Целую неделю друзья медлили с отъездом: не было времени. Дружина два раза ходила в совхоз «Пролетарий», подсобное хозяйство завода, помогать старшим на прополке. Потом были спортивные соревнования с четвертым городским лагерем. И отъезд пришлось отложить до субботы. Уехать — значило подвести дружину. А в субботу с утра подул сильный ветер, тревожно зашумели деревья, по лагерю закружились бойкие вихорьки, вздымая выше крыш листья, бумажки, пыль. Флаг на мачте встрепенулся, расправился и затрепетал, забился на ветру, натягивая флагшток.

С юга медленно надвигалась на город грозная свинцово-синяя туча. Одна половина неба сразу помрачнела, а другая все еще играла голубизной. Где-то в отдалении загрохотал гром.

Лагерь всполошился. Сушильщицы сновали возле фабрики, снимая с веревок прессы. С опытного участка спешили под крышу садоводы. В доме торопливо закрывали окна и форточки. Все готовились встретить грозу. Только Юля спокойно разгуливал у мачты. Гроза его не касалась. Юле доверили святыню лагеря — флаг. И пусть будет что угодно, пионер Аксентьев не покинет поста до особого на то приказа. Ветер трепал волосы, швырял в лицо пыль. Юля только прищуривал глаза и морщился. Когда терпеть наскоки ветра становилось невмоготу, он поворачивался к нему спиной.

Над головой вдруг громыхнуло, громыхнуло сильно, будто дали артиллерийский залп из самых тяжелых орудий. Темное, почти черное небо прочертили слепящие зигзаги молнии. Стало тихо. И вот свежий, еще более сильный порыв ветра хлестнул дождем. По водосточным трубам забулькала вода. Майка на Юле моментально промокла и прилипла к телу, отчего он стал еще долговязее и худее. Волосы тоже пригладило водой, и голова стала похожа на арбуз с блестящей темной коркой. По лицу бежали ручьи.

Из подъезда выскочили Тима с Павкой, они прикрылись от дождя плащом, растянув его над головами. У мачты ребята задержались.

Юля приосанился, расправил плечи, выпятил грудь и независимо посмотрел на товарищей.

— Юлька, пошли, — сказал Тима. — Дождь ведь, простудишься.

— Приказа не было.

— Гроза, какой тут приказ!

— Не сахарный я, не растаю.

— Значит, промокаешь при исполнении служебных обязанностей? Ясно!

Юля зябко передернул плечами и зашлепал по лужам вокруг трибуны. Тима пошептался с Павкой, догнал товарища и накинул ему на голову плащ. Юля хотел возразить, но друзья уже мчались в сторону дровяников.

В сарайчике, где собрались сейчас ребята, Тима и Павка оборудовали голубятню. На плоской покатой крыше построили выгон — из деревянных брусьев сколотили куб и покрыли его частой проволочной сеткой. Внутри сарайчика соорудили великаншу-клетку с перегородками, отделениями и коридорчиками. Клетка занимала половину помещения. Налево от нее, в темном углу, громоздилась куча хлама: корзинки, шесты, кормушки, гнезда. Посредине сарайчика виднелся кусочек чистого земляного пола, именуемый «пятачком для работы». Над клеткой были настланы полати, на которых летом с разрешения родителей спали Тима с Павкой, а иногда и Юля.

В сарайчике пахло птичьим жильем, олифой и столярным клеем. Когда друзья наводили в голубятнике порядок, по лагерю распространялись слухи, что работают они в противогазах. Но Тима решительно опроверг это. Он заявил, что к запахам они уже привыкли, а противогазы от них не спасают.

Ребята в ненастные дни всегда собирались в голубятне. Только девочки не хотели идти в духоту и предпочитали фабрику. Поэтому голубятня называлась «мальчишеским штабом». А зря не приходили сюда девочки. Хорошо было в ненастье под железкой крышей. Много интересных происшествий рассказывалось здесь, много замыслов, дерзких и смелых, рождалось за тонкими дощатыми стенами.

За Тимой и Павкой в голубятню пришли Вася Зимин и Юля. Вася был в охотничьем костюме отца: огромных болотных сапогах с пряжками на голенищах, широкой кожаной куртке, блестевшей от дождя, и широкополой шляпе. Вид у Васи в этом одеянии был мужественный и в то же время смешной. Из-под шляпы, вопреки всем ожиданиям, смотрело не усатое лицо заядлого охотника, а круглая добродушная ребячья физиономия с лучиками возле сияющих глаз. Из-под тужурки вместо положенных кожаных брюк смешно выставлялись красные каемки трусов.

— Ты меня прости, — говорил председатель лагерного совета промокшему часовому, — нехорошо получилось, я о тебе забыл.

Вася снял куртку и повесил ее на гвоздь. Юля раскинул на клетке плащ и полез на полати под тулуп. На ящиках, чурбаках и поломанных стульях сидели ребята.

Были здесь и садоводы с Колей Хлебниковым, и «Умелые уки» во главе со старостой кружка Володей Сохатовым, пристроившимся на краю клетки, и бритоголовый сигналист Ванюшка Бобров, восседающий под самым потолком на куче хлама.

Павка тоже забрался на полати. Тима остался внизу рядом с Васей. Начались разговоры. Павка сообщил, что по предсказаниям метеорологов завтра выйдет из берегов Варган и затопит всю низину до самого города.

— Атмосферное бедствие будет, — предсказал кто-то.

— Стихийное, — поправил Тима. — Вода — это стихия. Ясно?

— Когда ты, Тимка, свое «ясно» бросишь, — заметил Вася. — У тебя «ясно» превратилось в слово-сорняк.

— Сразу уж и сорняк! Люська ругает, что приносим сорняки. Ты — что разговариваем сорняками. И шагнуть некуда без ругани. Ясно?

— Да, да, Тимка! Словами нельзя злоупотреблять. Сорняки — это слова, которые язык засоряют. Слова, которые где надо и не надо говорят: «понял, знаешь, ясно, порядок…»

— Что делать, если оно само выскакивает.

— Следи.

— Ладно. Только подсказывайте мне. Ясно?

— Пасмурно!

Все дружно засмеялись. Вася смеялся звонко, всхлипывая и показывая ровные ослепительно-белые зубы. Его задорный, вздернутый вверх нос морщился, золотистый хохолок над бровью вздрагивал, веселясь вместе с хозяином.

Посмеялись от души над Тимой и заговорили о Лапине. Вася подсчитал, что дня через два-три будут поступать письма из городов, за которые сражался «Стальной солдат». Тима многозначительно посмотрел на полати, откуда свешивались головы друзей, и заметил:

— Как бы нам не прозевать.

— Чего не прозевать?

— Найдут другие. Какая это честь? Ясно?

— Раз! — сказал Володя Сохатов.

— Почему раз? — спросил Тима.

— Один раз «ясно» сказал!

— Ладно тебе, Володька, придираться! — Тима повернулся к Васе. — А с тобой, Вася, я не согласен. Не надо письма рассылать! Надо самим ехать на розыски Лапина!

— Хватился! Письма давно уже отправлены! И потом, Тимка, ты подумай, ну как нам ехать? Ведь городов-то не один и не два, а пятьдесят! На Украину — надо. В Крым — надо. На Дальний Восток — надо. Весь Советский Союз!

— Ну и что? Думаешь, не смогли бы? Струсили бы?

— Дело не в том. Никто бы не струсил, но зачем затягивать поиски? Семен сказал ведь, что твой план усложнит поиски Лапина.

— Семен думает по-своему, а я по-своему!

— Семен больше нас знает и понимает больше!

— Я при своем мнении остаюсь. Поехали бы и нашли, а так жди у моря погоды. Пока кто-то найдет да напишет…

— Вот бы самолет нам построить, — мечтательно протянул Володя, — быстро бы во все города слетали!

— Как знать, — вставил Коля Хлебников и скептически улыбнулся. — Ты, Володька, всегда фантазиями увлекаешься. А получается у тебя, как с хвостатой ракетой, — пустая затея. И Лапина мы не найдем, и ракету ты никогда не построишь, и самолет не сделаешь! Самолет — это не «самобрызг». На ракете испытал сам, а Ванюшка рассказывал, что ты чертежи последней ракеты сорок раз переделывал.

— Ты, Коля, ничего не понимаешь, — горячо возразил Володя. — В чертежах у меня ошибки не было! Я не тот материал для ракеты брал. Делал ее корпус из жести, а надо было изготовить его из дюралюминия.

— Из алюминия? — переспросил Павлик с полатей… — Алюминий из бокситов выплавляют. Мне Сергей рассказывал о том, как на руднике бокситы добывают. Интересно! Давайте съездим на экскурсию? И на завод алюминиевый можно…

— Мы уже договорились с Сергеем Васильевичем об экскурсии, — вставил Вася. — На рудник поедем на днях.

— Алюминий — самый нужный металл для авиации, — авторитетно заявил Павка.

— Только не алюминий, а дюралюминий, — поправил Володя.

— Все равно!

— Нет! Алюминий — это не то, что дюралюминий. В дюралюминий входит медь, немного марганца, магния, кремния и железа. Этот сплав после закалки делается твердым и крепким. Понятно? А ракету мы всем кружком строить будем. Построим ее и назовем «Григорий Лапин». Я у папы попрошу, чтобы он нам помог. Выйдет у нас и ракета, да еще из дюралюминия!

— Тебе, Володька, хоть дюралюминий, хоть алюминий дай — испортишь и то и другое, — подковырнул товарища Коля Хлебников. — Не будет из тебя, Володька, изобретателя, раз ты в моряки собираешься идти.

— А ракета у нас получится все равно. Вот, — сказал Ванюшка.

— Ты, Ванюшка, помалкивай. Маленький еще.

— И не маленький я, а средний!

— Ты, Коленька, не прав, — вступился за Володю Тима. — Самолет не летчик изобрел, а как раз — моряк Можайский. Ясно?

— Пасмурно, — огрызнулся Коля.

— У Володьки есть способность изобретать!

— Я же и говорил о ракете! Не спорю.

Коля опять забросил камешек в Володин огород. В лагере все знали Володину страсть к изобретательству. Знали и то, что незадолго до весенних экзаменов он сконструировал и построил из жести первую модель межпланетного корабля — хвостатую ракету. Испытал ее тайно за парком, на пустыре, и после долго уверял всех, что испытание прошло удачно, и хвостатая ракета блуждает где-нибудь в стратосфере или спокойно лежит на Марсе.

Но Ванюшка Бобров, единственный человек, посвященный в великую тайну изобретателя, выдал Володю. Под строжайшим секретом он рассказал всем ребятам, что произошел взрыв, что ракета не улетела, а лежит в Володином ящике вместе с частями вечного двигателя. То же произошло с двумя последующими конструкциями ракетного корабля.

Тима не обратил внимания на рассуждения Хлебникова. Он начал рассказ о Можайском.

Любили ребята слушать Тимины рассказы. Вот уж кто мог говорить! Любую историю он передавал так, будто сам в ней участвовал.

— В 1854 году, — говорил звеньевой, — на фрегате «Диана» Можайский плыл в Японию. С парусами — это не то что с машинами. Из Кронштадта до Симоды — есть в Японии такой порт — «Диана» плыла больше года. Были штормы, были бури, но наши русские моряки их победили. Когда наши проплывали по Индийскому океану, погода была солнечная, над кораблем кружились чайки. Можайский стоял на капитанском мостике и следил за птицами. Вдруг одна чайка ударилась о грот-мачту и упала на палубу. Можайский подбежал к ней и поднял…

— Она умерла, Тима? — робко спросил Ванюшка.

— Не умерла, а разбилась.

— Все равно жалко, что умерла.

— Ты, Ванюшка, не возись там, — посоветовал малышу Юля, — развалишь кучу.

Ванюшка замер, боясь шелохнуться.

— И вот Можайский поднял чайку, посмотрел на крылья и подумал: «А почему человек не может иметь такие крылья и летать?» Решил он тогда же построить летательный аппарат. Возвратился Можайский из Японии и стал изучать строение птиц: хотел узнать точно, почему они летают. Узнал он это и за чертежи сел…

Павка, свесившись с полатей, с благоговением смотрел на своего командира. Когда Тима упомянул про птиц, Павка не замедлил вставить и свое слово:

— Голубей он тоже изучал. Это я по себе знаю. Когда я на них смотрю, хочется взлететь высоко-высоко. Чтоб, как о горы Крутой, все видно было. Можайский, наверное, почтарей гонял.

Сильный порыв ветра захлопнул дверь. Она ударилась о косяк, отошла, снова ударилась и замерла, словно приклеилась.

Стало темно, как ночью. Лица слушателей растворились в тени, по железной крыше барабанил дождь, в клетке тревожились голуби. Голос Тимы звучал по-прежнему взволнованно, страстно.

— Вася, открой дверь, — попросил Юля. — Темно у нас очень.

Вася толкнул дверь. Лужи на дворе превратились в озера, а капли падали и падали. На поверхности луж вскакивали прозрачные пузырьки.

По небу над лагерем вереницей неслись на север низкие, темные облака. Задевая о крыши, трубы и антенны, они рвались на клочья и мчались дальше, растрепанные, косматые, очень похожие на огромные тюки закопченной ваты.

— Тучки небесные, вечные странники… — задумчиво вполголоса продекламировал кто-то.

— Это не тучки, а настоящие тучищи, — критически заметил Коля.

Струя свежего влажного воздуха ворвалась в сарайчик, и в нем сразу запахло тополевыми листьями, цветами. На высоком пороге появилась пестрая курица. Она склонила голову набок, из-под висячего красного гребня взглянула на ребят желтыми бусинками глаз. «Ко-ко-ко-ко-о! Хорошо здесь!» Она соскочила с порога и принялась клевать зерна, рассыпанные у Васиных ног.

— А все голуби! — сказал Павка с полатей. — Голуби помогли Можайскому. Летчик Нестеров тоже от голубей научился мертвую петлю делать. Он за «турманами» наблюдал. Мне об этом один летчик-истребитель рассказывал.

Разговор незаметно перешел на голубей. Павка свесил с полатей ноги в желтых сандалиях и, размахивая короткими руками, стал доказывать, что все открытия в области авиации сделаны благодаря голубям. Юля поддерживал друга. Тима молчал. Вася и Володя отстаивали свою точку зрения.

— Голуби — птицы, — говорил Вася. — Они человеку служили как наглядное пособие, как в школе у нас. А остальное сделал человек. Он додумался.

— А если бы не голуби — не додумался бы! — кипятился Павка. — И я скажу, что из вас летчиков не выйдет. Не любите вы птиц. Володька в моряки идет, а ты в строители думаешь. Какие из вас летчики! Правильно Колька говорил насчет ракеты. В летчиках у вас голова закружится! А голуби…

Павка проворно втянул ноги на полати, вскочил на коленки и скрылся. Через секунду он протянул Васе узкую полосу фанеры. Все так и ахнули. На одном краю листа был нарисован голубь. Нарисован мастерски. Стремительно мчался он среди облаков, беспорядочно разбросанных по небу невозможно синего цвета. Под голубем разрывы зенитных снарядов, над ним — звено истребителей.

Картину украшал девиз: «Летать, только летать!»

— Красиво! — кивнул головой Володя. — Но ты, Павлик, не забывай, что Можайский был моряком, а изобрел самолет. Отец и сын Черепановы были простыми мастеровыми на демидовских заводах в Нижнем Тагиле, а изобрели первый в мире паровоз, железную дорогу.

— То Можайский и Черепановы, а то какой-то Сохатов, — вставил Юля.

— И я могу вполне стать изобретателем!

— Смотрите, какой Можайский выискался, — засмеялся Юля, — Нет, Володька, «рожденный ползать, летать не может!»

Володя, до сих пор говоривший спокойно, вспылил. От его сутулости не осталось и следа. Близорукие глаза сощурились грозно. Грудь часто вздымалась. Поправляя на голове белую повязку, он шагнул к полатям и резко спросил:

— Повтори, что ты сказал?

— Так и сказал!

— Подожди, Володя, — Вася придержал Сохатова за рукав клетчатой рубашки. — Юлька, извинись сейчас же! Ну!

— Не буду!

— Тогда я тебе скажу вот что. На голубях вы далеко не улетите. У Павки по математике тройка, а у Тимки по физике тоже тройка. А насчет того, что «рожденный ползать, летать не может», вам давно пора знать, что у нас в Советском Союзе такие, чтобы ползать, не рождаются.

— А чего ты, Васька, на меня нападаешь? «По физике — тройка»! Я тебя задевал?! — вспылил Тима.

— Изучать физику надо. Поэтому и сказал!

— Это мое дело. Личное. Ясно?

— Нет, не ясно! Ты обязан физику знать!

— Учитель какой нашелся, — вскочил Тима. — Учить собираешься? Не нуждаемся в таких учителях. Можете выкатываться отсюда! Ясно? Без вас проживем!

Голос у Тимы срывался на визг, и ребята поняли, что заготовители капитулируют, сознательно идут на разрыв, чтобы удержать позиции.

Один за другим покидали голубятню пионеры. Вася на минуту замешкался в дверях, неловко переступил порог и заметил:

— Эх, вы! А еще товарищи!

Сказал и побежал по лужам в сторону фабрики, заслонясь от дождя куском ржавого железа.

— Все, — сказал Тима. — Конец!

— Это Юлька спор начал.

— Спорили все вместе. Ясно? Теперь нам надо обязательно уезжать на розыски Лапина. Иначе мира не будет. Давайте договоримся!

Друзья уселись в кружок.