ЧАРЛИ ФУКУА, КАНДИДАТ В КОНГРЕСС ОТ ШТАТА АРКАНЗАС, ПОДДЕРЖИВАЕТ ВВЕДЕНИЕ СМЕРТНОЙ КАЗНИ ДЛЯ НЕПОСЛУШНЫХ ДЕТЕЙ
Газета «Хафлингтон Пост»
Автор Джон Силокк
Размещено 08 октября 2012 года в 13:29. Дополнено 15 октября 2012 года в 08:08.
Согласно «Арканзас Таймс» кандидат Фукуа в книге <...>, вышедшей в 2012 году, пишет, что хотя родительская любовь священна, вполне реально внести законодательную инициативу о введении смертной казни для неуправляемых детей. Фукуа указывает, что процедура осуждения детей на смерть описывается в Библии. Безусловно, определяющим здесь станет решение суда. Вряд ли найдётся много родителей, желающих, чтобы государство забрало жизнь у их детей, пишет Фукуа, однако сама возможность такого исхода будет держать бунтарски настроенных подростков в узде.
Согласно «Арканзас Таймс», Фукуа пишет:
Поддержание порядка в обществе основывается на дисциплине в семье. Ребёнок, не уважающий своих родителей, может и должен быть навсегда устранён из общества; в результате все остальные получат наглядную иллюстрацию того, как важно быть послушным. Смертный приговор для своенравных детей — решение, требующее самого серьёзного подхода. Пример вынесения такого приговора содержится во Второзаконии 21:18—21. Нет, родителям не дана власть казнить своего ребёнка, как им хочется. Они должны следовать специальной процедуре <...> Безусловно, эта процедура будет задействована крайне редко, но если бы в стране существовал соответствующий закон, он укрепил бы авторитет родителей <...> и стимулировал детей проявлять к ним уважение.
Полностью статью можно прочитать здесь: http://www.huffingtonpost.com/2012/10/08/charlie-fuqua-arkansas-candidate-death-penalty-rebellious-children_n_1948490.html
«Полагаю, моё мнение разделяет большинство людей»
— Чарли Фукуа
Рейншильды
Дженсона и Соню Рейншильдов попросили подать в отставку с их должностей при университете. Причиной назвали «использование биологического материала без соответствующего разрешения». Им предложили выбор: либо отставка, либо арест; в последнем случае их имена и достижения будут опорочены.
От BioDynix ни слуху ни духу, на звонки они не отвечают. Когда Дженсон лично заявляется в приёмную и требует ответов, служащий, напуганный его мрачным видом, объявляет, что никаких звонков от Рейншильда к ним не поступало и записей о них в системе нет; и вообще — в базе данных не содержится никаких сведений о Дженсоне Рейншильде.
Однако худшее ещё впереди.
Как-то в один из этих дней раздаётся звонок в дверь. Дженсон, небритый и не мывшийся уже неделю, торопится открыть. На пороге стоит юноша лет восемнадцати. Дженсон не сразу узнаёт его — это один из приятелей Остина. Остин, лаборант и помощник в научных исследованиях, бывший беспризорный, последний год жил в их доме. Сонина идея. Они переоборудовали подвал в маленькую квартиру. Само собой, Остин жил своей собственной жизнью, Рейншильды не следили за его приходами и уходами; иногда, когда в лаборатории для него не было работы, Остин исчезал из дому на несколько дней. Поэтому его нынешнее отсутствие не вызвало у них тревоги — особенно сейчас, когда у Дженсона не было ни офиса, ни лаборатории.
— Э... не знаю, как вам это сказать, так что я просто скажу и всё, — мямлит гость. — Остина прошлой ночью забрали на расплетение.
Дженсон думает, что ослышался.
— Не... не может быть! Это... какая-то ошибка — он вышел из возраста! У него был день рождения в прошлые выходные...
— По правде, его день рождения завтра, — сообщает парень.
— Но... но... он же не «дикарь», не беспризорный! У него есть дом! Работа!
Парень мотает головой.
— Без разницы. Его папаша подписал ордер.
Дженсон столбенеет. Тишину нарушает голос Сони, спускающейся по лестнице:
— Дженсон, в чём дело?
Но он не может сказать ей. Не может повторить эти слова вслух. Соня подходит к ним, и парень на пороге, теребя в руках вязаную шапку, поясняет:
— Понимаете, его отец... он наркоман. Вот почему Остин жил на улице. Я слышал, папаше за этот ордер кучу денег отвалили.
Соня ахает, прикрывая рот ладонью — она поняла, о чём речь. Лицо Дженсона багровеет от ярости.
— Мы остановим это! Отдадим все наши деньги, сунем в лапу всем кому надо...
— Слишком поздно, — шепчет парень, не отрывая глаз от коврика перед дверью. — Остина расплели сегодня утром.
Воцаряется тишина. Все трое застывают, словно статуи скорби. Наконец, паренёк произносит: «Мне очень жаль...», поворачивается и торопливо шагает прочь.
Дженсон закрывает дверь и крепко прижимает к себе жену. Они не разговаривают об этом. Не могут. Скорее всего, они больше никогда не напомнят друг другу об Остине. Дженсон понимает: это предостережение — но о чём? Что им делать — сидеть и не высовываться? Смириться с расплетением? Прекратить своё существование? А если он попробует призвать «Граждан за прогресс» к ответу, то это ни к чему не приведёт — формально они ничего не нарушили. Они никогда не нарушают законов! Они добиваются желаемого на обходных путях.
Он выпускает Соню из объятий и, пряча глаза, направляется к лестнице, ведущей на второй этаж.
— Пойду прилягу, — говорит он.
— Дженсон, но ведь день на дворе!
— Какая разница...
В спальне он задёргивает шторы, закутывается в одеяло и, лёжа в темноте, вспоминает, как Остин вломился к ним и врезал ему по голове. Жаль, что тот удар не раскроил Дженсону череп. Потому что в этом случае Остин, возможно, был бы сейчас цел.
47 • Коннор
Старки. Он должен был догадаться, что это Старки! Число жертв, найденных после крушения самолёта в озере Солтон, не соответствовало числу скрывшихся с Кладбища аистят. А он-то надеялся, что Старки погиб или хотя бы сидит тихо, как мышь под метлой, удовлетворившись своим положением предводителя аистят. Коннор собирается в дорогу, но постоянно отвлекается на гремящие по всем каналам выпуски новостей — повсюду речь о нападении на заготовительный лагерь «Лунный Кратер».
— Ты знаком с этим парнем? — спрашивает Лев.
— Это тот самый, что украл спасательный самолёт, — объясняет Коннор. — Видел, как «Дримлайнер» взлетал над Кладбищем? Так вот, Старки посадил в него всех аистят, а остальных, нас то есть, бросил на расправу юнокопам.
— Экий молодчина.
— Да уж. Это я виноват. Идиот, не раскусил его вовремя.
Осуществив заранее запланированную казнь в «Лунном Кратере», Старки словно бы провёл черту, уйдя за которую, уже нельзя вернуться; и чем дальше, тем она становится глубже, превращаясь в настоящую траншею. Пять работников лагеря повешены, шестой оставлен в живых, чтобы поведать об этом миру. Пристальное внимание СМИ раздуло плюгавого Мейсона Старки — всего пять футов шесть дюймов — в преувеличенно масштабную фигуру; и Коннор вдруг с содроганием понимает, что они теперь в одном клубе: культовые личности, люди вне закона, ненавидимые одними и обожаемые другими. Их поносят и ими восхищаются. Коннор не удивится, если кто-нибудь начнёт вдруг выпускать футболки с его и Старки физиономиями рядом, как будто общий статус ренегатов превращает их в собратьев по оружию.
Старки объявляет себя выразителем интересов аистят, но обычные люди разницы не видят; для них Старки — это голос всех расплётов, голос, полный маниакальной злобы. Вот в чём проблема. По мере того как траншея Старки будет наполняться кровью, страх перед беглецами будет расти, обращая в прах всё, за что боролся Коннор.
На Кладбище Коннор постоянно внушал Цельным, как важно сохранять самообладание и дружить с головой. «Они ведь убеждены, что мы — сборище подонков и негодяев, а потому лучше всего нас расплести, — втолковывал он. — Мы должны доказать людям, что они неправы».
Всё, что с таким трудом строил Коннор, Старки разрушил, пнув пять стульев.
Коннор выключает телевизор — у него уже глаза болят смотреть на всё это.
— Старки на этом не остановится, — говорит он Леву. — Всё только начинается, вот увидишь.
— Из чего следует, что в этой войне теперь три стороны, — замечает Лев, и Коннор понимает, что друг прав.
— Если первой стороной движет ненависть, второй — страх, то что движет нами?
— Надежда? — предполагает Лев.
Коннор с досадой качает головой.
— На одной надежде далеко не уедешь. Вот почему нам нужно добраться до Акрона и выведать у Сони всё, что ей известно.
Из-за их спин вдруг раздаётся:
— Кто такая Соня?
Это Кэм вышел из туалета. Они держат его взаперти в подвале, но, видимо, Уна выпустила его оправиться. Коннор чувствует, как в нём закипает злость — не столько на Кэма, сколько на самого себя. Это же надо так опростоволоситься, выдать важнейшую информацию: место назначения и имя!
— Не твоё собачье дело! — огрызается он.
Кэм приподнимает бровь, и разноцветные полоски кожи на его лбу причудливо изгибаются.
— Болевая точка, — удовлетворённо произносит он. — Должно быть, эта Соня весьма важная личность, раз ты так реагируешь.
План был держать Кэма в подвале Уны до тех пор, пока они с Левом не уедут так далеко, что Кэм не сможет их выследить. Таким образом, он будет знать, где они были, но не куда отправились, и, значит, докладывать своим создателям ему будет нечего. Потому что несмотря на все заверения Кэма, что он, мол, против «Граждан за прогресс», конкретных доказательств своих намерений он так и не представил...
Но теперь Кэму известны имя и город, куда они с Левом направляются. Если он вернётся к «Гражданам», тем не понадобится много времени, чтобы сообразить, о какой-такой Соне речь.
Коннор понимает: всё изменилось, и их жизнь стала намного сложней.
48 • Лев
Изменилось гораздо больше, чем подозревает Коннор, но Лев пока не торопится объявлять другу о своём решении.
Коннор вцепляется Кэму в локоть — пожалуй, немного чересчур крепко. Леву сразу становится понятно, почему хватка так сильна: друг задействует руку Роланда. Коннор тянет Кэма к лестнице — явно с нехорошими намерениями.
— Что ты собираешься с ним делать? — беспокоится Лев.
— Разъясню ему кое-что, — сардонически усмехается Коннор.
После чего тащит Кэма вниз по ступенькам, оставляя Лева наедине с Грейс, которая всё слышала из спальни Уны. Грейс — ещё одна переменная в их уравнении. Девушка неуклонно держится от Лева в стороне, так что они за всё время и двух слов друг другу не сказали.
— Значит, Кэм поедет в Огайо? — говорит она.
— С какой стати Коннору тащить его за собой в Огайо?!
Грейс пожимает плечами.
— Говорят ведь — держи друзей близко, а врагов ещё ближе. Я так понимаю, здесь три варианта: оставить его, забрать с собой или убить. Поскольку он слишком много знает, то наиболее вероятны два последних. Но Коннор — не убийца. Хотя и наехал на тебя.
— То был несчастный случай, — напоминает Лев.
— Ну да, да... Одним словом, лучшая стратегия — забрать Кэма с собой. Вот увидишь, Коннор вернётся и скажет, что дальше вы двинетесь с прицепом. — Грейс мгновение колеблется, искоса посматривает на Лева и тут же отводит взгляд в сторону. — Когда ты наконец расскажешь ему, что не поедешь?
Лев вскидывает на неё глаза. Ничего себе. Он же никому не говорил! Никому! Откуда она знает?
— Ну что уставился? Всякий бы понял, у кого есть хоть капля мозгов. Ты всё время твердишь: Коннор то, Коннор сё, он едет в Огайо, он должен найти Соню... Мысленно ты уже стёр себя с общей картины. Поэтому я отправлюсь с ним. Случись что — нас будет двое против одного.
— Ты рада, что я не еду, правда?
Грейс не смотрит на него.
— Я такого не говорила. — Помолчав, она добавляет: — Ну я же знаю, что ты меня не любишь!
Лев улыбается.
— Собственно говоря, это ты меня недолюбливаешь!
— Потому что я всё время боюсь, что ты взорвёшься! Знаю, знаю, ты утверждаешь, что нет... Ну, а вдруг? Бывает, люди подрываются на минах, которые вроде бы не должны срабатывать. А если ты что-то вроде такой мины?
Лев резко сводит ладони вместе. Грейс съёживается, но ничего страшного не случается — просто хлопóк, ещё и не из самых громких.
— Дразнишься, да?
— Вообще-то, — говорит Лев, — многие думают, что один раз хлопатель — всегда хлопатель. Но вспомни — меня ведь ударил автомобиль. Будь я ходячей миной, уж точно бы тогда рванул, как думаешь?
Грейс упрямо мотает головой.
— Всё равно. Ты, может, и не мина, но ты человек опасный. Вот не могу сказать откуда, просто знаю — ты опасный.
Лев не совсем понимает, что Грейс имеет в виду, но чувствует — девушка права. Хотя он больше не хлопатель, оплотом стабильности его тоже не назовёшь. Он и сам не знает, на что способен — как на хорошее, так и на дурное. Вот что страшно.
— Здорово, что ты едешь с Коннором, — говорит Лев. — Он позаботится о тебе.
— Ты хочешь сказать — я о нём позабочусь, — слегка обидевшись, возражает Грейс. — Я нужна ему, потому что в его деле без мозгов никак. Знаю, меня называют низкокортикальной и всё такое, но у меня в голове как будто сортировочная станция. Там, где другие ничего не соображают, у меня щёлк — и всё становится на место. Арджент терпеть этого не мог и вечно обзывал меня дурой, но это потому что он сам чувствовал себя дурак-дураком.
— Да, — улыбается Лев, — Коннор рассказывал, как ты всех объегорила, когда полиция устроила облаву на ваш дом. И это ты придумала направить внимание юновластей в другую сторону. И про выстрел тоже — ты сразу поняла, что никто не пытался нас убить.
— Вот видишь! — гордо произносит Грейс. — Я даже догадалась, кто стрелял. Просто мама говорила: если делиться всем, что у тебя в голове, рискуешь остаться ни с чем. Ну, я и подумала, что не стоит рассказывать.
Похоже, Грейс начинает Леву нравиться.
— Я тоже догадался, кто стрелял. И согласен с тобой — не надо этого никому знать.
Однако ему приходит в голову, что, может быть, есть вещи, которые надо узнать самой Грейс? Лев думает о ситуации со Старки. Если девушка и впрямь такой выдающийся стратег, то эта задача как раз по ней.
— Кажется, — говорит он, — есть один поезд, который тебе надо бы провести через сортировочную...
— Семафор открыт.
— Вопрос такой: как выиграть в трёхсторонней войне?
Грейс морщит лоб.
— Задачка не из лёгких. Я подумаю и дам ответ. Хотя постой... — Она складывает руки на груди. — Как же я тебе отвечу, если ты не поедешь с нами?
Лев виновато улыбается.
— А ты ответь не мне. Ответь Коннору.
49 • Коннор
Крепко вцепившись в руку Кэма, Коннор конвоирует его вниз по лестнице. Уна в мастерской, трудится над новой гитарой, пытаясь найти забвение в работе.
— Ты пустила его наверх, не предупредив нас!
Уна едва поднимает голову от работы. Такое впечатление, что для неё их уже нет.
— Ему надо было в туалет. Не похоже, чтобы он намеревался сбежать по дороге.
Ладно, пытаться ей объяснить, что она неправа — только зря воздух сотрясать. Коннор ведёт не сопротивляющегося Кэма дальше, в подвал.
— Значит, — произносит Кэм раздражающе беспечно, — имя — Соня, пункт назначения — Акрон.
Коннор даёт выход своему бешенству:
— Мы могли бы попросить арапачей, чтобы они засадили тебя в тюрьму как врага их племени, и ты гнил бы там до конца своей ничтожной жизни!
— Может быть, — соглашается Кэм. — Но только после суда. И всё, сказанное мной на разбирательстве, стало бы достоянием общественности.
Коннор с рычанием отворачивается, в ярости сжав кулаки, и тут же поворачивается обратно; рука Роланда сама собой размахивается и впечатывается Кэму в челюсть. Сплёт падает, свалив шаткий деревянный стул, и Коннор готовится нанести следующий удар. Но тут взгляд его падает на акулу, и та отвечает ему таким же злобным взглядом. Какое бы удовлетворение ни принёс Коннору этот удар, он только ухудшит ситуацию. Если позволить мышечной памяти Роланда управлять рукой, Коннор утратит не только контроль над положением — он утратит часть своей души.
— Прекрати! — приказывает он акуле. Мышцы Роландовой руки неохотно расслабляются. Узник здесь Кэм, не Коннор. Он вынужден напомнить себе, что каким бы ущербным ни чувствовал себя, он всё равно хозяин положения. Загнав ярость внутрь, Коннор наклоняется, поднимает стул и отходит.
— Садись, — велит он Кэму.
Кэм приподнимается с грязного пола и подтягивает себя на стул, потирая челюсть.
— Похоже, у твоей заимствованной руки свой собственный набор талантов. А глаз — он тоже не твой? Ну, вот ты и стал на пару шагов ближе ко мне.
Коннор понимает, что Кэм провоцирует его, хочет, чтобы он снова потерял самообладание. Не выйдет. На повестке стоит один весьма важный вопрос.
— У тебя ничего нет, кроме имени и города, — преувеличенно спокойно говорит Коннор. — Да, ты знаешь больше, чем мне бы хотелось. Но даже если ты доставишь эту информацию тем, кто тебя смастерил, дела это не решит. И кстати, Соня — всего лишь кодовое имя.
— Кодовое, говоришь?
— Кодовое. — Коннор пожимает плечами, словно и правда речь идёт о всяких пустяках. — Ты же не считаешь меня таким дураком, чтобы назвать настоящее имя?
Кэм озаряет его улыбкой Чеширского кота.
— Врёшь и глазом не моргнёшь. Я думаю, у меня в правую лобную долю вживлён детектор лжи, и стрелка на нём сейчас метнулась вверх, как ненормальная.
— Не знаю, кто там из вас ненормальный, и знать не хочу, — чеканит Коннор — ему не остаётся ничего другого, как гнуть своё. — Уна будет держать тебя в этом подвале, сколько ей заблагорассудится; а когда она тебя отпустит — если она тебя отпустит — то плети своим «Гражданам» что угодно. Они нас не найдут.
— Почему ты так уверен, что я поползу обратно к ним? Я ведь тебе уже не раз говорил, что ненавижу их не меньше тебя!
— Так я и поверил, что ты станешь кусать руку, которая дала тебе жизнь! Ну, может быть, ты и сделал бы это ради Рисы, но уж точно не ради меня. Не сомневаюсь — ты отправишься к ним, и тебя примут с распростёртыми объятиями. Картина «Возвращение блудного сына», все плачут от умиления.
И тут Кэм задаёт вопрос, который надолго западает Коннору в голову:
— А ты бы вернулся к людям, которые хотели тебя расплести?
Ну и вопрос, прямо голова кругом.
— Что... Какое это-то имеет отношение к делу? — недоумевает Коннор.
— Меня сплели, и это такое же гнусное злодеяние, как и расплетение, — отвечает Кэм. — Я существую — и не в силах этого изменить, но я ничего не должен тем, кто сплёл меня. Я бы с удовольствием расправился с собственными создателями, если бы мог. У меня была надежда, что Риса поможет мне в этом деле. Но Рисы нет, и, значит, придётся рассчитывать на тебя.
Хотя Коннор и не доверяет своему собеседнику, но чувствует в его словах глубокую и неподдельную боль. Кэм сейчас искреннен.
— Докажи! — настаивает Коннор. — Сделай так, чтобы я поверил, будто ты ненавидишь их так же сильно, как и я!
— А ты тогда возьмёшь меня с собой?
Коннор уже смирился с мыслью, что у них нет другого выхода, кроме как забрать Кэма с собой, но не сдаваться же вот так сразу!
— Я подумаю над этим.
Кэм замолкает на мгновение, бесстрастно глядя прямо в глаза Коннору. Затем произносит:
— ШИМРАФЕРНАЛЬ.
— Что?!
— Это логин для общественного нимба. А пароль — анаграмма имени Рисы Уорд. Предоставляю тебе самому до него додуматься.
— А мне не до фонаря, что ты там сунул в облако?
— Когда увидишь — поймёшь, что не до фонаря.
Коннор обшаривает захламлённый подвал, находит на замусоренном столе ручку и блокнот и бросает их Кэму.
— Запиши логин. Не у всех в башку вшита такая фотографическая память, как у некоторых. И ещё — мне некогда ломать голову над паролем, так что запиши и его.
Кэм презрительно кривит губы, но выполняет требование. Коннор забирает бумажку и кладёт её себе в карман, после чего запирает пленника в подвале и возвращается в квартиру Уны.
— Я решил, что мы возьмём Кэма с собой, — сообщает он Леву и Грейс, которые не выказывают ни малейшего удивления.
50 • Лев
Он сообщает свою новость Коннору наутро — всего за несколько часов до того, как Пивани отвезёт их к ожидающему за северными воротами автомобилю. Лев ожидает, что Коннор взорвётся, но реакция того совсем иная. Во всяком случае, вначале. Лицо Коннора выражает жалость. Уж лучше бы он разозлился.
— Лев, они не хотят тебя здесь. Не знаю, что ты себе навоображал, но выбрось это из головы. Не хотят они тебя здесь!
Это правда только наполовину, но всё равно — слышать её больно.
— Не имеет значения, — отвечает Лев. — Важно, что я хочу, а не они.
— Значит, ты собираешься просто уйти с арены? Прикинешься своим парнем-арапачем, мирно живущим в резервации?
— Думаю, я смогу принести пользу и здесь.
— Какую? Будешь ходить с Пивани на охоту, тем самым сокращая поголовье кроликов? — В голосе Коннора прорезаются гневные интонации. Вот и хорошо. С гневом справиться легче, чем с жалостью.
— Им пора начать прислушиваться к голосам извне, — говорит Лев. — Вот я и стану таким голосом!
— Да что ты мелешь? Такую школу жизни прошёл, а всё наивен, как ребёнок!
Теперь и Лев начинает закипать.
— Если кто-то из нас наивен, так это ты! Думаешь, раз-два, поговорил с какой-то старухой — и мир переменится?
На это Коннору нечего возразить, потому что Лев прав.
— Как ты можешь взять и уйти, — говорит наконец Коннор, — когда они там собираются отменить Параграф-17?!
— Ты в самом деле считаешь, что мы с тобой сможем этому помешать?
— Да! — кричит Коннор. — Я смогу! И помешаю! Умру, но хотя бы попытаюсь!
— Тогда зачем тебе моя помощь? Я у тебя буду как камень на шее. Дай мне сделать что-то полезное, а не просто таскаться за тобой, как хвост.
Лицо Коннора каменеет.
— Ладно. Пошёл к чёрту. Делай, что хочешь. Мне плевать. — Хотя совершенно очевидно, что ему не плевать. Он бросает Леву какую-то карточку, тот неловко хватает её на лету.
— Что это?
— Прочти. Это было бы твоё новое удостоверение личности там, во внешнем мире.
Поддельная идентификационная карточка с размытой фоткой, неизвестно где и когда сделанной. Арапач по имени Мапи Кинкажу. Лев не может сдержать улыбки.
— А что, мне нравится, — говорит он. — Пожалуй, оставлю себе. А у тебя теперь какое имя?
Коннор смотрит на свою карточку.
— Биис-Неб Хабиити. Элина говорит, это значит «краденая акула». — Коннор бросает взгляд на свою татуировку, видит сжатый кулак... и медленно расслабляет пальцы.
— Спасибо, что вынес меня с Кладбища, — говорит он. Гнев его постепенно утихает; Коннор нехотя смиряется с ситуацией. Он даже ощущает некоторое уважение к решению друга. — И спасибо, что спас меня от орган-пирата. Если бы не ты, путешествовать бы мне сейчас по свету в отдельных посылках.
Лев пожимает плечами.
— Да ладно, не стоит. Подумаешь, дело великое.
Но оба знают, что это неправда.
51 • Уна
Итак, обязательство перед Пивани выполнено. Уна надеялась, что ей станет легче, когда нежеланные гости покинут её дом, однако это не так. Ведь она знает, кому достались руки Уила и его талант; и теперь ей придётся жить с этим знанием, не имея права ни с кем поделиться. Это тяжкое, очень тяжкое бремя. Возможно, жизнь постепенно наладится, но для Уны она уже никогда не станет прежней.
Ах, если бы здесь были её родители или старейшина Ленна — её учитель, гитарный мастер! Но все они переселились в Пуэрто-Пеньяско — курорт на берегу Моря Кортеса, где живут отошедшие от дел Люди Удачи. Может, Уне тоже выйти на пенсию — в девятнадцать лет? Просто бросить всё и уехать, и жить там, словно старая вдова, которой, собственно, так и не выпал шанс выйти замуж.
Таши’ни придут поздним вечером, заберут её гостей, и она останется в одиночестве. Кэм тоже покинет её. Уна думала, что её попросят ещё некоторое время подержать его взаперти, а потом отпустить, но теперь выяснилось, что он уйдёт вместе с остальными.
Всю вторую половину для Уна упорно работает, мастеря новую гитару из атласного дерева; изгибает и зажимает боковины — кропотливый ручной труд, требующий сосредоточенности. И вдруг перед самым наступлением темноты она слышит доносящуюся из подвала музыку. Кэм. Она старается не обращать внимания, но это не в её силах. Уна отпирает дверь и медленно спускается в подвал.
Кэм сидит на стуле со старой испанской гитарой в руках — должно быть, раскопал в каком-то забытом углу, настроил и вот теперь играет. Такое впечатление, будто звуки старой гитары вобрали в себя весь запас воздуха из подвала, потому что Уне нечем дышать. Мелодия — страстная, напряжённая, полная ярости и отчаяния, но с неожиданно умиротворяющими каденциями. Уил ничего подобного никогда не играл, но это, безусловно, его уникальная композиция.
Кэм слишком погружён в музыку, чтобы обратить внимание на вошедшую, но он знает, что Уна здесь. Не может не знать. Ей не хочется окликать его, потому что тогда разрушится волшебство, сотканное пальцами Уила. Финальное крещендо, предпоследний долгий напряжённый аккорд... Завершающие звуки проникают во все уголки подвала, заполняют все пустоты, включая и пустоту внутри самой Уны. Тишина, наступившая следом, кажется столь же значимой, что и предшествующая ей музыка, как будто она тоже её часть. Уна не осмеливается нарушить эту тишину.
Наконец, Кэм поднимает на неё глаза.
— Я сочинил эту пьесу для тебя.
Выражение его лица не поддаётся истолкованию — как и Уна, Кэм переполнен самыми разными эмоциями.
Уна вдруг чувствует не совсем объяснимое возмущение. Какое он имеет право так глубоко вторгаться в её внутреннее пространство со своей музыкой? Да, это его музыка, потому что на душу Уила Кэм наложил свою собственную. На фундаменте, заложенном его чудовищными создателями, он построил нечто новое, своё.
— Тебе понравилось? — спрашивает он.
Что она может ответить? Эта музыка была не просто для неё, эта музыка была ею! Каким-то невообразимым путём он претворил каждую частичку её существа в гармонию и диссонанс. С таким же успехом он мог бы спросить её, нравится ли она сама себе — впрочем, этот вопрос столь же сложен, как и его музыка.
Вместо ответа Уна сдавленно произносит:
— Обещай мне, что больше никогда не будешь это играть.
Кэм удивлён её просьбой. Поразмыслив, он говорит:
— Обещаю не играть её ни для кого, кроме тебя. — Затем он опускает гитару и встаёт. — Прощай, Уна. Знакомство с тобой было... — он замолкает, подыскивая слово, — необходимо. Возможно, для нас обоих.
Вот она — гравитация Кэма. Уна чувствует, как её тянет к нему — так было с самого его первого появления в мастерской. Больше девушка не в состоянии сопротивляться тяготению. Она подходит к нему. Смотрит на его левую кисть, берёт её в свои ладони и гладит. Потом делает то же самое с его правой кистью. Так и не подняв на него глаз, она переплетает его пальцы со своими.
— А ты не ударишь меня камнем, как раньше? — спрашивает он.
Она закрывает глаза, наслаждается ощущением его рук — как же она их любит... Потом подносит свою правую ладонь к его лицу и гладит по щеке. Знакомый трепет охватывает её, но на этот раз Уна не старается его подавить, ни на миг не переставая ненавидеть себя за это.
Наконец, она поднимает на него взгляд... и потрясённо вздрагивает: на неё смотрят чужие глаза. И когда Уна целует его, она отдаёт себе отчёт, что целует губы чужого человека. Как это может быть, что музыка Кэма в таком идеальном ладу с её душой, а всё его остальное существо — чуждо, никак с ней не связано? Нельзя было ей идти на поводу у своих чувств, но она вдруг обнаруживает, что не в силах отпустить эти руки. И, оказывается, ей так же трудно оторваться от его губ.
— Уходи, — выдыхает она, — и никогда не возвращайся. — А потом отчаянно, страстно шепчет ему в ухо: — Презираю тебя, Камю Компри.
52 • Коннор
Им предстоит путешествовать по ночам, потому что автомобиль, полный молодых людей, всегда вызывает подозрения. К тому же ночью легче скрыть лицо; да и машина у них пурпурного цвета, слишком бросается в глаза. И если Коннор не станет превышать скорость или ещё как-либо привлекать к себе внимание, то дорожная полиция цепляться к ним не будет.
— Ничего другого мы раздобыть не сумели, — объяснила Элина, когда все Таши’ни пришли в магазин Уны попрощаться. Уна вызвалась отвезти «гостей» к ждущему за северными воротами автомобилю — только так можно было сохранить присутствие Кэма в тайне.
Лев с Коннором попрощались сдержанно и несколько неловко — ни тот, ни другой не умеют выражать свои чувства.
— Вы там сделайте всё по уму... — сказал Лев. — И останьтесь целыми.
Коннор еле заметно улыбнулся.
— Патлы подстриги, — сказал он. — Чтоб к нашей следующей встрече того... были нормальные.
Они пересекают границу между Колорадо и Канзасом в полночь. Кэм и Грейс сидят сзади — Коннор не настолько доверяет Кэму, чтобы посадить его рядом с собой или позволить ему ехать на заднем сиденье в одиночестве. С неприятным чувством дежавю Коннор видит указатель поворота на Хартсдейл: это то самое место, где он сбил страуса. Птицу давно убрали, но Коннор всё равно крепко сжимает руль, на случай если ещё какая-нибудь курица-переросток решит покончить с собой на дороге.
— По дому не тоскуешь, Грейс? — спрашивает он, когда они приближаются к городку.
— Дома — вот где тоска! — отрезает девушка. — Езжай давай.
Коннор вдруг осознаёт, что задерживает дыхание, проезжая мимо поворота на Хартсдейл — как будто у городишки есть щупальца, которыми он сейчас опутает их и затянет в себя. Как только поворот остаётся позади, в машине, кажется, даже становится легче дышать. Коннор понимает, что это всего лишь его воображение, но он рад, что они снова на верном пути.
Они едут всю ночь, и часа в три утра Коннора охватывает сонливость.
— Давай я поведу, — предлагает Кэм. — В моём внутреннем сообществе есть несколько превосходных водителей. Уверен, они мне не откажут.
— Спасибо, лучше не надо.
Предоставить Кэму хотя бы капельку контроля над чем бы то ни было? Не дождётся. К тому же, по мнению Коннора, психа, рассуждающего о каком-то «внутреннем сообществе», и близко нельзя подпускать к рулю.
Они съезжают с шоссе в городишке Рассел, штат Канзас, и ищут какое-нибудь неприметное местечко для ночёвки. В большинстве отелей при заселении требуется общаться с людьми, а в их случае это чревато неприятными последствиями; однако, как во многих городках при интерстейтах, в Расселе имеется iMotel — в нём ключ к номеру выдаёт автомат наподобие тех, что продают кока-колу. Всего-то и надо, что удостоверение личности и деньги. Коннор собирается ввести карточку в автомат, но тут Кэм выхватывает её, читает и смеётся. Развеселился. Противно на него смотреть.
— «Биис-Неб Хабиити»?! Вот это имечко так имечко!
— Ага, прямо как «бес, не хамите»! — покатывается Грейс.
Коннор забирает у Кэма карточку и вставляет в щель.
— По мне, это лучшее в мире имя, пока оно делает своё дело, — отрезает он.
Всё проходит без сучка без задоринки. Автомат принимает карточку, Коннор скармливает ему несколько купюр, полученных от Таши’ни — и ключ у них в руках. В номере только две кровати, но поскольку в любой момент времени спать будут только двое, то всё в порядке.
— Давай я подежурю до рассвета, а ты поспишь? — предлагает Грейс. Несмотря на протесты Кэма, утверждающего, что охранник ему не нужен, Грейс садится на стул у двери (таким образом, даже если она и задремлет, Кэму всё равно не ускользнуть незамеченным) и, включив History Channel, с увлечением смотрит старые документальные фильмы о войне.
— А я думал, тебе интереснее Game Show Network, — невинно произносит Коннор. — Ну... ты же так любишь играть во всякие игры...
Грейс меряет его оскорблённым взглядом.
— Эти игровые шоу — для простофиль, рассчитывающих на глупую удачу. Я люблю смотреть документальные фильмы про войну. Стратегия и трагедия — два в одном. Никогда не надоедает.
Через несколько минут Коннор засыпает под приглушённый грохот канонад двадцатого века и просыпается через несколько часов. Сквозь щель между занавесками в комнату проникают яркие солнечные лучи, а по телевизору идут старые мультики, почти такие же брутальные, как и военные репортажи.
— Извини, — говорит Грейс. — Я пробовала сдвинуть шторы поплотнее — не получилось.
Из соседних комнат доносятся звуки активной деятельности: бубнят телевизоры, шумит вода в ванных, хлопают двери — постояльцы разъезжаются. Кэм дрыхнет без задних ног. Коннор сменяет с поста благодарную Грейс, которая тут же валится на его кровать и через минуту уже сопит вовсю.
Когда они ночью заселялись, Коннору некогда было присматриваться к обстановке, но сейчас он замечает, что это стандартный номер в ничем не примечательном мотеле, каких полно вдоль больших дорог в любом конце света. Бежевая непритязательная мебель, на полу тёмное ковровое покрытие, чтобы пятна были не так заметны. Постели, впрочем, удобные — в расчёте на то, чтобы клиенты и в дальнейшем выбирали эту сеть мотелей. Компьютер на письменном столе — это тоже стандарт. Коннор вытаскивает из кармана бумажку с логином и паролем, которые дал ему Кэм, и входит в Сеть. Надо же удостовериться, что они не зря тащат этого типа за собой, что его информация стоит всех хлопот.
И оказывается, что Кэм не блефовал. Как только Коннор входит в общественный нимб, перед ним одна за другой начинают разворачиваться страницы с файлами, заложенными туда Кэмом. Сразу видно, что файлы были в своё время стёрты, но затем тщательно восстановлены. Здесь собрана корреспонденция «Граждан за прогресс», не предназначенная для чужих глаз. Почти вся она кажется Коннору бесполезным хламом: корпоративные электронные письма, пресные и скучные, мозги свихнуть можно. Коннор с трудом удерживается от того, чтобы не пронестись по ним галопом. Но чем глубже он вникает в них, тем больше ему бросаются в глаза ключевые фразы, типа «целевые возрастные категории» и «размещение на стратегических рынках». Также очень любопытны домены, из которых исходят и куда направляются письма. Похоже, что это корреспонденция между самыми влиятельными представителями «Граждан за прогресс» и заправилами средств массовой информации, а также со студиями звуко- и видеозаписи. В письмах обсуждаются кастинги и дорогостоящие рекламные объявления, предназначенные для самых разных форм массовой коммуникации. Сообщения эти довольно расплывчаты — сразу ясно, что это сделано намеренно — однако взятые в целом, они рисуют такую картину, что волосы дыбом.
Коннор заглядывает в некоторые рекламные объявления, упоминающиеся в корреспонденции. Если он правильно сложил кусочки головоломки, то за всеми политическими выступлениями в поддержку расплетения подростков стоят всё те же «Граждане за прогресс», прикрывающиеся названиями различных некоммерческих организаций. Ну, тут как раз ничего удивительного — Коннор и сам это подозревал. Поразительно другое: «Граждане» стоят и за всеми агитками, вещающими против расплетения подростков, но за «черепное отслоение» тюремных узников и добровольное расплетение взрослых.
— Ну что — открылись глаза? Пусть даже один из них не твой.
Коннор оборачивается. Кэм сидит на постели, наблюдая, как он копается в его материалах.
— И это только вход в кроличью нору, — продолжает Кэм. — Можешь мне поверить: чем дальше вниз, тем страшнее.
— Ничего не понимаю. — Коннор указывает на многочисленные политические рекламные объявления, усеивающие поверхность рабочего стола — все они критикуют Инспекцию по делам молодёжи и называют неэтичным расплетение подростков. — С какой стати «Гражданам за прогресс» работать на обе стороны?
— Монета с двумя орлами, — говорит Кэм. А затем задаёт чертовски странный вопрос: — Скажи, Коннор, это твоя первая беременность?
— Чего?!
— Просто отвечай на вопрос — да или нет?
— Да. То есть нет! Совсем охренел?! Что за дебильный вопрос?
Кэм улыбается:
— Вот видишь? Как бы ты ни ответил, ты в проигрыше. Так и «Граждане за прогресс»: играя за обе стороны, они заставляют людей делать выбор между двумя разными расплетениями; при этом люди забывают, что настоящий-то вопрос...
— ...в том, что расплетать вообще никого нельзя!
— В яблочко, — подтверждает Кэм.
Вот теперь всё становится на свои места. Коннор вспоминает, о чём поведал ему когда-то на Кладбище Трейс Нейхаузер: как коварно и хитро действует эта организация; как тонко она манипулирует юновластями; как использовала Адмирала в качестве хранителя «склада расплётов», в то время как сам Адмирал, а впоследствии и Коннор искренне считали, что предоставляют беглецам безопасное убежище...
— Значит, какая бы сторона ни выиграла, для «Граждан» сохраняется статус-кво, — заключает Коннор. — Людей разбирают на запчасти, а Расплёт-Консорциум процветает.
— Расплёт-Консорциум?
— Один друг так назвал всех тех, кто делает деньги на расплетении. Ну, ты знаешь: фирмы — владельцы заготовительных лагерей, больницы, занимающиеся трансплантацией, Инспекция...
Кэм раздумывает, приподняв бровь, отчего симметрия швов на его лбу нарушается, а потом говорит:
— Все дороги ведут в Рим. Расплетение — это самая доходная индустрия в Америке, а может и во всём мире. Подобный экономический механизм сам себя защищает. Нам нужно быть хитрее их, чтобы сломать этот механизм. — И тут он улыбается. — Но они совершили одну крупную ошибку.
— Какую?
— Создали кое-кого умнее, чем они сами.
• • •
Кэм с Коннором тщательно изучают материалы ещё целый час. Информации так много, что трудно отделить важное от второстепенного.
— Есть ещё финансовые отчёты, — сообщает Кэм. — Из них видно, какие огромные суммы утекают в неизвестность, словно в чёрную дыру.
— Или в кроличью нору, — вворачивает Коннор.
— Вот именно. Если мы сможем установить, куда направляются эти суммы, думаю, мы подставим «Гражданам за прогресс» меч, на который они и напорются. — Кэм замолкает на несколько мгновений. — Подозреваю, что они финансируют какой-то очень-очень тёмный проект. Мне даже страшно совать в это нос.
И хотя Коннор не хочет в этом признаваться, ему тоже страшно.
53 • Бэм
Она разносит на места приказы. Занимается новым пополнением. Старается не думать о пятерых повешенных в лагере «Лунный кратер». Их объявили мучениками. Согласно некоторым учёным политологам, они явственное доказательство тому, что определённых подростков исправить невозможно и самый лучший выход — это расплести их.
Два аистёнка были убиты и семь ранены в ложной атаке на главные ворота, которой командовала Бэм. Хотя у её отряда не было задачи кого-то убить, но по ним-то охранники стреляли всерьёз, на поражение. Чудо, что им вообще удалось выбраться из этой переделки! Но главное — их отвлекающий манёвр достиг цели. Охранники были уверены, что отбиваются от неумелой попытки прорваться в лагерь — до того момента, когда они открыли спальный корпус и обнаружили то, что обнаружили.
Пятерых повешенных.
Жуткая картина. Бэм видела подобное в учебниках истории.
Так, надо работать. Надо занять себя работой. Аистят отделили от не-аистят, как только они вернулись в рудник. На этот раз, вместо того чтобы попросту дать «неизбранным» под зад и пусть сами выбираются, как знают, Бэм организовала их перевозку в Бойси — близлежащий большой город. Там им придётся справляться самим, но в толпе и каменных джунглях у них хотя бы будет возможность спрятаться. И кто знает — вдруг ДПР найдёт их и даст убежище? Если ДПР ещё существует.
Пять человек.
Главный воспитатель мальчиков, дворник, офисный служащий, медсестра из Живодёрни и друг главного повара, приехавший на уикэнд и случайно оказавшийся в неверном месте в неверное время.
И теперь благодаря женщине, чью жизнь пощадили, имя Мейсона Майкла Старки известно каждому.
— Поздравляю, — сказала ему Бэм, как только успокоилась достаточно, чтобы разговаривать со Старки, не впадая в бешенство. — Теперь ты Враг Общества Номер Один.
К её изумлению, он улыбнулся.
— Да ты, похоже, рад и счастлив?!
— Меня опасаются, — последовал ответ. — Я сила, с которой приходится считаться. И они теперь это знают.
Горячая, яростная, почти лихорадочная поддержка со стороны аистят в следующие после атаки два дня подкрепляет его новый статус. И в этом Аистиный батальон не одинок. В Сети вдруг неизвестно откуда вынырнуло множество онлайн-сообществ, призывающих: «Объединяйтесь, аистята!» и «Гони, Старки, гони!» — как будто он Джесси Джеймс, грабящий почтовые дилижансы. Похоже, каждый из тех, кто его когда-либо знал, старается теперь поймать свои пятнадцать минут славы, рассказывая о нём всякие истории и размещая фотографии, так чтобы миру стали известны все подробности его прежней, «дорасплётской», жизни и каждая чёрточка лица.
Всплыл и тот факт, что он застрелил одного из юнокопов, забравших его на расплетение, и это рисует Старки в ещё более опасном свете. Чем больше его поносит «приличное» общество, тем большую поддержку он получает от социальных низов.
Одним словом, Старки достиг того, к чему стремился. Его имя затмило имя Коннора Ласситера.
«Потому что он хладнокровно линчевал пятерых человек. Кто знает, со сколькими он расправится в следующий раз?»
Нет! Нельзя так думать. Её, Бэм, задача — внушать позитив, рассказывать о спасении сотен расплётов, разъяснять сложившуюся ситуацию. Бэм напоминает себе, что пошла на это сама. Тогда, на Кладбище, когда все от неё отвернулись, Старки оказал ей доверие. Она его заместитель и первый помощник. Может, её и нельзя назвать его доверенным лицом, но уж во всяком случае, она выразитель его интересов. Бэм обязана сохранять лояльность несмотря ни на что. Старки принял на себя миссию Спасителя аистят, голоса, говорящего от имени отверженных — и ему сопутствует успех. Кто она такая, чтобы осуждать его методы?
А вот Хэйден всё время ставит их под сомнение — пусть только в разговорах с Бэм и лишь тогда, когда она склонна его выслушивать. Узнав о казни, Хэйден высказал своё мнение Старки прямо в лицо и наотрез отказался вернуться к компьютеру, не желая иметь ничего общего со следующей освободительной операцией. Старки, конечно, вышел из себя, начал метать громы и молнии, но Хэйден — кто бы мог подумать, что у него такая железная воля? — непоколебимо стоял на своём.
— Я не стану работать на террориста! — заявил Хэйден. — Так что можешь отшибить мне башку прямо на месте. А если нет, то иди к чёрту!
Хорошо, что помимо Старки его слышали только Бэм и Дживан, не то и правда не сносить бы ему головы. Те аистята, что до сих пор верят в его сотрудничество с юнокопами, только обрадовались бы. Но Старки внезапно перестал злиться и разразился хохотом, что, фактически, дало ему больший контроль над ситуацией, чем ярость. Как по пословице: не можешь выиграть — преврати всё в шутку. Вообще-то, это всегда было девизом Хэйдена — Старки украл у него эту тактику.
— Хэйден, ты такой уморный, когда пытаешься казаться серьёзным! — сказал Старки и тут же отправил его обратно на склад, как будто так и намеревался с самого начала.
— Незавидная работа для незавидного ума, — прокомментировал он.
И всё-таки, кажется, ум у Хэйдена не такой уж незавидный, поскольку полтора дня спустя Старки посылает к нему Бэм, чтобы убедить вернуться в компьютерную. Как будто у Бэм больше влияния на Хэйдена, чем у самого Старки! Не умеет она ворковать и уговаривать, а силой Хэйдена ни к чему не принудить — он уже это доказал. Так что это всё мартышкин труд. Ну да Бэм и так в последнее время чувствует себя глупее любой мартышки.
Хэйден сидит, опершись спиной о центральный столб, в той самой «чёрной дыре» посредине склада. Не похоже, чтобы он далеко продвинулся в деле учёта и распределения, хотя и царапает что-то в своём блокноте. Завидев Бэм, часовой, охраняющий Хэйдена, вскакивает и берёт ружьё наперевес, делая вид, что вовсе не дремал только что на мешке с рисом.
Хэйден не находит нужным поднять на Бэм глаза.
— Ты чего это пишешь в темноте? — интересуется она.
— Писатель из меня липовый, так что лучше, чтобы моей писанины никто не видел, даже я сам.
Она вступает в «чёрную дыру» и обнаруживает, что здесь не очень-то и темно — просто так кажется, если смотреть со света. Хэйден, не двигаясь с места, продолжает шкрябать в блокноте.
— Что это? — интересуется Бэм.
— Дневник. Чтобы, когда придёт наш черёд болтаться на верёвке за все наши подвиги, можно было узнать, что здесь, собственно, происходило. Я называю это «Инферно Старки», хотя и не уверен, в каком круге ада оно находится.
— Да ведь сейчас никто никого не вешает, — возражает Бэм и, вспомнив недавние события, уточняет: — Во всяком случае, официально.
— Верно. Думаю, вместо повешения они подвергнут нас отслоению черепа. Если, конечно, закон будет принят. — Хэйден закрывает блокнот и впервые за всё время вскидывает глаза на собеседницу. — А знаешь, кто первым додумался до отслоения? Египтяне. Они мумифицировали своих царей, чтобы сохранить их тела для загробной жизни; но прежде чем те отправлялись в свой невесёлый путь, у них вынимали головной мозг. — Он несколько секунд раздумывает над сказанным. — Надо же, какие они были гениальные, эти египтяне. Соображали, что оставь мёртвому фараону мозги — и он такого понатворит...
Наконец он поднимается на ноги.
— Так зачем ты пришла, Бэм? Что тебе нужно?
— Нам нужно, чтобы ты показал Дживану, как прорываться сквозь брандмауэры. Тебе не надо самому ничего делать, только научи его.
— Дживан и сам хорошо с ними справляется, он ещё на Кладбище этим занимался. Если он этого не делает, то вовсе не потому, что не умеет, а потому, что не хочет, но боится сказать об этом Верховному Аистократу.
— Верховному Аистократу? Это пресса так его теперь называет?
— Нет. Это я придумал ему такой почётный титул, — признаётся Хэйден. — Но если бы они начали так его называть, уверен — Старки бы это понравилось. Спорю — он воздвиг бы самому себе алтарь, чтобы простые смертные могли ему поклоняться и приносить жертвы. Кстати, я тут придумал салют, каким подобало бы приветствовать Верховного Аистократа. Это что-то вроде как у Гитлера, но только со средним пальцем. Вот так. — Он демонстрирует, и Бэм невольно смеётся.
— Хэйден, ну ты и говнюк.
— В твоих устах это звучит комплиментом.
На его лице появляется намёк на его знаменитую саркастическую усмешку. Бэм внезапно понимает, что рада видеть её.
Он колеблется один миг, бросает взгляд на охранника, снова прикорнувшего на мешке с рисом, затем подступает ближе к Бэм и тихо говорит:
— Из тебя получился бы лидер получше, чем Старки.
На мгновение устанавливается тишина. Бэм не знает, как реагировать на его слова.
— И не говори, что ты об этом не думала, — замечает Хэйден.
Он прав — она думала об этом. И задушила идею на корню.
— У Старки есть цель — возражает она. — На него возложена миссия. А у меня что?
Хэйден передёргивает плечами.
— Перечислить? Здравый смысл. Инстинкт выживания. Крепкое телосложение.
Бэм сразу решает, что беседа уходит в опасное русло.
— Положи свой блокнот и давай работай. Вчера вон еды на всех не хватило. Чтоб сегодня такого не было!
Он отмахивает ей среднепальцевый салют, и Бэм уходит, напоследок запустив картошкой в дремлющего стражника.
• • •
Это случается во второй половине дня. Мир Бэм, и без того весьма неустойчивый, окончательно летит вверх тормашками. А всё из-за Прынцесс. Так Бэм называет самый ненавистный ей тип девиц: этакие, знаете ли, томные барышни, беззаботные избалованные пташки, у которых всего и проблем — какой лак для ногтей выбрать да как вон того парня охмурить. И ещё у них имена на слух вроде как звучат нормально, зато пишутся по-идиотски. Даже в Аистином батальоне есть девицы, которых можно отнести к этому типу; ходит такая вся из себя, хотя шмотки — дырка на дырке. И как им только удаётся при такой тяжёлой жизни оставаться миленькими уси-пусями, поверхностными, как масляная плёнка на воде?
Особенно есть тут одна троица — за последние недели сколотили свою маленькую клику. Две сиенны, одна умбра, и все трое просто красавицы, чтоб им пусто было. В набеге на лагерь не участвовали, да вообще, если разобраться, палец о палец не ударяют, только языками треплют да хихикают, высмеивая других. Бэм не раз слышала, как они шушукались у неё за спиной, прохаживаясь насчёт её роста, мужицкой фигуры и всей её повадки. Вообще-то, Бэм обычно избегает их, но сегодня у неё воинственное настроение. Навешать бы кому-нибудь оплеух или хотя бы просто испортить жизнь. И кто лучше подходит для этой цели, чем цыпочки с изящными фигурками вместо «крепкого телосложения»?
Бэм находит их в той части рудника, которая предназначена «только для девочек». Сюда уставшие флиртовать Прынцессы скрываются от приставаний бурлящей гормонами мужской части народонаселения. Впрочем, в последнее время цыпочки что-то не флиртуют. Бэм не придаёт этому факту значения. А зря.
— Старки приказал перенести боеприпасы поглубже в шахты, — сообщает она Прынцессам. — Вы трое, встали и пошли. И постарайтесь не взлететь на воздух.
— Это ты нам? — спрашивает Кэйт-Линн. — А парни на что? Пойди их заставь.
— Ни фига. Сегодня ваша очередь.
— Но мне нельзя поднимать тяжёлое! — протестует Эммали.
— Вот именно, — заявляет Микэйла. — Никому из нас нельзя!
— Н-да? И кто это так постановил?
Прынцессы переглядываются, как будто ни одна не решается высказаться первой. Наконец Эммали берёт эту задачу на себя.
— Вообще-то... Старки.
Старки наделил этих пустышек какими-то особыми привилегиями? Это ещё что за новости?! Ладно, поскольку всеми работами здесь распоряжается Бэм, в её власти отменить любые привилегии.
— У нас все работают на равных, — рявкает она. — Так что вперёд, лентяйки, шевелите булками!
Микэйла шепчет что-то на ухо Кэйт-Линн, та посылает глазами телепатический сигнал Эммали. Последняя качает головой и оборачивается к Бэм с притворно извиняющейся улыбкой.
— У нас и правда специальное разрешение от самого Старки, — говорит она.
— Он разрешил вам бездельничать? Чёрта с два.
— Не бездельничать, а заботиться о себе. И друг о друге, — произносит Кэйт-Линн.
— Да, — вторит Микэйла. — О себе и друг о друге.
С каждым словом этих фиф в Бэм растёт желание надавать им по хорошеньким мордашкам.
— Что за хрень вы тут несёте?!
Троица снова обменивается телепатическими взглядами, и Эммали произносит:
— Вообще-то, нам не следовало бы говорить об этом с тобой...
— Да что ты. Это Старки распорядился?
— Н-не совсем... — Эммали наконец поднимается на ноги, впивается взглядом в лицо Бэм и медленно выговаривает: — Мы должны заботиться о себе, потому что Старки сделал нас... не подлежащими расплетению.
Бэм не глупа. В школе она, правда, не блистала, но не из-за глупости, а из-за дурного характера; зато в школе жизни она первая ученица. Однако этот разговор настолько вне её представлений о реальности, что она никак не возьмёт в толк, о чём речь.
Теперь встают и обе другие Прынцессы. Микэйла утешающе кладёт ручку на плечо Бэм:
— Не подлежащими расплетению в течение девяти месяцев. Теперь ты понимаешь?
Бэм сражена, как будто в неё выпалили из пушки. Она пошатывается и прислоняется к стенке.
— Врёте вы всё! ВРЁТЕ!
Но теперь, когда слово сказано, она замечает в глазах Прынцесс странный экстатический огонёк.
«Они говорят правду! Боже мой, они говорят правду!»
— Он будет великим человеком, — выдыхает Кэйт-Линн. — Он уже великий человек!
— Мы, может быть, и аистята, но его дети ими не будут! — добавляет другая — Бэм даже не осознаёт, кто это говорит. Они для неё теперь все на одно лицо. Словно три головы на едином теле ужасной и прекрасной гидры.
— Он обещает позаботиться о нас...
— Обо всех нас...
— Он клянётся, что не оставит нас...
— Ты не представляешь, как это прекрасно...
— Ты не можешь представить, каково это...
— Быть его избранницей...
— Когда на тебя падает отсвет его величия...
— Поэтому мы не можем таскать боеприпасы ни сегодня...
— Ни завтра...
— Вообще никогда...
— Так что прости, Бэм...
— Да, да, прости...
— Надеемся, ты в состоянии это понять...
• • •
Бэм мчится по лабиринту ходов и переходов, не разбирая дороги. Она ищет Старки. Мысли и чувства крутятся бешеным вихрем — непонятно, как она до сих пор не взорвалась, словно хлопатель.
Старки в компьютерной — смотрит через плечо Дживана на экран с изображением их очередной цели, однако в данный момент Бэм на плевать на его занятость. Она задыхается от быстрого бега, эмоции бьют через край. Она понимает, что лучше бы ей бежать не сюда, а куда-нибудь в глубь рудника, забиться в угол, пометаться, покипеть, подымиться и прийти за объяснениями, когда чувства улягутся. Но она не в состоянии.
— И когда же ты собирался сообщить мне об этом?!
Старки пару секунд всматривается в её лицо, отхлёбывает из своей фляжки и отсылает Дживана. Он сразу понял, о чём речь. Ещё бы.
— А с чего ты взяла, что это твоего ума дело?
— Я твой главный помощник! От меня у тебя секретов быть не должно!
— Видишь ли, секреты — это одно, а конфиденциальность — другое.
— Конфиденциальность?! Не вешай мне лапшу! Какая ещё на фиг конфиденциальность, когда ты объездил трёх кобыл одновременно?!
— Бэм, я занимаюсь опасными делами и прекрасно отдаю себе в этом отчёт. В любой момент всё может слететь под откос, и тогда я хочу, чтобы после меня в мире что-то осталось. Да и не сказал бы, чтобы я их принуждал...
— А ты никого и никогда не принуждаешь, Мейсон! Ты просто гипнотизируешь, ослепляешь, пудришь людям мозги. Раз-два — и все покорно идут и делают, что тебе угодно.
В воздухе между ними словно висит что-то недосказанное. И тогда Старки идёт напролом и говорит то, чего, скорее всего, говорить не стоило бы:
— Ты бесишься только потому, что ты не одна из них!
Бэм бьёт его по лицу с такой силой, что Старки валится на стол и едва не переворачивает компьютер. И когда он с пылающими глазами бросается на неё, она в полной боевой готовности. Бэм хватает его больную руку и сжимает — крепко, жестоко. Реакция не заставляет себя ждать: ноги Старки подкашиваются, и он падает на колени. Бэм стискивает его руку ещё сильней.
— От... пусти, — хрипит он. — Пожалуйста... пусти...
Она держит его руку ещё секунду и отпускает. Пусть теперь делает что хочет. Собьёт её с ног. Плюнет в морду. Излупит, как собаку. По крайней мере, это будет хоть что-то, хоть какое-то проявление страсти с его стороны.
Но он лишь хватается за свою больную кисть, поднимается с колен и, закрыв глаза, ждёт, пока не пройдёт боль.
— После всего, что я для тебя сделала... — шипит она. — После всего, чем я для тебя стала... ты путаешься с этими... с этими...
— Бэмби, пожалуйста...
— Не смей меня так называть! Никогда!
— Но если бы ты оказалась на их месте, ты не смогла бы сражаться вместе со мной! Это было бы слишком опасно!
— Ты хотя бы мог дать мне шанс!
— И что потом? Какой бы тогда из тебя был первый помощник?!
У Бэм нет ответа. Старки, по-видимому, понимает, что его аргумент попал в цель, потому что он делает к ней шаг. Голос его смягчается.
— Разве ты не знаешь, как много значишь для меня, Бэм? Нас связывает что-то такое, чего у меня не может быть ни с кем их этих девушек.
— Зато с ними у тебя кое-что, чего не может быть со мной!
Он окидывает её взглядом — расчётливо, оценивающе.
— Ты и правда этого хочешь, Бэм? Это сделало бы тебя счастливой?
Он подступает к ней вплотную. Она такая высокая, что Старки кажется ещё короче, чем есть на самом деле.
Он запрокидывает голову, чтобы поцеловать её, но не дотягивается на целый дюйм. Поэтому вместо того чтобы привстать на цыпочки — это слишком унизительно — он кладёт руку ей на затылок и пригибает её голову к себе. Это не поцелуй — это магия, волшебство, фокус, достойный овации, это всё, о чём Бэм когда-либо могла мечтать... Однако ничто не может изменить того факта, что это всё-таки лишь трюк, и вокруг нет публики, аплодировать некому.
— Прости, что обидел тебя, Бэм. Ты права — ты заслуживаешь от меня чего-то настоящего.
— Это не было настоящим, Мейсон.
Его улыбка похожа на гримасу.
— Это лучшее, что я могу тебе дать.
• • •
Бэм бредёт по туннелю. Она словно клубок оголённых нервов. Не знает, куда нести свою злость на Старки, кому излить свои чувства. Ей тоскливо, словно она утратила нечто, чему не может подобрать имя. Будь она более наивной, назвала бы это душевной чистотой, но Бэмби Энн Ковалт потеряла чистоту уже очень давно.
Она резко прикладывается головой к торчащему из низкого потолка камню. До этого она даже не осознавала, куда идёт.
— Опять ты? — приветствует её Хэйден. На этот раз он занят работой: грузит в тележку продукты для сегодняшнего ужина.
Бэм обращается к охраннику:
— Пойди принеси мне чего-нибудь попить.
Тот хлопает глазами:
— Но вода и всё такое — оно ж всё здесь...
— Отлично. Тогда пойди и раздобудь мне суши!
— Чего?..
— Ты правда такой дурак или прикидываешься? Пошёл к чёрту!
— Есть, мисс Бэм. — Страж выметается из помещения, второпях спотыкаясь о собственное ружьё.
— «Мисс Бэм»? — Хэйдену весело. — А что, подходящее имя для учителя начального класса. Никогда не задумывалась о такой профессии?
— Терпеть не могу детей.
— Да ты и взрослых не переносишь. И если уж на то пошло, то и всех, кто в промежутке.
Неизвестно почему, от этих слов к глазам Бэм подступают слёзы, но она удерживает их — нельзя, чтобы Хэйден увидел её плачущей.
— У тебя кровь, — говорит Хэйден и, обеспокоенный, делает к ней шаг, но Бэм отмахивается.
— Всё у меня в порядке. — Она щупает лоб — ну да, ссадина. Самая мелкая из её проблем. Надо будет потом отыскать мальчишку с зубной ниткой. — Нам нужно поговорить.
— О чём?
Бэм оглядывается — не вернулся ли охранник. Нет, они одни.
— Я обещала тебе своё ухо. Вот оно. Валяй.
54 • Рейд
Рейд начинается без предупреждения — так заявляется по ночам команда юнокопов-сборщиков. Но здесь действует настоящий спецназ, не похожий на тот детский, в который играют ребята Старки. Нападающие транкируют аистят, охраняющих вход в рудник — те даже оружие поднять не успевают — и наводняют туннели, вырубая всех, кто попадается по дороге. Их приказ чёток: взять Мейсона Старки.
Переполох будит ребят в глубинах рудника, и те успевают вскочить и схватиться за оружие — к нему они научились прибегать без промедления и без страха. Несколько нападающих валятся на пол, но на их место накатывают другие; и у этих такое оружие, какого аистята в жизни не видали: армейские пулемёты, с невероятной скоростью мечущие крохотные транк-дротики. Вокруг аистят словно вырастает стена бессознательности, сквозь которую не пробиться. Ряды защитников, окружающих Старки, падают, пока он не оказывается один на один с силами захватчиков.
Старки вскидывает свою винтовку, но не успевает ничего сделать: нападающие забирают у него оружие и хватают его самого.
Вся операция заняла меньше четверти часа.
55 • Старки
Как же он ошибался, считая себя неуязвимым! Теперь он это знает. Убежище аистят было хорошо спрятано, однако юнокопы собаку съели по части выслеживания самых хитроумных беглецов. Старки сопротивляется, но без толку — от боли в изуродованной руке, сжатой в железных тисках конвоира, всё его тело лишается сил, совсем как тогда, с Бэм.
Вокруг него в туннелях валяются без сознания его драгоценные аистята с крошечными пятнышками крови на одежде в местах, куда вонзились транк-дротики. Сопротивление полностью подавлено. Те, кто ещё не транкирован, спасаются бегством. Аистята понимают — они разбиты наголову.
— Уходите в выработки! — кричит им Старки. — Как можно глубже! Не давайтесь им живыми!
Несмотря на владеющий Старки страх, в сердце его по-прежнему пылает злоба, которую он всегда так хорошо умел направлять в нужное русло. И ещё в нём живёт сознание того, что став мучеником, он обретёт вечность.
В открытый вход задувают мощные порывы ветра, но это не естественный ветер. С вышины спускается вертолёт — темнее самой ночи; шары перекати-поля разлетаются из-под него во все стороны, торопясь освободить место, как будто боятся быть раздавленными тяжёлой машиной. На этот раз у Старки нет в запасе никакого трюка, чтобы сбежать, поэтому он пытается обратить негатив в позитив: «Я настолько важная персона, что для меня не пожалели вертолёта!» — думает он.
Дверца открывается, и его швыряют внутрь, где Старки и приземляется на все четыре. Левая рука взрывается болью. «Почему меня не транкировали? Я этого не вынесу. Пусть всё закончится!»
Он ощущает, как вертолёт взмывает вверх. Старки поднимает голову, осматривается — и обалдевает. Вместо стальных кресел для перевозки узников здесь роскошная обстановка из кожи, начищенной меди и полированного дерева. Совсем не это он ожидал увидеть. Не вертолёт, а прямо тебе кают-компания шикарной яхты.
В одном из мягких кресел, лицом к экрану телевизора, сидит мужчина в слаксах и удобном свитере. Нажав на кнопку паузы на дистанционном пульте, мужчина поворачивает кресло к новоприбывшему. Старки подташнивает. Может, его всё-таки транкировали, и это последняя мимолётная галлюцинация перед тем, как он впадёт в забытьё? Однако зрение его не мутится, картина остаётся реальной, а головокружение и тошнота объясняются движением вертолёта.
— Мейсон Майкл Старки, — произносит мужчина. — Мне давно хотелось познакомиться с тобой.
У него тёмные волосы с проседью на висках. Разговаривает он на прекрасном английском без малейшего намёка на какой-либо региональный акцент, и дикция настолько совершенна, что Старки становится не по себе.
— Что происходит? — спрашивает он, понимая, что должен узнать ответ, хоть и страшится его услышать.
— Не то, что ты думаешь, — заверяет незнакомец. — Присаживайся. Нам предстоит многое обсудить. — Он нажимает кнопку на пульте, снимая видео с паузы. На экране один за другим идут клипы из выпусков новостей, главным героем которых является Старки. — Поздравляю. Ты стал знаменитостью за одну ночь.
Старки собирает всю свою волю и поднимается на ноги. Вертолёт чуть кренится на правый борт, и парню приходится опереться о стенку.
— Кто вы? — спрашивает он, не приближаясь к собеседнику.
— Друг. Пока это всё, что тебе требуется знать. Что до моего имени... гм, имя — любопытная штука. Имена определяют нас, а я не хочу, чтобы меня что-то определяло. Во всяком случае, не при текущих обстоятельствах.
Однако Старки слышал, как во время его ареста прозвучало чьё-то имя. В суматохе лидер аистят не обратил на него внимания, но сейчас припомнил, что оно начиналось на...
— Ваша фамилия, — вызывающе заявляет Старки, — начинается на «Д».
Собеседник слегка, еле-еле заметно, выведен из равновесия. Он похлопывает по стоящему рядом креслу.
— Будь добр, присядь, Мейсон. Турбуленция — вещь капризная.
Старки неохотно садится. Похоже, мужик собирается предложить ему сделку. Вопрос — какую? И Аистиный батальон, и его командир их руках. Может, они воображают, будто ему известно, где Коннор Ласситер? Но даже если бы и так, то Старки для юнокопов сейчас добыча покрупней. Так с какой стати им вступать в переговоры?
— Ты породил волну ужаса и растерянности в обществе, — сообщает мужчина. — Народ ненавидит тебя, народ любит тебя...
— Плевать мне на народ! — ощеряется Старки.
— О нет, тебе вовсе не плевать! — возражает его собеседник с такой снисходительностью, что Старки просто подмывает заехать кулаком в его лощёную рожу, но он понимает, что это будет опрометчиво. — Нам всем подобает отслеживать свой имидж в этом мире. Раскрутка — великая вещь!
Понятно, этот человек играет с ним, но к чему он ведёт? Ух, как Старки ненавидит, когда контроль не в его руках.
Наконец его собеседник выключает телевизор и снова разворачивает кресло к нему.
— Я — представитель движения, которое в высшей степени одобряет твои действия и кажущееся безрассудство твоих методов — потому что мы знаем: никаким безрассудством здесь и не пахнет.
И опять — это вовсе не то, чего ожидал Старки.
— Движение?
— Я мог бы сказать «организация», но, как и в случае с именем, это определило бы нас в гораздо большей степени, чем было бы разумно.
— Вы всё ещё не сказали, чего вам надо.
Мужчина широко улыбается. Но улыбку его не назовёшь ни тёплой, и дружеской.
— Мы хотим, чтобы вы продолжали свои акции против заготовительных лагерей. Ещё точнее — мы желаем наказания для всех тех, кто ими заправляет. Именно это нам хотелось бы видеть как можно чаще.
Всё равно у Старки чувство, что здесь не всё чисто.
— Почему?
— Хаос способствует процветанию нашего движения, потому что дестабилизация — залог перемен.
Кажется, Старки догадывается, о чём речь, хотя ему и немного боязно выговорить слово вслух.
— Хлопатели?
Собеседник снова складывает губы в холодную улыбку.
— Ты бы очень удивился, узнав, как глубоко идут корни нашего движения и какие у нас преданные сторонники. И нам очень хотелось бы, чтобы вы присоединились к нам.
Старки качает головой.
— Из меня хлопателя не получится.
Мужчина смеётся:
— О, мы об этом и не просим! Ведь это стало бы разбазариванием ценнейшего ресурса! Мы попросту хотим всячески помогать вам в вашей борьбе.
— И чего вы ждёте взамен?
Незнакомец вновь включает телевизор. На экране — спальня девочек в лагере «Лунный Кратер» и пять трупов, свисающих с потолочных вентиляторов.
— Мы хотим побольше вот таких картин! — воодушевлённо сообщает он. — Картин, которые врежутся в память человечества и будут преследовать его в течение многих поколений.
Старки оценивает масштабы предприятия: какая власть будет вложена в руки аистят, какую славу оно принесёт лично ему...
— Я согласен.
— Я рассчитывал, что ты так ответишь. Мы располагаем обширным арсеналом самого современного оружия и беззаветными, если не сказать фанатичными приверженцами, готовыми всем пожертвовать ради ниспровержения этого мира. — Он протягивает Старки руку — левую, не правую, и сделано это намеренно. — Считай нас своими партнёрами, Мейсон.
И хотя левая рука Старки по-прежнему горит огнём, он вкладывает её в протянутую руку незнакомца. Боль страшная, но Старки выдерживает её без единого стона, потому что знает: самые важные союзы всегда скрепляются болью.
• • •
Этот полёт — путешествие в никуда. Когда беседа подходит к концу и договор о партнёрстве заключён, вертолёт закладывает обратный вираж и высаживает Старки там, откуда забрал — у входа в шахту.
Старки воспринимает сейчас окружающее по-иному, более остро и ярко. Он как будто не идёт по земле, а парит в крохотной доле дюйма над её поверхностью. Когда он вступает под пещерообразные своды рудника, ему кажется, что всё вокруг движется, как в замедленной съёмке; больше того — у него такое впечатление, словно стены раздаются в стороны, как будто сам мир уступает Старки дорогу. Ребята в руднике начинают приходить в себя. Оказывается, применённый к ним транк был не только быстродействующим, но и кратковременным, поскольку в задачу нападавших входило не забрать их в плен, а лишь обездвижить на время переговоров в верхах.
Ребята, которым удалось избежать транк-дротиков, стараются побыстрее привести в чувство остальных. Увидев Старки, они благоговейно застывают. Должно быть, так обитатели лагеря «Весёлый Дровосек» встречали выходящего из Живодёрни Коннора Ласситера.
— Старки свободен! — кричат они, передавая добрую весть вглубь туннелей и шахт. — Он сбежал!
К нему подлетает Дживан:
— Что произошло? Как тебе удалось вырваться? Почему они не забрали нас?
— Никто никого никуда не забирает, — говорит Старки. — Нам предстоит уйма работы! Но она подождёт до завтра.
Он приказывает накрыть одеялами тех, кто ещё не пришёл в себя, и идёт вглубь обиталища, успокаивая страхи и прося каждого как следует отдохнуть ночью.
— Впереди нас ожидают славные дела!
— Но где же ты был, Старки? — спрашивает один из аистят, широко распахнув глаза.
— На небе, — следует ответ. — У нас теперь есть друзья в очень высоких кругах.
56 • Хэйден
Блага сыплются на них, словно манна с небес. Продукты превосходят всё, что они когда-либо пробовали: мясо в вакуумной упаковке, для хранения которого не требуется холодильник; овощи в таких количествах, что можно их не нормировать, и прочее в том же духе. Хэйдену приходится работать чуть ли не круглые сутки, но гораздо больше его беспокоят другие поставки, приходящие от их новых «партнёров». Оружие. Такого Хэйден в жизни не видал. Например, базуки — настоящие ручные ракетомёты, весящие больше, чем ребята, которым предназначаются. Старки не сообщил, кто они, их новые благодетели; и Хэйден дивится, до какой степени надо выжить из ума, чтобы снабжать озлобленных подростков оружием, предназначенным для регулярной армии. Но ещё больше тревожит его мысль: зачем Старки такое оружие?
Верховный Аистократ больше не досаждает Хэйдену. Хэйден для него теперь слишком мал, чтобы с ним считаться, но слишком опасен, чтобы отпустить на свободу.
— Почему ты до сих пор ещё здесь? — допытывается Бэм. — От этого недотёпы-охранника сбежать проще пареной репы.
— И бросить такую прекрасную компанию? — усмехается Хэйнден. — Даже подумать страшно!
Дело в том, что как бы ему ни хотелось вырваться из этого кошмара, он не может бросить ребят, чтобы они сгорели в огне раздутого эго Старки. Да, многие из них готовы целовать землю, по которой ступает нога их повелителя, но это лишь потому, что им очень нужен герой. Хэйден не жаждет стать героем. Ему хочется лишь выжить и помочь выжить другим.
Как он и опасался, Старки быстро наметил для своего батальона следующую цель. Дживан уступил давлению и, задействовав свои таланты, проломился сквозь брандмауэры. Теперь вся необходимая для нападения информация у них в руках. На этот раз никаких тонких ходов, никаких уловок — аистята пойдут напролом, покажут зубы. Хэйден считает себя человеком сообразительным, даже хитроумным, но и он не находит способа остановить Старки. Разве что отстрелить ему башку, на что Хэйден не способен.
Бэм подставила ему своё ухо и попросила высказать всё, что на душе накипело. Вот почему в то время как Старки готовит своих аистят для очередной атаки, Хэйден приводит Бэм в компьютерную и выкладывает, что ему удалось выведать о положении в мире.
Он выводит на экран одну политическую рекламу за другой.
— Их становится всё больше и больше — как по телевидению, так и в Сети. Весь эфир запрудили! — Он показывает ей страстные воззвания об отмене Параграфа-17 и о повышении возрастного ценза расплетения; призывы выдвинуть на голосование инициативу о расплетении всех неблагополучных подростков; предложения о мерах по дальнейшему сокращению расходов на государственные детские дома, разумеется, за счёт расплетения их обитателей; о выпуске облигаций с целью учреждения новых заготовительных лагерей, и так далее и тому подобное.
— Да ладно! — отмахивается Бэм. — Этого мусора всегда было полно. Тоже мне новость!
— Да, но взгляни сюда. — Хэйден показывает ей график, отражающий частоту появления агиток. — Количество объявлений начало расти сразу же после акции в «Холодных Ключах», а после «Лунного Кратера» их стало вдвое больше! — Хэйден оглядывается — вроде бы всё чисто, за ними не следят; и всё же он переходит на шёпот: — Да, Бэм, Аистиный батальон всего лишь освобождает подростков из лагерей, но люди там, снаружи, напуганы. Ещё несколько месяцев назад все эти законопроекты не имели ни шанса, а теперь у них широчайшая поддержка. Старки хочет войны, так? Но как только люди решат, что это война, они неизбежно начнут выбирать стороны; и чем сильнее страх, тем больше они будут склоняться на сторону юновластей. А в настоящей войне, сама понимаешь... нам не выстоять.
Хэйден уже видит, чем всё может кончиться. Введут закон военного времени — как это случилось во время восстаний тинэйджеров. Подростков будут хватать и расплетать за малейшие нарушения, и люди не станут протестовать из страха перед собственными детьми.
— На месте каждого уничтоженного лагеря появится два. — Хэйден ближе склоняется к своей собеседнице и с нажимом произносит: — Старки не остановит расплетение, Бэм. Он добьётся лишь одного — оно никогда, никогда не прекратится!
По разом побледневшему лицу Бэм он видит, что та наконец ухватила суть. Он продолжает:
— Организация, которая финансирует войну Старки, возможно, делает это из желания потрясти систему, но это приведёт лишь к тому, что система укрепится, а Инспекция по делам молодёжи получит ещё больше власти.
И тут Бэм говорит такое, что Хэйдену даже в голову не приходило:
— А что если как раз это им и нужно? Что если люди, поддерживающие Старки, хотят, чтобы юнокопы забрали ещё больше власти?
Хэйдена словно пробирает морозом. Он понимает: Бэм, похоже, наткнулась в этом старом руднике на жилу, ведущую к основным, глубинным залежам.
57 • Лев
Всё мирно. Всё спокойно. Резервация арапачей, этот оазис посреди страшной реальности, не желает знать, что происходит за его стенами и воротами. А там звучат призывы к отмене Параграфа-17, предложения к законопроектам об удалении мозга у заключённых с последующим расплетением остального тела, о разрешении людям добровольно продавать себя на органы. Страшная угроза нависла над миром. Она вполне может стать явью, если её не остановить. Как и Коннор, Лев понимает, что должен что-то делать.
— Брось в реку камень — и он попросту пойдёт ко дну, — говорит ему Элина. — Поставь на пути у потока валун — и вода обтечёт его. Чему быть, того не миновать, что бы ты ни предпринимал.
У Элины много прекрасных качеств, но её пассивное, фаталистическое мировоззрение к ним не относится. К сожалению, её взгляды разделяют многие жители резервации.
— Если набросать валунов побольше и покрупнее, получится плотина, — возражает Лев.
Элина открывает рот, чтобы изречь очередную сентенцию — типа «плотины прорываются, приводя к таким разрушениям, на какие неспособна сама река» — но передумывает и меняет тему:
— Завтрак готов. Поешь. Глядишь, и силёнок прибавится.
Лев слушается и принимается уписывать ямсовые оладьи, которые, по словам Элины, когда-то подавали с сиропом из агавы; но поскольку агава повсеместно уничтожена, приходится довольствоваться кленовым. Лев признаёт, что частично его решение остаться в резервации вызвано желанием отгородиться от мира, жить среди людей, которых он искренне любит и которые искренне любят его. Но это не всё. У него есть и более значительная цель.
Среди Людей Удачи в ходу пословица: «Куда арапачи, туда и все племена». Арапачи самые богатые, и, очевидно, политически самые влиятельные; поэтому их образ жизни служит примером для всех остальных. И до тех пор пока арапачи проводят политику строжайшего изоляционизма, окружив себя границами и паспортными контролями, многие другие племена — особенно те, что не зависят от туризма — следуют их образцу. С другой стороны, мало кто догадывается, как много уже в реке валунов. Леву только надо найти способ собрать их вместе в цельную плотину, и тогда, возможно, ход истории изменится.
Проблема заключается в Уиле Таши’ни и в том, что случилось во время первого пребывания Лева у арапачей.
Как и Уна, арапачи считают его предвестником несчастья, чем-то вроде носителя чумы. Они допускают, что Лев — жертва своего общества, но он напоминает им о вещах, о существовании которых они вообще не хотели бы знать. Если он хочет сдвинуть их с мёртвой точки, придётся сначала завоевать их симпатии.
• • •
В субботу Лев объявляет Таши’ни, что собирается в город.
— В Хеети-Парке играет группа. Хочу послушать.
— Может, не стоит так выставлять себя напоказ? — сомневается Чал. — Совет смотрит на тебя сквозь пальцы, пока тебя никто не видит и не слышит, но чем больше ты высовываешься, тем больше они будут склонны поднять вопрос о твоём пребывании здесь.
— Не могу же я вечно прятаться, — возражает Лев. Он не собирается посвящать их в свои истинные планы.
Кили упрашивает отпустить его вместе с Левом, но он наказан за то, что ругнулся по-арапачски; парнишка надеялся, что это сойдёт ему с рук, но не тут-то было. Вот и хорошо, думает Лев. Не хватало ещё вмешивать во всё это Кили. Он должен пойти один.
• • •
Когда Лев приходит в парк, концерт уже идёт полным ходом. Зрителей около двухсот — лежат на покрывалах или сидят на садовых стульях, закусывают и наслаждаются тёплым августовским днём. Группа, кстати, хороша. Звучит любопытная смесь традиционных туземных мелодий, поп-музыки и старых песен. Словом, на любой вкус.
Лев держится в сторонке, стараясь «не высовываться», но он видит, как какой-то человек замечает его и шепчет на ухо своему соседу. Ну что ж, через несколько минут у них появится ещё больше материала для пересудов.
Лев проходит вперёд. Как только группа заканчивает первую композицию, он вынимает из кармана два бумажных листка и поднимается на подиум. Опускает микрофон на несколько дюймов вниз, так, чтобы штуковина не загораживала лица, когда он начнёт своё обращение.
— Извините... — говорит он. — Извините, попрошу вашего внимания! — Он и сам слегка пугается — так громко и гулко звучит его голос в динамиках. — Меня зовут Левий Иедедия Гаррити, но вам я, скорее всего, знаком как Лев Калдер. Я мапи, которого взяла себе семья Таши’ни.
— Мы знаем, кто ты такой, — доносится недовольный окрик из публики. — Убирайся с подиума!
Согласный гул голосов, ехидные смешки. Лев игнорирует их.
— Я был свидетелем того, как Уил Таши’ни отдал себя в жертву орган-пиратам в обмен на жизни дюжины других детей, в том числе и мою. Одному из пиратов тогда не посчастливилось — он умер, но двое других забрали Уила, продали его на органы и теперь гуляют на свободе.
— Расскажи, чего мы ещё не знаем! — выкрикивает кто-то.
— Расскажу, — обещает Лев. — Потому что я знаю их имена и где их найти.
И он показывает всем два листа — на каждом крупным планом изображён орган-пират. У одного не хватает уха, у другого морда похожа на козью.
Толпа мгновенно замолкает.
— Чандлер Хеннесси и Мортон Фретуэлл. Одно время они охотились на беглых расплётов в Денвере, а сейчас орудуют в Миннеаполисе. — Лев убирает портреты и подходит к микрофону вплотную. — Я собираюсь выследить их и привести сюда на суд. — Помолчав, он произносит на чистейшем арапачском:
— Кто со мной?
Тишина.
— Я спросил, кто со мной?!
Долгое мгновение Лев думает, что никто не отзовётся, но тут откуда-то из задних рядов доносится одинокий женский голос:
— Я пойду, — говорит она по-арапачски.
Уна. Лев и не подозревал, что она тоже здесь. Он чувствует одновременно и благодарность, и тревогу. Он намеревался сколотить компанию охотников за головами, как в былые времена. Но если их будет только двое, каковы их шансы захватить этих пиратов? Да что там захватить! Дай бог живыми остаться.
Уна пробирается сквозь толпу к подиуму. И вдруг кто-то восклицает:
— Эй, ребята! Похлопаем хлопателю!
Народ начинает аплодировать. Сначала медленно и тихо, затем всё громче, и когда Уна подходит к подиуму, толпа уже грохочет вовсю. Теперь все сомнения Лева улетучились. Он начал свою борьбу за симпатии арапачей; и если ему удастся привлечь их на свою сторону, то нет сомнений — они встанут против расплетения. Вот это будет плотина так плотина!
— Ты уверен в том, на что идёшь, маленький братец? — спрашивает Уна. Её голос еле слышен за рёвом возбуждённых зрителей.
Лев улыбается:
— Как никогда в жизни!