Представим, что встретились два человека (приятеля, знакомых, да и просто случайно, скажем, в купе дальнего поезда или в салоне самолета). И в разговоре выяснили вдруг, что «любят» музыку Баха. Оба. Почему «любят» — в кавычках? Да потому, что за этим словом мы пока еще не ведаем — ЧТО стоИт. Сам черт порой не разберет — что это за любовь такая? И уж в словах ее, как мы не раз убеждались, весьма трудно описать… Так что пока мы возьмем этот глагол, означающий «нечто особое», в кавычки.

Так вот, люди встретились и разговорились. О той же любви. Давайте посмотрим, точнее, подслушаем, КАК и ЧТО они рассказывают ДРУГ ДРУГУ о Бахе. Вообще о музыке. Подслушивать, конечно, нехорошо. Но, мы, во-первых, из благих побуждений. А, во-вторых, частенько подслушивание происходит весьма органично. Естественно. Так как люди говорят порой, мало заботясь о том, слышат ли и слушают ли их окружающие. Да и окружающие вовсе не обязаны затыкать уши, если рядом (в том же купе поезда или в салоне самолета) идет задушевная беседа.

На мой взгляд, есть, по крайней мере, три формы, три жанра таких бесед. В первом варианте собеседники еще весьма мало знают о предмете своей страсти. Они — неофиты. У них еще не хватает слов, чтобы выразить свои чувства. Здесь обычно идет диалог, напоминающий игру в пинг-понг. После того, как твердо установлено, что обоим «нравится» Бах, следует примерно этакое «уточнение» в манере поочередных шахматных ходов:

— А Арию из сюиты ре-мажор вы слышали?

— Да, конечно! А вот Гольдберг-вариации как Вам?

— Слышал, и давно уже! А вот фа-минорная прелюдия из Соляриса? Хороша!…

— Да уж как же иначе?! Знаменитая! А я вот еще что слушал недавно…!

Ну и так далее… Долгим такой раунд не бывает. Так как не хватает «наработанного», прослушанного материала. До обсуждения самих чувств, всколыхнутых музыкой, дело еще не доходит. Собеседники словно прощупывают друг друга — насколько глубже (или, наоборот, мельче) погрузился партнер в предмет обсуждаемой темы.

Кстати, Бах для такого раунда не очень хорош. По сравнению, скажем, с Григом или Мусоргским. Так как его произведения обделены, как правило, звучными и запоминающимися названиями. А те, которые имеются, трудны и нередко малопонятны для неофитов. Тонкости отличий тональности ре минор от си-бемоль мажор, равно как сюиты от партиты им пока еще не по зубам. А ведь именно названиями любимых произведений им и приходится тут жонглировать! Поэтому так легко в подобной «неофитной» среде рождаются словно бы самопроизвольно названия, о которых сам старик Бах ничего не ведал. Типа «Воздух». Или «Аве Мария». На яркие, запоминающиеся и, главное, понятные наименования легче опираться!

Более серьезный разговор начинается там, где предметом дискуссий становятся чувства. Словно бы уже подразумевая как само собой, что тут и говорить!, — собеседники не выясняют, слышал ли ви-за-ви то-то, и то-то. Понятно, что слышал, раз «любит» Баха! А вот что за чувства у него проснулись под это слушанье? Как выглядит эта самая его «любовь»? Говорить о чувствах намного сложнее, чем о запомнившихся именах пьес. Это каждый подтвердит! Тут потребуется фантазия, будет привлечено, без сомнения, богатство языка (словарный запас), произойдет, возможно, глубокое самокопание и сопоставление своих душевных состояний с таковыми собеседника. На это не каждый пойдет и отважится!

Третий вариант (довольно разнообразный в своих проявлениях) предстает нам, когда беседу заводят люди из «разных весовых категорий» (относительно глубины знания, проникновения и понимания музыки). Здесь возникают самые неожиданные комбинации слушателей-собеседников. Например, а ну как дилетант встретится со знатоком? Или эксперт — с восторженным неофитом? Как протекают этакие беседы? Понимают ли люди в них друг друга? Хотя бы чуть-чуть! И опять мы натыкаемся на искусство «перевода» — с языка музыкального на язык обычный. Словесный. С музыки самой на ее интерпретацию силами слова…

Самая счастливая комбинация из подобных — это, конечно, встреча ученика с учителем. Это когда один человек точно приемлет свою роль ученика, а второй не отказывается от роли учителя. Это не обязательно формально «школьно-образовательная» ситуация. Здесь возможна доверительная продуктивная атмосфера, создаваемая именно от того, что люди прекрасно осознают свои возможности и потребности. Один — учить. Другой — учиться. Один — бережно и деликатно передать знания и опыт. Другой — с благодарностью их взять.

Мне приходилось за свою жизнь нередко встречаться с людьми, которых я уважал и которые были прекрасными собеседниками, но вдруг обнаруживали в случайной беседе свое полное непонимание (а порой и неприятие) музыки Баха. Я не говорю, что они не понимали ее так, как понимал ее я. Я подозреваю, что они вообще ее не понимали и не принимали. Что в этот момент творилось внутри меня? Рушились идеалы? Появлялась полная растерянность и грустное уныние? Рождалось бессилие от того, что вновь я не в силах ни доказать, ни показать другу (собеседнику) несостоятельность их убеждений? Их ошибочность? Что это их мнение — просто заблуждение, возникшее от малого, недостаточного знакомства с предметом спора. Возникшее от того, что и у данного человека откуда-то (странными, порой совершенно нелепыми путями!) взялось предубеждение. Или слепая вера в что-то давно прочитанное или услышанное от иного «авторитета»… Как горьки для меня были эти минуты!

Разумом я понимал, что друг имеет право на свое суждение. Ведь имел же право Чайковский судить музыку Баха? Но — вновь и в который раз — я печалился душой и сердцем, что теряю возможность увидеть в своем Друге самую, пожалуй, сокровенную для меня грань: со-понимание Баха. Я так это и назвал для самого себя — СО-ПОНИМАНИЕ. Если хотите — синтонное восприятие. И — удивительно — отсутствие такого со-понимания именно музыки ранило меня гораздо сильнее, чем непонимание и несовпадение во мнениях с Друзьями в иных сферах искусства! Я легко и вполне спокойно допускал, что картины, архитектура, книги прославленных и модных авторов, наконец, трактуются всеми нами по-разному… Спорить по поводу Мураками и Достоевского можно было с легкой иронией. Но в случае Баха я оказывался глубоко уязвлен. Сколько бы себя ни уговаривал согласиться с мнением, точнее, примириться с таковым — ведь переубеждать и бросаться в бой «за идеалы» было бессмысленно и глупо… Почему это так случалось? В чем причина? Неужели в том, что я вскормил в себе гипертрофированное любование кумиром? Неужели бессмысленно и глупо спорить о вкусах? Да и о вкусах ли здесь идет речь? Не есть ли тут нечто более глубокое и действительно непостижимое?

И даже друг, истинно восхищающийся и понимающий Баха родственно (синтонно) мне (как мне всегда казалось!), так и не понял мою небывалую любовь к Арии из Кантаты 42…. Как одинок человек в этом необъяснимом чувстве!!! Да и названия этому чувству нет. Даже в такой малости, как шестиминутная мелодия женского голоса, 2-х гобоев и виолончели в сопровождении оркестра отдаление Друга, не разделяющего со мной восторг и тайное ликование, происходит чрезвычайно болезненно и не находит объяснения разумом.

И вот, когда я иду по улице, а в голове моей звучит эта Ария, мне не кажутся: серым — день, бесперспективной — жизнь, бестолковой — городская суета вокруг, а мое превосходство над окружающими сердитыми и порой озлобленными людьми заключается именно в этой звучащей у меня в голове божественной мелодии… Так я укрепляю себя в этом независящем от меня потоке и нахожу опору там, где другие даже ее и не думают искать…

……….

Но, пожалуй, самым неприятным (подчеркну — со стороны, и для меня лично) становится диалог двух специалистов, ведущих спор относительно не самой музыки и чувств, ею вызываемых, а относительно каких-то технических деталей ее обслуживания — постановки кисти руки, достоинств «старой и новой» аппликации, обертонов клавесина «мастера Гамбса» и акустики Карнеги-холла. В глубине любой человек, слушающий подобную беседу, понимает, что это — важно и нужно! Что без этих деталей не родится хорошая музыка. Что это, возможно, даже самое важное, без чего «производство» музыки быстро бы превратилось в обыденную рутину и низкопробное ремесленничество. Но — сердцем — такие беседы принимать невозможно. Они больно ранят и оскорбляют чувства истинного любителя музыки. Поэтому, кстати, специалисты, интуитивно чувствуя сами некоторую «ущербность» своих споров, стараются подобные диспуты проводить без свидетелей. Без публики.

Зато чудесным образом преображаются два (и более!) человек, когда в разговоре о музыке присутствует живым и непосредственным образом сама музыка! Это происходит тогда, когда Исполнитель умеет еще и увлеченно и мудро рассказать о тех звуках, которые он извлекает из скрипки или клавесина. Добавить Слово! Или, наоборот, лектор вдруг подходит к роялю (или берет в руки скрипку) — и с блеском исполняет то, о чем он только что трепетно говорил. Немногие, к сожалению, умеют это делать артистически и аккуратно. Но — когда это получается, то воздействие музыки, подкрепленное воздействием слова, становится воистину эффективным и даже порой вызывает подлинный катарсис. Особенно этот способ важен и значим для неофитов. Тех Слушателей, которые делают первые шаги (как шаблонно говорят в таких случаях) в мир Музыки. Замечательным примером, достойным восхищения и подражания, являются лекции-концерты Михаила Казиника. Как удачно и бережно сочетает он слово с самой музыкой, достигая небывалых эффектов! «Дай Бог таких Проводников каждому», — всякий раз мечтается мне, когда я вспоминаю эти концерты и когда натыкаюсь на случаи «глухого непонимания и неприятия» баховской музыки слушателями-новичками…

Доказательство достоинства Музыки — увы, не математика. Разума и рациональности в этом, дай бог, наскребется на треть! Всё остальное — иррационально. Это как доказывать недоказуемое и деловито вертеть в руках неосязаемое…

………

…Но, в конченом итоге, мы так и не услышим основного. Причем, что очень важно и парадоксально, во всех поименованных вариантах общения. Так как главное невозможно выразить словами. Из-за нашего неумения. Из-за бессилия самого слова. Из-за сложности и многогранности тех чувств, которые порождает музыка. Оно, это основное, — сердцевина всех бесед, — останется невысказанным. И потому — судить об услышанном, только лишь по тому, что мы услышали, невозможно. Ибо внутри нас — никто, даже мы сами — не сможет выразить ни словами, ни жестами, ни телесными муками происходящее с нашей Душой…

И, возможно, по этой самой причине, кроме языка и слов, способных оторваться от этого языка, Господь даровал нам нечто гораздо высшее по качеству — Музыку!

……….

Однажды меня спросил давний Друг, которого я, казалось, очень хорошо знал:

— Серега, а скажи-ка мне: знавал ли ты реальные случаи, когда вполне зрелый, так сказать, сформировавшийся как личность, человек вдруг полюбил Баха? Нет, понятно, что он и раньше его знал… Но вот как-то неожиданно, вдруг, — взял и полюбил? А?

Вопрос этот застал меня врасплох. Я стал вспоминать свои встречи с любителями и знатоками Баха. И неожиданно понял (сам для себя), что эволюция их взглядов и вкусов к нашему кумиру мне абсолютно неизвестна! Как и, главное, когда они «пришли» к этой музыке? И навсегда ли они к ней пришли? Известны ли мне, наконец, случаи, когда человек, любивший баховскую музыку, заявил бы (предположим, публике, знакомым или сам себе), что, дескать, всё, «наелся до отвала», «она мне надоела», «больше слушать её не буду», «начну искать что-то другое, более новое и интересное».

И дело тут осложнялось той маленькой, но важной деталью вопроса. Ведь друг подразумевал не тех, кто неожиданнно услышал что-то баховское, а до этого ничего не знал и не слышал «из Баха». А подразумевал он таких, кто знал, слышал, давно был знаком, но — относился спокойно, прохладно, без всяких чувств… А потом вдруг — «прозрел»! Как, наконец, этот тайный процесс происходит? Какие условия нужны для его запуска и успешных результатов?

Я чистосердечно признался Другу:

— Увы, не могу точно назвать таких известных мне случаев… Сам вот я — со второго класса музыкалки, стыдно сказать… А что? Почему такой внезапный вопрос?

— Да я вот всё пытаюсь понять для себя: пропащий я человек для этого процесса? Или еще не всё для меня потеряно?…

И вновь в моей голове зароились мысли, давно вынашиваемые… О проводнике, помогающему конкретному человек «прийти» к этой сложной музыке и полюбить ее.

А вот еще в таких беседах — сказываются различия в возрасте! Думаю, уважаемый читатель замечал, что в разном возрастном периоде нам нравится совершенно разная музыка. Это касается как жанров, стилей и композиторов, так и сочинений внутри творчества отдельного автора. Взять, к примеру, нашего Баха! В ранней юности нас всегда поражают, прежде всего, органные произведения. Их мятежный дух, могучее рокотание страстей приходятся, вероятно, весьма кстати бурно формирующемуся миропониманию.

Но именно в этот период молодые люди, как правило, категорически не приемлют вокальное искусство. И я даже не могу внятно для себя объяснить — почему это так? Ни опер, ни оперетт, ни кантат с ораториями (в случае Баха) эту возрастную группу не заставишь внимательно и с удовольствием послушать ни за какие коврижки. Чуть позднее, в стадии взросления приходит вкус к оркестровым произведениям — и длится он довольно долго. Спросите людей в возрасте примерно 30—40 лет, знакомых с творчеством нашего героя, какая именно музыка из баховского наследия им по душе? И большинство назовет Бранденбургские концерты. И уж точно — какие-то части оркестровых сюит или скрипичных (или клавирных) концертов. Чаще всего — Адажио или Анданте. И даже в Кантатах они выбирают (благо Бах и это легко позволяет своей «партитностью»! ) инструментальные «синфонии» и «концерты», предваряющие основное вокально-хоровое действо…

Далее, по мере эволюционного и онтологического развития (как сказали бы биологи и психологи), меняются и наши пристрастия и вкусы. Слушатель начинает исподволь замечать, что его привлекает все более вокальная музыка — нежные, проникновенные арии Кантат и могучие, торжественные хоры Страстей. В зрелом возрасте, ближе к старости, умудренный житейским опытом и обогащенный знанием человеческих характеров, человек вдруг находит отклик в своей Душе обычному человеческому голосу, что ранее не бывало никогда! Словно Бах начинает разговаривать со слушателем еще и интонациями настоящего собеседника. Оркестры отодвигаются на второй план. А вот уже к старости возможен приход успокоенного и умиротворенного слушателя к баховской Вершине — чистым контрапунктам «Искусства фуги». Кто не согласится сейчас со мной, прошу Вас — послушайте в спокойном состоянии хотя бы XIV контрапункт. И космос вновь распахнется перед Вами — мудрый, безбрежный и несколько отстраненный от всех земных сует и бед…

Конечно, как и во всяких теоретизированиях, и здесь, в этой «теории возрастной привязанности» есть (и должны быть!) исключения. Но я ни разу лично не встречал молодого человека, искренне понимающего и восхищающегося холодно-космическим «Искусством фуги» ранее всего другого, что он слушал у Баха. А вот, пожалуй, клавирные сочинения Баха — и, особенно, Хорошо темперированный клавир и Гольдберг-вариации — приходятся по вкусу (и по зубам!) любому возрасту.

Причем, сразу же нужно уточнить, что мы принимаем ситуации, в которых люди-слушатели-собеседники реально знают обсуждаемый предмет. Потому как часто сейчас можно встретить особ, способных разглагольствовать о чем угодно, совершенно (на поверку) не представляя суть обсуждаемого. Выпущено, говорят, даже пособие «Как убедительно рассуждать о книгах, которых вы никогда не читали». Поэтому, когда мой собеседник весьма безапелляционно вдруг заявляет, что типа — «ненавидит кантаты» или «умиляется баховским канонам», у меня возникает рефлекторно сразу два желания-вопроса. Первый: узнать, ЧТО именно он слышал из кантат и канонов, пусть назовет, укажет, сошлется, раскроет, так сказать, тему… И, второе: в чем заключается это неприятие? Как можно выразить это умиление? Если и тут собеседник ничего внятного сообщить не может, кроме мычания и общих фраз, то подозрение мое сменяется безразличием. Ибо пустоту не стоит и обсуждать — она и есть пустота! Музыки должно быть всегда явно больше, чем слов о ней.

Как правило, такие люди резко и смело судят широким образом о весьма узком предмете. Часто — лишь об одном случайно услышанном фрагменте. А то и — вообще непонятно о чем! В этом заключена еще одна сложность обмена мнениями относительно музыки. И эта сложность все более и более может убедить (кого угодно!), что о музыке лучше вообще не говорить! И не танцевать про архитектуру!

…

Чаще всего именно через ошеломляющую мощь баховского органа люди приходят к Баху. По моим наблюдениям. Это происходит исключительно в позднем детстве или в юности. Если такового «прихода» не случилось, то, на мой взгляд, очень важно в ином возрасте попасть в нужную минуту в нужное место! Скажем, соприкосновение с речитативами из кантат или пассионов, когда Ты совершенно «физиологически и душевно» не готов к этому, приведет к роковому исходу — человек может вообще больше к Баху не прикасаться! Это такая дурацкая общечеловеческая привычка. Такое уж природное качество. Обжегшись раз — потом даже и не дуть! Вообще больше не пробовать! Да еще и быстренько заиметь безапелляционное суждение об этом! Дескать, — «я знаю, слышал сам и сам видел, не нужно мне тут разглагольствовать и убеждать!».

Подобные «приходы» встречаются, впрочем, и в других видах искусства. Когда через самую «удобную» дверь человек входит в большой и незнакомый зал. У Баха это, чаще всего, Токката и фуга ре минор. Так как в ее случае играет роль и сказывается всё, все факторы разом: известность, мнение других людей о ней, самые высокие шансы услышать именно ее (против всего иного «баховского»), и, наконец, просто ее «понятные» и безусловные собственно музыкальные достоинства. Так, к Эль Греко можно «прийти» через «Вид на Толедо», к Ван Гогу — через «Ночь в Авиньоне», а к супрематизму — непременно через «Черный квадрат»; что же еще? Вопрос только в том, как найти эту дверь? Кто ее укажет? И — подскажет, может быть, как она открывается? И — самое тайное — как формируется желание открыть дверь? Неужели оно — только воля слепого случая? Фатума?

Таким образом, счастлив лишь тот, кто «попал». И именно в такой момент очень важен Проводник рядом. Кто поможет закрепить успех. Кто подскажет в нужное мгновение именно те слова, которые сам человек еще не знает! Все-таки — ошеломить и удивить можно только хоть чуть-чуть, но все-таки подготовленную Душу. А затем — потребуется развитие. Обязательная Эволюция. Бах словно для нее и создан. Он готов сотрудничать с Вами — хоть со стадии стегоцефала, хоть со стадии коацерватов. Смотря по тому, КАК ВЫ САМИ К ЭТОМУ ГОТОВЫ. Берите (найдите!) себе подходящего Проводника — и в путь! Эволюционируйте!