— Лео-о-онька-а! Лео-о-о-онька-а-а!

Окно распахнулось. Показался Ленька. Он перегнулся через подоконник и с обычной усмешкой отозвался:

— Пришли жар чужими руками загребать? Идите, я не гордый! Шагайте к воротам, калитку открою.

Ленькина издевка подействовала на ребят, как ушат холодной воды. Торопились, беспокоились за него и вот — нате!

Скрипнул засов, калитка приоткрылась.

— Проходите во двор!

— Цепняк не тронет?

— Ты, Толька, и собак боишься? Попал бы в такой переплет, в каком я вчера побывал, умер бы с перепугу. Не бойся, пса отец с собой взял.

Ленька протолкнул друзей во двор, запер калитку на засов и, ударив кулаком в грудь, показал оттопыренный кверху большой палец.

— Во! Разведочка была правильная…

— Неужто в лагерь пробрался? — с неподдельным восхищением спросил Толя.

— До полночи у Никиты гостевал, — самодовольно проговорил Ленька. — Я слов на ветер не кидаю, не отказываюсь ни от чего!

— Расскажи!

— Расскажи!

— Да интересно ль?

Демка смотрел на вожака и думал: «Чего ломается? У самого язык, поди, чешется от нетерпения».

— Не томи, — приставал Толя.

— Разведку я произвел по всем правилам военного устава, — Ленька горделиво выпятил грудь, обтянутую неизменной тельняшкой, поддернул штаны-клеш и гоголем прошелся по двору, будоража куриный выводок. — Мое слово — алмаз! — Жирный боров, спрятавшийся от зноя в тени плетня, приподнял вислоухую тупорылую морду с заплывшими сонными глазками и хрюкнул. — Вот и Князь подтверждает, что правдивые слова говорю. Только вы думаете, что я жар чужими руками загребаю. Коротки у вас руки, чтобы ими жар грести. В разведку-то я ходил, а не вы. Медвежьей болезнью боитесь занемочь. Мне отец говорил, что, коли напугать медведя, заболевает он, понос его прошибает до смерти…

— Мы ведь и уйти можем, — сказал Демка. — Твое бахвальство слушать неинтересно!

— Не серчайте! Я против вас никогда…

— О разведке давай, — еще раз попросил Толя.

— Трудненько было, — возобновил рассказ Ленька. — Подобрался к лагерю, залег возле валуна. Лежу, смотрю преспокойно вокруг и думаю: «В каждом лагере штаб имеется, наверняка и у них есть. Найду-ка штаб, залезу в него: лучшего места для разведки не сыскать!» Разузнал, где шалаш, в котором Никита расположился, забрался под нары и слушал все, что говорили…

— В лагере кто-нибудь был? — спросил Демка.

— Все ребята ихние были! И Гошка, и Костя, и Витька Подоксенов, и Никита…

— Костиного Полкана не было?

— Нет.

— Повезло. Он бы живо тебя из-под нар выволок. Значит, не заметили?

— Куда им… Секрет один знаю, чтобы никто не видел. На меня смотреть будут и не увидят!..

— Со своим секретом ты уже раз попался, — сказал Демка.

Ленька вскипел.

— Почему на Лысую не пошел? — надвинулся он на Демку. — Трусил? Точно говорю, трусил!

— Незачем было…

— А Карфаген? От этого тоже отказываешься? Может, дома отсидишься, а мы с Толькой одни пойдем? Вот оно, доказательство, что в шалаше штабном был! На, читай!

Демка подобрал брошенную к ногам бумажку, развернул и прочел:

— «Двадцать пятого июля в ночное дежурство по лагерю назначаются из первого звена К. Клюев и Г. Свиридов…»

— Веришь теперь? Я список в штабе раздобыл! Гоша с Костей завтра в ночь дежурят. Вот их и накроем! Завтра проведем операцию «Карфаген». Ждать нельзя дольше. Кроме списков еще кое-что имеется. Знаю, что сегодня к нам Никита придет и просить будет, чтоб я стихи написал! Сами увидите.

— И вправду под нарами хоронился? Вот это да-а-а! — Толя был восхищен неустрашимостью и ловкостью вожака. — Смелый!

— Знаю, не новость! Слушайте!

Ленька нарисовал приятелям картину беспросветной лагерной жизни. Он говорил о кружках трактористов и комбайнеров, о звеньях помощи животноводам, полеводам и овощеводам, о покосе, о создании пионерских патрулей, которые будут оберегать посевы от вредителей, о концерте.

— Дела у них по горло, — заключил он. — Работают день и ночь, как трактора на пахоте. До того дошло, что и поспать некогда. Гошку Свиридова вчера среди ночи с постели стянули, чтобы воду на скотный двор возил. Десять бочек доставил, а ему говорят: еще давай — мало. Запарился Гошка…

— Силком заставили? — спросил Толя.

— Известное дело!

— Врешь! Гошке и всем другим за работу трудодни начислят, — вмешался Демка.

— Держи карман шире…

— Ты, Ленька, злой, как цепняк ваш. На всех бросаешься.

— Хочешь знать, Гоша при мне Илье Васильевичу жаловался, что сил у него больше нет работать, с ног валится.

— Опять врешь! Гошка не дурак Герою Социалистического Труда говорить, что работать лень.

— Думаешь?

— Каждому ясно!

— Проверить хочешь? Хорошо, я тебе, Демка, докажу…

Настойчивый стук в калитку оборвал спор на полуслове. Ленька сделал рукой презрительный жест, показывая им, что ни в грош не ценит рассуждения приятеля, и заспешил к воротам. Открыв калитку, растерялся: перед ним стоял Никита. На бронзовом, загорелом скуластом лице его играла улыбка, серые глаза смотрели миролюбиво. Из-за его спины выглядывала чуть побледневшая и осунувшаяся за время болезни Аленка Хворова. Несмотря на то что колычевцы ждали гостей, появление их вызвало некоторое замешательство. Ленька не знал, как ему вести себя. Толя и Демка разом вскочили с крылечка и вытянули руки по швам, словно солдаты при встрече с генералом.

— Здравствуй, Ленька! Мы по делу к тебе, — сказал Никита.

— Пройти можно? — спросила Аленка.

— Заходите.

— Выручи, — продолжал Никита, — сегодня идем художественную самодеятельность показывать механизаторам первой бригады. Все приготовили, а частушек нет! Старые-то есть, да надо бы новые сочинить про людей из бригады. Понимаешь?

Колычев незаметно переглянулся с приятелями, как бы говоря: «Видите? А что я говорил?»

— Поможешь? — еще раз спросил Никита.

И Ленька вдруг почувствовал, что не может отказаться. Все его существо было против, а сознание подсказывало обратное. Ведь это дело не одних только пионеров, но и взрослых, механизаторов первой бригады.

— Выручить товарищей не отказываюсь. Можно и сочинить.

— Никита, покажи ему, про кого писать, — сказала Аленка.

Никита протянул тетрадь, ту самую, из которой Колычев вырвал лист бумаги, когда переписывал дежурных.

— Тут — записи и о хороших работниках бригады, и о плохих. Что еще понадобится, расскажу.

«Кабинет» для поэта оборудовали в два счета. Демка прикатил деревянную кадушку, поставил ее на «попа», и получился вполне приличный круглый стол. Толя вытащил из поленницы березовую чурку, удобную для сидения.

— Кресло, — сказал он, — настоящее. Спинки, жаль, нету.

По тому, как заботились о «кабинете» ребята, было видно, что они очень довольны решением своего вожака: хватит в конце концов ругаться и враждовать. Это согласие они восприняли как первый шаг к примирению, а его ждали оба. Кружки, звенья помощи, патрули — пусть и высмеивал их Ленька — притягивали ребят, как магнит железо.

Чтобы не мешать поэту, Никита, Демка, Аленка и Толя уселись на крылечко. Ленька принес из дома карандаш, сосредоточился и притих.

— Леня, — предупредила его Аленка, — ты стихи на мотив сочиняй, чтобы петь можно было.

Нежное обращение удивило и тронуло Леньку. Он вскинул на девочку черные глаза и, убедившись, что та не шутит, кивнул чубатой головой.

— Напиши про хорошую работу первой бригады, — сказал Никита.

Колычев, схватив его мысль, лихорадочно заводил карандашом. Он писал, зачеркивал, снова писал и, наконец, прочел:

Не сложить такой частушки.

Чтоб воспеть, как надо,

Честный труд, геройский труд

Первой мехбригады!..

— Начало есть! — обрадованно воскликнул Никита.

— Петь можно, — поддакнул Демка.

На смуглых щеках поэта выступил румянец. Одобрение вдохновило его. Бегло пробежав заметки в тетради, он моментально сочинил вторую частушку:

Смотрит рожь на тракториста

С гордостью и вызовом:

«Лень отбросив, потрудись ты –

Выше леса вызрею!»

— Это — да-а-а, — восхитился Демка. — Это — клас-с-с!

— Можно я пропою? — попросила Аленка. — Дай?!

— Подожди, — остановил ее Никита. — У него сейчас хорошо получается, а мы разговорами сбиваем. Про тракториста Ивана Полевого напиши. Он больше всех горючего сберег. Про него надо сочинить обязательно: Илья Васильевич просил.

Ленька прикусил зубами кончик карандаша и, уставившись в одну точку, беззвучно зашевелил губами. Иногда, очевидно, подыскав удачную рифму, поэт удовлетворенно кивал головой, отчего кудрявый чуб колыхался. Колычеву и самому понравилась новая частушка. Он записал ее на отдельном листке и подал Аленке, спросив:

— Подойдет?

— Ой, как хорошо! — девочка вскочила. — Послушайте, ребята! — Она подбоченилась и, словно это было на клубной сцене, прошлась по двору:

— Здорово! — За калиткой кто-то захлопал в ладоши. — Сильно!

— Костя! — узнал Никита. — Иди, Костя, сюда!

Клюев появился во дворе, поздоровался и сел рядом о Демкой.

— Мешать не буду, — сказал он, поправляя на голове кепку. — Сочиняй, Ленька… — И, сняв кепку, положил на колени так, чтобы ребята обратили на нее внимание.

— Где раздобыл такое чудо? — спросил Никита, разглядывая промасленную до черноты серую кепку с прожженным козырьком.

Круглое, розовощекое лицо старосты кружка юных комбайнеров расплылось в улыбке, карие раскосые глаза плутовски прищурились.

— Кепку? — как бы не понимая, переспросил он, хотя прекрасно знал, о чем идет речь. — Ее мне механизатор подарил, тракторист… Почти новая кепочка-то.

— Угу, — сдерживая смех, согласился Никита. — Только кто-то успел твоей кепкой мазут почерпать.

— Мазут, мазут! Подкладка новая. Глянь…

— Кто подарил-то?

— Говорю, тракторист! Отдал мне кепку и сказал: «Носи на полное здоровье, если нравится. Не жалко убора. Только учти, под этой заслуженной кепкой голова должна работать точнее секундомера». Я ее и взял.

Аленка сначала прыснула в кулак, а затем, не выдержав, разразилась громким смехом. Ее поддержали Демка с Толей и Ленька с Никитой.

— Смешно? — надулся Костя. — Я пойду, пожалуй…

— Брось ерепениться! Помогай стихи сочинять!

Дело обратили в шутку, и Костя успокоился.

На сочинение частушек ребята потратили часа полтора. Время клонилось к обеду, а предстояло сделать еще многое. Главное — разучить новые частушки.

Никита поторапливал. Чтобы не возвращаться в деревню дважды, он попросил Демку сходить вместе с Костей в клуб и забрать все необходимое.

— Не давай ему по сторонам зевать, — предупредил он Демку. — Костя любит ворон считать и природой интересоваться. Подгоняй его.

— Идем, Костя, — сказал Демка, польщенный доверием.

Костя приложил руку к козырьку чудо-кепки и круто повернулся на пятках.

Аленка, прихватив тетрадь, побежала в лагерь проводить спевку. Толя направился домой переодеваться. Во дворе остались Никита и Ленька. О многом хотелось Никите поговорить со своим соперником, но все как-то не представлялось возможности. «Теперь, — думал Никита, — вроде бы и откровенно потолкуем. Раз Ленька согласился частушки сочинять, значит, пойдет на мировую». Он не боялся Ленькиных происков и доказал это на деле, предупреждая его набеги на сады и огороды, срывая их. Сколько ребят добровольно перешло на Никитину сторону, разочаровавшись в Леньке, не счесть! Теперь Никита решил добиться самого заветного. Он хотел, чтобы Ленька сам осознал неблаговидность поступков, совершаемых его друзьями, понял и постарался исправиться. Конечно, трудностей будет много: дурная слава, что смола — прилипает быстро, а отмывается не сразу.

— Ленька, — сказал Никита. — Делить нам вроде нечего… Приходите в лагерь.

Ленька потупился. Признаться, он ожидал этого приглашения и заранее готовился ответить решительным отказом, но искренность, с какой говорил Никита, обезоружила его, он растерялся.

— Согласен? — переспросил Никита.

— Попробуем, — ответил Ленька, слабо пожимая протянутую руку.

— Иди на Лысую, а я домой забегу: кое-что взять надо. До встречи!

Только успел Никита скрыться за калиткой, как пришла Аграфена Петровна. Заметив, что сын достал из сундука бархатную куртку с «молнией» и новые брюки, она сурово спросила:

— Куда собираешься? Не думай, трепать новое не дам. По огородам лазить и в старом сойдет. И что мне, горюшко мое, с тобой делать? Вечор опять плакались на тебя. Что, у Меланьи в огороде морковь слаще нашей? И в кого ты такой уродился! Зачем вас туда черт занес?

Ленька слушал причитания матери и молча одевался.

— Сымай, — решительно заявила Аграфена Петровна, подступая к сыну. — Не дозволю новое трепать! Был бы ты путный, как остальные… Говорят, Якишев-то Никитка лагерь для ребят построил, помогает колхозу. А ты?

— Мам, не ругайся… Видишь, дело какое… Нужно получше одеться. Мы сегодня всем лагерем на полевом стана у механизаторов концерт ставить будем.

— В лагерь ходишь? — недоверчиво спросила мать.

— К Никите, — подтвердил Ленька.

Все еще с недоверием поглядывая на сына, Аграфена Петровна уже мягче проговорила:

— Наконец-то за ум взялся… По всей деревне о лагере добрый слух идет. Скинь-ка брюки: подглажу.

Ленька раньше никогда не думал, что только одна фраза может изменить отношение к человеку. Мать, которую он считал сварливой и придирчивой, преобразилась на глазах, когда узнала, что он, Ленька, будет ходить в лагерь. Если прежде он постоянно выслушивал от матери многочисленные упреки, то теперь сразу почувствовал ее заботу.

— Долго на поле-то пробудете? — суетилась Аграфена Петровна. — Сунь-ка в карман, — она подала сверток.

— Не надо!..

— Бери, с устатку поешь!

Ленька не стал перечить и сунул сверток в карман.