Для того, чтобы слушать Баха, нужно определенное состояние. Состояние тела, ума и души. Я долго размышлял над этим феноменом. Поначалу мне сама мысль, сформулированная подобным образом, казалась какой-то тривиальной, банальной что ли… А как же еще слушать? И — разве нельзя отнести подобное рассуждение к музыке любого настоящего композитора?

Делать усилия — чтобы услышать. Читать книгу — это уже делать усилия. Просто слушать музыку — усилий меньше, чем вслушиваться. Чувствовать ритм — это животный инстинкт. Не анализировать текст песни — это очень легко, это без усилий. Вот почему нам чаще нравятся западные шлягеры, нежели отечественные — в первых мы порой совершенно не понимаем смысла чужеродных слов!

Собственное творчество под Баха — это работа особого рода, когда ощущаешь и физически, и морально, как музыка явственно помогает и мысли, и фантазии, и творящей руке. Но так происходит не всегда. Иногда баховская музыка настолько отвлекает на себя, настолько уводит от собственных мыслей, что самому творить становится совершенно невозможно. Если к ней относиться серьезно, вслушиваться, то ничего другого параллельно делать становится нельзя.

Само словосочетание — «слушать Баха» — для меня лично искажает смысл реальности: я не слушаю, со мной происходит нечто. Нечто другое. Чему я, увы, не могу подобрать словосочетания.

Сделать вечером первый шаг, выбор — к телевизору, или к музыкальному центру, к Баху? Если переборешь свои леность, праздность, прочую чепуху, усталость, наконец, — и совершишь «второе», то дальше всё станет и сложнее, и проще. Сложнее, потому что музыка заставит тебя вновь работать.

Проще, потому что ты вновь станешь человеком.

….

Однажды я проделал поистине нелепый эксперимент над собой: включил телевизор, но без звука, а вместо оного поставил на музыкальном центре Kyrie из Высокой Мессы. Вот где нелепость-то! Впервые глаза подчинялись ушам — и не увидели ровно ничего!

С другой стороны, вся визуальная мельтешня «в ящике» под эту музыку приобретала вдруг какое-то глубокое значение, выказывала какой-то тайный и важный смысл….

….

Вслушивание в Баха можно сравнить с чтением серьезной литературы. Так, собственно, часто и делают искусствоведы, говоря о восприятии классической музыки. В трамвае сложно читать Монтеня или Достоевского, многие мысли авторов просто не доходят до разума, отвлекаемого постоянно то объявлениями остановок, то толчками соседей-пассажиров, то еще какими-либо внешними и абсолютно не относящимися к процессу чтения явлениями… Тут требуется сосредоточенность и внимание. Недаром, человек, все же рискнувший погрузиться в чтение настоящей книги, делает порой это настолько глубоко, что не замечает всей суматохи, окружающей его. И — проезжает свою остановку!

Люди, пытающиеся приобщиться к серьезной классике — и, для меня, прежде всего, к Баху, — и делающие это как угодно и где угодно, обречены на неуспех. Еще раз повторюсь в своей вере: приобщение к Баху — это труд. Он не изнуряющий и тяжелый, это, конечно же, не таскание камней в гору, он приносит неизбывное наслаждение, но — это все равно труд. Это усилие. И он требует к себе ровно того отношения, что ничего другое не должно ему мешать быть свершенным….

Вот и произнесено в который раз слово — труд. Избитое слово. Набившее оскомину. Да, — скажет иной читатель, знакомы мне эти риторические пассажи — «все, что серьезно, нужно серьезно воспринимать!» Типа заветов дедушки Ленина — «учиться и учиться!». Но — давайте посмотрим с иной стороны на это понятие. Как трудился сам Бах? Какими потом и кровью давалась ему та самая музыка, которую мы собираемся сейчас легко, играючи воспринимать? Сочинял ли он ее сам легко и играючи?

Возможно, да! Хоть и не всегда, но, скорее всего, как гений он творил свободно. Расковано. Импровизировал музыку и повелевал ею. Как ангелы, парил он в волшебном мире звуков — и собирал их, как алмазную росу, нанизывая на линии нотоносца. Но даже и в этом случае, озирая громаду сотворенного им, мы должны признать, что эта громада уже сама по себе является гигантским трудом! Невероятным, непостижимым для простого смертного уже просто исходя из оценки ее величины и объема! (Напомним, что до нас дошло свыше 1 100 баховских произведений).

Возможно, нет! Бах сочинял тяжело, переделывая, изменяя, уничтожая и вновь начиная, приступая и отступая, призывая самого Господа в помощники (вспомните — «Jesu juva!», «Иисус, помоги!» — на начальных страницах партитур!). И тогда мы должны признать, что, да, действительно, такой всеобъемлющий мир невозможно создать без усилия, без силы воли, без «стиснув зубы», без упорства и упрямства, как мы иногда говорим, «через не хочу, и через не могу!». Самому Баху приписывают биографы слова (сказанные, кстати, саксонскому курфюрсту Фридриху-Августу): «Я просто много трудился, Ваша светлость! Всяк, кто будет следовать этому примеру, добьется того же…».

…

«Лучше кликну Чакону Баха», — написала в одном своем стихотворении Анна Ахматова («Поэма без героя»). И хотя этот стих у поэтессы очень значимый, наполненный смыслами и знаками, «провидческий» (как пишут исследователи ее творчества), я не думаю, что Анна Андреевна вкладывала большой смысл именно в эту строчку… Хотя как заманчиво приписать именно этим словам идею реинкарнации, перехода в другой мир, в другое состояние, — ведь далее идут слова — «…а за ней войдет человек…». Словно сама музыка Баха — волшебной палочкой — вдруг переделает в одно мгновение мир, и с ним изменятся люди…. Слово «кликну», столь непривычное в контексте Серебряного века русской поэзии, и столь знакомое нам, детям компьютера, еще более подтверждает идею «Et incarnatus», образно акцентирует наше внимание на «внезапность», «одноактность» действа: один «клик мышки» — и откроется другое окно…

Однако, увы, перерождение не бывает столь внезапным! Постижение Баха — это не удар молота, это не гром среди ясного неба (хотя первые звуки его органных токкат и фантазий очень похожи на подобное!), и даже не вспышка озарения спящего разума посреди ночи …Чаще всего — это труд. Упорный, упрямый… путь на вершину. Чтобы там, за облаками, насладиться его результатами сполна!