о том, что не было бы счастья, да несчастье помогло
Несколько дней подряд Николай и Джамиля не виделись — Ценаев запретил бойцам разгуливать по городу, все время грозясь отдать приказ об освобождении командира, но почему-то все тянул с ним. В одно прекрасное утро терпение юноши, соскучившегося по встречам с Рейли, лопнуло, и он подошел к старшему товарищу напрямую:
— Товарищ лейтенант, разрешите обратиться?
— Чего тебе?
— Что будем с Валерием Сергеевичем делать?
— В каком смысле? Я же сказал…
— Вы еще неделю назад обещали поговорить с турком, а воз, как говорится, и ныне там…
— Ну ты знаешь… Ты меня не торопи…
— Да я не тороплю, я понять хочу.
— Что ты хочешь понять?
— Мне кажется, Вы сознательно уходите от разговоров на тему о командире. Зачем-то тянете время…
Ценаев внимательно посмотрел в глаза юноши.
— Мне бы на правах старшего по званию отправить тебя на гауптвахту, но делать этого я не буду.
— Почему? Имеете полное право.
— С этим я согласен, а делать все же не буду. Давай договоримся — я сознаюсь тебе в том, что сознательно затягиваю освобождение вашего командира и своего друга и боевого товарища, а ты честно, глядя мне в глаза, скажешь, как ты бы отнесся к тому, что в процессе его освобождения пришлось бы проливать кровь?
— Что это значит? Мы солдаты спецподразделения ГРУ, проливать кровь, уж извините — наша профессия. Тем более на войне.
— Вот именно, что на войне! А мы, как видишь, не на войне. И кровь это будет не вражеская, а солдат Красной Армии. Если угодно, Ваших отцов и дедов.
— И ваших…
— Нет. Мои как раз служили и воевали по другую сторону баррикад, уж извини.
— Вы это серьезно?
— Вполне.
— Вы серьезно считаете, что все эти ряженые — и есть те, за кого сея выдают? Это был настоящий Фрунзе? Фрунзе, который умер 60 лет назад при невыясненных обстоятельствах под ножом столичного хирурга, говорят даже, по личному указанию Сталина?
— Мне самому не хочется в это верить, но это так! Как иначе объяснить наше попадание в Узбекистан из Афганистана, когда мы были уже вблизи Баграма?! Как объяснить эмира и все, что здесь происходит? Басмачей, торговцев на базаре, отсутствие телефона и электричества?! Причем там, где сегодня, и тебе это известно, все блага современной цивилизации более, чем доступны?! Практически в сердце Узбекистана! Что это, по-твоему, такое?
— Я не знаю, но преступление — верить в реальность того, что вы видите!
Оба на секунду замолчали. Каждый смотрел на своего оппонента с четким осознанием того, что дальше бегать от обстоятельства и прятать голову в песок по меньшей мере — бессмысленно. Николай разумно решил отступить.
— И что Вы планируете делать дальше?
— Мне действительно, прежде, чем приступить к решительным действиям, надо кое с кем поговорить. Но не с Энвером.
— А с кем?
— С нашими ребятами. То, что ты понял сейчас, они тоже должны понять и четко осознать. Мне важно быть уверенным в этом, чтобы в разгар операции ни у кого не дрогнула рука, случись что.
— И когда Вы намерены сделать это?
— Скорее, чем ты думаешь.
— Тогда… — Николай замялся. — Разрешите мне в город?
— Зачем это?
— Ну Вы же знаете все… — сержант стыдливо опустил глаза. Действительно, в Старой Бухаре, где все уже знали о прибытии их секретного подразделения и строили только слухи об их действительном происхождении, глупо было рассчитывать на то, что его связь с Джамилей останется тайной за семью печатями. — Просто если что-то случится, хоть поговорю с ней напоследок…
— Погоди, так у тебя же дома!..
— Дома? А где это? Вы же сами говорите, что все, что с нами происходит — чудовищная, убийственная реальность! Так о каком возвращении может идти речь? Вернемся ли мы и, если да, то когда?
— Обязательно вернемся, — Ценаев взял бойца за рукав и пристально посмотрел ему в глаза. — Если мы здесь, то все это не просто так. Значит, мы должны выполнить какую-то задачу, что-то сделать, чего ждет от нас история, если хочешь! И, как только задача эта будет выполнена, поверь мне, положение вещей сразу же восстановится!..
— Но какая это задача? Какого момента мы ждем?
— Этого я не знаю…
— Ну вот…
— Потому и говорю… Увольнение в город на сутки разрешаю.
Николай улыбнулся.
— Разрешите идти?
— Разрешаю.
Опрометью бросившись в сторону базара, Николай добежал до него минут за 10. На ловца и зверь бежит — вскоре он отыскал в толпе ту, которую так жаждал увидеть, и сразу приблизился к ней.
— Что ты! — увидев его, она отпрянула на несколько шагов назад. — Тебе же нельзя, командир запретил!
— Да ну их с их запретами! Соскучился!
Он попытался обнять ее, но Джамиля отпрыгнула от солдата как ошпаренная.
— Что с тобой такое?
— Ты снова забыл, где ты. Здесь Бухара, и у нас не положено делать это на улице средь бела дня, как, должно быть, заведено у вас…
— Ну что ты опять…
— Это этим ты хотел увлечь моего отца? — рассмеялась Джамиля. — Идея всеобщего равенства да еще и открытых ухаживаний при людях?!
Коля опустил глаза. Смех Джамили казался ему оскорбительным.
— Я не это имел в виду…
— А, Коля-джан, — послышался позади знакомый мужской голос. — Хужхелибсез!
Обернувшись, Николай увидел перед собой Фузаил-Максума. Появление басмача вблизи него заставило его немного смутиться и даже осмотреться по сторонам.
— Здравствуйте, Фузаил-амак!
— Ас-саляму алейкум! Как поживаешь, дорогой?
— Рахмат, Вашими молитвами.
— Что ж, не желаешь ли выпить чайку? Сегодня как-то необычайно жарко, и работать в такую погоду — просто грех.
Фузаил был прав — жара стояла просто аномальная. За все время их пребывания в Бухаре столбик термометра впервые поднялся до +60 градусов в тени, а, учитывая всю тяжесть боевой амуниции, надетой на Николае, ему она должна была казаться и вовсе невыносимой. Отказаться от приглашения будущего тестя он не решился — и наплевать, кто что подумает. В конце концов, вера в реальность происходящего все еще не до конца укрепилась внутри Николая, и ему казалось, что он участвует в театрализованном представлении — какая же тогда разница, что подумают участники спектакля?
А в нескольких километрах отсюда, во дворце эмира, в это время проходила еще одна встреча, не менее важная, причем уже в историческом масштабе. Энвер-паша принимал английского торгового представителя мистера Стоквелла, причем почему-то в обстановке строгой секретности.
— Ас саляму алейкум, досточтимый Энвер-паша!
— Здравствуйте, мистер Рейли, — невозмутимым тоном ответил хозяин кабинета, когда последний солдат из выделенной ему роты охраны скрылся за массивными дубовыми дверями кабинета эмира. Собеседник турка встал как вкопанный. — Чему Вы так удивились? Прошло каких-то пять лет со дня нашей последней встречи — и, что же, по-Вашему, мы оба так сильно изменились? Или я должен был поверить в Вашу нелепую сказку со сменой паспорта? Видите ли, Сид — Вы позволите так Вас называть? — здесь Бухара, и новости разносятся быстрее ветра, которого тут у Аллаха явно не допросишься. Я иногда думаю, что любое дуновение и порождается тем, как облетают город слухи… — Турок лукаво улыбнулся. — Скрыть здесь что-либо практически невозможно. Знайте, что все всё тут про всех знают — а уж тем более, официальная власть. И, если и не используют против Вас, то только потому, что не представился подходящий случай или не подошло время…
— Из этого следует сделать вывод, что я пришел не по адресу? Вы как представитель официальной власти теоретически должны меня арестовать, ведь я заочно приговорен Москвой к расстрелу!
— Если бы я хотел исполнить эту функцию, то, поверьте мне, так бы и сделал. Но я же принимаю Вас здесь, так что располагайтесь.
Несколько минут спустя собеседники разговаривали уже как старые приятели, развалившись в удобных креслах, щедро оставленных во время бегства эмиром.
— Из того, что Вы решили меня принять, я понимаю, что и цель разговора Вам известна?
— Еще как известна.
— И что же Вы думаете по этому поводу?
— Думаю, что Советская власть пришла сюда рано. Она еще недостаточно укрепила свои позиции в континентальной России, чтобы думать о расширении сфер влияния.
— Большевиков можно понять, — пожал плечами англичанин. — Оказавшись в условиях международной экономической изоляции, для них не существует другого способа поддержания жизнеобеспечения кроме экспансии. С ними никто не торгует, золото уже не в цене, и они вынуждены по бросовой цене сбывать нашим маклерам хлеб — единственное, что у них осталось. Понятно, что в таких условиях им придется недавно процветающую империю полностью превратить в аграрную страну. А где почвы плодороднее, чем здесь? Я объехал полмира, а такого места еще не встречал. Думаю, и Вы тоже.
— Да, но необходимо исходить из условий. Они изначально прислали сюда Фрунзе — без сомнения, толковый парень, с высокими познаниями в области военного дела. Но кто был у него в подчинении? Полтора десятка красноармейцев? И кого он планирует обмануть, кроме себя, россказнями о том, что ему во главе Туркфронта удалось махом покорить эмират? Понятное дело, что добился он этого с помощью тактической хитрости — переманив на свою сторону, где-то обманом, где-то несбыточными обещаниями, сильнейших моджахедов…
— Кажется, они называют их басмачами?
— Это неважно, роза пахнет розой. Что же будет, когда пелена обмана спадет с их глаз? Предупреждаю — это произойдет очень скоро…
— Надо полагать, что они сметут Советскую власть с лица земли…
— Ну не знаю, как насчет Земли, а вот из эмирата выгонят точно. И, поверьте, меня не прельщает перспектива оказаться изгнанным. Меня слишком часто отовсюду прогоняли, чтобы еще и отсюда вылететь пробкой.
— Коль скоро Вы так здраво рассуждаете, значит, у Вас должен быть некий альтернативный план по развитию событий?
— Что ж, такой план есть. Но он в корне отличается от Вашего.
— А Вы уже и о моем знаете? — улыбнулся Рейли.
— Я, как и Вы, располагаю сведениями о том, что Ибрагим-бек планирует десантироваться сюда и восстановить власть эмира, не так ли? Но меня этот план не устраивает.
— И почему же?
— Во-первых, мы оба понимаем, что эмир, вероятно, не простит тех, кто еще вчера его предал, уничтожит основу басмачества, и вам придется искать себе новую опору, а мне — возвращаться восвояси, поскольку двух эмиров в одной Бухаре быть не может. А во-вторых, потому что, придя сюда, Ибрагим-бек сделает из себя в глазах эмира героя и освободителя и сам приступит к формированию политической элиты. Это ясно как Божий день. Вы можете гарантировать то, что он во всем пойдет на уступки Британской Империи?
— Я нет, но мои инструкции из Лондона сводятся, в общем, к тому, чтобы обеспечить его присутствие здесь…
— В таком случае, если будете упорствовать — я исполню функции руководителя Советской военной администрации и поставлю Вас к стенке прямо тут, в Бухаре. А в Москву телеграфирую о поимке шпиона и об исполнении приговора. Получу орден, видимо.
— Но себе ничем не поможете — свержение Бухарской Советской Народной Республики неизбежно.
— Равно, как и Вы без меня ничего не сделаете. Так что, зная о Ваших недюжинных дипломатических способностях, предлагаю Вам пересмотреть свои взгляды относительно будущего Бухары и постараться убедить в этом Лондон.
— Допустим, я приму Ваши условия. А как же нам быть с правительством БСНР и его главой — этим старым бунтовщиком… Ходжаевым? Каким образом Вы планируете их свержение? Поднять басмачей в ружье раньше времени — означает подорвать доверие к себе со стороны Ленина!
— Здесь я приготовил для Вас маленький сюрприз, Сид. У меня есть в рукаве еще один козырь, о существовании которого Вы слышали, но пока толком ничего не знаете. И я намерен Вам его предъявить, только инкогнито. Выйдите сейчас вон за ту дверь… — Энвер показал рукой в дальний угол кабинета. — Посидите там тихонько и послушайте, что будет здесь происходить ближайшие несколько минут.
Рейли выполнил его указания, а сам хозяин кабинета меж тем вышел за дверь и пригласил к себе давно ожидающего лейтенанта Ценаева.
— Проходите, Ахмед, присаживайтесь.
— Товарищ Энвер, у меня к Вам серьезный разговор.
— Я догадываюсь, о чем Вы хотите со мной говорить. Вас интересует освобождение товарища Савонина?
— Да.
— Я провел переговоры на эту тему с Москвой. Единолично я не уполномочен решать такие вопросы, хотя лично мне пребывание Вашего товарища на гауптвахте не добавляет хорошего настроения. Посажен он туда по очевидной глупости, недальновидности бывшего командира Туркфронта. Вообще все здесь началось неправильно, и многое надо менять, очень многое… Так вот. Мне строго-настрого запрещено принимать решения об освобождении заключенных кроме тех, кто был посажен за решетку эмиром. И дальнейшая судьба Вашего командира зависит от Ходжаева. С которым я тоже говорил…
— И как? — в голосе Ахмеда послышалась надежда.
— Увы, порадовать Вас нечем. Ходжаев — старый большевик, и человек, не вполне адекватно смотрящий на реальность, Вы уж простите. Не я его назначал. Видите ли, годы борьбы, противостояния с действующей властью — все это наложило на его личность не лучший отпечаток. Он крайне подозрителен, даже мнителен, всюду ему видятся подвох и предательство. И естественно, как только я заговорил с ним об этом, он стал кипятиться, бегать по кабинету, даже мне угрожать! Ни о каком освобождении и речи быть не может, увы…
— Что же делать? Ведь человека держат под стражей совершенно несправедливо и не предъявляя никаких обвинений!
— Вы спрашиваете меня как советского чиновника или как боевого офицера? Как чиновник я могу только развести руками, как офицер — рекомендую Вам сражаться до конца.
— Но… что это значит?
— Послушайте, ведь когда шли сюда, Вы рассматривали такой вариант развития событий?
— Ну…
— И что же, откажи я Вам, Вы, не солоно хлебавши, вернулись бы к своим и продолжили отираться по Бухаре, поедая финики и зажимая по углам басмаческих дочек?!
Ценаев покраснел, но Энвер говорил все громче, не давая ему опомниться.
— Так вот как боевой офицер я приказываю Вам сражаться! Вы видите несправедливость — и нет такой жертвы, на которую Вы бы не могли пойти, чтобы исправить ее. Освободите Савонина силой, но ни слова обо мне! Сами понимаете, если меня отправят после этого в отставку, то мы оба окажемся на скамье подсудимых. В противном случае я найду, что написать в Москву о халатности здешнего правительства. Вы прекрасно понимаете, что силой Вас не превзойдет даже весь Туркфронт. Так что-действуйте!
— Как я могу благодарить Вас?!
— Оставьте. Пока не за что. Мы теперь свои люди, так что сочтемся — думаю, нам предстоит долгая совместная работа, Вы мне очень нужны.
Когда Ценаев вышел из кабинета, Энвер вновь пригласил сюда Рейли.
— Ну как?
— Я восхищен Вашим маневром. Держу пари, Вы сами настроили Ходжаева против освобождения их командира?
— Мне не пришлось много трудиться, — Энвер лукаво отвел глаза. — Да и потом я был недалек от истины. Этот Ходжаев — он и правда сумасшедший. Ленин окружает себя такими в большом количестве, пользуясь тем, что ими, до поры до времени, легко управлять. Они и впрямь послушны и даже покладисты — в обман на пайку, которой не имели при царе. Но он упускает из внимания одну деталь — эти же люди могут повести себя крайне непредсказуемо уже завтра, стоит чуть-чуть измениться обстоятельствам. Они ведь сумасшедшие, о каком самоконтроле может идти речь?
— Я согласен с Вами, но все же Вы полагаетесь на поддержку людей, которые еще вчера с оружием в руках воевали против басмачей и эмира?
— Что Вы о них знаете?
— В том-то и дело, что ничего — так же, как и Вы.
— Нет. Сид, Вы совершенно не восточный человек. У нас есть старая мудрая истина: «Враг моего врага — мой друг». Запомните ее навсегда. Я применил ее на Ваших глазах только что, и, поверьте, она еще докажет Вам свою действенность.
— Позволите последний вопрос?
— Разумеется.
— Что двигает Вами? Почему Вы так активно взялись помогать противникам той власти, что Вас сюда назначила? Власти хотите? Так у Вас ее и так с избытком. А что до басмачей — Вы ведь как и Фрунзе можете продолжать замазывать им глаза, и прекрасно тут существовать до нового назначения, обрастая регалиями да орденами?!
— Вы верите в обычную человеческую порядочность? Вы прекрасно знаете, что в годы войны я не раз принимал, скажем так, непопулярные решения. Было пролито слишком много крови — причем, зачастую совершенно ни к чему, безосновательно. Мне нужно искупить свою вину перед историей и человечеством. Только грамотным руководством — а это делать я умею, как жизнь показывает, — я смогу предотвратить кровопролитие, которого так жаждут большевики, в еще одной стране. Пусть хотя бы где-то я спасу хоть чью-то жизнь…
Рейли не сдержал смеха и расхохотался в лицо Энверу.
— Я умоляю Вас, Энвер, бросьте! Я Вас прекрасно знаю, и в чистоту этих Ваших помыслов не верю ни грамма…
Такой реакции Рейли от турка не ожидал — он в два прыжка подскочил к нему, схватил его за грудки и тряханул по-военному так, что у того мелочь высыпалась из карманов.
— Послушайте Вы, — зашипел он в лицо англичанину. — Это у Вас на Западе принято все продавать и покупать. За желтого дьявола Вы уже давно просватали и совесть, и порядочность. Поймите, наконец, что не везде все так мерзко, как рядом с Вами. Вы подобно Мидасу превращаете в неживое золото все, к чему прикасаетесь, но никак не можете понять, что счастья от этого Вам послано будет куда меньше, чем хотелось бы… Сложно даже сказать, чего в Вас больше — английского или еврейского! А, Шломо? Кажется, так Вас звали в прошлой жизни, господин Розенблюм?..
…Николай и Фузаил-Максум на глазах всей Бухары пили чай в чайхане недалеко от базара, причем солдата нисколько не заботило то, что они находятся в центре внимания. Басмач оказался на редкость интересным собеседником, да еще и умудренным опытом, так что Николай, можно сказать, даже получал удовольствие, общаясь с ним. Джамиля крутилась где-то неподалеку и не сводила с сержанта влюбленных глаз. Встречаясь взглядами, они не могли скрыть своего неподдельного счастья.
Какой-то человек подбежал к ним и, перегнувшись через невысокую ограду чайханы, прокричал Фузаилу:
— Bosh sahifa borib. Skoree, qashshoqlik yo’q.
— Nima bo’ldi? — переспросил Фузаил.
— Mening elchisi Plohoy. Fuza-aka, minib olg’il!, - отмахнулся тот и исчез.
Фузаил выскочил из чайханы, запрыгнул на коня и поскакал.
— Что случилось? — спросил Николай у Джамили.
— Этот человек сказал, что дома что-то случилось. Я волнуюсь, надо срочно ехать с отцом.
— А что случилось? Почему он не сказал?
— Посол, что приносит плохие вести, у нас не в почете. Что же ты сидишь, поехали скорее!
Они вдвоем выбежали из ворот базара, схватили чью-то лошадь, и, пока нерадивый хозяин тщетно силился догнать их, ускакали в сторону холма, на котором жил Фузаил-Максум.
Уже проскакав несколько метров, увидели они, что холм объят пламенем, а к небу вздымаются черные едкие столбы. Все стало понятно…
Зрелище на месте было куда ужаснее. Люди выскочили из домов и только молча смотрели, как пламя уничтожает постройки, деревья, сады, губит скот, дотла выметая исконных хозяев с их же земли. Дикость картины усугублялась еще и невозможностью потушить пожар — при такой температуре и разносимый горячим ветром пожар был практически неподконтролен. Единственное, что спасало Бухару от его угрозы-это расстояние.
Женщины и дети стояли невдалеке от полыхающих языков — казалось, они не боятся быть поглощенными и уничтоженными стихией, казалось, она отняла у них все, что они имели и о чем думали. Какие-то дома и постройки уже превратились в уголья да черепки — видно, пламя бушевало давно, хотя, быть может, аномальная жара так сделала свое дело… Какие-то еще вовсю горели…
Джамиля кинулась к одной из женщин. Та, при виде ее, разрыдалась и упала ей на плечо. Как видно, они были знакомы.
— Nima bo’ldi bu erda?
— Qizil keldi va mujohidlar uy yoqib kerak, deb aytdi …
— Что она сказала? — спросил Коля. Плачущая женщина почему-то посмотрела на него каким-то ненавидящим взглядом. Джамиля увлекла его в сторону.
— Уходи. Это красные сделали.
— Но зачем?!
— Сказали, что сожгут дома моджахедов…
— Но мы тут ни причем!
— Сейчас люди тебе не поверят, уезжай. Отцу я сама все объясню…
Николай вскочил на коня и, едва подавляя в себе юношеские слезы бессилия, примчался в город. Во дворце эмира поймал он командира красных Белова. Тот разгуливал окрест как ни в чем не бывало, поглощая яблоки одно за другим.
— Хочешь?
— Нет, спасибо.
— Это наманганские, вкусные…
— Что случилось на холме?
— А что там случилось? Мы уничтожили несколько домов басмачей…
— Но ведь не басмачей в бою вы уничтожили, а сожгли мирные хижины! Это как называется?
— Это называется борьба с классовым врагом. А ты не понимаешь, не лезь. А то вмиг к командиру вон отправлю.
На минуту у Николая возникло желание разбить эту самодовольную рожу, пришедшую на чужую землю, да еще вдобавок и не созидать, а разрушать и грабить. Но он сдержался, наскоро спустившись вниз. В тени у арыка на скамейке дремал Пехтин.
— Вставай.
— Ну чего орешь? Такой сон испортил…
— Где Ахмед?
— Не знаю, пару часов назад вышел от Энвера и ускакал куда-то, сказал в восемь вечера общий сбор, чтоб все были. Вот отдыхаю. А чего ты?
Николай не ответил — сломя голову он бросился в сторону гостиницы и велел портье срочно найти мистера Стоквелла, сам оставшись ждать внизу, в прохладном холле. Англичанин спустился на удивление быстро — словно ждал встречи или только что откуда-то пришел.
— Портье сказал, что Вы искали меня?
— Он не солгал.
— Слушаю Вас, мой дорогой.
— Я согласен на Ваше предложение. Что я должен делать?
— Хм… Позвольте поинтересоваться, чем это вызвано?
— Личные причины, и скоро вы о них узнаете. Но так или иначе я Ваше предложение принял. Что Вы хотите узнать от меня? Планы продвижения РККА вглубь Бухары?
— Не совсем. Ситуация меняется, и эта информация мне больше не интересна. Однако, в свете этой перемены, Ваша значимость для меня меньше не стала. Пока не могу точно сказать, как Вы сможете мне помочь, но иметь в загашнике человека из Вашей группы буквально жизненно необходимо, как выяснилось. Ну и разумеется, все Ваши труды и возможный риск будут щедро оплачены…
— Бросьте, Стоквелл, или как Вас там. Я пришел сюда не потому, что испугался Ваших угроз касательно моей дискредитации или потому что позарился на Ваши деньги. Идеологически мы были и остаемся врагами, это факт. Однако, мы оказались по разные стороны баррикад еще и с теми, кто сегодня управляет Бухарой. И не только потому, что они держат в плену нашего командира — политику всегда можно оправдать. Линия партии большевиков не приемлет мирного кровопролития, это недопустимо, что ни говори.
— «Враг моего врага — мой друг»? — припомнил Рейли фразу, слышанную уже сегодня.
— Что-то вроде того.
— Вот и славно.
Прощаясь со шпионом, Николай еще не знал личности того, с кем беседовал. А виной всему — железный занавес. Если бы не он, то молодой человек знал бы, что за два года до их полета в Баграм, в 1983 году, на экраны в США вышел сериал под названием «Рейли-король шпионов». Причем сходство его визави с актером Сэмом Нилом, исполнившим в фильме главную роль, было бы невозможно не заметить.
В это время ахал-текинец Ценаева нес его на спине в сторону Кагана и дальше него — к тому самому нагорью, где дней 10 назад они очнулись и где встретили караван Мадамин-бека. Некоторые караванщики, похожие на тех, так же гарцевали на лошадях возле отвесной скалы, у которой ребята нашли обломки своего самолета. Они были облачены в толстые халаты, а лица их укрывали повязки — так они защищали дыхательные пути от песка, что поднимался горчим ветром и носился по всей пустынной местности. Приблизившись к одному из всадников, Ценаев остановился.
— Привет.
— Привет. Где пропадал?
— Да, были дела. У вас все нормально?
— Нормально, если не считать того, что я сижу черт знает где и непонятно зачем. Когда это кончится? Когда мы вернемся в Москву? — собеседник Ценаева снял с лица повязку. Это был Никита Савонин, сын боевого командира Ценаева, который сейчас томился в бухарском плену и даже не подозревал о существовании у него отпрыска.
— Теперь все прояснилось. Скоро сам все увидишь, и тогда вместе отправимся домой.
— Что прояснилось? Ты можешь толком объяснить?
— Объяснять будешь ты. Только не мне, а солдатам, которые еще пребывают в плену коммунистической идеологии — о том, как нельзя вторгаться на чужую территорию, о том, что вообще ждет Узбекистан после прихода к власти большевиков…
— А причем здесь Афганистан? У нас о нем спор был, если помнишь.
— Если у нас получится все изменить здесь и сейчас, то не будет никакого Афгана, и по-другому сложится сама история человечества. Не будет мирового терроризма, не будет миллионных жертв, понимаешь? Вся история — в твоих руках.
— Тьфу…
— Чего ты?
— Да не по душе мне все эти затеи с корректировкой мировой истории. Помнится мне, я как-то уже во что-то похожее вляпывался…
— Почему именно ты?
— Тот же вопрос и я тебе хочу задать. Почему именно я? Мне, что, больше всех надо? Дернул меня тогда черт заспорить с тобой…
— Ладно, не ворчи. Скоро все кончится. Едем со мной.
Ценаев отъехал к остальным караванщикам, бросил им что-то на непонятном Никите языке и, оставив их здесь, в компании юноши поспешил обратно в Бухару — вернуться предстояло до темна.