о том, что «гены пальцем не сотрешь»

Анненковцы в Черкасском больше не показывались. Знать, не до того им было в обстановке давления со стороны частей РККА. Да и было им где еще поживиться в окрестных городах и селах — атаман промышлял не только одним сплошь грабежом мирного крестьянства, но и здорово облагал данью богатеев, коих казахские степи знали еще тогда немало. Кооператоры да и просто зажиточные люди еще с царских времен — все становилось объектом его пристального внимания, так что черкассцы могли спокойно строить мирную жизнь.

Люди были благодарны Савонину и его бригаде — как-никак, а те сумели отстоять их, защитить от набегов варваров, которым те подвергались не один год в ходе войны и через которые несли немалые потери. Ну а спецназовцы, в свою очередь, так устали от малопонятной им войны, что с радостью принимали теплоту, с которой привечали их местные жители. Хотя для ребят война была делом привычным, да чего там — главным делом жизни, которому их учили, — а все же те условия, в которые они попали, не лучшим образом отразились на их боевом духе, так что отдохнуть было в самую пору.

«Отдых есть смена труда», говорил по нынешним временам их главный оппонент в Кремле, что не умаляло мудрости его слов. Ребята вовсю окунулись в мирную жизнь — пахали землю, сеяли хлеб. Вспомнили все, что видели в фильмах про колхозы и деревню с самого рождения, обучили этому и местных крестьян. Правда, тут вмешательство Никиты пришлось весьма некстати — он здорово умел подмечать и негативные стороны коллективных крестьянских объединений. Но в целом же жили коммуной, и были относительно счастливы.

В один из дней часовой прискакал к Савонину, который вместе с Никитой как раз занимался опашкой земель под пар.

— Валерий Сергеич, там красные…

Валерий и Никита вскочили на коней и отправились к заставе. Небольшая часть, правда весьма солидно вооруженная, вплотную подошла к Черкасскому. Савонин предвидел грядущие столкновения с РККА, но не думал, что все будет так быстро. Что ж, воевать так воевать, мысленно решил он и тяжело вздохнул.

Внезапно из толпы красноармейцев выделился всадник и направился прямо к нему. По мере его приближения Савонин узнал старого приятеля — командарма Фрунзе.

— А, Михаил Васильевич…

— Здравствуйте, здравствуйте, смутьян, — Фрунзе, судя по всему, тоже был рад встретить боевого товарища. — Вы как сюда попали?

— На меня, должен признаться, подействовали Ваши слова про Анненкова. Я покинул Бухару в надежде помочь ему и тем самым организовать отток красных сил от эмирата, но когда мы прибыли сюда, то увидели, что манера поведения атамана Анненкова не идет ни в какое сравнение с коммунистическими замашками, и потому решили отойти ото всех. Теперь мы ни за красных, ни за белых, ни за зеленых. Сами по себе.

— Как это? На войне так не бывает. Чью-то сторону принимать все равно придется, или история примет свое суровое решение за вас.

— Пусть принимает. А кроме нее, мы этого сделать никому не дадим.

— Да успокойтесь, — махнул рукой Фрунзе. — Мы с вами воевать не собираемся, у нас сейчас другие приоритеты. Но учтите — через полгода-год Советская власть установится и здесь, и придется Вам становиться на нашу сторону.

— Что ж, встанем наверное. Коли не вышло ничего в Бухаре, то здесь смысла упираться я не вижу. Однако, и торопить события не хочу. Люди устали от гнета то одной власти, то другой, хотят отдохнуть, пожить нормальной мирной жизнью. Я им ее обеспечиваю и буду, случись что, за нее сражаться.

— Это пожалуйста, только крови лишней не проливайте.

— Постараюсь.

— А где Дутов?

— Не знаю, с Анненковым остался. Он назначил его генерал-губернатором Семипалатинской области.

— Ишь ты, — всплеснул руками Фрунзе. — Власти не имеют, а регалии раздают… А почему Вы его с собой не взяли?

— А зачем он мне тут такой нужен? Мне губернаторы без надобности.

— А серьезно? Ведь почти весь его гарнизон у вас, как доносит моя разведка.

— Хорошо работает разведка ваша. Серьезно — он их предал. Отдал Анненкову на растерзание, хотя знал, что тот с ними не церемонится. В первый же день, когда они прибыли в его часть, он дал команду отдельно собрать и перебить всех, кто по каким-то причинам не мог или не хотел воевать и решил без оружия в руках перейти на сторону красных. Убивали целыми семьями, а Дутов обо всем знал. Какой он им после этого атаман? А мне и подавно!

— Вот видите. Все-таки наши взгляды на организацию военного дела во многом совпадают.

— Да и на порядочность тоже. Они в главном расходятся — в жизненных целях. Вот у Вас они какие?

— Ну как? Как у всех. Мировая революция.

— Так. А жизнь свою Вы готовы за нее положить?

— Не был бы готов — не воевал бы.

— Понимаю. А что, если доведется сделать это не на полях сражений с врагом, а от рук своих же в результате подковерной борьбы за власть?

— Нууу, — недовольно протянул командарм, — опять Вы за свое.

— Я за правду, Михаил Васильевич, за историческую правду. Или, как говорил один киногерой, не того Вы в жизни боитесь…

— Киногерой? Говорил? Кино же вроде немое.

— Все впереди, и до говорящего доживем.

Фрунзе усмехнулся:

— Большой Вы фантазер, Валерий Сергеевич. Приятно с Вами разговаривать, да некогда. Прощайте. Авось увидимся еще.

Савонин махнул рукой вслед уходящему обозу красных. Судьбе же было угодно, чтобы больше с Фрунзе они не встретились. Фрунзе пошел своей дорогой, а Савонин вернулся в коммуну и продолжил работать на земле, периодически ловя себя на мысли о том, что все-таки правы были его дальние предки, всю свою жизнь посвятившие сельхозработе. На какое-то время она начала доставлять ему удовольствие больше даже, чем военная служба, рожденной для которой он себя считал.

Вечером, по традиции, устраивалось нечто вроде клубной посиделки — все собирались у того деда, Еремея, что встречал спецназовцев в день их первого прибытия, играли на гармошке, плясали, да и без бутылочки «собственного производства» подчас не обходилось. И вот, что заметил Савонин — ни дневная усталость не давала о себе знать, когда вечером он выделывал коленца под заливистые голоса мехов гармоники, ни вечерняя выпивка утром не препятствовала нормальному рабочему ритму. Интересно, думал он, почему так? Никита как-то раз предположил, что дело в экологии и в чистоте продуктов — во времена, в которые им доведется жить, и то и другое будет оставлять желать лучшего. Сейчас же им посчастливилось поправить свое здоровье в обстановке кристальной чистоты воздуха, воды и почвы. И чистота эта делала свое дело не только во время работы в поле…

Одна девушка, Нина, давно присматривалась к Валерию, и он чувствовал на себе ее взгляды. Чувствовал их и Никита, опасаясь, как бы отец не натворил глупостей и непроизвольно приглядывая за ним поэтому. Следил он за ним и в этот вечер. Слышал и их с Ниной разговор, когда оба, уморенные после танцев, вышли покурить на двор избы Еремея.

— Ты откуда такая взялась? — спрашивал девицу захмелевший командир.

— Из Ростовской губернии. Во время Гражданской вот сюда занесло. Отец с братом воюют, а мы вот с матерью вишь тут остались, на хозяйстве.

— А фамилия твоя как?

— Зарецкая.

Никита дрогнул — мать рассказывала, что ее бабка происходила из семьи знаменитого героя Гражданской комбрига Зарецкого, расстрелянного в годы массовых репрессий. Юноша вгляделся в черты девушки — они показались ему до боли знакомыми, напомнили самого близкого, наверное, человека, который был у него в жизни. Он уже хотел было броситься к ним, чтобы все рассказать, но вовремя остановился — алкоголь был не лучшим товарищем в деле судьбоносных откровений, потому юноша решил еще немного подождать.

На Валерия меж тем чары Нины производили буквально магическое воздействие — без слов ему казалось, что они созданы друг для друга, его, уставшего от бесконечной войны то в песках Бухары, то в степях Казахстана, манило ее тепло, близость ее нежности, ее прикосновения. В глазах ее читалось для него что-то магическое и притягательное, и ему даже казалось, что когда-то в жизни он уже встречал нечто подобное — вот только не помнил, где и у кого. Так или иначе, заглушая голос разума, находясь вдали от дома да и от времени своего, решил он поплыть по воле волн. Губы их соединились, а после Нина увлекла его куда-то далеко отсюда. Только чей-то пристальный взгляд Савонин всю дорогу чувствовал на своей спине, так и не решившись обернуться — настолько не хотелось, чтобы мгновение это прервалось или было кем-то или чем-то испорчено… Следом за ним шел терпеливый и мужественный Никита.

Узнал командир об этом позже — когда возвращался посреди ночи от Нины в казарму.

— Откуда идешь? — голос Никиты разрезал ночную тишину.

— Сам же знаешь, — отмахнулся отец.

— Поди, как и Николай, жениться надумал? Не думаешь, что сама задумка того хитреца, что нас тут держит, именно такова — чтобы обросли мы связями с этой исторической средой и никогда отсюда и не выбрались?

— Не драматизируй. Выберемся.

— Слушай, а эта девушка, Нина, никого тебе не напоминает?

— О чем ты?

— Скорее, о ком… Я так понимаю, время у тебя есть, так что послушай меня несколько минут.

Они закурили и отошли к сеновалу, где потемнее. Разговор, что задумал Никита, должен был стать в какой-то мере определяющим.

— Ты ведь сюда попал из 1985 года?

— Да.

— Да, много событий в тот год выпало на судьбу России. Главное из них, пожалуй, перестройка.

— Перестройка? Что это такое?

— Ты не думай, что только вы одни поняли гибельность и бесцельность войны в Афганистане. И война, и экономический кризис, в том числе продовольственный, охвативший всю страну в период брежневского застоя, — все это бросалось в глаза любому, у кого есть голова на плечах. Горбачев понял, что социализм в прежнем виде существовать дальше не может. Нужно что-то менять. Основой этих перемен стала политика гласности. Говорить стало можно обо всем, о чем раньше боялись и думать. Стали появляться книги, запрещенные раньше — Ахматова, Булгаков, Гумилев, Солженицын, Бродский. Западные радиоголоса стали возвещать вовсю. Прошла волна массовых реабилитаций жертв сталинских репрессий. Но все же главного Горбачев тогда не изменил — социализм остался социализмом, неся в себе, помимо очевидных экономических достоинств, еще и огромный социальный недостаток — полное растворение личности…

— Погоди, об этом после. Я давно хотел расспросить тебя поподробнее о том, чем закончилась Афганская война… Мы по сути работаем над ее недопущением, и знать ее историю целиком, а не только в той части, которая предстала нашим глазам, мне кажется будет не лишним..

— Согласен… Война велась с переменным успехом до 1986 года, когда Горбачев заявил следующее: «В Афганистане мы воюем уже шесть лет. Если не менять подходов, то будем воевать ещё 20–30 лет». Начальник Генштаба маршал С. Ф. Ахромеев заявил: «Нет ни одной военной задачи, которая ставилась бы, но не решалась, а результата нет. Мы контролируем Кабул и провинциальные центры, но на захваченной территории не можем установить власть. Мы проиграли борьбу за афганский народ». По сути это означало начало конца — с 1987 года начались переговоры Президента Наджибуллы и Горбачева о выводе войск, который и завершился в 1989 году.

— А как так получилось, что страна потеряла инфраструктуру? Ты, кажется, об этом говорил?

— Именно. Было так. В 1986–1987 гг. советские представительства в Афганистане начали фиксировать стремление афганской стороны исподволь выводить свои структуры из-под ранее абсолютных влияния и контроля советских советнических аппаратов. Их деятельность очень осторожно и негласно начинала отслеживаться афганскими органами безопасности, в частности военной контрразведкой и одним из подразделений управления внутренней безопасности МГБ во главе с генералом Тареком.

В 1988 г. в недрах аппарата афганского Совмина, возглавлявшегося С.А. Кештмандом, начался сбор информации об издержках и «преступлениях» советской стороны в Афганистане, которой планировалось в случае необходимости придать форму своего рода «Белой книги».

Как бы там ни было, день 15 февраля 1989 г. настал. Войска Ахмад Шаха Масуда установили контроль над стратегически важным перевалом Саланг, по которому, однако, продолжался гражданский грузопоток. Ничего больше не произошло — зима. В кабульском аэропорту ежедневно продолжали приземляться 7–8 советских транспортных самолетов с боеприпасами и продовольствием. Теперь только эти «борты» оставались «стратегическими гарантами» Кабула. Как выяснилось, хватало и этого. Поддержка СССР демонстрировалась, и ее видели все, в том числе противники Наджибуллы в самом афганском руководстве. Президент подошел к этому моменту отнюдь не с голыми руками. По договоренности с советской стороной был создан солидный стратегический запас боеприпасов и топлива, ремонтные базы. Возглавив Совет обороны страны, Наджибулла сумел укрепить преданными себе профессиональными кадрами ряд гарнизонов, в частности центральный армейский корпус в Кабуле, корпуса в Джелалабаде, Кандагаре и Герате. Продолжал героически сражаться полностью блокированный моджахедами гарнизон Хоста. Однако главным мероприятием президента надо считать создание преданной, отлично вооруженной и обученной Национальной гвардии, структурно входившей в Министерство государственной безопасности. Ее солдаты и офицеры вынесли основную тяжесть боев в самых горячих точках страны, обеспечивали охрану и оборону столицы. На вооружении ракетных дивизионов гвардии стояли тактические комплексы Р-300 (СКАД), Луна 2-М, а также весьма эффективные системы залпового огня «Ураган». Укомплектованность этих частей бронетехникой, ствольной артиллерией, личным составом была доведена к началу 1989 г. почти до штатной положенности. Опорой Наджибуллы были и некоторые территориальные формирования. Наиболее видное место среди них занимала 53-я пехотная дивизия во главе с вышедшим из народа командиром чапаевского типа, уроженцем провинции Джаузджан узбеком Абдулом Рашидом Дустумом, который впоследствии сыграл трагическую роль в судьбе Наджибуллы.

Весной 1989 года при поддержке пакистанских пограничных малишей, бронетехники и авиации регулярной пакистанской армии отряды полевого командира Д.Хаккани совместно с вооруженными группами А.Р. Сайяфа и Ю.Халеса предприняли массированное наступление на административный центр провинции Нангархар город Джелалабад. Оборона города и командование первым армейским корпусом были поручены Наджибуллой генералу Лудину, несмотря на определенные трения, имевшиеся между ними. Генерал, высокий профессионал своего дела, с блеском выполнил поставленную задачу, разгромив группировку противника в стратегически важном уезде Кама, тем самым, отразив обходной удар в сторону центра афганской энергетики — уезда Саруби. В итоге отряды оппозиции отступили почти до пакистанской границы. В ходе весенне-летней кампании 1991 г. удалось ликвидировать еще один серьезный плацдарм оппозиции на юге-юго-западе зоны обороны Кабула. Была разгромлена Гардезская группировка Исламской партии Афганистана, на стороне которой сражались наемники из ряда арабских стран. Были созданы предпосылки для деблокирования гарнизона города Хоста и выхода непосредственно на пакистанскую границу к районам проживания позитивно относящихся к Наджибулле племенам районов Хайбер и Вазиристан Северо-западной пограничной провинции Пакистана, а также в зону влияния родного племени президента — ахмадзаев — в провинции Пактия. Все эти события показали, что режим Наджибуллы уверенно стоял на ногах, имел солидный запас прочности, позволявший противостоять уже подлинной иностранной агрессии — пакистанской (и это при иллюзорной — к середине 1991 г., на уровне 2–3 самолетов в день — поддержке СССР), в то время как за моджахедами стояла пакистанская военная машина, финансовая и политическая мощь США, Саудовской Аравии, ОАЭ, Ирана, отчасти Судана и Ливии.

— Так почему все случилось так, как случилось? — не унимался отец Никиты.

— А тут как раз все упирается в события в России, о которых я начал говорить. 19–21 августа 1991 года группа высших силовиков СССР — председатель КГБ Крючков, министр внутренних дел Пуго, глава СНБ Бакланов, вице-президент Янаев, министр обороны Язов — отстраняют Горбачева от власти, видя, что но по сути разваливает советский строй, но ни к чему хорошему это не ведет, чтобы сохранить соцстрой, вводят в стране чрезвычайное положение и берут власть в свои руки. Однако, решимости удержать ее долго не хватает — через три дня комитет распущен, власть вновь вернулась к Горбачеву, который уже через три месяца развалит Союз, допустив подписание в Беловежской пуще соглашений, направленных на образование на постсоветском пространстве независимых государств. Августовские события 1991 г. в Москве, последующее разрушение СССР, с большой тревогой были восприняты всем афганским руководством. Оно с озабоченностью наблюдало за развитием ситуации в новой России, в душе надеясь, что с уходом вплотную занимавшихся афганской проблематикой Язова, Крючкова, Варенникова на смену им придет новая генерация побывавших в Афганистане политиков, таких, как Александр Руцкой, Павел Грачев, Борис Громов. В конце 1991 г. во время визита в Пакистан для обсуждения вопроса об освобождении советских военнопленных вице-президент России Руцкой и министр иностранных дел Козырев, не имея на то соответствующих полномочий, ряд встреч с лидерами афганских моджахедов. Из контекста состоявшихся бесед стало понятно, что Москва фактически отказалась от поддержки правительства Наджибуллы и дала карт-бланш на решение вопроса о власти силовым путем. Развязку затянула лишь зима, а зимой в Афганистане обычно не воюют. К тому времени на афганском поле стали появляться новые игроки, в первую очередь в лице лидеров бывших среднеазиатских союзных республик. Положение в Афганистане стало представлять непосредственную угрозу их безопасности. Наиболее активно входил в околоафганскую политику Узбекистан. Фактический хозяин афганского севера тех лет генерал Дустум еще в советский период имел тесные контакты с Ташкентом, который в новых условиях сделал на него ставку как на основного гаранта безопасности своей южной границы.

— И Узбекистан туда же полез? Эти колхозники узкоглазые? Басмачи?

— А как же! Не зря мы оказались в 1920 году именно в Бухаре! Так вот, для этнического узбека Дустума другого пути и не было. Для него лично существовала смертельная угроза в самом Афганистане. Части дустумовской 53 пехотной дивизии вели активные боевые действия прежде всего в населенных пуштунами провинциях страны: Кабул, Вардак, Кандагар, Пактия, Нангархар. Они заслуженно прославились как своей стойкостью, так и непримиримостью. Но пуштуны такого не прощают, тем более что они традиционно являлись титульной нацией страны, наравне с которыми были лишь таджики. Все остальные считались людьми «второго сорта». Их представителей в администрациях Захир Шаха и М.Дауда можно было буквально пересчитать по пальцам. Так что перед А.Р. Дустумом, считавшимся «цепным псом» Наджибуллы, стояли нелегкие проблемы как личного выживания, так и обеспечения этническим узбекам Афганистана (вождем которых он фактически стал) достойного политического и социального будущего. Именно он стал фигурой, вокруг которой произошла консолидация сил народностей афганского севера сначала в виде созданного 28 апреля 1992 г. Национального исламского движения Афганистана (НИДА), а с осени 1997 г. — Объединенного исламского и национального фронта спасения Афганистана. Почувствовав неминуемость глобальных перемен в расстановке сил на внутриафганской арене, в начале 1992 г. Дустум установил прямые связи с таджиками: лидером Исламского общества Афганистана (ИОА) будущим президентом страны профессором Бурхануддином Раббани, главой Наблюдательного совета ИОА, известнейшим полевым командиром Ахмад Шахом Масудом, которого вы в Панджере так и не уничтожили в 85-ом, а также руководством одной из конкурирующих фракций шиитской хазарейской Партии исламского единства Афганистана во главе с Мазари (впоследствии захваченным в плен и казненным талибами).

Вот эта банда и совершила в апреле 1992 года переворот, свергнув Наджибуллу…

— По сути, Дустум предал его?

— Эх, — вздохнул Никита, — мы в стольких ситуациях с тобой побывали, что ты должен был бы понять — для политических игр такое понятие как предательство в общепринятом смысле подходит далеко не всегда..

— А что потом было с Наджибом?

— Наджибулла начал восхождение на свою Голгофу. Президент, как стало известно впоследствии, принял принципиальное решение до конца оставаться на своем посту, несмотря на бегство большинства соратников. Он находился в бункере президентского дворца Дилькуша. Обращений о предоставлении политического убежища ни к одному из посольств в Кабуле, включая посольство России, не было. По решению президента, его охраной в сопровождении верных подразделений МГБ была доставлена в кабульский аэропорт семья Наджибуллы — жена Фатана и трое детей, а также сестра Лейла. Им удалось вылететь в Индию, где они, возможно, находятся и по сей день. С президентом остались его брат Ахмадзай — начальник управления охраны МГБ, начальник его канцелярии Тухи и начальник личной охраны Джафсар. Охрана Наджибуллы была разоружена, а сам он вынужден вернуться в город. Попыток его ареста не предпринималось. К исходу того же дня бывшему президенту было предоставлено политическое убежище в миссии ООН в Кабуле, где он провел долгие пять лет. Находясь там, он имел возможность поддерживать телефонную связь с семьей, своими соратниками за пределами страны, был в курсе международных событий. Говоря твоим языком, ему суждено было пережить еще одно предательство.

Захватив власть, пограбив Кабул и публично уничтожив танковыми гусеницами запасы виски в кабульской гостиницы «Интерконтиненталь» (русская водка, контейнерами лежавшая на складах советско-афганских акционерных обществ АФСОТР и АСТРАС, осталась в неприкосновенности и потихоньку реализовывалась еще года четыре), моджахеды, как многие до и после них, поняли: борясь за власть надо заранее знать, что потом с ней делать. Зарубежные покровители и вдохновители «исламских партий», как выяснилось, готовы были оплачивать афганскую войну, но отнюдь не мир в Афганистане. Поставки народнохозяйственных грузов через северные границы были, естественно, прекращены. Сами моджахеды оказались не способны не только организовать экономическую жизнь страны, но даже отладить деятельность своего административного аппарата. Голод начался не только на периферии, но и в крупнейших городах. Страна продолжала жить натуральным хозяйством, внешней торговлей по каналам частного сектора.

В Кабуле, других городах начались голодные демонстрации, во время которых (вот парадокс истории!) все чаще звучали лозунги: «Да здравствует Наджибулла!» Некоторые ораторы, особенно в столице, начали договариваться до того, что требовали возврата в Афганистан советских войск, забыв о том, что такой страны — СССР — больше не существует. Это действительно было! Внешний интерес к Афганистану возродился с появлением проектов нефтегазового транзита из центрально-азиатских стран СНГ в обход России. Понятно, что из-за этого ситуация в самом Афганистане неуклонно обострялась, постепенно приобретая характер войны «всех против всех». Становилось ясно, что талибы не только не смогут выполнить предназначавшуюся им миссию «объединения страны» путем ее полного захвата, попытка которого в 1997 г. поставила Афганистан на грань бесконечного межэтнического конфликта, но постепенно сами становились все менее управляемыми, в чем неоднократно, сначала лицемерно, а потом с растущей тревогой стали признаваться и пакистанцы и сами американцы.

Захват талибами Кабула произошел внезапно. В считанные часы силы Масуда и Гюльбетдина Хекматияра, а также хазарейские отряды ПИЕА, обвиняя друг друга в предательстве, побросав боевую технику и военные склады, оставили город. Масуд предлагал Наджибулле покинуть столицу вместе с его частями, который, впрочем, и сам вполне мог затеряться в толпах беженцев, поскольку и персонал миссии ООН отнюдь не стремился к его задержанию в ее стенах. Однако бывший президент предпочел оставаться в стране до конца. Ему было памятно, что среди населения была с легким осуждением встречена его попытка покинуть Афганистан в апреле 1992 г. Очевидно, Наджибулла рассчитывал и на то, что талибы не посмеют нарушить режим экстерриториальности представительства ООН. С одобрения Наджибуллы его убежище покинули все эти годы находившиеся вместе с ним И.Тухи и Джафсар. Им удалось добраться до Индии, где они присоединились к ранее выехавшей туда семье Наджибуллы. Вместе с ним остался лишь бывший начальник управления охраны МГБ, его брат генерал Ахмадзай.

Группа вооруженных талибов ворвалась в миссию ООН, попутно устроив там погром, арестовав и избив ее сотрудников из числа афганских граждан. Наджибулла и его брат Ахмадзай были захвачены и переведены на одну из конспиративных квартир пакистанской разведки, которая действовала при афганских спецслужбах с 1992 г. В Кабуле появился известный в международных кругах, связанных с афганской политикой, генерал Аслам Бек. В свое время он возглавлял Главный штаб сухопутных войск, затем занимал руководящие должности в пакистанской военной разведке, выполняя наиболее деликатные поручения еще со времен Зия-уль-Хака. Его сопровождал брат, также кадровый разведчик, и группа офицеров. Они имели сфабрикованный в недрах пакистанских спецслужб документ, отпечатанный на захваченном в президентском дворце бланке канцелярии Наджибуллы. Его текст, датированный периодом пребывания Наджибуллы у власти, представлял собой договор об официальном признании президентом и правительством Афганистана «линии Дюранда» в качестве официальной и постоянной границы между этой страной и Пакистаном. Это и было главной целью группы пакистанских военных — любой ценой заставить Наджибуллу сделать то, что никогда не сделал бы ни один пуштун — подписать этот «договор».

Наджибуллу предавали много раз. Но в самый страшный свой час он нашел силы не предать ни Афганистан, ни свой народ, ни себя. Благодаря недюжинной силе, из-за которой за ним еще с юности закрепилась кличка «Бык», он сумел разметать охрану, отнять у одного из офицеров пистолет и убить (либо тяжело ранить) брата Аслам Бека. Последующее было кошмаром. Наджибулла перенес страшные пытки, но сломлен не был. Жуткая казнь, потрясшая даже его врагов, возмутившая всех афганцев, по какую бы сторону баррикад они ни были, подвела черту под его жизнью, под дьявольским планом Исламабада и, по большому счету, под политическим курсом Пакистана к северу от «линии Дюранда».

Эта казнь лишила талибов надежд на скорую победу. Война продолжается едва ли не по сей день… Я имею в виду мое время…

— Понимаю… — тяжело вздохнул командир. — Но у меня сложилось впечатление, что ты еще что-то хочешь мне сказать… Как будто к чему-то ведешь, о чем-то недоговариваешь…

— Так и есть. Глядя на все эти события, ты оставил службу в армии и занялся коммерцией, к тому времени в России разрешенной…

— Вот так номер! А тебе это откуда известно?! — всплеснул руками Савонин.

— И не мне одному. Тот, кто нас сюда отправил, а теперь не может вытащить, тоже об этом знает. Есть еще одна причина, по которой мы не случайно оказались здесь рядом.

— И какова же?!

— Ты мой отец.

Молчание повисло в и без того замершем ночном воздухе.

— Обалдеть…

— Та девушка, Нина, она дальняя родственница Яны по матери…

— Яны? Ты и ее знаешь?! — искренне удивился командир.

— Было бы странно, если бы я не знал собственную мать, — усмехнулся Никита.

— А как ты узнал про их родство?

— Сопоставил рассказы матери и то, что она тебе сегодня говорила.

— Так значит…

— Значит твои вкусы по части женщин с годами не меняются.

Оба рассмеялись. Теперь они знали нечто принципиально новое, что должно было бы все изменить, но… не меняло.

— И что же мне делать? — вмиг посерьезнев, спросил Савонин у своего сына.

— Делай, что хочешь, но не забывай, что вернуться нам придется. Теперь ты просто обязан вернуться. Ведь я еще не родился, а мне, черт побери, чертовски этого хочется.

— А как у нас с Яной дальше все сложится?

— Все будет хорошо. Очень хорошо, — Никита не стал говорить отцу всю правду. В столь сложной исторической ситуации с ней надо быть особенно аккуратным. Дозировать. Беречь. Чтобы не допустить пищевого отравления.