Вот еще пример того, как мы все в мире стремимся и любим сравнивать. Почему именно Генделя сравнивают с Бахом, и наоборот? Легко, казалось бы, ответить на такой вопрос: ведь они были современниками и творили в весьма сходном стиле, который многие исследователи относят к одной эпохе искусства — позднему барокко (с чем многие другие, впрочем, не соглашаются или соглашаются с известными оговорками). Как сказали бы математики, они являются сопоставимыми величинами. Равновеликими. Так вот — пример; известный русский пианист А.Г.Рубинштейн: «Для меня Бах несравненно выше (Генделя), потому что он серьезнее, задушевнее, глубже, изобретательнее, несоизмеримее…». Как, однако, измерить серьезность? Чем отсчитывать задушевность? Какими единицами выражать глубину и изобретательность?
И это все — не праздные вопросы. Мы; по крайней мере, большинство людей, интуитивно чувствуем, что уважаемый маэстро Рубинштейн прав, и в его словах слышится отзвук божественной истины. Мы догадываемся каким-то чутьем, что это — правда. Но объяснить — не можем… Не можем и доказать. И это — тоже правда!
Единственным мерилом этой правды может служить только музыка. Музыка творений самих обсуждаемых величин — Генделя и Баха. Человек, не слышавший ее, не имеет права на суждения. Судить возможно исключительно в том случае, когда сделано полное погружение в воды морей — генделевского моря и баховского моря. Тогда и только тогда возможны сравнения. Где теплее, где — прохладнее. Где течения быстры, а где — плавны и неторопливы. Где больше бурлит очевидная, открытая жизнь. А где она спрятана от посторонних глаз и потому — менее афишна.
Показательно в этом плане мнение еще одного великого русского музыканта — Петра Ильича Чайковского. Как мы уже отмечали, Бах «слабо касался» Петра Ильича. Однако, и его в отдельные моменты жизни «пронзало». В 1887 г. Чайковский пребывал в Лейпциге и записал, между прочим, в свой дневник: «…я был донельзя поражен доведенным до безусловного совершенства исполнением нескольких хоровых вещей (a capella), в том числе мотета И.С.Баха, знаменитым лейпцигским хором церкви св. Фомы (Thomanerchor), состоящим из мужских и детских голосов, наподобие наших церковных хоров». Какой вывод можно сделать из этой «путевой» записи? А вот, например, какой: Чайковский мало знал Баха. Он еще только шел к нему, встречая на своем музыкантском и композиторском пути отдельные творения лейпцигского кантора и переживая маленькие озарения светом чужого (и, поначалу, чуждого) гения.
А можно — и другой: Чайковский был внутренне «иным». И наша теория многообразия человека и конгруэнтности музыки к конкретной личности нашла в его лице еще один подтверждающий пример.
Главный вопрос, тем не менее, лежит совершенно в другой плоскости. Чайковский выносит порой весьма резкие суждения о музыке Баха. Читатель, вероятно, помнит о карточном пасьянсе («Бах рассудочен и скучен…”). Имеет ли Петр Ильич на это право? Как мне ответить (хотя бы для себя самого) на этот вопрос? И, что весьма неприятно для меня, в свете теории многообразия я должен признать однозначно — имеет. Равно, как впрочем, и я — о музыке Чайковского…
…..
Читатель, должно быть, не очень осведомлен об отношениях композиторов друг к другу? Ах, да, в кругу талантов и гениев нападки друг на друга (или, хотя бы, мелкие колкости в адрес сотоварища по творческому цеху), увы, в порядке вещей! Судите сами:
«Все, что вам нужно, чтобы написать, как он — большая бутылка чернил» (Стравинский о Мессиане)
«Если бы он делал гильзы во время войны, это было бы лучше для музыки» (Сен-Санс о Равеле)
«Мне нравится ваша опера. Я даже думаю написать для нее музыку» (Бетховен)
«Как хорошо, что это не музыка!» (Россини о Фантастической симфонии Берлиоза)
«Слушать пятую симфонию Ральфа Воан-Уильямса, все равно что рассматривать корову в течение 45 минут» (Копленд)
«Бадья со свининой и пивом» (Берлиоз о Генделе)
«Композитор для одной правой руки» (Вагнер о Шопене)
«До чего же бездарный ублюдок!» (Чайковский о Брамсе)
«Он бы лучше разгребал лопатой снег, чем строчить свои рукописи» (Рихард Штраус о Шёнберге)
«Бах фальшивых нот» (Прокофьев о Стравинском)
«Когда я сочиняю, я чувствую себя Бетховеном, а потом впоследствии понимаю, что в лучшем случае я всего лишь Бизе» (Альбан Берг)
Можно продолжать еще. Но — нужно ли? Творческие личности всегда являли миру элементы сумасбродства или, по крайней мере, нетерпимости к окружающим. Тем более, к близким по духу соратникам. Да и вопрос, который я уже задавал в этой книге сам себе — нужно ли нам знать всю подноготную личной жизни великого человека — вновь оказывается отнюдь, как видите, не праздным!
…
Еще раз все-таки вернемся к Чайковскому и потревожим его славное имя. Тот поминает Баха опять же в ситуации сравнения его с Генделем. Что за чертовщина? Почему они так тесно соприкасаются друг с другом на протяжении всей дальнейшей музыкальной истории, словно после смерти наверстывая свою упущенную при жизни возможность встретиться и… (подружиться?).
Быть может, эта парность, это притяжение, эта диалектика необходимы и предопределены в силу каких-то неосознанных еще в полной мере человечеством законов бытия? А, может быть, законы эти лежат в более высоких сферах, недоступных людскому пониманию? Может, они совершенно иррациональны?
Так вот, Чайковский в тех же дневниках, размышляя о творчестве Бетховена и Моцарта (опять эта пресловутая парность!), пишет: «…о предшественниках того и другого скажу, что Баха я охотно играю, ибо играть фугу занятно, но не признаю в нем (как это делают иные) великого гения. Гендель имеет для меня совсем четырехстепенное значение, и в нем даже занятности нет». Вот такой вердикт! Мне кажется, даже какой-то математической формулой попахивает. Если Баха считать за вторую степень («минус вторую», принимая во внимание преклонение автора цитаты перед парой «Бетховен-Моцарт»), то его соперник Гендель выражен вообще как величина, уменьшенная в четыре степени! То есть, предполагается еще и степень «минус третья». Впрочем, кто там на ней расположен волею Чайковского — покрыто мраком неизвестности. Однако, это показательный пример, как поверяют люди алгеброй гармонию!
…
Удивительным нам кажется сейчас то, что в свое время истинно великих — Баха и Генделя — современники сравнивали отнюдь не друг с другом. Так, в музыкальной (и не только!) литературе той эпохи Генделю как мастеру оперы противостоит некто Джованни Бонончини. В глазах знатока тогдашней оперы это вполне равнозначные и сравнимые величины! Что мы знаем об этом сопернике Генделя? Почти ничего. (Если не рыться в специальной литературе!).
Они встретились в Лондоне. Его величество Случай свел их в непримиримой борьбе за трон «короля английской оперы». Господин Случай любил и тогда шутить над людьми: в английской столице англичане решали (ногами — посещением Оперной Академии, «Ковент Гарден» или театра «Хаймаркет»), кто же — немец или итальянец — станет триумфатором в схватке за корону национальной оперы!
Бонончини прибыл в Англию в возрасте далеко за пятьдесят. Поскольку англичане не ведали его успехов на родине, в Италии, он сообразил, что может очаровывать доверчивых «сынов туманного Альбиона» своей добротной старой музыкой, сочиненной давным-давно, когда он еще был полон сил и энергии как композитор. Зато остатки энергии пригодились Джованни Бонончини в интригах против Генделя. Гендель со своей страстной, «кипучей» натурой тоже не остался в стороне. И, хотя вся эта околооперная кутерьма была затеяна, умело организована и срежиссирована высшим светом — аристократией (поскольку король Георг I благоволил Генделю, оппозиция была вынуждена взять под крыло (или поднять на знамена, кому как нравится) Бонончини), музыкальные силы всколыхнулись не на шутку! С первых же звуков «оперных битв» стало ясно, что политика и музыка тесно переплелись в обществе и, словно в вычурном a la italiano дуэте, укрепили свои взаимозависимые голоса!
Но — вернемся к Баху. С кем же сравнивали его современники? Был ли у Баха достойный соперник на музыкальном ринге тогдашней Германии? Мало дошло до нас сведений об этом, увы.
Пожалуй, только косвенно мы можем говорить о тех, кто стоял рядом с Бахом в качестве «соперников». Косвенно, — потому, что только из отдельных фраз скупых и скудных документов можно собрать мнения современников Баха. И заключить, что практически Баха ни с кем и не сравнивали! Приходится констатировать с прискорбием, что публика действительно очень мало знала Баха как композитора.
Но — знали специалисты, собратья по цеху. Вот слова того же Иоганна Маттесона, находившегося с Бахом в дружеских отношениях. Маттесон рассуждает о достоинствах органиста Генделя, говоря, — вряд ли кто другой превзойдет в игре на органе этого достославного господина, и добавляет: «разве только лейпцигский Бах». Как видим — опять Гендель! Но — и опять же сравнение исполнителей! А не композиторов. Не — творцов…
Пишут, что и Телеманн относился к Баху «дружески-снисходительно», так и не разглядев его композиторского гения. Их жизненные пути, линии судеб часто пересекались, но никогда Телеманн не делал выпадов против Баха, не вставал на его пути.
Кто еще? Иоганн Адольф Гассе? Автор итальянизированных опер, прославленный при жизни творец «дрезденских песенок» (как шутливо отзывался об итальянизированной немецкой опере Бах). Гассе был известен далеко за пределами Германии: в Италии он написал свои первые оперы на тексты самого Пьетро Метастазио — поэта-либреттиста, к услугам которого обращались позднее Глюк, Моцарт, Гайдн. Хорошо знали его и в Вене, и в Лондоне. И вновь — дружба. Никакой зависти со стороны Баха к своему более успешному приятелю. А Гассе? Похоже, он также не замечает рядом с собой гения. Он видит в Бахе сердечного друга. И отличного музыканта. А также главу большой музыкальной семьи. Силами которой можно разучить и сыграть отличный квинтет! Но что Бах — гений? Нет, на это нет и намека…
Кстати, жена Гассе, уроженка Венеции Фаустина Бордони — снискавшая восхищение публики оперная певица. Она выступала и на лондонской сцене. Эта женщина в одно и то же время была хорошо знакома и с Генделем, и с Бахом! Интересно, расспрашивал ли ее Гендель о Бахе? Бах-то о Генделе — наверняка. Ведь супруги Гассе были частыми гостями семейства Бахов. А Бахи, соответственно, часто наведывались к ним в Дрезден.
Кто еще? С кем Бах, возможно, был «на ножах»? Есть ли ненавистный враг, с кем можно бороться за идеалы в музыке? Кто может одним своим присутствием рядом стимулировать зависть, а далее, на основе зависти, соответственно, творчество? Творчество, утверждающее и показывающее раз и навсегда (и всем!) — кто достоин вершины Олимпа?
Нет таких. Увы! Сколь ни интересны и захватывающи для простых смертных дуэльные коллизии в биографиях великих, ничем подобным не может поживиться самый дотошный читатель в биографии Баха.
Иоганн Кунау? Старший приятель и наставник. Именно на его должность заступил Бах в Лейпциге в 1722 году, когда девятнадцатый по счету кантор церкви св. Фомы умер в возрасте почти ста лет!
Иоганн Адамс Рейнкен? Учитель и друг. К нему Бах ездил учиться в Гамбург, это от него, почтенного старца (после двухчасовой игры на старом органе) Бах услышал историческую фразу — «Я думал, что это искусство уже давно умерло, но теперь я вижу, что оно живет еще в Вас!»
Иоганн Дисмас Зеленка? Этот дрезденский капельмейстер стал весьма известен в конце своего композиторского пути. И опять же — приятельские отношения. Никаких признаков оскорбленного самолюбия со стороны Баха. (Любопытно, что Зеленку потомки назовут восхищенно-уважительно «богемским» Бахом!).
Что же это такое? Где самоутверждение? Где борьба за лидерство в «немецкой музыкальной школе»? Непонимание собственного величия? Полное отсутствие правильной самооценки?
Биографам остается делать очевидный вывод: Бах не враждовал (и даже не выражал никаким способом зависти или небрежения) ни с одним из известных музыкантов-современников. (А ведь именно внутри цехов «собратьев по перу», как мы знаем и видели не раз в живой жизни, кипят наиболее злокозненные страсти!) У Баха были враги. И недоброжелатели. И, возможно, немало. Но — не в мире музыки!
«Кто и когда Вам сказал, что бамбук красивее, чем дуб, или что дуб ценнее, чем бамбук? Вы думаете, что дуб хотел бы иметь пустой ствол, как бамбук? Завидует ли бамбук дубу, потому что дуб больше, и его листья осенью изменяют свой цвет? Сама идея того, что деревья сравнивают себя друг с другом, кажется смешной, но мы, люди, находим эту привычку слишком трудной, чтобы ее сломать.
Давайте посмотрим, всегда же найдется кто-нибудь, кто красивее, талантливее, сильнее, умнее, или явно счастливее, чем Вы. И, наоборот, всегда будут те, кто хуже, чем Вы, во всех этих отношениях. Способ выяснить, кто Вы — это не сравнивать себя с другими, а смотреть, реализуете ли Вы свой потенциал наилучшим образом».
(Ошо)
А какова оценка самого себя Бахом? Знаем ли мы что-то на этот счет? Сам Бах не оставил нам никаких оценок самого себя. Только косвенными путями можно в этом вопросе что-то прояснить. Вот мнение А. Швейцера: «Если мы примем во внимание искреннюю скромность Баха, его довольство своей судьбой и искреннее восхищение произведениями своих современников, то мы склонны думать, что даже он сам не полностью представлял себе свое, превосходящее всех и вся, значение и свою гениальность. Он не чувствовал себя центром своего времени, и, быть может, именно это дало ему моральную силу стать им». Последнее замечание очень глубокое с точки зрения психологии. Вряд ли человек, твердо уверовавший в том, что он гений и «гвоздь эпохи», создаст что-то выдающееся. Гипертрофированное самомнение еще ни разу в человеческой истории не порождало истинных гениев.
Но разве не лучшей оценкой любому художнику были и остаются его творения?