- Рассвет, блин. Терпеть ненавижу. Все равно чуть попозже ветер будет…
- О, милый… Да к тому времени, когда поспеем, никаких предутренних бризов не останется и в помине. Сейчас-то зонды - как?
- На двадцати двух - штиль. "Штырь" с тридцати семи - штиль. На сорока трех - штиль. А выше и ни к чему знать-то.
- Ну не скажи, - с чуть заметной снисходительностью заметил Еретик, - при наших масштабах даже и на тех плотностях воздуха любой ветерок может очень даже весьма…
- Глупо все-таки. На старте, - и так зависеть от ветерка на пятидесяти километрах…
- Зато как только антициклон, - сразу можем. Без раскачек.
Уж что да - то да. Четыре - тридцать утра, ни ветерка, жара, - как в местах более приличных в полдень, в тени. Не духота, а именно жар. Воздух уже четвертые сутки подряд лежал на земле неподвижно, как раскаленная каменная плита дикой толщины. Поди - в те самые пятьдесят километров… Гигантская площадка, гладкое покрытие едва заметно прогнуто воронкой к центру, туда, где располагается здоровенный молочно-белый, тускло отсвечивающий цилиндр. А впрочем - ничего особенного, сорок на двадцать пять, и не такое видывали. Хотя, правду говоря, и не часто.
- Заполнение, - негромко проговорил Еретик в висящий на его груди "Комбат", - подтвердите приказ.
- Есть заполнение, - отозвалось устройство, и сразу же где-то внизу - и в той стороне, где великанской "вываркой" для белья торчал кургузый цилиндр, послышался равномерный гул насосов, смешанный с чем-то еще, тоже с гулом, но каким-то другим, а цилиндр вдруг начал оплывать, как восковая свечка, и стекающее вещество, на глазах распухая и становясь все пышнее, стремительно и равномерно потекло в разные стороны, образуя подобие диска с фестончатым краем. Спустя полчаса гул и мрачный звон смолкли, а размеры диска стали уже по-настоящему огромными, диаметр его достиг по меньшей мере километра, он лежал на площадке этакими пышными, как морская пена, круговыми волнами, а посередине его - пологим, оплывшим бугром, куполообразным вздутием возвышалось то, что осталось от цилиндра. Волна ровного жара оттуда - чувствовалась даже в знойном воздухе этого утра.
- Ну че?
- Че, че… Ниче! Начнем, помолясь… Группа компрессоров, - сказал он в рацию будничным голосом, - трут…
Грохот и рев, раздавшиеся в ответ на это коротенькое слово, - был потрясающим в самом прямом смысле этого слова. Мелкой, отвратительной вибрацией задрожала, казалось, вся степь до далеких гор. Когда середина опалового суфле, то самое место, где находилось вздутие, начала подниматься, из-за плавности и гигантских масштабов происходящего казалось, что глаз обманывает наблюдателя, но очень скоро последние сомнения исчезли: середина диска медленно вздувалась, превращая его в вялый пока еще, уплощенный купол, а сквозь стены смутно просвечивало пламя. Багровое, сквозь мутно-лиловые стены купола оно преобразилось блекло-розовым сиянием, а купол все вздувался и рос, превзойдя высотой самый высокий небоскреб, наливался, пока не стал тугим и неподвижным, как будто вылитый из массивного полупрозрачного стекла, и пока он рос, рев и грохот только нарастали, достигнув нестерпимой громкости артиллерийской канонады. Четыре лоскута по бокам центрального возвышения тоже вздулись и торчали кверху продолговатыми, тугими подушками под углом в сорок пять градусов к горизонту.
"Комбат" пронзительно, как суслик, пискнул, и кто-то с той стороны так же пронзительно прокричал:
- Восемь ньютонов на миллиметр периметра!
- До десяти. Интервал - тридцать секунд.
- Есть интервал тридцать секунд.
- Юрий Кондратьевич, - вдруг ожил и заорал прямо на ухо до сей поры такой покорный спутник Еретика, - я все-таки настаиваю, чтобы вы отошли подальше…
Еретик отмахнулся:
- Не может тут ничего случиться! Не мо-о-жет!
- Восемь - три…
- Я настаиваю!
- Да отстань ты, в самом деле!
- Пош-шли! - Соратничек ухватил за руку и поволок прочь.
- А ежели не пойду? - Еретик с юмором глянул на перестраховщика. - Под пистолетом поведешь? Не кажется ли тебе, что это будет…
- Ап! - Надоеда необыкновенно ловким, плавным, быстрым движением перекинул ремешок "Комбата" через его голову и вместе с рацией рванул в сторону, прочь от шестисотметровой высоты, розового фурункула. - Вот покомандуй теперь!
Еретик бросился следом, крича что-то, разумеется, совершенно неслышимое, но, судя по выражению лица, - донельзя угрожающее и ругательное. Так они очень быстро пробежали не менее километра, пока ворюга, наконец, не остановился с виноватым видом и не протянул ему злополучный "Комбат".
- Девять - восемь… - Проговорил он дрожащим голосом, но шеф не ответил, а только облил его чудовищным взглядом и выхватил переговорник:
- Группа - все разом - дробь!
- Есть дробь компрессорной группе!
Грохот и рев исчезли мгновенно, будто отрезанные ножом, и поначалу показалось, что в степи абсолютно тихо, но потом, когда оглушенные уши снова обрели способность слышать, до них донеслись необычайно неприятные, бьющие по всему телу колебания, - гармоники собственной частоты колебаний оболочки, возбужденные звуком.
- Десять…
- Строп-мембрану - все вдруг!
- Есть строп-мембрану по всему периметру!
Купол вдруг легко оторвался от тверди площадки и поплыл кверху, все ускоряя свое движение и медленно раскручиваясь вокруг своей оси, волна жестокого, сухого жара спустя несколько секунд достигла наблюдателей вместе с низким, огромным, всеобъемлющим хлопком. Зрелище улетающей "Форы" было столь же невероятным, нереальным, напоминающим сон, как, к примеру, неторопливо проплывающий в метре над городской мостовой розовый слон. Теперь была хорошо видна его нижняя поверхность, покрытая подобием острых трехгранных пирамид, как будто бы сотканных из паутины миллионами пауков. Миллиардами. Всеми пауками на свете, если бы они - да собрались вдруг все вместе на какой-нибудь свой международный паучиный фестиваль.
"Комбат" пискнул:
- Юрий Кондратьевич, - междугородка…
- Давайте междугородку.
- Ну что, - без приветствий, представлений и прочих условностей цивилизации лязгнул в трубке напряженный, надменный, без интонаций голос, - добился-таки своего?
- Так получилось, Валентин Петрович, - терпеливо проговорил он, немного помолчав, - вы же знаете, как это бывает…
- Да уж знаю! - Без пауз взвился голос в переговорнике, как будто обладатель его именно такого ответа как раз и ждал. - Торжествуешь, поди?!
Еретик осторожно кашлянул:
- Да вроде бы рановато торжествовать пока что, Валентин Петрович. На орбиту "Фора" должна выйти только через…
- Не об том речь! О том, что я был против, вот о чем должен быть разговор!
- Не вы решали, и тем более - не я. На более высоком уровне было решение принято…
- Знаю я этот уровень! Молокососу Гельветову все мало, теперь еще и в космическую отрасль решил влезть! Нет, - хапает и хапает! Вот где ненасытное хайло-то еще!
- Гм. Я, конечно, очень уважаю Валерия Владимировича, но к его подчиненным все-таки не отношусь. Тем более, что решал опять-таки и не он.
- Все он! Всегда и везде - он! Он всех вас купил с потр-рохами!
- Простите, Валентин Петрович, но это уже начинает напоминать разговоры о всемирном жидо-масонском заговоре. В них я не участвую принципиально, - и тут же, памятуя с кем разговаривает, - поправился, - в смысле в разговорах на эту тему…
То, что он совершенно случайно таким образом подставился, парадоксальным образом помогло разрядить обстановку: голос на той стороне, приобретя едкость прямо-таки уксусной эссенции, при этом заметно потерял в истинной враждебности:
- Ага, - а в заговорах, значит, участвуете?
Черт побери. У человека миг, может быть, наивысшего триумфа или наиглубочайшего же провала в жизни, судьба решается, а он вынужден заниматься мелкой руганью по телефону. Пусть даже и с одним из Небожителей.
- Валентин Петрович, - давайте как-нибудь потом! Ста-арт у меня!
- Ах да, - голос теперь звучал даже несколько растерянно, как будто его обладатель вдруг опомнился, - конечно. Удачи тогда…
- Всего доброго. - Вежливо проговорил Еретик и подчеркнуто аккуратно возвратил "Комбат" на прежнее место.
С неба, с совсем уже высокого неба доносилось как будто бы трепетание крыльев мотылька, но это был самый показательный пример того, как количество переходит в качество: каждый хлопок этого трепетания сотрясал сразу все тело, как удар мешка с песком, заставляя внутренности болезненно сокращаться, болью отдаваясь в голове и пояснице. Зато выхлоп, - фосфорический, млечно-салатовый, - был едва заметен на фоне безжалостно ясной, такой же нестерпимой для глаз, как само солнце, небесной лазури.. Такой же, - выжимающей слезу, вынуждающей щурить глаза, - она была и во все последние дни. Но фосфорное пятнышко - как знак порчи на эмалевой голубизне неба, уже заметно взошедшее, сползшее к Западу, - казалось бы - неяркое, светилось все-таки ярче и даже сейчас - резало глаз.
Поднявшись на десять километров и во многом потеряв к этому времени накат, "Фора" вспыхнула сразу всей нижней поверхностью километрового купола и как будто прыгнула кверху. Вспышки повторились еще несколько раз, а потом замигали, как испорченные ртутные лампы, загорелись мрачно-пронзительным огнем болотных гнилушек паутинные пирамиды, усеявшие нижнюю поверхность купола. Плазма, стекавшая с их вершин, была совсем холодной, - около двенадцати тысяч градусов, - и не слишком плотной, но из-за огромной площади купола тяга возникла все-таки очень порядочная. Откровенно говоря - огромная. Беспрецедентная. А небо вокруг и сверху полиловело, явно готовясь стать совсем уже черным. Темнела и поверхность купола, стремительно превращаясь в самую мощную и крупную солнечную батарею за всю историю.
Еретик провожал "Фору" взглядом до тех пор, пока та, превратившись в фосфорический эллипс, черту, едва заметный штрих на ослепительном небе, не скрылась из глаз, и продолжал бы глядеть и еще, но его отвлек коварный подручный, осторожно тронув его за рукав:
- А зачем, Юрий Кондратьевич?
- Так ведь - зачем скажут. Орбитальный ретранслятор такой мощности, что лучше и не надо. Радиолокатор. Да мало ли что, хоть, - он внезапно усмехнулся, - в качестве двигателя… А что? Подбрось туда каким-нибудь манером тонн восемьсот воды, стыкуйся - и вперед… Там, понимаешь ли, стоит та-акая мозга, что ЭВМ уже не назовешь, - полудиффузная пространственная сеть отдельных процессоров, соединенных по нейристорным соображениям, так что перенастроить функции ничего не стоит… Да не в этом же дело! Главное - пуск "Форы", вместе с подготовкой специального старта и скупкой пятидесяти выработавших ресурс турбореактивных двигателей обошелся в двадцать раз дешевле их любимого "Протона"… Сколько лет твержу, что большего идиотизма, чем ракетный старт с самой земли, просто-напросто нельзя придумать, а наших драгоценных мэтров - списывать пора, вместе с ихними заслугами. - Голос его, вялый и скучный, был полон тоскливой, остывшей, как табачный дым в прокуренном помещении, привычной злости. - Мы же с ними, с авторитетом их непререкаемым да с влиянием трухлявым, лет пять потеряли, как минимум…
- Ну, со Слушко вы очень осторожно говорили. Вроде как даже опасались обидеть.
- Ничего не могу поделать, - тем же тусклым голосом продолжил Еретик, - слишком интеллигентный я человек. К сожалению. Не умею радостно плясать на могилах учителей. Даже если они только воображали себя учителями. Не умом боимся, не умом осторожничаем - задницей поротой, характером своим навсегда изувеченным. Вовик, - ведь мне же уже тридцать четыре, и тридцать из них - они меня строили, подгоняли, подстругивали и уродовали! Так что теперь я даже в мыслях своих не могу нахамить кому-нибудь вроде нашего Корифея. Как так! Пожилому человеку! Заслуженному! Сука старая!
- Кондратьич! Но ведь все это - в прошлом осталось. Теперь ты - на коне, все у тебя получилось. Такое дело провернул, - радоваться надо!
- Чему - радоваться? Тому, что по милости ветхих негодяев опоздал на пять лет? Я, понимаешь ли, еще в двадцать восемь на Марс хотел, и слетал бы, а теперь уже - поздно, не хочу, понимаешь? Глупым каким-то кажется.
- Да-а, - слабоваты вы по сравнению со стариками. Те хоть радоваться умели тому, что сделали.
- Может быть. Пошли к связникам, - скоро оборот закончится, узнаем что и как…
- Митенька, внучек…
- Что, бабуль?
- Ты ведь, кажись, институт заканчиваешь?
- Ну, - жизнерадостно хохотнул внучок, - а ты по распределению решила похлопотать? Трудоустроить, значит?
- Ой, - умилилась Вера Михайловна, - да в кого ж ты такой умный да догадливый удалси? Ума не приложу. Хочу-у тебя к делу пристроить, как не хотеть. На кого ж опереться-то, на старости лет, как не на родную кровь? Она ведь, внучок, не водица…
- Бабк, - решительно сказал внучок, - в селе в твоем я жить не собираюсь, и не уговаривай. Приехать когда-никогда, помочь - другое дело, а жить…
- Да кто тебе про село тое говорит, - сморщилась бабушка, - с чего взял-то? И в уме не держу такой глупости…
Внучек, продолжая машинально вытирать руки полотенцем, не перестал улыбаться, но улыбка эта приобрела несколько принужденный характер.
- Ну так и в чем дело?
- А в том, внучек, - решительно проговорила баба Вера, - чтоб брал ты, в райкоме в комсомольском, комсомольскую путевку - и айда на БАМ! Нечего тебе в городу асвальты утюжить!
- Бабуль, - ласково спросил почтительный внук, - ты, часом, не охренела на старости лет? Ты чего удумала-то? Это ты меня - в комсомольцы-добровольцы пхаешь? Гляди при курях такого не скажи, а то передохнут со смеху, болезные, то-то жалость будет!
- А ты, - точно скопировала его ласковый тон бабушка, - не торопись, выслушай. Уваж меня, старую, недолго мне осталось, - и вдруг закаменела гладким, возраста лишенным лицом, скрежетнула, - и не перебивай! Ишь, взял моду! Скока раз в последние годы спорил, по-своему норовил, - чего получалось, а? Забыл?
Резон в ее словах, определенно, был. Быстро прокрутив в тренированной памяти всякого рода эпизоды последних лет, он, как человек, честный, по крайней мере, с самим собой, вынужден был признать: бабка не лезла с советами, если не разобралась в сути дела досконально. А если высказывалась, то практически неизменно оказывалась права, какими бы дикими на первый взгляд ни казались ее совершенно первобытные резоны. Она более чем оправдала его смутные расчеты на ее способность делать дело. Гораздо более.
- Ну?
- А - не запряг! - Сварливо проскрипела она и продолжила уже вовсе другим тоном. - Места там, Митенька, пустыннаи, начальства большого не водится, потому оно, начальство, все в городе норовит, - из города, а то из самой Москвы рукой водит, вот и хочу я, штоб ты там, на месте, сам стал тем начальством.
- Хэ! Легко сказать…
- Сказала же - не перебивай… А мы тебя, отсюда, - подопрем. По мере силы-возможности. Друзей бери отсюда, хорошие ребяты, работящие. Вон Вовка, да Вовка-другой, да Андрюха, да Коська… Лучше меня сообразишь, - кого, тока Стаса своего не бери, - гонору у его много. Так, компанией, и езжайте. Все вид делают, - а вы дело делайте, не умничайте, ради Спаса! Все на словах, - а вы взаправду, понял?
- Ой, да было б это так просто…
- А про просто, внучек, и не говорит нихто… Чуть что не так, нехватка какая, дорогу кто перешел, или еще што, - ты трубку-то возьми, да и позвони мне, старой. А помирать буду, так Юрке передам, он тя не оставит. Понял?
- Прямой провод? - Хмыкнул внук. - Навроде как в Кремль?
- Лучше. - Она явно не приняла шутки. - Потому как по-родственному и без волокиты. У других нету - а у тебя есть. Другим препоны чинят, - а у тебя из-под ноженек мы камешки-то - того, уберем. Другим - не в срок, а тебе - вовремя. У других балуют, а у тебя - тишь да гладь.
- А смысл?
- Да ведь другие-то так, для виду кричат, а мне-то ведь он, БАМ энтот, взаправду нужен. Ты вникни: ведь самую малость вложим, а ведь огрести можем ВСЕ. Вся дорога, и что к дороге полагается, и рудники всякие, а первое дело - выход на Амур, а там - на окиян, - и везде, к каждому делу свой человечек приставлен, из своих. Это не то, што на грош червонцев наменять, а, прям…
- Нет, ты, все-таки, свихнулась. Там та-акие объемы! Миллиарды рублей! Размах!
- А, - Вера Михайловна, скривившись, махнула рукой, - колхоз тоей же самый! Эту, как ее, милирацию, - знаешь?
- Мелиорацию?
- Во-во. Пональют воды-и! Прямо сказать, - трясину устроют, - а много с того соберут? А ежели из леечки, да потихонечку, да под каждый кусточек к кажному корешку, - то водички уйдет самая капелька, а на базар навозишься.
- Малый ток управляет сильным.
- Чего?
- Так, ничего. Тебя бы к нам на кафедру автоматизации доцентом. Да что я говорю - доцентом. Непременно профессором.
Даже из тех, кто знал изустное предание Байкало-Амурской железной дороги, не все ведали, почему блестящая плеяда руководителей, быстро и эффективно выведших из прорыва забуксовавшую было стройку, фигурировала под странноватым общим названием "внучков". Главное, - что обошлось без кардинальных перемен и решительных прорывов: просто-напросто прекратились перебои с поставками, нехватки и простои, техника - перестала ломаться и начала исключительно хорошо работать, а объективные трудности как-то незаметно потеряли свою объективность. Стройка с какой-то бредовой легкостью и быстротой докатилась до конца, а "внучки", поддерживая друг друга, стали начальниками участков, узловых депо, главными специалистами, директорами рудников, обогатительных фабрик и мастерских, по факту - бывших целыми заводами. Когда другие семьи опомнились, было уже слишком поздно: "внучки" делали БАМ для себя и не собирались с кем бы то ни было делиться, а безраздельный контроль над новой экономической провинцией, в свою очередь, давал им такие ресурсы, что тягаться с ними на их территории было попросту безнадежно.