тебе будет не трудно распространить свою власть на весь остальной Междумир.

Открывшаяся перспектива ослепила и ошеломила Мопси:

— Я стану МеждуБоссом!

Мэри приложила все усилия, чтобы не поёжиться.

— Если таково будет твоё желание.

Гондола достигла верха и пошла вниз; оба собеседника взглянули на следующую за ними кабину, из которой выглядывали бывшие подопечные Мэри, безжалостно сдавленные и стиснутые в своём движущемся застенке.

— Итак, — спросила Мэри, — каков твой выбор? Тюремщик или... император?

 

Глава 18

Инкубатор для междусветов

Официальное заявление было сделано на следующее утро. С этой целью на Площадь Славы созвали всех чикагских послесветов, а также детишек Мэри, которых выпустили из их вращающейся тюрьмы, не удостоив даже извинением.

Мэри и Мопси стояли бок о бок на подиуме — Мопси пришлось подставить ящик, чтобы он казался одного роста с Мэри.

— Я счастлив сообщить, что между мною и Мэри Хайтауэр, правительницей Востока, заключён союз, — провозгласил Мопси. — Таким образом, в Междумире начинается новая эпоха.

И он приказал всем праздновать.

Был устроен пир на весь Чикаго, угощением на котором служила еда, перешедшая в Междумир. Правда, её было совсем немного, но ведь дело же не в этом! Так что сегодня среди послесветов не было никого, кто был бы не в духе — даже среди чикагских послесветов: в кои-то веки им выпал случай порадоваться, вместо того чтобы предаваться унынию.

Мэри разрешила своим детям смешаться с толпой обитателей Чикаго, зная, что после празднования они всё равно вернутся к спокойному рутинному существованию в уюте «Гинденбурга». Три «мушкетёра» Мопси обращались теперь с Мэри с невиданным почтением, всё время порываясь встать у неё за спиной и поддерживать под локотки, как они поступали с Мопси. Мэри отказывалась. В телохранителях она не нуждалась.

— Шли бы вы лучше упражняться в запугивании куда-нибудь в другое место, — говорила она.

— Конечно, мисс Мэри, — подобострастно лепетали те, как будто их назойливая вежливость могла обеспечить им её благоволение.

А вот девица-скинджекер — это было совсем другое дело. Она принадлежала к самому близкому кругу придворных Мопси, но всеобщие правила, казалось, на неё не распространялись. Фактически, Мэри отметила, что Мопси приказывал ей что-либо очень редко — наверно, боялся, что та откажется выполнять. А девица, словно кошка, гуляла сама по себе и делала что вздумается, зная, что ей за это ничего не будет.

Когда празднование подходило к концу, она бочком придвинулась к Мэри, и впервые за всё время между ними завязалось что-то вроде беседы.

— Надо же — и двух оборотов колеса не потребовалось, чтобы Мопси оказался у тебя в кармане! — сказала она. — Должно быть, ты и вправду ведьма.

— А я могла бы то же самое сказать о тебе, — парировала Мэри. — Вид у тебя, во всяком случае, подходящий.

Девушка-скинджекер взбила свои спутанные космы, но из них не выпала ни одна травинка.

— А разве это не ты писала: «Заведомо неправильно возлагать на послесвета ответственность за обстоятельства, в которых он скончался; никогда не стоит неудачную одежду или странные аксессуары делать предметом злых шуток»?

Мэри не очень-то понравилось, когда её ткнули носом в собственные слова, но что правда, то правда: Мэри сама нарушила ею же установленное правило этикета. Понадобилась секунда, чтобы она овладела собой.

— Прошу прощения, я не хотела тебя обидеть, — промолвила она. — Ты, конечно, знаешь, кто я такая, но, боюсь, нас так и не представили друг другу подобающим образом. Могу ли я узнать, как тебя зовут?

— Джил, — ответила её собеседница. — Друзья называют меня Оторва Джил.

— Ну что же, Джил, я полагаю, что скоро здесь произойдут большие перемены. Искренне надеюсь, что уж чем-чем, а переменами тебя не удивишь.

Джил кивнула, но ничего не ответила. И всё же Мэри нащупала теперь в их отношениях более твёрдую почву. Конечно, её мнение о скинджекерах не изменилось, но если уж речь идёт о создании нового мирового порядка, достойное применение найдётся дарованиям каждого.

* * *

Итак, Мэри могла свободно передвигаться по всей территории Выставки: ходить куда угодно, разговаривать с кем угодно, но в одно место ей вход был закрыт — в увенчанный стеклянным куполом павильон достижений сельского хозяйства. Все входы в здание были под постоянной надёжной охраной. Когда Мэри стала расспрашивать Мопси, тот отвечал лишь, что это его личное дело, и если она сунет в него свой нос, то ей не поздоровится.

На третий вечер после своего освобождения Мэри решила, что пришла пора раскрыть тайны чикагского двора. Она в одиночку отправилась к зданию со стеклянным куполом, обошла его со всех сторон и посчитала входы-выходы — их оказалось пять — в поисках стражника с самой глупой и самой недовольной физиономией. Таковой нашёлся у северо-восточного входа.

— Добрый вечер, — поприветствовала она и попыталась пройти мимо него в дверь, не замедляя шага. Однако страж выставил руку, и Мэри совершенно сознательно наткнулась прямо на неё. Это произвело нужный эффект — мальчишка смутился: ведь он коснулся самой мисс Мэри!

— Что ты себе позволяешь? — возмутилась она, стараясь вложить в свои интонации как можно больше негодования.

— Извините, мисс Мэри, — ответил страж, — но сюда нельзя!

— Ты что, не слышал? У нас с твоим хозяином равноправный союз, из чего следует, что у меня нет тайн от него, а у него — от меня. А теперь не был ли бы ты так любезен открыть дверь и разрешить мне пройти?

На лице стража нарисовалось сомнение. Ещё бы, вопросик не из лёгких.

— Извините, но без прямого указания от Владыки Смерти...

— Ну вот, нашему соглашению всего пара дней от роду, а оно уже нарушено, — с преувеличенным сокрушением промолвила Мэри. — Придётся обсудить этот вопрос с мистером Капоне. Как твоё имя?

Если поначалу ситуация была просто неловкой, теперь она переросла в нечто очень серьёзное. У стражника поджилки затряслись от страха.

— Зачем вам моё имя?

— Ладно, неважно, — сказала она, смерив его взглядом с ног до головы. — Думаю, я вполне смогу описать тебя мистеру Капоне.

— Но... нам запрещено пускать сюда без специального разрешения... — умолял бедняга, едва не плача.

Всего-то и нужно было, что гневный молчаливый взгляд — и страж сдался, отступил, и не только помог Мэри пройти, но и с поклоном открыл перед нею дверь, а потом закрыл её за спиной гостьи.

* * *

Мэри не знала, чего ей ожидать от этого места, но поскольку она навидалась всякого, её редко можно было чем-то удивить.

Однако это оказался один из таких случаев.

Под хрустальным куполом, там, где когда-то размещалась огромная коллекция самых разных растений, лежали и спали в позе зародыша дети — сотни детей! Мёртвые, но всё же не мёртвые. И ореол послесвечения вокруг них не сиял...

— Куда же это я попала?.. — поразилась Мэри, даже не поняв, что произнесла эти слова вслух.

— Мы называем это место инкубатором.

Мэри резко обернулась — к ней медленно приближалась Оторва Джил.

— Так и знала, что ты в конце концов найдёшь сюда дорогу, — сказала Джил и кивнула на спящих детей, аккуратно уложенных ровными рядами. — Это всё дети, которые не добрались до света.

У Мэри отнялся язык. Здесь спали послесветы, ещё не завершившие переход. Это были междусветы.

— Чтобы перейти из живого мира в Междумир, нужно девять месяцев, — сказала Джил. — Я думала, ты об этом знаешь.

— Конечно, знаю, — ответила Мэри, когда наконец обрела дар речи, — но я никогда не видела... то есть, никогда не находила кого-либо в этом состоянии...

— Вот как? — На лице Оторвы Джил появилась кривая усмешка. — А я вот нахожу их всё время. — Она принялась расхаживать между рядами мёртво-немёртвых междусветов, Мэри следовала за ней. — Нахожу и приношу сюда. Откуда, по твоему мнению, у Мопси такая куча верноподданных?

При этом откровении Мэри, обычно соображающая довольно быстро, почувствовала, что течение её мыслей замедлилось до черепашьего шага. Мопси не расставлял ловушек — он прибирал умерших детей к рукам ещё до того, как те просыпались в Междумире!

Мэри опустилась на колени около одного из ребятишек, мальчика не старше десяти, лежащего в состоянии совершенного покоя. На полу около него мелом значились какие-то цифры. Дата. Собственно, около каждого междусвета была написана дата.

— Это даты их смерти? — спросила Мэри.

— Какие ещё даты смерти, если все они — в будущем? — фыркнула Джил.

Мэри присмотрелась к некоторым из чисел, но они не имели для неё смысла: она не следила за течением времени в живом мире.

— Здесь обозначено, когда они дозреют, — разъяснила Джил.

Мэри сообразила, что под этим неделикатным выражением её собеседница подразумевает дату, когда каждый из этих детей очнётся и станет послесветом.

— Как же это получается, что ты нашла стольких спящих, тогда как я за всё время не наткнулась ни на одного?

— Должно быть, не там искала.

Мэри обожгла её холодным взором.

— Если ты собираешься со мной шутки шутить, тогда нам не о чем больше разговаривать.

С этими словами она повернулась к Джил спиной и пошла прочь между строгими рядами спящих мёртвым сном детей.

Джил пошла на попятную.

— Ну ладно, это всё амулет, — призналась она. — Он начинает светиться, когда назревает какое-нибудь крупное несчастье.

Мэри вновь повернулась к своей собеседнице и взглянула на голубой кулон, висящий на её шее. На вид это была ни дать ни взять дешёвая карнавальная побрякушка, но Мэри решила не судить поспешно. Она давно уже пришла к выводу, что несчастья, катастрофы и безвременные смерти, конечно же, должны создавать некую рябь — и не только на поверхности живого мира, но во всех слоях сущего. И вполне возможно, что есть предметы, которые откликаются на такие происшествия. Но вот вопрос: откуда Джил знает, какое именно происшествие приведёт к тому, что ребёнок покинет мир живых и перейдёт в Междумир?

И тут до Мэри дошло. Правда поразила её, словно молния — как поражает только правда.

— Это ты! Ты не даёшь им уйти в свет! — ахнула Мэри. — Ты знаешь, когда и где произойдёт несчастье и поджидаешь там, а когда они летят к свету, становишься на пути и не пускаешь! — Она окинула взглядом детей на полу, словно окутанных невидимым коконом перерождения. — Эти ребята не должны были попасть в Междумир — это ты направила их сюда!

Мэри достаточно было бросить лишь один взгляд на Оторву Джил, чтобы убедиться в своей правоте.

Вот теперь в душе Мэри всё перевернулось, задвигалось — цели и планы начали обретать свой истинный вид, открывшаяся перспектива потрясла всё её существо до самой глубины.

Наконец она нашла в себе силы произнести:

— Но это же изумительно! Чудесно!

Услышав такое, Джил, которую, казалось, ничто не могло удивить, опешила.

— Чудесно? — переспросила она. — Ну, я бы так не сказала, но, во всяком случае, благодаря этим находкам я очень полезна для Мопси.

Мэри смотрела на спящих междусветов — те ожидали своего рождения в мире вечности. Она вдруг прониклась мыслью, что это лишь начало; и то, что ещё пару минут назад так ошеломило её, сейчас казалось лишь крохотной каплей в море открывшихся возможностей.

— Да как же ты не видишь! — проговорила она. — Это и вправду чудесно! — Мэри широко раскинула руки, медленно повернулась вокруг, чувствуя себя так, будто стояла в центре величественно расширяющейся Вселенной. — Взгляни на всех этих детей, Джил! Ты же спасла их!

* * *

Всё кардинально изменилось в жизни Мэри после того, как она обнаружила таинственную способность Оторвы Джил задерживать детей на их пути к свету. С этим даром не могла идти в сравнение ни одна другая сила в Междумире, надо лишь, чтобы он попал в верные руки. И он попал — в её, Мэри, руки. Это, безусловно воля самого божественного провидения! Теперь всё вокруг виделось ей словно через призму голубого топаза из амулета Джил. Будущее, яркое и сверкающее, манило её, и чем выше она возносилась в своих мечтах, тем чаще её взор обращался в сторону западного горизонта.

Она поделилась своими планами со Спидо, но тот предпочёл зарывать голову в песок — до того его пугали открывавшиеся грандиозные перспективы.

— Если вас не устраивает Чикаго, мы могли бы отправиться в Новый Орлеан или на север, в Канаду, — говорил Спидо, меряя шагами променад правого борта. Дирижабль стоял без движения на привязи, так что Спидо всё равно нечем было заниматься, кроме как изводить себя всяческими тревогами. Пока, по крайней мере. — Мы даже могли бы вернуться в Нью-Йорк...

— Ты не ухватываешь сути! — сказала Мэри, призывая на помощь всё своё терпение. — Нам необходимо бросить вызов неизвестному, а запад — это и есть самая большая тайна Междумира.

— И это вы говорите? — поразился Спидо. — Как это на вас непохоже! «Стабильность», «Ритуал» — вот какую Мэри Хайтауэр я знаю!

— Обещаю — каждый ребёнок, находящийся под моей опекой, найдёт свой душевный покой и счастливый Ритуал! — заверила она. — Но я обязана пожертвовать моим собственным Ритуалом ради блага других, ради того, чтобы построить новый, лучший Междумир!

— Да зачем его строить?! Междумир и так хорош! Не можете же вы строить то, что уже построено!

Мэри подумала об инкубаторе Джил и улыбнулась:

— Позволь с тобой не согласиться!

Спидо только руками всплеснул.

Нет, от него никакого толку. Он, конечно, её самый близкий соратник, но, к сожалению, не видит дальше своего носа. Ах, если бы появился кто-нибудь, с кем она могла бы поделиться своими планами, кто не только понял бы её, но и увидел ту же широкую картину! Будущее — её будущее... да нет, можно сказать, будущее всего Междумира разворачивалось сейчас перед нею — загадочное, обширное, неизведанное. Познать и покорить его — нет, это не только её прихоть, её надежда — это её предназначение! По какой ещё причине судьба свела её с Джил? По какой ещё причине в Мэри вдруг проснулась такая ненасытная жажда раздвинуть границы известного ей послесмертного мира?

— С помощью Джил и под моим руководством, мы спасём всех детей, кого только сможем, как здесь, так и на западе, — втолковывала Мэри непонятливому Спидо. — И таким образом объединим весь Междумир.

— А может быть, никакого «запада» вообще нет, — резонно возразил он.

— Да, я тоже слышала эти байки! — сказала Мэри, выразительно взмахнув рукой. — Гигантский обрыв, а за ним — ничего. Океан, который изливается с края Земли. Огненная стена, которую никто не в силах преодолеть. Знаю, знаю!

— А если хоть что-то из этого правда? А если всё это правда?

— Да разве не ты сам мне рассказывал, что «Гинденбург» совершал регулярные полёты к Розвеллу в Нью-Мексико до того, как попал к тебе? Ведь это же прямо доказывает, что на запад от Миссисипи что-то есть!

— Это не я, это тот искатель, у которого я его купил, так говорил! Но какая может быть вера искателям? Знаю по себе — сам таким был! Он бы ещё и не такого понаплёл, лишь бы сбыть эту штуковину с рук!

Мэри вздохнула.

— Давай не будем ставить телегу впереди лошади, хорошо? Сначала займёмся Чикаго, а там посмотрим, куда провидение укажет нам путь. И, само собой разумеется, нам ни в коем случае нельзя забывать об угрозе, которую представляет собой Шоколадный Огр.

— Ник? Да он наверняка уже и думать забыл про вас!

Мэри вскинулась.

— А я уверена, что не забыл! И ещё: я бы предпочла, чтобы ты не упоминал его прижизненного имени. Он теперь Шоколадный Огр.

— Никакой он не огр и никогда им не был, и вы это прекрасно знаете.

— После того, что он натворил, он заслуживает этого звания.

Спидо не хотелось спорить и он буркнул:

— Как вам угодно.

Мэри пристально всмотрелась в его лицо.

— Да ты, похоже, раскаиваешься в том, что выбрал меня? И это после стольких совместных странствий?

— Конечно, нет! — ответил Спидо. — Просто иногда... иногда вы меня пугаете.

 

*** *** *** *** ***

В своей книге «Сперва выполняй приказ, вопросы задавай потом» Мэри Хайтауэр так отзывается о своих врагах:

«В Междумире, как и в мире живых, попадаются индивиды, которые ставят собственные глубоко эгоистические интересы выше того, что правильно и истинно. Относительно таких врагов всеобщего блага я занимаю следующую позицию: их надо предоставить самим себе — в конце концов, они сами поспособствуют собственному падению. Правда, иногда делу добра необходима некоторая помощь».

 

Глава 19

Зелёный кардинал

Если бы существовали посторонние наблюдатели — например, биографы, описывающие загробную жизнь Меган Мэри МакГилл, более известной как Мэри Хайтауэр — то они пришли бы в восторг от того, как основательно она внедрилась в аппарат управления, созданный Мопси Капоне. Как блестяще, как хитро это было проделано! Мэри, однако же, ни за что не признала бы, что прибегла к хитроумным уловкам. Она сказала бы: «Я возвысилась благодаря своему влиянию». Так всплывают сливки на молоке, так самые мудрые естественным путём поднимаются над тёмными массами. Мэри была пресловутым «серым кардиналом», стоящим за очень кратковременным «золотым веком» Мопси Капоне; и хотя Мопси ради достижения своих целей весьма неплохо манипулировал умами других людей, его собственному уму остроты не доставало. А потому он и не заметил, что его власти медленно, но верно приходит конец.

— Твоей организации нужна реформа, — сказала ему Мэри, когда они остались наедине.

— А по-моему, она и так отлично справляется! — ответил Мопси.

— О да, конечно, — поспешила согласиться Мэри, однако указала, что власть Мопси держится на страхе. Кстати, Мопси чрезвычайно этим гордился. Поэтому Мэри предложила небольшой тест. Она попросила Мопси вызвать кого-нибудь из его верных слуг и приказать ему выполнить простое задание, требующее, однако, довольно долгого времени. Любопытство Мопси было разбужено; он позвал одного паренька, имени которого не помнил, и приказал ему провести перепись всей доброй сотни послесветов, обитающих в административном здании. Затем мальчик должен был составить график с разъяснениями о том, каким образом каждый из них умер.

— Чтобы до заката всё было сделано! — гавкнул Мопси. — Не то!..

Мальчик послушно побежал выполнять задание и вернулся, когда день начал перетекать в сумерки. Он представил Мопси список и толково составленный график. Паренёк всё время трясся от страха, пока Мопси не удостоил его милостивым кивком.

Тогда Мэри попросила одного из своих детей — мальчика по имени Лохматик — сделать примерно то же самое: составить график о том, как умер каждый из находящихся на её попечении девяноста трёх детей. Мальчик справился за пару часов и вернулся со списком, и не с одним графиком, а с целыми тремя: в системе координат, с колонками и круговым, похожим на порезанный клиньями пирог.

— Это обман! — разорался Мопси. — Он знал ответы заранее!

— Ты в самом деле так думаешь? — спросила Мэри спокойным и снисходительным тоном. — Мои дети выполняют мои просьбы из желания помочь, а не из страха, чтó с ними случится, если они провалят задание. Поэтому они работают быстрее и эффективнее.

До Мопси так и не дошло, что честная Мэри, фактически, не отрицала, что Лохматику все ответы были таки известны заранее.

Мэри обнаружила также, что Мопси лично не занимался междусветами, ждущими перерождения в сельскохозяйственном павильоне. Он находил это ниже своего достоинства и возлагал задачу обучения и наставления новоявленных послесветов на плечи своих подчинённых. Мэри мгновенно разглядела тут широкие возможности.

Она отметила в своём календаре все даты, когда должен был проснуться каждый из междусветов, и неизменно в это время оказывалась в инкубаторе, чтобы лично приветствовать очнувшегося.

— Добро пожаловать в Междумир, — говорила она озадаченным и зачастую перепуганным ребятишкам. — Меня зовут мисс Мэри. Вы среди друзей.

Потом она наделяла каждого экземпляром своей книги «Советы послесветам», предназначенной для только что прибывших в Междумир. Каждая книга была аккуратно и красиво переписана её подопечными на бумаге, позаимствованной из запасов Мопси. В благодарность за её доброту новенькие прикипали душой к Мэри и ходили за нею как цыплята за наседкой, тем самым закрепляя их союз, тогда как Мопси становился для них всё более и более туманной фигурой, в лучшем случае — сноской в тексте книги междумирного бытия.

Мопси же, взирая на свои владения с вершины величественного колеса обозрения, не видел никаких изменений. Его подданные всё так же боялись его и подчинялись каждому его капризу, но теперь, заметьте, — только потому, что это позволяла Мэри. И только тогда, когда Мэри дала ему понять, что её амбиции простираются дальше Чикаго, Мопси забеспокоился. Что она задумала?

— Расскажи мне всё, что знаешь о западе, — как-то попросила она у Мопси. — Не о том, что слышал, а том, что точно знаешь.

— Нет никакого запада, — отрезал он. — Междумир кончается у Миссисипи.

— Ты там был?

— А тебе какое дело?

— Я просто полагаю, что лидер твоего масштаба не мог не убедиться в этом самолично, потому и спрашиваю.

Мопси принял лесть за чистую монету и сказал:

— Я и убедился. Один раз. С той стороны дует ужасный ветер. Я приказал десятку послесветов одному за другим перейти по Столетнему мосту, но ветер не пустил их. Все они провалились сквозь мост и упали в реку.

От мысли, что он вот так запросто послал множество послесветов навстречу ужасной судьбе, Мэри покоробило, но она постаралась скрыть своё негодование.

— А как насчёт того, чтобы найти мост, который перешёл в Междумир?..

— Через Миссисипи нет междумирных мостов, потому что на той стороне нет Междумира, так что прекрати задавать глупые вопросы. — Он с подозрением уставился на неё, и Мэри сообразила, что зашла слишком далеко.

— Возможно, ты мог бы помочь мне в написании моей следующей книги? — предложила она. — Уверена, тебе известно много такого, чего не знаю я.

— Вот пусть так и остаётся, — ответил Мопси, закрывая дверь в дальнейший разговор. Но, как говорится, когда закрывается дверь, открывается окно. А окно сознания Мэри было повёрнуто на запад.

Для Оторвы Джил постепенная смена власти не прошла незамеченной. Мопси погряз в роскоши и сумасбродстве и ничего не видел. Джил могла бы посеять в нём семена подозрения, но она этого не сделала.

Мопси до появления Мэри верно и целенаправленно катился под уклон, но её отличные администраторские способности привели к улучшению условий существования для всех чикагских послесветов, а в особенности — для Мопси. Даже кожаное кресло, служившее ему троном, исчезло, а вместо него появилась украшенная золотой вышивкой козетка — на такой не стыдно было бы восседать даже какому-нибудь фараону.

Это был подарок от Мэри в знак верности их союзническому договору. В обмен за козетку она отдала ряд самых лучших предметов из своей коллекции драгоценностей и, однако, уступила изысканную мебель Мопси, попросив взамен его кожаное кресло. Джил нашла эти действия Мэри весьма разумными — она догадалась, к чему все эти подарки. Удобства Мопси стоили любых затрат — ведь чем больше он был доволен своей жизнью, тем меньше присматривался к действиям Мэри. Джил мечтала о том, что следующий договор о сотрудничестве состоится между Мэри и ею самой. Вместе они станут самой мощной силой во всём Междумире.

* * *

В тот знаменательный день в инкубаторе появились два свеженьких междусвета — Джил принесла их, перекинув через плечо, словно охотничью добычу. Инкубатор больше не охранялся: Мэри объявила, что все послесветы имеют право посещать это замечательное место — как будто это была родильная палата в больнице. Разместив спящих междусветов, Джил отправилась к «Гинденбургу» доложить, что в инкубаторе теперь находится почти сто семьдесят душ. Она нашла Мэри на променаде правого борта — та разговаривала с каким-то послесветом. Да нет, не с каким-то. Это был красавец-скинджекер. Скинджекер по имени Милос.

Джил попыталась скрыть своё потрясение, но не получилось. Она оставила Милоса и двух его обормотов в руках разъярённой толпы и рассчитывала, что эта самая толпа послала её бывших сотоварищей в долгое и малоприятное путешествие к центру Земли. Она должна была предвидеть, что этот пройдоха Милос выкрутится из любого положения! Он такой скользкий... как змея. Даже сейчас он смотрел на Джил, и в глазах его светилось еле заметное злорадство, а за его улыбкой — Джил была в этом уверена — скрывалась ненависть. Ибо какие ещё чувства мог он испытывать к ней после того, как она с ним обошлась?

— Джил! — обратилась к ней Мэри. — Как я рада, что ты пришла!

Она либо ни о чём не догадывалась, либо очень хорошо притворялась. Ещё одна змея.

— Он всё врёт! — вырвалось у Джил. — Не слушай! Милос — враль каких поискать! На твоём месте я бы немедленно выгнала его с корабля!

До Мэри, похоже, смысл её слов не дошёл.

— Что ты такое говоришь? Я думала, что вы друзья. По крайней мере, так утверждает Милос...

Джил взглянула на Милоса — у того с лица не сходила улыбка.

— Мы расстались... при несколько... необычных обстоятельствах... — сказал он. — Но, Джил, я крайне удивлён твоей... как бы это сказать... ничем не спровоцированной враждебностью.

— Что бы ни произошло между тобой и Милосом, я уверена — ты достаточно разумна, чтобы оставить ваши распри позади, — промолвила Мэри. — Так же как я оказалась способна преодолеть своё предубеждение против скинджекеров, так и вы, я уверена, сможете преодолеть ваши разногласия. Ведь как бы там ни было, мы все сотрудничаем ради общего блага.

Джил не находила слов, однако попыталась спасти положение.

— Милос, — обратилась она к нему. — Я прошу прощения. Давай начнём всё с чистого листа.

Она протянула ему руку, и тот принял её и пожал — немножко слишком крепко, как бы давая понять, что ничего не забыл и ещё страшно отомстит. Джил ответила таким же сильным пожатием. Пусть только попробует что-нибудь сделать! Пожалеет!

— Я скучала по тебе Милос. Правда-правда! Где ты был?

— О, нам с Лосярой и Хомяком выпали замечательные приключения, но давай не будем об этом. Сейчас мы здесь, и надо нагнать упущенное время.

Джил взглянула на Мэри. Если та и видела, что между двумя её собеседниками не всё ладно, то ничем этого не выказала. Или, может, конфликт между бывшими партнёрами отвечал её планам.

— Итак, — продолжила Мэри, — я как раз рассказывала Милосу о твоём амулете и о том, как он помогает тебе спасать детей от света. Теперь у нас четверо скинджекеров вместо одного. Разве это не прекрасно?! Джил, ты в одиночку проделывала такую великолепную работу! А теперь вообрази, насколько эффективнее вы станете действовать единой командой!

— Представляю себе, — отозвался Милос.

Если бы у Джил был желудок, её бы сейчас стошнило.

Итак, Милос отыскал Оторву Джил. Но эта находка меркла в свете знакомства с Мэри Хайтауэр. Джил оказалась неспособна испортить ему, Милосу, жизнь, и это был хороший знак — за ним угадывалось блестящее будущее. Если успех можно рассматривать, как самую лучшую месть, то его успех у Мэри станет подлинным триумфом и очень горькой пилюлей для Оторвы Джил, которая использовала его, а потом выбросила, как ненужный мусор.

* * *

Лосяра и Хомяк всё ещё торчали у Мопси Капоне, так что у Милоса было время последовать за Джил в инкубатор, как только аудиенция у Мэри подошла к концу. Оставшись с Джил наедине, Милос тут же высказался:

— Хотелось собственными глазами увидеть, в какую новую авантюру ты пустилась. — Он окинул глазами спящих междусветов. — О, да ты зря времени не теряла.

— Это не авантюра, — процедила Джил, словно ядом плюнула. — И что бы ты ни задумал, имей в виду — не пройдёт. Катись-ка ты лучше куда подальше, пока не заработал!

Однако Милос не испугался: он знал, что её слова — лишь пустые угрозы. Пританцовывая, он подошёл к ней поближе и вдруг, схватившись за амулет, резко рванул его на себя. Цепочка не порвалась; вместо этого Джил была притянута к Милосу за шею.

— Эй, пусти! — завопила она.

— Помню как сейчас — я сам подарил тебе эту цепочку с подвеском. Отдал за неё целую коробку «Твинкис». Ты знаешь, какая это ценность — «Твинкис»?

— Я сказала – пусти!

На этот раз он её отпустил, и Джил поспешно сделала шаг назад от греха.

— А Мэри знает, что твой «волшебный амулет» — просто кусок стекла на цепочке из поддельного золота? — продолжал издеваться Милос.

Вот теперь Джил перепугалась.

— Ты же не расскажешь ей, правда?

Милос предпочёл не отвечать на вопрос.

— Что мне действительно очень хотелось бы узнать — так это как ты это проделываешь. Твой камень, предвидящий будущее — чушь собачья. Так откуда ты знаешь, когда случится какая-нибудь катастрофа?

Джил воззрилась на него с неприкрытой ненавистью.

— Сам догадайся!

— О, — сказал Милос, — я уже догадался.

Ненависть в глазах Джил сменилась отчаянием, а потом и оно поблекло. Она сдалась.

— Чего ты хочешь, Милос?

«Отлично, — подумал Милос. — А теперь приступим к торгу». Ничто не может сравниться в сладости с возможностью пошантажировать преступника.

— Я сохраню твою тайну, — пообещал он, — в обмен на то, что ты отступишь в тень. Я хочу занять первую позицию среди скинджекеров Мэри.

— Мэри сама выберет начальника группы!

— Мэри выберет меня, — уверенно сказал Милос. — И когда она это сделает, ты поддержишь её решение и признаешь меня лидером. — Тут он улыбнулся. — В точности как в старые добрые времена.

— А если нет?

— Тогда я расскажу Мэри, откуда берутся все эти новенькие.

Джил отвернулась, злобно сжав губы в щёлку.

— Хорошо. Но не воображай, что я стану подчиняться твоим приказам! — заявила она.

Однако Милос знал, что она никуда не денется.

* * *

Он оставил её в состоянии, близком к кипению, и вернулся к Мэри — та хотела ввести его в курс дел. Поначалу она вела себя сдержанно, но Милос чувствовал — ей необходимо кому-то высказаться — кому-то, кто выслушал бы её и понял. Вот он и слушал, и находил всё, о чём она говорила, завораживающим. Наверно, она это ощутила, потому что вскоре чуть расслабилась и рассказала не только о делах в Чикаго, но и о своих дальнейших замыслах.

— Как хорошо, когда есть кто-то, готовый выслушать тебя! — сказала она. — Кто-то, с кем я могу быть на равных...

Милос окинул променад цепким взглядом. Это место так много говорило о Мэри! Безупречно, безукоризненно. Повсюду произведения искусства и предметы обстановки, без сомнения, добавленные сюда хозяйкой. Променад был так же элегантен, как сама Мэри. Здесь помещалось и значительное собрание книг, и не только принадлежащих её перу. Одна из книг лежала в кресле, Милос с любопытством поднял её. Книга была раскрыта на странице с фотографией подвесного моста во время сборки. На титульном листе значилось: «История гражданского строительства».

— Странноватое у тебя хобби, — заметил Милос.

Мэри забрала у него книгу и положила на столик.

— Каждая книга может чему-либо научить нас, — сказала она, — и почерпнутое важное знание в нужный момент может стать очень сильным оружием в твоих руках.

Она жестом пригласила Милоса присесть. Тот не преминул воспользоваться приглашением и вальяжно развалился на плюшевом диване. Мэри устроилась напротив.

— А теперь, если ты не возражаешь, — произнесла она, — я бы хотела послушать о твоих странствиях.

— Что бы тебе хотелось узнать?

— Твой друг Лосяра упомянул о вашей встрече с Алли-Изгнанницей. Не мог бы ты рассказать подробнее?

— Забудь про Алли, — ответил он. — Когда я в последний раз видел её, она направлялась домой. Ей сейчас не до тебя. Поверь, с её стороны тебе ничего не грозит.

Мэри нервно передёрнула плечами:

— А разве я говорила о какой-либо угрозе ?

— Нет, — признал Милос. — Но она дружит с Шоколадным Огром, а он ведь угроза, да?

Мэри заинтересованно наклонилась вперёд — пожалуй, немного слишком заинтересованно.

— Она говорила о нём? Ну хоть что-нибудь?

Милос пожал плечами.

— Говорила. Совсем чуть-чуть. Она не видела его много лет — с того самого дня на молу. Ты, кажется, тоже там была?

— Я надеюсь, ты понимаешь, что Огра необходимо остановить?

— Остановить? Зачем его останавливать?

— Затем! Его надо призвать на суд!

— А судьи кто? — вопросил Милос. — Уж не ты ли?

В ответ она привела цитату из собственной книги:

— «В мире, где нет Закона, мы обязаны освещать дорогу правде нашим собственным светом и вершить справедливость по велению собственной души».

— Ага, значит, ты всё-таки считаешь себя его судьей.

— Да я сама, своими глазами наблюдала жестокости, которые он творил! — воскликнула Мэри. — Он послал сотни беззащитных детей прямо в свет. Он бы всех нас туда отправил, будь его воля!

Милос вдруг прозрел. Оказалось, что он читает в душе Мэри так же легко, как если бы это была одна из её книг. Во всяком случае в том, что касается Шоколадного Огра. Произнося свою следующую фразу, Милос постарался сдержать улыбку:

— А он знает, что ты в него влюблена?

Она метнула в него обжигающий взгляд, словно отбивая внезапное нападение:

— Я вижу, тебе на меня наговорили, а ты и поверил! Алли-Изгнанница постаралась, я полагаю?

Милос понимал, что сейчас он должен сыграть очень-очень тонко.

— Нет, она ни при чём, я просто догадался. Но поверь мне, — серьёзно проговорил он, — я знаю, что это такое — любить кого-то, кто предал тебя. И я знаю, как трудно забыть эту любовь. Но в конце концов с этим приходится как-то справляться.

Они смотрели друг другу прямо в глаза, и их безмолвный разговор был гораздо важнее того, чего они не произнесли вслух.

Мэри отвела взгляд первой. На столике рядом с ней лежала книга. Та самая, про строительство. Она подняла её и задумалась, поглаживая ладонью обложку, как будто хотела вызвать джинна.

— Мне понадобятся услуги скинджекеров. Для них будет масса работы. Важной работы. Мне нужен кто-то, кому я могла бы доверить ответственное дело.

— В таком случае, — сказал Милос, — я охотно предлагаю свои услуги.

* * *

Настал уже поздний вечер, когда Милос ушёл от Мэри, проведя в её обществе много часов. Он был совершенно покорён ею. Мэри обладала всеми достоинствами, какие Милос только мог себе вообразить. Ум у неё был так же остёр, как и у Джил, но без преступных наклонностей; моральные принципы — столь же высоки, как и у Алли, но отсутствовала та наивность, что заставляла Алли оставаться верной этому жалкому Майки МакГиллу. Милос признавал за собой слабость — он был влюбчив, а влюбившись, становился слепым и глухим к недостаткам своих возлюбленных. Но наконец-то он встретил девушку, достойную его внимания!

Ему удалось ослабить её защиту, но чтобы разбудить в ней ответные чувства, понадобится станцевать совсем другого типа танец, чем тот, в котором он был мастер, — танец, в котором все его движения будут чёткими, а мотивы — прозрачными. Мэри высоко ценила честность и прямоту. Она их получит.

Милос ясно осознавал: у него нет иного выхода, кроме как покорить её. Ему, собственно, некуда было деваться, потому что он уже был от неё без ума; и единственным способом выдержать могучую стихию по имени Мэри Хайтауэр было обеспечить её взаимность.

«Ах если бы Мэри была скинджекером! — помечтал он. — Но что поделать, нельзя получить всё сразу». К тому же, обладай она способностью к вселению в тела живых, ей не понадобился бы Милос. Так что, наверно, всё к лучшему.

А он был ей очень нужен — она сама сказала. Правда, у понятия «нужен» много разных степеней. Сердце Милоса уже не раз бывало разбито, но сейчас всё будет по-другому. Он ещё не знает как, но уж он постарается стать для Мэри всем, чего бы ей хотелось, сделаться необходимым, как воздух для живущих. И таким же постоянным и надёжным, как сам Междумир.

 

Глава 20

Как украсть поезд

В старом железнодорожном депо города Чаттануги, штат Теннесси, сегодня собралось огромное облако местных послесветов — поглазеть на небывалое зрелище. Давненько у них не случалось ничего такого увлекательного! Всё началось с того, что прибыл Шоколадный Огр и по городу разнёсся слух, что он собирается провернуть какой-то из ряда вон выходящий фокус.

Группа из десятка послесветов под предводительством самого Огра взяла верёвку и обвязала её вокруг талии парнишки в форме солдата Конфедерации.

Ясное дело, парнишкой-конфедератом была Цинния.

— Давай не устраивать из этого никаких дурацких шоу, — внушал ей Ник. — Просто делай дело — и всё.

— Так ведь оно уже так и так шоу, — возразила Цин, — значит, лучше выдоить из него всё, что можно.

Цин сосредоточилась и проникла своей эктодёрской рукой из Междумира в живой мир. Для неё это было так же легко, как сунуть руку в воду. Толпа дружно ахнула. Затем, не вынимая руки из образовавшегося маленького портала, Цин ухватилась за покрытый ржавчиной сцепной буфер пассажирского вагона — живомирного вагона. Сцепка защёлкнулась на её запястье, словно медвежий капкан. Они остановили свой выбор на старом «Амтраке», потому что другого отцепленного пассажирского вагона им найти не удалось.

Как только Цин убедилась, что её рука прочно держится в сцепном устройстве, она повернулась к команде:

— Ну вот, вы знаете, что делать. Раз, два, три — давай!

Остальная десятка послесветов принялись тянуть за канат, которым Цин была обвязана вокруг пояса. Ник только смотрел, не принимая участия: всё, за что он в последнее время брался, становилось слишком скользким — невозможно удержать.

Канатная команда напрягла мышцы — они тянули Цин изо всех своих сил, а поскольку её рука так и оставалась зажатой в сцепном устройстве, то девочка оторвалась от земли и зависла в воздухе. Живое тело не вынесло бы такого обращения, оно разорвалось бы пополам, но послесвету такое не грозило. Цин напряглась, и одинокий вагон медленно пришёл в движение. Самое трудное было позади. Как только вагон покатился, маленькая дыра в пространстве между мирами, в которую проходила только рука Цин, начала растягиваться, точно резина, пока весь вагон не прошёл сквозь портал — из живого мира в Междумир.

Толпа не смогла сдержать восторга, наблюдая, как туманный, неясный вагон мало-помалу обретал чёткость очертаний, засиял старым хромом, а на его боках проступили пятна ржавчины и красочные граффити.

Как только вагон проскользнул в Междумир, портал схлопнулся. Команда перетягивателей бросила канат и рассыпалась в стороны, а вагон продолжал катиться по боковой ветке — которая в живом мире больше не существовала — по направлению к хвосту поезда-призрака.

— Во здорово! — жалобно воскликнула Цин, прицепленная к движущемуся вагону. — Я что, так и буду здесь висеть, пока меня опять не расплющит об сцепку?

Ник улыбнулся и крикнул:

— Это же самое смешное, Цин! — Однако бросился ей на выручку.

Он больше не мог бегать так быстро, как раньше — шоколад натекал ему на ноги, делая их тяжёлыми — но, к счастью, вагон катился не так уж быстро. Ник нагнал его, вскочил на буфер и использовал свою левую руку в качестве маслёнки, смазав сцепку жирным шоколадом. Цин высвободила свою руку в самую последнюю секунду, и оба отскочили в сторону как раз в тот момент, когда вагон стукнулся о хвостовой буфер поезда-призрака. Состав содрогнулся по всей длине, до самого локомотива. Новоявленный пассажирский вагон стал частью старого поезда, и Чарли в кабине машиниста отсалютовал этому событию гудком. Толпа зевак-послесветов разразилась радостными возгласами.

— Ну, каково это — быть героем? — спросил Ник у Цин.

— Я всё равно скучаю по моему космическому кораблю, сэр.

Но Ник видел: восторженное поклонение толпы ей приятно куда больше, чем изоляция и одиночество, в котором она жила столько лет.

Их поезд, поначалу состоявший, помимо локомотива, из двух вагонов, теперь насчитывал девять. Таков был результат усилий и искусства Цин за последние несколько недель. Исчезновения вагонов не остались незамеченными для живого мира — хотя Ник узнал об этом чисто случайно.

Джонни-О пытался научить Цин читать и с этой целью заставлял её вырывать из живого мира разные газеты и журналы. Джонни-О, лишившийся никотиновой подпитки, был самым раздражительным в мире учителем, а Цин — самой неблагодарной в мире ученицей. Каждый день они собирались вместе для урока, который в основном заключался во взаимных оскорблениях словом — вот и вся учёба. Однако на следующий день они опять встречались, чтобы начать всё сначала. Однажды Джонни-О принёс Нику номер «Уорлд Уикли Геральд» — жёлтой газетёнки с сомнительными материалами:

— Почитай-ка вот это.

Заголовок на второй странице кричал: «ЮЖНАЯ ТИХООКЕАНСКАЯ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНАЯ КОМПАНИЯ ПРЕДЪЯВЛЯЕТ ИСК ПАРАЛЛЕЛЬНОЙ ВСЕЛЕННОЙ!» В статье рассказывалось о необъяснимых исчезновениях вагонов из депо «Южной Тихоокеанской» и о том, что компания собирается взять дело расследования тайны в свои руки. Но поскольку статья на соседней странице называлась «РЕБЁНОК ПРИШЕЛЬЦЕВ ПОЖИРАЕТ ЗОНУ 51!», Ник не стал особенно волноваться. К тому же, в живом мире было достаточно куда более крупных проблем, чтобы заморачиваться несколькими пропавшими вагонами. Да и в Междумире хватало своих забот.

Уже довольно долгое время Ник не получал никаких новостей о Мэри Хайтауэр, и это его беспокоило — что она затевает? Будь её воля, она бы всех послесветов задушила в своих любящих объятиях! Нет сомнений — она трудится вовсю, чтобы так и случилось. Её надо остановить любой ценой, и у Ника уже имелся план на этот счёт.

В этом плане огромная роль отводилась Циннии.

С того времени, как Ник выковырял воительницу из корабля на мысе Канаверал, прошло больше месяца.

— Да на кой я вам нужна! — ныла она, когда они втроём — Ник, Цин и Джонни-О — пробирались по лесам Флориды обратно к поезду. — А теперь, когда вы взорвали весь мой арсенал, я и сама себе не нужна!

Чарли ждал их в поезде; мальчик был более чем счастлив не высовывать носа из кабины машиниста, лишь бы избежать любых контактов с эктодёром. А вот Джонни-О как раз наоборот: он продолжал дразнить Цин до тех пор, пока та в запале не вырывала у него ту или иную анатомическую деталь, грозя скормить её Кудзу; после чего шалопай должен был гоняться за девчонкой, чтобы вернуть свою драгоценную часть на место. Поскольку Джонни-О проделывал этот трюк очень часто, Ник пришёл к выводу, что тому это попросту нравится.

Их первым серьёзным испытанием была Атланта — Ник понимал, что им совершенно необходимо добиться там успеха, иначе с дальнейшими планами можно распроститься.

Когда много недель назад они вновь вкатились на подземную станцию в Атланте, к ним опять привалила толпа послесветов с бейсбольными битами и кирпичами, но теперь грозное оружие было лишь так, для видимости: обитателей Атланты одолевало любопытство, воевать с пришельцами им вовсе не хотелось. По округе распространился слух, что Шоколадный Огр отправился искать Зака-Потрошителя, и поэтому, скорее всего, назад не вернётся. А он взял и вернулся! Свершившийся факт вознёс Ника на невероятную высоту: в глазах здешних послесветов он стал Супермонстром. Каждому хотелось узнать, что же он обнаружил во флоридской Междуглуши.

Ник пока что не собирался представлять им Цин — для этого требовалась некоторая подготовка. Но Цин, у которой со здравым смыслом была напряжёнка, представилась сама ещё до того, как поезд полностью остановился. Стоило ей только глянуть на местных ребятишек, как она выставила голову в окно и заорала:

— Эй вы! Только попробуйте бросаться кирпичами, вот не сойти с этого места — повырываю у вас такое, про что вы даже не знаете! Только попробуйте! — И чтобы не бросать слов на ветер, она вырвала у стоящего рядом Джонни-О его воспоминание о селезёнке и высунула свою добычу за окно.

— Эй, не вздумай уронить, ты, уродина проклятая! — завопил Джонни-О.

Поскольку Джонни-О понятия не имел, как выглядит селезёнка, в его памяти этот орган больше всего напоминал краковскую колбасу. Несмотря на это, зрелище потрясло толпу. Послесветы побросали оружие и кинулись кто куда с криками: «Это Зак-Потрошитель! Это Зак-Потрошитель!»

Джонни-О оттащил воительницу от окна, забрал краковскую селезёнку — но остановить панику было уже невозможно.

— Отлично! — простонал Ник. — Почему бы тебе не вырвать свой собственный мозг и не вставить на место другой — нормально работающий?

Цин, однако, не смутилась.

— Небось орёшь на меня, потому что на твой шоколад им накласть, а на меня — нет!

— Пора бы тебе начать меня слушаться! — сказал Ник, наставив ей в лицо палец, который она, конечно же, немедленно откусила.

— Извиняюсь, сэр, — сказала она с ехидной усмешкой, — но мне показалось, что ваша рука — точь-в-точь как шоколадный пасхальный кролик.

Джонни-О загоготал, и Ник, нахмурившись, уставился на него.

— Правда! — покатывался Джонни-О. — Действительно! Иногда похожа!

Ник решил прибегнуть к другим мерам воздействия.

— Боец! Ваше поведение недостойно сержанта Шоколадной Бригады!

— Сержанта? — озадачилась Цин. — Я думала, я рядовой.

— Больше нет. — Он поднял руку и намалевал шоколадный шеврон на её рукаве. — Теперь вы сержант, и я ожидаю от вас соответствующего поведения!

— Есть, сэр! — восторженно рявкнула Цин.

— И если вы будете следовать приказам и стараться выполнять вашу работу наилучшим образом, то, возможно, дорастёте до лейтенанта!

— Есть, сэр! Каковы будут приказания, сэр?

Ник был прав — похоже, управиться с Цин легче, если не грозить ей всяческими карами, а удостоить её доверием и ответственностью.

— Приказ такой: ничего не делать до тех пор, пока я не скажу!

— Ага, удачи! — хрюкнул Джонни-О и спросил, какое же тогда у него теперь звание. Ник ответил, что он офицер, ответственный за особые операции. Джонни-О остался доволен свыше меры.

Через пять минут, как и ожидал Ник, появился Исайя — парень, верховодящий в Атланте — и, ни на секунду не задержавшись, влетел в поезд.

— Что за чёрт здесь происходит? — накинулся он на наших друзей прямо с порога.

Его неожиданное вторжение и угрожающий тон испугали Кудзу, и пёс залился лаем, спрятавшись за спину Циннии. Ник хотел было услать её куда-нибудь, но потом перерешил: лучше держать девчонку на виду. Вместо этого он предложил Джонни-О прогуляться к Чарли:

— Кто знает, может, ему сейчас очень кстати какая-нибудь особая операция.

Джонни-О ушёл, бросив на Исайю пылающий взгляд.

Теперь их уже не было трое против одного, но напряжение не ослабло ни на йоту.

Исайя посмотрел на Цин, потом перевёл глаза обратно на Ника. Ник видел, что парень испуган, но старается спрятать страх за гневом.

— Забирай это отродье и проваливай из Атланты! — потребовал Исайя. — Сейчас же!

— Это кто тут отродье, а? — зарычала Цин.

Ник крепко сжал её плечо не-шоколадной рукой.

— Помни, что я тебе приказал, — еле шевеля губами, сказал он.

Цин прикусила язык — в буквальном смысле, как будто для того, чтобы он не пошёл болтать самостоятельно, его необходимо было зажать между зубами.

Только тут до Ника дошло, что Цин — двоякое неудобство. Он, Ник, привёз в Атланту не только «Зака-Потрошителя» — он притащил солдата армии конфедератов в город, где заправлял парень, который при жизни, скорее всего, тянул тягостную лямку раба.

— Её зовут Цинния, — сказал Ник Исайе, — и от неё тебе вреда не будет.

— Ты хочешь сказать, что это девчонка?

Цинния чуть не взорвалась, но продолжала держать язык за... нет, в зубах.

— Она эктодёр, и она здесь затем, чтобы помочь всем нам.

— Мне плевать, что она там за «дёр» такой! Мне не нужно помощи от того, кто носит серую форму!

Больше у Циннии выдержки не хватило, она выступила вперёд. Ник попытался её задержать, но она стряхнула с себя его руку. Военная дисциплина пошла побоку.

— Я не шибко много чего помню про свою жизнь, — сказала она, — но знаю, что пошла в солдаты не для того, чтобы защищать рабство. Я сделала это, чтобы защитить свою семью! И я бы сняла эту форму, если бы могла, да только это такой же дохлый номер, как твои ободранные штаны и верёвка на поясе. Мы застряли здесь в том, в чём были, но не с тем, чем мы были!

Вид у Исайи был по-прежнему грозный, но он ничего не ответил, лишь ждал: может, у неё ещё что есть сказать в свою защиту? К удивлению Ника, нашлось.

— Я вот что те скажу, — продолжала Цин. — В Междумире не должно быть проблем с цветом кожи, потому что у послесветов кожи вапще нет, если уж на то пошло, понял?

Исайя кивнул.

— Отлично сказано. А я могу и ещё лучше. Дай-ка руку.

Цинния протянула ему руку, и Исайя вытянул свою рядом.

— Видишь? — сказал он. — Светится одинаково.

— Точно!

— Всегда помни об этом, — сказал Исайя, — и тогда я, быть может, не прогоню тебя из города.

— Годится, — ответила Цин.

Теперь, когда был установлен мир, Исайя обернулся к Нику.

— Так что — вы опять просто проедете через город, или тебе всё-таки чего-то от нас надо?

Вот когда началась настоящая работа!

 

Глава 21

Воровать — не наживать

Перетянуть послесветов Атланты на свою сторону было делом деликатным и таким же кропотливым, как... ну, скажем, производство шоколада: перегреешь — пригорит, переохладишь — пойдёт комками. С неохотного разрешения Исайи Ник представил Цин всем послесветам Атланты, которых насчитывалось почти четыре сотни. Опять они заполнили подземные улицы — на этот раз без оружия.

Ник терпеливо ожидал, пока все соберутся. Цин тоже ждала, но нетерпеливо. Джонни-О и Чарли обеспечивали безопасность, не подпуская любопытствующих слишком близко.

— А вдруг заварушка — можно мне тогда разбить пару-тройку бошек? — поинтересовался Джонни-О у Ника.

— Никаких «бошек»!

— Какой же ты зану-уда, — проныл Джонни-О.

Когда все были в сборе, Исайя спросил у Ника:

— Как мне тебя представить: просто как Ника, или как Николаса, или, может, как Шоколадного Огра?

Первым побуждением Ника было назваться просто Ником, но... Если Мэри везде знали как Небесную Ведьму, то разве эти ребята воспримут его всерьёз, если он для них будет просто «Ник»?

— Давай как Огра, — сказал он Исайе. Мэри придумала это обидное прозвище, чтобы очернить его. Ну что ж, настало время обратить оскорбление себе на пользу.

Исайя поднял руку. Через несколько мгновений гомон толпы стих.

— Привет всем, — сказал он неофициальным, но всё же властным тоном. — Тут у нас в гостях Шоколадный Огр — ну, думаю, вы все знаете. Я с ним потолковал, он парень что надо. Он хочет поговорить с вами, так что слушайте внимательно. Да не вздумайте его разозлить, а то он превратит вас в шоколадную стружку или в ещё там что похуже.

Ник дважды прокашлялся. Он волновался, а когда он волновался, его горло забивалось шоколадом.

— Послесветы Атланты! — начал он. — Я пришёл предложить вам дружбу... и в знак этого хочу представить вам Циннию-Потрошительницу!

— Циннию? — спросил кто-то из толпы. — Эт чё — цветок такой, чё ли?

— Заткни варежку! — рявкнула Цин.

Ник продолжал, не обращая внимания:

— Я знаю, вы много чего плохого слышали о эктодёрах, так же как много чего плохого слышали обо мне. Ну вот, я здесь, чтобы доказать вам, что это не так. Потрошительница не станет ни у кого из вас вырывать кишки...

— А могла бы, если б захотела, — буркнула Цин, и Кудзу поддержал её лаем и рычанием.

— Да, могла бы, — сказал Ник, осадив её хмурым взглядом. — Но наша Цин использует свой дар только для добрых дел. — Ник сделал паузу, чтобы все переварили эту мысль, а затем продолжал: — Мы знаем, что в Междумир переходит не так уж много вещей, а те, что переходят, становятся добычей искателей, которые за них сдирают сотню шкур. Так вот: забудьте об искателях, потому что если вам что-то надо, эктодёр достанет это для вас!

Ник чувствовал себя участником дешёвого рекламного ролика, ну, да ладно, главное — внимание толпы было обеспечено. Он взглянул на Исайю — тот стоял, скрестив руки на груди. Спектакль его, кажется, пока особо не впечатлил.

— Мне нужен доброволец, — объявил Ник.

Поначалу никто не решался. Но вот, наконец, послесветы вытолкнули вперёд маленькую девочку. Та себя не помнила от страха. Джонни-О проводил её к Нику. Девочка всю недолгую дорогу не отрывала глаз от громадной ручищи, вцепившейся ей в локоть.

— Не бойся, — тихо обратился к ней Ник, — всё будет хорошо. — Потом он заговорил громко, так, чтобы его услышала толпа. — Скажи мне, чего тебе очень-очень хочется? Такого, чего ты, по твоему мнению, по-настоящему заслуживаешь, но здесь, в Междумире, этого нет.

Девочка подняла на него огромные, полные надежды глаза:

— Ванильное мороженое с шоколадной помадкой!

Цин расхохоталась:

— Да помадку, считай, ты уже нашла! Вот она стоит — прямо здесь!

Засмеялись только Чарли и Джонни-О. Остальные ждали, что Ник в гневе обратит Цин в кучку шоколадной стружки. Но тот лишь обратился к Исайе:

— Где в живой Атланте мы можем найти то, что она просит?

— Знаю такое место. Пошли.

Исайя привёл их в «Мир Кока-Колы» — самый большой туристский аттракцион Атланты, настоящий храм, где собираются приверженцы могучей религии, поклоняющиеся газированному кофеинобожеству. Здесь располагается кафе, в котором подают все мыслимые и немыслимые блюда, основным ингредиентом которых является кока-кола — как, например, мороженое, плавающее в кока-коле вместо рутбира, или взбитые сливки, политые сиропом из кока-колы, и прочее в том же духе.

Толпа послесветов повалила вслед за Исайей, Ником и Цин прямо сквозь внешнюю стену кафе. В зале было битком набито живых посетителей; целая группа школьников в ярких, светящихся жёлтым жилетах взяла стойку в плотное кольцо блокады — целых четыре бармена толком не успевали отпускать мороженое и напитки.

— Сейчас вы собственными глазами увидите, как наш эктодёр уведёт у них мороженое прямо из-под носа! — воскликнул Ник, словно заправский ярмарочный зазывала. Ему это нравилось!

Все послесветы вытянули шеи. Они непрестанно перебирали ногами, чтобы не провалиться сквозь землю. Очень странное зрелище — несколько сотен голов ходят вверх-вниз, вверх-вниз...

Ник уставился на серебряную вазочку, в которой красовались три больших шарика земляничного мороженого. Бармен собирался полить их сиропом из кока-колы. Нет, как хотите, а некоторые комбинации ингредиентов надо запретить в законодательном порядке.

— Быстро, — приказал Ник Циннии. — Давай, рви, пока он его не испортил!

Цин сунула свою экторуку в живой мир и... Толпа послесветов восхищённо загудела. Одним ловким движением она схватила вазочку с мороженым и перенесла её из живого мира в неживой. Бармен не успел этого заметить, так что опрокинул всю ложку сиропа прямо на мраморную стойку. Мгновение он тупо смотрел на разлившуюся по мрамору лужу, потом перевёл взгляд на других барменов и сказал:

— Ну, что за дурацкие шутки?

— Оно просто исчезло! — сказал живой мальчуган с рыжими волосами, сидящий прямо напротив незадачливого бармена. — Из ниоткуда протянулась рука, схватила его и... всё. Оно растворилось прямо в воздухе!

— Заткнись, Ральфи, — одёрнул его мальчик, сидящий на соседнем стуле.

На том всё и закончилось. Бармен вздохнул и сделал новую порцию. Тайна той, что исчезла, его, похоже, не взволновала.

Цин протянула украденное мороженое девочке, которая уже облизывалась, глядя на вазочку.

— Погоди, — сказал Ник. — Сейчас...

Он занёс над вазочкой руку, сжал кисть в кулак и полил шарики мороженого обильным количеством полужидкого шоколада.

В толпе вскрикнули — одновременно с восторгом и отвращением.

— Ну вот, — удовлетворённо сказал Ник. — Мороженое с шоколадной помадкой.

Девочка и её приятели не стали дожидаться, пока им дадут ложки — не теряя ни секунды, они запустили в лакомство пальцы.

— Вот, значит, как... — протянул Исайя. — Шоколадный Огр, оказывается, не монстр... Он вор!

Ник не стал возражать. Он долго думал: честно это или нечестно — воровать вещи из живого мира, но наконец пришёл к выводу, что нужды Междумира должны для него стоять на первом месте.

— О Робин Гуде слышали? — спросил он и Исайю, и окружающих послесветов.

— Слышали. Забирал у богатых и отдавал бедным.

— Ну вот, — кивнул Ник, — живые — они богатые, неважно, сознают они это или нет. Как по мне, так мы тоже заслуживаем хотя бы маленькой доли того, чего нас лишили.

Исайя не выразил ни согласия, ни несогласия.

— Ну, ладно, — сказал Ник. — Кто следующий?

Почти все руки взметнулись вверх: «Я! Я! Я!»

Ник обернулся к Исайе:

— Дай мне список из десяти разумных требований, и мы посмотрим, что можно сделать.

* * *

Ник рассчитывал, что Исайя разберётся и отделит необходимое от прихоти. Он не ошибся.

— Половина из них хотела себе собаку или кошку, — сообщил Исайя, когда появился в салон-вагоне со списком.

Он глянул на Кудзу — тот был очень занят: слизывал шоколад отовсюду, куда мог дотянуться. Шоколад — яд для живой собаки, но у междумирной с ним проблем не возникало.

— Этого я и опасался, — сказал Ник. — Что ты им сказал?

— Сказал, что забирать у собак и кошек их нормальную жизнь неправильно.

— Я проделала такое только один раз, — смущённо проговорила Цин. — Владелец Кудзу лупил его почём зря. Должна же я была спасти беднягу! Ну, и вырвала его оттуда — по-другому не получалось.

Услышав своё имя, пёс подошёл к беседующим и перевернулся на спину, ожидая, чтобы ему почесали живот. Исайя подчинился.

— Бил собаку! Да тебе надо было вырвать у него сердце, раз уж ты взялась за дело!

— Я и вырва... — Но тут Цин запнулась. — Ну, почти... То есть, я бы и вырвала, но собака смотрела... Нельзя же было делать это у него на глазах! Или как?..

Кудзу мурчал, словно котёнок, пока Исайя чесал ему живот, приговаривая:

— Ах ты, собачка, собачечка...

Затем он разогнулся и протянул Нику список.

— Вот — здесь десять очень нужных вещей. Давай глянем, что она сможет сделать.

Все запросы в списке были тщательно продуманы, и хотя их выполнение заняло немалое время, всё удалось как нельзя лучше. Среди требований были: саксофон и гитара для двух ребят, которые не играли с того самого дня, когда перешли в Междумир; шестая книга Гарри Поттера — единственная из всех, по какой-то причине никак не желавшая переходить в вечность сама по себе; Библия — вообще-то они переходили постоянно, но запрос был раздобыть на португальском языке... Для девочки, у которой были кисти, но не было красок, Цин стащила целый набор акварели. Для ребятишек помладше — большую коробку с шестьюдесятью четырьмя цветными фломастерами. Мальчику, зрение которого и в Междумире оставалось таким же плохим, как и при жизни, она принесла очки. Остальные запросы касались спортивного снаряжения — того отчаянно не хватало. Ник был удивлён: Исайя не попросил ничего из еды; и, как выяснилось, у предводителя послесветов Атланты были на то свои причины.

Как только все десять просьб были выполнены, Исайя пригласил Ника на беседу с глазу на глаз. Жилище Исайи было уютным, но скромным не по чину. Он жил ничуть не лучше, чем любой из его подопечных, единственное — комната была попросторней. Здесь стояла кровать — наверняка лишь для проформы, поскольку большинство послесветов — особенно лидеры — предпочитали не спать. Из обстановки можно назвать простой кухонный стол пятидесятых годов двадцатого века, оранжевый кожаный диван, скорее всего из семидесятых, да несколько хлипких на вид стульев с круглой спинкой, из тех, какие были в моде во времена бабушки Ника. Ник сделал в уме заметку: сказать Цин, чтобы натаскала Исайе приличной мебели.

Ник присел на диван, сообразив, что убрать с кожи шоколадные пятна проще всего. Исайя расположился напротив, на одном из бабушкиных стульев.

— Ну, я дал тебе возможность показать себя, — промолвил он. — Теперь выкладывай, чего тебе от нас надо.

Ник понимал: граница между подарком и взяткой весьма расплывчатая, и мог лишь надеяться, что находится по правильную сторону этой границы.

— Я мог бы дать все эти вещи твоим послесветам даром, — сказал он, — но ты прав. Есть пара вещей, о которых я бы хотел тебя попросить.

— Просить-то ты можешь... но ещё вопрос, получишь ли.

Ник прокашлялся, так что его голос потерял свой густой шоколадный тембр.

— Во-первых, мне нужна информация. Я хочу узнать о других послесветах в городах и местечках Юга. Мне нужны конкретные цифры, если они у тебя есть, и ещё хочу узнать — что это за послесветы? Они друзья или враги? С ними легко договориться или их нужно избегать? Ну, ты понял.

— Ладно, — сказал Исайя. — Я расскажу тебе всё, что знаю о Юге. — Он откинулся на спинку, и стул скрипнул. — Но это же ещё не всё, правда?

Ник помедлил. Ох, это будет непросто! Он постарался усесться попрямее на продавленном диване и глянул Исайе в глаза.

— Мне бы хотелось пятьдесят твоих ребят.

Выражение лица Исайи мгновенно и зримо изменилось — черты его словно застыли.

— Они не продаются! — прорычал он.

— Нет, я вовсе не это имел в виду! — поправился Ник. — Мэри Хайтауэр — угроза для всех нас, и я уверен — она собирает армию. А это значит, что мне тоже нужна армия. Вот я и прошу у тебя пятьдесят добровольцев. Только тех, кто захочет пойти. Я никого не принуждаю.

Исайя тоже ответил не сразу.

— Не нравится мне это, — признался он наконец. — Совсем не нравится... но что-то мне говорит, что жить под властью Небесной Ведьмы будет куда хуже.

Ник наклонился вперёд.

— Так как — ты это сделаешь? Спросишь добровольцев?

— Если я дам своё благословение, ты получишь добровольцев, — ответил Исайя. — Но для этого «десяти разумных требований» будет маловато.

— Хорошо. Чего ты хочешь?

* * *

Исайя хотел пира горой. Рождественского праздника для всего своего облака, и неважно, что на дворе стояло лето. Ник махнул рукой: в мире без времени любой день можно назвать так, как тебе хочется.

— Все знают, как трудно в Междумире найти еду, — веско заговорил Исайя. — Ты видел, что с ними сталось при виде того мороженого. Они бы там все поперебесились, если бы я не следил за порядком. — Исайя указал на маленькую чашку, в которой лежало лишь одно целое китайское печенье судьбы. — По большей части нам достаются эти проклятые печенья, и когда они пророчат что-то плохое, никто даже крошки доедать не хочет.

— Так что, — спросил Ник, которому как никому другому было известно, что все печенья судьбы в Междумире говорят правду, — последнее пророчество было хорошим или плохим?

Исайя вздёрнул брови.

— Сначала я думал, что плохим. Но, может быть, оно не такое уж плохое, как выясняется.

— И что в нём было написано?

Исайя взглянул на него с еле заметным намёком на улыбку:

— Там было написано: «Да будет вам горько-сладко».

* * *

Организация пира заняла немалое время, и поскольку добыча еды полностью легла на плечи Цин, она выбилась из сил, но не жаловалась, не желая показать своей слабости. По просьбе Ника воительница натаскала всевозможной снеди из по крайней мере сотни разных ресторанов и рынков или просто увела у людей из дому.

— А почему б мне не пойти куда-нибудь в банкетный зал да не обнести его весь разом? — спросила она.

— Это, конечно, упростило бы дело, — признал Ник, — но так поступать не годится. Если уж нам надо стянуть у живых еду — много-много еды — то лучше распределить воровство поровну, так, чтобы было не очень заметно. Несправедливо красть всё у кого-то одного.

Цин, похоже, не было дела до живых и всякой там ихней справедливости. Понятия «воровать по совести» для неё не существовало. К счастью, в течение своего многолетнего пребывания в Междумире она никогда не занималась эктодёрством по-крупному, так, чтобы живые это заметили и задумались. Если не считать всего пропавшего оружия, конечно...

В конце концов Цин сделала так, как просил Ник, осведомившись при этом, разве её подвиг не заслуживает повышения в чине? На что Ник отвечал, что хороший солдат никогда не клянчит повышения.

Трое суток напролёт Цин таскала яства, чтобы накормить всех послесветов Атланты, но дело того стоило. Когда все, наконец, сели за праздничный стол, Ник вынужден был признать, что никогда ещё не видел таких счастливых и удовлетворённых лиц. Получит ли он своих ополченцев или не получит, но он был рад, что устроил для них этот праздник.

Когда все наелись до такой степени, что больше уже не лезло, Исайя спросил, нет ли желающих добровольно присоединиться к армии Ника.

— Кому-то же надо противостоять Небесной Ведьме, — сказал он. — Мы тоже должны внести свой вклад.

Ник просил пятьдесят человек, а получил почти восемьдесят. Возникла проблема с размещением всего этого личного состава, поскольку в поезде были только локомотив, салон-вагон и один-единственный пассажирский вагон. Вот тогда-то Цин, ко всеобщему восторженному изумлению, перетащила в Междумир свой первый вагон.

Исайя оказался человеком слова и непосредственно перед их отбытием толково разъяснил, где можно найти дружественных послесветов, а от каких мест лучше держаться подальше. Ещё он дал Нику идущий от сердца совет:

— Ты должен всегда помнить, кем ты был. Потому что ты всё больше и больше становишься похож на куличик из грязи. Твоя рубашка уже почти вся в шоколаде, даже из волос на голове сочится! Меня это очень беспокоит.

— Нам не дано выбирать, что нам помнить, — повторил Ник давние слова Мэри. — Но я постараюсь.

— Желаю тебе удачи в обоих мирах, — сказал Исайя.

Затем они соединили руки в извечном пожатии дружбы и раздавили между ладонями то самое единственное китайское печенье, что сохранялось у Исайи.

На бумажке было написано:

«Удача — худшая из стратегий».

Исайя, возможно, обиделся на печенье, но Ник принял пророчество как знак одобрения своих действий: ведь он не надеется только на удачу, он тщательно готовится к конфронтации с Мэри.

* * *

Всё это происходило больше месяца назад. Покинув Атланту, поезд шёл от города к городу, от местечка к местечку — по всем мёртвым путям, которые ему попадались.

— Я бы с удовольствием надрала рельсов, — сказала Цин, — но я могу украсть только то, что в состоянии сдвинуть с места.

Ник всё больше становился похож на куличик из грязи, по выражению Исайи. У него было столько работы, что вспоминать о себе не хватало времени. Вот поэтому он замазал зеркало в салон-вагоне таким густым слоем шоколада, что через него ничего не было видно, никакого отражения. Нечего отвлекаться по пустякам.

Следуя наставлениям Исайи, они проехались по доброму десятку городков и городов Джорджии и обеих Каролин, везде набирая добровольцев. Цин достигла небывалых высот в искусстве доводить зрителей до полного обалдения, добывая всякие предметы прямо из воздуха на глазах у всего честного междумирного народа. И как только эти самые глаза начинали лезть на лоб, Ник предлагал зрителям пир на весь мир, не дожидаясь, когда его об этом попросят; ибо единственное, что было неизменно во всём Междумире — это отсутствие хорошей еды и постоянное желание отведать чего-нибудь вкусненького.

К тому времени как они достигли Чаттануги, штат Теннесси, и добавили девятый вагон к своему составу, количество бойцов в армии Ника доходило почти до четырёхсот.

— Эх, здорово снова стать частью армии! — расчувствовалась Цин, когда они направлялись на юг, в Бирмингем, штат Алабама. — Я уже целую вечность жду, когда же мы с кем-нибудь подерёмся!

— Мы боремся, потому что нас к этому вынуждают, — охладил её пыл Ник. — Мы сражаемся, потому что иначе нельзя, потому что так правильно, а не потому, что нам этого хочется.

— Это ты о себе говори, — возразила Цин. — У каждого свои причины делать так, а не этак. Главное, что у твоих причин и у моих — одно и то же знамя.

— У нас нет знамени.

— Давай сделаю!

— Делай, лишь бы оно не было конфедератским.

Цин призадумалась.

— А что если я натягаю в Междумир всякой ткани и придумаю что-то вапще совсем новое?

— Да пожалуйста — станешь нашей Бетси Росс.

— Бетси Росс была янки, — огрызнулась Цин.

* * *

Согласитесь, странновато собирать и готовить армию, если не знаешь, где искать противника.

— Я слыхал, Мэри подалась на запад, — сказал Нику Джонни-О. — Может, даже перебралась через Миссисипи. Только я слыхал, что через Миссисипи вроде перейти нельзя, так что кто знает...

— Думаешь, она забоится податься так далеко на юг? — спросил Чарли.

— Мэри ничего не боится, — ответил Ник. — Но она осторожна, а это означает, что она пойдёт на сближение с нами, когда будет совершенно уверена в своих силах.

А интересно, подумал он, знает ли Мэри, где он сейчас и чем занимается?

— Слушай, а что будет, когда вы наконец встретитесь лицом к лицу? — не отступал Чарли. Нику задавали этот вопрос не впервые, и каждый раз он отвечал одно и то же:

— Я не ломаю голову над тем, что ещё не произошло.

Но это была ложь. Ник часто представлял себе их встречу. В одной из своих фантазий он побеждал Мэри, но выказывал ей такое великодушие, что она таяла в его объятиях, признавала все свои ошибки... и это признание исцеляло его, шоколад — весь, до последней унции — исчезал, а они с Мэри, рука в руке, брали свои монеты и вместе вступали в свет...

В другой версии побеждала Мэри, но была так тронута мужеством Ника и его жаждой освободить души, попавшие к ней в плен, что начинала прислушиваться к голосу разума и разрешала послесветам самим выбирать свою судьбу. И потом они вместе, рука в руке, вели Междумир в новую эпоху...

Все его фантазии неизменно заканчивались тем, что они с Мэри так или иначе будут вместе. Этим он ни с кем не мог поделиться, ибо какое же может быть доверие вожаку, который влюблён в своего врага?

Те сотни ребят, которые обретались теперь под началом Ника, определённо не испытывали к Мэри тёплых чувств. Вопреки тому, что на Юг просачивались кое-какие из её сочинений, страх и трепет перед Небесной Ведьмой оказались сильнее писаного слова. Южные послесветы страшились её; они вставали в ряды воинства Шоколадного Огра потому, что хотя они и побаивались его, но он, в отличие от Ведьмы, не наводил на них ужас. Как в пословице: «Знакомый дьявол лучше незнакомого». Проблема вот только в том, что страх перед Мэри легко обращал бойцов в дезертиров. В мире, где существовали эктодёрство и скинджекинг, ничто не могло заставить детей поверить в то, что у Мэри не было никаких таких чудесных способностей.

Ник как-то попробовал образумить испуганных новобранцев:

— Я знаю только двоих эктодёров. Первого звали Проныра — он теперь в бочке по дороге к центру Земли, а второй — вот она, Цин, одна из нас. Что до скинджекеров, то я встречал только одного — её зовут Алли, и она тоже на нашей стороне.

Впервые за долгое время Ник произнёс имя Алли вслух. Он тосковал по ней, хотел узнать, что с нею, где она... И словно в ответ на его тоску один паренёк, который прибился к ним в Северной Каролине, отозвался:

— Ага, Алли-Изгнанница ненавидит Небесную Ведьму. Она сама нам говорила!

Ник обернулся так быстро, что шоколад забрызгал парнишке лицо.

— Что значит — «она сама говорила»? Ты встречал её? Где?!

— Пару месяцев назад в Гринсборо. Она пришла с тем, другим парнем, который всё помалкивал. Она мне понравилась, но тот, второй... он немножко страшный.

Ник не мог сдержать своего нетерпения.

— Быстро давай выкладывай всё! — потребовал он. — Как она? Как выглядела? И что она там делала?

Ник послал за всеми ребятами, которых они подобрали в Гринсборо, и те, рады-радёшеньки услужить Шоколадному Огру, выдали ему всю имеющуюся у них информацию. Они рассказали Нику об Алли: о том, что она стала искателем; что она и другой мальчик — Ник предположил, что, судя по всему, это мог быть только Майки МакГилл — ездили верхом на лошади, увешанной седельными сумками со всяким перешедшим добром.

— У них там было много всего ценного, — рассказывали дети из Гринсборо, — не какая-нибудь дрянь, как у других искателей, и менялись они по справедливости. Мы просили её показать нам скинджекинг, но она не захотела.

И тут все ребятишки содрогнулись, потому что раздался громкий хруст, а затем ещё и ещё. Нику этот звук был хорошо знаком — это Джонни-О ломал себе пальцы в знак того, что либо очень сильно испуган, либо так же сильно обрадован.

— А знаешь... — проговорил Джонни-О, — если бы мы нашли Алли, у нас был бы один эктодёр и один скинджекер. С такой-то силой мы бы провернули столько дел!

Но Нику эта же мысль пришла в голову ещё раньше.

— Куда она направлялась? — накинулся он на ребят из Гринсборо. Он не ожидал от них точного ответа, ведь искатели редко распространяются насчёт своих торговых путей.

Но к его удивлению, первый мальчик ответил ясно и определённо:

— В Мемфис.

* * *

— Насколько хорошо ты знаешь железнодорожные пути к западу отсюда? — спросил Ник у Чарли.

Он думал, что тот уклонится от ответа, начнёт нести всякую трусливую чушь, но не тут-то было. Чух-Чух Чарли оказался настоящим первопроходцем, готовым к новым захватывающим приключениям. К этому времени он получил достаточно бумаги, чтобы полностью перенести на неё карту железнодорожных путей, которую до этого царапал на стенке кабины машиниста. Нарисовать карту всех железных дорог Междуглуши стало для Чарли личной задачей первостепенной важности.

— Думаю, у тамошних городов должно быть немеряно путей, которые перешли в наш мир, — ответил он. — Но точно сказать ничего не могу. Надо глянуть. Так что — в Бирмингем уже не едем?

— Планы меняются. Двигаем в Мемфис.

— Я слышал, что Междумир там кончается, — предостерёг Чарли. — Я имею в виду, у Миссисипи.

— Ну что ж, вот заодно и выясним.

Ник уже собрался покинуть кабину, как вдруг Чарли указал на его щёку и пробормотал, немного неловко:

— Ты это... тово... у тебя здесь пятно...

Ник вздохнул.

— Чарли... Это даже в первый раз не было смешно.

— Да нет, — сказал Чарли. — Это у тебя на другой половине лица.

Ник поднял руку и коснулся своей «здоровой» щеки. На пальце осталось небольшое пятнышко шоколада. Он растёр его между большим и указательным пальцами.

— А, ладно. Главное — добраться до Мемфиса!

* * *

Ник понимал, что его время на исходе.

Не было смысла закрывать на это глаза. Дело не только в пятнышке на щеке — по всему его телу рассыпались небольшие бугорки, словно прыщики, из которых сочился шоколад, насквозь пропитывая ткань его одежды. Они были везде, и начали постепенно соединяться между собой — как дождевые капли на бетоне; они пошли в безжалостное наступление на его спину, голову и те места, о которых он даже думать не хотел. Его шоколадная рука была слаба и становилась всё слабее, пальцы почти слиплись между собой. Левый глаз всё больше заволакивался шоколадом, и зрение день ото дня ухудшалось. Рубашка, которая ещё недавно выглядела, как белая с коричневыми пятнами, теперь стала коричневой с белыми пятнами, а уж настоящий цвет галстука вообще нельзя было угадать. Даже тёмные брюки Ника, на которых пятна всегда были менее заметны, больше не могли сопротивляться наступлению коричневой заразы; а ботинки стали напоминать две оплывшие свечи цвета какао.

Ник знал — это собственная память отравляет его... или, вернее, нехватка этой памяти. Он забыл почти всё о своей жизни в мире живых; от того Ника, можно сказать, ничего не осталось. Друзья, родные — всё ушло из его сознания. Единственное сохранившееся воспоминание — это то, что когда его настигла смерть, он ел шоколадный батончик и запачкал себе лицо. Скоро он будет помнить только шоколад, и что потом? Что произойдёт, когда от него больше ничего не останется?

Он не хотел думать об этом. У него не было времени думать об этом. Перед ним стояла великая задача, и сбор армии был лишь частью его миссии. Остальное он хранил в тайне, потому что если бы он кому-нибудь рассказал о своём безумном плане, число дезертиров возросло бы в несколько раз.

* * *

Перед самым отъездом из Чаттануги, Цин показала ему сшитый ею флаг. Ник попросил Чарли водрузить его на передке паровоза на всеобщее обозрение. Флаг был сработан из роскошной ткани цвета какао с серебряными звёздами, образующими узор — ковш Большой Медведицы.

— Мой папа всегда говорил, что этот ковш ловит падающие звёзды, — сказала Цин. — Ну, вроде как ты здесь — чтобы ловить падающие души.

Ник едва не задохнулся — и не только из-за застрявшего в горле шоколада.

— Ты даже не представляешь себе, Цин, что это для меня значит.

— И что это значит? Что я теперь лейтенант?

— Пока нет. Но скоро будешь. Очень скоро.

Ник обнял бы её, если бы не боялся с ног до головы выпачкать воительницу в шоколаде.

 

Глава 22

Затолкай его обратно!

Цин была хорошим солдатом и гордилась этим. Деятельность эктодёра не слишком способствует самоуважению, поэтому Цин черпала его в своей воинской службе. Теперь её генералом был Шоколадный Огр, и она станет выполнять свою работу на отлично. Хороший солдат всегда следует приказам. Хороший солдат не задаёт вопросов. Однако по временам Шоколадный Огр обращался к ней с такими запросами, что Цин только диву давалась. В частности, были среди них и совершенно необычные, которые он хранил в секрете и называл «особыми проектами».

Первая такая его просьба касалась леденца на палочке, который в народе называется «радость на целый день». Он огромный — размером чуть ли не с человеческую голову, разноцветный до мельтешения в глазах и такой липкий, что если тебе вздумается его укусить, он намертво влипает тебе в зубы, так что даже коренные начинают ныть. Такой леденец перешёл в Междумир вместе с прицепленным к нему маленьким мальчиком — тот, видимо, трудился над ним с самого дня своего перехода. Сладкое чудище было наполовину съедено, и будет оставаться наполовину съеденным вечно, сколько бы малец его ни лизал.

Огр повёл Цин и мальчишку с леденцом в кондитерский магазин — настоящий, существующий в живом мире, где целый день толкутся тушки, покупая или продавая всякие сласти.

— Я хочу, чтобы ты вырвала для него новый леденец, — приказал Огр. Цин не могла понять зачем — ведь мальчишкин собственный никак не кончался — однако она всегда следовала приказам начальства.

— Есть, сэр. Слушаюсь, сэр.

В магазинчике была стойка, похожая на небольшое металлическое деревце — на ней и сидели леденцы. Цин протянула руку в живой мир и вырвала оттуда совсем свеженький леденец, который был ещё больше и лучше, чем тот, над которым трудился малыш. После этого она оторвала старую «радость на целый день» от руки пацана — такое могла проделать только Цин — и сунула на освободившееся место новый. Малыш повёл себя как обычно ведут себя дети в кондитерской лавке. Собственно, он и был ребёнком и находился сейчас в кондитерской лавке.

Пока всё нормально. Странное началось после этого.

Мальчик, приплясывая и подпрыгивая, убежал со своим новым леденцом. Огр указал на старый, который Цин держала в руке, и сказал:

— Теперь, когда у пацана есть другой, я хочу, чтобы ты задвинула этот обратно.

Цин опешила.

— То есть как это — обратно? — озадаченно спросила она.

— Да вот так, как я сказал. Проделай дыру и помести этот леденец обратно в живой мир.

Цин ошалела от такого предложения. Он что, совсем того? Перетаскивать вещи из живого мира в Междумир — это одно, но сунуть что-то обратно? Для неё живой мир оставался именно живой материей, способной чувствовать всё, что в ней происходит. Всегда, когда Цин занималась эктодёрством, она ощущала себя чем-то вроде повивальной бабки, помогающей при родах. То, что родилось, обратно никак не засовывается!

— Сэр, нельзя взять что-то из Междумира и сунуть это обратно в живой мир! Так не делается!

И тогда Огр спросил:

— А ты когда-нибудь пробовала?

Цин хотела было пуститься в объяснения, но слова застряли в горле. А ведь и правда — она не пробовала! Ей и в голову никогда не приходило что-нибудь положить обратно. Да и с какой стати? Брать, а не отдавать — вот в чём было всё дело!

— Нет, никогда, — ответила она. — Но... а вдруг суну что-то обратно, а получится одна из тех странных научных штучек, от которых весь мир разнесёт в клочки?

— Если это случится, можешь свалить вину на меня.

Это Цин вполне удовлетворило. Он же как-никак командир. Если ей придётся отправиться к вратам рая, она всегда сможет оправдаться, что следовала приказу.

— А, ну тогда всё в порядке.

Она собралась с духом, крепко сжала в экторуке леденец, а затем попыталась вытолкнуть его в живой мир.

Это оказалось нелегко. Теперь, когда её намерения изменились, даже пробурить проход в мир живых оказалось непросто. Всё равно что пытаться открыть замок с помощью отмычки. А когда портал наконец образовался, живой мир отказался принимать леденец.

— Ничего не выйдет, сэр, — пожаловалась Цин. — Думаю, живой мир переполнен всем, чего ему надо, и больше ничего не хочет!

— Не сдавайся.

Цин сцепила зубы и удвоила усилия, пытаясь протолкнуть проклятый леденец через портал. Между её волей и волей живого мира разгорелась яростная борьба. Вопрос был, какая сторона одержит верх: живой мир, пытающийся не пустить к себе мёртвый леденец, или Цин, старающаяся совершить прямо противоположное?

К удивлению самой Цин, битву выиграла она. Живой мир уступил и забрал обратно леденец. Теперь он красовался на прилавке кондитерского магазина, его яркие краски потускнели, а очертания размылись — как у всего, что находилось в мире живых. Цин вытащила руку; по телу воительницы пошёл озноб.

— Ты справилась!

— Ага, — пробубнила Цин. Она была обрадована и одновременно встревожена своей вновь обнаруженной силой. — Но всё равно, у меня такое чувство, будто я сделала что-то не то...

— «Не то» — это когда используешь его в неправедных целях, — возразил Огр.

— Но живому миру это совсем не понравилось, сэр.

— А ему нравилось, когда ты выдернула что-то в самый первый раз?

Цин покопалась в памяти. Нет, эктодёрство в её первые дни в Междумире было совсем не лёгким делом. Живой мир цеплялся за свои вещи, как ребёнок — за свои игрушки.

— Нет, — призналась Цин. — Поначалу это тоже было жуть как тяжело.

— Но мир с этим примирился, так ведь?

— Ну вроде...

— Он привык к эктодёрству, так что привыкнет и... как бы это... к эктотолканию.

Они оба уставились на недолизанный леденец, лежащий на прилавке в живомирном магазине. Наконец, кассир заметил безобразие и скривился от отвращения, а затем поддел леденец двумя пальцами и выкинул в мусорник.

— Мне бы хотелось, чтобы ты как следует потренировалась, — сказал Огр. — Упражняйся в эктотолкании при любой возможности, пока не научишься делать это так же быстро и ловко, как эктовыдирание.

И тут Цин задала вопрос стоимостью миллион долларов:

— А зачем?

— А что, обязательно, чтобы было «зачем»? — ответил Огр вопросом на вопрос. — Разве изучение своих возможностей— не достаточная причина?

Но если и была в личности Огра одна черта, которую Цин ценила и за которую всемерно уважала своего генерала — так это его умение строить стратегию. Шоколадный Огр никогда ничего не делал просто так: каждый его ход был точно рассчитан.

 

Глава 23

На углу Северэнс и Блайд

Дорис Мельтцер прожила долгую и полнокровную жизнь. Дорис исполнилось восемьдесят три, она понимала, что ей осталось совсем немного, но была довольна прожитыми годами.

Всю свою взрослую жизнь она носила часы на левом запястье, но постоянно смотрела на правое. Осторожно поглаживала его и пыталась уверить себя, что это лишь нервная привычка. Правда находилась за пределами её понимания. По временам она едва — нет, не постигала, лишь касалась истинного смысла этого жеста: в миг пробуждения или как раз перед погружением в сон — именно тогда наш дух может вплотную приблизиться к Междумиру. Не настолько близко, чтобы заглянуть в него, но достаточно, чтобы ощутить его присутствие.

Всё началось в ночь её выпускного бала — весьма памятного события, только на этот раз несколько в ином смысле, чем можно было ожидать. Она пришла туда с юношей по имени Билли — её любовью ещё с младших классов. Дорис мечтала, что они поженятся. В те времена заключить брак со своим одноклассником из старшей школы было скорее нормой, чем исключением.

Билли только что научился водить машину, и когда они вместе ехали на бал, он был страшно горд продемонстрировать Дорис, как отлично автомобиль слушается его умелых рук и ног. Ну и что с того, что машина была всего лишь старым, разболтанным отцовским ДеСото...

Билли подарил ей браслет, к которому была прикреплен букетик из жёлтых роз.

Цветы прекрасно гармонировали с лимонного цвета шифоновым платьем Дорис. Она надела браслет на правую руку и то и дело подносила к лицу, всю ночь наслаждаясь роскошным ароматом. Уже тогда она сознавала, что когда бы ей ни пришлось в своей жизни нюхать розы, каждый раз она будет возвращаться мыслями в ту ночь. Она будет вспоминать о Билли.

Бал был великолепен, каким ему и полагается быть. Трагедия случилась после его окончания. Билли ни в чём не был виноват. Он не нарушил ни одного правила дорожного движения. Но иногда ничто не может спасти тебя от другого водителя, который выпил. Это и произошло, когда автомобиль, полный их пьяных одноклассников, поехал на красный свет на углу улиц Северэнс и Блайд.

Билли даже ничего не почувствовал.

Он умер ещё до того, как машина перестала переворачиваться. Билли мгновенно пролетел по туннелю и ушёл в свет. У него не было и шанса на остановку в Междумире: в его возрасте — восемнадцать — стенки туннеля уже такие толстые, что сквозь них не выломиться. Для Билли исход из мира живых свершился так, как дóлжно.

А вот на долю Дорис выпало куда больше испытаний. Хотя и она тоже увидела туннель, но её время совершить путешествие в свет ещё не пришло. Она лишь беспомощно наблюдала, как уходил Билли. А через несколько дней девушка очнулась в больнице; вокруг её постели собрались родные и благодарили Господа за то, что услышал их бесчисленные молитвы. Дорис осталась жива и вскоре поправилась.

Что же касается цветочного браслета, то он погиб во время аварии, вместе с юношей, за которого Дорис, возможно, вышла бы замуж. Позвоночник Дорис был раздроблен в крестце, и она больше никогда не смогла ходить. Но несмотря на это, она прожила полную и необыкновенно счастливую жизнь: вышла замуж, родила детей и не без успеха вела свой собственный маленький бизнес — магазин антиквариата — и это во времена, когда основным местом женщины считался дом.

Она не могла знать, что браслет с жёлтыми розами не погиб.

Он слишком много значил для юноши, который подарил его Дорис, и очень много значил для самой Дорис, и потому браслет нетронутым перешёл в Междумир. И шестьюдесятью пятью годами позже его розы были так же свежи и прекрасны, как и в тот вечер, когда их носила Дорис.

Собственно говоря, браслет по-прежнему был у неё на руке.

Он повсюду следовал за ней, неощутимый и невидимый, мягко обнимал её запястье, втайне ото всех давая Дорис утешение, когда оно было ей необходимо. Вот откуда у неё было это непонятное желание посмотреть на правую руку и нежно прикоснуться к ней; хотя сама Дорис даже не догадывалась, в чём тут дело.

И вот, наконец, в один прекрасный день его увидел мальчик, наполовину состоящий из шоколада.

Он просто проходил мимо, когда вдруг заметил браслет. Вообще-то он шёл с целью найти послесветов, которые присоединились бы к нему, а нашёл букетик жёлтых роз, перевитых изящными цветами гипсофилы. Такой живой, такой яркий — это, конечно же, был предмет, принадлежащий Междумиру, и тем не менее он находился на руке старой женщины, сидящей в инвалидном кресле на веранде.

Ник никогда не видел ничего подобного. Он всегда считал, что когда предметы оказываются в Междумире, они теряют всякую связь с миром живых; но тут, перед ним, был букет, по-прежнему сидящий на руке своего живого носителя и при этом существующий только в Междумире!

Ник вспомнил, что читал как-то о духах, накрепко привязавшихся к живому хозяину. Их называли инкубами. В Междумире он с этим явлением никогда не сталкивался, даже не слыхал о таких случаях — но этот букетик... Это был растительный инкуб, отказавшийся оставить своего любимого живого носителя.

То есть отказывавшийся до тех пор, пока Ник не снял его с руки старой женщины — это было легко сделать, ведь браслет принадлежал Междумиру.

В тот момент, когда это произошло, Дорис мгновенно почувствовала, что что-то переменилось, но не могла понять, что именно. Она проехалась по веранде, внимательно осмотрела все углы. Она что-то потеряла, это несомненно, но вот что? Ах, в эти дни так всегда: вещи теряются, мысли ускользают недодуманными, всё забывается... Старость не радость. Она взглянула на правое запястье, потёрла его, почесала с необъяснимым чувством непонятной утраты...

А в Междумире Ник отправился к Цин.

— Взгляни-ка, цветочный браслет перешёл в Междумир, — сказал он ей. — Думаю, это случилось очень много лет назад.

— Ну и? — отозвалась Цин. — Что с того?

— Я хочу, чтобы ты отправила его обратно в живой мир.

Цин всё время практиковалась в «эктотолкании», как это назвал Огр, но сейчас ей показалось, что здесь что-то немножечко иное. Она не могла сказать, что.

Она покрутила браслетик в руках, надела его на собственное запястье, вдохнула чудесный аромат — и тут до неё дошло, почему на этот раз всё иначе, чем с другими предметами, которые она заталкивала в живой мир.

— Цветы — они же живые...

Цин увидела, как по более-менее чистой стороне лица Огра промелькнула тень улыбки.

— Так и есть, — подтвердил он. — Живые. Или, вернее, настолько живые, насколько это возможно в нашем мире. А теперь я приказываю тебе вернуть этот браслет обратно в живой мир.

Цин инстинктивно поняла, что вытолкнуть что-то «живое» будет совсем другое дело. Это тебе не мёртвые предметы.

— Не знаю, получится ли у меня, сэр... — Она не всегда называла его «сэр» — забывала, но зато делала это постоянно, когда хотела сказать «нет».

— И не узнаешь, пока не попробуешь, — возразил Огр. Он «нет» в качестве ответа не признавал.

Они вместе вернулись на веранду, где Ник видел старушку, но её там не оказалось. Ну что поделаешь с этими живыми! Вечно они стараются от тебя улизнуть. Ник, однако, сдаваться не собирался — не успокоится, пока не найдёт! Хотя обитателям Междумира живые казались лишь неясными тенями, наверняка найти женщину в инвалидном кресле будет не так уж трудно.

Дорис не было дома — она позвонила своему внуку-подростку и попросила погулять с ней. Она ощущала непонятную тревогу. Нельзя сказать, чтобы ей было совсем не по себе, но всё же что-то её беспокоило...

— Знаешь, я что-то потеряла, — поделилась она с внуком.

— Бабушка, уверен, ты это найдёшь, — сказал внук, ни секунды не сомневаясь, что ничего она не теряла. Дети и внуки Дорис считали, что у неё старческий склероз, и поэтому всё, что она говорит — лишь порождение затуманенного рассудка. А Дорис вовсе не была такой старой маразматичкой, как они себе воображали, и такое отношение раздражало её без меры. Однако родные Дорис принимали её несдержанность за лишнее доказательство своей правоты.

Внук катил её кресло по улицам городка, и когда они добрались до перекрёстка, бабушка подняла голову и взглянула на таблички с названиями улиц.

Они были на углу Северэнс и Блайд. Хотя Дорис тысячу раз бывала на этом перекрёстке после той страшной катастрофы, она ощущала боль, только если приостанавливалась и задумывалась, а это теперь случалось с нею редко. Но сегодня её словно что-то толкало изнутри — хотелось почтить память этого места. Поэтому она попросила внука на минутку остановиться на углу.

Она сидела, воскрешая в памяти тот далёкий трагический вечер, как вдруг у неё возникло странное ощущение, будто что-то сдавило её правое запястье. Она опустила глаза и увидела на руке браслет с жёлтыми розами. Нет, не просто браслет, а тот самый браслет. Она ничего не знала о Междумире, о Цин, которая только что с успехом вытолкнула украшение в живой мир и надела его старушке на руку — но Дорис и не требовалось знать. Она ни секунды не сомневалась в том, чтó это у неё на руке. В момент неожиданного, интуитивного прозрения она поняла, что жёлтые розы всегда были с нею, а потом их забрали, чтобы тут же вернуть снова и окончательно. Все эти годы цветы не могли покинуть её, не могли умереть. Теперь им предстоит и то, и другое.

Внук ничего не заметил — его внимание было приковано к двум девушкам одного с ним возраста, идущим впереди по улице. И только когда девушки свернули за угол, юноша увидел у бабушки цветочный браслет.

— Это ещё откуда взялось? — спросил он.

— Мне подарил его Билли, — сказала Дорис чистую правду. — Он подарил мне его в ночь нашего выпускного бала.

Внук бросил взгляд на урну для мусора у кромки тротуара.

— Ну конечно, бабушка.

Больше он ничего не сказал, но взял себе на заметку впредь катать бабушкино кресло подальше от мусорных урн.

К вечеру цветы начали увядать, но это ничего. Дорис знала — так и должно быть, таково течение жизни в этом мире; и каждый опавший лепесток служил деликатным напоминанием о том, что скоро — может, завтра, может, на следующей неделе, а может, через год — придёт и её время. Для Дорис откроется туннель, и она пойдёт по дороге к свету с разумом столь же кристально-чистым, как этот звёздный вечер.

 

Глава 24

Собачья жизнь

Ник сразу определил — в Нэшвилле что-то ужасно не так.

Город такой величины просто обязан был иметь послесветов, но они не нашли ни одного. Впрочем, они набрели на их покинутое жилище — фабрику, перешедшую в Междумир. Там было полно свидетельств их недавнего присутствия, но это и всё. Не единой души.

— Может, они все взяли свои монеты и ушли? — предположил Джонни-О.

— А может, угодили в лапы Мэри, — сказал Чарли.

— А может ещё чего похуже, — проворчала Цин, и, видя реакцию Кудзу, все заподозрили, что она, пожалуй, права. Хотя псу далеко было до бладхаунда, всё же органы чувств у него были получше человеческих: когда Цин собиралась войти в здание фабрики, Кудзу сдал назад и завыл. Он наотрез отказался и близко подходить к злополучному месту.

Да, совершенно определённо — атмосфера здесь была странная, в воздухе словно бы висел горький отголосок каких-то страшных событий. Значит, здесь без Ищея не обойтись.

Ищеем звали пацана, который пристал к ним в Чаттануге — он обладал таким отменным чутьём, что мог унюхать даже те вещи, которые практически не могут пахнуть, как, например: когда кто-нибудь очень напряжённо думает — пахнет подпаленным ламповым абажуром, а если кто-то чем-то очень сильно озадачен — пахнет жареной курицей. Вы можете подумать, что у этого парня, должно быть, был безобразно огромный нос, но ничего подобного. Нос Ищея представлял собой маленькую вздёрнутую пуговку.

— Не размеры носа имеют значение, — частенько повторял Ищей, — а то, как глубоко уходят носовые полости.

У Ищея носовые полости тянулись до самых пяток. Фактически, когда он чихал, то мог всю комнату забрызгать послеслизью, которая, в отличие от нормальной, живой слизи, никогда не высыхала.

Они привели Ищея к зданию фабрики, и тот, в точности как Кудзу, не захотел даже в двери войти. Но он-то, по крайней мере, мог объяснить, почему.

— Здесь пахнет какой-то жутью! — сказал он. — Всё место провоняло! — Потом он ткнул пальцем на юг, примерно в направлении Мемфиса: — А вон туда эта жуть утопала.

— Вот свезло, так свезло, — сказала Цин, пытаясь успокоить Кудзу — тот сменил репертуар с воя на скулёж.

— Что бы это ни было, — заявил Ник, — будем надеяться, что мы не наткнёмся на него по дороге.

Должно быть, эта неизвестная жуть была достаточно жуткой, чтобы напугать Ищея до беспамятства — не желая встретиться с нею по дороге в Мемфис, он дезертировал.

Цин была не прочь поскорее убраться из Нэшвилла. Реакция Кудзу не давала ей покоя, поэтому чем быстрее они двинутся в путь, тем лучше. У Огра, однако, были свои соображения. Они задержались в городе — для того, сказал он, что им нужно поискать, нет ли здесь каких заблудших послесветов. Но это была ложь. Они остались в Нэшвилле, потому что у Огра имелось ещё одно тайное задание для Цин — очень, очень значительное. Оглядываясь назад, Цин поняла, что все предыдущие трюки, которые ей приходилось проделывать, вели именно к этой важнейшей задаче.

Они снова были в поезде. Кудзу куда-то сбежал, и Цин никак не могла его найти. Собственно, это не было чем-то из ряда вон, он частенько убегал самостоятельно исследовать окрестности, но Цин встревожилась — наверно, она тоже начала ощущать что-то нехорошее. Что-то, пованивавшее злыми намерениями.

Наконец, она нашла пса в салон-вагоне — личных апартаментах генерала. Кудзу слизывал шоколад с руки Огра.

— Кудзу! Ко мне! — скомандовала Цин. Пёс неохотно бросил лакомство и потрусил к хозяйке.

— Кудзу стал тебе хорошим другом, правда? — спросил Огр.

— Он мой самый лучший друг.

— Я знаю, ты к нему очень привязана... И я понимаю, почему ты сделала то, что сделала. Ну, то есть, когда забрала его у злого хозяина.

Цин опустилась на корточки и стала почёсывать Кудзу загривок.

— А как же иначе. Я спасла его от судьбы, которая хуже, чем смерть.

— Может, и так... но это не меняет того факта, что ты вырвала живую тварь из живого мира.

Цин внимательно взглянула на Огра, сидящего в своём запачканном шоколадом кресле. Это ей только кажется, или в самом деле сегодня в нём больше коричневого вещества, чем было вчера?

— Я должен спросить тебя кое о чём, Цин, это очень важно. — Он наклонился вперёд. — Когда ты выдернула Кудзу — ты перенесла сюда только его дух или всю собаку целиком?

— Думаю, всю целиком, сэр. Я хочу сказать, я не вырывала его маленький собачий дух из тела — не-а, ничего такого. Я схватила его и вытащила в Междумир, ну и вот... Он здесь. Там никакой дохлой собаки не оставалось, я видела! Я забрала сюда и тело, и душу. — Кудзу перевернулся на спину, чтобы ему почесали животик. Цин принялась чесать, и пёс замурлыкал, как котёнок. — И он не спал девять месяцев. Он же, получается, по-настоящему никогда и не помирал.

— Значит... — протянул Огр, — он был во плоти, когда ты перетянула его сюда... но сейчас-то у него плоти нет.

— Так точно — он такой же послесвет, как все мы. Он не старится, не болеет и не меняется. И он светится.

— И всё же, забирая его из мира живых, ты поступила плохо.

Цин не понравилось направление, которое принял их разговор.

— Да уж не хуже всех остальных моих дел! — огрызнулась она. — Не хуже всего того, что ты заставляешь меня проделывать! — И ехидно добавила: — Сэр.

— Нет, хуже. Я думаю, ты и сама это понимаешь.

— Ну и что? Поезд ушёл. Теперь-то с этим ничего не поделаешь.

На это Огр тихо ответил:

— Нет, с этим можно кое-что поделать.

Цин не хотела слушать дальше.

— Давай, Кудзу, пошли отсюда.

Она подняла собаку на ноги и направилась к выходу.

— Вернись! — сказал Огр. А когда она не послушалась, рявкнул: — Это приказ!

Она остановилась в дверях и развернулась кругом.

— Ты можешь приказывать мне, сколько влезет, но Кудзу ты не имеешь права ничего сделать — он мой, не твой!

— Если ты хочешь отныне поступать по справедливости, — спокойно ответил Огр, — тогда ты должна вернуть Кудзу в живой мир — точно так же, как ты сделала с цветами два дня назад.

— Нет! — На этот раз она даже не сочла нужным прибавить «сэр».

— Так будет правильно, и ты это знаешь.

— Но если я суну его обратно — куда он пойдёт? — умоляюще произнесла она.

— Найди для него хорошую семью.

— Если я суну его обратно, он же умрёт!

— Но сначала проживёт отличную, полноценную собачью жизнь.

Цин выходила из себя, топала ногами и орала на Огра, но тот оставался невозмутим, отчего она неистовствовала ещё больше.

— Зачем ты от меня это требуешь?

Вместо ответа он строго сказал:

— Я твой командир и приказываю тебе найти хороший дом для Кудзу. А потом ты используешь свой дар, чтобы поместить его в этот дом.

— Можешь приказывать хоть до Страшного суда — не стану, и всё!

На секунду повисла тишина. Затем он проговорил:

— Если ты сделаешь, как велю, я отдам под твоё командование целый полк.

Похоже, гадкий, липкий палец Огра нажал нужную кнопку. Цин сама к себе почувствовала отвращение — как, однако, легко ею управлять!

— А сколько это — целый полк? — спросила она.

* * *

Цин проклинала всё на свете, выходила из себя и всё такое, но... Она не могла не признать правоты Огра, чёрт бы побрал эту Херши-рожу! Она не имела права забирать живую собаку в Междумир. История, которой она оправдывала свой поступок — насчёт жестокого хозяина — была чистой воды враньём. Кудзу жил и горя не знал в хорошей семье, до того любящей и заботливой, что Цин прямо выворачивало. Это случилось ещё до того, как она превратилась в отшельницу, тогда, когда она ещё надеялась, что может оставаться вместе с живыми, прикидывалась, что она одна из них, хотя живые даже не догадывались о её присутствии. Она оставалась с этой семьёй около месяца — сидела за их обеденным столом, потихоньку приворовывая еду с их тарелок; наведывалась в их гостиную и утаскивала игрушки у детей, с удовольствием наблюдая, как братишка с сестрёнкой ссорятся, обвиняя друг дружку в пропаже.

Пёс чуял её. Не совсем отчётливо, конечно, но достаточно, чтобы начинать беспокоиться, когда Цин присутствовала в помещении. Потом он постепенно привык к ней, оттаял, подходил к тому месту, где стояла невидимая гостья, и опрокидывался на спину, чтобы она погладила его по животу. Цин так и поступала — протягивала свою экторуку и ласкала собаку. Когда однажды она увидела, что между пальцами застрял собачий волосок, ей в голову пришла идея. Если волос смог пройти в портал между мирами, то почему бы не пройти всей собаке?

Хозяева пса так никогда и не узнали, что случилось с их любимцем. Наверно, в конце концов они решили, что его утащили койоты, или что-нибудь в этом роде. Зато теперь у Цин был друг, в котором она так остро нуждалась. Она даже дала собаке новую кличку. Раз её саму назвали в честь цветка, то и собаку она назвала в честь растения. Есть такая быстрорастущая лиана — кудзу. Вот это название Цинния и выбрала, потому что пёс быстро привык к ней, прильнул, словно лиана. Настоящее имя пса она позабыла.

Однако эту историю Цин никому не могла поведать, потому что в глубине души знала, что поступила плохо. Ей было стыдно. Словом, получилось, как в пословице: то, за чем гоняешься, погонится за тобой и укусит в зад. Круг замкнётся. Пришло время исправить содеянное. Но ведь ей необязательно при этом радоваться!

Она сделала то, чего требовал Огр: нашла для своего четвероногого друга подходящую семью. И не какую-нибудь, а очень похожую на ту, из какой она забрала Кудзу когда-то: зажиточную, с двумя детишками. Цин наблюдала за членами семьи достаточно долго, чтобы сделать вывод: это хорошие люди. Она посидела с ними за обеденным столом и, когда никто не смотрел, стянула для себя початок кукурузы. Убедившись в правильности своего выбора, она отправилась за Кудзу и Огром.

* * *

Когда они приблизились к дому, вдали тихо и зловеще прогремел гром. Восточный горизонт заволокло тучами. Цин чувствовала, что что-то похожее происходит у неё внутри.

— Постой, да у них уже, кажется, есть собака, — сказал Огр, когда они ступили во двор. На лужайке стояла собачья будка, а к её стенке были прислонены два пакета с собачьим кормом.

— Это я их там поставила, — сказала Цин.

Она украла и будку, и корм в зоомагазине неподалёку и поместила на заднем дворе сегодня рано утром. Обитатели дома увидели новый инвентарь и, понятное дело, пришли в недоумение. Детишки запрыгали от радости, решив, что это сюрприз специально для них, что им собираются подарить собаку, а родители терялись в догадках, чья же это затея.

— Ну, мне же надо было их подготовить, — объяснила Цин. — Потому как если бы собака просто появилась у них во дворе вот так вот, ни с того ни с сего, они, чего доброго, отправили бы её в приют. Но если он придёт со всем этим добром, то они поймут, что он не бродячий какой. Что кто-то специально поместил его сюда, пусть они и не знают, кто.

— Неплохо придумано, — одобрил Огр.

Взрослые сейчас были в доме и, по-видимому, обзванивали родных и знакомых, чтобы узнать, чьи это шутки. Цин долго гладила Кудзу. Пёс был сообразителен, но явно не догадывался, что его ожидает.

— А вдруг ничего не выйдет? — с надеждой спросила Цин. — Собака — это тебе не пук дурацких цветов. Может, такую большую и такую живую штуковину нельзя протолкнуть через дырку?

— Может, и нельзя, но мы не узнаем, пока не попытаемся.

Ну вот, она знала, что Огр именно так и скажет.

Цин заговорила с Кудзу мягко, тихонько, сказав ему все те слова, что люди обычно говорят тем, кого больше никогда не увидят. Наконец, Огр промолвил:

— Пора.

Цин ухватила собаку за загривок своей эктодёрской рукой.

— Прости меня, пёсик, — сказала она и начала проталкивать его вперёд.

Эктотолкание, с которым она так мучилась поначалу, шло теперь куда легче — как и предсказывал Огр. Но переместить живое существо оказалось совсем не просто— сравнение с открыванием замка отмычкой не годилось. Нет, это было больше похоже на попытку вскрыть Форт Нокс.

И как назло, в момент, когда открылся проход, Кудзу принялся скулить и упираться.

— Помоги! — закричала Цин, стараясь пропихнуть собаку через дыру. Теперь и Огр принялся толкать Кудзу. Оба напрягли все свои силы. Сначала сквозь портал прошла морда собаки, затем вся голова и передние ноги. Кудзу испустил истошный вой, портал обтянулся вокруг его бёдер, и, наконец, с последним, самым мощным толчком, весь пёс проскользнул в живой мир; дыра мгновенно затянулась, и Цин с Огром покатились на спину, сбитые с ног ударной волной схлопнувшегося портала.

Кудзу как ненормальный прыгал по траве перед ними, перепуганный, озадаченный и ничего не понимающий.

— Посмотри! — воскликнул Огр. — У него больше нет послесвечения! Видишь? Видишь?

Кудзу снова был живой собакой в живом мире! Подпалины на его меху стали бледнее и мутнее, и тело его теперь состояло из плоти и кости. Он метался туда-сюда, пытаясь отыскать Цин, и лаял как оглашенный. Наверно, какое-то смутное чувство говорило ему, что она всё ещё здесь, но он не видел её и никогда больше не увидит.

— Он живой! — твердил Огр, словно некий сумасшедший учёный. — Он живой!

— Прости меня, собачка, — всхлипывала Цин, — прости, прости...

Но она знала — Кудзу не слышит её.

Хозяева дома услыхали собачий лай и вышли на заднее крыльцо. Детям понадобилось несколько минут, чтобы убедить родителей, но в конце концов те уступили. Кудзу позволили остаться. Детишки тут же набросились на него с объятиями, стараясь успокоить перепуганного пса.

— Как тебя зовут, собачка? — спросила девочка.

— Кудзу! — закричала Цин, но никто её не услышал.

Снова прогремел гром, чуть ближе, чем раньше. Родители взглянули на затянутое грозовыми тучами небо. А мальчик сказал:

— Давайте назовём его Шторм!

Вот круг и замкнулся: Цин внезапно вспомнила, что Шторм — это и есть настоящее имя её бывшей собаки.

Прошло ещё несколько минут, и лай стал утихать, перешёл в жалобные подвывания, а потом и они затихли, пёс лишь тяжело, тревожно дышал. Ещё совсем недолго — и Кудзу/Шторм улёгся на траву и перекатился на спину — мол, давайте, чешите мне брюхо, чтó его новые хозяева и бросились с радостью выполнять.

Цин обернулась к Огру.

— Я тебя ненавижу, — сказала она, и действительно ненавидела его от всей души.

— Твоё право, — ответил тот. — Но ты только что доказала, что верность присяге для тебя важнее личных интересов. Такая верность должна вознаграждаться... лейтенант.

Он протянул к ней шоколадную руку и начертил ещё один шеврон на рукаве её формы. А затем он сказал нечто такое, что восхитило Цин в той же степени, в какой она ненавидела его:

— Я хочу, чтобы ты запомнила, как проталкивала Кудзу в живой мир. — И после паузы добавил: — Потому что очень скоро ты то же самое проделаешь с Мэри Хайтауэр.

 

Глава 25

В логове Женщины-кошки

Наблюдения Мэри по части воспоминаний не годились для скинджекеров. В отличие от Ника Алли не забыла свою фамилию.

Джонсон.

Понятно, что с такой распространённой фамилией найти её близких в Мемфисе станет очень трудной задачей. Имена родителей Алли были Адам и Андреа, потому-то они и выбрали имя для своей дочери тоже на А. В телефонном каталоге Мемфиса значились десять Адамов, две Андреа и больше сотни А. Джонсонов. Алли уже узнала, что оба их мобильных номера больше не существуют, значит, придётся вселяться в кого-нибудь и начать звонить всем Джонсонам подряд.

Одно было ясно — без скинджекинга не обойтись. Алли не знала — а вдруг «гравитация родного дома» действует и здесь, в Мемфисе? Рисковать не хотелось. Ведь может же статься, что когда она найдёт новый дом своей семьи и увидит, что их жизнь идёт вперёд без неё, почва под её ногами точно так же обратится в зыбучий песок, как если бы она стояла на родимом пороге?

Кроме того, была и ещё одна веская причина прибегнуть к скинджекингу. Междумирный ветер. Необъяснимый, таинственный, сводящий с ума. Не ветер — ураган, дующий от Миссисипи, и чувствовать его могли только послесветы. За пять миль от Мемфиса, в том месте, где она попрощалась с Милосом и остальными, это был лишь лёгкий бриз, но ближе к реке ветер набирал силу. А поскольку Мемфис лежит непосредственно на восточном берегу Миссисипи, от ветра не было никакого спасу.

Алли вселилась в какого-то туриста, направлявшегося к реке — ей нужно было выяснить, что же это творится. Изнутри тушки всё выглядело абсолютно нормальным — река как река... Но тут Алли сделала ошибку, счистившись с туриста прямо здесь, на берегу. Ураган ударил её, засвистел в ушах, смешал мысли... Она попыталась устоять, но ветер оторвал её от земли и понёс по воздуху. Алли кувырком пролетела сквозь одно здание, потом другое, потом ещё через несколько, пока, наконец, не оказалась достаточно далеко от берега и смогла удержаться на ногах. В этом городе — и не только в этом, а, кажется, везде на восточном берегу великой реки единственным способом противостоять ветру был скинджекинг.

Таким образом, чтобы успешно сделать дела в Мемфисе, придётся почти всё время сидеть в чужой плоти. Это будет непросто — Алли никогда не оставалась в тушках надолго. Её самым длинным пребыванием в теле носителя оставалась поездка в Мемфис на машине, когда они с Милосом, Лосярой и Хомяком захватили целую семью. Она заняла всего пару часов, и тем не менее, счищаясь со своей тушки, Алли обнаружила, что это так же трудно сделать, как пытаться вылезти из гидрокостюма, который мал тебе на пару размеров.

Для её целей — найти и вступить в контакт с родными — потребуется очень специфический носитель. Как выбрать? Критериев, которым должна удовлетворять тушка, было так много, что Алли вынуждена была сделать мысленный список.

Итак:

1) Это должен быть кто-то, кого её родители без опаски пустили бы в дом.

Если вселиться в работника службы доставки, как она это сделала у своего старого дома в Нью-Джерси, ничего особенно хорошего не выйдет. С таким «хозяином» все встречи будут короткими, деловыми, и дальше порога его не пустят. А Алли было необходимо не только добиться, чтобы ей открыли дверь, но и чтобы пропустили внутрь.

2) Это должен быть человек, с которым её родителям будет вполне удобно поговорить об автокатастрофе.

Когда Алли, наконец, попадёт внутрь их нового жилища, не станет же она разговаривать о погоде и политике! Ей нужно будет узнать, как шла их жизнь после аварии, и суметь дать родителям, сестре, а возможно, и себе самой, толику душевного тепла и утешения.

3) Это должен быть человек, которого не хватились бы, если бы он несколько раз необъяснимым образом пропал.

Если Алли будет использовать чьё-то одно тело для основных операций, то это не должен быть человек, занимающий ответственную должность или обременённый множеством важных обязательств.

4) Это должен быть человек, который не обратил бы внимания на провалы во времени.

Тушка, полная подозрений — худший вид носителя. Надо выбрать кого-то, кто не замечал бы, что происходит что-то из ряда вон, или, по крайней мере, смог бы более-менее логично объяснить себе, куда подевалось пропавшее время.

Вот какое множество критериев! Неудивительно, что Алли несколько дней ни на что не могла решиться: прыгала от человека к человеку, пряталась внутри, наблюдала, подмечала, приходила к выводу, что вот, наконец, нашла то, что надо, и снова меняла мнение. Напоследок она решилась и остановилась на женщине, живущей в одиночестве, если не считать целой оравы кошек, приходящих и уходящих через кошачью дверь. Судя по наблюдениям Алли, жизнь этой женщины была проста и предсказуема: поухаживать за кошками, посмотреть телевизор, заняться вязанием да вздремнуть после обеда. Никто не беспокоил женщину, и она никого не беспокоила. Отличный, совершенный носитель для долгосрочного проекта.

Когда на следующий день женщина прилегла часика в два пополудни, чтобы немного вздремнуть, Алли влезла в неё — и работа закипела. После нескольких телефонных звонков выяснилось, что никто из Адамов и Андреа не был её родителями, так что Алли перешла к бесконечным А. Джонсонам. При мысли о том, что один из ответивших ей голосов может оказаться голосом её мамы или папы, её заимствованное сердце неслось вскачь. Однако по большей части ей отвечали автоответчики — и каждый раз она ощущала облегчение. В этот первый день Алли только тем и занималась, что звонила по телефону, но ни один из А. Джонсонов не был её родителем. Точно так же обстояло дело и с немногочисленными мемфисскими родственниками, имена которых она помнила.

После трёх часов бесполезных усилий, Алли начала сомневаться в своём предприятии. А что если те люди в Нью-Джерси ошиблись, и её родители не уехали в Мемфис? Что если её папа умер в той же аварии? Алли начала впадать в отчаяние, и взыгравшая в ней буря эмоций разбудила женщину.

Когда теряешь контроль над тушкой — это всё равно что поскользнуться на мокром льду: как ни размахивай руками и не цепляйся за воздух — устоять на ногах практически невозможно. Алли скользила как сумасшедшая. Женщина проснулась, забрала контроль над собственным телом, и чужачке пришлось срочно прятаться за мысли хозяйки — а без должной подготовки это примерно то же самое, что прятаться за занавеской. Теперь между Алли и сознанием её носителя была лишь тоненькая вуаль, и любая сильная мысль могла бы разоблачить перед хозяйкой чьё-то чужое присутствие. Поэтому Алли постаралась вообще ни о чём не думать.

— ай-ай-ай — уже полпятого долгонько я спала — ай-ай-ай — да как же я попала в кухню — а разве я оставляла телефонный каталог открытым — ай-ай-ай —

Алли знала — выбраться из женщины будет делом нелёгким, ведь она проторчала в ней добрых три часа — но оставаться в теле хозяйки ей тоже не хотелось. Она счистилась, пока женщина отвлеклась, кормя кошек. М-да, после трёх часов сидения в чужом теле сравнение с тесным гидрокостюмом уже не годилось. Скорее эта процедура напоминала срывание пластыря, которым тебя залепили с ног до головы. Неприятно для обеих. Женщина хватанула ртом воздух и откинулась на спинку кресла, приложив руку к груди. Затем, успокоившись, она прошлась по дому, проверяя, все ли замки закрыты — похоже, безотчётно ощущала, что здесь кто-то есть. А Алли-то так старалась не выдать себя!

Девушка снова оказалась на ветру, и хотя на этот раз он был недостаточно силён, чтобы сбить с ног, всё же ему удалось дезориентировать её. Она скинджекила какого-то водителя, проезжающего по улице, а потом, когда они оказались в более людных районах города, Алли принялась сёрфить от машины к машине, пока не отдалилась от реки туда, где ветер был не таким выматывающим. Ночь она провела на малюсеньком, с баскетбольный мяч, мёртвом пятне на тротуаре; она сидела, подтянув колени к груди, и раздумывала, что же предпринять дальше.

Время шло к полуночи, когда Алли вдруг поразила одна мысль: как же невероятно глупо она действовала! Её методы расследования не шли дальше тех, что применяла Нэнси Дрю, что, может, и было неплохо во времена молодости Кэтвумен (так Алли прозвала свою тушку), но совершенно не годилось в наши дни. Надо быть прогрессивнее и мыслить новыми технологиями! Всё же на дворе информационная эра! Кому нужен телефон, если есть электронная почта?!

* * *

На следующий день Алли вернулась в дом Кэтвумен и выяснила, что та, оказывается, следит за техническими новшествами. В комнате для гостей у неё был лэптоп, который ловил беспроводной интернет соседа. Само собой, в закладках у неё лежали страницы типа «Американский клуб любителей вязания крючком», однако было радостно узнать, что даже безнадёжно старомодная, чудаковатая дама может что-то соображать в Интернете.

Теперь у Алли оформился план. Она подождала, пока женщина уляжется вздремнуть, влезла в неё в тот же момент, когда голова хозяйки коснулась подушки, и, не теряя ни секунды, направилась к лэптопу.

Первым делом Алли создала новый электронный адрес: [email protected]. Вопрос: с какой бы это стати Кэтвумен посылать её родителям электронное письмо? У Алли имелось великолепное решение. Кэтвумен была немного похожа на миссис Уинтек — её старую школьную учительницу. Правда, волосы не совсем того цвета и не вьются, но с этим можно управиться. Алли не сомневалась — её хозяйка вполне сойдёт за миссис Уинтек, по крайней мере, для её родителей. Она состряпала cообщение, проставила в поле «получатели» два адреса: один мамин, другой папин — и пометила: «срочно».

Мистеру и миссис Джонсон:

Я не уверена, что вы помните меня — моё имя Сара Уинтек, я была учительницей у вашей дочери Алли в четвёртом классе. Я переехала из Нью-Джерси несколько лет назад и не слышала о том, что случилось с Алли до совсем недавнего времени. Мне ужасно жаль. Выражаю вам своё искреннее соболезнование. На этой неделе я буду гостить в Мемфисе и очень бы хотела повидаться с вами.

Алли немного подумала и добавила:

У меня сохранились кое-какие приятные воспоминания о вашей дочери. Я уверена — она была бы очень рада, если бы я поделилась ими с вами.

Искренне ваша

Сара Уинтек

Теперь оставалось только ждать.

Через пять минут пришёл ответ от службы электронной почты, что адреса её отца не существует и поэтому письмо не может быть вручено адресату.

Сердце Алли упало. Вернее, не её сердце, а сердце старой женщины, невидящим взором уставившейся в экран. Собственно, это мама Алли была родом из Мемфиса, это её родственники жили здесь. Неужели папа погиб в той аварии? Алли решила не думать больше об этом и рассматривать стакан как наполовину полный. Ведь письмо, ушедшее к маме, не вернули обратно. Хороший знак!

Алли ждала ответа, убивая время тем, что занималась всей этой мяукающей братией — кошки всё время запрыгивали на стол и требовали к себе внимания. Но вот уже скоро шесть, а ответа так и нет. Алли не могла дольше оставаться в чужом теле. Она легла в постель и счистилась с женщины; неприятная процедура, как и вчера, разбудила хозяйку. Кэтвумен подскочила на постели, опять укорила себя за то, что проспала целый день и снова проверила все замки.

* * *

На следующий день, укладываясь подремать, Кэтвумен завела будильник на час пополудни. Ничего из этого не вышло, поскольку Алли, едва успев вскочить в тушку, тут же выключила будильник.

В почтовом ящике [email protected] лежало одно-единственное сообщение.

Алли почувствовала, как в тревожном ожидании закружилась голова — разумеется, не её собственная, а её носительницы. Она сделала несколько медленных, глубоких вдохов, подождала, успокоилась...

...и открыла сообщение.

Миссис Уинтек:

Спасибо за ваше обращение. Было бы чудесно пообщаться с вами. В любое время после пяти вечера, в любой день недели, как вам будет удобно. Не согласились бы вы прийти к нам на обед? Наш адрес: Спрингдейл-стрит, 42. Пожалуйста, сообщите, нужно ли вам объяснить, как к нам доехать, и когда вас ожидать.

Искренне ваша

Андреа Джонсон.

Алли так стремительно оттолкнулась от компьютера, что едва не опрокинула стул, на котором сидела. Какая-то кошка вскочила на клавиатуру лэптопа, открыв несколько случайных окон. Одним из них оказалось окно ответа — пустое, оно лежало поверх других и ждало, когда Алли заполнит его словами.

Алли ответила своей матери, что придёт к ним сегодня вечером в половине седьмого.

После этого она вышла из дому купить краску для волос и щипцы для завивки.

 

Глава 26

Встреча

Дом был какой-то не такой, как надо, неподходящий для её семьи. Хотя с другой стороны, любой дом, в котором жила её семья, но не жила сама Алли, тоже показался бы ей неподходящим. Приближаясь к двери, она проверила и перепроверила свою старомодную одежду, а также новую причёску — теперь на голове у её хозяйки красовались рыжие волосы вместо чёрных с проседью. Теперь Алли и сама могла бы спутать себя со своей старой учительницей из четвёртого класса.

Алли стояла на пороге, кажется, целую вечность, то протягивая палец к звонку, то отдёргивая его, потом опять протягивая, опять отдёргивая... Наконец, она не успела вовремя отдёрнуть палец, раздался звонок...

Шаги с той стороны. Открывающаяся дверь. Знакомое лицо. Немного озабоченное, немного усталое, но Алли знала это лицо. Прошло три года — и вот Алли стоит перед своей матерью.

— Миссис Уинтек, как я рада, что вы пришли.

Алли еле удержалась, чтобы не броситься маме на шею. Нельзя выходить из роли. Она — Алли, которая притворяется Кэтвумен, которая притворяется старой школьной учительницей из Нью-Джерси.

— Пожалуйста, называйте меня Сара, — сказала Алли и ступила внутрь.

Прихожая открывалась прямо в гостиную. Здесь стояла вся их прежняя мебель с некоторыми вкраплениями новой.

— Чувствуйте себя как дома, — сказала мама. — Не откажетесь чего-нибудь выпить?

— Да, с удовольствием попила бы воды.

Мама вышла за водой, а Алли принялась за работу: она самым внимательным образом осмотрела комнату в поисках любого признака того, что её отец всё ещё живёт в этом доме, но в помещении не было ничего, что могло бы дать подсказку. К тому же Алли вообще не знала, что, собственно, искать. Здесь были его фотографии, но что с того? Её, Алли, фото тоже были здесь! На каминной полке стояла фотография выпускного класса старшей школы. Алли и в голову не приходило, что её сестра, Апрель, уже, возможно, учится в колледже. Время, остановившееся для Алли, для других продолжало свой бег.

— Я заказала китайскую еду, — сказала мама, возвращаясь из кухни с бутылкой воды. — Надеюсь, вы не в обиде — я слишком поздно возвращаюсь домой с работы, не успеваю готовить.

— Что вы, что вы, ради бога, с меня достаточно и того, что я здесь.

— Мы тоже рады, что вы пришли.

«Мы»! Мама сказала «мы»!

— Значит... ваш муж...

— Он скоро придёт. Захватит еду по дороге.

Алли почувствовала такое несказанное облегчение, что, можно сказать, не села, а упала на диван. Папа жив! Даже если в ходе своего визита она больше ничего не узнает, то одно это известие стоило всех хлопот! Хотя стоп... А что, если это новый муж? Вдруг мама снова вышла замуж? Сестра в колледже, новый дом... Да мало ли что могло произойти за три года! Она должна узнать точно.

— А... он был тяжело ранен в той аварии? Надеюсь, нет?

У Алли даже пальцы ног заныли — так она напряглась, приготовившись к самому плохому. Но мама ответила:

— Да, реабилитация была трудной, однако он выкарабкался.

Алли выдохнула — оказывается, она сидела не дыша. Она почувствовала, как вспыхнуло её лицо от облегчения. Мама приняла это за признак того, что гостья хочет пить, села напротив и налила воду из бутылки в стакан. Протягивая руку за стаканом, Алли обнаружила, что её рука — рука Кэтвумен — дрожит, поэтому ей пришлось взять стакан другой рукой.

— Должна признаться, я удивилась, получив ваше сообщение, — сказала мама.

— Как только я услышала, что вы в Мемфисе, то сразу решила войти с вами в контакт. Вы знаете, ведь Алли была одной из моих любимых учениц.

Мама тонко улыбнулась:

— Да что вы?

Алли покопалась в памяти, чтобы найти какое-нибудь примечательное событие.

— Я помню, на День матери у нас было стихотворение, которое каждый ученик должен был написать на открытке, которую сам сделал; но Алли настояла на том, чтобы написать собственное стихотворение, и что вы думаете? Половина класса пожелала использовать её стихотворение вместо того, что дала я!

Мама изумлённо воззрилась на гостью:

— У меня до сих пор хранится эта открытка! Неужели вы тоже это помните?

Собственно, Алли даже стихотворение помнила, но вовремя сообразила, что если примется его декламировать, это будет уже чересчур.

— Я же сказала — она была моей любимицей.

— А что ещё вы помните? — спросила мама. Тон, которым она задала этот вопрос, был немного странным, но в тот момент Алли не придала этому значения.

— Помню... помню, однажды она пришла в школу грустная, потому что вы утром поругались. Что-то насчёт соседского мальчика — вы не хотели, чтобы она с ним дружила. Алли так никогда и не сказала вам, но она была очень огорчена, и к тому же, вы оказались правы — выяснилось, что он и в самом деле гад.

Мама нахмурилась.

— Но ведь это случилось не в четвёртом классе...

«Ох, какая я дура! — запаниковала Алли. — Конечно, не в четвёртом!» Она чуть голову не потеряла, а рука дрожала всё больше и больше.

— Вы правы, не в четвёртом, — пролепетала она. — Но иногда Алли доверялась мне — даже через несколько лет...

Ф-фу! Вроде пронесло. Алли поднесла стакан к губам и заметила, что теперь у неё трясутся обе руки.

— С вами всё в порядке?

— Да-да, всё хорошо, не стоит беспокоиться.

И тут стакан выскользнул из её пальцев, ударился о твёрдый деревянный пол и разбился. Проклятая Кэтвумен! Алли теряла контроль. Как давно она уже сидит в чужом теле? Три часа? Четыре? Она быстро наклонилась — подобрать осколки, но уж больно сильно у неё дрожали руки.

— Ах, какая я неловкая!

— Не беспокойтесь, я сейчас всё подберу.

Теперь они обе присели на корточки, собирая разбитое стекло, и когда Алли подняла голову и взглянула на свою маму, она вдруг совершенно неожиданно для себя прошипела сквозь стиснутые зубы:

— Помогите мне — она украла моё тело!

Мама уставилась на неё непонимающим взглядом:

— Простите, что вы сказали?

Алли снова скользила по льду. Кэтвумен не только проснулась, она всё поняла! Необходимо удержать контроль любой ценой! Алли мысленно сцепилась с хозяйкой тела, загоняя ту на задворки сознания, а вслух произнесла:

— Пожалуйста, извините. У меня бывают неожиданные приступы. Синдром Туретта, знаете ли. Иногда хуже, иногда лучше, день на день не приходится.

И тут, к счастью, раздался телефонный звонок.

— Я должна взять трубку, — с некоторой прохладцей сказала мама. — Оставьте, не трогайте стекло, я сама.

Она отошла на другой конец комнаты и взяла телефон, а Алли закрыла лицо ладонями.

«Не вмешивайтесь! — мысленно попросила она Кэтвумен. — Вы получите своё дурацкое тело обратно, только не мешайте!»

«Кто вы? Чего вы хотите от меня?»

«Не ваше дело!»

Алли снова надавила и загнала свою хозяйку глубоко вниз.

Мать говорила по телефону. Алли засунула дрожащие руки под себя и выдавила фальшивую улыбку, когда мама повернулась к ней.

— Да... понимаю... — говорила мама в телефон. — Правда?.. Не волнуйся, я с этим справлюсь... Я сказала — не волнуйся... да, знаю... я тоже.

Она положила трубку и направилась к Алли, но не села.

— Это мой муж, — сообщила она. — Он только что говорил по телефону с Сарой Уинтек, которая по-прежнему учит четвёртый класс в Кейп-Мэй, штат Нью-Джерси.

Мокрый лёд под ногами Алли стал краем ледника, сползающим в океан. Она падала, а внутри неё бесновалась Кэтвумен, требуя выпустить её на свободу.

— Я не знаю, кто вы, — холодно сказала мама, — но я прошу вас уйти.

— Я... я только... — Но что она могла сказать? Что можно сказать такого, чтобы её не приняли за полоумную? — У меня сообщение от вашей дочери!

Ненависть, появившаяся в глазах матери, была такой сильной, что Алли не в силах была смотреть в них.

— Я хочу, чтобы вы немедленно убрались из моего дома! — сказала мать.

Она не ограничилась только словами — схватила Алли за тощую руку любительницы кошек и потащила к двери. В одно мгновение Алли оказалась по другую сторону порога — сейчас её выкинут не только из этого дома, но и из жизни её родителей!

— Пожалуйста! — простонала Алли.

«Помогите!» — завопила Кэтвумен.

— Вы думаете, я ничего не знаю о таких, как вы? — сказала мама. — Втираетесь людям в доверие, говорите им то, что они хотят услышать, а потом обдираете как липку! На этот раз ошиблись, любезная — здесь у вас ничего не выйдет! Не на тех напали!

Мамина рука держалась за дверь, готовая захлопнуть её перед носом Алли. Этого нельзя допустить! Она должна сказать что-то такое, чтобы до мамы дошло!..

— Они ссорились из-за радио!

Мама застыла.

— Что вы сказали?

— Когда произошла авария, они ссорились из-за радио — он закрутил громкость, а она подкрутила её обратно. Но это была не его вина! Она хочет, чтобы вы оба знали — авария случилась не по его вине!

Выражение потрясения на лице её матери за одно мгновение сменилось сначала ужасом, а затем яростью, и голосом, полным смертельного яда, она произнесла:

— Кто бы вы ни были — чтоб вам вечно гореть в аду!

С этим словами она хлопнула дверью так, что притолока сорвалась. До ушей Алли донеслись приглушённые рыдания.

Алли бежала от этого дома, слёзы лились из её глаз, всё тело дрожало, спину ломило, боль распространилась на руки, а Кэтвумен пыталась вырваться на свободу.

Всё, всё пошло не так, как надо! Она хотела принести своим родителям утешение, а не страх!

«Пусти меня!» — орала Кэтвумен, но Алли не послушалась — вся её ярость обрушилась на тушку. Если бы эта дурёха не начала качать права, Алли бы как-нибудь вывернулась! Всё было бы иначе, если б ей не пришлось ещё и бороться с этой кошатницей за контроль над её телом!

«Это всё твоя вина! — мысленно орала на бегу Алли. — Не могла дать мне закончить дело! Вот надо было тебе лезть, куда не просили!»

Они были сейчас на шумной улице, полной магазинов, ресторанов и автомашин. Сколько «тушек»! Как же ей опротивела эта Кэтвумен с её дряблым телом! Алли попыталась счиститься — и не смогла. Она тянулась и выкручивалась, но впечатление было такое, будто её намертво приклеили к хозяйке. Она задержалась внутри слишком надолго!

«Убирайся!»

«Я это и пытаюсь сделать!»

Боль из спины перекочевала в грудную клетку. Она настолько усилилась, что стало больно дышать. Не надо было бежать так быстро! Старое тело для этого не годилось. И вдруг Алли поразила догадка: у Кэтвумен сердечный приступ! Из-за неё, Алли! И теперь она застряла в этом немощном теле!

«Что ты со мной сделала?» — причитала женщина.

Нет, этого не должно было случиться!

Алли, пошатываясь, ввалилась в какой-то ресторан.

— что ты сделала —

«Да заткнись же! Я вытащу из этого нас обеих!»

За дверью возникло встревоженное лицо метрдотеля.

— Помогите! — прохрипела Алли — это было всё, что ей удалось выдавить из себя. — Сердце!

В ресторанах же обычно есть аптечка, ведь так?

Мэтр остолбенел, хлопая глазами, потом глянул в свою книгу со списком зарезервированных столов, как будто там было написано, что делать. От него, похоже, никакого толку.

Боль в груди Алли усиливалась с каждой секундой, вокруг смыкалась тьма... Но тут она увидела на стене электрическую розетку. Когда останавливается сердце, применяют электрошок! Алли схватила с ближайшего стола нож, подползла на коленях к стене и всадила остриё в розетку.

Удар тока выбил Алли из чужого тела. Такое впечатление, что она разлетелась на клочки, ошмётки брызнули в разные стороны, а потом собрались обратно в кучку в десятке ярдов от места вылета. Алли грохнулась на пол и тут же провалилась. Она опять послесвет, она в Междумире!

Алли вскочила и повернулась к Кэтвумен — ту уже приподняли и посадили. Выглядела её бывшая хозяйка неважно, но всё-таки не так плохо, как боялась Алли. Один из официантов щупал пульс женщины и удовлетворённо кивал. Конечно, столовый прибор в розетке — не лучший способ заставить сердце работать, но он, во всяком случае, помог.

— Она меня украла... — бормотала Кэтвумен. — Она украла меня...

— Расслабьтесь, — успокаивал официант. — С вами всё будет хорошо.

Половина посетителей уже набрали 911, и с улицы послышался вой мчащейся «скорой помощи». Алли больше нечего было здесь делать, поэтому она просёрфила через зал на улицу, прыгнула в проезжающий мимо автомобиль, потом в другой, третий, и так пока не оказалась за несколько миль от злополучного ресторана.

* * *

Казалось бы: радость от того, что Алли увиделась с мамой, должна была заглушить боль от оказанного ей приёма. Да и то верно: разве стоило ожидать иной реакции? С чего бы это маме верить незнакомой женщине, которая не только наврала о том, кто она такая, но и, похоже, знала кое-что известное только Алли? Само собой, любой на месте её мамы пришёл бы в ужас!

И всё же Алли было очень больно. Она даже позабыла, что едва не убила человека. Единственное, что имело сейчас для неё значение — это семья. Она так и не увидела отца! А ещё она знала, что корни тоски по родному дому уходят гораздо глубже — это как со скинджекингом: маленькой порции никогда не бывает достаточно. Алли жаждала вернуться домой вопреки всем доводам рассудка. Ей мало было просто находиться рядом, ей требовалось ощущать связь со своими близкими. Не надо было сюда приходить! Какую грубую ошибку она совершила!

Но поздно — ящик Пандоры открыт, и единственным способом закрыть его будет забраться внутрь и закрыть крышку, как закрывают крышку гроба.

 

Глава 27

Колыбельная для скинджекера

В ту ночь, можно сказать, Алли пала на самое дно своей послежизни — в 00.01 она вселилась в тело семилетнего мальчика.

Ей нужен был носитель полегче и поменьше, потому что в дом своих родителей она могла проникнуть только через окно на втором этаже. Она не знала, что будет тогда делать, знала лишь, что ей необходимо забраться в дом, а если не получится — она станет пробовать снова и снова — пока её родители не поймут, что она не ушла, что она здесь, рядом с ними, и в ближайшем будущем не собирается никуда уходить.

В палисаднике росло дерево, а окна наверху стояли настежь. Летом родители всегда оставляли открытыми окна второго этажа. Дерево — живой дуб, сучковатый, с раздвоённым стволом и множеством корявых ветвей — был словно создан для того, чтобы на него взбираться. И хотя ветка, ближе других подходящая к стене дома, была довольно хлипкой, Алли рассудила, что она выдержит ребёнка, весящего не больше пятидесяти фунтов.

Она прогулялась по соседним домам и наконец нашла подходящий материал в нескольких кварталах от дома своих родителей. Ей не пришлось усыплять мальчика — он и без того глубоко и сладко спал, как спят только маленькие дети. Алли легко захватила над ним контроль, скользнула в пару детских кроссовок, изображающих обувь Человека-Паука, спустилась по лестнице и вышла в ночь.

Ущербный серпик луны плыл по небу и, словно ятаган, разрезал попадавшиеся на пути облака. Улицы были пустынны и тихи, в доме родителей Алли не светилось ни одно окно. Да этот малец, похоже, собаку съел в лазании по деревьям! Она поняла это в тот же миг, когда начала карабкаться по стволу. Алли доверилась мышечно-двигательной памяти своего хозяина и вскоре очутилась на ветке, протянувшейся к открытому окну. Она проползла по ней и только-только потянулась к окну, как ветка затрещала.

Алли рванулась и что было сил вцепилась в выступ под окном, тело мальчика с глухим стуком ударилось о стену дома. Будь она в собственном теле, ей бы ни за что не удержаться — сорвалась бы как пить дать, но в том-то и дело, что маленькие дети в состоянии карабкаться на самую верхотуру: мальчик-носитель был таким лёгким, что Алли удалось подтянуть себя вверх. Затем она, держась одной рукой, с силой выбросила другую вперёд, пробила сетку от насекомых и вырвала её из рамы. Сетка упала вниз, в палисадник, а Алли скользнула через окно в спальню.

В щель под дверью было видно, что в коридоре зажгли свет. Алли услышала торопливые шаги по направлению к её комнате и нырнула под кровать как раз в ту секунду, когда распахнулась дверь. В комнату кто-то вошёл. Из-под кровати ей была видна только пара босых ног. Мужских ног. Её отец! Он щёлкнул выключателем, и спальню залил яркий, режущий глаза свет. Алли забилась подальше, к самой задней стенке. Несмотря на то, что она отчаянно задыхалась, а в крови кипел адреналин, она заставила себя дышать как можно тише.

Отцовские ноги прошли от кровати к окну. Алли почувствовала, как сердечко мальчика подпрыгнуло куда-то к горлу, пульс забился где-то в голове, от каждого удара темнело в глазах.

— Что там? — спросила мама, стоящая у порога.

— Ничего, — ответил папа. — Дерево вырвало оконную сетку, вот и всё.

— Говорила же — надо его подрезать! — сказала мама и добавила: — Ты уверен, что это всё?

— Зайди и посмотри сама.

Мама подошла к окну. Алли услышала, как закрылась оконная рама.

— Ох, извини, — послышался голос матери. — Но после этой женщины меня сегодня просто всю трясёт.

— Да, полоумных кругом хватает. Но чтобы ты перестала волноваться — может, нам поставить охранную сигнализацию?

Родители ушли, выключив свет и закрыв дверь. Несколько секунд Алли слышала жалобные поскрипывания пружин в соседней комнате — родители укладывались спать. Она не решалась двигаться ещё минут десять — а вдруг им придёт в голову вернуться? Наконец, она выкарабкалась из-под кровати и окинула спаленку взглядом: в неясном свете дальнего уличного фонаря всё вокруг было окутано в различные оттенки серого. Но даже при этом Алли мгновенно поняла, что это за комната.

Это была её спальня.

Или, вернее, мемфисская версия её спальни. Оказывается, Алли пряталась под собственной кроватью, убранной её собственным покрывалом. В комнате стоял письменный стол, за которым она когда-то делала уроки, стены увешивали плакаты с рок-группами, которых она не слышала уже три года. Музей. Святилище в её честь. Да что это за блажь пришла в голову её родителям? Ну, понятно было бы, если бы всё это происходило в том старом доме в Нью-Джерси, но зачем заново воссоздавать её комнату здесь, в Мемфисе? Алли не знала, что и подумать.

Она протянула руку к полке и сняла с неё плюшевого мишку. Алли втайне обожала мягкие, пушистые вещицы, но будучи девочкой не мягкой и не пушистой, всегда находила способ переделать свои игрушки в нечто невообразимое и противное природе. Этот мишка, например, был «Винни-Панк»: в его мехе были процарапаны татуировки, а бровь украшал пирсинг — английская булавка. Что это — мишка вроде бы стал побольше, чем ей помнилось? Ах, нет, это не мишка стал больше, это она находится сейчас в маленьком теле.

Алли прижала Винни-Панка к груди, в которой, кажется, разгулялись всякие чувства. Она обвинила в эмоциональной атаке психику своего носителя: мол, маленькие дети чуть что — сразу открывают водяной краник. Но кого она пыталась обмануть? Эти слёзы были её слезами. Алли присела на кровать и позволила им течь — тихо и беззвучно.

Зачем она вернулась? Неужели она намеревалась вот так заявиться в дом своих родителей в теле этого мальчика и поговорить с ними? И всё-таки она уже принялась соображать, как же ей снова прийти сюда завтра — может, в теле продавца охранных систем... И вот такой теперь будет её жизнь? Каждый день возвращаться сюда в ином теле, притворяться кем-то другим, лишь бы иметь возможность побыть рядом со своими родителями?..

Она свернулась на кровати калачиком, прижимая к себе мишку — свидетеля её прежней жизни. И тут вдруг случилось то, чего она не предвидела. А должна бы! Потому что, как бы там ни было, на дворе стояла глухая ночь, а Алли находилась в теле маленького, усталого ребёнка. Её мысли спутались, поплыли, и через мгновение она провалилась в сон.

* * *

Алли проснулась в 7:45 утра.

К несчастью, мальчик, которого она скинджекила, проснулся в 7:41. Невероятно, что может произойти в течение каких-то четырёх минут.

— Не волнуйся, малыш, с тобой всё будет в порядке. Мы отведём тебя домой!

Это был голос её мамы. Мамины руки обнимали её. Они бережно покачивали её взад-вперёд. Алли задыхалась, в глазах стоял туман, грудь судорожно вздымалась и — о Господи! — из неё вырывался надрывный рёв. Всё тело Алли вздрагивало от всхлипываний. Да что тут творится? Где она? Кто она?

— Хочу домо-о-ой! — услышала она детский голос — гнусавый, как при простуде, так что получалось: «Хочу добо-о-ой!»

И тут Алли поняла, что эти слова произносит её собственный рот. И сразу всё вспомнилось: она в теле мальчика, в доме её родителей, в своей собственной комнате. Её мама обнимает её, рядом стоит папа с телефоном в руке.

— Хочу добо-ой! — снова разревелся мальчик — он не имел понятия, как он здесь очутился.

О Боже! Алли вдруг сообразила, что больше не прячется в закоулках сознания ребёнка, что её вынесло прямо на середину его разума. Теперь, когда она проснулась, мальчик понял, что у него в голове находится кто-то чужой, и заорал от ужаса.

— Кто ты? — вопил мальчик. — Уходи! Уходи! Пошла вон отсюда! — мама отступила, подумав, что он кричит на неё. — Убирайся! Пошла вон!

Плохи дела! И становились ещё хуже. Единственное, что могла сейчас предпринять Алли — это постараться не нанести ещё больше вреда. Она попыталась вернуть себе контроль над мальчиком и снова отправить его в страну грёз, но это было не так просто — теперь, когда он сознавал её присутствие. Мальчик упал на пол, принялся биться, лягаться и орать во всю мочь, пока, наконец, разум его не уступил давлению Алли и не отключился.

Алли теперь получила контроль, но тело мальца по-прежнему было полно страха и содрогалось от рыданий. Девушка взглянула на отца — в одной руке тот держал телефон, а в другой... в другой...

...у него не было другой руки.

Правая рука отца заканчивалась чуть ниже локтя. Пока Алли пыталась уложить эту картину в своём сознании, глаза её следили за отцом — тот передвинул телефон на левой ладони так, чтобы можно было нажимать на кнопки большим пальцем. Палец завис над кнопкой 9.

Ой, нет! 911 уж точно в планы Алли не входило.

— Ты звонишь в полицию? — завопила она, беззастенчиво пользуясь бессознательным состоянием своего хозяина. — Не хочу полицию! Не хочу, не хочу, не хочу-у-у!

Она орала во всю мочь. Папа растерялся.

— Убери телефон, Адам! — потребовала мама.

— Хорошо-хорошо! — Он уронил телефон на стол так, будто тот грозил взорваться у него в руке. — Вот, смотри, я его положил!

Алли перестала орать, взяла минутку, чтобы успокоить своего хозяина, и позволила маме обнять её... его. Алли тоже обняла маму и ощутила невероятное блаженство, а её мать об этом даже не догадывалась. Судорожные рыдания утихли, перешли в еле слышное хныканье.

— Ты не мог бы сказать нам, как тебя зовут? — спросил папа.

Алли знала имя парнишки, потому что самосознание у маленьких детей развито чрезвычайно сильно — их имя присутствует чуть ли не в каждой их мысли.

— Дэнни, — ответила она. — Дэнни Розелли.

— Хорошо, Дэнни, — проговорила мама, — я думаю, ты сегодня ночью немножко погулял во сне.

— Ага, — подтвердила Алли, — погулял, да.

Она восхитилась способностью своей матери уметь логически объяснить всё, что, казалось, не поддаётся логическому объяснению.

— А ты не мог бы сказать нам, где живешь? — допытывался папа.

Алли знала, но пока не собиралась делиться этой информацией. Поэтому она потрясла головой:

— На улице... не помню.

Родители в унисон вздохнули.

Алли не отрывала глаз от отцовской культи. На коже были видны углубления — следы от протеза; но, конечно, у папы не было времени надеть его, когда они обнаружили маленького Дэнни Розелли, заходящегося от крика в кровати их погибшей дочери.

— А что это? — спросила Алли, сообразив, что отсутствие такта у семилетнего ребёнка можно тоже использовать ради своей выгоды.

Отец мгновение колебался, потом ответил:

— Автомобильная авария.

— Ой.

— Точно. Ой.

У отца были ещё и шрамы — на лбу и на щеке. Значит, катастрофа забрала у папы правую руку, а взамен оставила шрамы. Всё это довольно неприятно, но могло быть гораздо хуже. Собственно, хуже и было, потому что они потеряли дочь.

Алли умирала от желания сказать им, что они не потеряли её, что она здесь, в этой комнате, рядом с ними... Но ей не удалось найти способа, как это сделать, когда она была под личиной Кэтвумен, и вряд ли удастся теперь — в теле маленького Дэнни.

— А номер своего телефона ты случаем не помнишь? — спросила мама. — Нам очень нужно сообщить кому-нибудь о том, что ты здесь — твои родители, наверно, уже извелись.

Алли не испытывала особой жалости к родителям мальчика — они-то получат своего ребёнка обратно! Да и номера она не знала, так что ладно. Она наконец вместе со своими мамой и папой, они ласковы с ней, они пытаются утешить её... Может, это единственный шанс побыть в кругу своих близких, другого ей не представится...

— Кушать хочется, — заныла она. — Можно мне чего-нибудь покушать?

Родители переглянулись, мама указала глазами на телефон, отец кивнул и вышел из спальни. Не надо быть гением, чтобы понять: он позвонит в полицию с другого телефона. Алли подумывала, а не устроить ли очередную истерику, но осознала, что не может оттягивать неизбежное до бесконечности. Надо просто получше использовать отпущенное ей время.

— У вас есть хрустики — яблочные колечки? — спросила она. — Я люблю их с земляничным молоком.

Она могла бы поклясться, что мама страшно побледнела — такой бледной Алли её никогда раньше не видела.

— Ладно, не надо, — сказала Алли. — Всё равно их у вас, наверно, нет.

— Вообще-то, — проговорила мама, — они у нас есть.

На кухне к ним присоединился папа, незаметно кивнув своей жене. Должно быть, позвонил куда надо. Алли прикинула, что до приезда полиции у них есть ещё минут пять.

Она наслаждалась каждой ложкой смеси для завтрака, сидя со своими родителями за кухонным столом. Пыталась обмануть себя, заставить поверить, что это обычный домашний завтрак...

— Ты прости, если они немного старые, — сказала мама.

— Не, — отозвалась Алли. — То, что надо.

— Их любила наша дочка, — сказал папа. — И тоже с земляничным молоком.

— А что — многие дети любят! — сказала Алли, хотя на самом деле больше не знала никого, кто любил бы эту смесь в таком сочетании. Она зачерпнула розовое молоко — в ложку вплыло последнее яблочное колечко, словно одинокий спасательный круг.

— А ещё можно?

Мама опять наполнила мисочку. Алли ложкой утопила в молоке круглые оранжевые пухлики.

— Комната, где я был — это вашей дочки, да?

Мама кивнула, избегая смотреть мальчику в глаза.

— С нею что-то случилось, да?

— Да, Дэнни, с нею что-то случилось, — ответил папа.

— Может, не надо об этом говорить... — сказала Алли, поняв, что далековато зашла.

— Нет, всё в порядке, — отозвался папа. — Это произошло так давно.

«Не так уж и давно!» — хотела воскликнуть Алли, но вместо этого произнесла:

— Наверно, она вас очень любила.

На этом, пожалуй, следовало и закончить, но она увидела — к тротуару подъезжает полицейская машина, а за ней — другая. Если она собирается это сделать, то должна сделать это сейчас!

— Иногда люди уходят, — сказала Алли своим родителям. — Они не хотят, но не могут иначе. В этом никто не виноват. Я уверен — если бы она могла, она сказала бы вам, что всё в порядке — что с нею всё хорошо. То есть, я имею в виду, люди умирают, но это не всегда значит, что их больше нет.

Но тут её мама с папой переглянулись, а потом посмотрели на Дэнни. В их глазах стояли слёзы. Мама сказала:

— Алли не умерла.

Алли улыбнулась. Как это похоже на её родителей — воспринимать происходящее таким вот образом!

— Конечно, нет. До тех пор, пока вы помните её, она будет жить.

— Нет, — возразил папа. — Мы имеем в виду, что она действительно жива.

Алли медленно опустила ложку в миску, не сводя глаз с родителей.

— То есть как?

— Она просто спит, Дэнни, — ответил папа. — Она спит — уже очень, очень долго.

 

Глава 28

Спящая мёртвым сном

Коматозный.

Не реагирующий на раздражители.

Находящийся в вегетативном состоянии.

Вот какие сложные слова придуманы медиками для пациента, лежащего без сознания. Думаешь, эти ярлыки что-то значат — например, будто доктора знают, что происходит в мозгу коматозного больного? Ничего подобного. Никто ничего не знает. Кома — так могут называть всё что угодно, но по сути под этим словом подразумевают, что пациент просто-напросто не желает приходить в себя.

В произошедшем несколько лет назад лобовом столкновении Алли Джонсон получила многочисленные внутренние повреждения и тяжелейшие травмы головы. В результате удара она пробила ветровое стекло своей машины и врезалась в мальчика, вылетевшего из ветрового стекла второго автомобиля. Ник умер на месте, но Алли оказалась настоящим бойцом. Её сердце продолжало биться. Оно билось, когда «скорая» мчала её в больницу. Оно билось, когда доктора подключали её к доброму десятку различных аппаратов жизнеобеспечения. Оно билось, пока врачи пять часов боролись за её жизнь на операционном столе, и оно продолжало биться, когда все операции были закончены. Благодаря достижениям науки и тому, что её тело попросту не желало сдаваться, Алли не умерла. Несмотря на тяжёлые травмы, её изломанное тело в конце концов залечило свои раны, а экраны приборов по-прежнему показывали некоторый намёк на мозговую активность, что означало — мозг Алли не умер окончательно. Если бы это случилось, были бы все основания выбросить белый флаг. Но этого не произошло, и теперь её родители жили крохотной надеждой, которая была для них одновременно и благословением, и проклятием.

— Я не стану лгать вам и обнадёживать, — сказал доктор безутешным родителям, когда Алли лежала в коме уже несколько недель. — Она может проснуться завтра, а может — в следующем месяце или через год, может и вообще никогда не проснуться. А если и проснётся, то существует большая вероятность того, что она уже не будет той девочкой, которую вы помните. Её мозг, возможно, слишком сильно повреждён, чтобы выполнять высшие когнитивные функции, но в настоящий момент мы этого не знаем. — Затем в свойственной врачам сострадательной и одновременно бессердечной манере врач добавил: — Ради вашего блага, я бы пожелал, чтобы она либо очнулась такой же, какой была до аварии, либо поскорее умерла.

Но не случилось ни того, ни другого. И теперь где-то в некотором городе, в некоторой больнице, в некоторой палате лежит Алли Джонсон и спит, и не может проснуться...

… потому что её душа потерялась в Междумире.

 

*** *** *** *** ***

Свою книгу «Скинджекинг — что ты о нём знаешь?» Алли-Изгнанница заключает такими словами, и это её последнее замечание о природе скинджекинга:

«Есть правда о скинджекинге, которую я не могу вам раскрыть. Не имею права. Это не моя тайна. Есть причина, почему мы способны вселяться в тела живых людей, почему мы ничего не забываем и почему так отличаемся от других послесветов. Это истина, которую каждый скинджекер должен познать самостоятельно. И если ты способен вселяться в чужие тела — тогда правда откроется тебе; потому что чем дольше ты занимаешься скинджекингом, тем неодолимее тебя влечёт к ней, словно лосося, идущего против течения к истоку. Всё, что мне остаётся — это лишь выразить надежду, что как только ты узнаешь правду, у тебя хватит мужества взглянуть ей в лицо».

 

Глава 29

Отчаяние вдвоём

[40]

У маленького Дэнни Розелли был плохой день. Началось с того, что он проснулся в чужом доме, да и теперь, много часов спустя, лучше не стало: он разговаривал сам с собой, корчился и ворочался в постели — словом, всё в лучших традициях фильмов ужасов, только разве что не поворачивал голову на все триста шестьдесят да не изрыгал густую зелёную блевотину. В старые времена люди сказали бы, что малец одержим, но в наши дни наука такие вещи отвергает. Дэнни просто был болен. Очень, очень болен.

— Убирайся из меня!

«Не получается!»

— Убирайся из меня!

«Да успокойся же ты!»

— Мам! Скажи, чтоб она убралась!

«Слушай, ну что ты орёшь! Не думай вслух! Они и так уже считают, что у тебя крыша поехала!»

Дэнни Розелли был упорным маленьким человечком, к тому же ещё он до того разозлился, что не слушал доводов рассудка. Он уже сообразил, что думание вслух — отличный трюк, дающий ему больше власти над собственным телом. Забравшаяся в него чужачка пугалась и уступала. К несчастью, был и один недостаток: когда ты думаешь вслух, тебя слышат другие люди.

— Дэнни, деточка, всё хорошо... всё будет очень хорошо...

Однако, похоже, мама Дэнни сама не верила тому, что говорила, потому что обернулась к своему мужу и заплакала:

— Что нам делать? Что же нам делать?!

Алли снова схватилась с мальчиком и сумела восстановить контроль над ним на достаточно долгое время, чтобы успеть сказать:

— Со мной всё в порядке! Всё хорошо! — но Дэнни опять вытеснил её, его тело задёргалось в конвульсиях, и он заревел: — УБЕРИТЕ ЕЁ ИЗ МЕНЯ-А!

Это всё была вина Алли. Если бы она не уснула в теле мальчика, тем самым проведя в нём полных семь часов, ничего подобного бы не произошло.

Ей нужно было счиститься с него в тот же самый момент, когда она проснулась этим утром в доме своих родителей, так нет же — ей, видите ли, понадобилось позавтракать со своими родителями! И когда она уплетала яблочные колечки миску за миской, они сказали, что она жива...

Жива!

Новость была столь ошеломительна, что не только потрясла саму Алли — она разбудила Дэнни, и он начал пробивать себе дорогу на поверхность. Она попыталась убежать, но, выскочив в открытую дверь, налетела на полисмена, стоявшего на пороге. А в следующую секунду к дому подъехало ещё несколько патрульных автомобилей — в одном из них сидели не помнящие себя от тревоги родители Дэнни.

Они проснулись и обнаружили, что их сын пропал. Когда папа Алли позвонил 911, полицейские сложили два и два и — вот, мама и папа мальчика прибыли к Джонсонам, чтобы воссоединиться со своим отпрыском.

А Алли всё никак не могла опомниться после случившегося откровения. Она жива! Так что — она снова может стать живым человеком? Неужели — она едва осмеливалась даже подумать о таком! — ей удастся скинджекить себя саму?!

Ни о чём не подозревающие счастливые родители Дэнни душили своё чадо в объятиях и осыпáли его поцелуями, а полицейские допрашивали родителей Алли на предмет того, как, во имя всего святого это самое чадо умудрилось попасть в их дом. Алли совсем не хотелось ссориться с Дэнни, поэтому как только они уселись в патрульный автомобиль и двинулись к дому семьи Розелли, она попыталась счиститься с мальчика — один раз, второй, третий... Его тело застыло, спина выгнулась, глаза выкатились из орбит, но Алли никак не удавалось вырваться из своего носителя. Родителей мальчика тоже всё больше начало беспокоить странное поведение их дитяти. Когда машина подъехала к дому Розелли, Алли была вынуждена посмотреть правде в глаза: она слишком долго сидела в чужом теле и теперь ей придётся заплатить высокую цену за свой промах. Она, кажется, навеки поселилась внутри маленького Дэнни Розелли!

Но худшее было ещё впереди.

Элемент внезапности — вот что обычно даёт скинджекеру преимущество. Человек не знает, как защищаться от влезшего в него чужака или как отвоевать обратно власть над собственным телом, особенно если имеет дело с таким умелым скинджекером, как Алли. Но тушки быстро учатся. Чересчур быстро. Каждый раз, когда дух Дэнни выныривал на поверхность, он становился сильнее, ему легче удавалось потеснить чужачку; день уже клонился к вечеру, а эти двое всё продолжали воевать, и ни один не мог одержать верх.

— Со мной всё хорошо! — утверждала Алли, как только ей удавалось завладеть Дэнниным ртом. — Я поправился, правда-правда!

К сожалению, у Дэнни был контроль над остальной головой, и он начал биться ею о стенку.

Мать мальчика разрыдалась, отец схватил его, не давая ему вырваться — и Алли отступила, пытаясь измыслить новый способ, как выбраться из сложившейся дикой ситуации. Она забралась поглубже, так, чтобы Дэнни полностью овладел своим существом, но не настолько глубоко, чтобы он смог её усыпить — этому он, кстати, уже тоже научился. Алли подождала, пока его мышцы расслабятся, а дыхание замедлится. Наконец, папа мальчика, который до сих пор сжимал его в своих руках, не давая двигаться, отпустил сына.

— Ничего-ничего, Дэнни, — сказал папа. — Мы поведём тебя к людям, которые помогут тебе, я обещаю.

Дэнни кивнул со слезами на глазах. Алли выждала ещё минуту, а затем исхитрилась протолкнуть свои мысли в разум мальчика — те прозвучали тихим, нежным шёпотом:

«Дэнни, пожалуйста, выслушай меня!»

«Нет! — мысленно ответил он. — Нет, нет, нет!»

Но, по крайней мере, он не стал кричать это вслух.

«С тобой может случиться что-то очень плохое, если ты не выслушаешь меня».

Он ответил не сразу. Наконец, он подумал:

«Что может случиться?»

«Тебя заберут у мамы с папой и положат в больницу».

«Нет! Мама с папой не разрешат!»

«А что, ты думаешь, имел в виду твой папа, когда упомянул про людей, которые помогут?»

Дэнни не нашёлся с ответом. Хорошо. Кажется, он взялся за ум.

«Я вовсе не собиралась застревать в тебе, Дэнни, но так уж получилось. Нам придётся с этим как-то управляться. Давай побудем друзьями, пока я не придумаю, как мне выбраться из тебя».

«А я не хочу с тобой дружить! Ты девчонка! Я не хочу, чтобы у меня в голове сидела девчонка!»

«Получила? — подумала себе Алли. — Это тебе за то, что додумалась влезть в семилетку».

«Я это слышал!»

Дожили. Теперь она даже не может иметь собственных мыслей! Никакой личной жизни. Ох, как же трудно будет привыкать...

«А ты думай лучше обо мне как о своём ангеле-хранителе, Дэнни».

«Ты ангел?!»

«Да, я ангел, — подтвердила Алли. Отличная мысль! Это, пожалуй, может сработать! — Если ты хочешь, чтобы всё закончилось хорошо, тебе придётся притвориться, будто всё УЖЕ хорошо. Ты должен вести себя так, будто меня здесь нет. — И тут она приняла важное решение. — Я обещаю больше не завладевать твоим телом без спросу... если ты пообещаешь успокоиться и хорошо себя вести».

«Ладно, — подумал Дэнни, — но если ты начнёшь заставлять меня делать всякие девчачьи штуки...»

— Дэнни, деточка, поговори со мной, — попросила мать мальчика. — Расскажи мне, что с тобой?

Дэнни глубоко вдохнул и сказал:

— Ничего, мам. Со мной теперь всё хорошо. Я... я видел нехороший сон, но он прошёл.

Мама обняла его. Алли восхитилась тем, как ловко парнишка сумел выкрутиться.

«Отлично! — похвалила она. — Они, наверно, всё же покажут тебя докторам, но если ты будешь вести себя как нормальный человек, всё образуется».

«А они станут делать мне уколы?»

«Нет, не думаю».

«Тогда хорошо, — подумал Дэнни и спросил: — А ты будешь помогать мне с уроками? Ну, иногда?»

«Конечно, — подумала Алли. — Почему бы и нет?»

Она пыталась уверить себя, что это её вполне устраивает — быть «водителем с заднего сиденья» для второклашки, но на самом деле она впала в отчаяние. Междумир был для неё потерян — она не видела его больше, не ощущала — в точности, как живой Дэнни или любая другая тушка. Алли сознавала: её собственное тело лежит где-то, но где? Как узнать? И даже если бы она и узнала — она же намертво влипла в этого мальчишку! С чем тебя и поздравляю, Алли.

«Не надо грустить, Алли».

Ну что ж, ради душевного спокойствия Дэнни она постарается не грустить.

 

Глава 30

Некоролевская мантия

А в пятистах километрах к северу от Мемфиса другой скинджекер прогуливался по променаду правого борта «Гинденбурга».

— Терпение, Милос, — увещевала Мэри. — Терпение — это то, что нам сейчас нужно больше всего.

— Но почему я должен выбрасывать время на ветер, бегая по дурацким поручениям Мопси Капоне? Это работа для Лосяры и Хомяка, не для меня!

Мэри взяла его за руку.

— Ты делаешь это из расположения ко мне.

— Да, но какие бы я горы своротил, если бы ты мне позволила! Пожалуйста! Дай мне задание — такое, чтобы оно казалось тебе невыполнимым — и я выполню его! Мне хочется, чтобы ты увидела, насколько я тебе полезен!

И не просто полезен. Милос знал: ему надо стать для неё незаменимым — как иначе она сможет признать его равным себе?

— Служа Мопси, ты, во-первых, следишь за ним, а во-вторых, освобождаешь Джил, и она может перехватывать души по пути к свету. Вчера она принесла двоих, а сегодня троих — и всё благодаря тебе!

— Но я мог бы принести тебе больше! И мне для этого не нужен амулет!

Милос несколько секунд всматривался в её глаза, а затем отошёл, поняв, что только что разворошил осятник. Или муравьятник? Вечно он мучается с этими английскими идиомами!

— Не нужен? — удивилась Мэри, медленно подходя к нему. — И как бы ты обошёлся без амулета?

Его так и подмывало рассказать Мэри правду — после того, что Джил сотворила с ним, он ничего не был ей должен. Он мог бы поведать Мэри, что Джил не просто «перехватывает души на пути к свету», что её роль куда более действенна. Она весьма активно — как это говорится? — вносит свою лепру... нет, лепту в это дело. Иногда Милос задавался вопросом: а как конкретно Джил проворачивает свои делишки? Пользуется оружием или так, голыми руками? То есть, руками тушки, конечно. Чем больше Милос об этом раздумывал, тем меньше ему хотелось знать.

— Как бы удалось тебе спасать детей без амулета? — допытывалась Мэри. — Скажи, мне очень хочется знать!

Милос заподозрил, что если он расскажет ей правду, это не только отвратит её от Джил — Мэри проникнется ненавистью ко всем скинджекерам. Выдав Джил, он подпишет приговор и самому себе. Так что он предпочёл сохранить тайну, причём вовсе не ради Джил.

— Ладно, неважно, — сказал Милос, умеряя свой пыл. — Но мне бы очень хотелось сделать для тебя что-нибудь особенное. Такое, чтобы по-настоящему заслужить твоё доверие.

— Я доверяю всем — до тех пор, пока не появится причина не доверять, — проговорила Мэри.

Ну что же, весьма любезно с её стороны — в теории; но на практике — напрасно она так поступает, это чревато.

Милос лукаво усмехнулся:

— И сколько причин для недоверия дал тебе я?

Мэри постаралась подавить улыбку, но ей это не удалось.

— Я уже счёт потеряла!

— Ладно, — сказал Милос, — признаюсь: я, может быть, хочу завоевать не только твоё доверие. — Он помолчал, дав Мэри время осмыслить его слова, а затем сделал лёгкий, но почтительный поклон: — А сейчас прошу меня простить, мне необходимо раздобыть для Мопси последние новости спорта.

Он повернулся, чтобы уйти, но Мэри с ним ещё не закончила.

— Ты просил какого-нибудь невыполнимого задания, — сказала она. — Думаю, у меня такое имеется.

Милос обернулся и увидел, как она шествует по променаду, выглядывая в наклонные окна. В них хорошо была видна Площадь Славы, на которой играли послесветы. Дети занимались тем же, чем всегда: те же игры, те же развлечения — день за днём, день за днём...

— Жизнь здесь определённо идёт всё лучше и лучше, после того как я прибыла сюда, — обратилась Мэри к Милосу. — Но не кажется ли тебе, что Мопси Капоне больше мешает нашему делу, чем помогает?

Милос, не испытывавший особенной любви к Владыке Смерти, согласился:

— Ещё как кажется.

— Ну что ж, тогда я хочу, чтобы ты... поговорил с Мопси. Я хочу, чтобы ты убедил его покинуть Чикаго. Навсегда.

— Но ведь это невозможно! Он никогда не оставит Чикаго по доброй воле.

Мэри пожала плечами и выгнула бровь.

— Мне кажется, ты говорил, что хотел бы выполнить нечто невыполнимое.

Милос немного поразмыслил.

— Так, говоришь — убедить его...

— О, я, конечно, не предлагаю делать ничего недостойного...

— Однозначно, нет. Ты никогда не стала бы толкать других на недостойные дела. — Милос подошёл к окну и встал рядом с ней. — А если я справлюсь?

— Если ты справишься и Мопси перестанет быть нашей головной болью, тебе найдётся более интересное занятие, чем доставлять ему результаты спортивных соревнований. — И она улыбнулась, но не так, как всегда — тепло и приветливо, а совсем иначе — интригующе. Она явно замыслила что-то особенное, необыкновенно увлекательное. — Скажи мне, Милос, ты когда-нибудь бывал на Западе?

— Нет. Я слыхал о скинджекерах, которые смогли пересечь Миссисипи в живых телах, но никто из них не вернулся оттуда. Неужели ты задумала экспедицию?

— Если ты берёшься выполнить невозможное, — ответила Мэри, — то почему бы и мне не попытаться?

Милос нежно взял её руку в свою.

— Это такое счастье — служить вам, мисс Хайтауэр, Правительница Востока и будущая Правительница Запада.

Он понёс её руку к губам и поцеловал шелковистую, сияющую кожу. Он понимал, что позволяет себе ужасную дерзость, и если Мэри сейчас укажет ему на дверь, то да будет так! Но она вместо этого только медленно забрала у него свою руку и промолвила:

— Милос, ты можешь быть очень опасен!

На что он отвечал:

— Это констатация факта или пожелание?

Они оба рассмеялись, но ответ так и не был дан. Возможно потому, что она сама ещё не решила.

* * *

В этот вечер у Мопси Капоне был на обед омар. С тех пор как Мэри стала частью его правящего аппарата, у него всегда был на обед либо омар, либо ростбиф, а то ещё и старая добрая чикагская пицца. Дети Мэри усердно обшаривали Междумир в поисках перешедшей еды; личные связи Небесной Ведьмы с некоторыми известными искателями способствовали более чем успешному обмену, так что Мопси был счастлив и доволен. Он получал всё, чего бы только ни пожелал. Даже его собственные подданные, чикагские послесветы, вслед за детьми Мэри трудились вовсю, превратившись из праздных трутней в рабочих пчёл.

— Я тут подумываю провозгласить себя хозяином Индианаполиса, а потом распространить свою власть на восток от Огайо, — поделился он с Мэри. — Что скажешь?

— Великий замысел, — одобрила Мэри. — Распространяй свою власть на восток так далеко, как только пожелаешь.

Не смотря на то, что поначалу Мопси отвергал всякий союз с Мэри, теперь он должен был признать — вместе они непобедимы. Будущее завлекательно играло яркими красками.

Поэтому когда к нему заявился Лосяра с вестью о том, что из Индианаполиса пришёл целый грузовик с дарами и данью, Мопси принял грязную игру за чистую монету.

Они с Лосярой шли по центральной аллее, а Мопси и в голову не приходило озаботиться тем, что его троих телохранителей нигде не видно. В последнее время босс всё меньше обращал внимания на свою шестикулачную команду запугивателей, так же как и на безопасность в целом. Большая ошибка. На голову ничего не подозревающего Мопси упал мешок, он растерялся и прежде чем понял, что, собственно, происходит, его руки и ноги были крепко связаны. Его подняли и куда-то понесли.

Через некоторое время чикагского босса бросили на деревянный пол, жалобно скрипнувший под его тяжестью; мешок с головы сорвали, и он взглянул вверх: на него из тёмной ночи смотрели три светящиеся физиономии. Это были новые скинджекеры.

— Эй, что вы такое вытворяете? — возмутился Мопси.

Милос невозмутимо — чересчур невозмутимо — ответил:

— У нас тут небольшое собрание. Мы так рады, что ты удостоил его своим посещением.

Поскольку Милос был Ruskie, Мопси ненавидел его просто из принципа. Это Мэри убедила его, что Милосу можно доверять. Ну, хорошо же, Мэри, я тебе задам!

Мопси попытался встать, но его ноги были связаны слишком туго.

— Вы все трое только что получили возможность примерить на себя мантию!

Это было одно из Мопсиных излюбленных выражений, означающих путешествие к ядру земли — наряду с «пойди глотни здорового, ядрёного воздуха» и «поспи под магмочкину колыбельную».

— Оглянись-ка кругом и как следует подумай, — сказал Милос.

Мопси оглянулся и сразу понял, где находится. Это место он любовно называл «водолазным терминалом». Оно представляло собой междумирный причал на озере Мичиган, откуда Мопси отправлял неугодных ему послесветов «принимать грязевые ванны» — ещё одно любимое выражение-эвфемизм для отправки в центр Земли. Фактически, тут было ещё трое других несчастных, спутанных по рукам и ногам, с кляпами во рту; к стопам каждого был привязан тяжёлый бетонный блок. Работа была сделана на совесть, Мопси мог бы даже подумать, что это дело рук его телохранителей. Вот только... эти трое обречённых и были его телохранители. Мопси забеспокоился.

— Скажи-ка, — произнёс Милос, — скольких послесветов ты сбросил с этого причала?

— Не знаю! — со страхом сказал Мопси. — Я не считал!

— Ну хоть примерно.

— Да давай бросай его! Бросай! — заверещал Хомяк, но Милос одарил его таким взглядом, что тот заткнулся.

— Я сказал — примерно сколько?

— Э-э... может, сотню... две...

— Так я и думал.

Милос кивнул своим помощникам, те подняли одного из парней Мопси и швырнули его в воду.

— Нет! — завопил Мопси.

Милос присел перед ним на корточки.

— Знаешь что, ты мне надоел, — сказал он. — Поэтому я предлагаю тебе покинуть Чикаго. Я предлагаю тебе уйти в одиночку и прямо сейчас.

— Ты что, совсем рехнулся?

Милос кивнул Лосяре с Хомяком, и те послали второго «гориллу» полечиться грязями.

— У тебя тридцать секунд на то, чтобы принять моё предложение.

— Мэри! — пискнул Мопси. — Приведите Мэри! Она заступится за меня! Она даст вам всё, чего вы хотите!

Двое других скинджекеров захохотали, а Милос прошептал Мопси на ушко:

— В этот чудесный летний вечер мы все находимся здесь из-за Мэри.

Он дал сигнал своим дружкам, и те послали третьего и последнего телохранителя подышать ядрёным воздухом. После этого они приволокли бетонный блок для Мопси и привязали его к щиколоткам Владыки Смерти.

— Ладно, ладно, ладно, я вижу, вы не шутите! Давайте так: вы меня развязываете, и я ухожу, как вы просите. Я уйду прямо сейчас и никогда не вернусь! Договорились? Ну, ты же так и просил, да? Договорились?

Милос одарил Мопси удовлетворённой улыбкой. А затем сказал:

— Прости, что ты сказал? Я не расслышал.

— Что?!

— У тебя десять секунд.

— Я сказал — я ухожу! УХОЖУ!

— Извинить, я не понимать. Сказать по-русски!

— Я не говорю по-русски!

— Пять секунд!

— Я ухожуский! Из Чикагоский!

— Время вышло. — Милос кивнул Лосяре и Хомяку. — Прощай, Мопси.

— Не-е-е-е-е-ет!

Мопси был легче, чем трое его телохранителей, так что пролетел намного дальше, прежде чем упал в озеро. Он мгновенно ушёл под живомирную воду, для него столь же проницаемую, как и воздух, затем пронзил дно и пошёл дальше пролагать себе путь к столь любимой им мантии — правда, не королевской, но уж какая есть. Мопси погружался всё глубже, и единственная мысль сверлила его мозг: как бы в центре Земли не напороться на кого-нибудь из тех, кого он сам туда отправил.

* * *

На следующий день всех послесветов Чикаго созвали на всеобщее собрание — первое после того, на котором несколько недель назад было объявлено о заключении союза между Мопси Капоне и Мэри Хайтауэр. Снова Мэри стояла на том же балконе и взирала вниз, на толпу. Мопси, однако, отсутствовал. Вместо него рядом с Мэри переминался Спидо. Милос тоже был здесь, но держался на заднем плане вместе с угрюмой Оторвой Джил.

— Ты чего припёрся? — процедила она. — Я-то заслужила право быть здесь. А ты — что такого особенного ты совершил?

— Да в общем, ничего особенного. Только то, что было необходимо.

Джил слова Милоса не впечатлили.

— Где Мопси? — спросила она, оглядываясь вокруг. — Он никогда не опаздывает на всеобщие собрания.

— А это не Мопси его созвал, — обронил Милос.

Мэри всматривалась в толпу с высоты балкона. Спидо, который когда-то был искателем, по-прежнему робел перед большими облаками послесветов: искатели частенько подвергались преследованиям со стороны разъярённых толп, считающих, что их обдурили при обмене. То, что у него был такой непрезентабельный вид — вечно непросыхающие плавки, открывающие на всеобщее обозрение мокрое, голое, мучнисто-белое пузико — отнюдь не придавало Спидо куражу. Он никак не мог привыкнуть к тому, что он — правая рука Мэри, и подозревал, что теперь она прочит на эту должность Милоса. Спидо, не рвавшийся ни к какой власти, кроме власти над лошадиными силами двигателей дирижабля, был бы несказанно рад отойти в сторону, когда придёт время, и надеялся, что оно не за горами.

— Только посмотри на них... — задумчиво проговорила Мэри. — Это даже как-то неудобно называть «облаком послесветов»...

— Да это же целая куча послесветов!

— Туча! Туча послесветов! — воскликнула Мэри, упиваясь собственной изобретательностью.

Их количество и в самом деле невероятно выросло. «Перепись населения», проведённая вскоре после прибытия Мэри, показала цифру в 783 послесвета, включая и тех, кого она привезла с собой. Но как только по округе разошёлся слух о том, что в Чикаго прибыла Небесная Ведьма и обосновалась здесь на довольно долгий срок, все бродячие послесветы потянулись к Колумбовской выставке, и с каждым днём их приходило всё больше. Число всех этих послесветов, плюс междусветы, ожидающие пробуждения в павильоне сельского хозяйства, составляло теперь около тысячи.

Когда-то именно такое количество украл у неё Ник — даже, пожалуй, больше. Но число её подданных восстановилось, и теперь, когда Мопси не стало, ей не требовалось делить их с кем-то другим. Замечательный день! Великий день!

— Послесветы города Чикаго! — объявила она толпе. — Со смешанными чувствами сообщаю я вам, что Мопси Капоне оставил нас. Это был его собственный выбор.

Толпа загудела в радостном возбуждении, в котором, однако, слышались нотки сомнения.

— Он решил попутешествовать и уехал навсегда. Уверена, вы все присоединитесь к моим пожеланиям: пусть Мопси достигнет того, чего заслуживает, куда бы он ни направил свои стопы.

В толпе захлопали, а затем, когда до послесветов наконец дошёл смысл слов Мэри, поднялась волна ликующих возгласов.

— Поскольку Мопси не вернётся, я с радостью принимаю должность Правительницы Чикаго. — Ликующие возгласы перешли в овацию. — Ты только послушай, Спидо! — прошептала Мэри. — Видишь, как они счастливы наконец-то обрести свободу!

— А куда делся Мопси? — спросил Спидо.

— Милос был так любезен — он уговорил его уйти. — Она обернулась к Милосу с милой улыбкой, которую тот, безусловно, заслужил. — Для нашего же спокойствия лучше не расспрашивать о подробностях, не так ли?

Мэри повернулась обратно к толпе и продолжила своё выступление:

— С момента моего прибытия здесь произошло множество изменений. А сколько их ещё произойдёт! Моя цель — поднять уровень вашей смерти до небывалых высот. Многие из вас уже нашли своё любимое занятие, свой Ритуал, с помощью которого превратили каждый день в подлинное совершенство. Для тех из вас, кто ещё в поиске, мои двери всегда открыты. Я обязуюсь сделать всё, что в моих силах, чтобы помочь вам.

Похоже, перспективу провести вечность в бесконечном повторении одного и того же слушатели восприняли с несколько меньшим энтузиазмом, но, впрочем, ладно. Они ещё постигнут мудрость Пути Мэри. Так происходило всегда.

* * *

Мэри пригласила Милоса к себе на променад. Он вообразил, что это будет частная аудиенция. Ему уже было известно, что ни с кем Мэри не говорит так откровенно, как с ним. Он верил, что это, безусловно, что-то значит. Что он для неё что-то значит.

Скинджекер заявился на борт «Гинденбурга» с двумя высокими бокалами и охлаждённой бутылкой шампанского, которую нашёл в винном погребе Мопси среди банок с рутбиром. Однако, как выяснилось, аудиенция никоим образом не носила частного характера.

— Милос, как я рада, что ты пришёл, — сказала Мэри, даже не заметив шампанского в его руках.

Здесь присутствовали Спидо и ещё один послесвет, которого Милос до этого никогда не встречал. Он сидел в красном кожаном кресле — бывшем троне Мопси — и Мэри угощала его сластями из личных запасов.

— Это один из наших разведчиков-дальнобойщиков, — объяснил Спидо. — Только что вернулся.

Похоже, пришелец играл чрезвычайно важную роль в войне Мэри против «сил тёмного шоколада», как она любила это называть.

Новоприбывший запрокинул голову, разинул рот и закрыл глаза. Те, кто знал, что сейчас воспоследует, разбежались и попрятались кто куда как раз в тот момент, когда парень издал грандиозный чих, от которого, кажется, содрогнулась земля. Единственным, кто ни о чём не подозревал, был Милос — вот его-то и обдало бóльшим количеством не поддающейся описанию послемерзости, чем это должно быть дозволено в любой из существующих вселенных.

— Прошу простить, Милос, — извинилась Мэри. — Я должна была предупредить тебя. Но у каждого таланта обязательно есть свой недостаток, и наш Ищей — не исключение. — Она обратилась к новоприбывшему: — Тебе, как никому другому, следовало бы прикрывать рот во время чихания.

— Знаю, только я вечно забываю.

Спидо вышел из-за кресла, где прятался, и бросил Милосу тряпку — утереться, но для столь значительной задачи тряпка оказалась маловата.

Мэри не обратила внимания на потоп — у неё были люди, которые придут и уберут. Куда важнее были новости, принесённые Ищеем. Да какие новости!

— Невероятно! Совершенно невероятно! — проговорила она, после того как разведчик выложил ей всё, что ему удалось узнать.

Бесценная информация, именно то, что нужно! Теперь ей было известно не только местонахождение Ника, но и размер его облака, а также чтó он собирается предпринять. А этот, как его... «Потрошитель», девчонка-эктодёрша, которую он раздобыл — право, ну что она может сделать? Одна против тысячи?

Мэри встала. В её голове уже начал складываться план. Она снова увидит Ника, причём, увидит скоро... но на своих условиях.

— Итак, если Шоколадный Огр отправился в Мемфис, чтобы найти Алли-Изгнанницу, значит, думаю, нам тоже следует двинуться туда. Тысяча наших послесветов против четырёхсот его!

Милос пристыл к месту, огорошенный таким изменением курса. Только сейчас Мэри заметила, что он держит в руках... Что это? Неужели шампанское?

Спидо, как всегда, выказал себя человеком осторожным.

— Прошлый раз у вас тоже была тысяча... и вы знаете, чем кончилось.

Воспоминание о поражении лишь раззадорило Мэри.

— Прошлый раз он действовал за моей спиной. На этот раз мы сами зайдём ему за спину!

— Там было ещё кое-что... — проговорил Ищей. — Я там унюхал что-то такое... гадостное... и оно тоже двигалось в сторону Мемфиса. Не уверен, но если бы я не знал, где он сейчас на самом деле, то подумал бы, что это... МакГилл.

Мэри растерялась. Она почувствовала, что её послесвечение вспыхнуло, как бывает с газовой горелкой, когда газ на исходе. Мэри надеялась лишь, что никто ничего не заметил.

— МакГилла больше не существует! — объявила она. — Собственно, его никогда и не существовало. Спидо! Сделай заметку: в моей следующей книге я должна уделить особое внимание тезису о не-существовании МакГилла.

— Да, мисс Мэри.

Теперь она повернулась к Милосу — тот так и стоял, как вошёл; дрянь, которой обдал его Ищей, стекала с него и капала на пол. Несмотря на это, Мэри хотелось броситься юноше в объятия, но она приструнила себя.

— Милос, я просила тебя набраться терпения, и теперь оно будет вознаграждено. — Она подошла к книжной полке. — В Мемфисе мы нанесём Огру поражение, а потом начнём наш великий крестовый поход ради объединения Востока и Запада.

Мэри провела пальцами по корешкам книг и вынула тяжёлый том «Истории гражданского строительства».

Милос развеселился.

— Подожди, не говори... Ты хочешь, чтобы я построил для тебя мост!

— Не совсем. — Она протянула ему том. — Я хочу, чтобы ты изучил эту книгу как следует — в ней помещены чертежи всех мостов, переброшенных через Миссисипи.

— Да, но все они принадлежат живому миру, — подчеркнул Милос. — Мы ими воспользоваться не можем.

Мэри со значением вложила книгу в руку юноши.

— Ну же, Милос, — сказала она с улыбкой, которую, появись она не у Мэри Хайтауэр, а у любого другого человека, можно было бы назвать змеиной, — ты же умный парень...

Она отослала Милоса почиститься. После этого он должен был присоединиться к ней на свободном от слизи променаде левого борта, с другой стороны корабля.

Милос никак не мог прийти в себя — настолько круто изменились обстоятельства. Они все покидают Чикаго — это раз, затем — война с Шоколадным Огром, и, наконец, Алли — возможно, она тоже окажется в гуще всей этой заварухи. Но опять-таки — всё складывается неплохо! На войне ему наверняка представится случай стать для Мэри абсолютно необходимым. А что если он, Милос, приведёт к ней Алли — пусть хотя бы и в качестве пленницы? Сколько очков это ему прибавит!

Променад левого борта был зеркальным отражением променада правого борта, если не считать того, что здесь сохранялась мебель, которой корабль был оснащён изначально. Мэри упоминала, что собирается выкинуть её и превратить помещение в игровую комнату для самых маленьких, но пока до этого у неё не доходили руки.

Когда появился Милос, чистый и сияющий, Мэри уже открыла шампанское и налила его в два бокала.

— Вообще-то я на дух не выношу спиртного, — сообщила она, — но, полагаю, сегодня у нас достаточно поводов для праздника, и мы можем себе кое-что позволить.

Милос был озадачен.

— Не выносишь спирт из дýхов? — недоумевающе спросил он. — А разве из них можно выгнать спирт?

— Я не пью алкоголя, — пояснила Мэри. — А ты о чём подумал?

Милос хоть и смутился, но прыснул — его рассмешила собственная ошибка. Мэри это понравилось.

— Скажи тост, — потребовала она. — За что мы выпьем?

— За Правительницу Востока и будущую Правительницу Запада, — предложил он. — За прекрасную охотницу за потерявшимися душами.

Мэри, казалось, несколько помрачнела, услышав этот тост, однако она со звоном коснулась своим бокалом его бокала. Она пригубила, поставила бокал на стол и отошла от Милоса.

— Что-то не так? — спросил он.

Она приостановилась, выглянула в окно...

— Спасать детей не всегда легко, — сказала она. — Но ведь цель оправдывает средства, ты согласен?

— Да, иногда.

Он осторожно приблизился к ней.

Она по-прежнему смотрела в окно — весьма удобный способ не встречаться глазами с Милосом.

— Нам предстоит много работы, но прежде чем мы приступим к ней, ты должен кое о чём узнать, и я, со своей стороны, тоже.

Она вызывала его на откровенность.

— Хотя я терпеть не могу вмешиваться в дела живого мира, иногда без этого не обойтись. Неподалёку отсюда находится магазин электротоваров. Там продаются такие ящики — кажется, их называют телевизорами, — и они часто показывают различные новости и происшествия. — Она принялась потирать ладонями свои предплечья, как будто ей было холодно. — Мне понадобилось проверить одну свою догадку, и я пошла туда. Показывали репортаж о страшной автомобильной аварии, просто ужасающей. Свидетели утверждали, что водитель специально свернул на тротуар, чтобы задавить нескольких пешеходов, но сам он говорит, что абсолютно ничего не помнит, совсем ничего. Представляешь?

Милос пригубил шампанского, чтобы скрыть своё волнение.

— Да, в живом мире иной раз такое случается...

— Бывает, — согласилась Мэри. — Но я думаю, что это был вовсе никакой не несчастный случай. И ещё мне кажется, что водитель в тот день был не совсем самим собой.

Милос пока держал своё мнение при себе.

— А... кто-нибудь потерял в этой катастрофе жизнь?

— Какое любопытное выражение. Как можно потерять жизнь, если точно знаешь, где она в результате оказывается? Да, двое детей покинули мир живых — если ты это имеешь в виду. В новостях любезно показали их фотографии, но я видела их лица раньше — когда Джил принесла обоих в инкубатор. Конечно, они спали, но я всё равно узнала их.

Наконец, она повернулась к нему.

— Ты знал, не так ли? Не лги мне, Милос.

— Мне очень, очень жаль...

Вот и всё, что он сумел выдавить из себя.

— Чего тебе жаль — что я обо всём узнала или что ты не рассказал мне, что амулет Джил — сплошная ложь?

Он уставился на шампанское в своём бокале, чувствуя, как все его надежды лопаются, будто пузырьки. Милос понятия не имел, чего ему теперь ожидать от Мэри. Что она с ним сделает? Прогонит взашей? Сбросит обоих — и его, и Джил — с того же причала, с какого отправился в своё путешествие Мопси? «Прямота и честность, — размышлял он, — вот что она ценит выше всего». Поэтому вместо того чтобы зря расходовать воздух, пытаясь обратить происшедшее в свою пользу, он честно и прямо поведал ей правду.

— Я боялся признаться тебе. Думал, что ты тогда обвинишь всех скинджекеров за то, что делает Джил. Опасался, что ты прогонишь нас. Что ты прогонишь меня. Но я не такой, как Джил!..

Однако вместо того, чтобы выкинуть его за дверь, Мэри деликатно коснулась своим бокалом его бокала и промолвила:

— Неужели ты и вправду считаешь меня настолько недальновидной, чтобы прогнать тебя, Милос?

Он предположил, что на этот вопрос ответа не требуется, поэтому ничего и не ответил. А она продолжала:

— Но это многое меняет... Поскольку у нас нет необходимости ждать, когда же произойдёт несчастье, я, пожалуй, повышу квоту Джил.

— Повысишь... квоту Джил?.. — У Милоса отнялся язык.

— Чем больше возможностей нам представится спасти невинных детей из лап живого мира, тем лучше, разве ты не согласен?

Слова Мэри вертелись и кувыркались у него в мозгу, и он знал — у них, как у монеты, две стороны — сторона ужаса и сторона чуда. На какую они упадут? Ещё он инстинктивно чувствовал, что его нынешний выбор определит всю его дальнейшую послежизнь. В его судьбе наступил решающий момент. Милос всю жизнь считал себя, по сути, хорошим, порядочным человеком. Да, надо признаться, он был склонен ставить собственные интересы превыше всего, но всё же при этом всегда поступал так, чтобы наряду со своими нуждами удовлетворять и нужды других.

— Милос, что с тобой? Ты меня слышишь?

Ужас или чудо? На какую сторону упадёт? Он всё ещё не был уверен, однако принудил себя улыбнуться и подступил к ней поближе.

— Ты не перестаёшь удивлять меня, — сказал он, и это была чистая правда.

— Я понимаю, что скинджекеры не могут заниматься своим ремеслом вечно, — проговорила Мэри. — И ведь Джил делает это гораздо дольше тебя...

— Джил здесь, в Междумире, уже больше двадцати лет, а я — только четыре. Полагаю, ей недолго осталось скинджекить.

Поведение Мэри изменилось — она словно старалась заглянуть ему в глаза, и Милос не отводил своего взгляда, всей душой желая, чтобы она увидела в нём всё, что искала.

— Я знаю, что ты не такой, как Джил, — сказала она. — Но может прийти время, когда я попрошу тебя делать то, что делает она...

Они стояли теперь очень близко друг к другу. Так близко, что их послесвечения смешивались.

— Если я попрошу тебя, Милос, ты сделаешь это ради меня?

Он ожидал этого вопроса, но никак не хотел поверить, что она всё-таки задала его. Больше нельзя было прятаться ни за бесстрастной миной, ни за нежными взглядами. Его поставили перед выбором. То, что Мэри называла «спасением невинных детей», в живом мире было бы названо совсем-совсем по-другому. В живом мире это назвали бы убийством. Пойдёт ли он на это ради Мэри? Его собственные слова вернулись к нему. Когда-то он сказал Алли: «Никогда и никому не бойся сказать «нет»», — но если он сейчас откажет Мэри, он потеряет всё. Он потеряет Мэри. Значит, такое решение совершенно исключалось; и когда он это понял, осознал, чего желает всей душой — его выбор стал кристально ясен.

— Ты сделаешь это, Милос? Ты сделаешь это, если я попрошу?

Он взял руку Мэри в свою, и его послесвечение окрасилось в цвет лаванды.

— Да, — ответил он. — Ради тебя я сделаю всё, что угодно.

 

Глава 31

На брегах вечности

Города Мемфиса давно уже нет на свете.

Этот великий город у великой реки, центр цивилизации, лежит сейчас в руинах, навечно погребённый всесильным временем под речными наносами. Само собой, здесь речь идёт о Мемфисе — столице Древнего Египта, когда это царство было на вершине своего могущества более 3 000 лет назад. Монументальные дворцы рассыпались, гордые каменные обелиски — чудеса Верхнего и Нижнего Нила, — рухнули, словно подрубленные деревья, и похоронены теперь под крестьянскими наделами...

По другую от Мемфиса сторону Нила, на западном берегу, был расположен некрополь — город мёртвых с могилами и гробницами. Похоже, все культуры и все нации питают трепетное уважение к мистической природе великих рек — к тому, как они отделяют жизнь от смерти, «здесь» от «там», известное от неизвестного.

Никто и никогда не называл Мемфис в штате Теннесси «центром цивилизации», хотя и у этого города случаются свои звёздные часы. Он тоже лежит на берегу великой пограничной реки. Мемфис — ворота на Запад. Правда, это относится к живому миру. В Междумире же это город безжалостного ветра, вставшего необъяснимым и непреодолимым барьером на пути на Запад. Кстати, небезынтересно заметить, что египетский Мемфис тоже был известен под прозванием «Инеб-Хедж», что означает «белая стена».

В живом мире египетское царство — это древняя история, потому что в мире живых даже то, что объявлено вечным и непреходящим, на поверку всегда оказывается лишь временным. Для живых людей «вечность» — это идея, а не реальность. И всё же они знают — она существует.

Живые не видят вечности, точно так же как не видят Междумира, но они неведомым им самим образом ощущают их. Живые не знают о междумирном барьере, преграждающем путь за реку, однако никто из них никогда не осмеливался раздвинуть границы города так, чтобы городские кварталы выросли и по другую сторону Миссисипи. Живые не видят и не слышат послесветов, и всё же каждый хоть один раз в жизни ощущал чьё-то присутствие поблизости — иногда приятное, иногда совсем наоборот — но всегда настолько явственное, что тянет оглянуться через плечо.

Оглянись-ка прямо сейчас.

Ты не ощущаешь, как твоё сердце забилось чуть быстрее? Тебе не кажется, что вот сейчас произойдёт что-то очень значительное?

...Может, как раз в эту минуту Мэри Хайтауэр со своей тысячей послесветов взмывает в небеса, направляясь в Мемфис.

...Может, как раз в этот момент Ник, Шоколадный Огр, прибывает в тот же город, чтобы найти Алли, и обнаруживает, что не имеет понятия, где её искать.

...Может, это тот самый миг, когда монстр по имени МакГилл появляется там же в неодолимом стремлении облегчить свои страдания, в буквальном смысле поделившись ими с другими, — не только со своими новыми подчинёнными, но со всеми, кто бы ни попался на пути...

...И может быть, тебе удастся почувствовать где-то глубоко-глубоко, в неведомых закоулках твоей души слияние праведного, и неправедного, и удручающе превратно понятого. Если это так, то постарайся отнестись с самым тщательным вниманием к тем мгновениям, когда ты просыпаешься или засыпаешь... Потому что тогда ты без малейшей тени сомнения узнáешь, что есть что.

 

Глава 32

Тихой сапой

Ник и понятия не имел, что сегодняшний день заведёт его прямиком в междуворот — да не какой-нибудь, а в самый что ни на есть опасный из всех существующих в Междумире. Он понимал лишь, что весь его план пошёл насмарку. В тот миг, когда Ник услышал, что Алли в Мемфисе, он сразу проникся глубоким убеждением: он обязательно найдёт её. Пара пустяков. Вот он прибывает в Мемфис, а она — стоит и дожидается его там прямо посреди Бил-стрит. Какой идиот! Ничего глупее не мог вообразить?

Он выслал бригады поисковиков, которые день за днём прочёсывали город наперекор безжалостному ветру, но они не то что Алли — ни единого послесвета во всём Мемфисе не нашли!

Из Сент-Луиса вернулся разведчик и доложил, что ветер там ничуть не слабее, чем здесь. Он передал Нику слухи о том, что Мэри Хайтауэр направилась на север. Мичиган, что ли, или Иллинойс... Чарли, которому не терпелось нанести на карту как можно больше железнодорожных путей Среднего Запада, призывал командира двинуться на север, но Ник заупрямился. Конечно, они могли бы сразиться с Мэри и без Алли, но просто если бы Алли стояла с ним бок о бок, это ощущалось бы как-то... вернее, что ли. Сумма частей в этом случае была бы больше, чем общее целое. Они бы тогда стали чем-то целостным, завершённым. Он, Ник, стал бы тогда завершённым.

— Алли-Изгнанница здесь! — сказал он своим обеспокоенным соратникам. — Я чувствую это!

Он действительно чувствовал. Когда они с Алли вместе проснулись в Междумире, между ними установилась прочная связь, и она теперь подсказывала ему, что Алли здесь, чуть ли не у него под носом, он только не знает, куда смотреть.

— Продолжайте поиски! — велел он, больше, чем когда бы то ни было, напоминая в тот момент настоящего огра.

И наконец, на шестой день их пребывания в Мемфисе, Джонни-О принёс кое-какие новости.

— Она идёт! — Судя по голосу Джонни-О, выражению его лица и тому, как он ломал себе пальцы, говорил он не об Алли. — Мэри как-то узнала, что мы здесь!

Ник встал. Подняться с кресла он мог теперь лишь с невероятными усилиями, и чем дальше, тем становилось труднее, а когда он ходил, то тяжело волочил ноги, оставляя за собой шоколадные следы.

— Где она?

Джонни-О хрустнул костяшками — своей пронзительностью звук был похож на писк сонара.

— Прекрати! — приказал Ник. — У неё наверняка есть парень с такими огромными ушами, что услышит за сотню миль.

— Извиняюсь...

По Джонни-О было видно — он места себе не находит от тревоги, а ведь он не робкого десятка.

— Где она? — повторил Ник свой вопрос.

— Боюсь, тебе мой ответ не понравится.

— Говори.

Огромные лапищи Джонни-О бессильно повисли.

— Она уже в городе. Всего в двух милях отсюда.

Ник непонимающе воззрился на своего собеседника. Как это — в городе? Каким образом? Куда бы они ни направлялись, они всюду рассылали разведчиков в радиусе десяти миль — наблюдать за небом. Мэри Хайтауэр, если, конечно, она воспользовалась своим воздушным кораблём, никак не могла подкрасться к ним незаметно!

— Как получилось, что она так близко?! — воскликнул Ник.

— Я так думаю, мы слишком высоко задирали бошки, — ответил Джонни-О, опять нервно хрустнув костяшками.

* * *

В двух милях от них сотня послесветов тянула дирижабль за собой на канатах. Огромный корабль двигался потихонечку, дюйм за дюймом — практически, полз на брюхе.

Мэри не слишком верила в то, что ветер с запада так непреодолим, как утверждали все вокруг. Всё же она попросила Спидо сначала направить дирижабль на юг от Чикаго и повернуть на запад лишь тогда, когда они окажутся в воздушном пространстве Теннесси. Как только на горизонте возник Мемфис, они сбросили скорость. Теперь удерживаться на западном курсе стало несравненно труднее. Когда стало ясно, что по воздуху им до города не добраться, Мэри велела Спидо посадить корабль и изобрела альтернативный способ передвижения.

Из сотни послесветов организовали команду, которая потянула «Гинденбург» к Мемфису на верёвках наперекор всё усиливающемуся ветру. Удивительно, сколь тяжело тащить корабль, который, как считается, должен быть легче воздуха, — словно тянешь каменный монолит!

Одно радовало — на препятствия, существующие в живом мире, можно было не обращать внимания, поскольку корабль проходил напрямую сквозь живые леса и строения; и хотя команде на канатах приходилось несладко — они увязали в почве живого мира, словно в болоте — дети Мэри всегда выполняли то, что приказывала им повелительница. Остальные послесветы расположились внутри жёсткого алюминиевого корпуса «Гинденбурга» — на переходных мостиках и между исполинских водородных камер. Мэри всех персонально проинструктировала об их роли в наступающих событиях, и теперь в громадных пространствах корабля царила атмосфера нетерпеливого возбуждения, такая же напряжённая, как тот заряд статического электричества, который способствовал давнему переходу «Гинденбурга» в Междумир.

Позади, в Чикаго, остался десяток её самых толковых последователей — присматривать за спящими междусветами; тех ко времени ухода «основных сил» насчитывалось уже более двухсот. Мэри не знала о дне и часе своего возвращения в Чикаго, но к тому времени здесь образуется прекрасное сообщество послесветов, воспитанное на идеалах её, Мэри, учения.

Пока громоздкий воздушный корабль полз к Мемфису, Мэри попыталась подавить собственное беспокойство, заняв себя нужным и важным делом: она пригласила на променад правого борта группу наиболее боязливых ребятишек и принялась рассказывать им всякие интересные истории, которые помнила по своим живым годам. Если у волшебной сказки конец оказывался не очень приятным, она переделывала его в счастливый. Герои её рассказов жили-поживали и добра наживали, даже там, где всё изначально заканчивалось плохо. И всё равно, детишки боялись.

— А вдруг Огр нападёт на нас за городом? — спросил один из малышей.

— Не нападёт, — коротко ответила Мэри. Внушая всему миру мысль о том, что Ник — безжалостное чудовище, она отлично знала, что он не таков. Прежде чем начать сражение, он использует все возможности дипломатии. По существу, вся её стратегия основывалась на этом убеждении.

Около полудня Мэри выглянула из окна и увидела, что дирижабль больше не движется: как ни напрягались послесветы, чтобы протащить его дальше, — ничего не получалось, ветер не пускал. Вперёд дороги не было. Значит, пришло время для Мэри бросить открытый вызов Нику.

Письмо. Она писала и переписывала его до тех пор, пока не уверилась, что изложила всё, как надо. Она приложила все усилия к тому, чтобы Ник ничего не смог прочитать между строк. Мэри по-прежнему питала к нему нежные чувства, но в письме не было на них и намёка — в основном потому, что не была уверена в его чувствах к ней. К тому же после того, что произойдёт сегодня, никакие чувства вообще не будут иметь значения.

Как только письмо было готово, она запечатала его на старинный манер сургучной печатью с буквой «М» и позвала одного из своих самых быстрых бегунов.

— Мне нужен храбрый вестник, — сказала она. — Я могу рассчитывать на тебя?

Вестник — собственно говоря, это была вестница — с готовностью кивнула. Она была счастлива угодить своей госпоже.

— Беги к поезду Огра, так быстро, как только сможешь — Спидо расскажет тебе, где его искать — и вручи ему вот это письмо. Только самому Огру, лично в руки, и больше никому!

Энтузиазм вестницы немного поубавился, она, похоже, не на шутку испугалась; поэтому Мэри ласково положила руку ей на плечо.

— Огр, нет сомнений, — ужасное существо, но с этим письмом ты будешь под моей защитой. Пока ты отважна и верна и отвергаешь его соблазны — я обещаю, тебе ничто не грозит.

— Да, мисс Мэри.

Девочка убежала, а Мэри ещё какое-то время раздумывала, в одно и то же время радуясь своему плану и скорбя над ним, потому что сегодня всех ожидало множество утрат. Милос с его командой скинджекеров уже ушли в живой мир — проявить свои таланты во славу Мэри, доказывая тем самым, что навек связали с нею свои судьбы. Ловушка расставлена, оставалось только ждать, когда она захлопнется.

— Я отправляюсь пешком, — сказала Мэри Спидо. — Ты знаешь, что делать, как только я уйду.

Спидо, судя по его лицу, всё это не нравилось.

— Зачем вам уходить в одиночку?

— Чтобы не возбуждать лишних подозрений. Поверь, я знаю, что делаю.

— Знаете? Признаю, это хорошая идея — встретиться с ним на нейтральной территории, но зачем же встречаться в этом ужасном месте? Ведь междуворота очень опасны, разве не так?

— Междувороты, — поправила Мэри. — Они опасны, только если не знать об угрозе, а я отдаю себе в ней полный отчёт. У нас достоверная информация относительно мемфисского междуворота, и он — как раз то, что нам необходимо.

Проговорив это, она отвернулась от Спидо, не желая, чтобы тот прочитал по её лицу некие эмоции, которые она хотела бы скрыть ото всех. Мэри утешалась мыслью о том, что служит здесь, в Междумире, высшей цели. Все вожди во все времена должны идти на жертвы, чтобы доказать, что достойны своего высокого предназначения. И сегодня Мэри пожертвует своей любовью.

*** *** *** *** ***

В своей книге «Осторожно — тебя касается!» Мэри Хайтауэр посвящает междуворотам такой важный параграф:

«Междувороты — это и проклятие, и благословение для нашего мира. Что положительно — через них в Междумир попадают различные, весьма неожиданные предметы. Однако всегда существует опасность, что они обернутся к тебе с куда менее приятной стороны: междувороты могут воздействовать на послесветов совершенно нежелательным образом. Если ты подозреваешь, что на твоём пути попался междуворот, наилучшим выходом будет немедленно оставить это место и доложить о происшествии лицу, облечённому властью».

 

Глава 33

Умы, полные подозрений

[45]

Если всё сущее сравнить с многослойным стёганым одеялом, то междувороты — это те точки, в которых прошиты все слои — и поверхности, и набивка. Другими словами, междуворот — это место, существующее одновременно и в Междумире, и в мире живых.

Кто может сказать, в чём причина их возникновения? Возможно, это пристальное внимание живых, потому что все междувороты располагаются в местах, находящихся в фокусе постоянного человеческого наблюдения. У живых, само собой, иногда возникают лишь смутные подозрения насчёт сверхъестественной природы этих чёрных дыр в ткани бытия. Редкие явления послесветов, видимых только в инфракрасном свете, или их голоса, услышать которые можно только если записать их и увеличить громкость по меньшей мере в двадцать раз; странные запахи или непривычные, вызывающие озноб ощущения — вот и все свидетельства того, что в таких местах происходит что-то необычное. И больше ничего.

А вот в Междумире эффект может оказаться ошеломительным.

Любой послесвет, оказавшийся в зоне вбрасывания старого Стадиона Янки, что в Бронксе, полетит к основной базе со скоростью 107 миль в час — именно с такой скоростью питчер Билли Вагнер бросил мяч на этом самом месте, сделав, таким образом, самую быструю подачу в мире. Послесвета, угодившего под купол Капитолия в Вашингтоне, округ Колумбия, ожидает довольно неприятное испытание: на него одновременно обрушиваются все речи, когда-либо произнесённые в Конгрессе, из-за чего он необратимо сходит с ума прямо на месте. А каждый послесвет, ступивший под крышу любого отделения государственной автоинспекции во всём западном мире, обнаруживает, что время не только остановилось, но вообще прекратило своё существование.

Мемфисский междуворот, однако, уникален, поскольку на разных послесветов воздействует по-разному. Как-то один паренёк вошёл в него на спор. Самой заметной чертой его внешности была пышная африканская грива, шаром стоящая вокруг головы — предмет его гордости и радости — ещё более грандиозная в Междумире, чем была при жизни. Он вошёл в междуворот, и через десять минут оттуда выкатился меховой шар размером шесть футов в поперечнике и с глазами.

Одна девочка-послесвет носила на зубах регулировочные скобки и так их стеснялась, что они увеличились в размерах у неё во рту и стали вдвое шире, чем при жизни. Движимая любопытством, она вошла в междуворот, а когда вышла оттуда, то вся её голова оказалась заключена в клетку из проволоки и брекетов, перевитых резиновыми растяжками.

А ещё был один послесвет, слишком чувствительный ко всяким запахам. Он прошёл через междуворот и вышел оттуда со сверхъестественно обострённым обонянием, а заодно и с неимоверно раздражительными носовыми пазухами.

Мемфисский междуворот — это место, где властвует перебор. То есть, с чем бы ты туда ни вошёл, обратно выйдешь с тем же, увеличенным раз в десять.

Он известен в Междумире как «Невыносимый нексус крайностей», но живые знают его под другим названием.

Они называют его Грейсленд.

Ветер, поднявшийся из-за Миссисипи, выгнал из Мемфиса всех послесветов, так что только считанные единицы знали о необычных свойствах Грейсленда, а чем дальше от междуворота, тем слухи о нём становились всё туманнее. Однако Мэри Хайтауэр обладала информацией из первых рук. Выслушав рассказ Ищея о том, что с ним сталось в этом месте, она сделала вывод, доставивший ей и радость, и огорчение: она должна встретиться с Ником именно там. Мэри свято верила, что мемфисский междуворот просто предопределён как место их встречи — возможно, даже самим Всевышним.

Мэри не боялась междуворота, потому что твёрдо знала: её дело правое, причём настолько, что правее быть не может. Так что ей ничего не грозит.

* * *

Дорогой Ник,

Похоже, наши пути вновь пересекаются. Хотя сама мысль о том, чтобы подвергнуть риску моих подопечных, невыносима мне, я готова всеми силами защищать то, что считаю правильным. Но предупреждаю: с твоей стороны будет неимоверной глупостью пытаться сразиться с нами. У меня более двухсот всецело преданных мне послесветов, так что численное превосходство, безусловно, на нашей стороне.

Предлагаю встретиться на нейтральной территории. Мне подсказали, что усадьба Грейсленд — самое подходящее место для подобной встречи. Сегодня в пять часов вечера я буду ждать тебя там. Уверена — нам удастся либо разрешить наши противоречия полностью, либо достичь приемлемого компромисса.

С уважением

мисс Мэри Хайтауэр.

Девочка, принесшая письмо, похоже, умирала от страха. Ник попытался успокоить её и улыбнулся. Правда, он знал, что от его улыбки в последнее время скорее может не поздоровиться. Увидев кривую гримасу на тёмной оплывшей физиономии, вестница спряталась за стоявшим позади Джонни-О. А ведь когда-то всё было наоборот: дети куда больше боялись Джонни-О с его невообразимыми кулачищами, чем Ника.

— Спасибо, — сказал Ник девочке, затем потянулся к стоящему рядом ведру, и «нормальной» рукой выудил из него монетку. — Я хочу наградить тебя за то, что ты принесла мне это письмо. — Он покрутил монетку в пальцах. — Ты знаешь, что это такое?

— Мэри говорит, они плохие!

— И ты этому веришь?

— Да, — быстро сказала вестница. А через секунду: — Не знаю... — Она ещё немножко подумала, посмотрела на монетку, явно заинтересовавшись. Затем спросила: — А что вы мне сделаете, если я её не возьму?

— Ничего не сделаю, — ответил Ник. — Если я её тебе предлагаю, то это ещё не значит, что ты обязана принять дар.

Его удивил вопрос девочки, но он тут же сообразил, что удивляться-то нечему. Ложь, которую Мэри скармливала своим подопечным, настолько глубоко въелась им в сознание, что одной шоколадной улыбкой тут не обойдёшься.

— Мне нельзя ничего у вас брать, сэр.

— Понимаю. Возвращайся к Мэри и скажи, что Шоколадный Огр согласен. Я встречусь с нею.

Девочка, ни секунды не медля, умчалась, а Ник показал письмо Джонни-О.

— Двести послесветов? — фыркнул Джонни-О. — Ну, если у неё только две несчастных сотни, то у нас по двое на каждого ейного бойца! Да мы их одной левой! — Он стукнул одним кулаком о раскрытую ладонь другой руки. — Подберёмся и ка-ак дадим!

— Могли бы, но не станем. Мы дерёмся не ради драки, а ради освобождения — никогда этого не забывай.

— Ага, а для чего тогда тебе армия? Разве не для того, чтобы посносить сотню-другую бошек?

— Мы в Междумире, — напомнил Ник, — здесь голову никому не снесёшь. — Джонни-О ответ не удовлетворил. Ник вздохнул. Его друг и помощник прав, и придётся признать этот факт не только перед ним, но и перед самим собой. — Да будет тебе твоя драка, успокойся! Мэри так промыла им мозги, что они охотнее полезут драться с нами, чем возьмут свои монеты.

— Тогда мы их заставим! — сказал Джонни-О. — Мы заставим их взять монеты, а если будут упираться, вгоним в землю. Только и делов!

Ника охватил гнев, и на мгновение его шоколад стал чёрным, словно лакрица. Он схватил Джонни-О за грудки, его голос превратился в глубокий клокочущий рёв:

— Мы так не поступаем!

Джонни-О не устрашился.

— Да ведь ты сам хотел армию! А зачем, по-твоему, нужна армия?

Правота Джонни-О поразила Ника до глубины души. Одно дело — собирать войска и совсем другое — действительно воевать. Ник, возможно, был хорошим вожаком, но полководец из него...

Его гнев остыл, шоколадная рука отпустила рубашку Джонни-О, оставив на груди мальчишки противное коричневое пятно.

— Вот разберёмся с Мэри, а тогда освободим всех, кого сможем, — сказал Ник.

— А если они не захотят освобождаться?

— Тогда заберём их в плен.

Джонни-О кивнул, но лицо его оставалось по-прежнему озабоченным.

— Знаешь... Ты не можешь драться с нею. Ты её любишь.

Всё время их дружбы он придерживался негласного правила — не говорить с Ником о его чувствах к Мэри. Но, наверно, настало время отменить это правило.

— Я боролся с нею и раньше — и победил, — напомнил Ник.

— Да, но на этот раз она готова к борьбе.

Ник закрыл глаза и постарался найти в себе что-нибудь более твёрдое, чем шоколад.

— Я тоже.

* * *

Письмо от Мэри Ник получил вскоре после полудня, но прошло не меньше часа, прежде чем он вызвал к себе Цин. Ему нужно было побыть в одиночестве и тишине, чтобы набраться решимости перед последним, решающим шагом, но ветер, дующий с Миссисипи проносился над поездом, и его унылый вой мешал сосредоточиться, вселял тревогу и уныние.

Добрые намерения Ника превратились в нечто, подобное пожирающему его шоколаду — сладкому и чудесному, но одновременно топкому, засасывающему и вредному для здоровья. Ник стал слишком мягкотелым. Здесь, около него, целое ведро монет — хватило бы освободить множество послесветов, но скольких он освободил с тех пор, как начал собирать армию? Ни одного. В таком случае — чем же он отличается от Мэри?

— Ну что, время пришло? — спросила Цин, входя в салон-вагон. — Наше свидание с дьяволом, значит, сегодня, да?

— Присядь.

— Я лучше постою, сэр, — отказалась она. — В этом вагоне ни одного чистого стула не осталось.

Поскольку она была права, он не стал её принуждать.

— Мэри призвала меня на встречу. Мы возьмём с собой нескольких человек, но в само помещение войдём только мы с тобой. Возьми бумаги — я скажу ей, что ты там для того, чтобы составить и записать мирный договор.

— Э-э... Джонни-О учит меня читать, но до письма мы ещё не дошли...

— Не имеет значения. Потому что как только я произнесу пароль, ты бросишь всё, что у тебя в руках, и примешься заталкивать Мэри в живой мир, да так, будто это последнее дело твоей жизни.

Ник десятки раз проигрывал сценарий в голове на разные лады, пока у него не сложилась ясная и чёткая картина. Вот они с Мэри ведут вежливую, но насторожённую беседу. До определённого момента он будет со всем соглашаться и всему поддакивать, а потом сделает свой ход.

«У меня есть для тебя подарок, — скажет он ей. — Самый прекрасный подарок во всей Вселенной!» Он подойдёт к ней и поцелует. Последний поцелуй... А потом Цин схватит её и примется толкать до тех пор, пока Мэри не окажется по ту сторону, в мире живых, так, как это было с Кудзу. Мэри станет живым человеком, и ничего не унесёт с собой, кроме одежды на живом теле да сладкого вкуса шоколада на устах.

«Я не только спасу от тебя Междумир, я спасу тебя от тебя самой. Я преподношу тебе драгоценнейший дар жизни, Мэри. Потому что я люблю тебя».

— А если у меня не получится, сэр? — спросила Цин. — Ведь протолкнуть Кудзу было почти невозможно, а тут целого человека запихать!

Ник положил ей на плечо свою «нормальную» руку.

— Этот момент — смысл всей твоей послежизни, — сказал он. — Я верю в тебя, Цин.

 

Глава 34

Сцена у бассейна

Многие из разведчиков Ника ходили по улице, на которой жил Дэнни Розелли, один даже прошёл сквозь мальчика... Но они искали девушку-послесвета, а не живого семилетнего пацана. Можно сказать, они почти умудрились наткнуться на иголку в стоге сена!

Внутри Дэнни Розелли жили два сознания, два рассудка, две жизненные истории, и с каждым днём для обоих — и Алли, и Дэнни — становилось всё труднее различать, где своё, где чужое. Теперь они просыпались вместе, засыпали вместе и сны у них тоже были общие.

Наступил конец августа, в школе начались занятия. Жизнь пошла своим привычным чередом. Алли пыталась вообразить себе, как она растёт, взрослеет и старится — и всё постояльцем в чужом теле. Наступит ли время, когда она смирится с участью второй половинки Дэнни Розелли? За эти две недели они узнали, кто чем живёт и дышит, и теперь быстро приспосабливались к существованию в одном теле, словно сиамские близнецы.

А как же собственное тело Алли? Оно лежит где-то, в одной из многочисленных больниц — это если оно вообще в Мемфисе. Алли несколько раз пыталась дозвониться в приёмные покои, но все попытки окончились провалом. В трубке неизменно раздавалось: «Деточка, почему бы тебе не позвать к телефону маму?» Никто не хочет иметь дела с малолеткой.

«Угораздило же меня! Совсем не этого я хотела», — думала Алли.

«А я так тем более!» — немедленно огрызался Дэнни. Но протесты обоих становились всё слабее с каждым проходящим днём. Кажется, оба примирились с тем, что им придётся мирно сосуществовать всю жизнь.

А потом к ним пришли рабочие — почистить бассейн.

Это случилось в тот день, когда Мэри прибыла в Мемфис и послала Нику письмо. Но Алли ничего об этом не знала — как вообще не знала о событиях в Медумире. До тех пор, пока она сидела в живом теле, всё, что было доступно её чувствам — это мир живых.

Под вечер Алли с Дэнни играли во дворе в мяч, ударяя его о боковую стенку дома. Одно из преимуществ их положения — всегда есть, с кем скоротать время. Сначала мяч бросала Алли, тут же уступала место Дэнни, потом наступал его черёд. Они здорово наловчились переключаться туда-сюда. Никто больше не боролся за контроль. Всё равно что ехать на тандем-велосипеде.

Алли заработала очко.

— У-у! Несправедливо! — высказался Дэнни вслух.

«Тихо! — мысленно прикрикнула на него Алли. — А то твоя мама услышит, что ты разговариваешь сам с собой».

Но когда они подняли взгляд, оказалось, что рядом стоит не мама, а какой-то человек, держащий в руках голубой шест с сеткой на одном конце. В нескольких шагах за его спиной маячил ещё один парень.

«Это ничего, — успокоил Дэнни, — они пришли бассейн почистить».

Первый, по всей вероятности, главный, был мужчиной средних лет в потрёпанной бейсболке и с щетиной на лице; в помощниках у него ходил панк, череп которого был украшен татуировками и поникшим, по-видимому, собравшимся сойти с тропы войны «ирокезом».

— Привет, Кертис! Привет, Ирокез! — весело обратился к ним Дэнни. — Бассейн ужасно грязный. Набилась целая куча листьев и всякой дряни.

— Посмотрим, — буркнул Кертис, но ни тот, ни другой не двинулся с места. Ирокез уставился на дом, откуда доносился голос матери Дэнни — та была полностью поглощена беседой по телефону.

— Давайте я вам покажу, — вызвался Дэнни и повёл рабочих к бассейну. Там он указал на слив: — Видите? Совсем забился.

Но, как выяснилось, чистильщики бассейнов пришли сюда сегодня не для того, чтобы чистить бассейн.

— А теперь я хотел бы поговорить с Алли, — сказал Кертис.

От потрясения Дэнни весь сжался, и не только внешне, но и внутренне — он убежал в вглубь себя и спрятался там, как обычно поступают детишки, когда видят на своём пороге чужака. Алли протиснулась на освободившееся место. Она почувствовала, как затрепыхалось сердечко Дэнни. Мальчик был готов сорваться с места и скрыться в доме, но она не пустила. Наверно, разумнее было бы убежать, но...

— Кто вы? — спросила она.

Кертис улыбнулся, и Алли мгновенно узнала его, даже пивное пузо и щетина не ввели в заблуждение.

— Милос?

— Значит, ты таки там, внутри! — Он посмотрел на неё из-под сросшихся на переносице бровей. — Я думал, ты отправилась домой. Это что — твой дом?

— Спятил? Я что, по-твоему — обратно в своём теле? — И не удержалась, чтобы не попрекнуть его: — Ничего этого бы не случилось, если бы ты рассказал мне, что тела у всех скинджекеров живые!

«Алли, кто это? Что это? Это не Кертис! Мне это не нравится!»

«Подожди, Дэнни, я сейчас разберусь».

Алли взглянула на Ирокеза. Судя по манере переминаться с ноги на ногу и оглядываться по сторонам, словно ожидая, что в любой момент из-за угла выскочит ниндзя и набросится на него, это был...

— Хомяк, я полагаю?

— Ну, давай, давай, — заторопился тот. — Мы её нашли, давай, валим отсюда.

— Как вам удалось меня найти?

— Один наш приятель вынюхал тебя. Талантливый парень. — Милос пристально вгляделся в Дэнни и покачал Кертисовой головой. — Как многого ты ещё не знаешь о скинджекинге! Вот если бы ты осталась с нами...

— Отлично! Можешь твердить «а что я тебе говорил!» хоть до посинения. Но если знаешь, как мне отсюда выбраться, то выкладывай, не тяни!

— Тс-с! — Милос посмотрел на окно, через которое мама Дэнни бросала время от времени взгляды в сад. — Притворись, что играешь, не то вызовешь подозрения.

Алли нашла в траве ржавый игрушечный автомобиль, опустилась на колени и начала катать его по кромке бассейна. Милос водил сачком в воде туда-сюда, прикидываясь, что чистит.

— По счастью, я знаю способ, как тебя освободить.

— Знаешь?! — Алли так обрадовалась, что тело её носителя подпрыгнуло от восторга. — Спасибо, Милос, спасибо! Я тебе буду по гроб жизни обязана!

На что Милос спокойно отвечал:

— По гроб — это хорошо. Услуга за тобой.

Радости у Алли чуть-чуть поубавилось. Она насторожилась и немного забеспокоилась. Ну да, Милос же ничего не делает задаром.

— Я прошёл долгий путь и преодолел множество препятствий, — сказал Милос. — Так что если я вызволю тебя, то попрошу кое-что взамен.

— И что же?

— За освобождение, — медленно отчеканил он, — ты заплатишь мне полным подчинением. Отдашь себя в полное моё распоряжение. Будешь следовать моим приказаниям. Ты должна делать всё, о чём бы я ни попросил в течение того времени, какое мне будет угодно.

Алли потеряла дар речи. Она не знала, что ей делать — ужасаться или смеяться.

— Да ты совсем рехнулся? — воскликнула она наконец. — Хочешь сделать из меня рабыню?! Мой ответ — НЕТ!

— Ты меня неправильно поняла, — проговорил Милос, по-прежнему выписывая сачком в воде восьмёрки. — Я теперь служу высшей цели и даю тебе возможность присоединиться к великому делу. Не стоит так легко отказываться.

Алли взглянула на Хомяка — тот в волнении теребил свой дрянной нестоячий «ирокез».

— Ну Ми-илос... — заныл он, — ну пошли отсюда... нам нельзя здесь оставаться... да и ей это не понравится! Ей это не понравится!

— А ну тихо! — рявкнул Милос.

— Кому это — «ей»? — подступила Алли к Хомяку. — Ты о ком говоришь?

Милос так глянул на своего напарника, что тот стушевался; кажется, даже татуировки на голом черепе съёжились.

Затем Милос вздохнул... и выложил всё. Лучше б она его вообще не спрашивала!

— В Междумире существует только одна сила, к которой стоит примкнуть, — сказал Милос. — Ты знаешь, о ком я говорю. У неё великие идеи, далеко идущие планы... Они теперь и мои тоже.

Алли была потрясена. Правда, не очень удивлена. Это же так характерно для Милоса — не стесняясь в средствах карабкаться на самый верх! Ничего странного, что он сделал ставку на Мэри.

— Ты как-то сказала мне, что скинджекинг может изменить мир, — продолжал Милос. — Так вот, Мэри Хайтауэр разработала план, как это сделать. Я — часть этого плана. Было бы неплохо, если бы ты последовала моему примеру.

— Я не хочу иметь ничего общего с Мэри Хайтауэр, — ответила Алли.

— Да как ты можешь быть такой наивной? — Милос повысил голос. — Кто ещё может помочь тебе? Твой дружок Огр? Заверяю тебя — Мэри расправится с ним, если уже не расправилась!

— Да, да! — Хомяк хихикнул в превкушении. — Ручаюсь, она устроит ему сладкую жизнь там, в Грейсленде!

Алли пронзила Хомяка взглядом. Ник здесь, в Мемфисе? Прямо в эту минуту?!

Милос ещё больше обозлился на Хомяка.

— Иди работай! — рявкнул он.

Хомяк неуклюже схватил свои инструменты и с виноватым видом потопал к дальнему концу бассейна.

Итак, Ник здесь, в Мемфисе, и Мэри, кажется, замыслила что-то вроде засады. Алли обязана его предупредить, но как? Пока сидит в теле этого пацана, Междумир для неё не доступен! Как же может она предупредить Ника, если даже не видит его?

— Дэнни! — окликнула мать. Она выглядывала из-за сеточной двери, по-прежнему с телефоном в руке. — С тобой всё там в порядке, мой милый?

— Всё хорошо, мам! — отозвалась Алли на манер Дэнни. — Я тут как раз рассказываю Кертису про всякую дрянь, упавшую на самое дно!

— Дай им спокойно поработать, Дэнни! Вечно ты ко всем пристаёшь! — С этими словами мама удалилась в дом, довольная, что всё под контролем.

— Вот тебе моё предложение: один год, — Милос пошёл на уступки. — Всего один год с нами — и можешь идти на все четыре стороны.

Алли только открыла рот, чтобы сказать, куда идти ему самому — хоть с монетой, хоть без, но тут она вспомнила о маленьком Дэнни. Ведь в этот самый момент он прятался за нею, внимательно прислушиваясь ко всему, о чём говорилось, но ничего не понимая.

«Где огр? У нас? Он плохой?»

Прошло всего две недели, а Алли узнала своего хозяина лучше, чем любое другое человеческое существо на Земле. Поэтому она не могла не переживать за него. В любой другой ситуации её отказ подчиниться требованиям Милоса можно было бы рассматривать как верность принципам и желание сохранить самоуважение, но в её случае такое поведение было бы крайне эгоистично. Потому что отказывая Милосу, она обрекает Дэнни на жизнь с чужим, незваным духом внутри себя. Единственным способом избавить мальчика от этой участи было принять предложение Милоса.

— Ну же, ну же, Милос, нам надо валить! — причитал Хомяк. — Джил с Лосярой ждут у моста!

Милос проигнорировал его нытьё.

— Спрашиваю тебя в последний раз. Ты хочешь, чтобы я тебя освободил или нет?

Алли глубоко втянула в себя воздух и закрыла глаза. Но ведь это даже не её глаза! И как бы ей ни претило идти на службу к Милосу, она дала единственный ответ, который могла дать:

— Да. Если ты сможешь вытащить меня отсюда, то я говорю да. Выполню всё, что захочешь.

Милос заулыбался.

— Очень хорошо! Теперь попроси мальчика выйти на поверхность.

Дэнни спрятался ещё глубже за сознание своей гостьи.

«Всё в порядке, Дэнни, — мысленно сказала мальчику Алли. — Он тебя не обидит, я обещаю». Дэнни робко вышел вперёд и вернул себе контроль над собственным телом. Милос, должно быть, уловил переход, потому что выражение его лица изменилось — резкий, пронзительный взгляд, которым он буравил Алли, смягчился, стал ласковым и обезоруживающим — таким, какие обычно предназначаются маленьким детям.

— Чего тебе надо? — спросил Дэнни дрожащим голосом.

— Я всего лишь желаю помочь. — Милос взглянул на бассейн, потом обратно на Дэнни и присел на корточки, чтобы стать вровень с мальчиком. — Скажи мне — ты умеешь плавать?

Дэнни покачал головой.

— Нет. Папа пытался научить, но у меня плохо получается. Вот летом точно научусь!

— Отлично, — сказал Милос. — Тогда не будет проблем.

И без всякого предупреждения обеими руками схватил Дэнни и бросил его в самую глубокую часть бассейна.

* * *

Все обличения Мэри Хайтауэр, направленные против скинджекеров, всегда были ни чем иным, как дымом без огня, пустыми опасениями — то есть, не всегда, а до того времени, когда скинджекеры поступили на службу к ней самой. Вот теперь до неё дошло во всей полноте, насколько они могут быть сильны и опасны. Попади такая власть в неверные руки — и не избежать беды. Вот почему Мэри отчаянно нуждалась в том, чтобы либо заполучить Алли-Изгнанницу в союзники, либо — в случае отказа — нейтрализовать её.

Милос взялся разыскать Алли в Мемфисе.

— Если ты можешь это сделать, то делай, — сказала ему Мэри, — но не забывай о нашей главной миссии. У нас нет права на ошибку.

— Мы быстро найдём её, а потом сразу же вернёмся к реке и поможем Джил и Лосяре, — заверил её Милос. — Обещаю — я тебя не разочарую.

Это Милосу пришла в голову блестящая идея использовать для поисков Ищея. Мэри восхитилась хитроумием своего нового придворного и его умением пользоваться имеющимися ресурсами. Однажды она сказала Мопси Капоне, что они, мол, составляют единую команду, но это была лишь лесть — в борьбе все средства хороши. Реальная единая команда составилась у неё именно с Милосом. Милос всё время доказывал, насколько он ценный для неё партнёр. Со временем, надеялась Мэри, он, возможно, даже займёт в её сердце место Ника...

— Конечно, ты меня не разочаруешь, — промолвила она. — Сказать по правде, я надеюсь, что ты вновь преподнесёшь мне какой-нибудь приятный сюрприз.

* * *

«Плыви, Дэнни!»

«Я не умею!»

«Просто шевели руками и ногами!»

«Не получается!»

«Но это же вовсе не так трудно!»

«Я не знаю как!»

Они барахтались в бассейне. Алли взяла на себя контроль, но та самая мышечная память, которой она с таким отличным результатом воспользовалась раньше, теперь полностью подвела её. Тело, отлично приспособленное для лазания по деревьям, никак не справлялось с простыми движениями, благодаря которым оно могло бы удержаться на воде. Дэнни не умел плавать... а значит, и Алли тоже.

В панике Дэнни захлебнулся и пошёл на дно. Они взглянули вверх — и увидели сквозь толщу воды Милоса и Хомяка в обличье рабочих: те стояли и смотрели на происходящее, ничего не предпринимая. Ждали, пока они утонут.

Так вот в чём заключается план Милоса! Почему же она не сообразила этого раньше! Есть только один способ высвободить душу из тела. Алли должна была догадаться!

«Я боюсь!» — закричал Дэнни.

«Я спасу тебя! Не знаю как, но спасу!»

Но ведь она обещала мальчику, что Милос его не обидит, а тот сделал ещё хуже! Она — соучастник в преступлении, неважно — вольный или невольный.

Они опять глотнули воды. Их руки молотили по сторонам, а тело падало, падало вниз. Злобные, клубящиеся тени проникли в их рассудки с краёв замутившегося зрения. Сердечко Дэнни колотилось, как сумасшедшее, требуя кислорода. Казалось, ещё немного — и их грудь разорвётся. Алли даже припомнить не могла, чтобы ей когда-либо было так больно!

«Помогите! Кто-нибудь, помогите!»

Мир живых сомкнулся вокруг них... а потом разомкнулся и исчез... боль ушла... и Алли Джонсон умерла во второй раз.

Она почувствовала, как покидает тело Дэнни — не счищается, а скорее испаряется. Она снова стала самой собой, вернулась в Междумир и теперь быстро проваливалась сквозь дно бассейна и дальше — в землю, тогда как маленькое тело Дэнни опустилось на ровные голубые плитки под толщей воды. В тот момент, когда мальчик затих, под ним образовался яркий, отчётливо видимый круг — родилось новое мёртвое пятно. Алли мгновенно уцепилась за него и вытащила себя на прочную поверхность. Она попыталась схватить тело мальчика, но теперь, когда Алли вновь стала послесветом, её руки попросту прошли насквозь.

И вдруг вода вокруг забурлила. Взметнулись пузырьки, показалась вздувшаяся цветастая блузка. Какая-то женщина стремительно нырнула к самому дну и подхватила тело ребёнка. Мама Дэнни!

Алли потянулась к ней, её немедленно вовлекло в водоворот — и девушка оказалась внутри матери.

Обезумевшую женщину охватила паника — не только душу, но и тело — и это было как раз то, что нужно: хотя мама Дэнни не отличалась особой физической силой, зато она умела плавать, а с таким количеством адреналина в крови она могла плыть за двоих. Алли полностью овладела телом женщины и взяла на себя задачу спасения мальчика.

Она пробивалась к поверхности, таща за собой безжизненное тело Дэнни. Оно было тяжёлым, словно мешок с песком. Мёртвый вес. Алли вынырнула на поверхность и обнаружила, что кругом разверзлась преисподняя. Ей стало мгновенно ясно, что оба скинджекера покинули тела своих носителей: Кертис стоял на коленях и орал во всю мочь своих лёгких, выдирая последние волосы из головы. Ирокез, однако, достаточно владел собой и прыгнул в бассейн, чтобы помочь несчастной матери.

— Я держу его, миссис Розелли! — Одной рукой он вытолкнул тело Дэнни на кромку бассейна, потом и сам выкарабкался туда же. — Я знаю приёмы первой помощи! Я сейчас...

И Ирокез принялся нажимать на грудь мальчика, а Алли тем временем, всё ещё в чужом теле, выбиралась из воды. Ирокез мужественно боролся за жизнь ребёнка, но ничего не помогало. Дэнни был мёртв. Его душа уже ушла.

Или нет?

Алли счистилась с миссис Розелли, вернулась в Междумир и увидела Милоса и Хомяка — те стояли тут же, рядом, и обозревали события.

— Добро пожаловать в Междумир! — бодро поприветствовал Милос. — Так и знал, что это сработает!

Алли не могла поверить, насколько беспечно он отнёсся к только что совершённому им самим злодейству. Мэри изменила его. Она портила всё, к чему только ни прикасалась, и этот парень тоже стал настоящей дрянью, упавшей на самое дно.

В живом мире миссис Розелли опустилась на колени, не в силах удержаться на ногах. От страха бедная мать не помнила себя. Она так кричала, что её вопли были одинаково хорошо слышны в обоих мирах.

— Ну же, парень! — орал Ирокез, стараясь вернуть Дэнни к жизни, но тот был мёртв. Ирокез сознавал тщетность своих попыток, но не останавливался — он не мог взглянуть в лицо страдающей матери. А позади него второй рабочий впивался ногтями в свой череп и рвал на себе волосы — Милос заставил его сотворить такое злодеяние, что ум бедняги не выдержал.

А в Междумире в этот момент происходило нечто недоступное взорам живых людей.

Алли повернулась к бассейну и увидела... дух Дэнни! Он плавал в воздухе у края бассейна над самой поверхностью воды и в изумлении смотрел на что-то, недоступное зрению Алли. На лице мальчика появился отблеск яркого неземного сияния. Дэнни потянулся ему навстречу...

— Нет, Дэнни! — закричала Алли.

— Он такой яркий...

— Не заходи в туннель, Дэнни! — вопила Алли. — Не иди к свету!

— Но он зовёт меня, — озадаченно ответил Дэнни. — Я думаю, мне надо...

— Нет! Не надо! Это всё неправильно, этого не должно было случиться!

Наконец, Ирокез сдался и, закрыв лицо ладонями, заплакал.

— Простите, простите меня...

Алли закричала самым своим командирским голосом:

— Дэнни, посмотри на меня! — потребовала она. — Посмотри на меня, кому говорят!

Тогда, наконец, дух Дэнни обернулся к ней.

— Алли? — В тот момент, когда мальчик увидел её, свет на его лице померк, и он стал опускаться под воду. К счастью, Алли стояла рядом и успела ухватить его и вытащить наружу. Она обняла своего маленького друга, а тот посмотрел на неё сонными глазами. — Так вот ты какая, — сказал он и зевнул.

Откуда-то сзади, перекрывая крики и вопли живых, до них донёсся голос, полный довольства, несовместимого с этим душераздирающим моментом.

— Прекрасная работа! — похвалил Милос, сияя. — Отлично сделано, Алли!

— Да, да, — поддакнул Хомяк, — она сделала это куда лучше, чем Оторва Джил!

— Поздравляю, — сказал Милос. — Ты только что принесла в Междумир новую душу. Что бы там ни случилось у вас с Мэри в прошлом, теперь она тебя простит.

— Да на кой мне её прощение!

— Может, ты его и не хочешь, но оно тебе понадобится, — очень серьёзно проговорил Милос. — В противном случае она уничтожит тебя, а я этого совсем не желаю.

Глаза Дэнни закатились.

— Что-то мне так спать хочется... — протянул он.

Алли сообразила, чем это грозит.

— Не смей спать, Дэнни!

— Но я так устал. Дай мне отдохнуть!

— Делай всё что угодно, только не засыпай!

Алли знала: стоит парнишке уснуть — и он провалится в девятимесячную спячку, после которой проснётся послесветом. Но он пока ещё не послесвет! У него нет посмертного свечения, а это значит, что он ещё не покинул окончательно мир живых...

Алли поняла, что нужно делать. Не медля ни секунды, она схватила душу мальчика и швырнула прямо в его безжизненное тело. В то же мгновение, как Дэнни оказался в собственном теле, его спина выгнулась и изо рта выплеснулся фонтан воды. Он закашлялся. Мёртвый вернулся к жизни.

Крик радости и облегчения, который испустила Алли, мог сравняться только с воплем матери Дэнни. Женщина бросилась к сыну, но Ирокез задержал её, решительно выставив вперёд руку:

— Дайте ему время прийти в себя!

Он перевернул мальчика набок, и Дэнни выкашлял ещё столько воды, что можно было подумать, будто он заглотал весь бассейн. Он кашлял, и кашлял, и кашлял, а затем открыл глаза. Мать схватила его в объятия, невзирая на протесты Ирокеза.

— Мам, я так устал...

Ну и ладно. Теперь маленький Дэнни вполне мог позволить себе сон и отдых. Ирокез подскочил к Кертису и затряс его, заорал, вне себя от ярости: «Что ты наделал?!» — но тот не реагировал — он лишился ума. В конечном итоге, он стал единственной жертвой всего случившегося, но Алли не могла ничего для него сделать. Она спасла Дэнни, она не могла спасти всех.

Девушка повернулась к Милосу — на того поступок Алли, кажется, произвёл впечатление.

— Ты прямо как добрый сомалитянин, — сказал он.

— Добрый самаритянин!

— Какая разница. — Он протянул ей руку. — Пойдём.

Алли не двинулась с места.

— Ты в самом деле воображаешь, что я пойду с тобой после того, что ты сейчас сотворил?

— Ты дала мне слово!

— Можешь звать меня лгуньей!

Милос подал знак Хомяку, и тот двинулся Алли за спину.

— Не хотелось бы брать тебя силой, — процедил Милос, — но если придётся, я так и поступлю.

— Сначала поймай меня!

Алли сорвалась с места и помчалась прочь. А позади неё миссис Розелли несла своего сына в дом, шепча на ходу благодарственную молитву, а мёртвое пятно на дне бассейна померкло и исчезло.

 

Глава 35

Алли, Алли, тебя застучали!

Мост на Юнион-авеню — узкий, постоянно забитый автомобилями — не мог и близко сравниться по пропускной способности с двумя другими городскими мостами, по которым на другой берег Миссисипи, в Арканзас, двигался основной транспортный поток. Самый старый в Мемфисе мост, он был выстроен специально для межконтинентальной железной дороги, но много лет назад его модифицировали и добавили полосы для движения автомобилей — по обе стороны от железнодорожного полотна.

Время от времени где-то на средних страницах «Мемфис Дейли Ньюс» появлялись заметки о том, что мост приходит в негодность, ещё чуть-чуть — и развалится, но у живых всё время находились дела поважнее старого моста: например, кто пристукнул королеву крастоты или кто сделал рок-звезде ребёнка.

Так что мост на Юнион-авеню был бомбой замедленного действия — того и гляди, произойдёт несчастье. А если несчастью ещё и слегка помочь...

Пока Милос «вызволял» Алли из тела Дэнни Розелли, Оторва Джил и Лосяра ждали на мосту — подвиг, совершенно немыслимый для большинства послесветов: ветер из-за реки сдул бы их в воду. Но эта парочка была надёжно упакована в две тушки. Может, они бы и выглядели подозрительно — стоят на мосту, ничего не делают — если бы приютившие их носители не были дорожными рабочими, а дорожные рабочие, как всем известно, только тем из занимаются, что стоят и ничего не делают.

— А что, если Милос с Хомяком не придут? — спросил Лосяра.

— Вообще-то мы и сами справимся, — ответила Джил. Её раздражало отсутствие Милоса, а ещё противнее были плохие зубы её тушки и то, как из её рта несло жевательным табаком.

Товарный состав дал гудок и загрохотал по центральной части моста, расположенной между перегруженными автомобильными полосами. Джил вздрогнула и подавилась жвачкой, вернее, её тушка подавилась. У неё возникло жуткое желание сбросить своего вонючего хозяина с моста и найти другого носителя— если б только это не привлекло к себе нежелательного внимания.

Рядом с ними остановился полицейский автомобиль, офицер опустил окно. Лосяра было запаниковал, но Джил отослала его расставить дорожные конусы.

— Тут всё нормально? — спросил полисмен. — Движение перекрыть не надо?

Джил поправила каску.

— Не-е, просто дырку латаем. Скоро закончим.

Полицейский уехал. Джил бросила взгляд на большую спортивную сумку у своих ног. Лосяра, этот кретин, не удосужился застегнуть молнию. Чистое везение, что блюститель закона не заметил взрывчатки. Столько усилий, чтобы её раздобыть: найти инженера-подрывника, скинджекить, увести у него заряды — и всё ради того, чтобы их «тушек» поймали с поличным на мосту? Им нельзя допускать ошибок! А с каждой проходящей минутой риск быть пойманными возрастал.

— Забудь про Милоса с Хомяком, — решила наконец Джил. — Без них обойдёмся.

Джил сама управится с делами на мосту, и Мэри узнает, что Милос, этот гад, прижавший её, Джил, к ногтю, не изволил появиться. Может, тогда ей удастся выбраться из-под этого самого ногтя.

* * *

А в нескольких милях оттуда Алли удирала от двора семейства Розелли. Кругом не было никого, подходящего для скинджекинга, поэтому ей приходилось рассчитывать только на собственные ноги, надеясь, что её воля окажется сильнее Милосовой и ей удастся оторваться от него. Дважды она чувствовала, как он почти схватил её, и оба раза сумела вывернуться. Наконец она выскочила на людную улицу. Был «час пик», народу и машин здесь хватало с избытком — можешь скинджекить, сколько твоей душе угодно. Сейчас она устроит Гранд Оул Опри по новой! Будет прыгать от тушки к тушке, играть в прятки — и всё с такой скоростью, как Милосу, её учителю, и не снилось! Она побьёт его в его собственной игре!

Алли заскочила в первую попавшуюся машину, пересекающую перекрёсток, налетела на водителя, оттолкнулась, развернулась и прыгнула в другую машину, едущую в обратном направлении. Посидев пару секунд в пассажире, снова взмыла в воздух — и угодила прямо в шофёра проезжающей мимо фуры. Она металась туда-сюда, словно напёрсток в руках опытного шулера. Девушка была уверена — Хомяку за нею не поспеть, но вот Милос... Он был опытным сёрфером, ловким и быстрым, как она сама. Поэтому Алли прыгала как придётся, не разбирая направлений, пока не очутилась на пассажирском сиденье какого-то внедорожника, глубоко внедрившись в очередную тушку.

— опаздываем — опаздываем — вечно мы опаздываем — а я причём — это всё он — это всегда по его милости — и почему мы вечно опаздываем —

Алли юркнула в уголок сознания женщины и закопалась поглубже, уверенная, что стряхнула Милоса ещё три тушки назад. Она будет прятаться здесь, пока не отъедет подальше, туда, где она сможет безопасно счиститься и никто её не заметит.

И тут водитель, лысый мужчина с плохой кожей, повернулся к ней и сказал:

— Будь же разумной, Алли! Сколько бы ты ни носилась, от меня не уйдёшь!

Он бросил руль и вцепился в Алли обеими руками. Алли вырывалась, машина начала выписывать зигзаги.

— Осторожнее!

Завыли клаксоны; их машина запрыгнула на поребрик и снесла почтовый ящик, после чего ударилась об угол ресторана. Со всех сторон выскочили надувшиеся воздушные подушки, сохранив жизнь людям, но Милоса и Алли выкинуло из «тушек» прямо в переполненный ресторан — тот самый, куда врезался их внедорожник.

Теперь всё зависело от быстроты рефлексов Алли. Ещё не успев приземлиться, она вытянула руку и схватила кого-то — это оказался официант, всё ещё закрывающий лицо от осколков падающего стекла. Парень был в панике и думал очень громко.

— что за — кто это — как к чертям — эй да это же машина — я живой — да — но меня ранило — нет — о-кей спокойствие только спокойствие — спокойно — спокойно —

Алли спряталась в пареньке и затихла. Все повскакали на ноги и бросились вглубь ресторана подальше от места аварии — все, кроме одной женщины. Та стояла и оглядывала помещение взором стервятника. Милос!

— Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать, — сказала женщина. — Алли, Алли, тебя заскучали!

«Застучали, а не заскучали!» Но Алли не дурочка, чтобы поддаться на такую простую уловку — поправить Милосов английский и выдать себя. Она не забирала контроль над своим носителем, иначе Милос бы это заметил, лишь пряталась за мыслями официанта, пока тот пытался вывести гостей из обеденного зала.

— Сюда, сюда, выходите! Никакой паники, всё будет хорошо. Никто не ранен? — приговаривал официант.

Милос прошёл мимо. Алли улучила момент, когда хищные глаза его тушки смотрели в другую сторону, и, вылетев из официанта, вскочила в одного из возбуждённых посетителей, который и вынес её в проулок. Оказавшись на другой улице, она перепрыгнула в несущийся по дороге «мустанг» — водитель возился с автомобильным стерео...

— терпеть не могу эту песню — а эту ещё больше — вечно нормальной станции не поймаешь — а эта гадостьь ещё хуже —

Она захватила над ним контроль, вдавила педаль газа в пол и понеслась по направлению к скоростному шоссе. Как только Алли уверилась, что оторвалась от Милоса, девушка начала обдумывать свой следующий ход. Собственно, выбор был невелик — она могла ехать только в одно место. Ник в Мемфисе, и ему грозит опасность! Она должна ему помочь. Алли чуть ослабила контроль — так, чтобы можно было прочитать в мозгу водителя, как проехать в Грейсленд.

— что что такое — что происходит — кто — кто ты —

«Да заткнись!»

Алли нашла всё, что ей было нужно и послала водителя обратно в страну снов.

Оказывается, она ехала как раз туда, куда надо. Поток машин шёл довольно живо, и съезд на Грейсленд показался уже через несколько минут. На бульваре Элвиса Пресли движение застопорилось, так что лучше воспользоваться сёрфингом — быстрее будет. Алли выскочила из мистера Мустанга, перелетела к другому водителю, потом к следующему, перескакивая, по возможности, через две-три машины. Милос, бузусловно, догадался, куда она направилась, но если ей улыбнётся удача, она, может быть, успеет туда первой. Алли пролетела в конец бульвара, и там... В окружении бензоколонок и продуктовых лавчонок стоял на склоне холма особняк, абсолютно неуместный на этой безобразной городской улице. Алли сразу почувствовала — это очень-очень странное место. Оно пульсировало — становилось то чётким, то размытытм, мерцало, словно мираж, двоилось — Алли как будто наблюдала два Грейсленда: один в Междумире, а другой — в мире живых; и оба словно боролись за право называться «доминирующей реальностью».

Что это? Междуворот? Алли слышала о них, но собственными глазами не видела никогда.

И в эту секунду она заметила, что перед Грейслендом собралась небольшая группа посвесветов. Если это дети Мэри, то Алли опоздала.

Она никак не могла проникнуть в особняк, не обнаружив себя перед этими послесветами, а это значит — ей придётся проложить себе дорогу в дом в чужом теле. Она поспешила в центр для посетителей — за подходящей тушкой. Кругом слонялись туристы, перебирали безделушки в сувенирных киосках... Было без четверти пять, и последний туристский микроавтобус уже трогался, чтобы везти поклонников Элвиса к особняку — туда вела недлинная подъездная аллея. Алли выстрелилась вперёд и полетела, отталкиваясь от каждой попавшейся на пути тушки, чтобы набрать скорость. Двери автобуса были закрыты, но это не имеет значения — она запросто проскочит сквозь них и влетит прямо в водителя. Вот и последний человек между нею и автобусом. Алли оттолкнулась и взмыла в воздух, описывая высокую дугу... И вдруг на половине пути она врезалась в другого послесвета. Оба упали на землю.

Это, конечно, Милос — кто же ещё!

Однако это был не Милос. Кто-то совсем другой. Вернее, что-то совсем другое.

— Попалась! — крикнуло оно.

Этот пацан представлял собой нечто неописуемое. Всё в нём было не так, как у людей. Там, где должен располагаться глаз — у него было ухо, а глаз сидел на месте носа. Щёки были разной величины, а рот — так и вообще вверх ногами. Словом, он был похож на игрушку «Мистер Картофельная Голова», только поигрался с нею кто-то очень злой.

— Ты кто?! Пусти!

Но теперь их окружал добрый десяток странного вида послесветов. Они накинулись на Алли и не давали ей двинуть ни рукой, ни ногой. Лица у всех были какие-то скошенные-перекорёженные, правда, среди них не нашлось бы и двух одинаковых. «Пикассоиды какие-то!» — подумала Алли. И действительно, эти послесветы выглядели так, как будто их нарисовал Пабло Пикассо, когда у него было убийственное настроение.

— Не давайте ей скинджекить! — проорал главный Пикассоид. У него были голубые волосы. Хм, странно, где-то она их уже видела...

— Да какое вы имеете право меня задерживать! Немедленно пустите!

Автобус с посетителями двинулся к особняку.

— Как бы не так! — отрезал предводитель. — Мы тут с ног сбились, ища вас, мисс Алли!

Так, надо попробовать их уговорить. Ага, есть — это должно сработать.

— Вы — дети Мэри? Я пришла, чтобы помочь ей. Я осознала свои ошибки и теперь хочу стать на её сторону, помогать ей. Я пришла, чтобы попросить прощения. А теперь дайте дорогу!

Пикассоиды переглянулись, а затем уставились на Алли.

— Мы работаем вовсе не на Небесную Ведьму, — сказал урод с голубыми волосами. — Мы служим монстру. Единственному Истинному Монстру Междумира.

Ничего себе!

— Кому-кому?!

Предводитель Пикассоидов одарил её улыбкой — впрочем, поскольку рот у него располагался вверх ногами, улыбочка вышла довольно неприятная.

— Мы служим МакГиллу.

* * *

Майки МакГилл был страшно невезуч во всём, что касалось времени. Он умудрялся всё делать не вовремя.

При жизни он ходил с вечно распухшими костяшками пальцев — за то, что постоянно заглядывал в тетрадь соседа как раз в ту секунду, когда на него вскидывал глаза учитель. Он оказался перед мчащимся на полной скорости поездом тоже в очень неподходящий момент — тогда-то они с сестрой и попали в Междумир. А уже в Междумире надо же было так случиться, что он вздумал шпионить за Алли именно в тот вечер, когда она поцеловала Милоса!

Ну и, само собой, хуже момента для поимки Алли трудно было бы подгадать — как в этой, так и в любой другой вселенной.

Его новые холуи — послесветы, захваченные им в Нэшвилле — дрожали перед ним и подчинялись каждому мановению его пальца, но этого было мало. Он взял с них клятву верности, но этого тоже было мало. Он перекрутил и перекорёжил их лица, пользуясь своим даром, чтобы изменить своих подчинённых — и всё равно: ничто не могло заполнить царящую в его душе пустоту. Это могла сделать только Алли, она одна. И потому он последовал за нею в Мемфис. А поскольку он был уверен, что навсегда потерял её любовь, то решил удовлетвориться меньшим — попросту похитить её.

Пикассоиды доставили Алли к Майки в допотопной клетке на колёсах, в которой когда-то перевозили преступников. В какие времена это чудо техники сподобилось перейти в Междумир — одному Богу известно.

Когда Майки увидел, что они возвращаются с Алли в клетке, сердце в его груди разбухло, угрожая превратить всё тело в окровавленный, пульсирующий орган. Но МакГилл позволил своим злым чувствам одержать верх над добрыми, затолкал сердце куда-то поглубже и двинулся вперёд. Он по-прежнему был закован в панцирь, который нарастил на себе в тот день, когда оставил Алли. От каждого его шага содрогалась земля. Подойдя вплотную к клетке, он открыл рот и вывернулся наизнанку, являя миру свою ужасную внутреннюю сущность.

— Посмотри на меня! — потребовал он. — Посмотри на меня!

Он мог бы этого не говорить — она и так смотрела на него во все глаза. Он хотел, чтобы она кричала, чтобы она плакала, чтобы мучилась сознанием того, что она с ним сотворила... Но Алли отреагировала совсем не так, как он ожидал. МакГилл даже выпустил лишний глаз, чтобы точнее прочитать чувства Алли по её лицу.

— Майки! — Она схватилась за прутья и вглядывалась в него сквозь решётку — без отвращения, пристально, не отводя глаз. — Майки! Ты не ушёл! Ты всё ещё здесь!

Нет, даже с лишним глазом Майки был не в состоянии читать в душе Алли. И на это имелась веская причина. Эмоции девушки представляли собой такую странную смесь, они так переплелись и сплавились в единый клубок, что разобраться в них было невозможно. Алли невероятно обрадовалась, узнав, что Майки не покинул Междумир, и пришла в недоумение, увидев, во что он превратился. Однако новая внешность Майки не произвела на неё отталкивающего впечатления, совсем даже наоборот! Однако Алли глубоко опечалилась. Она ведь знала его настолько хорошо, что понимала: этот его панцирь — маска, которую он натянул, потому что ему не хватает слов для выражения своих чувств. Значит, этим ужасным ликом он хочет что-то ей сказать? Алли не могла отрицать — Майки в его человеческой форме был постоянно мрачен и угнетён; и хотя ей никогда не хотелось вновь увидеть своего друга в чудовищном обличье, ей остро не хватало в нём чего-то такого... монструозного. Сказать по правде, Майки-красавчик нагонял скуку.

Стоп, о чём это она думает? Всё это чушь, не об этом надо думать! Ник в опасности! Надо его спасать!

— Майки, послушай...

— Нет, это ты меня послушай! — МакГиллу не было дела до того, чтó она собиралась сказать. Он не позволит ей украсть у него это мгновение! Майки запустил руку в складку своего безобразного тела, которая когда-то была карманом, и вытащил оттуда монетку. — Ты предпочла мне Милоса! — Он схватил руку Алли. — Если ты не будешь моей, то не будешь ничьей! — выкрикнул он, впечатал монетку в ладонь Алли и сомкнул её пальцы вокруг старого дайма. Он заранее твёрдо решил, что не проронит ни звука, пока девушка будет возноситься к свету, но обет пошёл побоку — он не мог не сказать ей слов, произнести которые до этого момента не решался:

— Я люблю тебя, Алли...

И теперь он ждал, когда же она уйдёт.

Ждал.

И ждал.

Но глаза Алли не расширились при виде запредельного, космического чуда. Отсвет вечности не лёг на её лицо. Она не исчезла в звенящем радужном мерцании. Она стояла, словно загипнотизированная, ослеплённая и оглушённая исповедью его сердца — но она никуда не ушла. Затем, очнувшись, Алли сжала его руку — крепко, но нежно — и сказала:

— Майки, нам надо поговорить.

Он отпустил её руку, не зная, что предпринять — его воображение не шло дальше этого мгновения. Он представлял себе, что Алли уйдёт, а он навечно останется скорбеть и убиваться по ней — вот так всё красиво кончалось. Но Алли сунула ему монету обратно.

— Для скинджекеров эта штука не срабатывает, — сказала она. — Мне столько нужно тебе рассказать, но сейчас не время. Пожалуйста, отпусти! Мне нужно помочь Нику.

Майки вернул своей извращённой клешне вид нормальной человеческой руки и бережно принял монетку.

— Для меня тоже не срабатывает. Значит, ни ты, ни я пока не готовы.

Алли с изумлением уставилась на его преобразившуюся руку.

— Как ты это сделал?

— Я много чего умею, — буркнул Майки и в доказательство надел своё обычное красивое лицо. Всё остальное, правда, пока осталось телом монстра. Алли пришла в восторг.

— Ты можешь меняться по желанию?

— У тебя свой талант, — сказал Майки, — у меня — свой.

— А почему ты мне об этом не говорил?

— Я думал, ты ненавидишь монстров.

— Да ты никогда не был монстром, Майки! Ни тогда, ни теперь!

— Я то, чем хочу быть. Я могу стать всем, чем мне угодно.

Алли покачала головой и улыбнулась.

— Тогда — я буду любить тебя, чем бы ты ни стал, потому что под всеми этими личинами ты всё тот же Майки МакГилл.

Майки сделал шаг назад. Неужели она пытается провести его, что бы он её отпустил?

— Но... но ты же любишь Милоса...

Алли рассмеялась.

— Так вот что ты себе вообразил! Потому ты и бросил меня?

— Я видел, как ты его поцеловала...

Алли ахнула про себя — так вот оно что! Он видел их поцелуй!

— Майки, — сказала она, — ты такой дурачок! — А затем посмотрела ему прямо в глаза. — Ты — единственный. Я люблю только тебя.

Майки почувствовал, что его уши сами собой увеличиваются в размерах — как будто чем лучше он будет слышать, тем легче ему будет понять, что происходит.

— Докажи! — потребовал он.

— Идёт! — согласилась Алли. — Ну-ка, сделай из себя такое страшилище, на которое и взглянуть было бы противно, такое, чтобы хуже уже ничего не могло быть. Но давай побыстрей, мне некогда!

Майки углубился в себя, чтобы отыскать самое ужасающее из того, что таилось в его душе: самое гадостное из своих чувств, самый кошмарный из своих страхов — и вытащил на поверхность такой чудовищный, отвратительный лик, что его холуи в омерзении отвернулись. Лик, при одном взгляде на который живой человек превратился бы в камень. Лик настолько богопротивный, что ни в одном языке не нашлось бы слов, чтобы его описать.

Однако Алли не только не отвернулась, она просунула руки между прутьями, притянула ужасную голову к себе и поцеловала.

Поцелуй был само совершенство. Конечно, ему не хватало пыла, страсти, зашедшегося дыхания — всего того, что вложила Алли в тот поцелуй, что подарила Милосу, — зато здесь было нечто большее. Огонь преходящ: вспыхнет — и нет его, но поцелуй Майки и Алли знаменовал неразрывную, возможно, даже вечную связь между ними. Под конец поцелуя Майки снова вернулся в своё обычное, миловидное обличье; и в момент, когда их губы разомкнулись, он понял то, что должен был понять уже очень-очень давно: ни Милос, ни любой другой послесвет, да вообще никто ни в одном из миров — никогда не сможет встать между ним и Алли, отныне и до того дня, когда они оба встретятся с Создателем.

— А теперь, пожалуйста, Майки... Будь добр, отпусти меня! Мне нужно пойти помочь Нику!

Внезапно Майки почувствовал себя таким нагим и беззащитным перед ней, что отступил на шаг и схлопнулся, снова одеваясь в панцирь; но тут же опомнился, поднатужился и заставил свою защитную броню рассосаться. Это оказалось сложнее, чем просто изменять свои черты, сложнее, чем отрастить руку, или щупальце, или глаз, но он справился и поклялся себе, что никогда больше не будет прятаться в панцирь.

Он повернулся к своим последователям, потрясённо таращившим на него глаза.

— Постой-ка... — сказал один из них. — Но ты же не МакГилл!

Майки хотел было превратиться во что-нибудь поуродливее — приструнить подчинённых, — но передумал. Да, он может стать чем угодно, но ведь роль монстра — не единственная, а он не прочь попробовать себя в каком-нибудь другом амплуа. Поэтому вместо грозных клыков он отрастил парочку длинных белых ушей.

— Нет, я Пасхальный Кролик! — рявкнул он. — А теперь выпустите Алли из клетки!

Холуи были настолько ошарашены и сбиты с толку, что со всех ног бросились выполнять приказ начальства.

 

Глава 36

Невыносимый нексус крайностей

В Грейсленде едва заметно, но настойчиво пахло арахисовым маслом и бананами.

— Отлично сочетается с шоколадом! — сказала Цин, когда они с Ником ступили внутрь особняка.

Едва успев прибыть на место, Ник понял, что в этом известном на весь мир туристском аттракционе происходит что-то необычное. Полы были мягкими и твёрдыми одновременно, и куда бы Ник ни взглянул, создавалось впечатление, что у него двоится в глазах. Он хотел списать это на своё ухудшившееся зрение, но всё же предположил, что дело не только в нём.

— Место-то какое странное... — сказала Цин. — Комната смеха, что ль?

Однако Ник подозревал, что здесь нет ничего забавного ни для кого, кроме туристов. Это междуворот, понял Ник. Он подумал, что самым разумным было бы убраться отсюда подобру-поздорову... но он же сказал Мэри, что встретится с нею здесь, а он своему слову хозяин.

С ними вместе пришла группа послесветов, но Ник велел им ждать снаружи, внутрь вошли только он и Цин. Перед ребятами проходили анфилады комнат — от элегантных до нелепых; в воздухе как будто слышались дальние отзвуки бесчисленных праздников и вечеринок. Само собой, живые слышали лишь доносящуюся изо всех углов «Люби меня нежно», но и они начали ощущать проникающий неизвестно откуда аромат шоколада.

В глубине дома Ник и Цин нашли знаменитую своим дурным вкусом «Комнату джунглей» — мебель в ней была обита леопардовыми и зебровыми шкурами, лохматый зелёный ковёр устилал не только пол, но и потолок. Здесь они будут ждать Мэри.

Ник неважно себя чувствовал, и это само по себе навевало тревогу — ибо в Междумире нельзя заболеть. И всё же это правда — в юноше разгорался жар, он поднимался из самой глубины его души и излучался наружу.

Чтобы убить время ожидания, Цин беспокойно рисовала в своём блокноте бессмысленные загогулины.

— А что если она не придёт?

— Придёт.

Когда часы на стене пробили пять, а Мэри так и не появилась, Ник заволновался. Мэри никогда не опаздывала! С каждой уходящей минутой Ник чувствовал себя всё хуже и хуже.

— Она не придёт! — заявила Цин. — Пошли отсюда, у меня от этого места мурашки по коже!

— Она придёт!

Внутренний жар Ника достиг своей высшей точки; и тогда начало происходить нечто необычайное: Ник вспотел. Но когда он попытался утереться, то увидел, что это вовсе не пот. Это шоколад.

«Скорее бы уж она пришла!» — думал он.

* * *

Ник прибыл на место встречи на двадцать минут раньше условленного срока. Мэри — на десять минут позже.

Она приближалась к Грейсленду в одиночку и, судя по виду, без страха, однако в душе у неё всё замирало. Мэри боялась не Грейсленда — она опасалась собственной реакции на Ника. «Сценарий, — твердила она себе, — придерживайся сценария». Каждый играл в нём свою роль: и Спидо, и Милос со своими дружками-скинджекерами; значит, ей тоже придётся исполнить свою. Мэри утешалась мыслью о том, что в она в нравственном плане превосходит Ника, а из этого следовало, что если есть на свете высшая справедливость, сегодня она, Мэри, будет достойно вознаграждена за все свои усилия.

Два десятка последователей Огра стояли перед усадьбой и с тревогой наблюдали за тем, как Грейсленд то расплывался, то вновь обретал чёткость. При приближении Мэри они расступились, в трепете и страхе не сводя с неё глаз. Она лишь улыбалась.

— Ничего не бойтесь! — сказала она им. — Забудьте тревоги. С этого момента всё пойдёт очень хорошо! — И с этими словами проследовала в междуворот.

Чрезмерный декор особняка оскорблял вкус Мэри. По помещениям кружили последние группы припозднившихся экскурсантов. Мэри не обращала на них внимания — она шла на запах шоколада, исходящий из безвкусной Комнаты Джунглей. Ник был там. Она с трудом поборола желание кинуться к нему, встряхнуть его как следует, прижаться к нему, залепить пощёчину... Нет! Надлежит сохранять хладнокровие и подобающую дистанцию, иначе ей не выдержать груза этого страшного, критического момента.

И вдруг она обнаружила, что Ник не один. Рядом с ним переминался какой-то неряха-послесвет в форме армии Конфедерации. В одной руке у неряхи был блокнот, а в другой он неловко сжимал карандаш — так обезьяна держала бы ложку. Мэри, однако, не поддалась на обман — она сразу поняла — перед ней та самая знаменитая Потрошительница. Фактически, в ней-то и заключалась одна из причин, почему Мэри пришла на встречу одна. Присущее Нику чувство чести поставит его в невыгодное положение, ибо он никогда не позволит Потрошительнице напасть на одинокую, беззащитную девушку. Так, во всяком случае, надеялась Мэри.

Завидев её, Ник выпрямился, и она пристально вгляделась в него. Всё так, как она и подозревала: шоколад пустил метастазы, поглотил мысли Ника, а затем захватил и его тело. Мэри дала ему кличку «Шоколадный Огр», и кличка сыграла свою роль, нанесла Нику невосполнимый вред. Пророчество стало сбываться само собой. Ник теперь почти полностью состоял из шоколада, лишь одна рука и треть лица оставались чистыми, но и на них кожа потемнела и покрылась влагой. А вот это уже действие междуворота. Всё, что требовалось от Мэри — это тянуть время, и тогда она одержит над Ником верх, не шевельнув даже пальцем. Надо бы сказать ему: «Ты сам в этом виноват, Ник», — но она так и не смогла заставить себя это сделать.

— Здравствуй, Мэри.

— Здравствуй, Ник.

Она всё ещё любила Ника, но при взгляде на него содрогнулась и почувствовала, как её любовь превращается в жалость. Ник был в бедственном состоянии. Теперь Мэри вполне могла оправдывать свои поступки тем, что от Ника больше ничего не осталось, его заменил Шоколадный Огр — существо настолько несчастное, что избавить его от страданий станет актом милосердия.

Держать дистанцию стало легче.

— Что нам сказать друг другу, Ник?

— Как насчёт «приятно снова видеть тебя»? — Хриплый, грубый голос Ника уже не походил на человеческий. Он кашлянул — из его горла вырвалось густое гортанное бульканье.

— Да, — согласилась Мэри. — Приятно снова видеть тебя. Правда!

Мэри начала ощущать на себе влияние междуворота, но не беспокоилась — ей не придётся подвергаться его воздействию так долго, как Ник. Вот почему она намеренно опоздала. К тому же междуворот оказывал на неё совсем другой эффект: Мэри не только не пригибало к земле тяжким грузом, но наоборот — она словно в воздух воспаряла. Собственно говоря, она чувствовала, что у неё сил прибавилось!

— Мне тебя не хватало, — сказал Ник.

— Вот как? Поэтому ты продолжал доставлять мне неприятности, словно колючка в боку? Разве ты маленький мальчик, впервые влюбившийся и не знающий, как привлечь к себе внимание?

Сочащийся из пор его кожи шоколад потемнел. Мэри вздохнула.

— Мне тоже тебя не хватало, — призналась она.

Ник смущённо пожал плечами.

— Я бы обнял тебя, но боюсь запачкать твоё безукоризненное платье.

Мэри печально покачала головой.

— Как ужасно всё пошло между нами, Ник! Так не должно было случиться. Почему ты стал враждовать со мной?

— По той же причине, по которой ты враждуешь со мной. Я, так же как и ты, делаю то, что считаю правильным — освобождаю детей из пут этого мира.

— Мы здесь для того, чтобы строить Междумир, а не подвергать опустошению!

— Как можешь ты, умная и добрая, так глубоко ошибаться?!

Мэри закрыла глаза. А она-то мечтала, что Ник в последнюю минуту отречётся, и ему откроется путь к спасению! По-видимому, этому не бывать. Он никогда не станет на её точку зрения.

— Придя сюда сегодня, ты совершил единственный правильный поступок за всё последнее время, — промолвила она.

Ник пошевелился, и она увидела, как его левое плечо осело и начало терять форму. Мэри было не по себе смотреть это, и тем не менее она не отводила глаз, считая, что таково её наказание за оказанное Нику доверие, которого тот не оправдал.

— Если у тебя имеются мирные предложения, я готов выслушать, — прохрипел Ник — его голос с каждой минутой всё меньше походил на человеческий.

Мэри вновь покачала головой.

— Нет у меня никаких мирных предложений. Я не пойду тебе на уступки. Каждый послесвет в Междумире имеет право на мир и покой, которые я им даю. Я не пожертвую ни одним из них ради мира с тобой.

— Тогда для чего мы здесь?

Мэри улыбнулась печальной и торжествующей улыбкой.

— Для того, чтобы принять твою безоговорочную сдачу, конечно! В эту самую минуту мои дети штурмуют твой поезд. Вся твоя армия попадёт в плен. Тебе не к кому будет возвратиться, Ник, у тебя никого не останется. Я уже выиграла.

Ник смотрел на Мэри. Вот она — такая же прекрасная, такая же могущественная, как всегда, возможно, даже больше, чем всегда, потому что это место, похоже, приумножало и её красоту, и её могущество. Но через мгновение от её силы ничего не останется. Ах вот как — значит, она считает его жалким влюблённым мальчишкой?! Ничего, скоро он в полной мере насладится выражением отчаяния на её прекрасном лице! Ник даже почувствовал что-то вроде вины.

— Твоих детей ждёт сюрприз, — ответил Ник. — У тебя двести послесветов, а у меня четыреста. Это моя армия захватит в плен твою! А потом всем им раздадут монеты, и во второй раз «твои дети» станут свободными. Спасибо за то, что послала их к поезду, облегчила мне труд.

Реакция Мэри оказалась совсем не такой, как ожидал Ник. Она закинула за спину свои роскошные волосы и горделиво расправила плечи.

— Ах, Ник, мне кажется, ты заблуждаешься. Как я сказала, у меня более двухсот послесветов — и я не солгала. — И она улыбнулась леденящей кровь улыбкой. — У меня их тысяча. Это ведь больше, чем две сотни, как ты думаешь?

Когда смысл её слов дошёл до Ника, его словно громом поразило. Волю юноши парализовало. У неё тысяча душ! Да она с лёгкостью расправится с его армией! С напряжением, которое Ник всячески пытался сдержать с самого своего первого шага в междувороте, которое всё росло в нём и требовало выхода, — с этим напряжением больше нельзя было совладать. У Ника появилось чувство, будто внутри него прорвалась плотина. В глазах помутилось, а потом стало совсем темно. Всё его существо начало расползаться, исчезать, пожираемое приторно-сладкой раковой опухолью. То, что началось с маленького пятнышка, поглотило его всего. Гора шоколада — вот что осталось от Ника.

— Сейчас, сэр? — спросила Цин. — Мне приступать сейчас или как?

Да, конечно же, сейчас! Он, возможно, не одержит победу над её детьми, зато он всё ещё может одержать победу над самой Мэри!

«Я приготовил тебе подарок, Мэри», — хотел сказать Ник — в точности так, как делал это в своих фантазиях — но... он больше не мог произнести ни слова, из его рта вылетали только невнятные, тягучие звуки, похожие завывание ветра в пещере. Но прежде чем его мысли тоже превратились в бесформенное месиво, он послал Цин вперёд. «Давай!» — попытался он выговорить, и она, должно быть поняла, потому что кинулась к Мэри, схватила за плечи, налегла и принялась толкать.

Мэри думала, что подготовилась к любым неожиданностям.

Потрошительница? Вряд ли от неё стоит ожидать чего-то по-настоящему опасного. Ну, разве что каких-нибудь мелких неприятностей. «Да пусть крадёт у меня всё, что ей угодно, — думала Мэри, — я как-нибудь переживу». Но в ту секунду, как Потрошительница начала толкать её, Мэри сообразила, что ошибалась. В затылке у неё появилось какое-то странное ощущение — пощипывание или покалывание, словом что-то такое, чего ей ещё никогда не доводилось чувствовать. Потрошительница налегла сильнее, покалывание охватило лицо Мэри, затем плечи... Да что же это такое?! Эктодёру полагается воровать, а эта... что она делает?!

Мэри вдруг глотнула воздух открытым ртом — по-настоящему! Она действительно вдохнула — как вдыхают живые люди. Вот теперь до неё дошло, что же, собственно, делает Потрошительница. Она выталкивает Мэри в живой мир! Да разве это возможно?! Мэри совсем не хотелось проверять это на деле, и она начала сопротивляться: схватившись за ужасную девчонку, Мэри попыталась протиснуться обратно в Междумир.

Цин ещё никогда в жизни не чувствовала такого прилива сил. Она понимала — ей помогает междуворот. Открыть портал в живой мир оказалось так же легко, как разрезать сливочное масло, и Ведьма уже почти проскользнула в дыру... но тут она воспротивилась. Если Грейсленд так подействовал на Цин, то его влияние на Мэри оказалось ещё более значительным. Она и без того всегда отличалась необыкновенной силой воли, и теперь эта сила возросла во много раз.

Мэри напрочь отказывалась оживать!

— Я этого не допущу! — Мощный голос Мэри эхом откликался в обоих мирах. — Я не позволю, чтобы меня вытолкали отсюда!

При звуках этого повелительного голоса силы начали оставлять Цин. Половина туловища Мэри уже была в живом мире, но она уперлась ногами, вонзила пятки глубоко в ковёр; и каждый раз, когда она что-либо говорила, Цин всё больше слабела.

— Я вам не позволю выгнать меня из Междумира! — Мэри постепенно, дюйм за дюймом протискивалась через портал обратно.

— Я не допущу, чтобы меня выперла отсюда какая-то сопливая, безграмотная дура!

— На помощь! — завопила Цин Нику. — Сэр! Мне нужна ваша помощь!

Но Ник больше не был Ником. Он теперь вообще не был никем и ничем. От него теперь осталась лишь громоздкая бесформенная куча. Пальцы расплавились, руки оплыли, так что он не мог пошевелить ими; больше того — он теперь даже не мог понять, зачем это нужно.

— На помощь! — взывала Цин.

«Что всё это значит? — раздумывал Ник. — Что я здесь делаю? Что происходит? Надо присесть и подумать...» И он пополз в угол, оставляя на ковре комья шоколада — куски себя самого.

— Я одна не справлюсь! — орала Цин.

«Что это там за шум? Ну вот, прекратился, значит, можно спокойно поразмыслить... Вот только в мозгах какая-то неразбериха... Прочистить бы их, тогда я вспомню, зачем я здесь... Вспомню, кто я такой...»

И разрушающийся дух закрыл глаза. Он сидел в углу и таял, всё глубже погружаясь в горько-сладкие потёмки собственных мыслей, пытаясь уцепиться хоть за что-нибудь прочное, но находил только шоколад. В то мгновение, когда он прекратил своё существование, по всему полу Комнаты Джунглей медленно растеклась шоколадная лава, покрыв собой весь лохматый зелёный ковёр.

Ник проиграл своё сражение. А теперь и Цин проигрывала своё.

Мэри протискивалась обратно в Междумир, и как Цин ни толкала — все её усилия ни к чему не приводили. Цин нечего было противопоставить колоссальной силе воли и подавляющему превосходству Мэри Хайтауэр. Мэри полностью втянула себя в Междумир, и портал за её спиной начал закрываться. Она схватила Цин за отвороты её военной формы.

— Я перевоспитаю тебя! — мощно гремел голос Мэри. — Ты поставишь свой дар на службу добрым делам! Ты поставишь свой дар на службу МНЕ!

Мэри сделала шаг вперёд, но что-то держало её за волосы и не пускало. Она попыталась высвободиться — не тут-то было, кто-то или что-то дёрнуло её голову обратно, да так, что даже подбородок задрался. И в ту же секунду Мэри вновь ощутила то же самое странное покалывание в затылке. Она потеряла равновесие и начала заваливаться назад, а Потрошительница, не теряя зря времени, снова прыгнула на неё.

* * *

Алли как ветер просёрфила обратно в Грейсланд, но оказалось, что всё же недостаточно быстро. Она появилась в Комнате Джунглей слишком поздно — спасти Ника было уже невозможно. Но горевать над его страшной судьбой было некогда. Единственное, чем она могла бы помочь своему другу, — это закончить то, что он начал. Сперва она не могла понять, что происходит, и догадалась только тогда, когда Мэри вытащила себя из живого мира обратно в Междумир. Неужели Мэри несколько минут была живым человеком? Вот так прямо из плоти и крови?! Ну, во всяком случае, верхняя половина её туловища точно была. Этот парень в серой форме как-то это провернул. Но сейчас дырка в живой мир начала затягиваться. Скорее!

Никто из действующих лиц этой драмы не заметил Алли. Отлично. Она мгновенно вскочила в охранницу, которая в этот момент вошла в комнату.

В живом мире Комната Джунглей выглядела совершенно нормально — если не считать всепобеждающего запаха шоколада и плавающей в воздухе дыры размером с грейпфрут. В дыре виднелся затылок Мэри. Алли запустила руку своей тушки в Междумир, сцапала Мэри за волосы и дёрнула изо всех сил.

Мэри, почувствовав, что её тянут обратно в мир живых, стала бешено вырываться — словно акула, попавшаяся на крючок, — но потеряла равновесие. Алли снова дёрнула.

— ПУСТИ! — взревела Мэри. Её мощь возросла настолько, что ей ничего не стоило усилием воли отбросить Алли далеко и надолго; поэтому умная Алли крутанула рукой, зарывшись пальцами глубоко в длинные медно-рыжие волосы Мэри, так что как бы та теперь ни старалась — высвободиться ей бы не удалось. Алли вцепилась в гриву противницы обеими руками и тянула что было сил — словно при игре в перетягивание каната.

Теперь их было двое против одной Мэри: Алли тянула из живого мира, а Цин толкала из неживого — и всё равно этого было мало. Но тут в волосы Мэри вцепилась третья рука, четвёртая захватила её подбородок, а ещё две другие потянули её за подмышки — и однако все эти руки были руками Алли! Помимо охранницы, она теперь скинджекила двух туристов, которые тоже в это время забрели в Комнату, и теперь Алли видела окружающий мир тремя различными парами глаз.

«Невыносимый нексус крайностей» действовал на всех послесветов по-разному. Алли теперь скинджекила не одного, а трёх человек одновременно, и у каждого из этих троих была лишь одна цель: во что бы то ни стало вытащить Мэри Хайтауэр из Междумира в мир живых!

— Я этого не допущу!

Но как бы сильна ни была воля Мэри, как бы велика ни была её ярость, справиться с таким количеством врагов она не могла. Покалывание прошло через её грудь, затем талию, затем ноги, и Мэри поняла, что ей не устоять. Но если уж её выпирают из Междумира, она уйдёт не одна! Мэри словно клешнями вцепилась в Потрошительницу, дёрнула девчонку за собой, и обе они вывалились в живой мир.

Цин до того сосредоточилась на своей задаче — вытолкнуть Мэри — что не заметила, чтó произошло с ней самой. Только отпустив свою жертву и оглянувшись вокруг, она вдруг обнаружила, что в глазах у неё больше не двоится, Грейсленд обрёл чёткие и ясные очертания, а заливавший пол шоколад исчез. Мэри стояла в другом углу комнаты в полной прострации. Мужчина-турист вдруг свалился без сознания, его спутница завопила во всю мочь своих лёгких и кинулась вон из помещения. Охранница, которая первой пришла на помощь Цин, ошеломлённо пялилась на Мэри.

Цин обернулась и увидела, как дыра стянулась в точку и пропала. Девочка протянула руку и попыталась открыть новый портал в Междумир... но живые люди такими способностями не обладают! Цин больше не была эктодёром, она превратилась в девочку из плоти и крови. Она сразу поняла это — и не только потому, что, ущипнув себя, ощутила боль, но потому что впервые за сто пятьдесят лет её существования, шапчонка упала с её головы и закувыркалась по полу.

— Что ты наделала!

Мэри смотрела на неё с такой безграничной ненавистью, что только что образовавшаяся кровь Цин застыла у неё в жилах. Она сорвалась с места и побежала, и остановилась только тогда, когда оказалась очень, очень далеко от Грейсленда.

* * *

Алли счистилась с двух своих «тушек» — одна из них грохнулась в обморок, другая с воплями умчалась с места происшествия, — но охранницу Алли не отпустила, использовав её в качестве пункта наблюдения за Мэри. Что за замечательное зрелище! Волосья дыбом, зелёное платье измято, а хозяйка всего этого — растрёпанная, запыхавшаяся... Мэри Хайтауэр — растрёпа! Алли едва не расхохоталась.

Привлечённый шумом, в Комнату вбежал экскурсовод. Он даже не заметил свалившегося в обморок туриста за обитым шкурой зебры диваном.

— Что здесь происходит, Кэндис?

— Не волнуйся, — авторитетно заявила Алли — она чувствовала себя очень даже уверенно в униформе службы охраны. — Я сама с этим разберусь. А ты ступай глянь, чего там эта мадам разоралась.

— Кто вы? — напустилась на неё Мэри, как только экскурсовод ушёл.

— Неужто не узнаёшь, Мэри? Я твой старый добрый друг, Алли-Изгнанница. Хотя вообще-то сейчас этот титул больше подходит тебе, чем мне. — Тут Алли кое-что сообразила, из-за чего обрадовалась ещё больше. — А теперь, поскольку ты здесь, живая — со всеми вытекающими последствиями, — я сделаю то, о чём уже давно мечтаю!

И с этими словами Алли занесла правую руку за спину, сжала её в кулак и обрушила его на Мэри со всей мощью, на которую только была способна её тушка.

Однако, сильная же тушка ей попалась!

Кулак впечатался Мэри в глаз так, что ту закрутило волчком и бросило прямо в леопардовое кресло. У Алли даже костяшки заболели, но как же это было приятно!

— Мой глаз! — выла Мэри. — Ох, мой гла-аз!

Это была первая боль, которую Меган Мэри МакГилл довелось испытать за более чем сто лет. Она поднесла руки к лицу, но не могла даже дотронуться до него — до того всё болело. Ей казалось, она умрёт, не перенеся страданий. Ах, как это было бы прекрасно — ведь тогда она избавится от этого ужасного тела, от ограничений, накладываемых на него реальным миром. «Я живая, — потерянно думала Мэри. — Небо, сжалься надо мной! Я живая!» Нет для Мэри Хайтауэр большей муки, чем быть привязанной к этому аду — загаженной плотью земле!

Алли приготовилась счиститься с тушки, но не успела — какой-то человек схватил её за горло и притиснул к стене. Это оказался тот самый турист, что упал в обморок.

— Не надо было мне тебя освобождать! От тебя одни неприятности!

Милос! Он наконец-то нашёл её, да поздно, дело сделано.

— Прежде чем задушить эту несчастную тушку, — с полным самообладанием заметила Алли, — может ты всё же глянешь на свою распрекрасную хозяйку?

Милос обернулся и увидел Мэри. Он остолбенел.

— Милос? Милос, это ты там, внутри? — Мэри встала и постаралась принять полную достоинства осанку. Глаз уже набухал чёрным. — Ничего, это всего лишь мелкая помеха. Тебе надо продолжать действовать согласно плану. Ничего не изменилось.

Милос лишь глазел на неё, пытаясь осмыслить происходящее.

— Да... как же... посмотри на себя... всё очень даже изменилось!

— Нет! — крикнула Мэри. — Тебе придётся какое-то время позаботиться о моих детях, пока я не найду выхода. А я найду! Обязательно найду!

Алли понимала, что надо бы воспользоваться моментом и унести ноги, но зрелище Мэри Хайтауэр, погрязшей в бездне отчаяния, буквально загипнотизировало её.

— Я по-прежнему могу работать с этой стороны! — воскликнула Мэри.

— Думаю, ты пытаешься обмануть себя саму, — возразил Милос.

— Нет! Я справлюсь, я знаю, что справлюсь! Пожалуйста, Милос... — Мэри упала на колени. Это был настолько чуждый ей жест, что у Алли глаза на лоб полезли. — Не покидай меня! Умоляю тебя, Милос! Не оставляй меня в беде! — По щекам Мэри поползли слёзы — настоящие, человеческие слёзы.

Милос наклонился к Мэри и вытер ей щёки.

— Твои дети очень нуждаются в тебе... — задумчиво сказал он. — Ну что ж, посмотрим...

А затем он что-то шепнул ей на ухо — Алли не расслышала что. Мэри сразу успокоилась и мрачно кивнула. Милос повернулся к Алли, и та вдруг осознала, что слишком замешкалась.

Можно было прыгнуть в другую тушку и удрать, вот только беда — в комнате не было других «тушек», кроме тех, кого они с Милосом скинджекили. Хотя стоп! У Алли мелькнула дерзкая мысль.

«Постой-постой...Чем не тушка?..»

Осмелится ли она? Осмелится ли она вселиться в Мэри Хайтауэр, самопровозглашённую королеву Междумира? Ещё как осмелится! Если уж на то пошло, то ей не терпелось это сделать!

Милос двинулся к Алли, та выпрыгнула из охранницы и вскочила прямиком в Мэри Хайтауэр!

Мэри ощутила перемену в то же мгновение.

Она почувствовала, как Алли копается в её мозгу. Эта грязная девчонка осквернила её, влезла в неё, словно зараза! «УБИРАЙСЯ!» — потребовала Мэри, и хотя она уже не была послесветом, сила её воли ударила Алли, словно пушечное ядро. Алли отпрянула, и её выбросило наружу. Но сперва она успела узнать всё, что таилось в глубине сознания Мэри Хайтауэр, и увиденное — замыслы, планы, весь тот кошмар, который воцарится, если Мэри удастся задуманное — привело Алли в ужас: она словно узрела сам Армагеддон. Но самое страшное — это то, что Мэри свято верила в свою правоту. Она считала, что служит добру. Теперь Алли сознавала сильнее, чем когда-либо: Мэри необходимо остановить любой ценой!

Но мощь, с которой её выбросило из тела Мэри, ошеломила Алли и полностью лишила её сил; Милос схватил её, а она даже не смогла оказать сопротивление. Они оба теперь вернулись в Междумир. Алли посмотрела на Милоса — на самого Милоса, а не на тушку; лицо юноши было непроницаемо.

— Ты просто мастер по части создания проблем! — процедил он.

Алли попыталась высвободиться, но не достало сил.

— Ты пойдёшь со мной, — приказал Милос. — Напоминаю, на случай, если не помнишь: ты кое-что пообещала мне, а обещания надо выполнять.

Он поволок её прочь из Грейсленда, а ей хватало сил только на то, чтобы вяло перебирать ногами.

 

Глава 37

Небесные беглецы

Джонни-О сидел напротив Чарли на променаде правого борта «Гинденбурга». Ведро с монетами стояло между ними.

— Ты первый, — сказал Джонни-О.

— Нет, ты первый, — отозвался Чарли.

— Нет, ты!

— Нет, ты!

История их появления здесь — это смесь провалов, триумфов и безусловного везения.

В то время как Мэри Хайтауэр направилась в Грейсленд на судьбоносную встречу в верхах, её дети напали на поезд Шоколадного Огра.

Командование армией Ника принял на себя Джонни-О — наконец-то драка! Он готов!

— Либо поймать и тащить ко мне — либо вогнать в землю! — такие указания дал он своей армии. Тех, кого не удастся поймать, придётся отправить в центр Земли.

И он ринулся в бой, размахивая своими здоровенными кулачищами. Чарли, по натуре своей не боец, следовал за ним с ведром; на руки он натянул садовые перчатки — для защиты от действия монет. Ник наверняка сперва дал бы противнику возможность выбора, но Джонни-О с Чарли твёрдо решили послать как можно больше врагов прямо в свет, хотят они того или не хотят.

Джонни-О хватал одного нападающего за другим, тащил к Чарли, тот совал им монеты и насильно смыкал пальцы пойманных в кулак. У всех была одна и та же реакция: сначала на лицах появлялись растерянность и ужас, сменявшиеся затем выражением бесконечного покоя, а потом они уходили в тихом мерцании радужных бликов. Больше всего Джонни-О не нравился этот самый покой. Что за удовольствие от войны, если противник уходит спокойный и радостный? Ну да ладно, убираются с глаз — значит, нечего жаловаться.

Однако прошло десять минут, и Джонни-О забеспокоился. Дети Небесной Ведьмы всё прибывали и прибывали, и вскоре Джонни-О стало ясно, чтó им нужно.

Поезд.

— Перекрыть им дорогу! — приказал он. — Ни на шаг не подпускать к поезду!

Но врагов было слишком много. Джонни-О с Чарли отправили в свет штук пятьдесят-шестьдесят, но на их место пришли сотни. Небесная Ведьма обвела их вокруг пальца!

— Так, быстро все взяли монеты, — распорядился Джонни-О, — и положили их на ладони! Да не себе! Противнику!

Но это было очень недальновидное распоряжение: как только монетка оказывалась на ладони, послесвет не мог устоять перед соблазном и сжимал кулак. Исчезали не только нападавшие, но и обороняющиеся. Армия Шоколадного Огра потеряла больше своих бойцов, чем спровадила в свет вражеских.

Двадцать минут — и всё было кончено. Нападавшие прижали обороняющихся к поезду, те подняли руки вверх, и поезд был захвачен.

Чтобы усмирить Джонни-О, потребовалось четверо послесветов — те опрокинули его землю, но Джонни-О отчаянно вырывался. И тут ему на лоб упала капля, потом другая, потом ещё одна. Он поднял голову: над ним стоял весь мокрый пацан в насквозь пропитанных водой плавках. Вода капнула прямо в глаз Джонни-О с маленького серебряного ключика, висящего у пацана на шее.

— Ищей всё нам про тебя рассказал, Джонни-О, — произнёс мокрый. — Мэри даже искала боксёрскую грушу, чтобы тебе было чем заниматься до скончания времён, но так ничего и не нашла. Придётся тебе боксировать с собственной тенью!

Это, конечно, было оскорбление — ведь послесветы не отбрасывают тени.

Как же, так тебе Джонни-О и поддался какой-то мокрице в плавках! И, как следует поднатужившись, он сумел стряхнуть с себя держащих его послесветов.

— Усохни! — ответствовал Джонни-О (что для Мокрицы тоже было не менее оскорбительно), потом оттолкнул полуголого пацана прочь с дороги и устремился к Чарли — заложив руки за голову, тот сидел на ведре с монетами, в окружении дюжины бойцов Мэри. Джонни-О прорвался к Чарли, поставил его на ноги, подхватил ведро и крутанул его, словно булаву.

— За мной! — рявкнул Джонни-О, и оба парня понеслись очертя голову.

Да, Мэри нанесла поражение армии Шоколадного Огра и забрала его поезд, но оставалось ещё одно средство передвижения — для тех, у кого достанет дерзости захватить его...

Найти «Гинденбург» было совсем нетрудно — он возвышался над всем окружающим. Несколько десятков послесветов ещё удерживали его за канаты, не то дирижабль давно бы уже унесло яростным ветром.

— Да их целая куча, а нас только двое! — воскликнул Чарли. — У нас против них нет ни шанса!

Но Джонни-О сообразил кое-что, до чего не додумался Чарли. Эти послесветы не могли драться — руки заняты. От скольких из них надо избавиться, чтобы корабль взмыл в воздух?

Мальчишки действовали стремительно: Джонни-О одного за другим отрывал послесветов от канатов, а Чарли совал им в руки монеты. Когда они спровадили с десяток, остальные догадались, что происходит, впали в панику и начали бросать верёвки. Дирижабль «затанцевал».

— Пошли! — крикнул Джонни-О. Оба беглеца кинулись к «Гинденбургу». Пандус, опущенный на землю, уже чуть приподнялся в воздух. Они прыгнули на него и вбежали внутрь.

Нос корабля задрался под порывом неистового ветра. Кое-кто из удерживающих «Гинденбург» послесветов ещё болтался на канатах, но им достало ума бросить их. Дирижабль взмыл в небо, бесконтрольно крутясь и ныряя, отдавшись на милость ветра. На борту гигантского воздушного судна не было никого, кроме Джонни-О и Чарли. Они потеряли поезд, они потеряли армию, но им удалось спасти ведро с монетами.

— Ты умеешь водить эту штуковину? — спросил Джонни-О.

— Нет, — ответил тот, — но у меня, кажется, масса времени, чтобы научиться.

Они немного поблуждали по коридорам, но наконец выбрели куда надо — на мостик. И обнаружили Проблему.

Поперёк двери лежала металлическая перекладина, на которой красовался огромный амбарный замок.

— А где ключ? — спросил Чарли. — Ключ нужен!

Джонни-О в точности знал, где ключ — на шее у Мокрицы.

— А если попробовать взломать? — предположил Чарли. — У тебя такие лапищи — может, справишься?

Но как Джонни-О ни старался, толку было чуть. Междумирная дверь, междумирный замок. То, что перешло в вечность, нельзя сломать. Никогда.

Корабль поднялся в облака, медленно поворачиваясь вокруг своей оси под ветром, словно флюгер. Их несло на восток.

— Какие мы дураки, — сказал Чарли.

— Заткнись, — посоветовал Джонни-О. — Закрой пасть, понял?

И теперь Джонни-О сидел напротив Чарли на променаде правого борта «Гинденбурга». Ведро с монетами стояло между ними.

— Ты первый, — сказал Джонни-О.

— Нет, ты первый, — отозвался Чарли.

— Нет, ты!

— Нет, ты!

Ни тот, ни другой не хотели брать монетки. «Гинденбург» несло в небесах по воле ветров, а парни лишь сидели и смотрели друг другу в глаза, выжидая, кто моргнёт первым.

 

Глава 38

Последний поезд из Мемфиса

Милос стремглав мчался вперёд, таща за собой Алли. Он сторонился людных улиц, боясь, как бы Алли не набралась сил, не впрыгнула в кого-нибудь и не сбежала. Ему не было известно, захватили ли войска Мэри поезд. Если нет — Алли послужит средством торговли, если захватили — она станет весьма ценной заложницей.

— Я прочла её мысли, Милос, — тихим от слабости голосом проговорила Алли. — Этого нельзя делать. Мэри не рассказала тебе всего! Ты не знаешь, что она задумала!

Но Милос и без того был ошеломлён всем случившимся; зачем ему ещё ломать голову над словами этой девчонки? Он не знал, что и думать, не на шутку страшился того, что им всем предстоит, и от этого разозлился до крайности.

— Тихо! — прикрикнул он. — Не то вгоню тебя в землю, только чтобы заткнуть тебе рот!

— Вгоняй! Я лучше уйду в землю, чем приму хоть какое-то участие в плане Мэри!

— Это больше не её план! — отрезал он. — Это теперь мой план!

Они достигли того места, где на мёртвых рельсах стоял поезд-призрак. Милос сразу увидел Спидо — тот лихорадочно выкрикивал какие-то приказания. Только что прибыла команда, удерживавшая «Гинденбург» на земле, из чего следовало, что воздушный корабль потерян. Ну да ладно, зато у них теперь есть поезд. Мэри нет, но её дело живёт!

Всю попавшую в плен армию Огра засунули в последний вагон. Идея принадлежала Мэри — она заимствовала её у Мопси. «Послесветов можно засунуть в любой объём — на всех хватит места», — говорила она и была права: в вагон поместилось несколько сот; в окнах были видны расплющенные руки, ноги, локти, лица... Это было что-то вроде чистилища для инакомыслящих — пока не одумаются и не начнут мыслить, как Мэри.

Завидев Милоса, Спидо заволновался.

— А почему ты здесь, а не с Джил на мосту? — Но когда рядом с Милосом он обнаружил Алли, у него даже послесвечение поблекло. — Что-то пошло не так, да? Что случилось?!

— Запри-ка эту красотку где-нибудь в надёжном месте, — ответил Милос, — да смотри поосторожнее — она умная. — И, состроив одну из своих самых обворожительных мин, подмигнул Алли: — Слишком умная — себе же во вред. Но, может, как говорит Мэри, получится её «перевоспитать».

— Мэри ещё нет, — проговорил Спидо. — Мы не можем двигаться дальше, пока она не вернулась.

Милос секунду поколебался — уж больно правда была жестока.

— Мэри не вернётся, — сказал он. — Мне очень жаль.

— То есть... Значит, Огр победил её?

— Огра тоже больше нет. Они оба пропали.

Спидо был потрясён. Ему хотелось бы узнать всё в подробностях, но сейчас не было времени, да и Милос ещё не собрался с духом для рассказа.

— Всё, что нам остаётся, — сказал Милос, — это продолжать её дело.

— Но как мы можем продолжать без неё?!

— О, я думаю, Мэри всегда будет с нами. Уж в этом не сомневайся.

* * *

Спидо привязал Алли к передку паровоза, над самым буфером, лицом вперёд. Милос одобрил.

— Я вообще-то подумывал о чём-нибудь более комфортабельном, — сказал он, — но и так сойдёт.

— Я тебе не галионная фигура! — бушевала Алли.

— Ещё какая галионная! — невозмутимо возразил Милос. — Ты лишила детей Мэри их попечительницы. Они бы предпочли запаковать тебя в мешок и послать к центру Земли, но я их отговорил. Сказал им, что мы должны проявить милосердие — так поступила бы Мэри. Ненавидь меня, сколько хочешь, но я только что спас тебя.

— Ты уж меня прости, что не испытываю к тебе благодарности! — огрызнулась Алли.

Милос вплотную придвинулся к ней и прошипел:

— Я могу тебе простить всё... кроме одного. Ты забрала её у меня. Этого я тебе никогда не прощу.

Он ушёл, а Алли осталась. Теперь, когда она была привязана к передку паровоза, она получила великолепную точку обзора — такой не было больше ни у кого.

* * *

Поезд остановился у самой реки — рельсы здесь кончались. То есть, конечно, посередине моста на Юнион-авеню пролегало железнодорожное полотно — но поскольку оно являлось частью живого мира, состав-призрак воспользоваться им не мог. На великой Миссисипи не было ни одного междумирного моста.

К поезду подошли Лосяра, Хомяк и Оторва Джил.

— Ты, должно быть, Алли-Изгнанница, — сказала Джил, проходя мимо паровоза. Она бросила оценивающий взгляд на связанную по рукам и ногам пленницу. — Милашка.

Алли подозревала, что сейчас случится, но всей душой надеялась, что ошибается. Она цеплялась за эту надежду до тех пор, пока не раздался грохот.

Первым взрывом разрушило восточную башню моста, через секунду упала и западная. Опоры и балки разнесло в клочья, словно конфетти. Железнодорожное полотно и автомобильные линии провалились, и весь мост свалился в реку, забрав с собой несколько десятков машин.

Алли вопила от ужаса, не в силах вынести этого кошмарного зрелища, и ей вспомнилось то, что она подсмотрела в мозгу у Мэри.

«В этот знаменательный день кое-кому придётся вознестись к свету, но их святая жертва проложит дорогу тысячам, которых мы сможем спасти. Тысячам. И это лишь начало». Так думала Мэри.

Мост погиб, а вместе с ним и те, кто в этот момент находился на нём. Но из дыма и пепла разрушения восстала память о мосте — такая же реальная и нерушимая, как и всё в Междумире. Мост на Юнион-авеню перешёл в вечность.

Ветер не позволял никому из послесветов перейти Миссисипи по мосту или пересечь на пароме, или даже на воздушном судне, но паровой двигатель мог противостоять ветру. Всё, что нужно было — это рельсы.

Алли, привязанная к паровозу, первой из всех послесветов форсировала Миссисипи, когда состав-призрак двинулся вперёд, бросая вызов междумирному ветру, противопоставляя ему грубую мощь своего локомотива. Двигатель ревел на полных оборотах; ветер пытался не пустить поезд за реку, но он не мог равняться в силе со столь могучей машиной.

Всего какие-то несколько минут — и состав пересёк Миссисипи, вкатился на мёртвые рельсы на другом берегу и, неся на себе распятую на передке паровоза Алли, помчался в великую западную Междуглушь.

 

Глава 39

В момент катастрофы

Каждый из жителей Мемфиса помнит, где находился в тот момент, когда был разрушен мост на Юнион-авеню. Улики и свидетельства указывали на нескольких дорожных рабочих, находящихся на мосту незадолго до взрыва, а также на инженера-подрывника, полицейское досье которого до этого времени хранило девственную чистоту. Полдесятка радикальных группировок попытались присвоить себе честь подрыва моста, из-за чего дознаться до правды стало почти невозможно. Всё, что было доподлинно известно — это что кто-то намеренно снёс исторический памятник, убив заодно полсотни человек.

* * *

В момент катастрофы многие видели, как рыжеволосая девушка в зелёном бархатном платье следила за мостом из Мартир-парка — отличного наблюдательного пункта, с которого вся река как на ладони. Свидетели заметили в её поведении некую странность. Она не выказала ни малейшего удивления, её не тронул вид погибающих на её глазах людей. Поднялась волна слухов: зелёная девушка — член террористической группы; нет, она призрак; да нет, никакой зелёной девушки вообще не существовало. Таинственная девушка вдруг стала являться в сотне разных мест и быстро превратилась в городскую легенду. Среди рыжих девочек самым популярным костюмом для Хэллоуина станет в этом году зелёное бархатное платье.

* * *

В момент катастрофы, за несколько миль отсюда другую особу женского пола, одетую в форму солдата Конфедерации, поймали с поличным — она пыталась украсть жареную курицу из мясного отдела супермаркета. Когда раздались взрывы, и всполошённые покупатели кинулись на улицу узнать, что происходит, она решила, что никто ничего не заметит и можно тащить всё, что плохо лежит. Но менеджер не дремал — он был больше занят сохранением порядка в своём магазине, чем смертями и разрушениями где-то невесть где. Девчонку поймали; она разбушевалась не на шутку, но быстро присмирела, когда в магазин прибыл блюститель закона в полном обмундировании.

Как выяснилось, девчонка представляла собой трудный случай. Она утверждала, что у неё нет ни родных, ни дома. И правда — в общенациональной базе данных, содержащей сведения о пропавших детях, она не подходила ни под один из случаев.

— Так не бывает, — настаивал офицер, пока юная особа с его разрешения ела украденную курицу. — Должны же у тебя быть хоть где-нибудь какие-нибудь родственники!

— Не-а, нету са-авсем, — сказала она с акцентом, не оставляющим сомнений — она из какого-то места глубоко на Юге. — Не-а, родичей нет... хотя у меня была собака...

Офицер заключил: ну что ж, за неимением ничего лучшего как отправной пункт сгодится и собака.

* * *

В момент катастрофы Майки МакГилл наконец-то добрался до Грейсленда, где нашёл стайку послесветов — встревоженных, не знающих, что им предпринять. Они сопровождали сюда Шоколадного Огра, но Огр вошёл в междуворот и обратно не вышел. Никто из ребят так и не набрался храбрости сходить туда и посмотреть, что же с ним случилось.

— А Алли? — воскликнул Майки. — Где Алли? Что с ней?!

Да, они видели девочку, подходящую под его описание. Похоже, её взяли в заложники — другой послесвет тащил её за собой — высокий, темноволосый, со странными голубыми глазами в белую крапинку.

Но тут до Грейсленда дошла весть, что мост взорван и послесветы Мэри пересекли Миссисипи на поезде. Майки понял, что опоздал. Алли, должно быть, теперь пленница, а поезд ушёл.

Майки кинулся к месту катастрофы. Хотя теперь под его ногами был прочный, солидный междумирный мост, Майки, к сожалению, не был привидением с мотором. Какую бы форму юноша ни принимал, он не мог противостоять ветру. Перейти по мосту и спасти Алли оказалось невозможным.

* * *

В момент катастрофы в Комнате Джунглей в глубине шоколадного слоя на полу образовался пузырь — таково было действие отдалённого взрыва. Пузырь прорвался на поверхность, попытался найти хоть какие-нибудь проблески разума, но ничего не нашёл и вновь опустился на дно.

 

Глава 40

Трансформер и голем

Майки МакГиллу пришлось взглянуть в лицо печальной действительности.

Алли пропала, мост пересечь нельзя, Ник исчез в междувороте. Если бы не его, Майки, эгоистичное вмешательство в события, Алли, возможно, успела бы спасти своего друга, и, наверно, не попала бы в заложники. Если бы Майки не увяз с головой в своих горестях и жалости к себе любимому — она тогда наверняка была бы сейчас рядом с ним, а не на этом ужасном поезде, мчащемся на запад.

Перед Майки встал выбор: либо впасть в буйство по поводу своей неизмеримой глупости и погрязнуть в отвращении к себе нелюбимому (это, конечно, было бы самой лёгкой и привычной для МакГилла линией поведения) или вопреки своей природе сделать разумный выбор и совершить нечто полезное.

Тем вечером он вернулся к своим последователям и принялся вызывать их к себе по одному. Чем он занимался? Да тем, что возвращал их перекорёженным физиономиям нормальный вид, а некоторых даже сделал посимпатичнее, чем те были до его вмешательства.

— Я освобождаю вас от службы — с сегодняшнего дня и навсегда, — сказал он. — Можете отправляться домой.

Они чуть помедлили — убедиться, что босс не шутит — а потом потопали обратно, в Нэшвилл.

Оставшись один, Майки вновь вернулся в Грейсленд. Послесветы Ника так и маялись у входа — они растерялись и не знали, что делать. Майки и их отправил по домам.

— Мы не можем вот так вот взять и уйти, — зароптали ребята.

— Можете, — возразил Майки. — Идите туда, откуда взялись, и рассказывайте своим друзьям об Огре, но только не называйте его так. Зовите его по имени — Ник.

Они неохотно ушли.

И только они скрылись из виду, как Майки повернулся и ринулся прямо в междуворот.

Он сразу ощутил на себе воздействие этого необычного места: внутри у него всё заколыхалось, задрожало — наподобие того, как бурчит у живых желудок, только у Майки «бурчало» всё тело. Аромат шоколада, заглушающий все другие запахи, привёл его к Комнате Джунглей. Весь пол помещения был покрыт толстым, в палец, слоем шоколада.

Майки начал меняться ещё до того, как вошёл в Комнату. Из его колен выросли пальцы, а в подмышках вдруг образовались ноздри. Настоящие пальцы превратились в цветы, а глаза соскользнули к самым локтям. Грейсленд творил с ним, что хотел; юноша утратил всякий контроль над своим телом. Теперь он понял, что произошло с Ником. Майки не знал, был ли междуворот живым существом или только неодушевлённой вещью, но он отлично понимал, что бороться с ним бесполезно — и он не боролся, разрешив междувороту делать с ним всё что угодно. Он здесь с особой миссией, и до тех пор пока он помнит, для чего сюда явился, все выбрыки междуворота ему не страшны. И междуворот разгулялся вовсю —превратил Майки в существо, постоянно меняющее форму.

Майки опустился на колени и принялся за работу. Когда его руки обращались в щупальца — он пользовался щупальцами. Когда они становились плавниками — он использовал плавники. Когда у него вообще не было никаких конечностей, он останавливался и ждал, пока что-нибудь не вырастет. Он работал и работал, направив все свои силы на выполнение поставленной задачи. Дело заняло целый час, и когда Майки закончил, он превратился в нечто вообще неузнаваемое. Его тело менялось теперь с такой быстротой, что не успевал он стать чем-то одним, как тут же перетекал во что-то иное, непонятно, во что. Однако ему каким-то невероятным образом удалось докатиться, допрыгать, доползти до входной двери в особняк, таща при этом за собой тяжеленную мусорную урну. Поскольку междуворот существовал в обоих мирах, Майки мог обращаться с находящимися здесь объектами живого мира, как с объектами Междумира. На урне было написано: «Только для упаковок», но Майки без зазрения совести выкинул банки и бутылки, и теперь урна была полна великолепной густой шоколадной помадки — из тех, что восхитительно тают во рту. Однако в планы Майки не входило её есть.

Он вышел на крыльцо, за пределы междуворота, и постарался замедлить темп превращений. Они происходили каждую секунду, но Майки сосредоточился, пытаясь сделать так, чтобы каждая новая форма стала последней, и ему удалось добиться того, что теперь изменения происходили только через каждые пять секунд. Постепенно Майки полностью вернул себе контроль над телом и стал сам определять, какое изменение ему хотелось бы оставить, а какое отвергнуть.

Вот только возникла одна проблема. Он больше не помнил, какова его собственная, оригинальная форма. Был ли он существом с руками или с крыльями? Ходил ли он на четырёх ногах или на восьми? И какова была его родная стихия — вода или земля? А хвост у него был?

Он понял, что пытаться вспомнить себя — задача непосильная. Тогда он попробовал вспомнить кого-нибудь другого. Её. Алли. «Алли...» В своих мыслях он отчётливо увидел её лицо и постарался взглянуть на себя её глазами. Вот так Майки, найдя Алли, нашёл себя самого.

Он вырастил сначала одну руку, затем другую, потом пришёл черёд ног; втянул в себя приблудившиеся рога, затем превратил неаппетитный паучий прядильный орган в нормальные человеческие ягодицы. Так постепенно он вновь стал самим собой: раздражительным, заводящимся с пол-оборота, таким несовершенным, но порой просто-напросто героическим Майки МакГиллом.

Как только он разобрался с собой и уверился, что его внешность больше не меняется, он пошёл прочь от особняка, волоча за собой мусорную урну, нашёл в прилегающем парке мёртвое пятно и расположился на нём. Было уже поздно, далеко за полночь, но Майки не обращал внимания на время. Он нарастил между пальцами перепонку, превратив руки для пущей эффективности в нечто вроде совков, и пустился выгребать из урны помадку, складывая её на земле высокой горкой. В прохладе ночи масса быстро застывала и становилась по консистенции похожа на глину. Отлично, так будет легче работать.

Если ему удавалось переделывать внешность других посвесветов по своему желанию, то слепить полную фигуру тоже не должно доставить затруднений — было бы из чего.

И Майки принялся ваять. Голова, плечи, туловище, руки-ноги...

* * *

Есть старинная притча о раввине, который отчаялся защитить своё селение от разбойников и слепил человека из грязи земной. Он вложил в своё творение всю заботу, все свои надежды, всю веру. Он танцевал вокруг скульптуры, заклинал её тайным именем Господа, и воля его оживила фигуру, и она пошла по земле. Голем. Существо не совсем живое, но и не совсем мёртвое.

Майки не был раввином, танцевать вокруг своего шедевра он тоже не собирался, да и творил не из грязи земной, а из смеси сахара, масла и коричневого порошка, добываемого из тропических бобов. Но Майки обладал столь же сильной волей, что и его сестра, и эта воля могла перевернуть небо и землю.

Он закончил творить. То, что у него получилось — шоколадный голем — представлял собой нечто весьма неприглядное. Он лишь отдалённо напоминал человека — и всё-таки это не была просто лежащая на земле куча чего-то коричневого. Лица у фигуры не было, но Майки пока это было неважно.

Наступил рассвет. Солнце вот-вот готово было появиться над восточным горизонтом. В живом мире парнишка-разносчик швырял на пороги газеты, заголовки в которых кричали о разрушении моста на Юнион-авеню.

Майки добавил голему последние штихи: прочертил ему рот; сверху надо ртом вдавил в голову большие пальцы — получились глазные впадины; под ними налепил бугорок, долженствующий изображать нос. Проткнул пальцами пару дырок для ушей и наклонившись над одной из них, прошептал:

— Просыпайся!..

Прошло мгновение. И ещё одно. И тут оба века поднялись, под ними обнаружились глаза — того же коричневого цвета, что и всё остальное. Голем моргнул. Потом моргнул ещё раз.

— Яг... — сказал голем. — Яг?..

— Какой ещё «яг»?

— Я где?

— Здесь, — сказал Майки. — Ты своё имя помнишь?

Голем тупо уставился на него.

— У меня есть имя?

— Да. Тебя зовут Ник.

— Меня зовут... Ник.

— Скажи ещё раз, — потребовал Майки.

— Меня зовут Ник!

Дырки по сторонам големовой башки обросли настоящими ушными раковинами. Щель, изображающая рот, обзавелась парой губ.

— Меня зовут Ник! — повторил голем и выпрямился. — А тебя тоже зовут Ник?

— Нет. Я Майки.

— Майки МакГилл! — сказал голем, очень довольный собой. Его бесформенное тело приобрело более чёткие очертания человеческой фигуры. В бугорке, изображающем нос, пробуравились две ноздри.

— Ты что-нибудь помнишь? — спросил Майки.

— Я не знаю, — ответил голем. Он оглянулся вокруг и вдруг выпалил: — Алли!

Внезапно его рука, больше напоминающая варежку, разделилась на пальцы. Голем с любопытством вытаращился на них.

— Да! Да, Алли! — подхватил Майки.

— А... а что такое «алли»? — спросил голем.

Майки вздохнул. Да, нелёгкая предстоит работа. И не быстрая. Хорошо, что в Междумире времени навалом.

— Алли — это друг, — разъяснил Майки, — и мы с тобой должны ей помочь.

Голем встал, походил, и когда Майки убедился, что тот более-менее прочно держится на ногах, он повёл своё создание на запад, к Миссисипи. Дальше их не пустил ветер.

Мостом они воспользоваться не могли, обойти реку — тоже...

... но существовал ещё один способ, как добраться до другого берега.

Оба теперь стояли на месте, и потому начали погружаться в живую землю. Голем взглянул вниз — его коричневые лодыжки уже исчезли.

— Мы провалимся, если не будем двигаться! — воскликнул он. — Я вспомнил!

— Отлично, — сказал Майки. — Продолжай вспоминать.

Они теперь ушли в землю по колено, но Майки не сделал даже попытки вытащить себя. Шоколадный голем, глядя на него, тоже не стал напрягаться.

— Держись за меня, — проговорил Майки. — Хорошенько держись, и что бы ни случилось — не отпускай.

Голем подчинился, но когда оба погрузились по пояс, сказал:

— Что-то мне эта затея не нравится.

— Всё в порядке, — заверил его Майки. — Мы всего лишь отправляемся на прогулку.

— Да? А куда мы идём?

— Мы пройдём под рекой и выйдем на той стороне. А потом двинемся на запад — за Алли.

Майки отрастил вместо стоп и кистей длиннющие зазубренные клешни — прекрасные приспособления для движения в недрах. Один раз он уже проложил с их помощью себе дорогу из центра Земли на поверхность, а уж пройти под рекой — вообще пара пустяков!

Ветер неистовствовал, но, к счастью, не проникал в землю. Вскоре послесветы погрузились по грудь.

— Я боюсь, — сказал голем.

— Я тоже боюсь, Ник.

Но тут Майки подумал об Алли и обнаружил, что в нём живёт чувство куда более сильное, чем страх. Чувство, окрашивающее его послесвечение в цвет лаванды. Ребята погрузились по плечи и продолжали опускаться дальше, а Майки не давал этому чувству уйти, держался за него изо всех сил. Неожиданно для себя самого он вдруг заулыбался. Его существование здесь, в Междумире, по большей части было полно отчаяния. Отчаяния и страха потерять то, что имеет. Но Алли не потеряна, она лишь ушла за реку, ждёт, когда он найдёт её. Ник тоже никуда не делся... ну, почти.

Именно в это мгновение Майки МакГилл кое-что понял. Его сестра называла их мир Междумиром, а их самих — потерянными душами, таким образом лишая всех надежды и веры, кроме той, которую дарила она сама. Мэри была полностью неправа, потому что на самом деле в Междумире всё вечно и ничто не теряется — надо только как следует поискать.

С этой светлой правдой Майки погружался в землю, голем тоже. А затем со всей силой своего сердца, ума и души Майки МакГилл принялся загребать клешнями.

 

Эпилог

Реквием по живым

На перроне станции Литтл-Рок, штат Арканзас, на скамье сидела девушка. Её вид нервировал кассира, продающего билеты.

Девушка появилась на станции Литтл-Рок Юнион сегодня ранним утром — кассир предположил, что она кого-то ждёт, хотя вообще-то вокзал в наше время служит по большей части офисным зданием, и пассажирских поездов здесь проходит мало. Кассир вызвал охрану. Теперь двое охранников издали наблюдали за непонятной девицей.

— Чокнутая какая-то, — заключил тот, что постарше.

Младший не был так уверен. Ему только что исполнилось двадцать, работал он ещё не так давно и видел пока в людях в основном только хорошее.

— Может, она ждёт прибытия «Техасского орла»?

— Да до него ещё несколько часов! — возразил старший. — Говорю тебе — у неё не все дома. Рано или поздно оно вылезет, вот увидишь!

Девица однако не походила на представительницу многочисленной и разнообразной братии всевозможных придурков и бродяг, наводняющую все вокзалы мира. Она была хорошо одета — фактически, слишком хорошо: изумрудно-зелёное атласное платье отличалось элегантностью и явно стоило массу денег. Правда, её роскошные рыжие волосы были в некотором беспорядке, но тем не менее девица не говорила сама с собой и не занималась ничем из ряда вон выходящим — если не считать того, что она уже несколько часов торчала на станции, а это, как ни крути, само по себе подозрительно.

Девушка просто бросалась в глаза. Её блестящее нарядное платье составляло резкий контраст с серой и непритязательной обстановкой станции и всё утро притягивало к себе взоры молодого охранника. Наконец, он решился и приблизился к девушке. Она была так же прекрасна вблизи, как и издали... если не принимать во внимание несколько нездоровый цвет кожи вокруг одного глаза. Девушка, кажется, побывала в переделке.

— С вами всё в порядке, мисс? — спросил охранник. — Вам не нужна помощь?

— Нет, — с готовностью отозвалась она. — Я просто жду друга.

— Следующий поезд придёт только через шесть часов. К тому же из-за этого моста в Мемфисе все поезда направляются в объезд, так что и этот наверняка опоздает. Может, вы бы пошли домой, а потом вернётесь, попозже?

— Мой друг может приехать и не на поезде.

— А... ну да...

Парень смешался, оставил непонятную девицу в покое и уговорил второго охранника не задерживать её за подозрительное поведение в общественном месте. Ему пришло на ум, что незнакомка довольно точно подходит под описание молодой женщины, которую власти хотели бы допросить в связи с подрывом моста, но это точно не она, этого просто быть не может. Эта девушка, такая юная, такая невинная и чистая, не могла быть замешана в столь ужасном деле.

Пробило полдень, а она по-прежнему сидела на скамейке, правда, начала заметно волноваться. Молодой охранник вдруг осознал, что она ничего не ела. Да что там — у неё не было ни сумочки, ни, похоже, кошелька, поэтому он купил в кафе большой бутерброд и принёс ей.

— За счёт заведения, — сказал он.

— О, благодарю вас!

— Вы уверены, что вам не нужна помощь? — снова поинтересовался он. — Мы могли бы, например, позвонить вашему другу.

— Боюсь, у него нет телефона.

Совершенно очевидно, что у неё телефона тоже не было.

Она ела бутерброд медленно — не ела, а вкушала с грацией, невиданной в наше время фаст-фуда, когда всё проглатывается на ходу. Если она всё ещё будет здесь, когда закончится его смена, он, наверно, отважится пригласить её на обед — хотя бы ради того, чтобы опять полюбоваться на то, как красиво она ест.

День клонился к вечеру, девушка тревожилась всё сильнее. Она вела себя так беспокойно, что старший охранник скрестил на груди руки и провозгласил: «Ну, что я говорил?» Но молодой опять упросил его не трогать девушку.

— Присмотри за ней, — бросил старший, уходя со смены.

Часа в четыре пополудни девушка принялась мерить шагами перрон. Она становилась всё нетерпеливее и пристально вглядывалась в каждого, кто слишком долго задерживался на станции. Охранник начал испытывать к ней жалость.

— Это ты? — спросила девушка у мужчины, который стоял и читал газету.

— Прошу извинить, я думала, вы кто-то другой, — сказала она работнику, ремонтировавшему киоск-автомат. — Вы, случайно, не кто-то другой?

Пожалуй, старший охранник был прав — с девушкой явно творилось неладное. К тому же молодой страж порядка заметил и ещё кое-что, ясно говорящее о том же. Её платье. Оно было прекрасно, оно было изящно, и сзади на нём болталась этикетка.

* * *

Мэри Хайтауэр провела в живом мире неделю, и за это время он показал ей своё безжалостное лицо во всей красе. Несмотря на всю свою гибкость и приспособляемость, Мэри несколько раз попала в ситуации, к которым не была готова. Дело не только в том, что её образ мышления и поведения больше соответствовал временам, когда мир был добрее. Просто Мэри позабыла о бесконечных неудобствах, связанных с живым человеческим телом.

Первое: голод и жажда. Мэри несколько раз в течение первых дней едва не падала в голодный обморок. Постоянная потребность в пище — как же это неприятно! Мысль о краже любого рода претила Мэри, поэтому она возложила надежды на человеческое участие. Представьте себе её отчаяние, когда она обнаружила, насколько неохотно люди делятся своей пищей, даже когда их вежливо просишь! В конце концов Мэри была принуждена питаться объедками, оставшимися на тарелках, но и тогда бессердечные официанты гоняли её, как бездомную собаку.

Само тело, его функции тоже выводили Мэри из себя. Правда, она быстро сообразила, что игнорировать их — не выход. К тому же это тело так ужасно воняет! В Междумире от Мэри еле заметно веяло ароматами сирени и полевых цветов — именно так пахли луга вокруг неё в тот день, когда она умерла. А вот её живое тело благоухало отнюдь не фиалками! Так что зелёное бархатное платье, которое она носила уже больше ста лет, за какие-то несколько дней истрепалось, запачкалось и приобрело такой запашок, что люди стали сторониться Мэри.

За ту неделю, что она провела в пути на запад, ей попалось несколько мужчин — с виду весьма обходительных и готовых прийти на помощь — как тот, например, что купил для неё это чудесное новое платье. Однако, как выяснилось, они вовсе не были джентльменами. Совсем наоборот — когда она не ответила на их чувства, они все показали себя с очень даже неприглядной стороны.

«Что ж, — думала Мэри, — во всяком случае, я сохранила своё достоинство, и к тому же у меня теперь новое платье».

Вечером накануне своего прихода в Литтл-Рок она искупалась в городском фонтане, кое-как смыв с себя присущую живым вонь, и расчесала волосы найденной в сточной канаве щёткой.

«Мы встретимся через неделю, — вот что прошептал ей на ухо Милос тогда, в Грейсленде. — Ровно через неделю жди меня на станции Литтл-Рок».

Вот она и старалась — какие бы горести ни выпали на её долю в эти ужасные семь дней, ради Милоса она должна выглядеть как можно лучше.

Мэри понимала, что Милос придёт к ней в чужом теле, так что она его не узнает, пока он сам себя не обнаружит. Значит, остаётся только ждать. Вот она и ждала. Ждала всё утро, потом весь день до вечера. Но на закате, когда так ничего и не случилось, Мэри уже не находила себе места. А если Милос вообще не придёт? А вдруг он передумал? Неужели она навсегда теперь останется в этом страшном мире живых?! И теперь кошмар её первой недели здесь растянется на целую жизнь? Она содрогнулась при мысли о том, как старится, разрушается её тело... Какой грех она совершила, чтобы заслужить такую невыносимую кару?!

Прибыл поезд, одни пассажиры вышли, другие вошли, и поезд отправился. Уже давно спустилась ночь, а Милос так и не появился. Мэри обхватила голову ладонями и заплакала.

— Послушайте, мисс... Мне очень жаль, что ваш друг не пришёл...

Она взглянула на этого прилипчивого молодого охранника, сделала над собой усилие, постаралась взять себя в руки и убрала с лица пару выбившихся прядок.

— Это ничего, — ответила она. — Правда, всё хорошо.

Она посмотрела на большие станционные часы — те показывали половину десятого. Теперь на станции не было ни одной живой души, кроме неё и охранника.

— Я прошу прощения, — сказал он, — но станция закрывается.

Мэри вытерла глаза. Парень присел с ней рядом.

— Должно быть, у вас очень длинная смена, — заметила она. — Вы тут с самого утра.

Он пожал плечами, как бы извиняясь.

— Вообще-то моя смена уже давно закончилась. Я просто беспокоился за вас, вот и остался.

Он протянул руку к её затылку.

— Вы в курсе, что не сняли этикетку с платья?

— Правда? Я не заметила.

— Такие вещи надо замечать. Есть шутники, которые цепляют людям бумажки с надписью «Пни меня в зад». Вы позволите?

— Да, пожалуйста.

Он сунул руку в карман.

— Я позавчера отнял это у одного хулигана — он пытался стянуть пару пачек сигарет. — С этими словами он выудил из кармана нож-финку и срезал этикетку со спины Мэри.

— Благодарю вас.

Парень протянул ей руку.

— Моё имя Роберто, но друзья называют меня Бето.

— Приятно познакомиться, Бето. Меня зовут... — Она чуть замешкалась. — Меня зовут Меган. Меган МакГилл.

— Знаете что, — сказал Бето, — раз тут всё закрывается, может, вы составите мне компанию за обедом?

Мэри вздохнула. Ну, вот опять: молодой человек выдаёт себя за джентльмена. Будет ли с её стороны разумно надеяться, что он искренен?

— Да, — ответила Мэри. — С удовольствием. С огромным удовольствием.

Она смахнула последние слёзы, и встала со скамейки. Но прежде чем они дошли до двери, охранник остановился, словно передумал.

— Что... что-то случилось? — спросила Мэри.

— Э... Я подумал, что забыл ключи, но вот они, здесь. — Он позвенел ключами в кармане.

— О... значит, мы поедем на машине...

— Придётся, — ответил он со смешком. — Следующего поезда ждать долго и грустно...

Мэри раздумывала: а не будет ли с её стороны опрометчиво сесть в чужой автомобиль? Но какой у неё выбор? Бродить по тёмным улицам в одиночестве?

— Ночной город — место опасное, — сказал Бето, когда они вышли в прохладную темень. — Правда, этот район выглядит хуже, чем есть на самом деле. — И добавил: — К тому же с вами рядом личный охранник!

Мэри засмеялась — хотя бы только для того, чтобы скрыть смущение.

— Сюда, пожалуйста, — сказал он, показывая на проулок. — Парковка с задней стороны здания.

Он взял её за руку, и она не стала вырываться.

— Итак, чего бы вам хотелось, Мэри? Может, чего-нибудь китайского? Или бургер?

— Какая разница, — отозвалась она. — Еда есть еда.

И только когда они дошли до середины проулка, она вдруг кое-что осознала и резко остановилась.

«Я сказала ему, что меня зовут Меган... не Мэри!»

Далёкий уличный фонарь в конце проулка бросал тусклый свет на лицо её провожатого, так что Мэри не могла рассмотреть его глаз и потому не была уверена.

— Милос?

Он улыбнулся.

— Я всё гадал, сколько же времени тебе понадобится, чтобы меня раскусить!

— И... и сколько же?

— Помнишь, когда он замешкался с ключами?

Милос рассмеялся, и Мэри кинулась ему в объятия. Она не могла себя сдержать, и он крепко сжал её в своих сильных, надёжных руках.

— Ты пришёл за мной! Ты пришёл!

— Как же я мог не прийти? Ты нужна своим детям. Ты нужна мне.

Милос принялся рассказывать ей о неделе, которую они провели на западном берегу Миссисипи. Поезд шёл медленно, останавливаясь в каждом встречном городишке, но нигде они не нашли ни единого послесвета. Изредка детишкам казалось, что они видят какие-то странные фигуры — полулюдей-полуживотных, но что возьмёшь с мелкоты — вечно навоображают себе всякого...

— Я думал о том, что ты сказала, — продолжал Милос. — Ты помнишь — про то, что ты могла бы работать с этой стороны? Трудновато, конечно, но возможно. Даже будучи живой, ты будешь приносить надежду и утешение своим детям. Ты не можешь видеть их, но ведь они могут видеть тебя.

— А сейчас — ты взял кого-нибудь из них с собой? — спросила Мэри.

Милос покачал головой.

— Нет. Мы одни в обоих мирах.

— Прекрасно!

И тогда она сделала то, чего никогда не делала в Междумире. Она поцеловала его. Поцелуй получился таким долгим и страстным, что Милос вынужден был отстраниться, чтобы перевести дыхание. Мэри понимала — частично в этом взрыве чувств виновата её слабая плоть, но, с другой стороны, связь между нею и Милосом нужно было закрепить. Он вернулся за ней, а ведь вполне мог бы этого и не делать. Стал бы сам править её детьми. Но нет, он вернулся. У Мэри не было сомнений в том, чего он добивается: он хочет занять в её сердце место Ника. Самое меньшее, что она могла сделать для Милоса — это дать ему понять, что он достиг своей цели; и кто знает, может быть, когда-нибудь... Но сейчас она скажет ему то, что он хочет слышать.

— Ты очень дорог мне, Милос, — сказала она. — В тебе я нашла равного себе. Какое счастье, что мы встретились!

Даже в этом тусклом свете было видно, как он вспыхнул.

— Так значит... мне можно... провести с тобой некоторое время в этом теле?..

— Нет, — ответила Мэри. — Я провела достаточно времени в этом теле!

Да нет, не «достаточно»! Она провела в нём слишком много времени! Она не желала больше ни единого дня мучиться в этом ужасном месте, называемом «живым миром». Эта неделя была сплошным кошмаром... хотя, с другой стороны, её можно было, пожалуй, назвать и драгоценным подарком. Время, проведённое в живом мире, как нельзя лучше показало Мэри, как отчаянно люди, страдающие от тягот жизни, нуждаются в том, чтобы освободиться от её пут. Ах, если бы ей, Мэри, было под силу освободить их всех! Но скоро ей представится такая возможность. Она освободит от жизни не сотню, не тысячу, а всех! Она не остановится до тех пор, пока на планете не останется ни одного живого человека!

Само собой, как и в случае с подрывом моста, раз и навсегда покончить с миром плоти и позволить Междумиру занять его место будет не так-то просто. Это потребует тщательного планирования. Но если этому суждено когда-либо случиться, начинать нужно уже сегодня. Не с тысячи потерянных душ, но с одной-единственной души.

— Я попрошу тебя кое-что сделать для меня, Милос, — сказала Мэри. — В твоём кармане пружинный нож...

Милос сунул руку в карман Бето, вытащил нож и раскрыл его. На лезвии сверкнул отблеск фонаря в конце проулка, а на кирпичной стене возникла длинная острая тень.

— Этот мир — не мой мир, Милос. Моё место в Междумире. Моё место — рядом с тобой.

Когда Милос понял, на что она намекает, его рука задрожала. Мэри ласково положила на неё свои пальчики.

— Ты... ты уверена, что хочешь этого?

— Больше всего на свете.

— Но ты же уйдёшь в свет!

— Нет. Ты остановишь меня и не пустишь.

— Но ты уснёшь. И будешь спать целых девять месяцев...

— Ты станешь охранять мой сон, Милос.

Он медленно, глубоко втянул в себя воздух. А потом кивнул.

— Да, я стану охранять твой сон, — сказал он наконец. — А когда ты проснёшься, я буду рядом.

— Я верю тебе. Я отдаю себя в твои руки.

Но тут её поразила некая тревожная мысль.

Милос, должно быть, прочитал её в глазах Мэри.

— Не беспокойся об этой тушке. Он был к тебе добр, поэтому я сделаю так, чтобы твоё тело никогда не было найдено, а сам парень ничего не будет знать о том, что сделал.

Мэри улыбнулась.

— Какой ты предусмотрительный.

— Этому я научился у тебя.

Милос бросил взгляд в оба конца проулка, убедился, что их никто не видит, и поднёс нож к её груди. Рука его по-прежнему дрожала, поэтому он сжал рукоятку покрепче и подождал, пока дрожь не успокоится. Вот так это и свершилось: в тёмном, неприглядном проулке живого мира Меган Мэри МакГилл обвила руками плечи Милоса; она чувствовала, как кончик ножа проколол её новое атласное платье и слегка коснулся кожи над самым её сердцем. Она смотрела молодому охраннику в лицо, пока не увидела за ним Милоса, и повелительно, страстно прошептала:

— Унеси меня домой, любовь моя...