- Значит так, гостенек дорогой, - ты самый что ни на есть классический джутт- северянин, а значит, - должен любить водку. Водка у меня, конечно, есть - но не советую: тут не север. Давай так, - с явно заметным, подчеркнутым коварством, - продолжил свою мысль хлебосольный хозяин, - ты попробуешь все сорта моего вина, потом то, что прислали мне друзья и соседи, - а худшее у нас посылать в таком разе не принято, - и уж если на тебя так ничего и не произведет впечатления, - тогда ладно! Тогда пей свою отраву, коей только руки поливать… Ну, а мне, с вашего позволения, этого… Сколь лет жду.

Он с кряхтением поставил перед собой бочонок с тем самым пивом и набурил себе огромную глиняную кружку, в то время, как бесшумный слуга лет сорока, смуглый, с иссиня-черными волосами и рублеными чертами бесстрастного лица, разлил по бокалам прозрачное, но при этом темное, похожее на рубин наивысшего сорта, вино. Завтрак был скромный: сортов восемь сыра, свежий хлеб, копченое, твердое аж до хрупкости мясо, нарезанное прозрачными, жгучими, как огонь стружками, огненные фаршированные помидоры, огненные фаршированные баклажаны, довольно-таки острое блюдо из рубленого, разобранного, с извлеченными костями, горного фазана под чесночным соусом, некоего числа жгучих салатиков из неизвестных Дубтаху душистых травок. Хозяин пока что, зажмурив от наслаждения глаза, пил свое пиво под копченую форель из собственного поместья, честно предлагал его собравшимся, но они неизменно отказывались. Наконец, он не вы- держал и обратился непосредственно к Дубтаху:

- Ну неужели ж не нравится?

Ансельм округлил глаза и предостерегающе поднял палец, но было уже поздно. Все подаваемые блюда были потрясающе вкусными, настолько, что голодному человеку и оторваться было невозможно, но при этом имели настолько палящие свойства, вызывали в глотке такой пожар, что его мудрено было залить. Какая там водка! Ухватившись за неусыпно, неуклонно наполняемый бокал, он почти не выпускал его из рук, и только каждый раз слышал: "Газави" девяносто второго года, мало его, потому что засуха была невероятная…" - или же: "Рагуз" восемьдесят девятого, с южного склона, репатриантная лоза…". После каждого следующего бокала слуга с легким поклоном подавал ему чистейшей воды, холодной, но без всякого льда. Гость, таким образом, получал теоретическую возможность отличить "Дрожске" восемьдесят третьего от розового "Латама" восемьдесят пятого, но на практике оказалось просто-напросто много. Да нет, не много конечно же, потому что такого вина много просто не бывает, а этак… Скажем, - немало. Движения обрели приятную плавность, а окружающее начало очаровательно покачиваться, на душе исподволь становилось благостно и тихо, как никогда и ни при каких обстоятельствах не бывает от водки, зато осторожность, бывшая его генетической особенностью, потерпела, как выяснилось, заметный ущерб, потому что, предупрежденный в самолете, предупрежденный сугубо только сейчас, он все равно ответил:

- Ваше Сиятельство, - он одной только головой изобразил изящный поклон, - я первый раз в своей жизни вижу пиво, по виду вовсе никак не отличимое от молока. Очевидно, я более консервативен, чем думал сам, но отсутствие привычки все-таки сказывается. Это вкусный напиток, но я привык называть пивом напиток совсем-совсем другой. Это я и вашему сыну говорил, - Ансельм скорчил такую гримасу, что он заметил ее даже в теперешнем своем состоянии и сделал выводы, - правда и с ним не нашел взаимопонимания…

Ничего страшного не произошло, Мягкой- младший облегченно вздохнул, а старший только махнул с легким презрением обширной ладонью:

- Нет, я просто не понимаю, - ведь жили же когда-то совсем рядом. Ведь одинаковое же пиво варили… Это, между прочим, не просто так, а научно обоснованный факт. И такое забвение традиций! Как вы живете только, - в таком отрыве от корней.

- Даже и не знаю. Слишком, наверное, цивилизованные стали.

- Это вы-то?! Язычники неисправимые, закоренелые! По сю пору Ругом своим клянутся и Дану поганской! Ладно бы еще верили! А то так, для связки слов в предложении, заместо срамной ругани и с нею вместе!

- О-о, - чувствуя самое что ни на есть подходящее для философского диспута состояние духа, многозначительно воздел кверху пальчик Дубтах, - все это до неузнаваемости изменилось за истекшие полторы тысячи лет… Вот вы тут о традициях говорили, - а мы, между прочим, богов враз не меняли! Не гадили в храмах и на погостах, не позорили символы тех, кому верили тысячи лет, не метали в реки и выгребные ямы кумиры и реликвии, с коими побеждали! Мы не хуже кого-то осознаем величие Неизреченного, Того, Кто Во Всем, но считаем ересью попытку проникнуть в его промыслы… - А интересно, - с чего это он так раздухарился? Хоть бы и впрямь к сколько- нибудь религиозным людям относился, а то и в храм- то не каждый даже год ходит. Правильно говорил папа, что пить вредно. - …которые слишком возвышены и потому никак не соизмеримы с нашими ничтожными нуждами и убогими мыслями, да, и оттого считаем, что и отдельные проявления Воли Его - священны и достойны поклонения. И лично я клянусь Левым и Правым, если приходится, да!

- Ага! И еще Дырой Дану, - сестрицы, Живана со Светлицей, переглянувшись, захихикали, но патриарх, уже неоднократно успевший разбавить непонятно-антикварное, почти ритуальное пиво разного рода, но равно бесспорными винами, не обратил на это никакого внимания, - и Волосатым Концом этого… Как его?

Неоспоримым достоинством пьяной беседы промежду хорошими людьми является во-первых, - ее волнообразность, а во-вторых - чувствительность к управлению, ввиду чего она легко и незаметно меняет направление при самом незначительном поводе. С пива - на скользкие кручи религиозных противоречий оттуда - потихоньку на все понемножку, так что при наличии доброй воли вполне можно не входить в глубокие контры:

- Слушай, - а как это ты моего охранничка завалил? При дебильной внешности и до некоторой степени - сути, - Конхеа, я тебе скажу… На редкость опасная сволочь. Просто - на редкость. А тут - так прям бряк - и валяется… Да нет, пап, - правда! Я даже и заметить ничего не успел… Так прям - бряк себе и лежит себе. И глаза, как у мыша дохлого, под лоб закачены.

Та часть мозга, которая заведовала у Дубтаха рефлекторным, инстинктивным враньем, - протрезвела мгновенно, а сам он, соответственно, начал:

- Мой папа, когда еще я маленький был, показывал мне всякое-такое, вот и…

- Ой, вот это вот мне не надо, это ты лучше брось! Нас в Вартянском Возвышном тоже кое-чему по этой части учили, - так ничего подобного! Так что давай, колись.

- Ладно, - пожал плечами изловленный и начал подчеркнуто- четко, менторским тоном, - оро гуна, пряжа "Пятна", прядь "Большие Руки", нить "Рыбья Кость"… Видите ли, когда оро гуна только складывалась, рыбью кость считали олицетворением остроты и тонкости, из них даже швейные иголки делали. Было бы это дело попозже, так непременно чем- нибудь вроде "руки-стилета" назвали. А так - "Рыбья Кость". Дело, в общем, простое, но сложное: "Удар наносится выдвинутым вперед сгибом среднего пальца, под основание черепа, тычкообразно, таким образом, что средний палец оперт на большой палец и ладонь одноименной руки, а вся верхняя конечность, соответственно, - на корпус, составляя с ним прямую в горизонтальной проекции. Наносится резко, при плавном повороте туловища, обеспечивающем дополнительный маскирующий эффект."

- Бр-р, - Ансельм замотал головой, будто пытаясь стряхнуть с себя наваждение, - ну т-ты ма-астер! Это ж надо ж так голову заморочить!

- А я здесь причем, - хладнокровно ответствовал мастер, - это дословная цитата из соответствующего пособия. Нешто думаешь, что я нечто подобное прямо с ходу могу придумать, да еще если выпивши ?

- М-м-м, - не знаю, но пока, ладно, - верю. А теперь лучше покажи.

Д убтах - показал.

- А теперь - помедленней!

Он показал помедленней.

- Так это ж просто ребром ладони - проще!

- Проще. И еще тем лучше, что потом всякие-разные из Вартянско-Возвышне вопросов задавать не будут…

- Да не обижайся ж ты! Я понять хочу! Вот так что ль?

- Молодец, суть усвоил… Теперь на сенсорном чучеле с полгодика потычешься - и все в порядке будет. Ежели, конечно, способности есть.

- А у тебя, значит, есть?

- Да не особенно. Только что не безнадежен.

- Погоди… Оро гуна. Так это что ж значит, - у вас инструктор черненький?

- Не то слово!

- Ну!? - Усомнился вдруг Мягкой-старший.

- То есть - а-абсолютно! Как сержантский сапог.

- А ежели того, - продолжил тем временем занимавшую его мысль Ансельм, - чересчур выйдет на чью- нибудь натуру?

- Тогда одним Конхеа будет меньше. Мне почему- то показалось, что ты в этом случае не стал бы слишком сильно плакать.

- Не стал бы. Однако и старика не хотелось расстраивать. Он и так с этим сукиным котом премного переволновался, когда он дышать вроде как переставал, мозгой отекал, то да се…

Когда завтрак закончился, и мужчины вышли под свет дня, приглашенные Степаном Мягким на предмет осмотра виноградников, выяснилось, что все кругом - приятно покачивается, солнышко - улыбается, а буквально все вокруг - выглядит необыкновенно симпатичным, дружелюбным и даже забавным. Дубтах вдруг явственно, в меру прозрения, всем существом ощутил не только тот самоочевидный факт, что вся жизнь - впереди и, в принципе, является бесконечной, но и то, что день впереди - бесконечен. Бесконечен, неисчерпаем и, главное, что ему вовсе и незачем кончаться. Они брели себе, потихонечку, в гору, никуда не торопились, и горячий ветерок обдувал их. Откуда Ансельмовы сестрицы добыли ему белого полотна рубаху, как на него сшитую, - оставалось загадкой, но она оказалась именно тем, чего ему не хватало для полного счастья. Сам Мягкой-младший шел с видом самым, что ни на есть, рассеянным и деликатно позевывал в ладошку, на этом основании Дубтах, который при всей охватившей его эйфории был весел, бодр и не прочь поразвлечься, немедленно к нему прицепился:

- Ну че, граф - умаялись нонеча за штурвальчиком? То-то же. Это вам не молитвенные колеса крутить.

- Увы! Как это ни удивительно, но вы правы. Это как с танцами, - умение сохраняется, но нет той выносливости. И я тоже утомлен.

Он явно не был расположен к дальнейшим разговорам, и потому Дубтах в качестве следующей жертвы избрал его отца: у него был какой-то ужасно важный профессиональный вопрос, только он, как на грех, все никак не мог вспомнить - какой. Только сейчас откуда-то выскочило: да травка же!

- Ваша Светлость, я все хотел спросить вас, как вы ограничиваете эту свою травку? Ну, - которая дорожная и взлетно- посадочная. Ведь, распространись эта пакость куда- нибудь на сторону - так страшный бы сорняк получился… Вы только поймите меня правильно: у меня и папа специалист, да и я сам не вполне чужд…

В отличие от сына, старшее поколение было вовсе не прочь обсудить с собеседником столь примечательный предмет:

- О! Наш земляк, доктор философии Сувой Почиток мало сказать, что ученейший человек. Ученых и умников много, а Почиток - человек мудрый. Он все предусмотрел. Вдоль всех полос с "Дендропокрытием А" по обеим сторонам прорезаются узкие канавы глубиной в двадцать пять сантиметров, заполненные грунтом с фикс- фактором, - высокостабильным, малорастворимым, контактным гербецидом видоспецифичного типа. Мало того! Это так называемый "дефектный мутант": без поливки многолетней травы специальным фактором она не способна цвести и, следовательно, завязывать семена. Разумеется, что такого рода поливка производится только в специальных закрытых питомниках. Но мало того! Семена, изволите ли видеть…

Состояние духа, всецело владевшее Дубтахом в этот волшебный день имело, при всех своих достоинствах, один явный недостаток: он категорически не был способен слушать что- либо серьезное более пятнадцати секунд подряд. Благо еще, что добрый хозяин его, увлеченный любимейшей темой, вовсе не наблюдал за его реакцией. Хотя, правду сказать, принцип он уловил. Остроумно, ничего не скажешь, но нельзя не признать также, что чего- то подобного он ждал.

- … последние опыты с применением тиомочевины при возделывании виноградников в горных условиях. - Тут он внезапно замолк, и совсем другим тоном, несколько озабоченно сказал в пол-голоса. - Что-то Ансельм вовсе смурной. Ничего, я его расшевелю, есть у меня средство, хотя и говорят, будто вредно. - И тут же, без видимой связи с предыдущим. - Что- то горло пересохло…

С этими словами он достал из полотняной, немыслимой чистоты торбы (назвать это сооружение как-нибудь по- другому просто язык не поворачивался), несомой собственными Его Светлости ручками, оплетенную бутыль литра на три, откупорил, обтер горлышко, протянул:

- Это - "покан", позапрошлогоднее. Оно белое, легкое, отлично утоляет жажду и должно вам понравиться. Да не стесняйтесь, пейте как следует, экие вы какие у себя в Конфедерации… Скоро придем.

И они пришли. Согласно объяснениям графа, эта обширная, чуть наклонная площадка являлась не промышленной плантацией, каковые располагались подальше и совсем в другом месте, а чем-то вроде питомника и игрушки. "Для баловства стариковского" - по лаконичному определению графа. Нельзя сказать, чтобы, будучи профессионалом, Дубтах уж совсем уж не разбирался в винограде и лозах, но знания эти носили, мягко говоря, несколько иной уклон. Поэтому тирады типа: "К сожалению в годы, подобные этому, с дождливым и прохладным июнем, наша гордость, "Глаз Дьявола", произрастающий на этой вот старой лозе, - может и не набрать оптимальной сахаристости. Увы! То, что дает уникальный продукт, неизбежно оказывается дьявольски чувствительным…" - были для него почти чистой абстракцией. Квалификации его в этом вопросе хватало как раз на то, чтобы кивать вовремя и с умным видом.

- Ба-атя! - Раздался тот самый жирный голос Специального Назначения. - У господина Дьен-Дьеннаха не столь уж обширные плантации. И растет на них не более трех- четырех сортов. Так что если б ты продолжил лекцию сопровождая ее соответствующими опытами, она была бы невпример убедительней.

- Ах да! Извините. Конечно, пойдемте…

То, что Малый Похронец находился прямо на поле, граф мотивировал тем, что:

"Нет того лучше для игристых вин, чем быть и зреть на том поле, с коего собран виноград, бывший им в начало". Каждого сорту они попробовали, право же, совсем немного, и попробовали-то куда меньше половины, - а уже изрядно отяжелели, но, как это бывает в подобных случаях не так уж редко, неуклонно прополаскивали рот после каждого "дегустационного" стаканчика. Потом, решившись, хозяин сноровисто разбросал лопаткой чуть притоптанный слой золы от обрезанных лоз и достал оттуда маленький, - фунтов на двенадцать, - бочонок.

- Это, понимать надо, не только в ту сторону, но и наоборот, - непонятно сказал он, ловко заменив затычку - на краник и разлив, - а ежели не переборщить, так оно и не так уж страшно…

После доселе пробованных вин, при всем своем разнообразии - чисто виноградных, от этого зелья, коричневого и жгучего, воистину что захватило дух. Мало того, - у бурого зелья был неуловимо подземный вкус. Объяснить это ощущение было бы делом затруднительным, но это было именно то определение, которое напрашивалось у выпившего.

Его Величество, смуглый молодой человек лет двадцати, с хрупким телосложением и выражением неизбывной меланхолии на чеканном темно-бронзовом лице под златопарчовым тюрбаном сказал, тихо и горько:

- Делайте, что хотите, потому что ваша воля. Моей воли в этой стране нет, и вы это знаете лучше, чем кто бы то ни было. Потому что сами превратили меня в куклу, сидящую на троне.

- Ва-аше Величество, ну, - война же была! Мы готовы признать, что, может быть, погорячились, настаивая именно на таких формулировках этих статей Договора… Не все ошибки являются непоправимыми, и некоторые из них можно исправить даже спустя значительный срок… При наличии доброй воли все можно решить, и я уполномочен конфиденциально сообщить вам, что мое руководство готово к значительному пересмотру статей договора. Более того - у нас есть уверенность в определенном взаимопонимании и со стороны остальных двух стран- участниц Договора…

- Не надо, право же - не стоит. Вы слишком добры к своей игрушке, и не можете понять, что игрушке вовсе и не нужно настоящей власти. Ей вполне достаточно той игрушечной, которая у нее есть. Примите это к сведению и не требуйте от меня того, что мне не свойственно ни по характеру, ни по положению, - лицо его обрело выражение угрюмой, но легкой брезгливости, - и не думайте, что соблюдение вами древних ритуалов может хоть сколько- нибудь обмануть меня или же польстить моему самолюбию. В ваших университетах я получил слишком хорошее образование. К сожалению. Так что будьте любезны сами разрешать свои затруднения. Я не буду даже изображать, что помогаю и саботировать на самом деле. Не хочу. Буду продолжать делать то же, что и раньше. То есть ничего.

И он устремил свой скорбный, исполненный желанием - претерпеть, сухой по причине того, что все слезы уже пролиты, взгляд сквозь и несколько мимо Полномочного Посла Конфедерации в Империи Машшарат. Поняв, что Его Величество, никак не желая терять вполне устраивающей его позы Пострадавшего От Несправедливости, намекает все- таки, что аудиенция - закончена, изобразил на лице выражение легкой угодливости и раскланялся. Все те слова, которые он на самом деле хотел бы подробно изложить Владыке и Покровителю, посол донес до адмирала Теннейре, как доносят до унитаза - неудержимый позыв рвоты.

- Девственница изнасилованная! Возвышенная жертва! - Адмирал судорожно схватившись за живот, заржал. - Т- трагическая жертва содомии! - Адмирал сполз с кресла и покатился по ковру, повизгивая и не в силах подняться. - Печальный марабу!!!

- Ой, хватит! Живот болит! Это вы так о Его Величестве?

- Да о ком же еще?!! Я ему и то, и се… Со всем доступным мне дипломатизмом, а он… А этот… А это…

- Не? Не прорезается?

- Между прочим, адмирал, я совершенно не понимаю, чему вы так радуетесь? В чем причина такого непринужденного веселья?

- Не в вашей неудаче, честное слово! Считайте это данью моего искреннего восхищения столь блестящим образцом истинно дипломатической выдержанности в столь же нерасторжимом единстве со столь же неподражаемым ораторским искусством…

- Да дела-то наши - хреноваты выходят! Че делать- то будем? С этим пингвином задроченным? Вот ведь, - там проблемы возникли, где и не ждал никто…

- А без него - никак?

- Можно, конечно. Все можно. Только…Ой- й, - посол сморщился словно бы от нестерпимой кислятины, - сложносте-ей! Вам то - что, а наш брат и жизни рад не будет. И я не думаю, чтобы этот… Это… Короче, - Его Козлиное Величество этого так уж не понимало бы. Понимает! Но принимает позу из чистого, прямо- таки бескорыстного желания нагадить.

- Вот что, Вульфгар, - адмирал стал серьезным, - а чем он на самом деле может поспособствовать? Равно как и помешать?

- Как и обычно в этих проклятых странах, - пожал плечами подуспокоившийся посол, - как будто бы ничем конкретно, а на самом деле - весьма существенно. Вы военный человек, хоть и чиновник, и отлично знаете, что даже знамя - это не просто кусок ткани такой. А тут, - ой, какой- же это не кусок ткани- то! Делать нечего, - он вдруг явно решил что- то такое, - придется обращаться к нашему доброму другу - Великому Визирю. А выпивка - с вас, - злорадно проговорил он, - за ваш смех за гадский…

- О!? - Утробным тоном усомнился адмирал. - Разве наш Избранный Из Многих друг пьет? Им жа религия вроде бы как не позволяет?

- Я пью. А что касается его религии, - так могу только порекомендовать озаботиться тем, чтобы напитки были непременно высококачественные. Особливо наш непьющий друг уважает семилетний "Ван" сорта "Радуга", перцовку "Двести лет дома Кавичей" и коньяк "Грбов Трест Питовы", от шести до двенадцати лет выдержки… Коньяк более старый наш абстинент считает слишком утонченным для такого непритязательного человека, как он. Так что о вине можете не слишком беспокоиться. Так, выберите чего- нибудь на свой вкус, - только чтобы было, а насчет крепких напитков - всерьез обеспокойтесь!

Будучи приглашенным, Великий Визирь Наранги-дай не приминул приглашением воспользоваться. Возводя глаза от осознания совершаемого греха, выпивал время от времени рюмку чего- нибудь такого, уместно подхихикивал шуткам, отпускаемым хозяевами, посверкивал хитрющими маслянистыми глазками завзятого жизнелюба и с видимым наслаждением вспоминал о своей развеселой жизни в Дэмлоте. И не то, чтобы он не понимал сути вставшей перед ними проблемы, и не то, чтобы так уж не хотел им помочь: дело обстояло куда серьезнее. Дело в том, что он и сам пребывал в недоумении по поводу того, что следует в данных обстоятельствах предпринять.

- Он чего хоть любит-то, - безнадежным голосом вопросил посол, вопреки угрозам выпивший вовсе не так уж много, - чем интересуется вообще! Бабы?

- У Его Величества, - назидательно поднял палец Наранги-дай, как раз вплывавший в величаво-приподнятое состояние духа, характерное для начальной фазы действия благородных напитков, - традиционно богатый гарем. Безусловно, там наличествуют экземпляры разных достоинств, но безусловно также, что красивейшие женщины страны там представлены также вполне достаточно. Так вот, - продолжил он, с преувеличенной аккуратностью ставя ополовиненную стопку перцовки на черно- радужную скатерть, - Владыка и Покровитель посещает своих томящихся стерв не чаще раза в десять дней. Потому что доктор посоветовал именно такой режим.

- Чер-рт! Так что, может ему мальчишек надо? Бывает так, что живет- живет человек, и сам того про себя не знает…

- Э! - Визирь пренебрежительно махнул рукой. - Враги моего повелителя могут говорить разное. Но этих вещей не говорят даже и они. Даже и не думайте.

- Ну не может же быть, чтобы у него вовсе не было каких- нибудь страстишек! Вот мне тут один заклятый коллега рассказывал, как ему один особо несговорчивый князек попался, а он обязательно был нужен, потому что под его под пастбищами под паршивыми медь чуть ли не сплошняком лежала, а вождь тоже был зело образованный и шибко культурный вроде бы как и никак даже и погладиться не давал. Это коллеге- то… И что вы думаете? - Адмирал с торжеством оглядел собеседников. - Мигом растаял вождь, когда ему "Гэвэйн-Перламутр" последней модели привезли.

- Да-а… - Собеседники посмотрели на адмирала со странной, чуть брезгливой жалостью, как смотрят на слабоумных детишек. - Осмелюсь предположить, Ваше Высокопревосходительство, что случаю этому, - лет сорок как минимум. А наш страдалец, со всей его мировой скорбью, - вовсе не так уж беден, как это может показаться при взгляде на его кислую рожу.

- Так что деньги под каким- нибудь белым соусом совать бесполезно?

- Абсолютно. Он имеет от аренды, имеет от налогов, имеет от таможенных сборов, и от пиратов, опосредованно, он тоже в конечном итоге имеет. И пяти-шести тонн фамильных драгоценностей "в счет возмещения ущерба" - у него тоже никто не отбирал.

- Ну конечно! - Посол от досады на собственную тупость ударил себя кулаком по лбу. - Какие, к черту автомобили, если Его Заднепроходное Величество - островитянин? Ему ж - яхту какую- нибудь, регату парусов на триста!

- Забудьте. Точно так же, как про рыбную ловлю, подводную охоту и океанологию. Повелителя укачивает даже при виде аквариума.

- И это - сын своего отца! Тот, покончив с гаремом, был способен влезть на дерево к недоохваченным любовью и лаской обезьянам. Самолично на абордаж ходил! Не, но ведь какая же п-подлость, однако! Вместо того, чтобы заниматься делом, мы сидим тут и выдумываем, чем бы нам поразвлечь разочарованного в жизни двадцатилетнего вырожденца!

- Тут есть кое- что, - неохотно начал Наранги-дай, - только не знаю, насколько это может быть полезным…

- Ну?!!

- Интерьеры.

- Так. И насколько?

- Вполне. Это его заводит куда больше, чем он хочет показать. Самое смешное, что и впрямь вроде бы понимает в этом деле. Да вы сами вспомните…

- Так. - Посол, по всей видимости даже не чувствуя вкуса, вылил в себя предназначенный для минеральной водички фужер перцовки, взгляд его стал страшным. - Теперь я вынужден категорически настаивать, чтобы все присутствующие напрочь отгреблись от нашего Возвышенного Друга. То есть полностью. Будто и не было с ним никакого разговора. Скажите, господин адмирал, у нас еще в запасе есть хотя бы недели три?

Иоганнас Саар, в ходе учебного боя разделав под орех молодых, нахрапистых и самоуверенных пилотов своего "крыла", с присущим ему тяжеловесным, лишенным всякой показухи шиком опустился на палубу авианосца, вылез, и меланхолично разоблачался, когда к нему подошел коммандор Огэн Гэссиди, сухощавый пилот, специально присланный из Гох Левита Схоле на предмет подготовки пилотов к непосредственным боевым действиям - и командованию ими в этих самых боевых действиях. Штатного командира крыла послали, пока что, на переподготовку.

- Послушайте, Саар, - проговорил он, вперившись в белесые буркала меестре- флегер пронзительными, как кинжалы, и ярко- голубыми, как гляделки кинозвезды, глазами, - ни для кого не секрет, что вас поставили под мое командование по определенной рекомендации, исходящей с такого уровня, что я не мог отказать. Я вообще не люблю подобных штучек, а кроме того, помимо понятного предубеждения, вы мне попросту не понравились. Показались этаким куском вареного мяса. Тогда еще я дал себе слово, что если вы и впрямь окажетесь некудышником, в бой я вас не пущу. Протекция там или не протекция, а за людей, которых вы подставите, и за дорогостоящую машину, которую вы угробите, в бою отвечать мне, а вовсе никаким не деятелям из штаба. Этот разговор я затеял только для того, чтобы признать свою ошибку. Мне приходилось видывать пилотов и похуже.

- Еээ, - медленно кивнул головой Саар, в общем - знавший себе истинную цену, - порой попадаются и такие, что летают похуже.

- Должен вам сказать, что я - не в восторге от нынешнего своего подразделения: сброд, Саар. По сути - наемники. Я не люблю подобного контингента в основном за то, что никогда не знаешь, чего от них ждать. У меня к вам дело. Еще составляя вам протекцию, меня одновременно попросили дать вам особую машину. Теперь, по прошествии месяца, я решил все-таки сделать это.

- Очень удачно, - снова меланхолично кивнул меестре- флегер, - потому что мне вовсе не нравятся эти ваши "К - 21". При всех этих ваших наворотах - так себе машина. Очень так себе.

- К сожалению, - стеклянным голосом проговорил Гэссиди, бывший, как и все граждане Рифат, жутким патриотом, - особого выбора мы вашей милости предоставить не можем.

- Еээ, - согласился Саар, - это, конечно, жаль.

- Придется пережить. Так вот, с виду машина - практически тот же самый "К- 21". Весь фокус тут в начинке. После пятнадцати лет нигде не афишируемой работы наши специалисты сумели избавиться от всей электроники и от девяноста процентов электричества. Там, где без всего этого уж совсем не обойтись, - в локаторе там, в связи, - установлена многоэшелонная защита как активного, так и пассивного типа. Клянутся - божатся, что этой машине не смог бы повредить даже ЭМИ ядерного взрыва. Что скажете?

- Я так думаю, что от всех этих новаций ваш аэроплан навряд ли стал лучше. У меня на родине говорили, что дерьмо - останется дерьмом, даже если осыпать его звездами.

- То есть вы отказываетесь?

- По- моему, - Саар недоуменно пожал плечами, - я ничего подобного не говорил. Меня допускают к полетам, да еще платят за это деньги, поэтому я во всяком случае не буду отказываться ни от каких заданий. Хотя, правду сказать, - грех испытывать подобные агрегаты на живых людях. Почти обязательно, - переусложненное управление, уверен - что эффективность рулей несколько ниже обычной. Еще, поди - индикаторы с дисплеями тусклые…

- Слушайте, Саар, - работа велась в обстановке глубокой секретности. Вы не могли знать подобных деталей!

- А я и не знаю. Я жизнь знаю. И еще то, каким дерьмом поначалу бывают концептуальные машины, особенно если в них еще какие- нибудь принципиально новые решения. К "Оззеру", разумеется, мои слова не относятся.

Безучастно, равнодушно, вовсе не желая обидеть, - и это было особенно неприятно, - меестре-флегер всем весом, от души наступил на любимую военно- патриотическую мозоль республики Рифат. У ВПК республики с удовольствием покупали бомбардировщики, дальние разведчики, тяжелые ракетоносцы. Вертолеты - особенно легкие. Тем более - экранопланы любых номенклатур, только давай. А вот многофункциональные истребители с перехватчиками - не покупали . Ходили кругом, цокали языками, вежливо восхищались остроумными техническими решениями, а от покупки почему- то воздерживались. Семьдесят процентов продаж на международном рынке составляли "Оззеры" разных модификаций и "Ольфтары", почти тридцать - разные "Гржимы", а вот их истребители не брали, - и все тут! Но Гэссиди умел брать себя в руки:

- Как бы то ни было, а надежность оборудования тоже возросла в несколько раз.

- Понимаю. И, в конце концов, - кому еще летать на этой штуке? Не этим же - жалко молодых дураков. И не вам. Потому что практика показывает, что нелепая гибель командира в разгар боевых действий может скверно отразиться на боевом духе личного состава. А я как- нибудь выживу. Извините. Я, разумеется, хотел сказать: бесконечно горд и счастлив оказанным мне доверием.

Он ни на секунду не забывал о том задании, которое дал ему Колюшич, равно как ни на миг не сомневался в том, что он это задание выполнит. И нет нужды, что он никогда в жизни не выполнял работы частного детектива. Тому, кто знает суть вещей, такой опыт не слишком- то и нужен. Когда заварится каша, а она - заварится обязательно, и будет обязательно кашей, как бы она не называлась, нужно будет всего- навсего найти самую большую кучу паутины, в ней - отыскать середку, а уже там, в этой самой середке, как раз и будет сидеть искомый нами хитрожопый паучок. Если он вообще будет в той каше присутствовать. Трудно допустить, чтобы не участвовал. Почти невозможно. А что-нибудь уж особо засекреченное, скрытое особо густым туманом, в особо густой тени произлегающее он уж как-нибудь заметит. Не впервой. Он бы и не выжил, если бы не научился замечать подобные штуки. А потом посмотрит, как это удается летать тому самому паучку. И что можно сделать, чтобы он больше не летал. Еээ. Это он сделает самолично и с особым удовольствием.

Степан Мягкой шел в гору широким, размашистым, размеренным шагом, особой неподражаемой походкой, идущей как-то от бедра. Очевидно - именно так и нужно было шествовать вверх по относительно пологим горным склонам. Сын его либо от роду не имел подобной техники, либо напрочь потерял навык за время отсутствия: он попросту ломил вверх, как лось, пользуясь страшной своей силищей и звериной выносливостью. К своему удивлению, Дубтах вовсе не отставал от мужчин славного рода Мягких: дьявольский стимулятор, коим угостил их с Ансельмом хозяин, буквально окрылял его: " Раньше эту штуку пили на свадьбах. Специально для того, чтобы танцевать всю ночь. Кое-кто из стариков помирал прямо посередине танца, не без того. Но таких почитали божьими избранниками." - такое воодушевляющее пояснение дал старый граф, отмеряя надлежащую порцию себе. Это было совсем особое ощущение. Не то, чтобы так уж силушка бежала по жилочкам, и не то, чтобы совсем уж не ощущалась усталость. Нет, и дыханьице сбивалось, став тяжелым и хриплым, и сердце колотилось, как бешеное, но это каким- то непонятным образом перестало иметь значение. Ну и что, если сердце пытается вырваться из груди. Ну и что с того, если пересохло в глотке. Усталость перестала иметь к нему отношение. Вот только трудно было вспомнить, - что именно подвигнуло их на решение по-быстренькому сбегать к башне в горах, чтобы, значит, обернуться как раз к обеду. Кажется, - он, под совместным влиянием винных паров и настойки корневища руковичника, начал какую- то бурно-восхищенную речь относительно древности Пепелового Хрона, что вот, дескать, у них ничего подобного нет, а столетние дома у него на родине считаются чуть ли ни особо чтимыми памятниками седой старины. К его удивлению, пассаж его со стороны хозяев особой поддержки не встретил: старший только махнул пренебрежительно рукой, а младший проворчал:

- Тоже мне - древность! И всего- то лет четыреста пятьдесят… Вот если бы ты, - оживился он вдруг, - да башню нашу родовую в горах увидел, - вот это вот да, древность! Ей поболее одиннадцати веков будет, так- то!

- А что, молодежь, - обрел энтузиазм уже и старый граф, - а не сбегать ли нам по- быстренькому к башне? Тут всего-то верст десять и есть, как раз до обеду обернемся, аппетит нагуляем…

Нормальным людям двадцатимильная прогулка туда-сюда по-быстренькому, понятное дело, и в голову бы не пришла, но вот зато бешеной собаке, как известно, семь верст - не крюк. Вот они и ломили, как бешеные, не чувствуя усталости и окрыленные бессмысленным энтузиазмом, пока не поднялись на перевал Фаю, издревле контролируемый родом Мягких. Перевал, правду сказать, был не из самых, - средненький был перевал, но в случае крайней необходимости мог пригодиться очень серьезно, и тогда, хочешь - не хочешь, приходилось идти на поклон к какому- нибудь збану Бу Мягкому. Миновав самую большую узость пути, - Каменные Ворота, где две стены из черно- серого гранита отстояли друг от друга не более, чем метров на пять - на шесть и нависали, почти смыкаясь, над головой, тропа дальше раздваивалась: одна струя ее, став намного шире, шла по дну ущелья, другая - довольно круто поднималась на широкий скальный выступ по правую руку, где, на высоте метров шестидесяти нависнув над "нижней" тропой, как раз и высилась Башня. Дальше уступ продолжал подниматься кверху, постепенно расширяясь, пока не сливался с вершиной массива, уводя на горные пастбища. Пастбища эти во времена оны были чуть ли ни главным достоянием рода. Не только рода Мягких, а вообще любого рода из здешних. К башне они поднялись так же, как шли сюда - словно на крыльях, только прикладываясь время от времени к трехлитровым глиняным флягам с кисленьким "поканом" того самого позапрошлогоднего урожая.

Дубтах, подсознательно ждавший чего-то скучного настолько же, насколько и бывают за редчайшим исключением любые достопримечательности, осознал вдруг, поднявшись, что Башня рода Мягких, - все- таки производит впечатление. Прежде всего он в жизни своей не видел ничего, столь неподдельно-первобытного. В основании лежали гигантские, почти совсем не тесанные глыбы, не скрепленные ничем, зато кое- где подправленные заклиненными между ними булыжниками, целыми остроугольными глыбами, от древности - почти слившимися с исполинскими глыбами. Выше - да, кладка присутствовала. Ее смело можно было бы назвать вдохновенным произведением искусства, потому что посторонний зритель ни за что не догадался бы, чем руководствовались древние строители, решая - где воспользоваться каким-то подозрительным почти черным раствором, где - распереть бесформенные обломки балками, а где - попросту понадеяться на собственный вес камней. С архитектурной точки зрения это была стадия, прямо следующая за очень большой кучей тяжелых камней. Изнутри внешнее впечатление только подтверждалось еще больше: без всякой системы расположенные, неуклюжие подобия контрфорсов-подпорок, подпорки из кривых, массивных, с грубо обрубленными сучьями стволов каменного дуба, от времени - и впрямь почти окаменевших в сухом воздухе предгорья, отдельные глыбы, оказавшиеся лишними при установлении равновесия во всем сооружении. На уровне верха мегалитической кладки виднелось подобие потолка из вовсе уж чудовищных плит, с такими щелями между ними, что человек пролезал спокойно. Как выяснилось - это было сделано нарочно: защитники укрывались на втором уровне, подымали лестницы, - и становились совершенно недоступными для осаждающих. Так что зазоры тут вместо люков. Двери на первом уровне, как видите, тоже отсутствуют, и роль их преотличнейшим образом играют промежутки между глыбами. Крыши не было тоже. Хозяева утверждали, что никогда в случае необходимости на верху легко и непринужденно устанавливался легкий намет. Очевидно, - предки были не им чета, потому что у них ничего из однажды предпринятой попытки не получилось. Да и не посылать же туда, наверх, по этой кладке - живого человека? Да-а… Такое и впрямь не подделаешь. Такое ни один современный архитектор не спроектирует, и ни один строительный трест не построит. Постепенно умолкли, и около получаса простояли, остерегаясь нарушать тишину, которая, казалось, копилась в этом месте все эти бесчисленные годы. А потом, не сговариваясь, мужчины повернулись и направились к усадьбе. Пологий склон - не крутой склон, в отличие от второго, по нему - вниз все- таки легче. Но даже и несмотря на это, ко времени прихода действие "свадебной" настоечки иссякло и ноги у Дубтаха форменным образом подгибались. Заодно с действием наркотика испарился и алкоголь. А заодно - и влага, входившая в состав всех выпитых за это время напитков, поэтому глотки путников были сухи, как фади в разгар лета.

- Послушайте старика, - проговорил старый граф, разуваясь, - сымите с ног все, полы чистые. Не чинитесь.

Правду сказать, - аппетит он, действительно, нагулял. Есть хотелось, но куда больше, несравненно больше ему хотелось как- нибудь этак лечь на бок, а уж ноги как- нибудь согнулись бы сами. Однако старый аристократ, за исключением того, что разулся и теперь рассекал окружающую реальность босяком, никаких иных признаков утомления не выказывал. Ансельм был раскален и яростен, глаза из-под красивых бровей прямо-таки сверкали. Так что волей-неволей приходилось держать марку и никакой слабости ни в коем случае не показывать. А вот ежели бы не было у него в биографии тяжкой науки доктора М`Фузы, - чтоб тогда было? А ничего особенного: подогретый растительного происхождения энтузиазмом, он прошел бы половину пути туда, после чего попросту лег бы. На дороге. Просто- напросто потому что ноги отказались бы служить… А родовитые аристократы, скорее всего, - с добродушными шутками сносили бы его туда и обратно. Взявши за руки - за ноги… Или, того проще, Ансельм посадил бы его на закорки и вел бы с ним в таком положении светскую беседу на все пути туда и обратно. Ужас какой-то. Так что, хоть он человек и не гордый… По примеру хозяев он ополоснул лицо и руки а также окатился водой по пояс. Точно так же, как и им, давешний черноволосый, бывший, похоже, доверенным лицом графа, омыл ему прохладной водой горящие ноги, и точно так же, как хозяева, он остался после омовения босым, с наслаждением ощущая под стопами гладкий, прохладный, невообразимо приятный пол. Точно так же, как хозяевам, Ансельмовы сестрицы подали ему чистую белую рубаху: очевидно - это был какой- то местный обычай, и девицы исполняли роль, положенную хозяйкам, потому как в вовсе не захудалом хозяйстве в достатке нашлось бы прислуги мужской и женской.

- Так! - Сказал, потирая руки, хозяин. - А вот теперь пришла пора выпить и закусить уже как следует…

Дубтах, за нынешний день выпивший, по самым заниженным собственным подсчетам, не менее четырех литров вина, ужаснулся было, но тот же день, кроме того, превратил, похоже, в фаталиста. Во всяком случае - до некоторой степени. Так что он решил претерпеть все, предназначенное ему Судьбой, с надлежащим смирением. На этот раз сыр, бывший тут, похоже, непременным началом любого застолья, запивался потрясающим коньяком:

- Как?

- О!!!

- То- то же. Вы не глядите, что мой почтенный родитель хранит вид скромный и смиренный. Смирение сие - паче любой гордости. Куда там гордости, - гордыни! Вот нормальный человек непременно спросил бы, как вам его рецептура, - но только не збан Степан…

- Ансельм, - прекрати!

- … который в глубине души считает, что по сравнению с его коньяком, все эти преславутые "Тальмоны" с "Грольмами" - в лучшем случае денатурат…

- Так он совершенно прав! - Совершенно честно, от всей души воскликнул Дубтах. - Это… это Абсолют какой-то, лучше ничего быть просто не может. Я ничего подобного даже предста…

- … но при этом делает вид, что и коньяк - так себе, ничего особенного, и что мнение ваше ему - только что небезынтересно.

Папаша запустил в него серебряной вилкой, Ансельм надежно взял ее двумя пальцами прямо в воздухе, со слегка рассеянным видом поблагодарил, наколол на нее помидорину и сунул в рот. Инцидент рассосался, выпили еще по одной. Это было еще то лекарство. Отпускать начало еще после водных процедур, а теперь отпустило окончательно. И поволокло. Коньяк оставили, но притащили несколько сортов красного вина, считавшихся наиболее подходящими для того, чтобы запивать седло дикой козы, и несколько сортов белого вина, весьма гармонирующих с печеной на углях форелью. И тех же фазанов, только теперь, ради разнообразия, - мелких и жареных на вертеле. И снова дикое количество каких- то травок в виде первозданном, смешанном и на разный манер приготовленном. Он сам не ожидал, что так увлечется, когда услыхал вдруг, что граф снова, все тем же безнадежным тоном начал цепляться к сыну, на этот раз зайдя с другого фланга:

- …и ладно б служба не шла или своего дела не любил бы! Сам ведь говорил, а собственными ушами слышал тыщу раз, что летать больше всего на свете любишь. И не врал ведь, ревновал, аки бес и злобствовал, когда по итогам смотров и соревнований не ваш верх был… Ну скажи, - чем бы это тебе плохо было бы, - и дальше Отчизне служить? Как и предки служили!

А и, все- таки, до чего ж интересное кино бывает порой в самой, что ни на есть, реальной жизни: вот сидит за столом классический образец человеко- максимума: красивый, как бог, сильный, как слон, здоровый, как буйвол, умный как бес… Даже и по отдельности- то все эпитеты надчеловеческие, а тут, как это ни смешно, налицо все вместе. Кроме того, - он еще и не в поле обсевок, а вовсе наоборот, наследник старого, уважаемого, ни капли не выродившегося аристократического рода. Не а шутку богатого. Казалось бы - чего ж еще? Так нет же, - непременно должна была быть в его жизни какая- то мерзко-романтическая и темно-драматическая история, и рванул человеко-максимум в высокопоставленные сектанты. Сидит тут, и папаша , как то и надлежит истинному родителю, вовсе сыном не доволен и все время к нему цепляется. Не бывает сказок в нашем бренном мире, не бывает… Впрочем, по части демагогии и риторических девиаций у нового друга тоже все было в порядке. Так что и тут к нему не подкопаешься:

- О! Прости, пап, но тут ты увлекся: уж из наших предков - служа-аки! Особливо последние лет триста- четыреста. Да я чуть ни первый за это время…

Но Мягкого- старшего мудрено было смутить:

- И что же с того! Служить Отчизне можно по- разному. Вот я, например, - перед ней не в долгу, даже если вас, семя мое и племя, в расчет не брать!

- Да кто ж спорит-то? Но ты очень правильно сказал : по-разному. Ну, остался бы я, - так и что? И кем бы я был? Обычной бравой гвардейской дубиной мирного времени, только что летучей, а теперь… О- о- о!

И он с искусной, в самую меру таинственной многозначительностью завел глаза.

- Так ты что, - голос родителя взволнованно вздрогнул, - так ты не просто так с сектантами этими? Задание выполнял? К тайной миссии призван?

- Как тебе сказать… Правду говоря, - посылать меня никто не посылал, и ни о чем таком поначалу я даже и не думал. Но так вот вышло, и уж по крайней мере теперь я - точно на службе Отчизны и Его Императорского Величества. И служба, доложу тебе - нешуточная, не всякому по плечу, и заслуга возможна большая…

- Будто бы?!

- Ну! Князя Адриана помнишь? И как он нас тогда?

- Хэ, - хмыкнул граф, скривив губы, - уж такое- то - разве забудешь?

- Так вот, самолично принял, сам со мной работал и, - ну, просто-таки дико намекал, что не исключена Кровная Заслуга…

- Так это ж…

- Так точно. А мне тогда, по статусу ордена и как младшему сыну, свой, от вас отдельный графский титул. Будет, - он горделиво напыжился, - род графов Мягких-Морских или, того хлеще, Мягких-Мокрых… То- то тогда попрыгаете!

- Да тьфу ты!!!

- А чего? Но, - он враз посерьезнел, - это, понятно, только если никто не и дальше не напортачит, и все сойдет, как надлежит. Иначе, понятно, обойдутся по мелочи, - выдача там из казны Тайного Кабинета, звезда "За заслуги" и прочее…

- Так чего же ты!?

- Как тебе сказать… Хоть и ради благой цели, а много грехов, много дел страшных, кровавых стяжал я в душе своей на этой службе. Много крови пролил, многим запятнан мучительством, когда играл нераскаянного грешника- невегласа. Да что там играл! Был им. Вот ты дразнишь меня, величая сектантом и ересиархом, однако же, замечаю я нечто очень уж странное: будучи таким, каким я был раньше, и сделав при этом то, что я сделал, я непременно считал бы себя грешником с невыносимым грузом на совести… Черт, да я бы с круга сойти мог, спиться, задавиться! А сейчас - ничего! Сделал ту работу, которую нужно было сделать, потому что другого выхода просто не было, и мне странным образом безразлично, что именно представляла та самая работа. Понимаете? Как в той жуткой сказке про то, как Рыцарю Каллю уродливый великан вместо сердца вставил ледышку, потому что тот, видите ли, решил мстить, но считал себя слишком уж добросердечным. Так и у меня: удовольствие от собственного лицемерия. Удовольствие от своей изобретательности, с которой я выворачиваю людей или их души наизнанку. Удовольствие от того, сколь косвенными способами я насобачился гасить Зыбкое. Приятный холодок в груди, как у Калля после каждого очередного действа. И никаких угрызений совести. Когда раньше мне приходилось читать, как церковники или жрецы заранее очищали свои живые орудия от всякого греха либо же брали эти грехи на себя, я, издеваясь, восхищался: как, мол, ловко придумано! В том смысле, что человека с совестью на самом деле очистить от греха невозможно. И оказалось мне, что я, оказывается, ошибался.

- И я ошибался. Думал я, что тебя совершенно невозможно напоить, а оказалось мне, что я ошибался. Ты говоришь, как проповедник Пути из паршивого водевиля столетней давности: длинно, гладко, с пафосом. И все время врешь. Ну какой из тебя, к черту, злодей?

- А что есть что? Исключительно только то, что подпадает под определение. Потому что совесть наша легко находит оправдания почти чему угодно. А вот если задумаешься об определении, игра получается совсем другая. Помнишь этого кета, как его… Скарстийна? Серийного убийцу?

- Помню, конечно. При мне вся эта сенсация развивалась со всеми душераздирающими подробностями.

- На его совести сорок два доказанных зверских убийства, и его назвали Донарским Чудовищем, Исчадием Ада и множеством столь же громких имен. Вроде бы как по заслугам. Злодей? Злодей. А у меня? У меня, надо сказать, выходит несколько более впечатляющая цифра. И подробностей … могущих произвести впечатление на особо впечатлительную душу, тоже можно было бы сыскать, если, хорошенько покопаться, конечно. Так я кто?

- Да брось ты! Это ж совсем другое дело!

- А ты кто? - Безжалостно продолжал Ансельм, наводя на Дубтаха свои глаза, словно бесстрастную оптику благородного золотистого колера, словно его и не перебивали. - Сколько на твоем счету? Человек четыреста? Причем обычного оправдания, что, мол, война была, тут нет и в помине.

- Я никогда…

- Ой, - сказал Ансельм Мягкой, махнув на него десницей, - хоть меня-то брось лечить! Это ж никакое не обвинение.

- А что тогда?

- Это? Это прояснение положения и борьба хотя бы за приблизительную истину. И ни в каких утешениях я тоже не нуждаюсь. По причине отсутствия переживаний соответствующего круга.

- Вот! - Проговорил Дубтах, отчетливо чувствуя, что у него немеет физиономия а мысли разбредаются, ровно оставшиеся без пастуха овцы. Отчасти и для концентрации внимания поднял он вверх указательный палец, - было б тебе все равно, не затевал бы ты этого разговора. Загадочная мовянская душа, никуда от этого не денешься.

- Я наполовину онут.

- И еще на какую половину! - Снова оживился впавший было в меланхолию Мягкой-отец. Видели бы вы его покойницу- мать в молодости. Со всеми этими нынешними - так никакого вообще сравнения! Да что там говорить! Эх!

И он словно бы по инерции, заданной его эмоциональной вспышкой, плеснул в рот еще одну стопку коньяку, после чего снова впал в мрачную задумчивость.

- И ф- фсе равно! - С пьяным упрямством не желал оставлять с такими трудами подобранную мысль гость. - Тут никакой разницы нету… Так прямо и в книгах по психологии пишут, - мовянская склонность к рефлексии и к самоанализу…

- А, - Ансельм пренебрежительно махнул рукой, - чего там могут понимать в мовянской душе люди, у которых даже и слов-то подходящих нет… Вот ты скажи мне, - что значит "окаянство"? Хотя бы? Молчишь? То- то же, а то еще рассуждать берется, рефлексия там или не рефлексия…

- Просвети.

- Да как же тебя просветить, невегласа, когда у вас отродясь окаянных душ не было, а одни только маньяки? В жизни тебе этих тонкостей не уразуметь.

- Ну? Ты попробуй, попробуй, а я послушаю, послушаю…

Он тоже как-то неощутимо растворил в своем естестве средних размеров порцию Абсолютного Напитка хозяйского дела, а Мягкой-младший, машинально с ним чокнувшийся, начал свои свои безнадежные, как путь Окаянной Души в Аду, объяснения природы окаянства:

- Вот представь себе что человек запятнал себя жутким каким- то злодейством, всю смертную непростительность которого он отлично осознает… Понимаешь? И осознавал, что творит, но творил все-таки… Понимаешь? Что- нибудь такое, что вообще… Из доисторической еще обоймы, вроде как с матерью сожительствовать, сестру либо же дочь изнасиловать. Или это, как его? О! Брата там зарезать по злобе и ненависти. Совесть у человека есть, - а он ей вопреки и ведая, что творит. Ну, ты понимаешь… Потом совесть его мучает, а он - все равно. Пьет обязательно - и злодействует. Уже и без нужды. Мучается еще больше, - и злодействует пуще того, словно как назло своей совести, уж совсем уж без всякого конца и края. Такое, что нормальному человеку и даже всем маньякам вашим в голову не придет. Понимаешь? А, ничего ты не понимаешь, язычник!

- Да как ж-жа тебя понять… Ежели ты вяжешь какую- то паутину… Аж в глазах рябит смотреть и голова кружится… Ой, я, наверное, все…

- Эй!

- А?

- Плохо что ли?

- А?

- Пойдем баиньки? После обеда- то?

- Ага, - отчетливо ответил Дубтах, но, похоже, ответ его носил характер чисто риторический, поскольку он при этом даже и не пошевелился и глаз не открыл.

Черноволосый слуга с легкостью, даже нежной бережностью подхватил его на руки и отнес в спальню, где по всем правилам раздел и уложил, аккуратно подоткнув под спину покрывало из хрустящего серого холста.

Проснувшись, Дубтах даже глаза открывал с некоторой опаской, но, против ожидания, ничего особенно страшного не произошло. Он даже помнил все - за исключением, разве что последних слов и обстоятельств, при которых он угодил на эти хрусткие простыни. Самочувствие… Что ж, при подобных обстоятельствах оно могло бы быть и куда хуже. Гораздо. А так - ничего, жить можно. Только что жажда, понятно, могла бы быть и поменьше. И мышцы болят, а еще бы они не болели после этой идиотской, сумасшедшей пробежки к этой распротрэ-эклятой башне. Открыв глаза, он поднялся, и тут же, как по доброму волшебству, похоже, - присущему этому дому, возникла одна из сестер, - то ли Живана, то ли Светлица, - он все их путал почему- то, хотя они, строго говоря, вовсе не были так уж похожи, - с потрясающей, прямо- таки образцово-показательной улыбкой и легким поклоном подала ему холодную глиняную кружку с прозрачно-красным, кисленьким, холодненьким сухоньким. Жажда прошла моментально, и он с моментально поднявшимся, бодрым настроением вышел на балкон. Что значит, все-таки, две тысячи километров по меридиану: в Роруге по этому времени суток еще совсем светло, а здесь - вечер. Вечер, и на чудовищно глубоком небе уже горят первые звезды, крупные, яркие, пристальные и неподвижные звезды предгорий. Ансельм, возникнув по возможности бесшумно, возложил ему длань на плечо и хотел сказать что- то такое, но гость его опередил:

- А скажите, граф, - у вас тут всегда столько пьют? Или это только по случаю нашего приезда?

- Юноша, что вы называете пьянкой? Вот это? Вы рано встали, долго ехали, пересекли несколько параллелей, ходили куда больше, чем, очевидно привыкли. Если бы не все эти обстоятельства, то, - я уверен, - вам никогда бы и в голову не пришло называть этакие пустяки - пьянкой. Это вы просто погорячились. Хотя, когда была жива хозяйка… Значит, так: сестрицы уже намылись, и теперь папаня приглашает нас с тобой в нашу настоящую, горскую каменную баню. Только там ты поймешь, в чем смысл жизни, - если, конечно, выживешь…

В этой таинственной каменной бане они опять-таки выпивали, в соответствии со строгой, на опыте тысячелетий основанной программе то одно, то другое, по ходу действа или в перерывах. Дубтах в прежней своей жизни вовсе не чурался сауны, так что ощущения от каменной парилки не были для него чем-то совсем уж новым. Черноволосый взялся массировать их согласно все тем же старым, добрым традициям, но этому неожиданно воспротивился Ансельм, заявивший, что желает блеснуть. И блеснул. В голове мутилось, все кругом стало обманчиво-податливым и зыбким, готовым растечься и растаять вместе с телом, уподобившимся дышащему, теплому, неподвижному тесту и вместе с душой, которой уже до опасного стало некуда стремиться.

- Все! Будя! Теперь - в Омут под Водопадом, не то всем нам пропадать тута!

Ансельм, голый, красный, пышущий на этот раз вовсе не инфрафизическим, а самым, что ни на есть, настоящим жаром, с дьявольским хохотом удалился в темноту, и Дубтах, с некоторой заминкой, - последовал за ним. Он бежал в темноте, правя на демонский вой и гиканье хозяина и на близящийся шум какой-то падающей воды, и удивлялся, что бежит, потому что, по всем понятиям, ему больше бы пристало не то вязко течь по направлению к реке, отдирая и отклеивая себя от шершавых камней, не то лететь тополевым семечком, куда ветер дунет. Таинственный водопад на поверку оказался порожком высотой метров в пять. Ниже и отступя метров на десять по течению, в каменном русле располагался пресловутый Омут, - углубление не глубже полутора метров в самом глубоком месте и исключительно подходящее для того, чтобы в нем лежать, пропуская мимо и вокруг себя поток воды и удивляться, почему это вода не кипит, соприкоснувшись с раскаленной кожей. Чуть остыв, они вылезли на берег, и выяснилось, что тут тоже есть свой ритуал: подостывшие, не раскаленные, но еще хранящие устойчивое сухое тепло камни из бани были принесены сюда и накрыты во много слоев покрывалами. Тут же, разумеется, стояли непременные, неукоснительные кувшины. Все. Все, - подумал Дубтах, садясь на это, из горячих камней изваянное, подобие шезлонга, - это уже совсем все. Предел. Мысль эта была явственно осознана не только головой, а как- то всем телом одновременно. Пить, полусидя на невероятно приятных для кожи холстах и ощущая через них глубокое тепло, безукоризненное вино здешних виноградников, смотреть на звезды в черном, бездонно глубоком небе и слушать шум текучей воды, и не чувствовать потерявшего вес тела, и молчать, - это был закономерный, в чем-то неуловимом даже подобный смерти, исход тысячекратно выверенного и оттого - единственно верного процесса переработки живого человека - во вполне готового обитателя Островов Блаженства. Лениво опустил веки, - и перед глазами бесконечно потянулись кренящиеся горы, ветвящиеся дороги, серые камни во все время меняющихся вариантах, зелень виноградников и сумрак Башен со Схронами. Столь же лениво поднял веки, - и в неподвижные текучие, черные озера зрачков из неподвижного, черного озера неба уперлись неподвижные огни звезд. И с чего-то показалось вдруг, что звезды нынче - выглядят гневными, и подумалось лениво, - с чего бы это? Холодно или хотя бы прохладно… Пока не было. Только что перестал течь пот, выжимаемый перекаленным организмом. И тут грянуло:

- Резвишься? - Прорезал окружающее благорастворение воздухов и благоволение в человецех до стеклянной прозрачности острый, высокий, зловеще-негромкий женский голос. - В компании голого мужчины? Уже в гомики подался? Впрочем, - чего ж еще было от тебя ожидать? Простите уж, если нарушила вашу идиллию!

Дубтах - вздрогнул, а уж Ансельм - так тот вообще вскочил, будто его ужалили. Голое тело неслышно подошедшей к ним незнакомки в окружающей темноте казалось грозной темной тенью, и только-только поднявшийся узенький серп Уатах светил ей в спину. Нарочито не говоря больше ни слова, невысокая, худощавая девушка с короткой прической прошла мимо них и погрузилась в Омут. С вдруг проснувшимся у него чувством Ясновидения По Мелочам Дубтах отчетливо понял, что теперь нежданная гостья - будет плескаться в ледяной воде до тех пор, пока не окоченеет в конец или пока ее не выволокут на берег, а тогда - не обойтись без драки, ободранных физиономий, истерики и прочего отвратительного безобразия. Пользуясь тем, что девица не смотрела в их сторону просто- таки принципиально, он выразительно обернулся к Ансельму. Тот успел с потрясающей при сложившихся обстоятельствах быстротой обрести присутствие духа и со слабой, скорее - угадываемой в жидком свете улыбкой развел руками. Все было до звонкости ясно, и он, задрапировавшись в содранный с лежанки холст, медленно побрел прочь. Отойдя шагов на сорок, притаился за камнем, оправдывая свое поведение тем, что могут потребоваться спасательные мероприятия или какая-нибудь еще срочная помощь. Ждать пришлось не так долго, как он, в глубине души, того опасался:

- Чего ж ты молчишь?

- Жду. А каких слов Ваше Высочество могло от меня ждать при таких обстоятельствах?

- Ты только не воображай, что я проделала весь этот путь для того, чтобы полюбоваться на твою подлую рожу…

- Ей- богу, - ничего подобного мне даже в голову не приходи…

- … потому что все обстоит наоборот. Ты… Ты как чума, и я приехала сюда, отыскала тебя, презренного труса, только для того, чтобы убедиться, - выздоровела, наконец! Наконец - свободна!

- Искренне за вас рад, но…

- И я болела, - этим?! Ничтожество, уже струсившее, уже удравшее один раз, - и опять кинувшееся прятаться, чуть только…

- Должен вам признаться, что ни о чем подобном даже не думал, а в тот момент - и не помнил. Просто поехал домой…

- К папочке под крылышко! С- соскучился! И любовника с собой прихватил! А я- то думала, в чем дело! А все оказывается вовсе даже просто! Вон в чем, оказывается, собака- то зарыта!

- То, что вы изволите говорить, - голос Ансельма был рассудителен и суховато- брезглив, - какой-то болезненный бред. Вы же и сами не верите в то, что тут говорите. Это человек, который вытащил меня из одного поганого…

- Ага. Из чьей- то г-грязной задницы! Поздравляю, ты нашел, наконец, свое настоящее призвание! Раньше хоть баб…

- Даже с бабами в последнее время было плохо. Почитай, как монах…

- Что, уже и не стоит на женщин? Совсем, значит? Не даром мне говорила кузина Росица: "Слишком уж он у тебя смазлив. Нет ничего хуже, чем слишком смазливый мужик. Особенно если он об этом знает." - мудрая все- таки женщина!

- Это та самая Росица, которая заложила тебя всем, кому могла, включая вашего Высочайшего батюшку? Приписав мне попутно четыреста любовниц и еще каких-то соблазненных малолеток к тому же? Эта - да! Уж если она скажет…

- А я, дура, - не слушала умных людей, - ночная гостья совершенно очевидно не слышала, что он ей говорит, - все б-бредни романтические играли в заднице!

- Это - да, это и впрямь пагубно, и кончается, как правило, плохо…

- М- молчать!!! Я не намерена выслушивать издевки каждого…

- Ох… Не смею просить о прощении. Прикажите казнить, Ваше Высочество…

- И казнили бы, еще сто лет тому назад казнили бы, можешь не сомневаться!

- А я и не сомневаюсь! Вот только формулировочку подобрать было бы трудновато, потому что: "Обвиняется в том, что не пожелал пролезть в Важные Персоны через собственную Ее Императорского Высочества…"

- С- скотина!!!

- А вот это вот, - н-не надо… Одно дело - казнить, а другое - ноготками в глазики. Так далеко даже мои верноподданнические чувства не распространяются.

- Отпус-стите меня, животное!

- Слышать - значит повиноваться.

На берегу воцарилось тягостное молчание, а Дубтах прямо-таки кожей ощутил то, что называется переразвитием ситуации и смысл чего он всегда очень хорошо понимал.

- Ты почему не захотел со мной увидеться, негодяй?

Послышался тяжелый вздох человека, пришедшего на пожарище собственного дома и не знающего, за что хвататься:

- Мне нечего сказать. Очевидно, - из- за извечных мужских качеств, каковыми являются черствость, глупость и, - да, вы правы, - трусость. А еще, - столь присущее мне отсутствие порыва. Я честно надеялся, что за прошедшие годы все эти глупости вылетят у вас из головы. Уверен был. Не был бы уверен, ни в коем случае не приехал бы. А уж когда увидел, на аэродроме, - даже не знаю. Ей- богу, - мне нечего сказать. Улетел, чтобы ничего по существу не решать, улетел, потому что, как это и свойственно всем людям, надеялся, что и так сойдет. И еще, - он неожиданно хихикнул, - я же взлетал! Как бы это я вдруг, - да остановил бы разбег, развернулся бы и вылез? Ника-ак невозможно! Вот это вот я и называю отсутствием порыва. А ведь найди я какую-нибудь неполадочку, - так тут же дал бы отбой, ни секунды не колебался бы… Растерялся.

- А тогда - почему? Почему уволился, исчез и мне ничего не сказал? Я тогда чуть с ума не сошла!

- А что мне оставалось делать? Персоны, - не будем говорить, какие, но такие что от одних воспоминаний по стойке "смирно" вытянешься, - проводили со мной э-э-э… беседу, и категорически потребовали, чтобы я "не забивал девочке голову". И еще, что "если гинекологический осмотр покажет" - ну и т.д.

- Я им тогда дала осмотр! Они все у меня потом - месяц икали! Включая Высочайшего папочку! Ф-фсе сказала! И насчет осмотра, и про то, куда они теперь эту самую девственность могут себе засунуть. И про то, как я намерена поступить с ней и с теми, кто будет в мою личную жизнь лезть. Знаешь, - до них дошло! О папаше можно говорить всякое, но дураком его не называют даже враги. Так вот, когда он осознал, что тут его привычка к беспрекословному подчинению, - только мешает, он даже испугался и срочно начал подавать задом. И с братцем, похоже, поговорил. Такую прямо деликатность начали проявлять, что аж тошно… Но ты-то что? Ну почему, почему ты уехал?

- Вот ты тут про казнь говорила… Времена, понимаешь ли, изменились. Сейчас никто не пошел бы на скандал: ко мне попросту подослали бы офицера из какой-нибудь спецслужбы, широко известного в узком кругу умельца гасить Зыбкое, и на этом все кончилось бы. Это теперь об меня кто угодно сломал бы зубы, а тогда… - Он безнадежно махнул рукой. - Наверное, так было бы лучше. Увидав меня воочию холодненького и с петрушкой в зубах, ты довольно быстро успокоилась бы, а так, ничего не зная, - дергалась и выдумывала себе то, чего нет и не было. Ошибочка вышла.

- Далеко не единственная!

- Как тебе сказать… Согласен, вижу теперь, что из неверных предпосылок сделал я, в общем, очень правильные выводы.

- И что ж это за выводы?

Осознав вдруг, что такого рода диалог ведут ночью, наедине, две молодых и совершенно голых высокородных персоны, похоже, - и не замечая подобных мелочей, - Дубтах засунул себе в рот кулак и сполз, задыхаясь на землю. Когда острота пароксизма несколько миновала, он потихоньку отправился к дому, здраво рассудив, что спасательных мероприятий тут, судя по всему, не предвидится. Ясновидение По Мелочам не подвело и тут: чистая, выглаженная, теплая одежда действительно дожидалась его в его комнате, в шкафу, но сейчас она была и ни к чему вовсе. Он лег и потрясенно подумал: а ведь все это произошло, по сути, за один-единственный летний день! Ведь суток не прошло полных с того момента, когда он отправился рано поутру за пивом, предназначенным в подарок здешнему хозяину!!!! Воистину, - помещики из местных обладают даром делать время - бесконечно емким. И тут он с удовольствием заснул.

Проснулся он затемно, и вовсе не от того, что выспался, а оттого, что его будили:

- Ты не спишь?

- А?! Что?! Нет…

- Понятно,

- А раз понятно, - проговорил проснувшийся Дубтах хрипло, - так какого ж будишь?

- Комнаты готовой, понимаешь, больше не было. Никто ж ничего подобного не ждал… Ну, я ее и положил в свою. Переполоху- у!

Он взялся за голову.

- Не мудрено.

- А сам я, под шумок, - к тебе. Тут- то, смекаю, меня будут искать в самую последнюю очередь.

- А ежели найдут? У гостьи будет серьезный повод укрепиться в своих подозрениях.

- Теперь, - странным голосом проговорил Ансельм, - это маловероятно. Крайне.

Проговорив эти загадочные слова, он сбросил какую-то там одежку и улегся с другого края колоссальной кровати. Впрочем, он ворочался так, что Дубтах, то засыпавший, то просыпавшийся от его сокрушительных вздохов, спустя пару часов все- таки не выдержал:

- А чем крутиться так, - провозгласил он злобно, - шел бы лучше и …! Всем спокойнее было б!

- Тут ты прав. Пойду- ка, если так уж вышло, и поставлю Ее Высочество еще разик-другой раком…

- Во- во. Она, часом, с собой никакой подружки не прихватила?

Ансельм фыркнул и исчез.