Увидав хозяина впервые, Майкл в очередной раз поразился, насколько емким является этот термин: "парень". Движения человека, вышедшего им навстречу, дышали уверенностью и силой, пожалуй, - даже величавостью, но достаточно было взглянуть ему в лицо, чтобы понять: он был очень стар. Широкое, почти квадратное лицо прорезали крупные морщины, а вислые усы, опускавшиеся много ниже тяжелого подбородка, были совершенно седыми. Но, главное, глаза из-под морщинистых век смотрели с тем особым, от благоприобретенного равнодушия идущим, покоем, который присущ только глубоким старикам. У Майкла язык не повернулся бы назвать хозяина уменьшительным именем. Ну, - не тянул тот на "Кольку", - и все тут! Он был похож на старого генерала из аристократов, ушедшего на покой, на богатого фабриканта оружия в четвертом поколении, передавшего дело старшему сыну, которому и самому-то уже за пятьдесят, на лорда и члена Палаты Лордов, не посещавшего заседаний уже много лет, но на Кольку он похож не был. Ни на какого - Кольку. По привычке анализировать, по возможности, - все, Островитянин задал себе вопрос о причине, по которой ему в голову пришли прежде всего сравнения с генералом и фабрикантом оружия, а потом понял, - только они, наряду с самыми удачливыми из политиков, жили так бесконечно долго, как этот вот грузный старик в цветном жилете поверх светло-голубой рубахи, и при галстуке из широкой, темно-синей шелковой ленты, завязанной свободным бантом. Даже при условии блестящего владения русским, но все-таки будучи иностранцем, трудно иметь твердое, на уровне устоявшегося собирательного образа, представление о том, что такое "прораб". Но при этом Майклу все-таки казалось, что это - нечто иное, не вполне соответствующее личности, которую он видел перед собой.

Старик, у которого уже был один гость, даже слышать не хотел о том, чтобы они покинули его дом, не пообедав. Худая, черноволосая, молчаливая женщина в возрасте, с виду, немного за сорок, та самая, что встретила их на крыльце, так же молчаливо и с видом тотального неодобрения ко всему на свете вообще, собрала на стол. Снедь отличало необыкновенное обилие свежей зелени, отчасти - совершенно незнакомой Майку, несколько сортов соленого сыра и то, что вино тут подавалось к столу в глиняных кувшинах. Шофер, по имени Сергей, но изъявивший готовность отзываться на кличку Серый, чувствовал себя тут явно не в своей тарелке, а оттого был мрачен, молчалив, но беспокоен, отчего постоянно ерзал и крошил хлеб, как ребенок, мающийся на слишком чинном обеде, длящемся вот уже час. Гость, представившийся Михаилом, тоже больше помалкивал и не позволял себе пялиться на сотрапезников, но парочка предельно мимолетных взглядов, брошенных на англичанина и все-таки уловленных им, показались Майклу несколько подозрительными. Вроде как неспроста. Комната, в которой ели и пили вино четверо мужчин, имела богатое, но достаточно своеобразное убранство: везде, в хорошо продуманном порядке, на специальных подставках, под стеклянными колпаками и без колпаков, в освещенных нишах за стеклом и без стекла, в шкафах на полках, - виднелись всевозможные макеты разнообразнейших зданий. Часть из них изображала всемирно известные ансамбли вроде Золотого Храма, комплекса Гугун, парижского Пантеона или Миланского Собора, другие - здания, англичанину неведомые, а часть, похоже, обозначала собой проекты нереализованные. Одних только самых знаменитых готических соборов Островитянин насчитал одиннадцать, - похоже, они составляли предмет особого увлечения хозяина, постоянного, или же владевшего им какое-то время. А еще - макеты мостов. В основном - небольшие, зато было их множество. Впрочем - среди них выделялись макеты весьма масштабные, достигавшие в длину нескольких метров, и среди них, понятное дело, - тот самый мост, недавно виданный Майклом в натуральном виде и в полном великолепии. Он поднял брови и округлил глаза, подражая советскому фильму про западную жизнь, изученному им специально, в инструментальных целях:

- Коллекционир? Разрешайт посмотреть?

- Што? - Глуховатым голосом переспросил хозяин. - Посмотреть? Да ради бога…

И, пока гость, заложив руки за спину, наклонялся над очередным макетом или, наоборот, делал шаг назад, чтобы обозреть очередной экспонат целиком, продолжил, не вставая с места:

- Только я не коллекционер. Кому-то, когда-то, в связи с чем-то, пришло в голову, что самым подходящим подарком архитектору будет этакая вот городушка. - Утонченный лингвист, никогда в Островитянине не засыпавший до конца, отметил, что точно такого вот своеобразно-мягкого говора ему еще встречать не приходилось, и сделал вывод, что это вообще должно быть характерно для безупречно говорящих по-русски этнических молдаван. - Ну а потом началось, как обычно: шпионы из доброхотов доносили, что стоят у меня этакие вот вещи, и делался вывод, что я питаю к ним некое пристрастие… Естественно, что чем больше э-э-э… единиц у меня собиралось, тем с большим рвением мне несли новые. На юбилеи и просто дни рождения. На всяческих международно-архитектурных сборищах и просто чтобы подлизаться. На память из поездок и на заказ у лучших национальных мастеров этого дела. От любящих учеников и тайных ненавистников. Сначала их было не слишком много, а потом уже стало поздно начинать сопротивляться. А жизнь я прожил ох, и до-олгую! Порой самому не верится, что первый свой мост я строил аж в двадцатом, на узкоколейке, мальчишкой-десятником…

- А это…, - Майкл показал на ту самую модель, - тоже ви?

- Представьте себе. Я начал с мостов, я долго-долго строил мосты, не попал даже на фронт, даже в саперные части, потому что строить и восстанавливать мосты в тылу оказалось даже нужнее, потом я долго-долго не строил мостов, строил много, что угодно, кроме мостов, а вот теперь - опять… От чего ушел, к тому вернулся, круг замкнулся, герр Кляйнмихель, и это явный намек судьбы, что уже переделано все, к чему она меня предназначала, и пора, пора… Немножко жаль, потому что только сейчас у меня появился дом, который я всегда хотел, есть здоровье, досуг, - вот даже востребованным оказался нежданно-негаданно, - а пора. Вы еще молодые люди и не можете представить себе этого чувства, когда, казалось бы, только открыл утром глаза, а уже вечер.

- С цветами, - гость старательно изобразил в воздухе нечто среднее между фонтаном и взрывом, - это есть интересно…

- Стариковская причуда. Изобразил, как получилось, потому чего-то вроде бы как не хватало, но Толич ухватился именно за этот эскиз, и заставил проработать, а его жулье привезло то, что все-таки подошло… Откровенно говоря, я и подумать-то не мог, что сыщется что-нибудь подходящее.

- Это - секрет?

Старик махнул рукой.

- Мангр Бейли. Во всяком случае так мне сказали. Весной он цветет, - ну ладно. Летом, - нашим летом! - он дает хорошую, плотную зелень. Но вот осенью листья его становятся темно-лиловыми в красную полоску, и мне говорят, что именно за это его прозвали Полосатым Мангром. Потом, - это мангр! - облетает, а ветки у него - кривые, черные и корявые, как когти дьявола, так что мост начинает походить на орудие пытки, покрытое заскорузлыми от засохшей крови крючьями… Когда на них, над седой замерзшей рекой, под сизым от мороза небом, - да еще целая стая ворон в качестве украшения, то и вообще получается, доложу вам, та-акая картина… Я спрашиваю их, не называется ли он, по совместительству, еще и Лысым Мангром или, к примеру, Помойной Елкой, а они смеются…

Майклу аж до зуда хотелось узнать, кем являются таинственные "они", и какую должность имеет таинственный Толич, но он почел за благо промолчать. И причины тут были не столь уж простые, и не последнее место среди них занимало отстраненное, как будто выжидающее чего-то молчание Михаила, сидевшего все в той же лениво-расслабленной позе. Он ни разу не глянул на Майкла прямо, но одно только приближение медлительного взгляда его полуприкрытых глаз было сродни приближению светового пятна от прожектора, - к затаившемуся во тьме лазутчику. Островитянин все никак не мог припомнить, где он встречал нечто подобное, а потом вдруг вспомнил: сходным образом смотрели сутенеры и "пушеры" средней руки. Взгляд гангстера. Или, - и в этом не мешало отдавать себе отчет, - полицейского, по долгу службы вынужденного проводить ночи на смертоносных улицах мерзких, как шанкры, пригородов.

- Сергей, - вдруг сказал он вконец измаявшемуся водиле, - ты, если хочешь, можешь уже ехать. Мы, если что, сами доставим герра Кляйнмихеля.

Обрадованный шофер исчез, как пузырь на воде, не оставив ни звука, ни тени, у Майкла по коже прошел мороз, потому что происходящее вдруг до боли напомнило ему акцию, проводимую, этак, походя, а его русский тезка, сменив, наконец, позу, пояснил:

- Человеку ехать пора, дела у него, ну а мы, насколько я понимаю, никуда не спешим? Или я ошибаюсь? Видите ли, нельзя сказать, чтобы в здешних местах совсем уж не бывало иностранных гостей, но в этом доме… Видите ли, он совсем новый и не стал еще…

- Как бывало всегда.

- Как бывало всегда, - кивнул Михаил, - буквально со всеми жилищами Николая Ионовича, местом постоянных сборищ. Поэтому не хотелось бы расстоваться со столь редким гостем… слишком быстро. Хотелось бы из первых, так сказать, уст узнать, как там за границей и… может быть, вас интересует и еще что-нибудь кроме работы "Магирусов"? Мы, по мере сил, могли бы поспособствовать…

Теперь он глядел на Майкла прямо, и ясно, как белым днем, было, что речь его - значит вовсе не то, что по всем законам должны обозначать составляющие ее слова, и не должны - значить, и вовсе не для этого предназначались. Был он худ, невысок, очень бледен, при этом вовсе не производя впечатления больного, с высоким, выпуклым лбом из-под которого и смотрели сейчас темные, как мазут, редко мигающие глаза. И - рот его продолжал шевелиться, изливая речь со смыслом темным и ускользающим.

- … ведь не может же быть так, чтобы человека не интересовало ничего, кроме работы? Мы-то - что, живешь тут, это, живешь каждый день семь дней в неделю, так и кажется, что вокруг все обыкновенное и неинтересное, но вот в последнее время что-то зачастили туристы, так что теперь и самих-то сомнения начали брать, - это насчет достопримечательностей-то. Аж диву даешься иной раз, какая, вроде бы, ерунда людей интересует, и не лень ради этакого, - и ехать бог знает откуда.

Он замолчал, чуть склонив голову на бок.

- Туристы? Вы… уверен?

- Нет, едут-то вроде как по делу, а как присмотришься - тур-ристы, только бы поглазеть. Иные, похоже, что на полустанке выросли, другие - прямо-таки фанаты музыки, вся квартира забита аппаратурой, третьи - что иное, но все равно. А что больше всего интересует вас, герр Кляйнмихель? Все-таки эта планета должна довольно-таки сильно отличаться от Европы. Особенность ее состоит в том, что у нас турист может увидеть несколько больше, чем рассчитывал и хотел…

- Мишка!!! - Рявкнул хозяин, хватив по столу костистым кулачищем. - Опять ты со своими штучками? Чего прицепился к человеку?

- Да, и правда, - чего это я? - Михаил быстрым жестом разлил по бокалам почти черное вино. - Вот попробуйте: это "Астару", из новых молдавских сортов. В мире до прискорбия мало знают про молдавские вина, - разве что "Негру де Пуркарь", да и то потому что его подают к столу британских королей, - а они, между прочим, превосходны, - и при этом совершенно своеобразны… - Вы уж не обращайте внимания, иногда меня и впрямь… То ничего-ничего, а то ка-ак - понесет по волнам риторики! И остановится не можешь, особенно вовремя. Даже психиатрическую экспертизу устраивали о прошлом годе, - аж в Сербского, - решили, что это у меня вялотекущая шизофрения так проявляется. Но нет, - признали вменяемым. Так и в диагнозе написали: "Пациент вполне вменяем, и никакой не шизофреник, а просто му…"

- Опять!!!

- Все-все, Николай Ионович, больше не буду!

Но теперь, когда Островитянин опомнился от первого натиска, преждевременное окончание хоть и подозрительного, может быть, даже и опасного, - но потенциально продуктивного разговора перестало его устраивать. Пока Михаил занимался своим словесным серфингом, он старательно делал напряженное выражение лица, как бы пытаясь уловить ускользающий смысл, и теперь скоренько почел за благо последних периодов образной речи Михаила все-таки не понять:

- Ви… говорить об, - англичанин широким жестом обвел архитектурные чудеса, которыми была набита комната, - увлечении зрелый человек? Йа-а, - и покивал головой, - есть. Военная история, ретротехник - и авиация. Дома - вот столько, - он показал толщину стопки мало, что не в метр, - это, как оно? - альбом…

- Кружки - общества? Хоровое пение - вязание крючком - краеведение? Борьба с холощением котов, охрана бабочек-копустниц и инсцинировка исторических баталий? И по этой части вы можете завести множество интересных знакомств: взять, к примеру общество "ЗиС" - чем плохо? А "девятка"?

Хозяин уже ничего не сказал, а только, вцепившись в край стола, зашипел, как рассвирепевший дикий кот, обычно тусклые, сейчас его глаза горели, как угли, но Михаил, похоже, окончательно уподобился токующему глухарю и не реагировал ни на что окружающее:

- А женское обществщ поклонниц Соединенных Штатов, "Битч-энд-Витч", - только это по-английски, вы не поймете, а как перевести на немецкий, я не знаю…

Но иностранец не моргнул и глазом, а только отрицательно покачал головой:

- Техник. В молодость мечтал летать, но… - Он развел руками, показывая, что, мол, - не судьба. - И, - очень интересный аэроплан у полосы позади дом…

- Ну, - уж это проще всего. Это моя машина, так что я покажу вам все, что только захотите. По первому же желанию. Даже покатать могу. Машина и впрямь, - он опять улыбнулся своей двусмысленной, мимолетной улыбкой, - не из самых распространенных.

Насчет "не самых распространенных" - это он тогда хорошо сказал: то, что крылья у самолета оказались довольно-таки заметно скошены кпереди, было, пожалуй, еще наименьшей странностью. Темно-серая обшивка по цвету, в общем, напоминала окрас американских военных машин, передняя часть была приподнята, как голова насторожившейся кобры, и только зеркальные стекла "фонаря" отливали золотом с едва заметной примесью пурпурного, придавая кабине сходство, скорее, с головой стрекозы. Но больше всего в облике диковинной конструкции, - совсем, вообще говоря, не мелкой, - удивляла ее видимая субтильность. Нет, профиль аэродинамических элементов даже на глаз выглядел как положено, правильным, но все равно, - не птица, - а сухое насекомое, мумия летучей мыши, иссохшая на берегу летучая рыба. Как будто из пергамента, наклеенного на каркас, или, словно в старые добрые времена, из покрытого лаком полотна. Хотя какого там полотна, - тут речь шла, скорее, о муслине, о шелке под шеллаком, о китайских мастерах, склеивших их лакированных бамбуковых щепочек изящную игрушку для мимолетной забавы капризной дочери богатого мандарина. При более близком, - как теперь, - знакомстве при одном взгляде на машину по коже пробегали мурашки: на взгляд, плевок с метровой дистанции пробивал обшивку с гарантией. Только задняя часть сооружения казалась не то, что вздутой, а как бы наполненной, словно там - находилось что-то, все-таки обладавшее и весом и прочностью.

- Остроумно, - почти без акцента проговорил Майкл, показывая на машину пальцем, - а издали практически невозможно отличить от настоящей. По изяществу легко узнать руку хозяина.

- Наш хозяин, - при всем моем глубочайшем уважении к нему и его способностям, не имеет к данному изделию ни малейшего отношения, - это "Су - 36", "Вуаль" серии "К". Очень практичная и на многое годная вещица… Да что я говорю, - сейчас заправим, и сами увидите.

- Вы… пилот?

- Да что вы! Я, к сожалению, не пилот, но и не офицер ка-гэ-бэ, как вы, может быть, подумали. Я, вообще-то, скотовод.

- А… почему, - Майкл развел руками, - я должен думать, что вы из ка-гэ-бэ?

- Скорее всего, - предрассудок, уважаемый. В киноштампах второго поколения иностранцы, - вообще-то хорошие, но насквозь оболваненные буржуазной пропогандой и, угодив в СССР, склонны видеть айджент КГБ в каждом встречном.

- А первое поколение?

- Там все иностранцы были, понятно, шпионами, - скотовод, глядя на него, часто-часто моргал, то, что называется, - хлопал ресницами, - но это было, в общем, еще до меня.

- Это надо понимать так, что над вами самими эти самые штампы не довлеют?

- Разумеется. Наверное, именно поэтому у меня кое-что по этой части получается. Вот вы, например, совершенно правильно бросили баловство со своим акцентом. Он у вас носил несколько, так сказать, - перемежающийся характер.

- Мне показалось, что дальнейшее лицедейство будет выглядеть уж слишком глупо. В конце концов - нет никакого криминала в хорошем знании русского языка, не правда ли?

- Ни малейшего! Более того, как раз сам уровень ваших познаний практически безоговорочно доказывает, что вы именно что не шпион.

- Своими словесными парадоксами, - Островитянин усмехнулся мимолетно и невесело, - вы еще больше усугубляете парадоксальность ситуации. И кем же я, по-вашему, могу являться, если не шпионом?

- Да я уже говорил, вы только не сочли нужным обратить внимание: вы турист. Человек, прибывший для того, чтобы поглядеть собственными глазами, получить личное впечатление и составить собственное мнение, называется туристом вне зависимости от конторы, которую он представляет. Точнее, - думает, что представляет, потому что в конечном итоге человек может представлять только самого себя. Смешнее всего получается, когда такой вот турист считает, что он во-первых - первый, во-вторых - единственный, а в третьих - неповторимый… Да не обижайтесь, - не вы один. Каждый турист, практически без исключений.

- О, так у вас богатый опыт?

- Что ж делать! Как вам, безусловно, известно, туристический бизнес - один из первых по прибыльности. Так что нам всем приходится, по мере сил, приспосабливаться ко всяким подобным делам. Поневоле научишься с первого взгляда узнавать такого рода персонажей.

- Скотовод?

- Увы! Это не просто правда, это правда, вы себе просто не представляете, на сколько процентов.

Улыбка англичанина искривилась и еще немного, он коротко ткнул по направлению субтильной конструкции с крыльями и повторил только:

- Скотовод?

- Говорю же вам, - это так, для души. Сами все увидите.

Он медлительным движением извлек из кармана комбинезона что-то вроде очередного дистанционного пульта и навел его в строну сооружения из трех стен и крыши, притулившегося неподалеку. Спустя несколько секунд на пульте затеплился и начал все ярче разгораться пульсирующий опалово-зеленый свет, и, в такт пульсации, возник и возрос до пронзительного звук, напоминающий и жужжание, и, одновременно, реверберирующий свист.

- Созрели, - непонятно сказал человек, назвавшийся Скотоводом, и Бог знает что еще подразумевавший под этим словом, потому что любые слова его, даже самые невинные, казались имевшими какой-то угрожающий подтекст, намек на что-то кромешное, - оно и к лучшему. Пора. Загостился я, если уж откровенно…

В темноте под навесом наметилось какое-то неторопливое, но весьма целеустремленное движение, настолько непривычное, что глаз поначалу отказывался его распознавать. Тяжело переваливаясь, к самолету, - и к ним, - ползли два громадных прозрачных слизня, распластавшихся в длину футов на восемь, в поперечнике - достигавших пяти-шести, и не менее трех футов в высоту, две чудовищных амебы, два мешка мутноватого, опалесцирующего студня, и слово "ползли" - не вполне подходило для этого способа передвижения. Правильнее было бы сказать, - "катились", как скатывается, увеличившись до какого-то предела, капля влаги, скондесировавшейся на наклонном стекле. Как гигантские капли ртути, если бы та - да стала вдруг прозрачной и целеустремленно двинулась по своим делам. Михаил тем временем нетропливо открыл какой-то незаметный лючок, и оттуда метра на два высунулся толстенный, не менее фута в поперечнике серый шланг, заканчивавшийся массивным, сильно сплюснутым конусом. Когда хозяин приложил эту исполинскую присоску к поверхности первого мешка, оболочка его в этом месте тут же потемнела, как лед весной, а Михаил, оглушительно гикнув, вдруг вспрыгнул на зыбкую спину мешка, потерял равновесие, затанцевал на одном месте, но все-таки не удержался, скатился на землю, во множестве употребляя почти бессмысленные от слишком частого употребления матерные артикли и восходящие колена родства самых неожиданных объектов в самых оригинальных падежах и склонениях. Он не успел еще закончить своей тирады, когда раздалось оглушительное чмоканье, гигантский Всхлип, перешедший в громкий, постепенно замирающий свист, и мешок почти мгновенно превратился в пустую оболочку, студенистый блин, но, как оказалось, ничего еще не кончилось: процесс значительно замедлился, но она продолжала усыхать, превращаться в тонкую кожицу, иссохшую, почти не существующую шкурку, хрупкую, как личиночные покровы, покинутые насекомым, и точно та же судьба без перерыва постигла второй мешок. Островитянин услыхал, как в недрах машины глухо загудели какие-то насосы, а Михаил неторопливо заправил шланг, достал из кармана чистый, но довольно-таки обширный платочек, протер поверхность присоски, закрыл лючок, протер и его, а потом - вдруг прикурил от спички и швырнул ее, непогашенную, на землю. Майкл отшатнулся, а то, что осталось от двух гигантских глыб студенистой плоти, вдруг пыхнуло быстрым, бездымным, почти не дающим жара пламенем и сгорело без следа. Англичанин вытер пот, неизвестно когда успевший выступить у него на лбу.

- Нельзя полностью исключить, что вы скотовод, - сказал он с тяжело давшейся флегматичностью, - но что вы дурак, - совершенно бесспорно. Что за страсть к дешевым эффектам?

- О! Еще какая. Меня может извинить только то, что - не только к дешевым… Ну что, - уперев руки в боки, он повернулся к Майклу всем телом, - полетите вместе со мной?

- Если меня хорошенько свяжут.

- И вы всерьез считаете свое поведение логичным? Специально приехать с другого конца света, чтобы побольше тут увидеть, а когда предлагают самый короткий и эффективный способ к этому, - колеблемся, подаем задом и начинаем пятиться. Остается только повернуть восвояси и тогда уже больше не оборачиваться.

- О, мой бог… - англичанин устало поморщился, как будто у него вдруг нудно заболела голова, - нужно обладать совершенно особым везением, чтобы, попав в Россию, сразу же напороться на психа. Какие бы цели я ни преследовал, в мои намерения вовсе не входит ради их достижения - лететь неизвестно куда, имея в качестве пилота неуравновешенного, совершенно мне непонятного, смутного типа, обожающего дешевые розыгрыши. Видите ли, скотовод, - после сорок пятого года у нас в Германии значительно поубавилось фанатиков. Очень значительно. Можно сказать, что их и вовсе нет.

- И все живут только для того, чтобы, чуть что, пасовать, отступать и поворачивать назад? Да еще считают это жизнью? Однако дела у вас даже еще хуже, чем я думал… В таком случае не смею настаивать.

Помолчав, чтобы в какой-то мере переварить сказанное, Островитянин осторожно осведомился:

- И подобное внимание оказывается всем э-э-э… туристам?

- Разумеется - нет. Только тем, кто обладает таким исключительным знанием русского языка. Понимаете ли, сюда ведь, как правило, наезжают из-за железного занавеса вовсе не Джеймсы Бонды. Вы просто не представляете себе, насколько - не Джеймсы Бонды. Основную массу составляют представители всяких мелких и средних фирмочек, желающих по-легкому сделать хорошие деньги… Впрочем, - мне пора. Очень рад знакомству, было крайне интересно.

Уже делая движение, чтобы отвернуться, Михаил сунул ему руку, сложенную лодочкой.

- Это следует понимать так, - говоря это Островитянин чувствовал, что делает страшнейшую, самую большую глупость в своей жизни, но его уже понесло, так, что поздно было - останавливаться и напрасно - уповать, - что приглашение отменяется?

- С какой стати? - Скотовод неподдельно удивился. - Я подразумевал именно то, что сказал: не смею настаивать, мне пора, приятно было познакомиться.

- И вам есть где разместить пассажира?

- Иначе не приглашал бы. Прошу…

Облачаясь под пристальным наблюдением тезки, Островитянин не забывал истинной цели своего визита.

- Вы производите впечатление злого… как это? Шута. Как у Эдгара По. Я все время жду, что эта конструкция развалится под весом моего зада, вы - сделаете кувырок вперед и начнете с хныканьем тереть резиновую шишку, набитую прямо на шлеме… А потом много-много лет с неизменным успехом будете рассказывать байки про идиота, поверившего, что на этом - можно летать…

- Ларингофон поправьте… Знаете, герр Кляйнмихель, это самое последнее, о чем я беспокоился бы на вашем месте. Вы даже не спросили, куда мы летим…

- Полагаю, - к вашим стадам, требующим неотложного хозяйского догляда. Это что-то меняет?

- Хорошо сказано, - Михаил одобрительно кивнул, - может быть, - как-нибудь позже. А сейчас нам дальше. Зна-ачительно дальше…

Часть пульта перед лицом пилота, с виду больше всего напоминавшая очень плотную и пропитанную бесцветным лаком ткань-клеенку, вдруг вспыхнула множеством мельчайших цветных искр, захватив часть "фонаря" и оказавшись многоцветным дисплеем, с самого начала, исходно разбитым на множество рабочих полей. Ожили стрелки на немногочисленных приборах, очевидно, - самых важных, выполняющих функцию дублирования. А потом раздался спокойный, отрешенный звон, ровный басовитый свист и этакое солидное, сдержанное погромыхивание, отдаленная гроза, как это бывает только у очень качественных и очень солидных турбин, так что Майкл как будто бы впервые почувствовал, что игра может выйти вовсе нешуточная: в хрупком с виду корпусе бесновалась силища страшная, в пору чему-нибудь куда более солидному. Тонкие крылья стали еще более плоскими, встали под прямым углом к фюзеляжу и как-то расправились, так что этот двигатель оторвал машину от земли, как пушинку, после чисто символического разбега длиной не более ста - ста пятидесяти футов, а потом - погнал ее вверх плавно, но неудержимо, как возносит ту же самую пушинку в заоблачные выси тропический ураган.

- И каждый скотовод может позволить себе такую машинку?

- Уважаемый герр Кляйнмихель! Мне кажется, что у вас сохраняется некоторое недоверие к роду моих занятий. Уверяю вас, - вы не верите мне совершенно напрасно. Если бы у вас в Германии был обладатель стада примерно в сто двадцать тысяч голов крупного рогатого скота вкупе с бойнями, молокозаводами, сыроварнями, кожевенными предприятиями и всей прочей промышленностью соответствующего назначения и размера, он тоже мог бы позволить себе, к примеру "Гольфстрим", а этот самолет - гораздо, гораздо его дешевле. В силу исключительной технологичности. Вот вы скажите, - почему мне никто никогда не верит? Я говорю неправду, - ей-богу! - не чаще других и реже большинства, - но мне не верят. Что за проклятие, право слово? Вы себе не представляете, как здорово это кое-когда мешает…

- Очевидно, - глубокомысленно проговорил англичанин, - вы говорите вовсе не то, во что вашему собеседнику хотелось бы верить. Люди, знаете ли, - такие эмоциональные существа… Послушайте, - это крейсерский сверхзвук?

- Совершенно верно. Видите ли, нам зачастую бывает настолько некогда, что сами по себе масштабы страны прямо-таки вынуждают нас идти на внедрение сверхзвукового транспорта. И, разумеется, соответствующих высот. В нашем случае это восемнадцать километров. Лучше, конечно, гиперзвуковые трансатмосферные средства, но это все-таки перспектива. Кроме того, - это неизбежно будут весьма крупные машины. По крайней мере на первых порах…

- Вы начали говорить о представителях мелких и средних фирм…

- А! Совершенно уморительная картина. Прибывают люди, знающие по-русски "водка", "карашёо" и "бабки", но при этом свято уверенные, что в Урюпинске или в Верхней Кижме люди обязаны владеть английским. Есть такие, которые на полном серьезе улыбаются так, как вы улыбаетесь только для лицедейных целей, чтобы изобразить Долбоеба-Иностранца Во Всей Красе Так, Как Его Представляют Себе. В прежние времена такие персонажи на территорию Союза не проникали никогда, ни при каком раскладе, а теперь, - вы не поверите, - лезут и лезут, не зная броду, с трогательной отвагой клерков, подавшихся на Клондайк за золотом. Тут бытует мнение о том, что это русские склонны рассчитывать на "авось", - так вот до этих ребят нам далеко. Кого ни возьми.

- По градиенту.

- Что?

- По градиенту, - с задумчивым видом, с которым и всегда валял дурака, повторил Майкл, - чуют запах и движутся в ту сторону, где он сильнее в настоящий момент. Не знают - откуда, не знают - чем именно, не знают, чем может обернуться, но устоять не могут. Надежность способа подтверждается хотя бы тем, что существованию мух, как вида, ничего серьезного не угрожает… Чего никак нельзя сказать об отдельных мухах.

- Ох, и не говорите! Лезли к каким-то дагестанским уродам, торгующим дурью, и те продавали их горцам в рабство. В Государственные Заказники, где, никому не мешая, занимались своим нелегким делом Ювелиры. Что вы там говорили про запах? Так вот один из них, прямо-таки в предельном соответствии с этим принципом, так и вообще безошибочно пролез туда, где ждала окончательной проверки готовая продукция, которая, естественно, приняла его, как родного, как самый подходящий объект и вообще, - в качестве подарка судьбы… Или взять того деятеля из Колумбии, который пролез в один очень серьезный эллинг, - с того, что от него осталось, сняли блокнот, на котором он, - вручную! На полном серьезе!!! Набрасывал схему строящегося "круизера"!!!

- Не может быть, - Островитянин, мало что понявший из увлеченного рассказа тезки, искренне, хотя и несколько нервно, рассмеялся, - это вы только сейчас придумали…

- Ну вот, опять! Вы слишком плохо знаете людей, если хоть какие-то их поступки еще кажутся вам слишком глупыми… Менее смешной и более серьезный вариант, это когда люди всерьез пытаются добыть серьезные вещи, воображая, будто ими можно пользоваться без столь же серьезной подготовки.

- По-моему вы просто пытаетесь меня запугать.

- Да нет, что вы, - позабавить. Пугали мы только в самом начале. Иногда даже излишне радикально. Потом были просто вынуждены хоть как-то их принимать, и сами не заметили, как оказались вовлечены в новый род деятельности. В конце концов пришли к тому, чтобы каждому ищущему непременно дать то, что он ищет. Дураку дать какую-нибудь глупость. Тому, что ищет неизвестно - что, - честно, с помпой вручить, что попало. Ищущему приключений - предоставить их в полном объеме, не жалко!

С колоссальной высоты, на которой проходил полет, земля была едва видна несмотря даже на исключительно ясную погоду. Сквозь дымку картина ее больше всего напоминала едва заметные прожилки в совершенно почти монолитном, плотном, молочно-белом кварце. Почти - бестелесная, почти - условная, почти - символ, - в лице этой машины материя как бы только обозначала свое присутствие на острие потока энергии, как бикини - обозначает наличие одежды поверх загорелых прелестей красотки, - но от этого она не менее уверенно резала горние выси, убегая от Солнца, и то - отставало постепенно, противоестественно заходя на востоке, уходило в будущее, которое еще только должно было наступить.

- И в соответствии с этим правилом что-то предназначено именно для меня, не так ли? Я правильно понял? Какая-то уж совершенно выдающаяся подлость? Из ряда вон? И что же именно?

- В одном вы можете быть совершенно уверены: силой вам никто, ничего навязывать не будет. Это во всяком случае.

- Да нет - в это я как раз верю, - задумчиво проговорил Островитянин, - хотя и не знаю, - почему… Но именно то обстоятельство, что вы мне даже не врете, - по какой-то причине как раз и пугает в первую очередь…

- Наверное, - потому что не понимаете, - любезно проговорил Шут, - а людям в высшей степени свойственно бояться всего непонятного.

- Очень тонко замечено. Мне непонятно, как эта хлипкая конструкция выдерживает сверхзвуковой полет и работу такого двигателя, не разлетевшись в считанные секунды, и, - вы правы, - это действительно пугает.

- Ну, если только это… Очень просто - адаптивная аэродинамика. Физику процесса не спрашивайте, не знаю, у вас еще будет возможность спросить у специалистов. Если захотите. Если вам будет до того. Если у вас к тому времени еще сохранится это желание. На мой взгляд, - простите за откровенность! - совершенно противоестественное.

- Хорошенькие штучки. Подобные машины со временем могут совершенно разрушить паритет.

- Разговор о вещах, сугубо мнимых, вряд ли может считаться конструктивным. Здешние реалии, герр Кляйнмихель, не вполне соответствуют стандартам того, что вы считаете здравым смыслом. Боюсь, что система координат, пригодная для… Германии, здесь окажется безнадежно смещенной. Будущее - это настоящее. Друзья - это враги. Твердь - это зыбь. Точь-в-точь как у некоего Оруэлла, в книжке про восемьдесят четвертый год, но вы ее вряд ли читали, турист…

- Скотовод?

- Именно. Что вовсе не мешает мне по совместительству быть еще и порядочной скотиной… Но вы меня перебили. Речь идет о том, герр Кляйнмихель, что вы слишком часто будете считать важными то, что на самом деле давно превратилось в фикцию, формальность, необязательный атрибут.

- Это ничего. Очевидно, что человек, имеющий сто двадцать тысяч коров имеет право на то, чтобы его не перебивали, какую бы ахинею он при этом не нес с загадочным видом. А уж если у него еще и собственный сверхзвуковой самолет, так и вообще дучше как это? А, внимать! Кстати, что за дрянью вы его заправляете?

- Додеканол, - любезно ответил скотовод, - или, если быть совсем уж точным, - 2,2-диметил-4,6-метил-октанол.

- А! Ну так бы сразу и сказали! Теперь понятно. Благодарю вас.

- Если живешь на отшибе, то, в некоторых случаях, это бывает выгоднее, чем возить Бог знает откуда - керосин. Тем более, что он фабрикуется стандартными порциями прямо вместе с упаковкой из любых остатков, содержащих целлюлозу. Очень удобно, когда машин одна-две.

- А у вас их, разумеется, больше.

- А у меня их, разумеется, больше. Поэтому присутствует и централизованная заправка.

- Вы про это арабам не скажите.

- Почему?

- Потому что они постараются зарезать каждого, кто может снизить цену на нефть и тем самым пустить их по миру.

- Да? Вот ч-черт! Об этом мы как-то не подумали… Но, боюсь, что теперь уже поздно было бы предпринимать что-нибудь по этому поводу. Так что придется им как-нибудь - того… Пережить.

- И сколь многим придется таким образом… переживать нечто подобное?

- Готового ответа у меня нет, подготовка - заняла бы слишком много времени, а наобум отвечать - не хочется. Несолидно.

- Это следует понимать так, что и во всех других случаях интересы всех прочих вас не будут интересовать точно так же.

- К сожалению, - а мне и вправду жаль, - никто из нас просто не имеет такой возможности, - считаться с интересами кого бы то ни было, - за рубежом. Это было бы недопустимой роскошью. Хватит того, что слишком со многим каждому из нас приходится считаться здесь. Честное слово, - этого больше, чем достаточно.

- А вы не боитесь?

- Чего например?

- Дестабилизации, - Майкл солидно пожал плечами, - войны. При известной систематичности в пренебрежении чужими интересами это с определенного момента становится… практически неизбежным.

- Представьте себе, что вы… поскользнулись на неизвестной дороге в кромешной тьме. Скользите все быстрее, и к тому же вам кажется, что склон как будто бы становится все более крутым. Не кажется ли вам, что в таких обстоятельствах бояться падения уже несколько… поздновато? И некогда, - тормозить надо, изо всех сил царапаться в обратном направлении, за неровности цепляться. С какого-то момента привыкаешь, и это становится образом жизни. А насчет войны… - Он пожал плечами. - Кто ж ее не боится? Боимся, конечно. Так и всегда боялись. Привыкли к этому страху, герр Кляйнмихель. Только ведь всем прочим и тем более надо бояться. Гораздо более. Сами знаете, как в последнее время заканчиваются боевые действия…

- Оскар.

- Что - Оскар?

- Меня зовут Оскар.

- Это как Уайльда?

- Да, примерно. Слишком долгие церемонии меня, право же, утомляют. Разумеется, я не настаиваю и тем более не претендую на то, чтобы называть по имени вас.

- О, бога ради!

А как протекали в последнее время боевые и подобные действия он знал. Особенно - в самое последнее время. Примерно - начиная со случая с адмиральским гербарием, собранным на палубе атомного авианосца "Т. Джефферсон" - и до начала этой поучительной экскурсии в Страну Большевиков. Еще как знал. Такое знал, о чем другие и понятия не имели. О чем и знать-то было противно, что и вспомнить-то было нехорошо.

Постоянный потребитель наркотиков непременно, в считанные часы отыщет пушера хотя бы даже и в чужом городе, - это при том, что у правоохранительных органов ничего подобного не получалось даже и при всех стараниях. Гомосексуалисты отыскивают себе подобных в любой толпе, тогда как посторонний не заметит в очередном прохожем ровно ничего особенного. Уголовник отыщет подобных себе, попав в другое полушарие. Нет, тут есть совершенно рациональные компоненты, условные знаки, организационные моменты, имеющие международный характер, - но какая-то мистика все-таки присутствует тоже, несомненно. Есть тут что-то от стихийной тяги, подобной тому, как положительный заряд - чувствует отрицательный, а магнит - другой магнит. Как всякая свинья неизбежно находит соответствующую грязь, если у нее будет к тому хоть малейшая возможность. Человек, отыскавший, наконец, Свое Место, не испытывает в этом никакого сомнения: ощущение это носит непосредственный характер и не нуждается в рациональных обоснованиях. Тем более это относится к людям, чувствующим себя чужими в той среде, в которой родились.

Гэндзабуро Сато, двадцатидвухлетний студент Осакского университета, был именно таким. Еще в пятнадцать лет, еще будучи по преимуществу скорее продуктом воспитания, нежели личностью с развитым самосознанием, он с ужасом поймал себя на кощунственной мысли: он не хочет служить в крупной фирме. Не хочет, упорно трудясь, год за годом делать карьеру, занимая все более и более высокое положение. Не хочет, - хотя попробовал бы только, отец выгнал бы и позабыл, что у него есть сын! - создавать свое дело и, трудясь до пота, расширять его, к старости отложив некую сумму на на эту самую старость. Пользуясь непонятно, откуда взявшейся, врожденной сноровкой, он умудрился даже ознакомиться с жизнью якудза, - и был предельно разочарован. Та же иерархия, то же беспрекословное подчинение младших - старшим, та же дисциплина и те же непреложные требования безусловной верности, что и в любой фирме, только с татуировками и еще большей тупостью рядовых исполнителей. Свободным художником?!! Только не он!!! Немыслимое, не вмещавшееся в голове, не имеющее права на существование неприятие всех мыслимых для его среды и происхождения жизненных сценариев зрело долго, никак себя не проявляя, пока однажды утром, спросонок, не сформулировалось в краткую, предельно нигилистическую формулу: он не хочет быть самураем. Никаким - самураем. Какую бы соответствующую современным реалиям видимость не имел этот статус. Этот многоликий, как Протей, всепроникающий архетип. Вспомнил кстати, что никогда по-настоящему не любил самурайских фильмов, только не задумывался об этом, не осознавал своей нелюбви. Куда более привлекали образы ронинов, - только и тут было одно существенное "но": для того, чтобы приобрести этот статус, необходимо было изначально быть самураем. К сожалению, даже самая твердая убежденность в том, чего он не хочет, ни в коей мере не помогла ему понять, чего он все-таки хочет.

Стрелка компаса его личности неуверенно колебалась, будучи не в силах дать ясное направление, его собственный полюс оказался слишком далеко, но все-таки некоторые румбы мелькали чаще других.

Работа допустима, служба - нет.

Наниматель допустим, работодатель - как исключение, и на самый короткий срок, хозяин-сюзерен - никогда.

Работая за деньги, слишком сильно зависишь от других людей, и помнить об этом нужно каждую минуту. Чтобы не тратить на это ни единой лишней.

Работать только на себя - невозможно, но к этому надо стремиться. Если придется - то всю жизнь.

Безусловно только собственное существование, и никак нельзя доказать, что все прочие люди действительно существуют. Поэтому удобнее всего считать, что интересы этих прочих мнимы и уже поэтому не могут иметь значения. Равно как и их так называемые жизни.

Нет ничего, кроме ощущений. Мы можем мнить о себе что угодно, но на самом деле мы ищем только ощущений. Исключительно ощущений. Ничего, кроме ощущений. И бежим - исключительно только от ощущений.

Движение в сторону самого сильного запаха со стороны может выглядеть сколь угодно сложным, но суть его очень проста. Предельно проста: неуклонно двигаясь таким образом, рано или поздно окажешься в самом его средоточии. Если, понятно, не сгинешь по дороге. С Запада, - с самого ближнего Запада, - явственно и достаточно устойчиво тянуло чем-то таким, причем уже какое-то вполне заметное время. То от рыбаков приходилось слышать совершенно баснословные истории, а то и вообще в руки попадалис странные предметы с континента. Филиалы общества японо-советской дружбы, доселе влачившего довольно-таки жалкое существование, в последнее время множились, как амебы, росли, как грибы, и были деятельны, как целеустремленные крысы, наконец-то добравшиеся до склада Стратегического Резерва. Стало вдруг что-то уж подозрительно модным навещать считанных живых родственников в России и несчитанные могилы родственников павших. Расцвел обмен студентами, и это показалось Сато наиболее подходящим вариантом. В конце концов, - студент он или нет? В одном заповеднике под Хабаровском он, наконец, нашел свое место. Нашел себя и практически мгновенно понял смысл жизни. Своей собственной, поскольку смысл жизни вообще интересовал его меньше всего, а задумываться о нем показалось бы ему верхом нелепости. Это, разумеется, не значит, что он поселился в этом заповеднике, потому что тот, кто однажды обрел свое место, с той поры всегда носит его с собой. Не покидает его никогда, где бы ни находилась в данный момент его бренная оболочка. Чуть ли ни по запаху, верхним чутьем, отыскав этих русских, разбавленных некоторым количеством китайцев, корейцев и казахов с бурятами, он испытал ощущение, право же, сходное с тем, которое испытывает человек, воссоединившись после долгой разлуки с семьей. Они были для него куда более своими, нежели родители, брат, и случайные подружки, вообще - чем кто бы то ни было прежде. Куда более своими. Просто несопоставимо - более. По сравнению с этой близостью всех остальных смело можно было считать просто-напросто чужаками. Эти люди не требовали от него верности, послушания, преданности, непременного служения каким-то их интересам, потому что были вообще единственным приемлемым для него обществом. Единственным вариантом. Для него - и ему подобных.

Он был невысокого роста и, скорее, худощавым, но, тем не менее, при взгляде на его фигуру было каким-то образом видно, что он не только исключительно вынослив, но еще и очень силен, пружинистой, упругой, как у леопарда, силой, и не слишком-то легок, весь как слиток булатной стали, на голове его красовался ежик густых, коротко остриженных волос, а широкая, чуть хищная улыбка обладала неотразимым действием на девушек вне зависимости от народа и расы. Но, будучи своим, он все-таки был азиатом, и поэтому взялся за дело, с которым, по его мнению, не справился бы больше никто. Ни у кого просто-напросто не хватит ни выдержки, ни терпения, ни, главное, невероятной его способности сколько угодно времени находиться наедине с собой, когда не так уж важна - темнота, не существенна - теснота, не имеет значения - вынужденное безделие.

Именно по этой причине он уже третьи сутки почти непрерывно находился под водой, сравнительно неглубоко, на борту крошечной подводной лодки, расчитанной на одного пассажира. Идея - была его, но воплощение, хоть и проведенное при активном его участии, было, разумеется, делом, неизмеримо превышающим его компетентность. Корпус состоял из чего-то, напоминающего упругий студень, во внутренних слоях доходящий до почти стеклянной жесткости, и с виду был как мутно-зеленое стекло, так что почти сливался с водой, становясь практически невидимым. Кроме того - он куда более успешно поглощал акустические колебания, нежели любые покрытия любых подводных кораблей, существовавших до сей поры. Нечто вроде жабр, чтобы хоть отчасти возмещать затраты кислорода, - он был нужен для дыхания, а еще - для работы ЭХГ, подзаряжающего сверхпроводящие накопители. Теоретически емкость таких устройств была неограниченной, но на практике они не были ни слишком миниатюрными, ни слишком емкими: в противном случае разность потенциалов оказалась бы чрезмерной. Настолько, что изоляция "плюса" от "минуса" становилась в таких условиях прямо-таки неразрешимой технической задачей. Даже при "мозаичных" технологиях.

В качестве движителя после долгих колебаний избрали перистальтическую камеру, как у головоногих моллюсков, а потом долго-долго подбирали такие ее параметры, при которых шум от ее работы сливался бы с основным звуковым фоном океана. Ему указали режим, бывший в этом смысле наиболее эффективным. Настойчиво рекомендовали поддерживать его, по мере возможности, - постоянно.

- Да если все время идти в этом режиме, - говорили ему, - тебя и вообще никак нельзя будет обнаружить. Ей-богу.

Во время ходовых испытаний он выдержал хваленый режим аж минуты три, не больше: получившийся в ходе работы инфразвук вызывал темный ужас и слепую панику даже у бесстрашного Гэндзабуро. Особенно если в буквальном смысле этого слова сидеть на источнике этого самого инфразвука. Помнится, - он тогда довольно много всякого сказал рекомендовавшим. Даже не ожидал от себя такого красноречия на языке, еще совсем недавно совершенно незнакомом. Так что никуда не делись высоколобые умники, пришлось им кое-что переделывать.

Нельзя сказать, чтобы изделие обладало рекордными параметрами по скорости, глубине и автономности, - особенно по сравнению с атомными ракетоносцами, - но вот что касается Тени и Тишины, машина могла бы поспорить вообще с чем угодно. Особенно теперь, когда никто еще и понятия не имел о ее, - мягко говоря, - необычных акустических характеристиках. Антенна для нужд спутниковой навигации и связи, - тоже через спутник, - опять-таки представляла собой гибкий, при нужде легко меняющий длину отросток из плотного электропроводящего студня. И его - наводили. Третьи сутки терпеливо, как рептилия, поджидающая добычу, лежа в теплой жиже болота, полуприкрыв глаза и едва шевелясь, он скрадывал, каждый раз шел наперерез своей быстрой добыче, умудряясь с каждым навигационным циклом оказываться к ней все ближе. Впрочем, развернись желанный приз на сто восемьдесят и рвани восвояси со всем своим тридцатиузловым ходом, - он отступился бы от своего намерения, чтобы попробовать еще раз, потому что теперь считал стремление непременно пасть смертью храбрых, столь распространенное в Императорской Армии во времена Тихоокеанской Компании, за проявление специфического, только японской цивилизации присущего невроза, поскольку именно невроз лежит в основе каждой цивилизации, любой цивилизации, и именно характеру цивилизационного невроза обязана любая цивилизация своими отличиями от всех прочих. Когда он, отправляясь в поход, повязал голову белой лентой с Красным Тавром и иероглифами, остающиеся на берегу спросили его.

- Дань традиции? А если бы родился пораньше, то был бы, поди, в первой волне над Перл-Харбором? Во славу Императора и Отечества?

- Уж в этом можете не сомневаться. Но только, понятно, не во славу кого бы то ни было, а только и исключительно только по собственной воле и из побуждений убежденного убийцы. А ленточка… - но вы же понятия не имеете, что на ней написано, не так ли?

- Но почему непременно сюда? Что за нужда такая?

- Необходимость срочной консультации, сэр. Дело в том, что я до сих пор не слышал ничего подобного.

- Ну, - усмехнулся капитан-лейтенант, - это еще не показатель. Давай-ка, что у тебя там…

Где-то, в бесконечной дали под водой мерно бил колокол, но удары звучали так, словно многотонный язык колокола был обшит многими слоями кожи, резины или же чего-то похожего на плотный войлок.

- Пеленг? - Флагманский гидроакустик сразу же посерьезнел.

- Не удается взять. Слишком низкий звук.

- Дистанция?

- Такое впечатление, что остается неизменной вот уже… десять минут.

- Хо-хо… Это при том, что мы идем двадцать пять узлов.

- Да, сэр.

- Почему не сообщили р-раньше?!

- По-прежнему тихо?

- Да, сэр. - Флагманский специалист находился тут же, то же самое время и слышал ровно то же самое, но, на всякий случай, лучше отвечать даже на риторические вопросы начальства, хотя некоторые в подобных случаях сердятся. - Неидентифицированный шум прекратился в… пятнадцать - сорок по поясному времени и более не возобновляется.

- Будем считать, что это из разряда тех происшествий, подоплеку которых не удастся выяснить никогда… А эт-то еще что такое?

Лейтенант поднял глаза на экран, где высветилась графическая развертка звука, обратившего на себя внимание начальства.

- Ничего особенного, сэр. Гармонические колебания. Похоже, что обычный переменный ток, сэр. Видимо, - довольно большой мощности.

- Н-нда? - Рассеяно осведомился специалист. - А частота?

- Пятьдесят герц, сэр!

- Что-о?!!

Он недоговорил, потому что спорное "р-р-р-р-р" в динамике внезапно стихло, а моряки почувствовали мягкий, почти незаметный, но все-таки ощутимый толчок. Как будто бы от средненькой волны, не в свой черед, не в такт ударившей в борт громадного корабля и заметной только по этой причине. А на самом деле это гигантская, двадцатитонная сопля зеленого цвета со всего своего немаленького разлета, еще умноженного собственным ходом авианосца, воткнулась под левую "скулу" корабля, а ее неимоверно-липкое вещество, по плотности точь-в-точь соответствующее океанской воде, толстым слоем размазалось по подводной части борта.

Гэндзабуро Сато, находившийся в этот момент на дистанции без малого в двенадцать километров, вдруг ощутил, что рот его наполнился водянистой слюной, а кожа - бледнеет, становясь похожей на желтоватый известняк. Как будто на краткий миг, на считанные секунды до него дошло, что именно он делает, и чем эти деяния могут обернуться лично для него. Прямо сейчас. Буквально через пару-тройку минут. Религиозный, - приблизительно, - как банковский сейф, тут он вдруг живо припомнил молитвы, которые учил в раннем детстве и начал истово молиться. Для этого были не то, чтобы серьезные, но все-таки реальные основания. Дело в том, что ударная волна всякого рода стэксов и гармонитов порой вела себя чрезвычайно своеобразно, вопреки всему, что предсказывала на этот счет классическая теория. Примерно так же, как свойства лазерного луча отличают его от света некогерентных источников. Так что у него было, о чем попросить Будду.

Взорвавшись, гармонит разрушил кристаллическую решетку металла, превратив покрытую им стенку двойного борта в пыль, в разогнанную до космических скоростей, аномально-тяжелую взвесь. Авиационное горючее, заполнявшее пустоту двойного корпуса, плохо сжимаемое, как большинство жидкостей, не успело перераспределиться и передало усилие дальше, по прямой, превратив внутренний слой обшивки в летяшие с гиперзвуковой скоростью сегменты. От поверхности океана откололо тяжеленный сегмент полулунной формы, как бы грубый слепок обводов корпуса, состоящий из воды, и подняло его высоко в воздух, так, что на какие-то бредовые мгновения он завис там, как исполинская глыба сверкающего зеленоватого льда, как озеро в небе, как мираж со сладкими водами - в безводной пустыне. В борту гигантского корабля образовалась брешь более, чем на половину корпуса длиной и больше тысячи квадратных метров - по площади. Но какой бы страшной, какой бы смертельной ни была рана, но ушиб был гораздо страшнее ее. Контузия - была, если можно так выразиться, родовой особенностью, фирменным знаком всех гармонитов со стэксами, поэтому в считанные мгновения разошлись десятки и сотни швов, лопнули, искря короткими замыканиями, бесчисленные провода, а массивные агрегаты, - включая реакторный блок, - стремясь сохранить собственный покой и равновесие аж с самим центром Метагалактики, сорвались со всех креплений и амортизирующих устройств - навстречу удару, когда корпус содрогнулся в молниеносном рывке. Два человека, многозначительно глядевших друг на друга в помещении акустического поста, ничего не успели понять: просто пол содрогнулся, ударив их по глазам, и все кончилось. Уже раньше было замечено, что во фронте стэксовой волны обычная взрывчатка ведет себя, порой, парадоксально, но часть боеприпасов все-таки взорвалась, воспламенив взметенное, отчасти превращенное ударом гармонита в мельчайшую пыль авиационное топливо. В небо взметнулась стена огня, - а потом в это пламя, в этот гигантский пожар рухнула с неба громадная масса воды, и, словно именно эта тяжесть сломила его, корабль усталым движением лег на борт. Потом раздался еще один страшный взрыв, сквозь вдруг разверзшуюся палубу вырвались языки пламени, - и изодранный остов в считанные минуты скрылся под водой.

Глубины в этом месте достигали двух тысяч восьмисот пятидесяти метров, но это - с какой стороны глянуть. На склон подводного ущелья, исполинской выемки, бывшей куда как поболее, нежели пресловутый Гран Каньон, и до краев заполненной жидким илом, опустился бывший корабль, но не остановился, продолжая катиться вниз, вниз, на самое дно, и гигантские, километровые клубы, целые тучи темной мути поднялись там, где он, пронизав зыбкую поверхность этого подводного болота, без следа канул в полукилометровую толщу полужидкого осадка.

- Ах, как неудачно все получилось! Ведь вот-вот, еще бы чуть-чуть, - и все было бы в порядке! Черт бы побрал это самое ООН, вечно оно суется не в свои дела.

- И, - что характерно, - в самое неподходящее время.

- Вот именно! Когда они нужны, - так не дождешься, а когда вот-вот, еще бы чуть-чуть, и… Теперь опять ждать, когда утрясется, когда эти пр-роклятые миротворцы, наконец, уберутся восвояси, заново готовиться, заново ждать подходящего момента…

- Заново призывать миротворцев на помощь, - совершенно в тон подхватил Н"Квале М"Писи, - когда не мы прижмем намгали, а они - нас. Навроде того, как это было три года назад.

Собеседник его умолк и аж зажмурился от нестерпимого воспоминания. Было, чего греха таить. Было! И намгали прижали их, и в ООН обращались, кланялись, и терпели вежливое издевательство международных чиновников… И так и не добились в конце концов ничего существенного. Но все равно, - напоминать об этом нестерпимом позоре было совершенно недопустимым хамством. Кого другого за подобное он, пожалуй, просто убил бы… Но с М"Писи это, разумеется, совершенно невозможно. К сожалению. Пока. К сожалению - пока - невозможно. Потом посмотрим.

Казалось, - он смотрит в другую сторону и не видит, не может видеть выражения его лица, но, похоже, видел-таки: выдержав после высказанного оскорбления надлежащую паузу, Н"Квале осторожно, как бы между прочим, и по-прежнему глядя в сторону, пробормотал:

- Но, может быть, не все так плохо, как кажется…

- Что такое? - Черный, как сапог старшины-сверхсрочника, и такой же блестящий, генерал ощутимо напрягся. Незаурядное чутье не подводило его, когда кончалась обычная болтовня, и речь обретала предметность.

- В составе миротворцев есть наши русские друзья.

- ТВОИ друзья.

- Хорошо, - он пожал плечами, - пусть будут мои. Это что-нибудь меняет?

- Продолжай.

- В последнее время они не упускают подобных случаев. Никогда не упускают. Они, видишь ли, - настаивают, и им не могут отказать.

- И они помогут нам решить вопрос с намгали?

- Могут помочь. Мне так кажется, и вряд ли я ошибаюсь.

- Окончательно решить вопрос?

- Да.

- Гм… Интересно, - каким образом?

- Если бы я знал это, то не стал бы просить о помощи посторонних.

Да, конечно. Да если бы ты знал это, если бы ты знал то! Если бы ты знал - как, то не сказал бы. Даже разговора бы не завел. Сожрал бы всех, да и все! И меня в том числе. Как бы ни в первую очередь. Вообще мыслей в его кучерявую голову пришло довольно много, но вслух он сказал другое.

- Но ведь нам никто не мешает попробовать, а?

- Никто, - решительно тряхнул головой Н"Квале, - вот только…

- В чем дело? И помни - это ты предлагал. Не хочешь говорить по-человечески, так и не затевайся…

- Мои, как ты сказал, русские друзья обязательно попросят чего-нибудь за свою помощь.

- Что я слышу? - Генерал засмеялся дробным, несколько нервозным смехом, даже и не смехом вовсе, а так - хихиканьем, из которого исполнителю трудно бывает выбраться, однажды начав. - Им теперь недостаточно обещания идти некапиталистическим путем развития?

- Это не так смешно, как может показаться…

- Ладно. Посмотреть, пощупать, поговорить нам и впрямь никто не мешает. Белые называют это "изучить вопрос". В конце концов никто не мешает нам сослаться на объективные обстоятельства, когда вопрос намгали будет окончательно урегулирован.

- М-м-м… да. Будем надеяться.

Вошедший, совсем молодой парень, не старше двадцати двух - двадцати трех, при всей своей поджарости, - даже, пожалуй, худобе, - был огромен. Войдя в оби, бывшее чем-то вроде негласной ставки генералитета, а по сути - родовой верхушки племенного объединения хасимба, он молча, без приглашения сел, и массивный табурет заскрипел под его тяжестью. Он был в высокой фуражке с длинным козырьком, надвинутой так, что в тени ее почти невозможно было разглядеть очень светлых, редко мигающих глаз, в глухом, тяжелом на вид камуфляже, в высоких ботинках на толстенной подошве, но при этом не было никаких признаков, что ему хоть сколько-нибудь жарко. Смоляное лицо генерала Мугамбы было покрыто потом, а только слегка загорелое, неподвижное, со слегка впалыми щеками лицо миротворца выглядело совершенно сухим. Молча, не меняя выражения, выслушал он проникновенную речь о варварах-намгали, которые только одни, - Господь свидетель! - мешают построению социализма в их прекрасной стране, которая, к тому же, так богата и так выгодно расположена. Не видя ровно никакой реакции на свои излияния, генерал закончил свою речь далеко не так громко и уверенно, как начал. Что-то подсказывало ему, хоть и стихийному, но, право же, - незаурядному психологу, что всякие словесные кружева будут совершенно бесполезны в разговоре с этим серьезным юношей и могут считаться не более, чем простой данью ритуалу.

Выдержав недолгую паузу, миротворец, наконец, заговорил. Его французский был если и не безукоризненным, то, по крайней мере, весьма приличным.

- Насколько я понял, вы хотите полностью ликвидировать племя намгали, своих исконных соперников и врагов. Причем сделать это так, чтобы никакие миротворцы ничего не смогли бы сделать, а вы сами остались бы в стороне. Я правильно вас понял?

- Нам действительно нужно, - Мугамба облизнул вдруг пересохшие губы, - окончательное решение вопроса намгали.

- Я настаиваю на определенном ответе, поскольку окончательно решенные вопросы требуют для своего решения не менее окончательной определенности. Да или нет?

- Ну…

- ДА - или НЕТ?

- Да.

- Утверждают, что многим гораздо легче произнести это коротенькое слово, что бы за ним ни стояло, нежели четко обозначить свои намерения собственными словами. Оказывается, это справедливо и для африканцев. Таким образом, если ваши намерения действительно так серьезны, мы начинаем решать вашу проблему, но вы должны понимать, что это возлагает на вас не менее серьезные обязательства. Надеюсь, - это вполне понятно?

- О каких именно обязательствах, - голос генерала вдруг сорвался и он был вынужден откашляться, - примерно может идти речь?

- О, ничего особенно сложного. Вы будете выполнять все, что мы вам скажем. Просто-напросто.

- А если я откажусь? Предложу считать, что этого разговора не было вообще?

- А вот так не получится. Вы должны понимать, что даже сам по себе факт такого разговора имеет свою цену. Немалую, надо сказать. Вы должны быть в курсе, что злого духа не вызывают просто так, чтобы только поглазеть на него. Сказки всех народов мира в этом смысле поразительно единодушны…

Движения его громадного тела были настолько стремительны, что генерал не смог даже уловить момента, когда русский исчез с табурета, а его глаза оказались вдруг совсем рядом с его лицом. Одной рукой он приподнял рослого, мускулистого негра в воздух, впившись в его глубоко посаженные глаза своими, в которых клубился дым пожаров, что от горизонта до горизонта, и проблескивало тусклое, багровое, адское пламя.

- Надеюсь, - прошипел он, - ты понимаешь, о какой именно цене идет речь? - И рявкнул вдруг, окончательно круша волю собеседника. - Знаешь или нет?!!

- Да…

- Что ты там сипишь, как издыхающая змея? Громче!

- Понимаю! - Взвизгнул генерал.

- Да уж надеюсь. - Спокойно опустив Мугамбу на пол оби, он мгновенно вернулся к прежнему, бесстрастному и предельно деловитому, как у нотариуса в пятом поколении, тону. - И, ради Бога, - не пытайся с нами хитрить на свой негритянский манер. Тебе лучше застрелиться самому, чем на секунду, на одну крохотную секундочку вообразить, будто ты такой умный, чтобы играть с нами хоть в какие-то игры…

Переводя дух и с ненавистью глядя на дверь, за которой скрылся русский, Мугамба поймал себя на мучительных попытках вспомнить, - кого или что напомнил ему визитер? И только потом, по прошествии порядочного времени, когда он давно уже оставил эти бесплодные и, вообще говоря, ненужные воспоминания, - вспомнил. Генерал учился в Париже, городе куда более бандитском, чем об этом думают иностранцы, достаточно долго жил в Нью-Йорке и Чикаго, которые в этом смысле тоже имели вполне заслуженную славу, и именно поэтому отыскал в памяти подходящий образец: гангстер. Дельцу понадобилось решить щекотливую проблему, он обратился в мощный мафиозный клан, и оттуда явился представитель. Молодой, но уже вполне сложившийся мерзавец из числа самых перспективных, обещающих со временем занять самые первые места в иерархии банды, и разговаривает с ним именно так, как надлежит говорить гангстеру - с лохом, пусть даже и платящим ему деньги за определенную работу. Совершенно та же манера поведения, та же грубая определенность слов, обращаемых к фраерам, та же внушительная, деловитая хмурость, и та же предельная бесцеремонность, протекающая от твердого знания, что вот он - не сам по себе. Что он - представитель силы, всегда стоящей за его спиной, не связанной никакими законами и условностями, а тронуть его - обозначает бросить вызов всей этой силе.

В данном случае аналогия была полнейшей, и разницу составляло, разве что, только то, что банда за спиной негодяя была, по слухам, неизмеримо крупнее и опаснее, а сам он - куда более тщательно отобран и подготовлен. Отведя данному явлению соответствующую клеточку, навесив на него имя-ярлычок, Мугамба даже несколько подуспокоился, как парадоксальным образом успокаиваются пребывающие в бегах, когда арест все-таки уже состоялся, или больные неизвестно - чем, когда диагноз, даже сколь угодно скверный, в конце концов устанавливается.

Верный взятым на себя обязательствам, - это было тем более не обременительно, что соответствовало собственным интересом, - Миротворец уже на следующий день был там, где жили намгали. Его видели беседующим с влиятельным местным мгангой, - Бекеле, и то, как он угощал седого негра сигаретами. Больше он не ходил в селения намгали, зато прямо на следующее утро в лагерь миротворцев явился мганга. Глаза старика, отлично знавшего себе цену, личности сильной и властной, на этот раз были как у больной собаки. Он непременно желал увидеть молодого русского офицера и добился своего. Они беседовали наедине, прямо у ограждения лагеря, но издали было видно, как старик настойчиво просит миротворца о чем-то, а тот всем своим видом являет непреклонный отказ. Как он поворачивается, чтобы уйти, а мганга в отчаянии хватает его за плечо. Как он оборачивается. Как отстраняет колдуна, норовящего то поцеловать ему руку, то опуститься перед ним на колени. Прямо в пыль. Очевидно, сердце его несколько смягчается, потому что разговор, кажется, все-таки получает продолжение. Старик приходит каждый день, робко дожидается в сторонке, когда русский выйдет, они отходят в сторонку, о чем-то быстро толкуют, старик получает сигареты и поспешно удаляется восвояси.

На четвертые сутки у намгали начался грандиозный пир. Со скоростью ветра распространяется слух, что "еды вволю, угощают всех, дают с собой, а если не хватит, то будет еще". Собственно говоря, намгали и вообще любили веселиться, явно предпочитая веселье всякой работе, поэтому поначалу миротворцы не обратили внимания на очередное празднество, на которое, как мошкара - на огонь, со всех сторон валили все новые толпы народа. День и ночь рокотали барабаны, раз за разом - бессчетное количество раз! - мганга, при полном жреческом облачении, при всех самых сильных амулетах, простирает руки, благославляя очередной котел, в котором булькает Священный Напиток. Когда празднование, и не думая стихать, продолжилось и на третий, и на четвертый день, наблюдатели миротворцев заподозрили неладное.

Чудовищный, необозримый, неряшливый табор был накрыт звенящей пеленой мух, немыслимое зловоние чувствовалось за километры, а на ближних подступах земля была так загажена, что некуда было поставить ногу. Исхудавшие, иссохшие на щепку, намгали продолжали веселиться. Иные из них падали от истощения и засыпали сном, подобным смерти, но просыпались все-таки, со стоном брели к котлу с варевом мганги, осушали черпак - и на глазах обретали прежнюю энергию. Впрочем, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что просыпались далеко не все. Там и сям лежали очевидные покойники, на которых никто не обращал особого внимания, и, учитывая размеры табора, общее число их должно было быть вовсе немалым. Чем дольше наблюдатели присматривались к творящейся вакханалии, тем больше подробностей им открывалось и тем меньше нравилось им происходящее. Так, например, выяснилось, что грудные дети погибли уже практически все: на них перестали обращать внимание с самого начала празднества, и они умерли первыми просто-напросто от голода, жажды, грязи и мух. Пока связались с лагерем, пока решали, что делать, пока прислали спасателей из числа миротворцев, число покойников еще значительно возросло, а когда спасатели, - включая всех медиков миротворческого корпуса, - прибыли, то ясно поняли, что масштаб происходящего значительно превосходит их возможности. Просто-таки неизмеримо. Те, кого удавалось насильственно вырвать из этого колоссального, на много миль простирающегося, иррационального бедлама, - продолжали умирать уже в срочно развернутом госпитале: миротворцы просто-напросто не были приспособлены к тому, что на самом деле творилось у них на глазах. Больше всего пугало полнейшее равнодушие празднующих к судьбе самых близких, - и еще выражение безумного счастья на лицах. Даже у некоторых усопших. Еще через пару дней на месте лагеря прекратилось всякое движение и прервалось последнее живое дыхание. Те, кого удалось силой вывести со смертоносной помойки, нестерпимо смердящей испражнениями, десятками, сотнями тысяч гниющих трупов и бессчетной скотской падалью, и спасти тем самым от смерти, ничего не помнили, не понимали, были совершенно невменяемы и только все рвались куда-то.

- Не спорю, - сказал миротворец совершенно обыденным, деловым тоном, которым впору проводить инструктаж неглупым подчиненным перед серьезным делом, - часть этнических намгали все-таки уцелела. Но их совсем немного, и это просто-напросто горожане, оторвавшиеся от традиционного образа жизни, и, таким образом, не могущие вам помешать. Их нетрудно будет ликвидировать попозже, когда все поутихнет, а можно и попросту оставить в покое: намгали, как народ, больше не существуют и не восстановятся никогда. Таким образом, проблему намгали считаю окончательно решенной, а нашу часть договора - выполненной.

Мугамба - молчал. Немало людей было убеждено в необходимости Окончательного Решения того или иного вопроса. Мечтало о нем. А потом не испытывало ожидаемого счастья, увидав воочию, как такого рода решение выглядит, - а также звучит и пахнет, - в реальности. Вон Генрих Гиммлер даже в обморок падал, присутствуя на самой обыкновенной, можно сказать - обыденной экзекуции в самом обычном Освенциме. Можно, конечно, сделать оговорку, что рейхсфюрер СС был до некоторой степени все-таки людоедом-теоретиком, но уж Мугамбу-то в теоретики не мог зачислить не то, что злейший враг, но даже и наемный журналист, специализирующийся по предвыборным компаниям. Так вот тут проняло даже его, даже он почувствовал на миг нечто вроде сомнения, что это все-таки немного слишком. Что мечты куда прекраснее, если, - хотя бы капельку! - продолжают оставаться мечтами. Что окончательное решение вопроса намгали, - это, конечно, здорово, но то, КАК это сделано, вызывало сомнения как-то само по себе. И еще некое чутье, все-таки роднившие его с подавляющим большинством человечества, подсказывало ему, что за такое - нельзя, недопустимо, невозможно благодарить. Потому что язык не поднимется и рот не откроется, чтобы произнести хоть какие-то благодарственные слова. За подобное можно только расплачиваться.

Дверь приоткрылась, и внутрь просунулась голова худощавого юнца, бывшего при грозном Мугамбе чем-то вроде порученца по мелочам. Он что-то сказал хозяину на Хасимба, и тот поднял на русского нестерпимо тяжелый, едва в подъем, взгляд:

- Там опять явился этот… Мганга ихний. Тебя ищет.

При сложившихся обстоятельствах миротворец почел за благо не заметить хамского "тебя" за которое в другой раз непременно расправился бы с черным генералом по-свойски, чтобы даже и мысли не возникало о возможности подобного тона. Сказал только:

- А, очень кстати… Не придется искать. Сейчас выйду…

Поднявшись, он напялил свое кепи, машинальным жестом кадрового военного оправил мундир и ровными шагами вышел под безжалостное, почти нестерпимое полуденное солнце. Генерал, двинувшийся, было, следом, остановился в дверях, худой старик, бывший сейчас, скорее, серым, чем черным, о чем-то умолял неподвижного, как идол, офицера, молча глядевшего мимо мганги - и сквозь него. И тот снова, как это бывало уже и прежде, стал теребить бесчувственного, как будто бы и не видящего его офицера, хватать его за руки и молить о чем-то, чего Мугамба не мог расслышать из-за величины расстояния. А потом, - вдруг выхватил откуда-то из недр шаманского тряпья довольно большой нож и замахнулся на неумолимого чужака. Русский коротко, без замаха ударил его в переносицу, даже не делая попыток уклониться, так, как будто бы заранее знал, когда и каким именно образом будет нанесен удар. Мганга ничком рухнул в пыль, а офицер достал из кобуры табельную "скобу" и, чуть прищурясь, выстрелил ему в затылок. Тощее тело в пыли коротко дернулось и замерло.

- Неплохая благодарность, - проговорил Мугамба с кривой, мертвой улыбкой на толстых, как сардельки, темно-коричневых губах, - за верную службу, а?

- Нормальная благодарность, - ответил русский застегивая кобуру, - большая, чем вы думаете. Вообще единственно возможная. После тех сигарет, о Черный Павлин, он больше не был человеком. Он был бродячим мертвецом. Нет, - куда меньше, чем мертвецом, - особенно после того, что сделал. Понимаешь? Мертвый, когда нет души, - это вроде как ровное место. А тут не ровное место, тут - яма… Так что, заровняв яму, я все-таки отблагодарил его, нечего грешить.

- Чего это ты им подсунул?

- "Короткое замыкание". Последняя разработка Постного. Особенно он гордился тем, что - не вызывает остановки дыхания. Мол-де это считалось для "больших" препаратов Райской Группы принципиально невозможным… Но он - сделал, хотя побочным эффектом искомой комбинации свойств явилось возбуждение на фоне ПОЛНОЙ удовлетворенности. Нирваны. Подумав, он решил, что это даже и неплохо. Звериное чутье. Колдуну я, понятно, подсунул банального "сынка", переделанного разве что только самую чуточку…

- Да-а, пользительная штуковина. Навроде водородной бомбы… Слушай, - а оно не того? Не слишком круто?

- На Земле слишком много людей. А если еще и считать человеком каждое… Короче, - у нас, у "центровых", не нашли варианта будущего, при котором нам понадобились бы черно… рабочие… - Он хихикнул. - А хороший коломбурчик вышел, а?

Ночь после целого дня ожесточенных боев девятого июня выдалась на редкость ясной. Луна, яркая луна южноливанской пустыни, хоть и была на ущербе, но успела утратить не более трети, так что светила еще вполне прилично. По мнению иных - лучше, чем надо бы. Лейтенант Шимон Кнох первым заметил, что луна померкла, как будто затянутая легким облачком, странно колеблющейся пеленой, а спустя самое короткое время невидимой стала и сама линия горизонта. Смутная пелена надвигалась на позиции бригады стремительно, как будто гонимая бурей. В свете зажженной, - вопреки строжайшему запрету и обыкновенному здравому смыслу! - танковой фары засветились, замельтешили заполошно первые белые хлопья.

- Снег! - Вскрикнул голосом, сорвавшимся от изумления на фальцет, Яша Гольдберг, только три года тому назад прибывший на родину предков из многоснежной России. - Пурга!

- Какой снег? Ты что, - с ума…- Успел ответить Кнох, а потом непостижимая пурга с оглушительным шелестящим гулом накрыла и их, и всю бригаду целиком.

Приглядевшись к бешено пляшущим в воздухе хлопьям, лейтенант с ужасом и отвращением увидел, что это - какие-то довольно крупные насекомые мертвенно-белого цвета. С множеством ног, тонких, и длинных, пушистых антенн-усиков, и прочих члеников, с тонкими крылышками, устроенными вроде гребешков, они и впрямь напоминали ожившие снежные хлопья либо же тополевый пух. И так же, как тополевый пух, они лезли в ноздри, в глаза, в уши, намертво приставая к одежде, покрывая ее толстым, но рыхлым, неряшливым покровом, превращая израильтян в подобия скверно слепленных снеговиков. А еще - толстым, тяжелым покровом засыпали принадлежащую бригаде технику, превратив в чудовищные сугробы танки "Мк - 1", бронетранспортеры, зенитные установки и джипы со смонтированными на них комплексами "TOW", равно как и всех, кто находился в этот момент на открытом воздухе, укрыли редким, клочковатым саваном немногочисленные палатки, образовав довольно толстый слой только на выходе, там, где воздух был потеплее от находившихся внутри людей. При этом еще достаточно значительная доля белых тварей продолжала бешено роиться в воздухе, как бы не в силах решить, где приземлиться.

А потом вся эта масса, равно - осевшая и кружащаяся в воздухе, вдруг разом, взрывообразно вспыхнула. Весь лагерь, вся позиция бригады, все наскоро отрытые полевые укрепления взлетели в едином огненном вихре. Периферия, где воздуха было несравненно больше, чем "пушинок" (впоследствии они получили характерное многозначное наименование "мушинок"), скорее, - взорвалась, а места, где пух располагался особенно компактно, - в большей степени все-таки вспыхнули. Это дало эффект, не предусмотренный даже самими создателями: высокотемпературное пламя буквально вдавило взрывом в малейшие щели и отверстия техники, обеспечив чуть ли ни кумулятивный эффект. Люди, находившиеся на открытой местности, были практически испепелены, не успев ничего почувствовать. Глухо ахнули разрывы сдетонировавших боеприпасов, взлетели на воздух все, сколько их было, запасы топлива, но это уже почти ничего не добавило к картине всеобщего уничтожения. Технику разнесло вдребезги и развеяло, и только почерневшие, оплавленные, дымящиеся корпуса "Меркав" высились кое-где среди нацело выжженного, испорошенного, сметенного лагеря.

Так, примерно по одному и тому же сценарию, в ночь с девятого на десятое июня в полном составе погибли три бригады: 4-я, 11-я и 52-я, только что выдвинутые вперед из второго эшелона взамен потрепанных в дневном бою накануне, и имевшие в своем составе 96, 89 и 102 танка соответственно. Вслед за катастрофой начался обычный, только исключительно интенсивный и точный артобстрел, утром он повторился, накрыв подразделения второго эшелона, и перед израильским командованием во весь рост встала реальная перспектива развала фронта. Катастрофического развала, когда нечем останавливать ринувшегося в контрнаступление противника, и вполне реальной становится капитуляция, да какая там капитуляция, - военно-политическая катастрофа с гибелью самой государственности, потому что кто ж из арабов будет всерьез переговариваться с евреями, если возникает реальная возможность их просто-напросто безнаказанно резать, стрелять, давить танковыми гусеницами - и гнать к морю, чтобы утопить в нем последних уцелевших?

- Какая капитуляция, чего они там еще удумали?! - Порыкивающий в телефонной трубке голос Балабоста выражал предельное раздражение. - Дали евреям по соплям, потешили душеньку, - и будет с них! Их, знаешь, тоже нельзя оставлять без присмотра, а то вообразят еще, что сами по себе, без нас чего-то значат… Ты это, - перво-наперво с американцами свяжись, с Шульцем этим…

Да, накануне был разговор с женой, у которой в Израиле какие-то там родственники, потому что два еврея, хорошенько покопавшись, при желании непременно отыщут наличие кровного родства. Да, плохой разговор, нервный и с тихими, абсолютно нестерпимыми слезами, но, даже если бы этого разговора и не было, он сказал бы и сделал примерно то же самое. Он был старым политиком, и всем опытом долгой жизни вынес убеждение, что в окончательном решении таких вот старых конфликтов нет ровно ничего хорошего. Резкие, чреватые потерей сложившегося равновесия перемены - вредны всегда, вне зависимости от того, какая сторона окажется в выигрыше, временном и мимолетном, как и все на этом свете.

- В случае, если правительство США предъявит к Сирии ультимативное требование о прекращении боевых действий и отводе всех войск за демаркационную линию, определенную на сессии Совета Безопасности ООН и примерно соответствующую положению, существовавшему на пятое июня сего года, - монотонно бубнил по бумажке русский, и Джозеф Пол Шульц напрягся, ожидая услышать нечто непоправимое в своей недопустимости, угрозу, резкую ноту, практически являющуюся ультиматумом, - с обещанием в противном случае взять на себя прямую защиту независимости и территориальной неприкосновенности государства Израиль, Советский Союз выступит с протестом и декларацией, но поддержит справедливость требования непосредственно при голосовании на Совете Безопасности. При соблюдении данного условия ни в коем случае не предполагается прямая поддержка Палестино-Сирийской стороны военной силой, равно как и определенные обещания такого рода поддержки.

Шульц, обнаруживший, что на протяжении всего этого бесконечного, казенного периода не дышал, - с шумом выдохнул. Предстояли новые сверхэкстренные консультации с Вашингтоном, предстояло писать документ, предстояло… Да чего только не предстояло в остаток ночи, утро и предстоящий день до вечера. И еще потом.

- Я понимаю, - говорил Асаф Рахматуллин, нервно, с расстроенным лицом расхаживая перед генералом Шарифом, бывшем буквально вне себя от гнева и унижения, - вам кажется, что у вас украли заслуженную победу над роковым врагом. Но… Ты знаешь, как сильны позиции евреев в самой Америке. Их там куда больше, чем во всем Израиле, и они никогда не бросят своих и не допустят уничтожения государства. Они введут свои войска, прикатят три-четыре авианосца и, хоть и после тяжелых боев, все-таки сломают вас. Победа превратится в поражение.

- Победа, - горько усмехнулся Шариф, - о чем ты говоришь?

- Нет, а о чем говоришь ты? Разве ты не понимаешь, что, со своими воинами, навсегда отбил у израильтян охоту решать проблемы при помощи силы? Они никогда больше не посмеют нападать на соседние страны. Понимаешь? Раньше они непоколебимо верили в свои силы, а теперь - будут опасаться. Они утратили кураж, и если это не победа, то я просто-напросто не знаю, что такое победа.

- Вы просто-напросто боитесь, что будет прямая драка с американцами, вот и все!

- Так ведь, - согласись, - там есть чего бояться. Прямо скажу, - мы не ожидали такого духа и выучки твоих воинов, такого успеха, и не были готовы к нему. Пока - не готовы, - лицо его исказилось, - но в следующий раз все будет по-другому, клянусь Белой Верблюдицей и водами священными! По-другому, потому что у Аллаха много времени, а время, все время, какое есть у Него, - работает на нас…

Ночью связь с сильным воинским соединением УНИТА, более, чем наполовину соcтоящим из ветеранов, насыщенным разнокалиберной бронетехникой и армированным инструкторами из ЮАР, была безнадежно потеряна. По счастливой случайности место ночной стоянки "бригады" довольно быстро удалось обнаружить с вертолетов, при продолжении разведки выяснилось…