Целое утро крутились Галинка и Валька возле Венькиного дома, но Венька не появлялся, да и вообще никто не выходил из избы Захаровых — ни Венькин отец, ни мать, и даже Индуса нигде не было видно. Галинка приказала Вальке ждать, сама убежала куда-то, вернулась быстро и сообщила, что Венька вместе с отцом и матерью уехал на Красный остров за сеном.
— Кто сказал? — спросил Валька.
— Верста. И еще, Валька, она знаешь чего сказала?
— Ну?
— Вы, говорит, хулиганье. Чугун у меня сперли, а Веня парень хороший. Красный следопыт.
— Чугун, — хмыкнул Валька. — Он и весил-то всего ничего.
— Ага! Проговорился!
— Жарко, — заметно смутившись, сказал Валька. — Искупаться бы!
— Стыдно стало?
— Чего стыдно, чего стыдно! — забормотал Валька. — И чугун-то был с дыркой.
— А Верста говорит, новый.
— Она наговорит. Только слушай. Идешь на Стригу?
— Идем, — согласилась девочка.
Задами миновав деревню, они вышли к речке, спустились к воде, Валька уже стянул рубашку, как вдруг откуда-то издалека послышался лай.
— Индус! — крикнула Галинка. — Точно! Значит, и Венька с ним. — Она на секунду задумалась. — Валька! Ныряй в воду и притворись, что тонешь!
— Зачем?
— А я тем временем фотографию цапну.
— В карман полезешь? — хмуро спросил Валька.
— Тогда я притворюсь!
— Так он и поверит! Не дурак какой-нибудь.
— Поверит! — Галинка сделала несколько шагов к речке. — Ныряю!
— Я в карман не могу. Я лучше притворюсь.
— Кричи громче, — наставляла Галинка. — «Тону! Топу! Спасите!»
— Учи ученого, — буркнул Валька, решительно зашагал в воду и нырнул.
Пройдя под водой несколько метров, он встал, но глубина была небольшая, всего по грудь, и он снова нырнул и поплыл под водой. Возле коряги неподвижно стояло темпов живое полено. «Налим!» — ахнул про себя Валька, хотел приглядеться получше, но не хватило воздуха. Ряби на реке не было, и налим хорошо различался. Здоровенный, с широкой спиной, он лениво шевелил плавниками, поднимая мелкие песчинки. Валька посмотрел на берег, увидел Веньку и закричал:
— Венька-а-а! Нали-им! Здоровенный! Плыви!
— Вре-ошь?!
— Рядом стоит! Шевелится!
Оглянувшись, Венька вытащил из-под рубашки фотографию Савраскина, положил ее на песок, быстро разделся и побежал к другу.
— Где? Где он?
— Тихо, — зашипел Валька. — Как его взять? Острогу бы надо или вилку…
Валька совершенно забыл про Галинку, зато Галинка знала свое дело. Как только Венька забежал в речку, она выскочила из ивняка, где до этого времени хоронилась, схватила фотографию и убежала. Даже на Индуса, который при виде девочки радостно закрутил хвостом, не обратила никакого внимания.
Мальчики приступались к налиму и так и этак, Валька подводил руку к жабрам, но, чувствуя прикосновение, налим делал рывок, отплывал немного и снова останавливался, темный, таинственный, похожий на живое полено.
— Так нам его не взять, — сказал Валька. — Только зря напугаем. Надо за острогой бежать.
— У меня ножик есть, — припомнил Венька.
— А молчишь! Давай быстрее!
Венька побежал на берег. Он поднял рубашку, брюки, вытащил нож из кармана, бросил одежду обратно на песок и уже побежал в воду, но на полпути остановился. Вернувшись, он перебрал и перещупал вещи. Фотографии не было. Забыв про налима, Венька побрел по песку, думая, что, роясь в одежде, выронил фотографию.
— Эге-гей-гей! — закричал Валька.
Венька даже не посмотрел в сторону друга.
— Индус! — позвал он. — Ищи, Индус!
Индус, громко взлаивая, забегал по песку. Снова закричал Валька, не выдержав, вышел на берег и, глядя на сосредоточенное, серьезное лицо друга, спросил:
— Потерял чего-то?
— Нет, — ответил Венька и свистнул. — Пошли, Индус!
— Венька! — окликнул его Валька. — Фотографию потерял, да?
Венька вздрогнул, глянул на друга, и Вальке показалось, что он сейчас бросится на него драться, но Венька взял себя в руки и усмехнулся:
— Я ничего не терял.
Он еще раз свистнул щенка и пошел прочь. Валька подобрал одежду и побежал следом.
— Слышь, Венька, думаешь, я ничего не вижу? — бубнил он. — Мы тоже кое-что знаем, не протреплемся. Между прочим, кто первый тебе ход подземный показал? Я. А Ваське кто в ухо дал? Опять же я. За кого? За тебя. Они меня поймали, излупить хотели. А я ничего, не испугался. Я за друга в огонь и в воду…
Венька шагал молча.
— Я знаю, у кого фотография солдатика, — сказал Валька.
Венька резко остановился.
— У кого?
— А говоришь, не терял…
— У кого? — повторил Венька.
— У Галинки.
— Следили? Шпионили?
— Ну и следили! Ты тоже, друг… Я от тебя никогда, ничего. Знаешь, как обидно?
Венька долго смотрел на друга, потом сказал:
— Пошли.
Он привел Веньку на сеновал, достал из-под постели белый узелок.
— Поклянись, Валька, что никому не расскажешь.
— Землю есть? Кровью? — спросил Валька, загибая рукав рубашки. — Давай ножик!
Венька подумал немного.
— Кровью не надо, — сказал он. — И землю есть ни к чему. Ты просто поклянись.
— Клянусь.
Венька развязал узелок, вытащил дневник и подал его Вальке.
— Читай.
И пока Валька читал дневник Мишки Башарина, он лишь изредка посматривал в его сторону, чистил краем шерстяного одеяла медали и орден Савраскина.
Прочитав дневник, Валька долго молчал, потом спросил:
— Папке моему показывал?
— Нет. — Венька посмотрел на друга и уверенно заговорил: — Василий Васильевич не такой! Он никогда! Что ты! Он до Берлина дошел! И орденов полная грудь!
— Мишка всем показывал. Даже Мирону Евсеичу. Герою! Как же так, Венька? Свой, деревенский, и наших, пленных, беззащитных?
— Мне Верста говорила, что и не купался уже никто. Холодно было. А мамка моя до сих пор не верит, что Мишка утонул.
— Эх, Венька, — с горечью произнес Валька. — Не поверил. Да меня хоть на костре жги, хоть на кресте распинай — ничего не скажу.
— Из-за отца я твоего молчал.
— А что отец? Если он… — Валька не договорил, Венька перебил его:
— Брось ты, Валька! Говорю, Василий Васильевич не такой. Не мог он! Я всех фронтовиков переписал. Два брата Савельевых. Николай и Петр. Оба на Камчатке.
— Далеко. Не добраться.
— Надо будет — доберемся.
— Если надо, то конечно…
— Шаров Федор Федорович. Генерал!
— Может, он и есть?
— Ты скажешь!..
— А что? Вон я в кино видел: полковник, а тоже этот… шпион.
— В Ленинграде живет.
— И адрес знаешь?
— Узнаем.
— Он письмо деду Григорию послал. Сулится приехать. Жди, мол, дедушка, не умирай.
— Тимофей Сергеевич Аржаков.
— Этот часто бывает. И все на «Волге».
— И двое в районе живут. Один директор райпотребсоюза, а другой на заводе работает. Дядя Никаша.
— Седой, хроменький и добрый такой, — припомнил Валька.
— А теперь Галинку надо искать. У нее язык долгий. Проговорится или покажет кому фотографию — и пиши пропало.
— Она на колокольне. Меня ждет.
— Пошли.
Ребята вышли на улицу и побежали к церкви. Увязался за ними и верный Индус. Впрочем, какой же он верный?
Галинка действительно стояла на колокольне и ждала Вальку. Фотография показалась ей неинтересной. Ну, солдатик и солдатик. Но, припомнив слова Коли Однорукого о том, что он где-то уже видел эту фотографию, она пригляделась к ней повнимательнее. Смешливый, круглолицый, молодой, в гимнастерке. Нет, ничего интересного. Снизу послышался свист. Галинка выглянула в проем колокольни, увидела Вальку и закричала:
— Давай быстрее!
Валька поднялся на колокольню.
— Целый час жду… — начала было девочка, но в это время донесся лай Индуса. — Венька, — шепнула она. — Бежим!
— Фотографию давай, — грубовато сказал Валька.
Галинка посмотрела на него, и что-то, видимо, не понравилось ей в выражении лица ее сообщника.
— Сейчас, — ответила она, полезла за ворот платьица, глянула вниз и увидела бегущего к церкви Веньку. — Ага, — догадалась она. — Сговорились?
Валька решительно шагнул к девочке. Вид его ничего хорошего не предвещал. Галинка вдруг метнулась к лестнице и побежала.
— Венька-а! — заорал Валька. — Держи ее!
Галинка забежала в полутемную большую камору и прислонилась к стене.
— Она здесь! Здесь! — азартно кричал Валька. — Гляди не пропусти! Она хитрая! Все ходы-выходы знает!
Послышалось частое Валькино дыхание, шаги. Галинка приникла к стене, затаилась. Валька зашел в камору и, конечно же, сразу приметил девочку.
— Попалась? — злорадно спросил он. — Давай фотографию!
— А я ее выбросила, — отходя от стены, спокойно сказала Галинка.
В дверях каморы показался запыхавшийся Венька.
— Говорит, выбросила, — усмехнулся Валька. — Врет.
— Отдай, Галинка. Хуже будет.
Мальчишки медленно придвигались к девочке.
— Двое на одну, да? — отступая, спросила Галинка.
— За пазухой она, — хмуро сказал Валька.
— Только попробуй, только попробуй! Предатель! Закричу!
И Галинка действительно закричала, да так пронзительно, так громко, что мальчишки в нерешительности остановились. Потом Валька, для чего-то поплевав на ладони, двинулся вперед. Галинка снова закричала, но Валька, обхватив одной рукой девочку, второй полез за ворот платьица.
— Здесь она, Венька! Здесь! Ой! — вдруг заорал он, хватаясь за плечо. — Укусила.
Галинка рванулась к двери, успела показать мальчишкам язык и побежала вниз по лестнице, часто-часто перебирая ногами.
— Врешь, не уйдешь, — шипел Валька, прыгая сразу через две-три ступеньки.
Догнал он Галинку лишь на улице, возле тополя, обхватил девочку за талию и вместе с ней повалился на траву. Подоспел Венька. Галинка закричала.
— Теперь кричи не кричи — все равно отберу, — пыхтел Валька. — Кусаться вздумала? Я тебе покусаюсь…
И в это время поблизости раздался милицейский свисток. Ребята разом оглянулись. К ним легко, как молодой, бежал участковый Мирон Евсеич Вахрамеев.
— Тикай! — крикнул Венька.
Мальчишки бросились наутек. Мирон Евсеич еще раз свистнул, подошел к девочке, покачал головой.
— С таких лет и уже по запазухам? А? Это что же делается-то на белом свете… Ничего, Галинка. Вечером шкуру-то мать с отцом с них спустят.
— Не надо, — застегивая платьице, попросила Галинка.
— Что? — не понял участковый.
— Не надо никому ничего говорить.
— Вот те и раз! — удивился Мирон Евсеич. — Это почему же?
— Так.
Вахрамеев подумал немного и решительно сказал:
— Не могу, милая. Я кто?
— Милиционер.
— Участковый уполномоченный я. И, между прочим, старший лейтенант. Какая, значит, моя первая обязанность?
— На мотоцикле кататься.
— Порядок! Порядок — моя первая обязанность. Понятно?
— Ага.
— А с тобой, понимаешь, можно сказать, полный беспорядок получился.
Мирон Евсеич посмотрел на девочку, строго покашлял и не спеша зашагал по дороге.
— Дядя Мирон! — бросаясь следом, крикнула Галинка. — Не говорите!
Участковый остановился, посмотрел на девочку и начал закуривать.
— Да-а, времена-моменты, — протянул он. — Это что же получается? Черт те что получается! Хулиганство налицо, а я, значит, должен молчать?
— Они не хулиганы.
— А это уж мне позволь решать. Да ты, Галинка, не бойся. Не тронут. А если тронут, у меня разговор короток!
— Дядя Мирон, а если я вам что-то скажу? Секретное!
— Секретное? Говори.
— Дайте слово, что никому не расскажете?
— Ладно, — внимательно посмотрев на девочку, решился участковый. — Даю.
— Они фотографию хотели отобрать.
— Какую фотографию?
— Отвернитесь.
— А?
— Отвернитесь, говорю!
— Ага, — дошло до Мирона Евсеича. Он отвернулся, подождал. — Готово?
— Готово, — ответила Галинка, протягивая фотографию.
Вахрамеев долго смотрел на фотографию, хмыкал, покачивал головой, курил, часто и глубоко затягиваясь.
— Занятная карточка. Они для чего у тебя ее отнимали-то? Да ты говори, коли уж начала. Видел я этого солдатика. Давно, правда, было…
— Вот и Коля Однорукий видел!
— Да ты-то откуда знаешь?
— Я Веньку выследила. Он ему фотографию показывал. А Коля и говорит: «Видел я эту фотографию». А вот когда — так и не вспомнил.
— А я помню, — сказал Мирон Евсеич, но сразу же перевел разговор. — Рассказывай, Галинка, рассказывай. Он как показывал — тайно или открыто?
— Тайком. Подложил на траву, спрятался и ждет. Дядя Коля поднял, долго удивлялся, позвал тетю Настю и говорит: мол, жениха Танькиного нашел! В кармане лежит.
— В каком кармане? — не понял Мирон Евсеич.
— Коля в карман фотографию-то положил, а пиджак повесил на поленницу.
— Ну-ну, дальше что было?
— А и правда, дядя Мирон, Танька с солдатом гуляет. Сама на танцах видела.
— Молодец, — похвалил девочку участковый. — Тебя бы ко мне в разведку, понимаешь.
— Венька, пока Коля за тетей Настей ходил, и вытащил фотографию. Тетя Настя и заругалась. «Из ума, говорит, выжил, старый дурак, иди, говорит, лечись! Небось, говорит, выпил, вот тебе и кажется!..» — начала придумывать Галинка. — Ушла она, тут Коля и припомнил, что он видел где-то фотографию.
— Дело ясное, что дело темное, — задумчиво произнес Мирон Евсеич. — Ну, что Венька красный следопыт и что все вы красные следопыты, это я знаю. И что Венька письмо из Москвы получил, тоже известно. В город ездил. За учебниками. Погодь, погодь… Хм… За учебниками… А я его где видел? Точно! В больнице. — Мирон Евсеич снова пригляделся к фотографии. — Занятная карточка… Значит, так, Галинка. Никому ни гугу! Молчок! Тут дело нечисто. Я, Галинка, старый разведчик. Ста-арый… Да и тебя на мякине не проведешь. Мы посмотрим, кто кого! Карточку эту я у тебя возьму, а ты скажи, потеряла, мол.
— Не поверят.
— Ничего. А ты все равно скажи.
— Дядя Мирон, а где вы видели солдатика?
— Потом, Галинка, потом. Договорились? Ни гугу!
Мирон Евсеич спрятал фотографию Савраскина в бумажник и прямым ходом направился к Венькиной матери.
Анна Дмитриевна поливала огород. Заметив участкового, она спросила:
— Мой не натворил ли чего, Евсеич?
— Да нет, Анюта, наоборот. Хвалить иду. — Мирон Евсеич прислонился к забору. — Каковы огурчики?
— Грех жаловаться, Евсеич. Один к одному, как солдатики.
— Солдатики, — повторил участковый. — Купил Венька учебники?
— Какое! — вытирая руки о фартук и подходя, заговорила Анна Дмитриевна. — Прямо беда. Скоро в школу, а учебников нет. О чем только учителя думают?
— Учителя здесь ни при чем, — резонно заметил Мирон Евсеич. — Ты пораскинь, сколько миллионов ребятишек в школу пойдет? То-то и оно. Десятки! А каждому, понимаешь, новенькие учебники… Твой Вениамин вроде ездил за ними в город?
— Ездил, — помолчав, ответила Анна Дмитриевна. — За что хвалить его собираешься?
— Хвалить-то? — задумался участковый. — Красный следопыт ведь он у тебя. Письма, говорят, из самой Москвы получает… Это большое дело — быть следопытом. Вот за это самое, что не хулиганит, добрым делом занимается, и хочу похвалить. — Мирон Евсеич помолчал, покурил. — Он моего дружка разыскивает.
Участковый, не зная, кого именно разыскивает Венька, умолк, ожидая, что Анна Дмитриевна сама скажет, и не ошибся.
— Пришла ему бумага на Степана Ивановича, пришла. Сообщили, что пропал без вести. Ходил он к тетке Настасье. Чего уж она ему рассказала — не знаю, только видела, как они письмо с Валькой сочиняли.
— Слышал я, будто и второе письмо он получил.
— Спрашивала. А он… — Анна Дмитриевна задумалась. — Что же он ответил? Да ничего не ответил. Получил, мол. Все то же. Без вести. Чудной он стал в последнее время, Венька-то мой. Все больше молчит. С утра уходит на рыбалку, а рыбы не приносит…
— Не приносит? — повторил Мирон Евсеич.
— И еще один разговор у меня из ума не выходит, — продолжала Анна Дмитриевна. — Рассказала я ему о Мишке Башарине. Нас женихом и невестой дразнили. Ты должен помнить.
— Помню, помню… Как же! Жених да невеста. Хорошо помню.
— Вот, значит, я возьми да и скажи: мол, до сих пор не верю, что Мишка своей смертью умер…
— Ты чего такое несешь, Анюта? — перебил участковый. — Ты подумай, чего несешь-то!
— А я думала, хорошо думала. Я и следователю говорила, и тебе, Евсеич. Да вы после войны будто ошалелые были. Очерствели душой. Да и понятно. Столько смертей наглядеться! Поневоле очерствеешь.
— Да, да, — произнес Мирон Евсеич, — Припоминается мне такой разговорчик…
— Да еще узелок этот…
— Какой такой узелок? — чуть не закричал участковый.
— Беленький…
— Пойдем-ка, Анюта, в избу. Чайку попьем да и поговорим ладком. И про узелок, и про август месяц сорок пятого…
И, шагая к крыльцу, вдруг припомнил Мирон Евсеич вечер, как играл он на гармони, как плясали бабы и кричали частушки, как появилась перед ним фотография солдатика и как сказал он Мишке, чтобы он поднял ее. И Мишка поднял. А куда же он девал ту фотографию? «Ах, разведчик, разведчик, — сердцем чувствуя неладное, ругал себя участковый. — Герой липовый! Права Анютка, очерствели душой после войны…»
Ничего не утаила от Мирона Евсеича Венькина мать, все рассказала. И про узелок, и про мужчину в церкви, и про то, как шел Мишка на руках к березе, и что Венька обманул ее, не ездил он за учебниками, а где был, ей неизвестно.
— Так, так, — приговаривал Мирон Евсеич, слушая рассказ Анны Дмитриевны. — Все?
— Как на духу, Евсеич. Все высказала. С моим, сам знаешь, много не поговоришь, а молчать тоже не могу. Вижу, скрутило мальчонку.
— Ты вот что, Анюта, — сказал Мирон Евсеич. — Не ругай его. И ни о чем не беспокойся.
— Неужто есть, Евсеич, о чем беспокоиться?
— И пусть он на рыбалку ходит. Не ругай. Рыбы, я слыхал, и впрямь не стало. Выдра балует. И опять же говорю, ни о чем таком не думай. Не сомневайся. Теперь-то уж…
И участковый крепко сжал кулак. Потом он попрощался и ушел. По пути к избе Башариных он сопоставлял известные ему факты и все больше уверялся, что дело нечистое. Конечно, Мишка подложил ему фотографию. Больше некому. Для чего? Венька, разыскав где-то фотографию, снова подкладывает, и не кому-нибудь, а фронтовику, Коле Однорукому. Откуда у Веньки фотография? Где нашел? В узелке? Как же тогда-то, в сорок пятом, не обратил он внимания на Анюткины слова о каком-то дяденьке в церкви. Говорила она. Помнится, в избе Коли Однорукого и говорила. Или у Григория Мартынова? Нет. У Коли. Кто был в избе? Все были. Все фронтовики.
А что за дяденька был в церкви? Надо полагать, что Мишка показывал фотографию сразу же по приезде фронтовиков. К примеру ему, Мирону Евсеичу, он показал сразу. Утонул Мишка в августе. Кто в августе пришел? Коля Однорукий, Василий Чебыкин, Тимоха Аржаков… Трое. Значит, кто-то из троих. Ну, с Колей и Василием разобраться можно хоть сейчас, а вот с Тимохой… Далеко живет Тимофей Аржаков. Кто-то из троих молился и в церкви, если предположить, что предатель и неизвестный в церкви — одно и то же лицо. Для чего он пришел в церковь, какие грехи отмаливал?
Настасья была дома не одна, с зятем. На вопрос Мирона Евсеича о Веньке она охотно ответила:
— Был у меня Веня. Хороший парень. Все у него по-серьезному, по-деловому.
Павел сидел за столом, обедал.
— Чем недоволен? — спросил его участковый.
— Известно чем, — сказала Настасья. — Зины дома нет.
— Ей дохнуть некогда, — защитил Настасьину дочь Мирон Евсеич.
— Непорядок, — хмуро произнес Павел. — Жена есть жена.
— Венька-то для чего к вам приходил? — равнодушным тоном спросил участковый.
— Письма Степановы читал. Писал чего-то. Про какого-то Петруху. Так, что ли, Павел?
— Вроде.
— Петруха-то кто такой?
— Вычитал про него Вениамин в письмах. Он красный следопыт, Веня-то.
— Петруха Савраскин, — оживляясь, сказал Павел. — Венька и на него запрос сделал. Шерлок Холмс! Да вот только ничего путного ему не сообщили.
— Савраскин, — словно бы запоминая, проговорил Мирон Евсеич. — Нашла чугун-то, Настасья?
— Где найдешь? Сдали. Да я не в обиде.
Мирон Евсеич посидел немного, пожурил Павла за то, что тот быстро ездит по деревне, попрощался и вышел. «Ну, что же, Мирон, — шагая по улице, подумал он. — Надо ехать в город. В больницу. У Веньки ты ничего не узнаешь».
Подойдя к своему дому, он вывел из небольшого гаражика служебный мотоцикл, посмотрел на часы, решил, что до вечера обернется, и сел в седло.
Он, конечно, не мог знать, что с колокольни смотрели на него Валька и Венька.
— Уехал, — сказал Валька.
— Уехал. О чем он с мамкой разговаривал? Вот что интересно…
— Если она ему рассказала… — Валька не договорил, посмотрел на Веньку и шепотом произнес: — Папка…
По деревне, с удочкой на плече, шел Валькин отец, Василий Васильевич Чебыкин, высокий, худой, такой же рыжий, как и Валька. Остановился возле забора Григория Мартынова, крикнул что-то и свернул к речке.
— Ты можешь не ходить, — не глядя на друга, сказал Венька. — Я один. Он куда?
— Под Ивановскую мельницу. Вчера говорил, щуки там прыгали.
— Ну, я пошел, — помолчав, сказал Венька и начал спускаться вниз.
Валька молча пошел следом.
Василий Васильевич тем временем уже забросил удочку на живца и неторопливо закурил. Недалеко полоскали белье женщины, переговаривались, и Василий Васильевич с неудовольствием подумал, что рыбалки не будет.
Венька и Валька стояли в густом ивняке.
— Иди, — глухо произнес Валька.
— Народ, — кивнул Венька на женщин. — Да и по подойдешь незаметно.
Василий Васильевич терпеливо смотрел на поплавок, однако, когда женщины уж слишком громко разговорились, а одна из них с силой стала хлопать по воде мокрым полотенцем, он не выдержал и закричал:
— Какой леший приволок вас сюда!
Смотав удочку, он направился вдоль берега. Венька вдруг бросился в глубину ивняка, забежал вперед и как ни в чем не бывало пошел навстречу Василию Васильевичу.
— Здравствуйте, дядя Вася! — беззаботно поздоровался он. — Поймали чего?
— Тут поймаешь…
— А на Заячьих перекатах хариусо-ов… Кишит!
— Кишит, — недовольно повторил Василий Васильевич, но все-таки приостановился. — Ловил сам-то?
— Вчера десяток принес! Во!
— Раньше там они водились, — задумчиво произнес Василий Васильевич. — Далеко…
— Рядом!
— А то я не знаю, где перекаты… Точно принес?
— Один взвесил — полкило потянул! Могу и место показать.
— Может, сходить? — вслух сказал Валькин отец. — Идем.
Валька видел, как подошел Венька к отцу, неясно различал слова. Ему тоже хотелось легко и беззаботно, как Венька, говорить с отцом, но он знал, что не сможет этого сделать: выдаст его голос, или глаза выдадут, или просто-напросто разревется он. В глубине души Валька был убежден, что не может быть отец предателем, но Мишка ни слова не написал о фронтовике, а значит, надо проверить. Спотыкаясь о коряги, хоронясь в кустах, торопился следом за Венькой и отцом Валька Чебыкин.
— Скоро ли? — спросил Василий Васильевич.
— Два переката пройдем, а на третьем их… Кишит, — повторил Венька.
— Поглядим, поглядим, — недоверчиво пробормотал Валькин отец.
Миновали два переката, подошли к третьему. Погода была тихая. Где-то часто и беспокойно крякала утка. Катилась, позвенивала прозрачная вода.
— Здесь, — сказал Венька. — Закидывайте сюда.
Разматывая удочку, Василий Васильевич, внимательно оглядывая место, размышлял вслух:
— Должна быть здесь рыбешка. Должна. Место хорошее…
Он закинул удочку и присел на корягу.
— Эх, под Сталинградом я повидал рыбы-то! — припомнил он. — На Волге-матушке. Ползешь, бывало, за водичкой, налетят они и давай бухать. Штучки такие всплывают, что те баржи! И все брюхом кверху. Оглушенные. Плывут по течению, не шевелятся. И взять нельзя. Убьют. Вот уж рыба так рыба! Белуга называется.
— Дядя Вася, а вы, говорят, до Берлина дошли? — спросил Венька, незаметно кладя фотографию на песок рядом с корягой.
— Дошел. А вот Победу так и не встретил. Дружки мои на рейхстаге фамилии писали, а меня как звездануло седьмого мая, так только девятого и пришел в себя. Очнулся и первым делом спрашиваю, как дела на фронте. Ребята смеются. «Какой фронт! — говорят. — Победа! По двести граммов водки тяпнули и твою долю разделили». И так-то мне больно стало, так-то обидно… — Василий Васильевич засмеялся и покачал головой. — «Эх, говорю, ребята, ребята! Разве я не заслужил? Я и под Москвой кровушку лил, и под Сталинградом, и здесь, говорю, в Берлине, звездануло, а вы? Эх!» Отвернулся и чуть не заревел. Не водки жалко — обидно, что не отпраздновал Победу. Ребята видят такое дело, загоношились. Закостылял один. Вернулся скоро, протягивает стакан: пей, мол, празднуй. «Чья водка?» — спрашиваю. А он: «Не сомневайся. Все в полном ажуре». — «Тогда, говорю, поздравляю, дорогие товарищи, с Победой». Ну и выпил, значит. — Василий Васильевич помолчал, потом, глядя на неподвижный поплавок, с сердцем произнес: — Хариусы! Полкило! Самое дрянное дело место менять. Надо бы уж там оставаться…
И в этот момент поплавок резко повело вниз. Василий Васильевич подсек, потянул удилище на себя. Из глубины, двигая плавниками, голубоватый, большой и прохладный, стремительно взметнулся в воздух хариус.
— Ну, Венька! Ну, молодец! И в самом деле хариус… Осторожно сняв с крючка рыбину, Василий Васильевич потянулся за ведерком, увидел фотографию, но сразу не стал поднимать ее, а вначале положил хариуса в ведерко, плеснул воды и, обтерев руки, взял фотографию. Венька не отрывал взгляда от Валькиного отца. Смотрел на отца и Валька. Он смотрел из кустов ивняка, весь напряженный, готовый в любой момент прийти на помощь другу.
— Что за чудеса? — проговорил Василий Васильевич. — Вроде как фронтовик? Глянь, Венька!
— Танькин ухажер это.
— Какой Таньки? Фронтовик. Пехота-матушка. И эмблемы по-старому прикреплены. Откуда?
— Выронил кто-то.
— Да уж не сама выпала. Я таких и не видывал. Похож маленько на Егорку с Плеса, но не он. Нет. Не он. Ладно, — решил он, пряча фотографию в карман. — Разберемся. Ну, ты молодец, Венька! Теперь только закидывай. Хариус поодиночке не ходит. Ну, молодец…
— Я пойду, дядя Вася.
— А то порыбачь. Леска у меня есть.
— Пойду, — решил Венька.
— Иди, иди, — забрасывая удочку, сказал Василий Васильевич.
А Валька стоял в ивняке и плакал. Подошел к нему Венька, толкнул в бок.
— Фотографию надо забрать, — сказал он. — Говорил тебе, что Василий Васильевич никогда…
— Фотографию мы заберем… Это ерунда, — улыбаясь сквозь слезы, ответил Валька. — Это, Венька, ерунда…