Статья Гольда появилась в одной из правых газет под крикливым заголовком «Я обвиняю советских строителей». Обвинения не выдерживали мало-мальски серьезной критики, но все же грязную свою роль статья выполнила. Затаившееся охвостье гитлеровского «рейха» наполнило город толками и пересудами. Статью читали в кафе, пивных, на улицах, и разговоров о мосте на Шведен-канале было много. Одно место в статье Гольда-Магнуса всем недоброжелателям строительства показалось наиболее убедительным. Строительство моста осуществлялось представителями армии. Назначение армии — разрушать. Конечно, во время войны саперные и инженерные части строили. Но что это было за строительство! Сами строители часто взрывали восстановленный мост, чтобы не оставить его неприятелю. Значит, армейские строители, сооружая мост для побежденной Австрии, производят работы на тех же принципах, что и во время войны: скоро и не особенно прочно. Иного от них нельзя и требовать. Они строят на время, пока армия пользуется мостами. Дальнейшая судьба этих мостов армию не интересует. И вообще строящая армия нонсенс, а кто старается убедить общественное мнение и обратном, тот рассчитывает на наивность людей, на их простодушие.

Статья вывела из затруднительного положения Давида Робина, венского представителя нью-йоркской газеты «Миррор», дав ему нужный материал для корреспонденции за океан. Телеграмму с требованием «разоблачений» Робин получил накануне. Прочитав ее, потер свои рыжие виски, задумался. Он прекрасно знал, чего требует от него газета. В последнее время Дэвид Робин хорошо зарекомендовал себя как разоблачитель «происков красных"в оккупированных великими державами странах. В связи с этим заработок его повысился до ста долларов в неделю. Это нужно было ценить. Корреспонденцию с очередным разоблачением следовало отправить немедленно. Но где же найти нужный для редакции объект? Последнее время в Вене не произошло ничего такого, за что можно было бы зацепиться. Уборку мусора и кирпичей с улиц советской зоны никак нельзя было выдать за военную подготовку или военное строительство. Но это не могло служить препятствием для корреспондента «Миррора». Он должен «обеспечить» факты. Робину вспомнился классический ответ «великого шефа» газеты — Вильяма Рандольфа Херста. Рассказ этот, в поучение молодым корреспондентам, передавался как журналистский эпос.

Пятьдесят лет тому назад Херст послал на Кубу своего художника Фредерика Ремингтона. Тогда ожидалась война США с Кубой, и художник должен был делать военные зарисовки. Прожив некоторое время на Кубе, Ремингтон телеграфировал Херсту, что на острове, очевидно, войны не будет. Херст ответил ему: «Вы обеспечьте рисунки. Я обеспечу войну».

Дэвид Робин рассмеялся. Нужно «обеспечить» русскую военную стройку в Вене. Только и всего. Страшную, коварную, хорошо замаскированную. Нечто вроде подземного военного завода, на котором работают косоглазые монголы. Их привезли в Европу в запломбированных вагонах, они не выходят на свет божий и работают, пьют и спят с национализированными чешскими девушками под землей.

Но по здравом размышлении Робин пришел к выводу, что все это — и монголы, и национализированные девушки, и тайные подземелья — неоднократно использовалось в газетах «великого шефа». Ориентализм достаточно примелькался на газетных страницах. Следовало бы обновить антибольшевистский антураж, придать ему нечто правдоподобное, и вместе с тем… это сможет повысить заработок. Что же все-таки послать в газету? Робин вспомнил и недавний разговор со своими английскими коллегами в «Еден-баре». Говорили о строительстве моста. Ральф Хендерсон категорически утверждал, что строительство это затеяно отнюдь не с мирными целями. «По мосту ходят не только пешеходы, но и танки, — сказал он. — Представляете: в Вене начался инспирированный русскими путч. Отсутствие мостов на каналах свяжет путчистам руки. Они будут изолированы, и вся эта затея распадется на ряд отдельных очагов, с которыми легко будет расправиться…»

Робин хотел было ухватиться за это «зерно», но статья в «Фольксблатт» дала иное направление его мыслям. О том, что русские готовят столкновения и гражданские войны, писалось не раз. Не лучше ли будет разоблачить их миролюбие? Они первыми начали строить в полуразрушенной Вене, и этот факт вселил во многих уверенность, что русские стремятся к миру. А мост между тем является всего-навсего блефом, который ныне и разоблачается венским инженером Гольдом. Прекрасно!

Дэвид Робин уселся за машинку и начал быстро выстукивать заголовок: «Маска с красных пацифистов сорвана! Истинная цена русскому миролюбию…»

Для посетителей «Веселого уголка» дядюшка Вилли выписывал несколько газет.

Получив утреннюю почту, он положил все газеты на стойку и забыл о них: нужно было приготовить обед на сорок человек. Обливаясь потом, толстяк помогал нанятой для кухонных дел старухе. Когда обед был готов и старуха расставила на столах тарелки, дядюшка Вилли велел вихрастому Людвигу позвать рабочих и только теперь занялся газетами.

Пришедшие на обед впервые увидели, что флегматичный дядюшка Вилли может так неистовствовать. Ом стучал кулаком по стойке и потрясал газетой. Очки висели на кончике носа, а усы приняли совсем не обычный для них вид: один ус поднялся вверх, другой опустился вниз. Долгое время толстяк не произносил ни слова и только раскрывал рот, точно хватал воздух.

— Что с тобой, Вилли? — удивленно спросил Малер.

— Что?! — выкрикнул наконец дядюшка Вилли. «Фольксблатт» поместила статью против моста на Шведен-канале. Что за грязная статья! Ее мог написать только такой мерзавец, как Магнус… Послушайте, Пауль… Шварцвальд! Фогельзанд! Кугель! Слушайте все!

Торопясь и волнуясь, дядюшка Вилли стал читать статью. Чтение несколько раз прерывалось возгласами возмущения.

— Что делается у нас в Вене! Наци, оказывается, могут еще обливать грязью!… Они еще подают свой голос! Да, да, эту статью мог написать только нацист!…

Голос дядюшки Вилли потонул в шуме. Но, использовав наступившее на минуту затишье, толстяк крикнул:

— Надо организовать манифестацию! Мы пойдем к парламенту! К нам присоединятся. Флоридсдорф будет протестовать! К парламенту!

— Верно, Вилли! — поддержали его рабочие Пойдем к парламенту! Сейчас же!

Старик Малер поднял руку.

— Неверно, товарищи, — сказал он. — Мы, работающие в мастерской, на манифестацию не пойдем.

— Почему? Оставить клевету без ответа?! Надо итти! — снова зашумели рабочие.

— Не торопитесь. Выслушайте меня.

Малер пощипал свой подбородок:

— Мы не можем бросить работу. Отлито пять панелей. Нужно отлить еще семь. Времени осталось мало. Статья грязная, верно. Но неужели вы думаете, что она остановит строительство моста? Нет! Неужели наши советские товарищи после этой лжи опустят руки? Нет! Мы ответим на эту статью своим трудом! За работу, товарищи!

Над городом прошумел теплый весенний дождь. В горах — дальние их очертания видны с Триестского шоссе — олени, туры и серны потянулись на альпийские луга. Пастухи начали перегонять отары овец на летние горные пастбища. Следом за ними откочевали и волки. Набухшие почки каштанов на Ринге готовы были лопнуть.

День угасал. Предвечерние тени пали на двор дома по Грюнанкергассе, 2. Птицы торопливо и радостно щебетали на крышах. Близился май, веселый месяц.

За столом у подвала, дверь которого была открыта, Хоуелл и Лаубе пили вино. Из подвала несло прохладой, и слышно было, как глухой хаусмейстер Иоганн громко бормотал, очевидно разговаривая с бочками. Хоуелл вынул из кармана газету:

— Читайте, Лаубе! Статья «Кто мешает возрождению Австрии».

— Я не читаю коммунистических газет, — буркнул Лаубе, взглянув на газетный заголовок.

— Нет, читайте! — настойчиво сказал Хоуелл. — Читайте, если хотите с ними бороться. Как они нападают на «Фольксблатт», поместившую статью Гольда! Той цели, которую мы ставили, статья, конечно, не достигнет. Они через несколько дней закончат этот проклятый мост. Ваши соотечественники помогают им.

— Кто это?

— Пролетарии Вены. Они изготовляют для русских перила и фонари.

— Мои соотечественники, Хоуелл, — это те, кто в двадцать седьмом году и тридцать четвертом расстреливали коммунистов. Я презираю их за то бессилие, которое они проявили. Им не удалось уничтожить красных. А теперь моим соотечественником являетесь вы, Хоуелл. Вы можете расправиться с ними более совершенным оружием.

— Поэтому, Лаубе, мы и должны интересоваться, что говорят о нас наши враги. Слушайте: «Есть господа, которым невыгодно восстановление нашего города. Они хотят спекулировать на развалинах». А вот и характеристика Гольда, уничтожающая, с их точки зрения. На счету у Гольда, оказывается, немало выданных гестапо коммунистов и социалистов. Но теперь им его не достать. Я ему выдал пропуск в Зальцбург. Он мне еще пригодится.

— Это ничтожество?

— Да, да… Он, правда, непригоден для дел, связанных с кровью, но разведчик и провокатор из него выйдет неплохой. В Зальцбурге его воспитанием займется мой шеф. Мы, Лаубе, обмениваемся нужными людьми. Я послал шефу Гольда, шеф прислал ко мне сегодня интереснейшего типа. Его зовут… ну, да это неважно… Здоровяк, ручища как у гориллы. Отрекомендовался парикмахером из лагеря Дахау. Вовремя сбежал от расплаты. «Тебе, мальчик, говорю, орудовать молотом, а не бритвой». Он улыбается: «Я работал и молотом». — «Но ведь ты же парикмахер?» — «Да, но моя цирюльня была особого рода. В лагере ее в шутку называли «преддверие рая». Ко мне присылали только тех, кого нужно было ликвидировать. Я снимал с заключенного волосы, а когда он собирался уходить, думая, что все окончено, бил по голове деревянным молотом. Одного удара хватало». Я отправил эту обезьяну с бритвой к Августу.

— Что же дальше, капитан? — раздраженно спросил Лаубе.

— Дальше? Что будет дальше, хотите вы знать?

— Да, меня интересует завтрашний день в самом точном смысле этого слова. Что делать нам завтра, которое наступит через несколько часов?

Хоуелл налил в стакан вина, выпил.

— Завтра? Пока нам не удалось заработать миллион. Свою часть вина я продаю Роу. Я сговорился с ним. С завтрашнего дня он главный поставщик вина в этих районах, а я только его помощник. Он, конечно, не даст мне много заработать. Но я возьму на другом.

— А я? — Лаубе неприязненно глянул на Хоуелла.

— Вы мой помощник, — ответил Хоуелл.

— Ваш помощник? Вы, конечно, тоже не дадите мне много заработать?

— Нужны деньги, Лаубе. Роу примет вас в свой трест…

— Деньги? — Лаубе иронически усмехнулся. — Вот что объединяет нас в едином отечестве. С деньгами я смогу действовать и сам.

— Вы погибнете. Действуйте заодно с нами.

— Обстоятельства изменились.

— Было время, когда я и без вас делал дела.

С улицы донеслось пение. Хоуелл и Лаубе прислушались. Сотни людей шли по Грюнанкергассе, наполнив улицу необычным для нее шумом. Песня, звонко начатая отдельными голосами, звучала неуверенно и слабо; но к одиночным певцам присоединились новые голоса, их стало много, и поющий коллектив уверенно и сильно поднял песню к небу и развернул ее широко, как знамя. Для улицы это было необычно и ново. Улица прислушалась А люди шли мимо дома по Грюнанкергассе, 2, шли и пели.

Из подвала показался хаусмейстер Иоганн с двумя бутылками вина. Он поставил их на стол.

Лаубе прокричал старику:

— Что там творится на улице, Иоганн? Пойди узнай. Кому это захотелось орать возле моего дома?

Старик заковылял к воротам.

— Не отрывайтесь от нас, — говорил Хоуелл. — Мы еще восторжествуем!

— Деньги… Деньги… — бормотал Лаубе. — Вам нужны деньги? Хорошо, я их добуду. Мне должен Катчинский.

Компаньоны быстро выпили вино. Хаусмейстер Иоганн возвратился к столу.

— Манифестация, хозяин, — заговорил он. — Люди поют… Много их. И наш Гельм, трубочист, Рози и даже скрипач-нищий с ними. На улице праздник, хозяин.

— Праздник? — усмехнулся Лаубе. — Почему же не гремят колокола, не поют органы в кирхах? Праздник трубочистов и нищих. Хоуелл! Где ваша атомная бомба?

Лида написала последнюю фразу, отложила в сторону словарь. Работа над переводом была закончена. Эта синяя ученическая тетрадка будет храниться до радостной встречи. Девушка поставила на нотную подставку рояля журнал с портретом Юрия и, время от времени поглядывая на него, прочла все с начала.

…Улица в районе восстания носила имя святого Губерта, покровителя охотников. На ней и произошло то значительное событие, в память о котором улица была переименована.

В мае Прага восстала. В городе шли бои с вооруженными до зубов гитлеровцами. В доме номер пять по улице святого Губерта расположился перевязочный пункт для раненых повстанцев. Баррикады находились в двух кварталах от дома, но когда санитары вынесли из него носилки с тяжело раненными, один за другим прозвучали выстрелы, и санитары были убиты наповал.

Выстрелы прогремели со старинной колокольни святого Губерта, украшенной древними химерами. Там, высоко над городом, спрятавшись за химерой, сидел немецкий снайпер. Он убил врача, торопившегося к дому номер пять с банками крови для переливания, нескольких прохожих. Улица опустела. Из окна дома высунулся санитар Карел Вавак. Он выставил белый флаг с красным крестом: быть может, сидящий на колокольне немец не знает, что здесь находятся люди, нуждающиеся в медицинской помощи. Снайпер дал Карелу помахать флагом и выстрелил. Карел упал Санитар поплатился жизнью за свою наивность. На колокольне укрывался хладнокровный убийца.

Снайпер парализовал движение на улице. Нельзя было ни войти в дом номер пять, ни выйти из него. А многим тяжело раненным требовалась срочная хирургическая помощь.

Молодая санитарка Мария Незвала сидела у койки умирающего повстанца Иосифа Градины. Веселый Иосиф, поэт и художник, умирал. Мария не могла сдержать слез, слушая Иосифа. Из угла, где стоял радиоприемник, слышался трагический голос Праги: «Говорит Прага! Говорит Прага! Красная Армия! Ее танки! Ее воздушный флот! К вам обращается Прага! Прага восстала… Прага ждет… На улицах идут бои. Горит Национальный музей. Прага в огне. Воздушные силы, танки Красной Армии, вас ждет восставшая Прага! Ждет…»

А Иосиф Градина умирал. Когда Мария склонилась над ним, спросила, не легче ли ему, он, улыбнувшись, ответил: «Ждите, они придут. Они в дороге».

Мария больше не могла выдержать. Боль, горечь, ненависть к немецкому снайперу подняли ее со стула у койки Иосифа Градины, и она направилась в зал, окна которого выходили на небольшую площадь с кирхой святого Губерта. У нее не было оружия. Она несла свое презрение и ненависть к убийце. Она хотела плюнуть ему в лицо, хотя за этот плевок ей пришлось бы поплатиться жизнью. Это было безрассудно, но она ничем иным не могла ответить хладнокровному убийце — гитлеровцу, который губил ее товарищей. От этого шага ее остановил далекий еще грохот гусениц советских танков по пражской мостовой. Советские танки были в городе. Умирающий Иосиф Градина услышал этот радостный грохот.

Передовая машина остановилась у дома номер пять по улице святого Губерта. Пушка танка громыхнула два раза. Немецкий снайпер был уничтожен.

Открылся люк танка, из него выглянул молодой советский воин. Он снял танкистский шлем, приветливо взмахнул им над головой и засмеялся. В город пришла радость жизни. Танки с красными звездами на броне принесли в Прагу мир.

К танку, выйдя из своих укрытий, поспешили жители улицы. Они окружили машину, завязалась беседа. Танкист рассказал о себе. Это был воспитанник великого города Москвы, посланец Сталина, лейтенант Юрий Большаков — командир танка…

Улицы святого Губерта в Праге больше нет. Улица Мира — так называется она теперь.

Гельм шагал в голове колонны рядом с Зеппом Люстгоффом. Говорил об успехах флоридсдорфской мастерской. Еще день-два, и работа будет закончена. Старик Малер начал соревнование за досрочное выполнение заказа в ответ на затеянную «Фольксблаттом» провокацию. Железом и чугунным ломом завален весь двор. Малер сегодня заверил Гельма, что лома хватит с избытком.

— Теперь, — Гельм горестно усмехнулся, — можно будет снова взяться за чистку труб. Фрау Райтер уволила Рози за то, что она проработала день в литейной мастерской. Предстоит немалая беготня по городу в поисках работы.

— Пора, Фридрих, бросать это неподходящее для тебя занятие — чистку труб, — сказал Зепп.

— А что же мне делать?

— Для тебя найдется работа. Меня просили подыскать хорошего парня в курьеры для нашей редакции. Я порекомендую тебя. Мне кажется, со временем ты сможешь писать в газете. У тебя будет время для повышения своего культурного уровня.

— Ты слышишь, Рози? — радостно проговорил Гельм. — Слышишь, что предлагает товарищ Зепп?

— И для Рози найдется работа, — продолжал Люстгофф. — Стереотиперу в типографии нужен помощник. Рози для этого дела вполне подойдет.

— В типографию? Я ведь не знаю, как там и повернуться.

— Научишься! Ты ведь не барышня-белоручка.

— Вы слишком много для нас делаете, господин…

Рози спохватилась, смущенно глянула на Гельма и умолкла.

— Не больше, чем могу, — ответил Люстгофф.

— Ты на митинге выступишь, товарищ Зепп? — спросил после некоторого молчания Гельм.

— Само собой разумеется. Мои выступления не новость. А почему бы тебе не выступить? Соберись с мыслями. Разве тебе нечего сказать?

— У меня нет умения, товарищ Зепп.

— Нужны страсть и гнев, а умение приложится. Плавать, Фридрих, учатся на воде.

— На мелкой, Зепп.

— Начнешь учиться сразу на глубокой — далеко поплывешь.

Демонстранты вошли в зал спортивного клуба. Здесь Гельм встретил товарищей по заводу, с которыми давно не виделся. Как и Гельм, они перебивались случайными работами. Один занимался чисткой ботинок на улице, другой продавал газеты, третий подносил чемоданы на вокзале. Усатый фрезеровщик Клаус Кнаббе заявил, что он занят изготовлением новой сапожной мази, которой в скором времени начнет торговать на рынке.

— Смотри, — пошутил Гельм, — еще забьешь Карла Шмолля . Говорят, он тоже с этого начинал.

Беседу прервал пожилой рабочий в поношенном костюме. Чтобы скрыть отсутствие рубашки, он замотал шею старым кашне. Гельм с трудом узнал в нем своего товарища по цеху — старого формовщика Ганса Вольфа. Он опустился и постарел.

— Здорво, папаша Ганцль! — приветствовал Вольфа Гельм.

— Здорво, сынок! — ответил Вольф. — Давненько мы не виделись.

— Порядком. Как живешь, старина?

— Ты лучше спроси, как я ухитрился до сих пор не умереть! Но об этом, Фридрих, мы поговорим с тобой после. А сейчас, товарищи, я хочу обратить ваше внимание вот на этих молодчиков. — Вольф указал на слоняющихся из угла в угол трех здоровяков в зеленых тирольских шляпах. — Им-то здесь что надо?

— Кто они? — спросил Кнаббе.

— Замаскированные под альпинистов наци, — ответил Гельм.

— Ты их знаешь?

— Пришлось недавно столкнуться с ними на Аннагассе. Им не понравилось, что мы собирали железо для моста на Шведен-канале. Следите, товарищи, за ними, как бы они не устроили нам провокацию.

— Будь спокоен, здесь им ничего не удастся.

— Они слишком заметны, — сказал Кнаббе.

— Вот поэтому вам и легче будет за ними следить.

Зепп Люстгофф поднялся на помост, на котором стоял стол, покрытый красным сукном. Стало тихо. От имени городского комитета коммунистической партии Зепп объявил митинг протеста открытым. Был избран президиум.

В коротком вступительном слове Зепп оказал, что этот митинг несколько необычен. Вена трудовых людей должна сказать свое слово в защиту мира. Быть может, кое-кто думает: стоит ли волноваться? Не исполнилось и года со дня, когда отгремели последние залпы второй мировой войны. На земле мир. Он завоеван… Но плуг земледельца еще не перепахал окопов, и разжиревшие от трупов погибших солдат крысы еще не покинули мест недавних боев. Они ждут новых жертв, новой войны. В мире тревожно. Черчилль недавно произнес воинственную речь в Фултоне, в районе рифа Бикини проведены испытания нового средства массового уничтожения людей — атомной бомбы. Крысы не хотят покидать мест недавних боев… Есть основания для тревоги у простых людей Вены. И здесь крысы, жаждущие трупов новой войны, подняли подозрительную возню. «Фольксблатт» поместила статью, цель которой не вызывает сомнений. Цель эта преступна. Сделана попытка вселить недоверие к дружественным намерениям Советской Армии, недоверие к великому Советскому Союзу, рассеявшему ночь нацизма над Европой. Делается попытка нарушить нашу дружбу и мирное сотрудничество со Страной Советов и толкнуть Австрию в смертные объятия врагов мира. Жизнь, мирный труд, процветание нашей родины — вот что даст нам дружба с советским народом. Смерть, развалины, нищету, прозябание готовит нам лагерь поджигателей войны. Мы должны сказать свое громкое слово. Довольно провокаций! К ответу лжецов! Мы выбираем мир, мы за дружбу с Советским Союзом! И да здравствует мост мира, который возводят в нашем городе вестники дружбы народов — солдаты Сталина!

Зал покрыл последние слова Люстгоффа громом аплодисментов. Они выразили истинное настроение всех собравшихся. Когда аплодисменты немного стихли, из углов раздались пронзительные свистки. Поднялись голоса возмущения. По залу пошел ропот.

Люстгофф, подняв вверх руку, призвал всех присутствующих к спокойствию:

— Какое дело, товарищи, луне, что на нее лают собаки!

Раскаты хохота были ответом на реплику Люстгоффа.

— Это они, тирольцы, — шепнул Гельму на ухо Вольф.

— Неужели мы не можем их вышвырнуть отсюда? — вскипел Гельм, сжимая кулак.

Слово предоставили следующему оратору. Это был плотный, розовощекий человек с округлыми формами. Его лысая, блестящая голова напоминала бильярдный шар. На толстом мясистом носу громоздилось квадратное пенсне, которое он поминутно снимал и снова водружал на переносицу. Став за кафедрой, он улыбнулся, развел руками и начал свою речь:

Первыми словами, которые раздались на этом почтенном собрании, были слова, набрасывающие тень на партию, которую я представляю. Да, орган нашей партии поместил статью инженера Гольда, где высказывались сомнения в целесообразности и эффективности методов труда, образцы которого демонстрируют в Вене представители Советской страны. И только… А между тем первый оратор, пытаясь задать тон настоящему собранию, пришел к совершенно противоположным выводам, чем те, которые из этой статьи следует извлечь. Он нарисовал такие страшные и грозные последствия, к которым якобы приведет наша статья, что мне позволительно будет задать оратору вопрос: серьезно ли он все это говорит или же, не разбираясь в средствах, хочет создать у слушателей представление о той мнимой катастрофе, накануне которой мы будто бы находимся? И если уж говорить о будущих возможных катастрофах, то нужно внимательнее всмотреться во все части света: запад, восток, юг и север. В чьих же руках находится тот грозный факел, от которого может вспыхнуть огромное пламя новой войны?…

— В чьих же?! В чьих? Отвечайте! — донеслось из зала.

Оратор развел руками:

— К сожалению, я могу только задавать вместе с вами этот вопрос, но не ответить на него. Мне не дано читать в сердцах и помыслах вершителей судеб народов.

— Зато вы хорошо читаете в сердцах своих хозяев! — выкрикнул Вольф.

Оратор снял пенсне, взмахнул им и снова насадил на переносицу:

— О каких хозяевах идет здесь речь? У нас есть один хозяин — народ, которому мы служим.

— Народ за строительство! Вы — против! — снова загремело в зале.

— Мы против строительства, осуществляемого в нашей стране чужими руками.

— Руки в мозолях нам не чужие!

— Но нас не прельщает память, которую хочет оставить по себе Советская Армия! — запальчиво бросил оратор в зал.

— Значит, вам больше по сердцу взорванные мосты — память, оставленная по себе Гитлером? — громко, чеканя каждое слово, спросил Зепп Люстгофф.

Раздался смех, загремели аплодисменты. Оратор растерянно глянул в сторону президиума и, что то бормоча, торопливо оставил кафедру.

Гельм энергично пробирался к помосту. «Я отвечу этой разжиревшей скотине. — думал он. — Я отхлещу его поросячью морду своими словами». Став у стола президиума, он поднял руку.

Люстгофф заметил его, поощрительно улыбнулся и позвонил.

— Слово имеет товарищ Гельм, — объявил он.

Гельм остановился у кафедры, оглядел собравшихся в зале. Взгляды всех сосредоточились на нем. Люди ждали. Им нужно было сказать идущее от души, живое слово. Не жевать же холодные и книжные слова, как это сделал розовенький господинчик в пенсне! Так много накопилось в эти дни мыслей и чувств! С чего же начать? Что самое главное? В Вене много таких, как Гельм; они должны призадуматься. Обратить к ним свое слово, выкрикнуть жгучую боль души: «Да! Я, литейщик Фридрих Гельм, был разорителем городов, убийцей. У меня не хватило мужества в свое время сказать «нет» тем, кто вложил в мои руки оружие для преступной цели. Это непоколебимое «нет» еще придется бросить в лица тем, кто пытается сейчас разжечь пламя новой войны. Нет!»

Пауза перед речью затянулась. В зале раздалось несколько поощрительных хлопков. Товарищи хотели помочь Гельму собраться с духом. А Гельм все еще не знал, с чего начать свою речь Он переступил с ноги на ногу, взглянул на Люстгоффа. Тот ответил внимательным и серьезным взглядом. Зепп, как и все в зале, ждал от Гельма сильных и веских слов. И вдруг в дальнем углу зала, у окна, из которого была видна дворовая вишня, в наступившей тишине прозвучал смех. Он был издевательским, ехидным, злым. Гельм вздрогнул, как ужаленный; в углу зала мелькнула зеленая шляпа, украшенная множеством пестрых альпинистских значков. Жгучий гнев наполнил все существо Гельма. Он поднял над головой кулак и опустил его на кафедру.

— Нет! — выкрикнул он во весь голос так внушительно и строго, так страстно, что все присутствующие в зале встрепенулись. Зеленая шляпа исчезла. — Нет! — понизив голос, повторил Гельм. — Мы не будем рыть больше окопы, которые разделят народы на враждующие лагери. И нет в мире силы, которая бы заставила нас это сделать вновь. В чьих руках факел, опрашивал господин из «фолькспартей». Кто держит его, чтобы зажечь новое пламя? Он в руках тех негодяев, которые научились из трупов и костей погибших делать звонкую монету. Мир захлебнулся в крови, зато сейфы этих негодяев полны золота. Крупицы его сыплются в кошельки прислужников поджигателей, которые пишут клеветнические статьи, выступают с медовыми речами, пытаются освистать слова правды. Но глаз наш зорок, ухо чутко и решимость тверже стали. Ни убедить, ни уговорить, ни освистать нас им не удастся. Мы уже посмотрели и на восток и на запад. На востоке восходит солнце. Мы хотим жить под его лучами. Дорога к этому солнцу для нас лежит через мост на Шведен-канале!

Зал наградил Гельма бурными аплодисментами. Они долго перекатывались, то нарастая, то ослабевая и снова взметываясь к потолку высокой волной.

К Гельму подошел улыбающийся Зепп, крепко пожал руку:

— Поздравляю, Фридрих! Ты хорошо начал. Я чувствовал в тебе оратора.

— Ты прав, Зепп, — ответил Гельм. — Гнев прекрасно подсказывает нужные слова…