Итак, Лекси, сдержав обещание, провела молниеносную травматическую атаку на своего деда. Всё случилось без предупреждения (то есть меня никто не предупредил) наутро после моего визита к Ночному Мяснику. Была суббота, так что можно было поспать утром подольше. Промаявшись и проворочавшись весь остаток ночи — снились кошмары, главным действующим лицом которых было мясо — под утро я уснул мёртвым сном. Когда зазвонил телефон, мама никак не могла меня разбудить и уже подумывала, не применить ли электрошок.

— Она говорит — это очень важно, — сказала мама, вкладывая трубку мне в ладонь. — Не понимаю, что такого важного может случиться в семь утра.

— Х-хто ховохит? — спросил я. Спросонок я еле ворочал языком.

— Сегодня! — ликующе сообщила Лекси на том конце провода. — Сегодня после полудня!

— А? Чего сегодня после полудня? — прохрипел я.

— Шоковая терапия, — прошептала она. — Дедушка — помнишь?

Я застонал, и Лекси разобиделась:

— Ладно, не хочешь помогать — не надо. Не приходи. Дело хозяйское.

— Нет-нет, — поспешил я заверить, — я хочу помогать! — Это была истинная правда. Нанесение травмы Старикашке Кроули в моём Списке Самых Больших Удовольствий занимало первое место. — Мне что-нибудь принести?

— Принеси себя, — сказала она. — И Кельвина. Скажи, я хочу, чтобы он тоже пришёл.

— А почему ты сама ему не скажешь?

Лекси ответила не сразу.

— Я не разговаривала с ним с того самого дня, когда распалась наша компания.

Закончив разговор с Лекси, я набрал номер Шва, но после первого гудка прервал вызов. Разговор с Ночным Мясником всё ещё был свеж в памяти, и я понимал, что Шва сразу учует в моём голосе что-то необычное. Я, конечно, всё ему расскажу, но такие деликатные темы нужно поднимать в подходящее время и подходящем месте.

Зазвонил телефон. Вообразив, что это опять Лекси, я сразу же взял трубку.

— Привет, Энси, это Кельвин.

— Шва? — Он застал меня врасплох.

— Угу. Ты звонил секунду назад. Что случилось?

У него определитель номера. Чёртовы новые телефонные технологии.

— Э-э... Ты чем сегодня занимаешься?

— О, у меня большие планы! — ответил Шва. — Огромные! Конечно, я пока что не могу распространяться на эту тему...

В его голосе слышалось такое радостное возбуждение, что козе было понятно: его распирает от желания рассказать свою тайну. Мне следовало поупрашивать его! Ведь так поступают настоящие друзья, правда? Они начинают терзать тебя вопросами и ноют, ноют, пока ты не расскажешь им секрет, который вроде как ни под каким соусом не хочешь раскрывать. Шва сейчас нужен был именно такой друг — который бы всё выслушал, а потом наорал на него: «Совсем сбрендил что ли?!» Это, возможно, удержало бы его от поступка, в котором он бы потом раскаялся. Вот каким другом я должен был быть.

— Клёво! — сказал я. — Тогда увидимся в понедельник.

И повесил трубку. Я не спросил его, что он задумал, не рассказал ему о Ночном Мяснике и не пригласил с нами на шоковую терапию Кроули.

Принимая мелкие решения, как правило, не догадываешься, какими значительными они на самом деле могут оказаться. На меня нельзя по-настоящему возлагать ответственность за то, что случилось в дальнейшем, но если бы я в тот момент сделал правильный выбор, всё могло бы повернуться иначе.

* * *

В полдень я стоял у двери Кроули, переводя дыхание. Несколько собак по ту сторону, учуяв меня, подали голос. Выдохнув в последний раз, я принялся колотить в дверь, пока все псы не залаяли разом.

— Мистер Кроули! Мистер Кроули! Открывайте! Скорей!

Я слышал, как Старикан осыпает «кабысдохов» руганью; затем проскрежетали засовы, и дверь отворилась самую чуточку, так, что стали видны четыре цепочки — они висели между мной и хмурым лицом Кроули, словно стальная паутина.

— Что? Что случилось?

— Лекси! Она упала с лестницы. Кажется, что-то сломала. Может, и не одно.

— Я позвоню 911.

— Нет, не надо! Она просит, чтобы вы пришли! Вы должны пойти!

Мгновение он колебался. Дверь затворилась; я услышал, как зазвенели отодвигаемые цепочки, и Старикан снова открыл дверь. Благоразумие и несколько других собак выскочили наружу, но Кроули, похоже, это не озаботило. Он застыл в двери, как замороженный.

— Мистер Кроули, идёмте же!

На его лице нарисовался такой страх, будто он стоял на краю обрыва, а не на пороге собственной квартиры.

— А разве ей там никто не бросился помочь?

— Да бросился, бросился, но она зовёт вас!

И словно по заказу от подножия лестницы донёсся жалобный вопль Лекси.

— Мистер Кроули, она же ваша внучка! Вы что — так и будете стоять столбом?

Он сделал один шаг. Следующие, как мне показалось, пошли уже легче. А когда Старикан добрался до верха лестницы и увидел распростёртую внизу внучку, он слетел по ступенькам, словно сбросил разом половину груза своих лет.

— Лекси, солнышко, всё будет хорошо. Скажи мне, где болит! — Он гневно воззрился на вытаращивших глаза официантов и посетителей: — Эй вы, балбесы! Кто-нибудь додумался позвонить в «скорую»?

И тут Лекси поднялась на ноги. Я подхватил Кроули под один локоть, Лексин водитель-гармонист — под другой, и прежде чем кто-нибудь успел опомниться, мы выволокли своего пленника через кухню и заднюю дверь ресторана наружу.

Это был грязный трюк, но что ещё могло бы заставить Старикана Кроули спуститься по лестнице? Лекси досталась самая лёгкая роль: знай лежи себе и изображай полумёртвую; а вот мне... Это я должен был выманить нашу жертву из норы. А актёр-то из меня как из равиоли пуля. Правда, в начальной школе я играл, но роли были всё типа «Третий мальчик», или «Средний кочан», или — полный мрак — «Задняя часть лошади». У меня не было ни малейшей уверенности, что я это потяну, но моя нервозность, фактически, сыграла мне на руку.

К тому времени, когда Кроули опомнился достаточно, чтобы сообразить, что его обманули, мы уже водворили его на заднее сиденье «линкольна». Он попытался сбежать, но я заступил ему дорогу и захлопнул дверь — а она оборудована детскими замками и открыть её изнутри невозможно.

Не стану повторять здесь эпитеты, которыми Кроули характеризовал нас. Некоторых из них я до того момента никогда не слышал, а у меня, уж поверьте, в этой области солидный словарный запас.

— Вам всё равно некуда деваться, — заявил я ему, — так что лучше сидите тихо и не дёргайтесь.

Он повернулся к Лекси:

— Что вы затеяли? Это он тебя втравил?!

— Идея полностью принадлежит мне, дедушка.

— Это похищение! — завизжал он. — Я на вас в суд подам!

— Представляю себе заголовки в газетах! — усмехнулась Лекси.

— Ага, — поддакнул я. — «Богатый старый псих привлекает к суду свою бедную слепую внучку!» Пресса сожрёт это за милую душу!

— Заткнитесь! — рявкнул он. — К тому времени, как вы выйдете из тюряги, у вас волосы станут седыми!

— Не-а, — возразил я. — У меня, скорее всего, волос не будет вообще. В нашей семье все мужики лысые.

Мой беспечный ответ окончательно вывел его из себя.

Выезжая из проулка на проспект, мы нацепили Старикану на глаза повязку; он не сопротивлялся, потому что у него всё равно не было ни малейшего желания видеть наружный мир. На минуту он притих, а потом произнёс:

— Что вы собираетесь со мной сделать? — Он был по-настоящему напуган. Мне стало его почти жалко. Ключевое слово — «почти».

— Понятия не имею, — ответил я, и это было подлинной правдой: Лекси до сих пор не посвятила меня в свои основные планы. Она сказала, что если я узнаю, то перепугаюсь так, что смотаю удочки. Я не стал допытываться, убоявшись, что она, пожалуй, права.

Мы ехали по Бруклин-Хайтс — части Бруклина, лежащей прямо напротив Манхэттена через Ист-Ривер. Потом вырулили на пирс. Вот тут мне стало ясно, что же затеяла Лекси.

— Ого! — проговорил я. — Ни фига ж себе!

— Что?! — завопил Кроули. — Что там? — Но повязку с глаз сорвать не пытался.

— Ты не можешь так поступить! — сказал я Лекси. — Это же убьёт его!

Водитель открыл дверцу.

— Простить, мистер Кроули, — сказал он с сильным акцентом. — Но Лекси говорить, это ради ваша польза.

— Что, катер? — каркнул Кроули, очевидно, почуяв запах речной воды. — Ненавижу катера!

— Нет катер, — ответил водитель. Он помог Лекси выйти из машины. — Я держать Мокси. Ты идти.

Никто, даже водитель «линкольна», не торопился сообщить Кроули, что следующим транспортным средством станет вертолёт. Старикану предстояло обнаружить это самостоятельно.

Я повёл его в конец пирса, где располагалась вертолётная площадка. Старик не сопротивлялся. Он был сломлен. Слишком напуганный, чтобы бежать, слишком напуганный, чтобы делать хоть что-нибудь кроме того, что от него требовали, Кроули безропотно брёл, иногда спотыкаясь о выбоины в асфальте, но я держал его крепко. Я не позволю ему упасть.

— А сейчас большой шаг вверх, — предупредил я его.

— Вверх куда?

Я не ответил, но как только Старикан уселся в кресло и я застегнул ремень, думаю, он и сам догадался.

Он издал горестный стон обречённого на казнь. Пилот, по-видимому, нанятый Лекси специально для нашего маленького терапевтического полёта, подождал, пока мы все не пристегнулись, и запустил двигатель. Кроули тоненько завыл. Ну ладно, ладно — мне стало таки его по-настоящему жалко. А Лекси лишь проронила:

— Дедушка, вот увидишь — будет очень весело.

— Ужасная, ужасная девчонка!

Кажется, Лекси слишком далеко зашла. Чувства других людей частенько попадали у неё в слепую зону, а в этой зоне даже Мокси не помощник.

Лопасти набирали обороты, медленное «вум-вум-вум» постепенно перешло в ровный гул. Вертолёт на короткий миг затрясся, а затем взмыл вверх — ну в точности как лифт, только без троса. В широкое окно я увидел странноватое зрелище: шофёр-гармонист держался за Моксину шлейку и прощально махал нам рукой.

— Можешь теперь снять повязку, дедушка.

— Ни за что! — совсем по-детски заявил тот. — Не заставите!

Он плотно прижал ладони к завязанным глазам.

Я летал на самолёте только дважды в своей жизни — в Диснейленд и обратно — и оба раза ночью, так что ничего, в общем, не видел. Нынешний полёт устраивали не ради моей персоны, и тем не менее у меня захватило дух, причём не из-за одной только высоты. «Шва бы это понравилось», — подумал я, но задвинул мысль куда-то на задворки сознания. Я сейчас (во всех смыслах) вознёсся в поднебесье, а думы о Шва спустят меня на грешную землю. В данных обстоятельствах падение на землю (во всех смыслах) меня не прельщало.

Мы летели вдоль Ист-Ривер, Бруклин справа, небоскрёбы Манхэттена слева. И всё время старик стонал, жаловался и отказывался убрать руки от глаз.

— Энтони! — прокричала Лекси поверх грома винта. — Можешь описать мне, что видишь?

— Не вопрос!

— Только не используй зрительных слов!

К этому времени я уже здорово насобачился делать описания лишь для четырёх чувств из пяти.

— Хорошо. Мы летим над Бруклинским мостом. Как будто поперёк реки перекинули арфу с рамой из грубого камня.

Пилот повёл машину влево, направляясь прямиком к сердцу города.

— Дальше! — потребовала Лекси.

— Мы сейчас над нижним Манхэттеном. Летим над... как его... Вулворт-билдингом, кажется. У него крыша — холодная стальная пирамида с острым шпилем, но солнце бьёт прямо в неё, и крыша здорово нагревается. А сейчас под нами центральный Манхэттен. О, Бродвей! Он как будто режет сетку улиц под странным углом, и там, где он пересекает другие авеню, образуются пробки. Повсюду маленькие пупырышки такси — они как рассыпанные лимонные леденцы. Ты могла бы читать по улицам, как по шрифту Брайля.

— Ух ты, здорово! — восхитилась Лекси.

Я уже не мог остановиться.

— А вот... Большой Центральный вокзал, прямо впереди. Похож на греческий храм: колонны и статуи высятся на заплесневелых древних постаментах. А над ним, прямо в центре Парк-авеню, как заноза в одном месте, торчит Мет-Лайф-билдинг — огромная старая тёрка для сыра восьмидесяти этажей в высоту.

И тут Кроули сказал:

— А ведь раньше это здание принадлежало «Пан-Ам»! «Пан-Ам»! Вот это была компания!

Лекси заулыбалась, и наконец-то до меня дошло. Мои описания предназначались не для неё, а для её деда!

— Дальше, Энтони!

Ладони Старикана по-прежнему прижимались к лицу, но уже не так плотно, как раньше. Я продолжал, теперь адресуясь к Кроули, а не к Лекси:

— Крайслер-билдинг. Острый. Ледяной. Самая высокая точка Рождественской звезды. Окей, а теперь мы над сердцем Среднего Манхэттена. Центр Рокфеллера — гладкий гранит посреди всех этих стеклянно-стальных небоскрёбов. Башня Трамп-тауэр, похожая на вылезшую из земли друзу кристаллов.

Ну наконец-то Кроули проняло. Он стащил повязку и широко распахнутыми глазами уставился в окно.

— Ох!.. — это всё, что он сумел произнести. Старик ухватился за сиденье, словно боясь, как бы оно нечаянно не сбросило его с себя, и так и сидел, вбирая в себя всё, над чем мы пролетали. Мы миновали Центральный Парк, потом Вест-сайд, затем снова направились на юг и через Гудзон.

За всё оставшееся время Кроули не промолвил ни слова. Лицо его побледнело, губы сжались. Я не сомневался: старик был в шоке. Он ведь даже ни одного ругательного слова не выкрикнул, лишь смотрел, смотрел... У него, наверно, и мысли все из головы разбежались.

Мы облетели Статую Свободы, а потом двинулись обратно к месту старта. Вертолёт опустился на пирс, где ждал водитель, играя на губной гармонике. Когда мы оказались в безопасности в салоне «линкольна», Кроули наконец заговорил:

— Я никогда вам этого не прощу. Ни тому, ни другому. Вы у меня поплатитесь.

Остаток пути мы проделали в молчании.