Хорошо летом в бору, особенно в сосновом. Воздух такой, что дыши и, кажется, никогда не надышишься им вволю. Над головой в шелестящей зелени лапчатых ветвей, что почти совсем не пропускают солнца, порхают пичужки, перестукиваются красноголовые дятлы, прыгают озорные, юркие белочки.
Легко и свободно шагается по такому тенистому лесу. Под ногами приятно похрустывает жухлая прошлогодняя хвоя, а слева и справа, впереди и сзади, чуть ли не до самого синего неба, как бронзовые колонны, высятся гигантские сосны, впиваясь накрепко в рыхлый подзол мощными узловатыми корнями-щупальцами.
И странное дело: лес, будто густой, можно даже сказать, дремучий, а чувствуется в нем почему-то раздолье и простор.
Там, среди корневищ, приподняв желтые иголки, которые, словно мякина на зернотоке, устилают землю, выглядывает белый груздь. Рядом еще, еще и еще… Ой, ой, ой, сколько их прямо под ногами! Пожалеешь, если по неопытности возьмешь в лес маленькую корзинку: надо брать что-нибудь вместительное.
Ленька, Толя и Демка часа за три наполнили холщовые мешки отборными «пятаками» — так между собой они называли мелкие, без единой червоточинки ядреные грибки, предназначенные исключительно для засолки, и, подыскав полянку, окруженную нарядными сосенками и залитую солнцем, расположились на отдых. Толя бережно опустил мешок на траву, прислонил его к дереву, не спеша достал из-за пазухи сиреневой майки сложенную вчетверо газету, развернул ее и расстелил на траве.
— Поедим! — обрадовался Демка. — У меня в животе давно урчит.
— Много исходили сегодня, — сказал Толя. — Как гребенкой, лес-то прочесали. Ленька, давай сумку!
— Держи!
Увесистая сумка-сеточка взлетела над Демкиной головой. Толя, как заправский вратарь, поймал ее на лету и, положив на колени, стал доставать и раскладывать на газете хлеб, пучки зеленого лука, вареную в мундирах картошку, соль. Хлеб он нарезал большими ломтями, стряхнул со штанов крошки и пригласил:
— Можно есть.
Демка схватил большую картофелину, наскоро очистил ее, окунул в соль и целиком отправил в рот. Щеки у него надулись, а лицо сморщилось и перекосилось. На глазах показались слезы.
— Ох и солоно!
— Обдувай, — лаконично бросил Толя.
— Поспешишь — людей насмешишь, — заметил Ленька.
Ребята усердно работали челюстями. В тишине было слышно лишь аппетитное причмокивание.
Наевшись, Ленька отошел в тень рябины, единственного лиственного дерева, каким-то чудом занесенного сюда, лег на траву и, пожевывая травинку, как бы между прочим, проговорил:
— Ведь я вас не зря в Темный бор привел. Позавчера довелось услышать разговор. Никита собирается сюда. Пусть являются теперь, поищут грибочков, а их тут — кот наплакал. Смехота! Якишев лопнет от злости. Знаете, что сказал он, когда мы у Сафоновых огород очистили? «Прекратите, говорит, разбой. У Сафоновых восемь ребят и отец инвалид: фашисты грудь прострелили из автомата!» Вишь, разбойниками нас выказывают, а много ли мы взяли-то!
— Про Сафонова он верно сказал, — заметил Демка.
— Верно! А ты почему лазил?
— Не полезу больше.
Ленька замолчал. Он мечтательно смотрел в синеву неба и чему-то улыбался.
Мечта — великое дело. Она-то и делает жизнь интересной, изобретает машины, находит новые металлы.
Оказывается, и у Леньки имелась она, живая, лучезарная, дерзкая.
Прочитав однажды о том, что есть на свете чудесное дерево — артокарпус (на нем растут плоды, заменяющие людям хлеб), Ленька размечтался. Он не думал о том, чтобы вырастить хлебные деревья у себя, нет! Он мечтал сконструировать и построить новый, совершенный комбайн. По мысли изобретателя эта машина будет убирать, обмолачивать, сушить и молоть зерно на муку прямо в поле. И тут же в поле, если нужно, выдавать людям готовую продукцию: хлеб, баранки, пряники, макароны, вермишель, манную крупу… «Тогда бы я пришел к Глухих, — мечтал Колычев, — и сказал: «Дорогой Илья Васильевич! Дарю вам такой самоходный комбайн, какого еще ни в одной другой стране мира нет!» Хорошо было бы».
— Хорошо, — повторил он вслух.
— Чего хорошо? — удивился Толя.
— Не поймешь ты… Не твоего ума дело.
— Не больно и надо! — обиделся Толя, стряхнул крошки с газеты, свернул ее и спрятал за пазуху.
Демка не интересовался разговором: его волновало другое. Сняв рубашку, он печально созерцал прореху. И надо же было напороться на сучок именно рубашкой. Руку или ногу оцарапать — другое дело, а рубашку!.. «Мать задаст головомойку, — думал он, — на улицу, пожалуй, не пустит, заставит дома сидеть или работу какую-нибудь найдет».
— Толька, у тебя, случаем, нет иголки? — спросил он.
Толя снял фуражку, вытащил из подкладки толстую иглу с прочной суровой ниткой и протянул товарищу. Демка принялся за работу. Стягивая рваные края, он рассуждал:
— Не ухватись ты, Толька, за сук вовремя, надвое распустил бы я рубаху. Она почти новая была. Ох и будет от матери!
— Третий год таскаешь, — скупо улыбнулся Толя.
— Все равно!
— Спина-то совсем выцвела.
— Перекрасить можно.
— Не переспорить тебя…
Дружескую перепалку пресек Ленька. Он подсел к ребятам и спросил у Демки:
— Ты вчера с Гошей Свиридовым разговаривал. Что-нибудь разузнал?
— Нет, — ответил Демка, показывая всем своим видом, что этот разговор ему неприятен. — Пропадают они на Лысой горе с утра до ночи. Интересно у них там. В лагерь не пробраться… Слушай, Ленька, что они, на хвост соли нам насыпали?
— В лагерь носа не сунешь, — поддержал Толя.
— Нюни-и-и, — Ленька презрительно поморщился. — Легко было — «ура» кричали, руками размахивали. Трудно стало — «караул» голосите! Так настоящие люди не делают! Струсили вы.
— Не страшен мне Якишев, — угрюмо заметил Демка. — Я с ним в любое время один на один выйду. А в лагерь попробуй пробраться, узнаешь… Привык чужими руками жар загребать…
— Что-о-о? — задохнулся от возмущения Колычев. — Да за такие речи… — Обида его была так велика, что он не мог даже слова подобрать для достойного ответа: не шли на ум.
— Изловят! — поддакнул Толя.
— Постой, постой, — нетерпеливо перебил Ленька. — Я, значит, чужими руками жар загребаю? Загребаю, да?
— Знамо дело, — спокойно продолжал Демка. — На прошлой неделе кто в огороде у Зуйковых нас оставил? Кто? Ты! Убежал и не свистнул. Из-за тебя чуть Тольку не сцапали… Ты, Ленька, думаешь так: «Сам вывернулся, а они — как знают».
— Дольше возились бы. Говорил, что в этом деле быстрота нужна, а вы…
— С быстротой-то и удул за овраг. В три минуты полтора километра отмахал, а нас бросил.
— Вы без глаз? Дорогу-то знаете! — Ленька отмахнулся от надоедливо жужжащего шмеля и ударил кулаком по колену. — Жар чужими руками не привык загребать, все сам делаю! А что вы трусите, я докажу! Хотите знать, завтра целый день в лагере пробуду и разведаю. От слова не отступлюсь.
— Хвалилась сорока теленка съесть…
— Заткнись, Демка! Проберусь! Вы виноваты. Сколько раз предлагал устроить Карфаген? Лагерь-то до сей поры целехонек!.. Месяц прошел!.. Разбросали бы шалаши, сидели бы якишевцы по домам. — Колычев тряхнул чубатой головой, вскочил, сверкая глазами, и продекламировал:
Он ждал похвалы, но ребята молчали. Толя вскинул на вожака глаза и сказал виновато, будто извинялся:
— Стерегут они лагерь, каждую ночь дежурные остаются. Поймать могут…
— Испугался? Ха-ха-ха-ха!.. Сторожа-то, как суслики по норам, сидят в шалашах и выглянуть боятся! Вроде вас сторожа-то!
— Ой ли! Один раз, помнишь, когда вы с Демкой на Зеленый плес ходили искать пестовские мережи, я хотел в лагерь пробраться. Ночью полез, не вышло. До первого шалаша дополз и точка! — Толя шмыгнул носом и добавил: — Гоша Свиридов заметил. Такой свист поднял, аж страшно стало. Я думал, схватят меня. Темень спасла. А Гошка чуть по голове меня палкой не огрел… Костин Полкан штанину мне порвал. Злой он, страсть…
— Шишку оттуда принес?
— Нет, в погреб свалился. Мать попросила молока кринку достать, а ступенька у лестницы еще в прошлом году подгнила. Ну я и тарарахнулся…
— Не болтаешь?
— Истинная правда, Демка! Ей-ей…
— Значит, решили! — перебил его Ленька. — Я завтра в лагерь проберусь и разведаю. После Карфаген устроим. Только безо всяких яких, назад не пятиться. Пошли домой!
Вечерело. Притихший бор медленно погружался в сумерки. На западе, чуть различимый сквозь ветви, заревом пылал закат. От сосен падали на землю густые, почти черные тени. Сразу стало прохладно, слишком прохладно, пахнуло сыростью. Птичьи голоса смолкли.
— Тихо как, — заметил Демка, прислушиваясь к таежному безмолвию. — Будто вымерло все.
С дальнего луга до ребят доносились звон кос, частые удары молотка — кто-то отбивал литовки, джиканье оселков. Высокий девичий голос завел песню, и она будто разлилась всюду, заполнила тишину.
— Возле Коровьего брода косят, — сказал Толя. — Маманина бригада там. Это Сергеева поет.
— Вечор пионеры туда воду и продукты возили, — вставил Демка. — Помогали им. Целую делянку травы скосили.
— Ну и что? — с вызовом спросил Ленька.
— Заработали трудодней тридцать, а то и сорок.
— Считал?
— Люди говорят…
Справа от дороги, у корявой дуплистой лиственницы, возвышающейся над остальными деревьями, кто-то рассмеялся дико, раскатисто. Ленька присел.
— Тс-с-с…
— Филин, — сказал Толя. — Будет еще плакать, а потом визжать, как поросенок.
— Не про филина говорю. Смотрите…
Но полянка, заросшая кипреем, была пуста, и лишь вдалеке розовые метелки соцветий колыхались, словно кто-то шел, раздвигая их.
— Зверь, — определил Демка. — Спугнули.
Дальше шли молча — устали. Возле околицы распростились и по домам.
С пастбища пригнали коров. Они двигались по деревне, запрудив улицу, и мычали. Из калиток выбегали хозяйки, ребята. Со всех сторон слышалось:
— Буренка, Буренка!
— Чернуха, Чернуха…
— Милка!..
Ленька с трудом пересек улицу в этом мычащем потоке. Вручив грибы матери, наспех поужинал, прихватил подушку и отправился на сеновал. Оборудовал на душистом сене удобное мягкое ложе, растянулся на нем и блаженно закрыл глаза. Он отдыхал. Несмотря на усталость, спать не хотелось. Леньку беспокоила предстоящая разведка в глубокий тыл противника. Он старался представить себе план действий, но, прикинув несколько вариантов, помрачнел.
— Дернуло слово давать! Эх-х-х!
Откинув одеяло, вскочил и, вытянув руки вперед, чтобы не набить в темноте себе шишку, пробрался к слуховому окну. Отсюда было видно бездонное небо с яркими точками звезд. «Интересно, есть на них люди? — подумал Ленька. — Есть, наверно». Свежий ветер доносил с полей запах цветущей гречихи. Он был так крепок, что казалось, будто рядом стоит раскрытая бочка с гречишным медом, хоть ложку запускай! Ленька вновь и вновь строил в голове план разведки. Он должен действовать без осечки, наверняка, иначе все погибнет: Толя и Демка не простят пустого бахвальства. Затея с разведкой показалась теперь Леньке неосуществимой мечтой. «Поймают, — размышлял он. — Тольку чуть не схватили. Меня изловят, потешаться станут, на всю деревню ославят…»
Ленька перебирал в памяти последние встречи с пионерами, строителями лагеря. И ему вдруг припомнился разговор Кости Клюева с группой малышей, пришедших помогать пионерам. Староста кружка юных комбайнеров, небрежно расстегнув ворот синей рубашки, стоял перед просителями и, размахивая испачканными глиной руками, говорил:
— Работать хотите? Дадим дело! Глину месить.
— А другое, — попросил кто-то.
— Я сам глину делаю, — заявил Костя. — Закончите эту работу, будете яму камышом заваливать и заборчик вокруг нее строить! Вопросы есть?
— Мы согласны!
— Вопрос исчерпан, — подражая Илье Васильевичу, отрезал Костя. — Беритесь, засучив рукава!
«В яме спрятаться можно, — мелькнуло в сознании. — Залезть под камыш, и никто вовек не отыщет. И как это мне в голову не пришло? Вот смехота! Толян с Демкой, как узнают про разведку, охнут! Никита рвать и метать будет!..» От этих мыслей ночь показалась Леньке просто прекрасной. Он лег и уснул крепким, глубоким сном.
Разбудили его яркие лучи утреннего солнца. Они, пробиваясь в широкие щели крыши, длинными светлыми полосами тянулись по сеновалу, золотыми веселыми зайчиками прыгала по доскам, слепили глаза. Колычев поспешно вскочил и, выглянув в слуховое окно, ужаснулся: деревня давным-давно проснулась. Из труб к небу шел дым. Хозяйки с вилами, граблями и косами на плечах спешили на сенокос. Взбивая колесами пыль, мимо прокатила телега с бочкой. На ней обнаженный до пояса и загорелый, как негр, сверкая белками глаз и зубами, сидел взлохмаченный Гоша Свиридов и, отчаянно раскручивая над головой ременные вожжи, подгонял пегого коня.
— Волчья сыть, травяной мешок! — кричал Гоша, улыбаясь во всю физиономию. — Прибавь обороты, увеличь скорость!
«Проспал, а ведь хотел до света подняться!» — подумал Ленька, торопливо натянул брюки, тельняшку, спустился по шаткой лестнице во двор, не заглядывая домой, огородами выбрался за околицу и нырнул в густую пшеницу.
Полям, казалось, нет конца. Межа, заросшая васильками, как змейка, вилась среди посевов. Пробираясь по ней, Ленька с горечью размышлял о том, что за последнее время Демка Рябинин здорово изменился, да и Толя Карелин не похож на себя! «Хотят они в кружок трактористов или комбайнеров попасть. Ничего, вот нагряну в лагерь, сделаю разведочку и в наступленье. Берегись, Никита! Был у тебя лагерь, не будет его! Уж я-то постараюсь… Толька и Демка по пятам за мной, как прежде, ходить станут… Не видать тебе их, Никита, как своих ушей!..»
Межа оборвалась. Впереди расстилался луг. Сочную траву колыхал ветер. Кое-где из травы как острова поднимались пышные шапки кустарников. Ленька улегся и, раздвинув стебли, стал наблюдать за едва приметной тропинкой, ведущей на вершину Лысой горы. Ни души на тропе. С величайшими предосторожностями разведчик перебежал в заросли шиповника, передохнул там, нарвал побольше лопухов, замаскировался и двинулся вверх по склону. Полз медленно, сторожко. Каждый шорох приводил его в трепет, прижимал к земле и заставлял пугливо озираться. Долго ли, коротко ли продолжался подъем, Ленька, даже если бы его и спросили, ответить не смог: ему казалось, что ползет он целую вечность. Но, наконец, вот она! — вершина. Прильнув к плоскому гранитному валуну, разукрашенному бархатными заплатками лишайников, он вытер потное лицо, приподнялся на локтях и выглянул из-за укрытия.
Пионерский лагерь был оборудован на славу. От квадратной площадки, в центре которой возвышалась мачта с бьющимся на ветерке красным флагом, звездообразно разбегались ровные прямые дорожки, посыпанные крупитчатым озерным песком. С обеих сторон располагались шалаши, вернее, небольшие домики с плетенными из камыша стенами и плоскими покатыми крышами. У каждого домика-шалаша над входом висели таблички с номерами звеньев. За мачтой в дальнем углу лагерной площадки, у лесочка, как раз на том самом месте, где брала начало лыжня к большому трамплину, виднелся навес — крыша на высоких свежеотесанных столбах. Под ним — скамейки, самодельная доска, вроде классной, и стенд с чертежами. «Вот где у них занятия кружков проходят, — догадался Ленька. — Скамеечки, чертежи, доска… Ну, ничего…» Он вынырнул из убежища и пополз к яме. Зеленый камышовый заборчик был неподалеку. Но Ленька трусил. Ему казалось — любому показалось бы это! — что вот-вот из какого-нибудь шалаша появится дежурный и — обязательно будет так! — заметит крадущегося в стан противника. Сердце то колотилось отчаянно, то замирало, пот струился по лицу. Из-под руки выпрыгнул кузнечик. Сухой треск крыльев прозвучал для разведчика пулеметной очередью. Совсем немного осталось до ямы, шага три, четыре…
— Костя-а-а! Костя-а-а!
Никита был где-то рядом. Ленька обомлел: «Все пропало! Заметили! Сейчас поймают!»
— Здесь я, Никитка! Иду-у-у!..
— Опаздываешь опять?
— Я не виноват, — донеслось из-под горы. — Никитка, что я тебе расскажу…
Колычев начал быстро обдумывать план действий, чтобы избежать позорного плена. Решение надо было принимать немедленно: каждая секунда задержки могла подвести его. «До ямы добраться не успею: далековато и к тому же забор перепрыгивать надо. За камень спрятаться — Костя заметит…» Ленька привстал, как бегун перед стартом, прикинул на глазок расстояние до первого шалаша и, пригибаясь, метнулся в темный прямоугольник дверей. Перескочив порог, огляделся. В домике было прибрано. На стенах возле окон с марлевыми задергушками висели таблицы, расписание занятий кружков юных трактористов и комбайнеров и какие-то списки. В центре, занимая порядочную площадь, стоял колченогий стол — деревянный щит, сколоченный из гладко выструганных досок, прибитый к четырем кольям, врытым в землю. На столе — несколько книжек, раскрытая тетрадь, чернильница с торчащей из нее ручкой. В глубине домика вдоль стены — широкие нары, покрытые пестрым домотканым половиком.
— Иди быстрее, Костя! Застрял по дороге?
Как затравленный зверь, Ленька метался по шалашу. За эти мгновения он, пожалуй, переволновался больше, чем за всю жизнь. Взгляд упал на нары. Не думая о последствиях, Ленька нырнул под них и замер. Сделал он это вовремя. Не успел расположиться поудобнее, как в шалаш вошли Никита и Костя. Никита положил что-то на стол и опустился на нары. Пятки его босых ног чуть-чуть не коснулись Ленькиного носа.
— Не нарушай, Костя, расписание. Скоро придет Гоша Свиридов, а ты еще не приготовил ничего. Где у тебя лозунги и газета для фермы?
— Да они, Никитка, еще вчера сделаны. Вот они. Шумишь без причины. Я теперь что сказал, то сделал…
— Если бы так…
— Не хвастаюсь! Стенгазету я разрисовал — глаз не оторвут: смотреть будут.
— Бахвалишься уже?
— Точно! Сам скажешь, что я — молодец!
Разведчик лежал в укрытии ни жив ни мертв. Ему представлялось, что Костя и Никита заметили его и нарочно тянут время, чтобы поволновать, что вот они уже перемигнулись и приготовились вытащить его из-под нар, чтобы допытаться, зачем он сюда пожаловал. Не скажешь, что пришел погостить. Леньку бросало то в жар, то в холод. Закусив губу, он заставил себя прислушаться к разговору:
— Спрашивали тебя, Костя, на ферме о чем-нибудь?
— Записку прислали. На, читай! Отгадай, где я был?
— Не мешай!
— Отгадай, Никитка!
— Не мешай, говорю!
— Ладно! Когда допытываться будешь, не скажу и слова.
— Рассказывай теперь, — попросил Никита, очевидно, прочитав записку. — Не надувайся, не надувайся.
— А думаешь, где?
— Заходил в школу?
— Там, сам знаешь, нет никого.
— Бегал в МТС, к Илье Васильевичу насчет занятий?
— Вот и нет! Илья Васильевич на полевом стане живет. Тебе, Никитка, ни за что не догадаться! У Аленки Хворовой я побывал, вот! Нежданно получилось. С фермы домой забежал, кружку молока выпил, взял тетрадку — и обратно. Только выскочил за ворота — Полкан за мной. Стал его во двор загонять. Крикну — он в подворотню. Чуть отойду — он за мной. Привязался, хоть плачь! Минут пять с ним провозился, плюнул: пускай, думаю, идет, коли охота! А тут как раз Тоська Хворова к нашему колодцу по воду пришла. Посмотрела на меня и говорит: «Что же вы, друзья-товарищи, про Аленку забыли, не навещаете? Выздоравливает она, завтра в лагерь придет. Зайди, Костя, проведай, расскажи, как у вас дела идут. По всей деревне разговор про лагерь, а сестренке моей неизвестно. Ведь как-никак вместе в отряде состоите, в огонь тоже вместе шли». У Аленки больше часа просидел, про лагерь она выспрашивала, вот и запоздал.
— Значит, Аленка скоро придет? — сказал Никита. — Сделали мы большую промашку, что ни разу ее не навестили. Плохо это!
— К ней не шли, а она о нас думала, — поддакнул Костя. — Занавески-то сделала она. И еще четыре штуки прислала. Она, Никитка, говорила, что Лидия Ивановна Терских приходила благодарить за дочку, которую Аленка из огня-то вынесла. Подарков полные руки принесла. Аленка не взяла их.
— Правильно! — воскликнул Никита. — За спасение людей подарков брать нельзя. Храбрая Аленка и не жадная.
— А Ленька над ней потешается, — вставил Костя. — Как это?
К своему великому изумлению, Колычев услыхал в шалаше собственный голос:
— Не дадим ее больше в обиду, Костик, не дадим. Вот мое слово, — сказал Никита. — Драться мне с Ленькой нет охоты, но если он дразнить ее будет, подерусь и накостыляю.
— Никита! — в шалаш, как определил по голосу Ленька, ворвался Гоша Свиридов. — Все для фермы сделали?
— Готово.
— Фу-у! — передохнул Свиридов. — А я боялся. Вечером унесу. Да в Темный бор идти незачем. Вчера я на покос ходил, бруски носил и встретил в бору Леньку с ребятами. Все хорошие грибы повыбрали!
— Опередил нас, — сказал с сожалением Якишев. — Но поход за грибами отменять не будем. Другое место найдем, получше. Гоша, как они узнают про то, что мы делать собираемся?
— Шпионят! — убежденно заявил Костя.
— От Колычева все можно ожидать, — отозвался Гоша. — Ты предупредил его, чтобы по садам и огородам не лазили, а вот посмотришь, осенью они устроят кое-что.
— Охранять станем, — сказал Никита.
— Илья Васильевич приехал! — раздалось на улице. — Ура-а-а!
Лагерь зашумел. Кто-то горнил сбор. По песчаным дорожкам забегали пионеры, под горой слышался громкий треск мотоцикла.
— Пойдем, ребята. — Никита встал.
— Подождите. — Костя заходил по шалашу. — Тетрадь куда-то запропастилась.
— На столе нет ли, — сказал Гоша.
— Нету, и на нарах не видно…
Ленька обмер: «Началось. Как только заглянут под нары, выскочу. Выскочу, раскидаю всех и напролом…» Он подогнул ноги, уперся ими в стену, чтобы одним рывком выброситься из убежища. Но все обошлось: Костя обнаружил тетрадь в кармане.
— Опять рассеянность, — рассмеялся Никита. — Ты, Костик, и на самом деле — личность!
Ленька был спасен. Из-под нар проследил, как босые ноги переступили порог и скрылись, а потом с удовольствием распрямил затекшие руки.
— Здравствуйте, комбайнеры! — раздался неподалеку голос Ильи Васильевича. — Прибыл точно к началу занятий. Беру пример с нашего старосты, дал слово — держу!
— Не опаздываю я теперь, — начал оправдываться Костя, — хоть у Якишева спросите.
— Знаю, знаю, — Глухих добродушно рассмеялся. — Время и труд — все перетрут. Будешь за собой следить и держать в обеих руках свое хочу — не хочу, чтобы распоряжаться ими по своему усмотрению, — всего достигнешь! Так какую же часть комбайна сегодня изучать будем?
— Транспортеры хедера!
— Что такое хедер, кто напомнит?
— Жатвенная часть комбайна!
«Гошка Свиридов отличается. Не терпится себя показать. Умный какой», — подумал Ленька и стал осторожно вылезать из-под нар. Ему сильно хотелось пить. От пережитого волнения во рту горело, словно язык и небо натерли горькой полынью. «Хорошо бы выпить полный ковшик холодной воды, да где её взять». Разведчик вспомнил про огурцы, которые прихватил по пути из чужого парника, достал один из-за пазухи и стал с жадностью поглощать сочную хрустящую мякоть. Подойдя к окну, отогнул краешек занавески и выглянул. Поблизости — никого. Пионеры собрались под навесом «классной комнаты». Среди них Ленька узнавал недавних друзей, и усмешка кровно обиженного человека искривила его тонкие губы. «Да, были деньки, хорошие деньки. Тогда эти ребята — Гоша Свиридов, Витька Подоксенов, Костя Клюев и даже Никита Якишев уважали Леньку». Колычев пригладил непокорный свой чуб и вздохнул. Как же так получилось, что все отвернулись от него? Может быть, он в чем-нибудь виноват? В меру своих сил старался увлечь товарищей… Огороды и сады? Так это же интересно!.. Да и не всегда занимался он, Ленька, огородами и садами. Были игры, рыбалки, походы… Он вновь посмотрел в окно. Пионеры внимательно слушали Илью Васильевича. Комбайнер в синем комбинезоне ходил возле стенда с чертежами, что-то рассказывая. Время от времени он брал со стола длинную камышовую указку и водил по чертежам.
Ленька окончательно успокоился, присел на нары и принялся обдумывать создавшееся положение.
Ясно было одно, что на глазах у ребят из шалаша не выйдешь. Разобрать заднюю стенку? Но, во-первых, она сплетена крепко и вдобавок замазана глиной, а, во-вторых, на эту операцию потребуется время. Остается только одно — ждать, пока стемнеет. Под покровом ночи можно выбраться из лагеря незаметно. Решение принято. Таблицы и списки, висящие на стене, привлекли внимание Леньки. Он поднялся и стал рассматривать их. Ура! Наконец-то обнаружено то, что нужно: список дежурных, остающихся на ночь в лагере. Вырвав из тетради, лежавшей на столе, чистый листок, Колычев старательно переписал дежурных. Теперь-то можно будет действовать смело, а не на ощупь.
С улицы донеслись громкие голоса. Они приближались. Ленька выглянул из-за занавески. Ребята, окружив Илью Васильевича, направлялись прямехонько к шалашу.
— К нам в штаб, — приглашал знатного комбайнера Костя. — Пойдемте. Вот он — штаб-то!
«Так вот, оказывается, куда я попал, — сообразил разведчик, — в Никитин штаб занесло. Это — не фунт малины! Сказать Тольке с Демкой — не поверят!»
Ленька юркнул под нары и стал терпеливо ждать.
— В шалаше нам, брат, не уместиться, — ответил Илья Васильевич. — Сядем на лужайке и по душам поговорим. Вот видите, как удобно. А теперь меня интересует один вопрос: чем нанимаетесь в лагере, как отдыхаете? Я, ребята, люблю вольную лагерную жизнь. Правда, в молодости побывать в пионерских лагерях не довелось, а в армейских был. Жили в палатках, учились бить врага, вырабатывали в себе выносливость, ловкость. Да и сейчас у нас на полевом стане, как в лагере. Ну, кто же расскажет о вашем житье-бытье?
— Никитка!
— Пусть он говорит: он — начальник лагеря!
— Начинай, Никитка!
Наступило короткое затишье, потом Ленька услыхал голос Якишева:
— Живем мы, Илья Васильевич, хорошо. Бываем в походах. Ходили на озеро Щелкун, ночевали там три ночи. Провели соревнования спортивные. Рыбачим, игры устраиваем. Скоро военная игра с пестовскими пионерами будет: уже договорились. В кружках занимаемся, за садом школьным ухаживаем…
— Сено косили у Коровьего брода! — выкрикнул кто-то. — Шестьдесят трудодней заработали!..
— На ферме помогаем. Я сегодня десять бочек воды туда привез. Встал пораньше и успел, — сказал Гоша.
— Наше звено на прополку овощей ходило!
— Организовали мы специальные звенья, — уточнил Никита, — животноводов, полеводов и овощеводов. Каждый член звена изучает свою специальность.
— Затея хорошая, — похвалил Илья Васильевич. — Вам все надо знать о сельском хозяйстве. А то есть в деревнях такие люди, которые корову от лошади только по рогам отличают.
— По хвосту можно, — пошутил Гоша Свиридов: — Из лошадиного хвоста лески плетут, а из коровьего — нет.
Все засмеялись.
— Есть у меня одно предложение, — начал Глухих, переждав смех, вызванный Гошиными словами. — Или, как говорят, дело первостепенной важности. Я расскажу про него, а вы подумайте и решайте… На этот случай и документация припасена. Сбегайте-ка к мотоциклу. На багажнике сверток ремешками привязан. Сюда его надо!
— Славка! — скомандовал Костя сидящему рядом с ним пареньку. — Одна нога здесь, другая — там! С горы шагом спускайся, а то, как в прошлый раз, на носу проедешься.
— Я тихо!
— Надо быстро, но осторожно!
— Так вот, ребята, — продолжал комбайнер, — вчера было заседание правления колхоза. Обсуждали разные дела. Говорили и о лагере. Правление решило доверить нам серьезное дело…
— Какое?
— Знает ли кто-нибудь из вас, что такое патруль?
На лужайке стало тихо. Ленька, которому было слышно каждое слово, тоже ломал голову, стараясь припомнить, что такое патруль.
— Патруль — это военный термин, то есть военное слово, — пояснил Глухих. — Так называется группа вооруженных людей, которым поручено охранять завод, склад, целый город или что-нибудь другое. Правление колхоза решило поручить вам охрану посевов. Понимаете? Всех посевов! Будете охранять колхозные поля от вредителей…
— Вооружение дадут? — полюбопытствовал кто-то.
— У деда Ксенофонта берданку возьмешь! — ввернул Костя.
— Я по правде. Как охранять поля без оружия станем. Ночью враг нападет, а ты… У него, может, пистолет имеется или граната. Оружие нужно!
— Илья Васильевич, неужто поля от диверсантов оборонять?
— Не оборонять, а охранять — разница!
— Все едино!
— Нет, разница!
— Отвечу, отвечу на все вопросы. Посевы надо сохранять от нападения самых настоящих вредителей, а если хотите, и диверсантов. Есть такие жучки-червячки, на вид безобидные и красивые, а на деле — страшнее врагов не найдешь. Нападут жучки-червячки на посевы пшеницы, ржи, ячменя, гречи, налетят на капусту, свеклу, картофель, лук и — прощай богатый урожай! Вы станете бороться с врагами урожая, следить, чтобы не появлялись они на колхозных полях. И оружие будет. Не пулеметы, конечно, не пушки и винтовки, а знания. Наука — очень могучее вооружение. Договоримся о патрулировании, наметим участки и пригласим агронома в лагерь. Пусть вам расскажет, как находить вредителей и как уничтожать их.
— Дядя Илья, вот сверток-то! — сказал подоспевший Славка. — Я тоже против врагов пойду!
Ленька услыхал шелест бумаги: комбайнер разворачивал схему.
— Все поля нашего колхоза обозначены на этом плане. Надо только разбить их на участки и выделить на каждый по два-три человека.
— У Гнилой балки я охранять буду! — выкрикнул кто-то. — Там капуста посажена! Отвечаю за целость!
— Мы с Гошей Свиридовым у мыса за капустой наблюдать станем! У нас получится, вдвоем-то!
— Мы с Подоксеновым — за пшеницей, что у Коровьего брода посеяна! Витька, ты со мной согласен?!
— Буду!
— Меня гречу охранять пошлите!
— Ячмень! Ячмень! Никитка, назначь на ячмень!
— И меня тоже!
— А нас на картошку!
— Лиха беда — начало, — весело рассмеялся Илья Васильевич. — Теперь сами разрабатывайте план. Охотников, я вижу, хоть отбавляй, удача обеспечена. Желаю успехов! И еще, пока не забыл. Иван Полевой будет заниматься со своим кружком на той неделе. Дальше. Уполномочила меня первая бригада механизаторов напомнить вам, что завтра к вечеру ждут вас на полевом стане. Посмотрим, какая в пионерском лагере самодеятельность, какие артисты и музыканты. Сами объявление вешали, так не подведите!
— Уже все готово, — ответил Никита. — Написать частушки осталось.
— Поэты есть?
— Нет. Идти к Колычеву придется: он хорошо сочиняет. Напишет, не откажется.
«Так и разбегусь, — подумал Ленька. — Хоть лбы поразбивайте, писать для вас не стану. Что? Туго без меня?»
— До свиданья, товарищи комбайнеры! — простился Илья Васильевич.
Пионеры, проводив гостя, до темноты спорили, распределяя участки патрулирования и отбирая номера для выступления на полевом стане. Ленька, голодный как волк, лежал под нарами не в состоянии пошевелить затекшими, будто налитыми свинцом, ногами. Ночью, когда в лагере остались одни дежурные, он еле-еле выбрался из шалаша, перебежал поляну и, кубарем скатившись по склону, растворился в густой темноте.