Психологи говорят, что в своем когнитивном (а равно — и эстетическом) развитии человек проходит определенные стадии: от самого младенчества до глубокой старости. Их можно выделить, описать и назвать (чем, собственно, наука и занимается постоянно).

Интересно в этих теориях то, что конкретная личность может остановиться, скажем, на третьей стадии — и дальше никуда! Как лошадка на знакомой станции. То есть совершенно не обязательно, с неотвратимость рока, должна наступить высшая фаза, кульминационная. Зато последовательность стадий — строга и непременно такая. О стадиях становления интеллекта можно подробно узнать у Жана Пиаже.

Мне кажется, что также и в музыке. Точнее, в ее восприятии. В переживании ее и в ее интерпретации. Ведь восприятие музыки наше, естественно, напрямую связано с нашим же интеллектом! Это никто не будет оспаривать.

Первые две стадии — «детские». Маленький ребенок будет рассказывать вам о прослушанной музыке хаотично и бессистемно. «Вот тут кто-то шумит и кричит!», — говорит он. «А здесь — лисичка крадется к птичке, слышно — топ, топ, топ…». Однако, основное отличие восприятия музыки, скажем, от восприятия живописи на ранних стадиях развития человека связано с тем, что визуальные образы легче понять (любым образом) и трактовать, чем образы абстрактно-виртуально-музыкальные. Кроме того, ребенок не сможет удержать в своей голове весь музыкальный образ целиком (что легко сделать в случае разглядывания картины, поскольку она вся перед ним в любой момент времени). Поэтому рассказ ребенка будет сопровождать музыкальное произведение, а не трактовать его потом, когда наступит тишина (здесь сказывается особое свойство музыки как вида искусства — «расположенное во времени», протяженно-временное). Скорее всего, маленький ребенок о музыке вообще скажет мало, так как для него окажется довольно сложно построить связанные с музыкой (и не столь очевидные, как в случае живописи) ассоциации, о которых уже, соответственно, можно что-то сказать. Он еще только учится слушать. Ведь слушать и слышать намного сложнее, чем видеть! Недаром есть такое всем понятное по смыслу слово — «очевидно», но нет смыслового аналога — «ухослышно»!

На второй стадии появятся оценочность, желание узнать побольше о самом музыкальном произведении (кто написал, как называется?), и, главное, осознание того факта, что, действительно, кто-то трудился над сочинением этой музыки (что это — труд композитора). Оценочность будет скорее утилитарного плана: нравится — потому что похоже на то, как в жизни («как лес шумит», «как волны плещутся», «ой, собака лает!»), не нравится — потому что непонятно («очень громко», «как-то страшно»). И главное — «красиво» или «некрасиво» (здесь проявляется врожденная способность человека отличать благозвучие от какофонии).

Третья стадия выражается, прежде всего, в способности (и потребности) провести анализ прослушанного, поставить диагноз — что за стиль, к какой музыкальной школе принадлежит автор, употребляя при этом специальные музыковедческие термины и категории. Слушатель охотно восхищается общепризнанным. И столь же неохотно выказывает окружающим свою собственную (естественную) эмоциональную оценку («а вдруг ошибусь — и назову прекрасной музыкой то, что таковой не считается!»). Эта ситуация хорошо нам знакома по юношескому возрасту. Мы жаждем новой информации, осознаем ее силу и знаем, где ее взять. Информации же мы доверяем больше, чем своим собственным чувствам! Назовем эту стадию (вслед за А. Хаузен, разработавшей теорию стадий для посетителей музеев живописи) «классификаторской».

Далее — стадия «интерпретативная». Здесь человек начинает признавать в одинаковой полноте два права: свое — смело (и аргументированно) говорить о музыке то, что он в ней находит, и чужое — право другого говорить о той же музыке совсем не так, как он. Самое же музыкальное произведение такой слушатель трактует со вполне сложившихся собственных позиций, опираясь на уже богатый жизненный опыт, интуицию и глубоко личные ассоциации и аллюзии. Он использует яркий, образный язык — и в этом плане становится, с одной стороны, чутким и внимательным, а, с другой, интересным и неравнодушным музыкальным собеседником. Ему одинаково любопытно узнать мнения других, и важно высказать свои собственные суждения. В этом он видит процесс своего «музыкального обогащения». Таких людей я бы условно назвал «знатоками».

На пятой стадии — «парадоксальной» — проявляется в полной мере удивительный парадокс искусства. Точнее, его восприятия некоторыми людьми. При глубоком и ярком индивидуально-образном «понимании» произведения искусства одновременно выявляется мудро-рассудочное, аналитическое его восприятие. При этом человек уже знает свои «пристрастия» (Баха ли, Рембрандта или Достоевского) во всех деталях, однако каждая новая встреча с кумиром сопровождается новыми открытиями! Сколько раз такой человек, вслушиваясь в давным-давно известные ему звуки concerto grosso Генделя, слышит (и видит!) их совершенно по-иному! Искусствоведы называют это явление «многовариантностью восприятия».

«Старый друг всегда интересен по-новому!», — говорят в народе. Такому человеку подчас не нужны собеседники. Он ведет внутренний, напряженный и богатый образами диалог с произведением искусства. И открывает для себя каждый раз свежие, обновленные, порой неожиданные смыслы!

А. Хаузен считает, что такая стадия «встречается» среди людей-посетителей музеев крайне редко. Оно и понятно: для ее существования необходимо время, эволюция самой личности, богатый опыт жизни, постоянное «общение» с миром искусства. В пустоте, в вакууме, в среде низкопробных арт-поделок такая стадия в человеке просто-напросто «не вызреет». Как не вызреет сладкое яблоко на худосочной, растущей на песках яблоне.

К Баху лежит сложный путь. К нему невозможно прийти путем неожиданного появления сразу пятой, полноценной стадии. Но — смею утверждать — если человек идет этой дорогой, то кульминационная стадия непременно реализуется. На каждом этапе этого пути слушатель испытывает к музыке Баха разные, сложные и многокрасочные чувства. Но (и это неизбежно!) — чувства растут, изменяются и становятся сильнее, глубже.

Если я хочу вспомнить что-нибудь, мне надо только поставить нужную пластинку, и всё оживает передо мной.

( Эрих Мария Ремарк).

И вот однажды наступает момент, когда жизнь без Баха становится для человека невозможной. И — это удивительный момент! Некая самодостаточность и цельность жизни; спокойное и мудрое восприятие ее, когда буря чувств запросто может бушевать в трепетной душе человека, но совершенно не обязательно при этом выплескивается наружу, «досаждая другим»…

…

И вот еще какие соображения: у людей в течение жизни меняются вкусы. Это — естественно. Это еще один эволюционный закон, который никто не отменял. Меняется жизнь, накапливается опыт, обостряются одни чувства и притупляются другие — а как же иначе?! Mobilis in mobile! И эти изменения вкусов следует учитывать!

«Вкус формируется постепенно. Лет двадцать назад мне случалось выходить замуж за мужчин, которых нынче я бы не пригласила к себе даже на обед»

(Элизабет Тейлор)

Но само изменение и формирование вкусов возможно только в подобающей среде. Если в ней просто фактически не окажется Баха, то люди и не вкусят его. Насыщена ли наша звуковая среда баховской музыкой? Вряд ли… Вот в чем наша беда…