- Не-ет, - задумчиво проговорил, раскуривая свою знаменитую трубку, Островитянин, - какой там отпуск! О нем ни слуху, ни духу вот уже почти полтора месяца. Не появляется на TV. Не произносит речей, напоминающих монолог вампира, продолжающего обед. Никого не целует трехкратным глубоким поцелуем. Даже в прессе почти не упоминается, - одно только опубликованное в "Правде" приветствие участникам Пятой Международной Конференции коммунистических и рабочих партий, а это, сами понимаете…
- Так вы думаете…
- Практически не сомневаюсь. Он, разумеется, всем удобен. Все Политбюро, - вполне искренне! - хочет, чтобы он находился на своем месте как можно дольше, и сделает все, чтобы он и впредь сохранял видимость жизни. Но все-таки до определенного предела! Понимаете? Если возникнет реальная возможность его смерти, все поневоле начнут задумываться о своей судьбе при таком повороте событий. Потому что реальных претендентов - трое, и важно поставить на фаворита прежде, чем начнется фактический дележ власти. Однажды начавшись, этот процесс уже НЕ МОЖЕТ быть остановлен, образуется своего рода воронка поступков, погружаясь в которую все глубже, участники испытывают все меньше необходимости в том, чтобы дряхлое… местоимение продолжало занимать место. Более того, - это становится и нежелательным, и даже небезопасным для каждого в отдельности. Так что очень скоро мы с вами будем свидетелями интереснейшей корриды, и мне до смерти любопытно, как они обставят событие на этот раз. Рискну дать волю фантазии и предположу, что на этот раз, ничего толком не говоря, по всем каналам радио и ти-ви будут круглые сутки крутить классику. Скорее всего, - навязшее в зубах у всего мира "Лебединое Озеро". Чем до поноса напугают страну, которая не будет знать, чего ожидать, но традиционно не будет ждать ничего хорошего. Приход энергичного и умного лидера в умирающий социум только ускорит крах, приход даже точно такого же неизбежно нарушит сложившееся неустойчивое равновесие и опять-таки вызовет крах. Потом… Впрочем - посмотрим. Давать воображению слишком большую волю тоже не следует.
- К вам это замечание не относится, сэр. Ваше воображение - точный и безошибочный инструмент.
- Вы бессовестно льстите мне, Гаральд.
На трибуну Десятой Партконференции Балабост взлетел, как птичка. Как легкий мотылек, по естественным причинам даже и понятия не имеющий, что такое артрит, радикулит, повышенное давление и хроническая сердечная недостаточность. Сердце, с которым что-то там сделали, билось ровно и мощно, НИКАК не давая о себе знать. От былого брюха остались жалкие воспоминания, - да и они остались по личной просьбе пациента, для сохранения известной представительности. Суставы гнулись, как в далекой довоенное юности, даже честно заработанный на фронте радикулит не давал о себе знать ни болями, ни хрустом. Чистенькие и эластичные, как у здоровенького младенца, сосуды пропускали вдоволь крови в самые отдаленные уголки хорошо пожившего организма, и поэтому казалось, что и голову к этому организму приставили совсем-совсем новую, без тяжести в затылке, звона в ушах, головокружений и болей в виске. Неутомимую, внимательную, памятливую. Умную-умную. Это, понятно, так только казалось по контрасту, потому что нервные клетки все-таки не восстанавливаются, - но доля истины все-таки была. Со времен капитального ремонта Веры Михайловны провинциальными эскулапами соответствующие технологии продвинулись далеко, да и возможности у тех, кто ремонтировал генсека, были побольше. Впрочем, справедливости ради необходимо заметить, что провинциальные эскулапы тоже не теряли времени даром…
Полный набор зубов, капельку, для правдоподобия, неправильных и способных без ущерба перекусить гвоздь, заменил все и всяческие протезы, существенно исправив дикцию, которая в последнее время, если честно, - прихрамывала. Но больше всего, - он поймал себя на этой мысли, - доставляло удовольствие то, что ему привели в полнейший армейский порядок предстательную железу, и поэтому исчезла необходимость в хитроумных устройствах, без которых чтение многочасовых докладов в прежние времена было, разумеется, совершенно невозможным. Вот так вот всегда, - по неизвестной причине больше всего радует или огорчает сущая, - по сравнению со всем прочим, - ерунда. Даже физиономия, которую как-то там подтянули, выглядела вроде как и помолодевшей на десять лет, а вроде - и такой же, одновременно. В общем, - истинный шедевр художников из "девятки", а, может быть, и не из "девятки", кто ж его знает, кого использовал "в темную" Дмитрий Филиппович, единственный из сподвижников, с самого начала знавший и общую цель, и все подробности медицинской стратагемы, которая секретилась куда больше любых военных тайн. От ВСЕХ - секретилась. В том числе - от "девятки", может быть, - в первую очередь от "девятки". Юра, разумеется, был очень недоволен и высказал немало горького. Как бы их с Дмитрием соперничество, да не достигло размеров, которые уже прямо вредили бы делу, не перешло бы в войну на взаимное уничтожение… Надо его будет при случае… поддержать, ободрить, что ли?
Это было его первое появление на публике после долгого перерыва, более того, - появление перед аудиторией, прямо-таки перенасыщенной, - как бывает перенасыщенный раствор, - всяческими слухами о причинах его долгого отсутствия. Слухами как вполне благонамеренными, так и вполне, как это обычно бывает, чудовищными, но НИКТО из присутствующих не имел точных данных об истинном положении вещей. А ведь тут есть люди информированные оч-чень серьезно и обладающие солидными возможностями к добыванию истины.
Он сознательно не светился на людях до этого выступления, и не прогадал, и в полной мере добился того эффекта, на который рассчитывал: когда он энергичной, раскованной походкой приблизился к трибуне и взлетел на нее легким мотыльком, по естественным причинам не имеющим понятия об артрите, радикулите, артериальной гипертонии, хронической сердечной недостаточности, - и аденоме простаты! - зал загудел гигантским пчелиным ульем. А когда он обвел ряды сидящих живым, полным сдержанного юмора взглядом, вышеуказанные ряды, привыкшие к его подагрической, заизвесткованной малоподвижности, издали что-то вроде неимоверно низкого, утробного "О-о-о-х!".
Гул и высоковольтное гудение в зале не вот еще прекратились, и он - осадил аккомпанемент при помощи паузы, сопровождаемой соответствующим взглядом поверх очков, - с простыми стеклами, потому что он не нуждался в коррекции и сохранил очки исключительно с целью сохранения не облика даже, но - преемственности облика. Гул - почти немедленно стих, он привычно откашлялся и начал:
- Дорогие товарищи!
Филипп Рид, начальник Департамента "R" достал из ящика засушенную белую гвоздику и протянул ее через стол Майклу Спенсеру.
- Знаете, что это такое?
- Какой-то гербарий, сэр?
Сегодня шеф был как-то ускользающе-серьезен, так, что не возникало случая встретиться с ним взглядом, официален. Нечитаем, - а это было и непривычно, и неприятно, и вызывало смутные опасения. Он кивнул.
- Гербарий. Адмирал Ллойд собрал его на собственном флагмане во время "Тим Спирит" этого года. И бережно сохранил в своей неразлучной библии, которую мама подарила ему на выпуск. Его почему-то страшно интересовало, что мы скажем по этому поводу.
Обычная лучезарная улыбка Спенсера на этот раз выглядела несколько… передержанной. В том смысле, что могла бы длиться и не столь долго. Он искренне не понимал, о чем идет речь, и одно только это обстоятельство смело можно было считать исключительным. Тем более, что начальство как будто бы забыло о нем, глубоко задумавшись о своем, сокровенном: Майк уж совсем было собрался пошевелиться, дабы напомнить ему о своем существовании, когда Рид, глубоко вздохнув, продолжил:
- Это до некоторой степени связано с тем, - помните? - заключением, которое вы выдали по поводу "Файерфокса"…
- Сэр, я, безусловно, затребую экспертизу от специалистов, но буду страшно удивлен, если их мнение не совпадет с моим: это какой-то конструктивный урод. Эта машина попросту не может сколько-нибудь прилично летать. Это противоречит всем законам природы, конструирования, а, главное, - законам хорошего вкуса и нравственности.
- Однако данные от наших источников в России свидетельствуют о каких-то совершенно фантастических характеристиках нового "универсала" русских.
- Им скормили дезу, сэр. Или они работают под контролем и кормят дезой вас. Мы в свое время с успехом обтяпывали подобные дела: чего стоит история с КВО "Трайдент", или с атомными линкорами, или…
- Помню. Но на чем, помимо внешнего облика, основана подобная уверенность?
- Попавшие в наши руки, - да, благодаря счастливой случайности, но все-таки, - образцы новейшего их вооружения говорят об отставании на целую техническую эпоху. Да, проявленная их конструкторами изобретательность, их способность обойтись почти ничем поражает. Да, каждый образец, - прямо-таки состоит из потрясающих технических фокусов. Но именно фокусов, не более, и построить самолет, в какой-то мере сопоставимый с "F - 15" они попросту не могут. Так же, как, к примеру, какие-нибудь бирманцы, или мы - но двадцать пять лет тому назад. У них для этого нет целых отраслей промышленности. Они не способны даже его спроектировать и рассчитать. Потому что не на чем.
- Если бы вы только знали, - сколько раз я слыхал подобные заключения о том, чего могут, а чего не могут русские. Причем их произносили совершенно уверенным тоном, не имея ни тени сомнения, а потом…
- Простите, сэр, - но сколько раз делались ошибочные заключения в этом плане, я знаю. А то, чего не знаю, право же, не заслуживает упоминания. Знать историю ошибочных заключений по России и делать выводы о причине этих ошибок, входит в мои профессиональные обязанности. И, если вам интересно мое мнение, причина ошибок во всех случаях была, в общем, одна и та же. Аналитик, каким бы квалифицированным он ни был, думал, как западный человек, а с позиций нашего способа мышления многие действия большевиков выглядят совершенно лишенными логики, а оттого - непредсказуемыми. Соответственно, наши специалисты подходили к анализу, как принято подходить к анализу сложных систем, основополагающие принципы которых неизвестны заведомо: пытаясь найти некие эмпирические закономерности в случившемся. А логика в действиях большевиков, - пусть больная и извращенная, - неизменно присутствует. И в системе этой логики все происходящее, - вполне логично, понятно, ожидаемо. Понятно и предсказуемо даже для последней домохозяйки в России, - но кажется совершенно непостижимым даже для самых образованных профессионалов по эту сторону Занавеса.
- Консультации эмигрантов? Было. Никакого особого эффекта мы не получили.
- И не могли получить, сэр. Разве что поставить такого эмигранта на уровень принятия ответственных решений, - не ниже вашего, Фил. По известным причинам это для нас неприемлемо.
- А вы? Исключение из правила?
- Очень просто, сэр. Математика последнего столетия выяснила, что логика - не одна, что существует множество вполне равноценных и справедливых в своей области логик. Созданы также стандартные способы для перехода от одной системы - к другой. Именно таким образом поступаю и я, сэр. Вы не поверите, но это все равно, что надеть волшебные очки: в тот же миг запутанная, до невидимости - смутная картина жизни Советов становится ясной, понятной и единственно-возможной. По какой-то причине тяжелее даются обратные переходы, и некоторое время после этого периодически ловишь себя на желании растопить льды Арктики, для удобства управления согнать всех в лагеря, или отменить деньги, или…
- Ну вас к черту, Майк. Никак не привыкну к вашей манере нести чушь с серьезнейшим видом… Это и есть знаменитый английский юмор?
- Если считать по отцу, то, с вашего позволения, - валлийский, сэр. Но как по вашему мнению, - с какой стати они покрасили этого уродца в ярко-красный цвет? Чтобы привлечь наше внимание или исключительно для того, чтобы мы поломали головы? Конвульсия среди прочих конвульсивных действий, сэр. Нам известны случаи, когда вокруг какой-то модели поднималась привлекающая внимание возня. Модели, - обратите внимание, сэр! - вполне реальной. Весьма правдоподобной с точки зрения возможности принятия на вооружение. Настолько, что противоположная сторона не могла не отреагировать, не начать выяснять, не приступить к контрмерам, - а в результате в серию шло нечто совершенно другое. Не в этом, - палец Островитянина ткнул в экран, на котором дрожало "замороженное" видеоизображение Красного Головастика, - случае, сэр. Здесь топорная, грубая бутафория выпирает буквально каждой деталью. Они с хитрым видом валяют дурака, потому что ничего другого им просто не остается.
- Так и летают? - Поинтересовался Балабост, глядя на собеседника поверх очков. - И ничего нельзя сделать?
- Они разгоняются за пределами воздушного пространства СССР, на трех скоростях звука "чиркают" по краю, не забираясь особенно далеко, - и снова уходят за пределы нашего пространства. Красноярский радар - далеко, он прикрывает Западную Сибирь и Урал. Строить что-то подобное в Оймяконе, - так не много ли чести, ежели в ответ на случайное хамство? Вешать на постоянное дежурство КПВБ "Ромашка" - значит собственными руками отдать им такие сведения, о которых они могли только мечтать…
- Это гнилые разговоры, - Генеральный грозно насупил свои знаменитые на весь мир брови, - а если они с бомбой пожалуют?
- Да что вы! Там, конечно, есть кое-что, но все-таки не настолько, чтобы жертвовать внезапностью… Совершенно исключено.
- Ну, раз ты говоришь… Но острастку дать надо бы!
- Острастку надо бы.
- А есть - чем?
- Чем - как раз появилось, но только вот секре-етно все.
- Секретность - секретностью, а хамство терпеть тоже нельзя. А то окончательно обнаглеют. По носу хорошо бы щелкнуть.
- По носу хорошо бы. Исключительно для их же собственного блага.
- Исключительно для. А то однажды вот так зарвутся, по глупости, и щелчком дело не кончится. А как щелкать-то будем?
- Леони-ид Касьянович! Вы же фронтовик. Если не знаешь, как сделать, нужно подозвать сержанта и приказать, чтоб сделал. И его дело - как он будет выполнять боевой приказ, а наше дело - проконтролировать и вздрючить, если что не так. Как раз для таких вещей и созданы подчиненные.
- А в данном случае мы того сержанта по выполнении накажем.
- О! И еще как роскошно! Ему все награжденные позавидуют.
- Это вы так думаете, товарищ Седьмак, что окончательное решение о серийном производстве уже принято. Вам кто-то сказал об этом официально? Нет? Вот видите!
- Да у нас уже производство готово на семьдесят процентов! Что вы говорите такое?
Авиаконструктор испытывал ужас, сравнимый с тем, который посещает нас в кошмарном сне, когда бедная заблудившаяся душа спящего оказывается один на один с опасностью, которую нельзя отвратить и невозможно - бороться. Сердце - давило, как тогда, перед инфарктом.
- У нас были свои причины создать такие условия, чтобы работы вашего КБ и КБ Миграяна шли совершенно независимо, без всякого обмена информацией, которую мы сочли… излишней. Так что вы только думаете, что в курсе всех их достижений. А это не так. Так что решение только будет принято в зависимости от результатов последнего испытания. Того, о котором я вам говорил.
- В чем оно состоит, - устало проговорил Седьмак, украдкой сунув под язык горошину нитроглицерина, - мне сообщат? Или это тоже… секретно?
- Это - не секретно. Лучшее изделие "Т - 10.7"…
- Там нет лучших, - огрызнулся Седьмак, - они СОВЕРШЕННО одинаковые…
- Тогда одно из совершенно одинаковых, но с лучшим пилотом, перегоняется в Приморский край. Полет будет протекать в беспосадочном режиме с необходимым числом дозаправок в воздухе и закончится ночной посадкой на аэродроме, который будет указан дополнительно. Ваши специалисты, которые будут дожидаться в пункте прибытия, приведут его в порядок, чтобы он находился в полной боевой готовности: время от остановки двигателя и до полной готовности самолета к новому вылету тоже пойдет в зачет при принятии окончательного решения. После этого машине с экипажем предстоит выполнение реального боевого задания. Аналогичную программу выполнит предсерийная машина другой фирмы. Что касается лично вас, - вы отдаете необходимые распоряжения, передаете дела заместителю и с завтрашнего дня отбываете для прохождения планового лечения. Это приказ, который не подлежит обсуждению.
Полдень застал Автандила Мачавариани в практически пустом зале ресторана "Приморье". Негоциант с видом глубокой задумчивости допивал бутылку "Макузани", третью по счету и последнюю на данный момент, а выражение лица имел несколько ошарашенное. В этом необычном и, до некоторой степени, ложном положении застал его старый знакомец, бригадир грузчиков, который к имени Степан имел фамилию Кундера, но Бандерой его давным-давно не называли даже и за глаза: боялись. Он был личностью известной, авторитетной и зажиточной, а одинокое винопитие жизнерадостного Автандила поразило его в самое сердце:
- Прице-еп! Ты чего это тут?
Удивление его можно понять: в это время дня Мачавариани мог находиться на рынке, только на рынке и, в принципе, нигде, кроме рынка, а то, что он вместо этого пребывал в кабаке и пил "Макузани", обозначало, что случилось нечто совершенно сверхъестественное. Поняв, что приглашения сесть нынче не дождешься, Кундера сел без приглашения, и только тогда грузин поднял на него безумный взгляд воспаленных глаз и пролепетал:
- Тут, панимаишь, та-акое дэло па-алучилос…
А случилось то, что накануне утром на Новом Рынке появились два неожиданных покупателя. Они не глядели товар, не приценивались, а двинулись прямым ходом к цветочному ряду, в третью секцию, в его сторону. К нему. В каждом отдельно взятом природном, в каждом социальном организме непременно есть свои Основные. Ведущая форма жизни. Те, для кого существует и вокруг кого вращается все остальное, весь причудливый и пестрый хоровод жизненных или человеческих типов. Когда по саванне валит темная туча слоновьего стада, всякая мелочь без страха, но со всем уважением спешит убраться с его пути. Когда в неизвестно - каком, но вполне реальном радиусе появляется Белая Смерть, в просторечии именуемая кархарадоном, Полярной, или же Большой Белой, - рифы пустеют. Когда в городе, возникшем вокруг шахт и ради шахт, подвыпившие после смены шахтеры немножечко шумят и слегка нарушают порядок, милиция смотрит в другую сторону, а шпана спешит от греха подальше в ближайший закоулок. В этом городе такой формой жизни были, естественно, они: два кавторанга в безупречно сидящей выходной форме направлялись к нему, и тут не имело никакого значения, что его дневной доход был вполне сопоставим с их месячным жалованием.
- Скажи-ка, уважаемый, - тот, что пониже, небрежно козырнул, обращаясь, - в том стиле, в котором, наверное, козырнул бы известного рода девице, собираясь ее снять, - ты и вправду любой заказ по цветам можешь, или мы ошиблись адресом?
- Только скажите! Только скажите, што жилаит славный Тыхоакианский флот, - и эта будит! Ка-агда скажитэ и сколко скажитэ! Пожялуста! Дэн раждэния? Юбылэй? Свадба?
- На могилку бы, - любезно ответил тот, что повыше, - лучшим друзьям.
Автандил в таком темпе переключил выражение предельной любезности на вид предельной скорби, что на какое-то мгновение его энергичная физиономия сложилась в гримасу совершенно неописуемую, а первый с нехорошей улыбкой добавил:
- На братскую такую. Чтоб пара полков со всем комфортом.
- О! Балшой заказ! Сколко букэтов? Вэнки брат будим?
- Нам, понимаешь, тонны четыре - по весу, а на букеты ты уж, будь добр, - сам пересчитай. А венки… Как с венками будем, Николай Захарыч? - Спутник его неопределенно пожал плечами. - Венки, пожалуй, отставить: как надо все равно не сделаете… Поспеешь к завтрему? Чтоб в шесть, как вымпел?
- Понял. - Глаза предводителя регионального объединения кавказских торговцев цветами сделались круглыми. - Всо брошу, сдэлаю, што могу. Нэт, - он медленно покачал головой, - болше, чем могу. А…
- Ты про оплату? Интересуешься, чем может заплатить Тихоокеанский Флот? Не волнуйся и слушай сюда: мы все понимаем, так что бумажками будет только пол-куска.
- А, - торговец облизал вдруг пересохшие губы, - осталное - чэм?
- Есть такой остров - Итуруп, а на острове - пост наблюдательный. А кроме поста - люди живут, землю ковыряют… Поковыряют, соскучаются - и на Большую Землю, и никто им не мешает, наоборот, флот оберегает их мирный труд. За это они испытывают естественную благодарность…
- Ты, Валентин Дмитрич, много не звезди. Ты короче.
- Можно и короче. Рений. Двести грамм чистоганом. Дело спешное, не то сроду бы не предложили столько…
И, глядя в растерянную физиономию цветочника, добавил:
- Не сообразишь? Проконсультируйся, - тебе дохо-одчиво объяснят, что уж на этот раз ты точно не продешевил. И - насколько не продешевил.
- Но смотри, - поднял кверху палец второй, - чтоб все было по высшему разряду! По самому высшему, без малейшего жлобства, - как на похороны любимой тещи.
… Он выгреб все мало-мальски подходящее из своих запасов, ободрал до черного волоса подручных и свойственников, но требуемого, - чтоб был первосортный, - товара все равно оказалось мало. До боли - мало. Еще меньше было времени. Дело в том, что он проконсультировался по поводу двухсот граммов рения. Родственник из Тбилиси все-о-о ему объяснил. Что малая толика рения на поверхности делает куда как более надежными контакты сильноточной и компактной электротехники, что стало особенно актуальным после введения в широкую практику высокотемпературной сверхпроводимости, и проблема стойкости контактов стала во главу угла. Что мосы (Какие такие мосы, почему не знаешь? Рассказывать долго, дорогой. Хорошая вещь.), имеющие в своем составе рений, позволяют в десять раз ускорить дегидрогенизацию метанола (Специально говорю, чтоб непонятно было? Что ты, дорогой! По-другому никак не назовешь, одно скажу: самая главная химическая реакция.) при изготовлении любых изделий из углерода. И нужно-то для этого рения совсем-совсем капельку. А еще родственник похвалил его за то, что обратился именно к родственнику, поскольку, если узнают посторонние, то соблазн может оказаться слишком большим, и его в лучшем случае просто ограбят. А в благодарность за консультацию он рассчитывает, что будет первым покупателем. Именно после этих слов он твердо решил, что продавать рений попросту не будет, а найдет способ применить его по прямому назначению. Но цветов - не было, и он начал было отчаиваться, но слухом полнится земля и скоро его отыскал некто Сева, бывший чем-то вроде грузчика в мясном павильоне: за бутылку он дал один адресок и, в меру возможностей присущей ему на девяносто процентов матерной лексики, внес ясность в основные обстоятельства.
Цветничок скромного пенсионера если и уступал плантациям Цветоводческого хозяйства Љ4 в городе Москве по размерам, то уж по разнообразию растительности смело мог составить ему конкуренцию. Помимо деловой хватки и хорошего знания дела, тут явно присутствовал и безупречный вкус: Автандил, будучи профессионалом и обладая богатым специфическим опытом, понимал такие вещи с лету. Дальше начались непредвиденные осложнения носившие, по преимуществу, характер психологический: и не то, чтобы дедулька не хотел продать цветы, просто-напросто у него напрочь выбивало, - как выбивает предохранители, - всяческое понимание, когда речь заходила о том, чтобы продать все. Все астры хризантемовидные "Белая Ночь" колера "белый с сиреневым подцветом". Все хризантемы "Зимушка" колера "снежно-белый". Особенных глубин непонимание достигло, когда речь зашла о главной дедовой гордости: всех ирисах "Привет Приморья". Ирисы были и впрямь замечательные, - густо-синие с седым мазком, необычайно благородных, сдержанных и печальных тонов, - а главное, что было их у деда видимо-невидимо.
- Дак ить, - говорил дед, скребя небритый подбородок, - ежели бы, к примеру, все скосить, так ведь одна срамота останется… Голизна одна…
- Дэдушка, - сложив щепотью пальцы обоих рук, в который раз повторял Автандил, - я ж тебе за цветы хорошие дэньги даю. На рынке нэ торчать, нэ мерзнуть. Нэ упаковыват. Всо прадаешь, сразу, - и дэнэг болше, чем выручишь… Ныкогда, - он поцокал языком, - нэ дал бы столко, толко во как, - он перечеркнул мохнатое горло ребром ладони, - нада, быстра…
Дед - в очередной раз соглашался, но потом перед его мысленным взором снова и снова вставала картина нестерпимо уродливого в своей наготе, разоренного, опустошенного цветника, - и все начиналось по новой. В его склеротической голове явно не умещалось больше одной мысли сразу, а кроме того - кавказец со своими резонами не сообразил сразу, что собеседника его может вовсе не вдохновлять перспектива НЕ торговать на рынке: в самом деле, если избавиться от всех забот сразу, то с тем же успехом можно ж и вовсе не жить. По завершении десятка циклов, озверев вконец, Автандил взял-таки деда, пообещав ему, помимо денег, десяток перечисленных старым чертом сортов орхидей в клубнях, - слово он держал, и пенсионеру это было отлично известно. Ударив по рукам, хозяин некоторое время наблюдал за тем, как сноровисто опустошают его цветник темпераментные брюнеты с горбатыми носами, но потом его сердце не выдержало и, махнув рукой, он сердито скрылся в доме.
Если только позволяли обстоятельства, адмирал Ллойд непременно старался пронаблюдать за посадкой "крыла" на палубу флагмана, - вот так, по старинке, стоя на палубе возле самого "острова", прикрывшись рукой если не от солнца, то от нестерпимо-ясного неба, - и чуть прищурившись. Помимо всего прочего, привычка эта шла на пользу делу, поскольку явно дисциплинировала пилотов, заставляя их быть "и еще более" тщательными при посадке, а палубную команду - выполнять взлетно-посадочные операции не то, что сноровисто, а прямо-таки молодцевато, лихо, с особым размашистым шиком классных профессионалов. В этот день все обстояло особенно благополучно, и на палубу, виртуозно зацепив трос не какого-то там, а именно третьего финишера, уже опустился последний "томкет".
- Э, э, кто это, что за черт, куда?!!
Впоследствии адмирал так и не выяснил, произносил ли кто-нибудь в действительности эти заполошные, но удивительно точно отражающие суть момента слова, или же они каким-то образом сами собой родились из сути ситуации, как мыши - в грязном белье, потому что в этот чувствительный момент, когда все аппараты благополучно вернулись, и осталось только откатить поближе к подъемникам последний из них, да обработать остатние несколько машин, и вот-вот начнет спадать в высшей степени организованная горячка посадочных операций, в этот интимный миг появился ОН. Разумеется, это было не так, но только буквально всем, находившимся в тот момент на палубе "Т. Джефферсона" впоследствии вспоминалось, что он налетел бесшумно. Он скользил, как по невидимым рельсам, накатанным в этот день десятками "томкетов" и "интрудеров", но, в отличие от них, по мере приближения начал кабрировать. Острый, хищно приподнятый, как голова разъяренной кобры с раздутым капюшоном, нос неизвестного самолета задирался все выше, так, что последние десятки метров, отделявших его от среза кормы, он проскользил, буквально стоя на хвосте, а ближе к середине корабля завалился и еще больше, так, что его шиферно-серое брюхо образовало с палубой авианосца тупой угол, на какой-то бредовый миг зависнув в неустойчивом равновесии в каких-то шестидесяти метрах над палубой, над "томкетом", который еще не успели откатить, над застывшими в мгновенном потрясении людьми на палубе.
Для Ричарда Ллойда, - и не для него одного, - время вдруг разом замедлило бег, сделав считанные мгновения долгими-долгими. Поистине достойно удивления, сколько мельчайших подробностей успевает воспринять и зафиксировать мозг, когда бывает вот так, и мгновения растягиваются, как растягивается липкими сосульками тягучий мед. Еще на подлете к гигантскому кораблю неизвестная машина распахнула черный провал люка, а когда, зависнув в противоестественной стойке на хвосте, она затормозилась, оттуда, как внутренности из вспоротого рыбьего брюха, тяжелым водопадом вывалилась, выплеснулась на палубу перепутанная в множестве клубков, струистая темная масса и - разлилась широким, упругим потоком во всю ширь плавучего аэродрома, до самого носа. Еще до этого, глядя в черную пустоту раззявленного люка, когда до глубины души, до самых кончиков нервов пронизало чувство абсолютной беззащитности перед лицом чужой недоброй воли, как у распятого на пыточном столе, как у насекомого, приколотого булавочкой к картонке, адмирал закрыл глаза, ожидая, как прямо сейчас перед ним с грохотом взметнется до неба стена дымного пламени, и он перестанет - быть, но глаза закрывались медленно-медленно, мгновение ока все длилось и длилось, а самолет все продолжал тяжеловесно зависать над кораблем. Так, что он успел разглядеть и совершенно гладкую, без малейшего следа видимых швов обшивку, острые, треугольные плавники по сторонам хищной острой морды, особый, змеиный изгиб фюзеляжа и черные, круглые дыры сопел, как два пушечных жерла, как две пустых глазницы гигантского черепа, глядящих прямо в его лицо.
Миг длился и длился, но все на свете имеет свой конец, закончился, наконец, и он. Огромный самолет медленно, до отвратительности - по-живому шевельнул острыми плавниками, сопла - чуть-чуть повернулись, разом полыхнув голубовато-белым от страшных температур, с металлическим, платиновым оттенком огнем, хвост самолета подался чуть вперед, доведя угол, под которым висела машина, градусов до восьмидесяти. В следующий миг аппарат рванулся в небо почти вертикально, как ракета.
И сразу же поток, продолжавший плавно растекаться по палубе, превратился в стремительный вихрь подхваченных выхлопом, сохранивших инерцию падения цветов, и стало слышно, как свистит турбина находящегося на прежнем месте "томкета" с пилотом, что глазел в небо, совершенно невероятным манером вывернув шею. К самым ногам адмирала, прогибаясь, бесшумно подкатился немудрященький веночек из незнакомых ему широких ворсистых листьев и белых кистеобразных соцветий, любовно, но без особого умения сплетенный каким-то матросиком-первогодком.
Командир корабля, неизвестно-когда возникший за спиной адмирала Брайан Макнилли, наклонившись мимо ног адмирала, поднял пару рухнувших с неба цветков: белую гвоздику и еще какой-то, - изящный, тонко вырезанный, темно-синий с траурным седым мазком, похожий на экзотического мотылька, печальный и до невыносимости изысканный. Задумчиво рассмотрев дар небес, Макнилли протянул цветы начальству, как-то по-особому почтительным тоном осведомившись:
- Арлингтон, сэр?
К счастью, помимо людей с их неизбывным субъективизмом, за происходившим в этот прекрасный день наблюдала бесстрастная техника. Более того, помимо обычных автоматических камер, происшедшее зафиксировал представитель киностудии министерства Обороны, некто Колонетти.
- Адмирал Ллойд считает, что цветочки адресованы не только ему и даже в первую очередь - не ему. - Рид говорил тихо, монотонно, с полузакрытыми, как будто в предельном утомлении глазами. - Он имеет смелость утверждать, что, будь у неизвестного летуна что-нибудь посущественнее цветов и дурные намерения, мы в два счета имели бы, вместо цветов на могилу, могилу просто - одну на всех, находившихся в тот момент на флагманском авианосце. Специалисты, смотревшие ту же ленту, которую вы видели только что, утверждают, что у нас нет ничего, даже отдаленно сравнимого с новой многофункциональной машиной, и даже поверхностный анализ говорит, что конструкция содержит как минимум четыре принципиальных новшества. А это значит, что и новые технологии. Со всеми вытекающими. А что это значит еще, Майк?
- Сэр! Машина буквально ничем не напоминает каракатицу, которую вы показывали мне тогда, и…
- Это значит, - прежним тихим голосом, только что приподняв глаза, проговорил Рид, - что вы тупая задница, Майк. И не стоите даже того кофе, который вылакали у нас за все эти годы. Недостаток всех гениев состоит в том, что их ошибки, в отличие от ошибок простых смертных, оказываются слишком дорогостоящими. Катастрофическими. Ваша концепция была слишком хорошей, и оттого мы слишком долго находились в ее плену, не желая видеть противоречащих ей фактов.