Когда команда»ПДА Удар»разгромила опасных соперников из Непомук и Бловиц, капитаны Оржех и Гонец были на седьмом небе от счастья.

— Мы пробились на первое место в таблице, — сказал капитан Оржех, — в первую очередь благодаря тому, что наш боевой дух был выше, чем дух гражданских команд. Каждый из вас в качестве награды съездит домой, но это далеко не всё. У меня для вас радостная новость. Наверное, сейчас об этом говорить преждевременно, поскольку всё ещё окончательно не согласовано, но я уверен, что вы будете держать язык за зубами. Товарищи! В верхах нашей народно–демократической армии решается вопрос о смене статуса наших подразделений. В будущем мы будем считаться строевыми частями со всеми полагающимися правами и обязанностями.

— То есть, вкалывать не придётся? — жадно спросил Вонявка.

— Вкалывать, Вонявка, естественно, придётся! — ответил капитан, — Но у каждого бойца будет на погонах эмблема, так же, как у всех остальных военнослужащих. Я, конечно, ещё не знаю, как эта эмблема будет выглядеть.

— Скорей всего, скрещённые кирка и лопата, — отозвался Кефалин.

— Вполне возможно, — допустил капитан, — но может быть, и что‑то другое. Например, отбойный молоток, потому что, как известно, многие наши подразделения работают в шахтах. Но самое важное, что вы уже не будете носить чёрные погоны, которые отличали вас от боевых частей. Товарищи! Ещё одним достижением станет то, что за выполненную работу вы уже не будете получать унизительную зарплату, как это было до сих пор. Как военнослужащие строевой части, вы будете трудиться сознательно и бесплатно!

— Чёрт, хорошенькое достижение! — заржал Цимль, — Парни на объектах со смеху надорвутся!

— Разумеется, ещё ничего не решено, — продолжал капитан, — все изучается, рассматривается и проверяется. Прорабатывается даже вопрос о том, чтобы допустить вас к стрельбам боевыми патронами.

Но и эта новость никого из присутствующих не воодушевила.

— Сейчас всему этому цена — дерьмо! — констатировал Вонявка, — А потом будет в два раза больше. Вместе со всеми их достижениями!

Над скошенными полями задул ветер, детишки в Непомуках запускали змеев, а Кефалин погрустнел. Лициний, Божетех и Эсмеральда весили по центнеру каждый, и их судьба была, похоже, предрешена. Считанные дни, а то и часы оставались до того момента, как командование решит вызвать в замок мясника.

— Свинки, — говорил Кефалин свиньям, — Вы тут хрюкаете и резвитесь, потому что не понимаете своим поросячьим умом, что вам уготовлено! Вы со своей бесхитростной душой такой кошмар и представить себе не сможете! Чавкаете, довольные, чешете спинку об дерево, и не подозреваете, что ваша жизнь, того и гляди, оборвётся. А я всё это должен снести безмолвно!

Но как раз этого‑то Кефалину и не хотелось. Всё сильнее ему казалось, что в его силах спасти свиней. А если и не спасти, то хотя бы дать им шанс. Вокруг лес, и учёная свинья сможет в нём выжить. Кефалину доводилось читать о случае, когда домашняя свинья, сбежавшая из хлева, одичала, примкнула к диким свиньям и через некоторое время её было не отличить. Почему бы этим путём не пойти Лицинию, Божетеху и Эсмеральде?

Вечером Кефалин решился. Когда стемнело, офицеры покинули замок, а личный состав готовился ко сну, Кефалин тихонько позвал своих свиней. Те тут же выбежали из хлева и притрусили к своему хозяину.

— Идите за мной! — сказал Кефалин и решительным шагом вышел за ограду. Свиньи послушно следовали за ним. Очевидно, они были удивлены ночным походом, но своего удивления ничем не выдавали, вели себя прилично и дисциплинированно маршировали за Кефалином чёткой колонной. Кефалин вышел на шоссе, ведущее в Непомуки, но через несколько десятков метров свернул в лес. Лициний, Божетех и Эсмеральда свернули за ним. Кефалин продирался сквозь густой подлесок, стараясь забраться как можно дальше в лес. Наконец, он счёл, что цель достигнута. Свиньям там тоже нравилось, поскольку они охотно принялись рыться в лесной земле.

— Свинки, — глухим голосом произнёс Кефалин, — теперь позвольте мне с вами попрощаться. Мне страшно жаль, но ничего не поделаешь. С этого дня вы будете заботиться о себе сами. Я никогда не видал свиней умней и смышлёней вас, и вы, конечно же, справитесь! Мой вам совет — скройтесь в дремучих дебрях и избегайте цивилизации! Люди вероломны, и глядя на вас, они увидят не интеллект, а грудинку с капустой и кнедликами! Поймите, что человек — ваш главный враг, и, услышав его шаги, бегите что есть сил! Всего вам хорошего, свинки, и прощайте!

Закончив свою речь, Кефалин повернулся и побежал обратно в замок. Но пробежав лишь несколько метров, по–настоящему испугался. Оказалось, что он бежит не один — верные свиньи следовали за ним, словно собаки. Кефалин кричал на них, гнал их прочь, но всё напрасно. Им, должно быть, казалось, что с ними играют, и ночная игра была им очень по душе. Что бы Кефалин ни делал, просил или ругался, ничего не помогало. Свиньи выражали ему свои симпатии и решительно отказывались расставаться.

— Ну, свинки, как хотите, — в конце концов вздохнул Кефалин, — моей вины тут нет! Я собирался вам устроить побег и, если надо, понести за вас ответственность. А раз вы отказываетесь жить на свободе, то ничего не поделаешь!

Обречённо Кефалин отправился обратно к замку, а похрюкивающие свиньи трусили за ним. Они и не подозревали, что упустили величайшую возможность и сами подписали себе смертный приговор.

На следующий день в свинарник пришёл капитан Гонец. Довольно причмокивая, он с удовольствием оглядел свиней.

— Ох, и навар будет! — предвкушал капитан, — Ну, Кефалин, я вам скажу, вы в моих глазах выросли! Вот это свиньи, я понимаю! В субботу приедет мясник, а в воскресенье в замке будет торжественный обед, или, иначе говоря, обжираловка. Я вам, Кефалин, обещаю персональную порцию!

Свинопас, впрочем, никаких привилегий не жаждал. Он и подумать не мог о том, чтобы отведать Лициния, Божетеха или Эсмеральду.

— Товарищ капитан! — сказал он понуро, — Я бы хотел у вас попросить неделю отпуска.

— Кефалин! — всплеснул руками капитан, — Вы хотите уехать домой, когда тут будут свиные пиршества? Вы соображаете, что говорите?

— Я свинину не люблю, — заявил Кефалин, — Не потому, что я какой‑нибудь мусульманин, просто мне от неё потом нехорошо. Я лучше посижу на диете.

— Такой молодой, и уже проблемы со здоровьем? — удивился Гонец, — Ну, как хотите! За увольнительной зайдите ко мне в кабинет.

В пятницу после обеда Кефалин уехал, в последний раз почесав своих любимцев за ушами. Отправляясь в дорогу, он видел, как они просовывают пятачки сквозь проволочную ограду и хрюкают, прощаясь с ним.

Когда в понедельник он вернулся, ограда был пуста. В Свином Раю купались в пыли несколько десятков кудахчущих и совсем не симпатичных кур.

— Теперь я один–одинёшенек, — затосковал Кефалин, — Что ж, друзья, если вы попали на свиные небеса, простите мне мои грехи. Я и так без вас высохну от горя!

Но уже после обеда перед оградой остановился грузовик, из него вышел капитан Гонец с двумя грузчиками, которые вытащили из кузова большой ящик. Оттащив его в Свиной Рай, они поставили ящик на бок и откинули крышку. Оттуда выбежало шесть тощих поросят, визжащих и перепуганных. В ужасе они разбежались по участку, тщетно пытаясь куда‑нибудь спрятаться.

— Ну, Кефалин, — сказал капитан, — опять нашлась для вас работа! Надеюсь, что, используя приобретённый опыт, вы справитесь со своими обязанностями и в этот раз!

— Есть! — ответил Кефалин и задумался, какие имена он даст шести новичкам, которые глядели на него крайне недоверчиво.

После уход капитана Кефалин попытался незаметно к ним подойти, но безуспешно. Стоило ему приблизиться к поросёнку на два–три метра, как тот испуганно взвизгивал и мчался в противоположный угол участка.

— Милые хрюшки, — сказал им Кефалин, — вижу, с инстинктами у вас всё в порядке. Жаль, что долго вам не протянуть. Сперва вы позволяете себя приручить, потом привязываетесь к человеку и безгранично ему доверяете. Думаете, что раз вам носят вёдра с помоями, то делают это для вашего благополучия. Но потом вы страшно обманетесь, уважаемые мои. Вас ждёт такой же страшный конец, как Лициния, Божетеха и Эсмеральду!

Во время этой речи на участок зашёл актёр Черник.

— У меня такое чувство, — зевнул он, — что ты слишком сентиментален. Горевать над усопшей свиньёй недостойно нашего великого времени. Такова жизнь, мы разводим свиней ради их вкусного мяса, а твои питомцы были в этом смысле бесподобны.

Кефалин помрачнел.

— Ты ведь, небось, не за этим пришёл, — проворчал он, — Сколько тебе яиц надо?

— Ерунда, — махнул рукой Черник, — яйца мне уже в горло не лезут, к тому же от них развивается склероз. Но раз ты уже заговорил о еде, то можем и дальше придерживаться этой интересной темы. Что ты скажешь о курице?

— Со сладким перцем? — спросил Кефалин.

— Готовку, будь так добр, предоставь мне, — засмеялся актёр, — я просто хотел узнать, что ты в принципе не против.

— Нет, не против, — сказал Кефалин, — но пить нечего.

— У меня сегодня репетиция в Непомуках, я что‑нибудь принесу, — успокоил его Черник, — Жди меня к десяти.

— Хорошо, — кивнул Кефалин, — А как дела с»Фонарём»?

— Об искусстве в другой раз, — уклончиво ответил актёр, — И чтобы не забыть: в половине десятого поставь воду кипятиться.

— Вонявка! — объявил за обедом дежурный по кухне, — как доедите — ты, Цимль, Вртишка и Влачиха к Тапериче в кабинет!

— Ну, отлично! — присвистнул Вонявка, — Началось!

— А я на вечер свиданку назначил, — пожаловался Цимль, — Такая приятная блондиночка. Бедняжка не дождётся своего солдатика!

— А что, собственно, случилось? — допытывался Кефалин.

— Будем плакать в тёмной комнате, — твердил Вонявка, — Твоё счастье, что ты был в отпуске, тоже мог бы быть с нами. Хотя тебя мужские развлечения не интересуют!

— Драка? — догадался Кефалин.

— Да какая там драка, — сказал Цимль, — я бы сказал, мы отдубасили одного ненадёжного труженика села.

— В воскресенье была такая особенная атмосфера, — рассказал Вонявка, — нажрались мы свинины и пошли пошататься по улицам. В каждой пивной треснули по две–три кружки, а после одиннадцатой огляделись — мы в Дворцах.

— А навстречу нам чешет какой‑то парень, — добавил Вртишка.

— Ещё нет! — запротестовал Цимль, — Сперва Влачиха рассказывал, что неплохо бы кому‑нибудь дать в рыло. А Вонявка ещё смеялся, что легко ему говорить, когда вокруг ни единой души.

— А тут нам навстречу чешет парень, — стоял на своём Вртишка.

— Как гора! — подчеркнул Влачиха, — Ручищи такие, что горилла позавидует, а глаза кровью налиты. Я ему сразу и врезал.

— Ну и тут мы все на него и бросились! — сказал Вонявка, — Потому что иначе этот верзила Влачиху бы разорвал. Вчетвером за него взялись, и ещё пришлось повозиться. Добрых десять минут прошло, прежде чем он не смог подняться!

— Мы два раза уже думали, что хватит, — драматизировал ситуацию Цимль, — а он всё равно вставал, глазами вращает, зубами скрипит и на нас бросается. Таких выносливых я ещё не видел!

— Ну а потом там объявились двое местных, — продолжал Вонявка, — Они нас знали с футбола, так что убегать не было смысла. Сказали, что этот громила – местный жулик, и мы правильно сделали, что его измолотили. Но так как нехорошо было оставлять его лежать на тротуаре, они нас попросили помочь отнести его домой.

— Весу в нём было под полтора центнера, — утверждал Цимль, — Тащить было недалеко, но мы все умотались. Когда мы уже подошли к его домику, он опять ожил, и пришлось его снова вырубить.

— А потом мы его затащили в дом, — уныло сказал Влачиха, — Его жена нам ничего не сказала, только всё время ревела. Если бы парни не украли у неё из кладовки булку, то может, всё и обошлось бы.

— Что ж делать, мы ведь чертовски проголодались! — отговаривался Цимль, — После пива всегда хочется есть, и во время драки тоже тратишь какие‑то калории. А кладовка была открыта.

— При любом раскладе наш ожидает взбучка, — подвёл черту Вонявка, — Я предвижу по меньшей мере семь дней строгого.

Но Вонявка ошибался. В кабинете четверых драчунов ожидал улыбающийся Таперича. В руке он сжимал благодарственное письмо от дворцевской администрации, из которого следовало, что отважные рядовые Вонявка, Влачиха, Вртишка и Цимль ликвидировали известного пьяницу, хулигана и дебошира, который как раз собирался задушить свою жену, о чём во всеуслышание объявил в пивной. Судя по его поведению, не исключено, что он мог и вправду исполнить своё намерение. И только благодаря мужественному вмешательству перечисленных бойцов трагедии удалось избежать.

— Солдат должен быть храбрым и сознательным, — торжественно объявил Таперича, — А почему должен, товарищи? Должен потому, потому что он солдат, а не какой там гражданский! Таперича, товарищи, можете идти на свою работу!

Быть майором в таком большом замке — непростая задача. С объектов всё чаще докладывали об инцидентах, на которые нельзя было закрыть глаза, а Таперича мало что ненавидел так, как чрезвычайные происшествия. Когда лейтенант Мейда в Бехини приказал выкопать глубокую яму, сбросил в неё связанного солдата и насмехался над ним так долго, что бедняга застудил себе почки, дело пришлось передать в прокуратуру. Так же, как когда трое пьяных солдат уснули на изгибе шоссе и их переехал утренний автобус. Или когда семеро солдат отрицали свое отцовство и сваливали его друг на друга с таким задором, что большая их часть оказалась в больнице. Ещё был интересный случай с рядовым Гокинаржем, чья развращённость прямо‑таки потрясла Таперичу. Этот бесстыдник не только поддерживал интимную связь с девицей сомнительного поведения, но при этом позволял фотографировать себя одному гражданскому извращенцу, за что получал сигареты.

— Лучше лес валить, чем такими солдатами командовать, — с отвращением приговаривал Таперича, но от более глубоких выводов воздерживался. Чтобы настроиться на более приятный лад, он отправился на скалу посмотреть, как Кефалин дрессирует свиней. Но и тут он остался недоволен, поскольку новые поросята были по–прежнему перепуганы и бестолковы.

— Кефалин! — рявкнул Таперича вниз, — сколько у вас кур?

— Товарищ майор, — доложил свинопас, — в связи с тем, что они находятся в постоянном движении, мне до сих пор не удалось их пересчитать.

— Закончили университет, а считать не умеете, — сказал майор укоризненно, — но шестьдесят их не наберется. Кефалин, кто их сожрал?

— Вероятно, куница, товарищ майор, — ответил Кефалин, — я сам её не видел, но рядовые Стрнад, Черник, Труц и Вонявка утверждают, что не раз её тут замечали.

— Возможно! — допустил Таперича, — Надо её застрелить!

Он, однако, не сообщил Кефалину, что намерен исполнить эту задачу лично. Тем больше было удивление, когда вечером Таперича прибыл в Свиной Рай, вооружённый двумя мелкашками.

— Я хорошо стреляю, — заявил он, — таперича куница считай, что мёртвая.

Кефалин вздохнул, пожелал майору успешной охоты и пошёл в виде исключения ночевать в замок. Вооруженный Таперича остался в домике один.

В ту ночь в Свином Раю пальба гремела, как под Верденом. Таперича стрелял в каждую тень, и нередко попадал. Он и вправду был хорошим стрелком. Когда утром Кефалин вышел на работу, перед домиком лежала одна застреленная свинья, две полевые крысы, одна жаба, три курицы, один лесной кролик и шесть летучих мышей.

— А та куница, — с сожалением сказал майор, — так и не пришла.

Флегматичный докор Махачек выбил себе комиссию. Психиатрическое отделение пльзенской больницы в конце концов капитулировало и вынесло заключение, что указанный солдат не годен даже к нестроевой службе.

Теперь доктор Махачек постоянно улыбался и со всех сторон принимал поздравления. Офицеры были с одной стороны рады, что избавятся от этого апатичного типа, но с другой стороны опасались, что победоносная тактика Махачека может деморализовать личный состав.

После обеда, когда Махачек в последний раз подметал столовую, к нему подошёл старший лейтенант Гулак. Насмешливо оглядев доктора, он спросил:

— Ну что, Махачек, чем будете заниматься на гражданке? Ей–богу, мне это страшно интересно!

— Я юрист, товарищ старший лейтенант, — улыбался доктор.

— Прежде всего вы совершенно тупой, — твердил лейтенант, — Думаете, вас куда‑нибудь возьмут на работу?

Махачек пожал плечами.

— Вы не поверите, — сказал он, — но такое уже случалось.

— Вы, Махачек, смотрите на будущее сквозь розовые очки, — выговаривал Гулак, — Не думайте, что вас там ждут с распростёртыми объятиями. Я себе и представить не могу, что вы сможете куда‑нибудь устроиться! Я вам расскажу, как вы кончите: околеете где‑нибудь под забором от голода, потому что трудиться не желаете, а с вашим умственным развитием и так всё ясно!

Но и эта перспектива не испортила Махачеку настроения.

— Разрешите, товарищ старший лейтенант, — сказал он, — мне тоже вас кое о чём спросить?

— Давайте, Махачек, спрашивайте, — принял вызов лейтенант.

— Мне ужасно интересно, — произнёс доктор, — чем бы вы занимались, если бы вас отправили на гражданку?

— Это, Махачек, не ваше дело! — фыркнул Гулак, повернулся и с помрачневшим лицом испуганно покинул столовую.

Мысль о том, что в один прекрасный день его выперли бы из армии, была для него слишком жестокой и пугала Гулака днём и ночью.

В один из дней Кефалина вызвал сам капитан Оржех.

— Товарищ рядовой, я вас поздравляю! — произнёс он торжественно, — Мы получили письмо из»Красного знамени», и товарищи пишут нам, что вы — талантливый лирический поэт. Они также предлагают откомандировать вас в Прагу на пятидневные курсы военных корреспондентов. Мы с товарищем командиром решили не препятствовать вашему дальнейшему развитию и выражаем уверенность, что побывку в столице вы используете для повышения своего образовательного уровня. Надеюсь, что вы не поведете себя, как ефрейтор Яниш, который поехал в Пльзень на областной слёт деятелей народного творчества и, едва дочитав свои стихи, нажрался, как свинья и разнёс две пивнушки. От такого поведения бывают обоюдные неприятности, и репутация части в известной степени страдает. Я верю, что вы, товарищ рядовой, запомните мои слова и будете вести себя в соответствии с требованиями воинских уставов. Я уже выписал для вас путевые документы. Отправляться можете немедленно, но перед этим назначьте ответственное лицо, которое во время вашего отсутствия будет ходить за курами и свиньями. Можете идти!

Первый, кого Кефалин встретил, выйдя от замполита, был Черник, который живо заинтересовался поездкой Кефалина в Прагу и тут же предложил, что он сам будет хозяйствовать в»Свином раю»в эти пять дней.

— Исключено, — отбивался Кефалин, — Я утром пересчитал кур, и из шестидесяти их осталось двадцать семь. Если к ним добавить еще тех четырёх, которых застрелил Таперича, это чистых 50% потерь.

— Ты же сам знаешь, — пожал плечами Черник, — Куница есть куница!

— Большую их часть сожрал ты! — отрезал Кефалин, — а если тебя там оставить на пять дней, то и этих не досчитался бы. А Гонец всё время гундит, что я не использую передовой опыт Лысенко и Лепешинской, потому что сдаю мало яиц.

— Дружище, — удивлялся Черник, — у тебя заботы, как у председателя отстающего совхоза. Ты со мной разговариваешь, как с каким‑нибудь алчным кулаком! Чувствую, после армии ты пойдешь по хозяйственной линии!

— Вот ещё! — сказал Кефалин, — Хотя с другой стороны пойми, что всех кур сожрать нельзя. Должно же быть какое‑то чувство меры!

— О том, чтобы жрать кур, говоришь один ты! — напомнил ему Черник, — Что же касается меня, то я хотел тебе бескорыстно помочь. Если ты сомневаешься в моей бескорыстности, то меня это очень задевает!

— Хорошо, — смягчился Кефалин, — остаешься за меня. Но бескорыстно! Когда я вернусь, в загоне должно быть двадцать шесть живых кур!

— Двадцать четыре, — поправил его Черник.

— Двадцать пять! — подвёл черту Кефалин, — иначе придётся мне попросить кого‑нибудь другого.

— Хорошо, — вздохнул Черник, — Вижу, что ты идейно не приемлешь расхищения общественного имущества. Никак не преодолеешь в себе комсомольца!

Договорившись с Черником, Кефалин вернулся в»Свиной рай», собрал в жестянку яйца и понёс их на кухню. Он знал, что его временный заместитель, вопреки разговорам о склерозе — страшный обжора и наверняка разделался бы со всеми оставшимися курами. И так придётся распрощаться с яйцами, которые куры снесут за пять дней.

Исполнив свои обязанности, Кефалин переоделся в парадную форму и отправился в Прагу. В поезде он оказался в одном купе с комсомольскими активистами. Парни и девушки в синих рубашках пели частушки и прогрессивные песни с таким энтузиазмом, что становилось даже страшно. Увидев Кефалина, который вошел прямо посередине песни»Прикажем ветрам и дождям», все они приняли недовольный вид. Девушки брезгливо отвернулись к окну, а парни явно задумались, как это классовый враг набрался дерзости влезть в общественный транспорт. К счастью, до Пльзеня было недалеко, а на скором поезде до Праги Кефалин добрался без осложнений.

В»Красном знамени»всех корреспондентов приняли приветливо. Кефалин спросил, не приедет ли Душан Ясанек, но секретарша ответила, что этот зрелый и одарённый товарищ прошёл обучение за несколько недель до того.

Кефалин разговорился с некоторыми корреспондентами и сразу начал делить их на категории. Во–первых, здесь были восторженные энтузиасты, которые верили, что они знаменосцы коммунизма и бойцы на переднем краю. Особенно один тучный лейтенант, который постоянно размахивал сжатой в кулак рукой, непрерывно агитировал и сплачивал коллектив. Кроме того, он ратовал за бдительность и зоркость и твердил, что надо сомкнуть ряды.

Вторую категорию составляли графоманы. У каждого из них с собой было несколько тетрадок с сочинениями на военную тематику, но было видно, что тематика там особой роли не играла. Главным было страстное желание писать и сотворить гениальное произведение о чём угодно. Эти молодые люди стояли поодаль и прочувствованно декламировали друг другу свои слабоумные стихи.

Была и третья категория, к которой Кефалин самокритично отнёс и самого себя. Её составляли мошенники, которым не было дела ни до идей, ни до литературы, их волновали только шестьдесят или восемьдесят крон гонорара и прочие связанные с этим выгоды. Эта категория была самой многочисленной, её представителей занимали не темы лекций, а то, придётся ли ночевать в казармах, или им разрешат переночевать дома. Когда эту льготу им предоставили, они под разными предлогами начали незаметно исчезать из редакции, торопясь на свидание или в пивную.

Так и Кефалин пропустил острую дискуссию о том, должен ли солдат любить своё оружие. Поэт Ян Скацел из брненского журнала»Гость на порог«написал что‑то в том смысле, что винтовка нужна для обороны Родины, но не заставляйте нас, Бога ради, это нелогичное нагромождение стали и дерева любить. Тучный лейтенант носил с собой вырезку с этой цитатой, всем её показывал и твердил, что пора переходить в наступление. Он сам приобрёл пятнадцать номеров»Гостя на пороге»со святотатственным содержанием и разослал их в вышестоящие инстанции.

И хотя очень любопытно было пронаблюдать, хватит ли тучного лейтенанта удар от возмущения, или нет, Кефалин предпочёл навестить родителей в Ходове. Он порасспросил их о новостях, и не остался разочарован. Больше всего его заинтересовал скандал, разразившийся в связи с одной осенней прогулкой народного художника Макса Швабинского.

Маэстро, который по неизвестным и труднообъяснимым причинам необычайно привязался к Ходову, в один сырой, холодный вечер подошёл к заброшенной лавке, в которой раньше была красильня. Движимый неожиданным любопытством, он вошёл внутрь и не успел оглядеться, как к лавке подскочили двое озорных подростков, которые молниеносно опустили железные жалюзи и смылись. Маэстро в мгновение ока очутился взаперти. Поднять жалюзи у него не хватало сил, а слабый голос не оставлял надежды докричаться до помощи. Скорчившись в углу, он прождал в холодной сырой лавке несколько часов, пока его не нашли знакомые, которые пошли на поиски.

Это покушение возмутило культурно–политическую общественность и виновники гнусного злодеяния были немедленно схвачены. Им грозило самое суровое наказание, ибо они попытались уязвить нашу культуру в самое чувствительное место. Подростки, однако, свою вину полностью отрицали. Они упорно утверждали, что не знали, с кем имеют дело. Они и понятия не имели, что пойманный ими человек — народный художник, и думали, что это самый заурядный старикашка.

Когда Кефалин возвратился на Зелёную Гору, изумлению его не было предела. На плацу маршировали тридцать солдат с винтовками.

— Боже милостивый, что это такое? — ужаснулся военный корреспондент.

— Если бы я имел привычку употреблять громкие слова, — ответил ему Черник, — то сказал бы, что готовится военный парад.

Кефалин вытаращил глаза.

— В Непомуках 7–го ноября будет большой праздник, — объяснил ему актёр, — Полная трибуна официальных лиц, оркестр с хором, торжественные речи, в общем, манифестация аж до неба. А командир дивизии пришел к выводу, что и наши подразделения должны участвовать, чтобы доказать, что мы заслуживаем равные права и новый статус, который для нас готовят. Короче говоря, караульное отделение убывает в Непомуки, и будет там на площади что‑то изображать.

— Это добром не кончится, — посетовал Кефалин, — посмотри на них — они винтовки держат, словно грабли.

— Это нас не касается, — рассудил Черник, — За все мероприятие отвечает капитан Домкарж, и его опыт — гарантия наивысшей преставительности.

— Ну, хорошо, — сказал Кефалин, — а сколько ты сожрал кур?

— Три, как мы и договаривались, — объявил Черник, — можешь пересчитать.

— Мы договаривались на две! — разозлился Кефалин.

— Неужели я ошибся? — удивился Черник, — готов спорить на что угодно, что мы договорились на три. Зато там полный комплект яиц — одиннадцать штук!

— За пять дней одиннадцать штук? — удивился Кефалин.

Лицо Черника приняло грустное выражение.

— Вечно ты чем‑то недоволен, — сказал он, — сдается мне, ты в этой Праге переучился!

Настало 7 ноября. На площади в Непомуках построили трибуну, на которой расположились не только местная верхушка, но и видные деятели из области и края. Среди них был и командир дивизии полковник Гучка, который с нетерпением ожидал, как выступят солдаты с Зелёной горы. Утром он посетил замок, и капитан Домкарж его заверил, что репетиция с оружием прошли успешно, и каких‑либо недоразумений не предвидится.

— И запомните, от этого зависит очень многое! — подчеркнул полковник, — Абсолютно недопустимо выступать перед такой широкой общественностью, не подготовившись. Ваша программа должна быть максимально простой, без малейшего риска!

— Мы все продумали именно с этой точки зрения, — ответил капитан, — Я выведу подразделение в центр площади, скомандую»Стой», потом подам команду»Напра–во», затем»Оружие к ноге», и последней командой будет»Штыки снять». Мы уже всё тщательно отработали, и бойцы уверенно исполняют все приёмы.

— Хорошо, — одобрил полковник, — искренне желаю вам, чтобы все прошло гладко. Надеюсь, не надо вам напоминать, что любой прокол или скандал отразятся на вашем продвижении.

С этими словами полковник Гучка покинул Зелёную Гору, чтобы вовремя занять важное место на трибуне.

Таперича был полон забот, но его опасения были гораздо серьёзнее, чем у полковника. Он знал своих солдат, и не верил даже в то, что по дороге на площадь они не растеряют винтовки.

— Что было, то было, — вздыхал он, — таперича увидим.

Капитан Домкарж по–прежнему был полон оптимизма, но оказалось, что преждевременно. Прямо перед выходом рядовой Чутка упал с лестницы и сломал себе руку. А следом за ним рядовой Ракош обварился горячим чаем.

Это был страшный удар, поскольку надо было найти замену раненым. После некоторой дискуссии на место Чутки заступил фокусник Павел.

— Нужен ещё один человек! — стонал старший сержант Ванек.

— Сходите за Черником! — решил капитан Домкарж. Посыльный, однако, через несколько минут вернулся и доложил, что Черника опять прихватил позвоночник, и бедняга лежит, словно калека, в лазарете.

— Симулянт! — кричал капитан, — Я его прикажу посадить под арест! Приведите сюда Влочку!

Влочка прибыл в рекордные сроки, но он был явно не в том состоянии, в каком можно представлять нашу армию. Лицо и руки у него были настолько перепачканы краской, что отмыть их в обозримое время было невозможно.

— Что у вас за вид? Так только на маскарады ходить! — орал капитан, — Вы что там, рожей свои картины рисуете?

Художник это мнение отклонил, и в любом случае своего добился. Он вышел из игры и избежал участия в смотре.

В эту минуту капитану пришла в голову спасительная мысль.

— Кефалин! — закричал он, — Пусть немедленно прибудет сюда!

— Может, не стоит, товарищ капитан? — испуганно возразил старший сержант Ванек, — Это будет слишком рискованно!

— Я уже всё сказал! — разозлился капитан, — Не вижу причины, почему Кефалин не может участвовать в нашем торжественном мероприятии!

Посыльный нашёл Кефалина в»Свином раю»и немедленно доставил его на плац.

— Кефалин! — сказал капитан, — Сегодняшний день станет для вас великой наградой! Вам оказаны честь и доверие представлять наше подразделение с оружием в руках! Старший сержант Ванек ознакомит вас с подробностями.

Ванек отвел Кефалина в сторону и сунул ему в руки винтовку.

— Маршировать ты умеешь, — сказал он, — остановишься, когда остановятся все остальные. До тех пор будешь нести винтовку на плече, вот так. А теперь смотри, что с ней делать по команде»Оружие к ноге»и как снимать штык.

Через десять минут Кефалин был вышколен. Капитан Домкарж проэкзаменовал его, и в целом остался доволен. Затем Кефалин метнулся на склад, где выбрал себе шинель до пят и огромную каску.

— Кефалин, — предупредил его старший сержант Ванек, — становись в третий ряд, чтобы тебя не было видно. И держи себя в руках, что бы ни происходило.

На другие советы не оставалось времени, потому что уже пора было отправляться в Непомуки. С небольшим опозданием показательная рота покинула Зелёную Гору.

Площадь была полна народу, а на трибуне расположились государственные деятели. Музыканты приготовились грянуть государственный гимн. Ждали только колонну с Зелёной Горы, а полковник Гучка то и дело нетерпеливо поглядывал на часы.

Наконец, показательная рота под командованием капитана Домкаржа вступила на площадь.

— Девочки! — пискнула одна из местных красавиц, — Вон с ними и Кефалин! И каска у него прямо на носу!

Капитан Домкарж нахмурился и метнул на девиц уничтожающий взгляд. Вместе с ротой он промаршировал к трибуне, и здесь стало ясно, что кое‑что не сходится. При учениях он предполагал трибуну с другой стороны, и разместил Кефалина так, чтобы его не было видно. Теперь поздно было что‑то предпринимать.

— На месте стой! Напра–во! — скомандовал капитан, и бойцы постарались на славу. Все шло по плану, только Кефалин неожиданно оказался в первом ряду. Капитан ощутимо вспотел.

— Оружие — к ноге! — скомандовал он, и винтовки грохнули о булыжную мостовую.

Осталось последняя команда.

— Штыки снять! — крикнул капитан, надеясь, что судьба останется к нему благосклонна. Тщетно.

Все солдаты сняли штыки, кроме одного. Кефалин, как ни старался, не мог одолеть свой штык.

Гражданские зрители начали злорадно посмеиваться. Полковник Гучка на трибуне злобно кусал губы.

— Ванек, помогите ему! — зашипел капитан на сержанта, и тот подбежал к Кефалину. Однако из‑за общей нервозности ему не удалось исправить ошибку Кефалина. Как он ни дёргал штык, тот даже не сдвинулся. — Товарищ капитан, — сказал он жалобно, — оно тут всё застряло!

К этому времени вся площадь уже открыто потешалась, и смех набирал силу с каждой секундой.

— Скотина, — прошептал капитан, в ярости подойдя к Кефалину. Но и он не преуспел, потерпев в борьбе со штыком поражение по всему фронту. Площадь вопила от восторга.

И тут вмешался полковник Гучка. Одним ловким прыжком он слетел с трибуны перед скомпрометированной ротой. Протянув руку к несчастному штыку, он снял его без малейшего усилия. Затем он обратился к потрясённому командиру:

— Солдату я не удивляюсь, — прогремел он в полный голос, — но уж вам надо бы это уметь, товарищ капитан!

Часа через два после этого чудовищного разгрома капитан Домкарж произнёс:«Кефалин, можете собирать вещи, завтра отправляетесь на работы. Я пока ещё не решил, в какую роту вас направлю, но в том, что приказ о переводе будет исполнен, можете не сомневаться. И я надеюсь, Кефалин, что вашу тупую скотскую харю не увижу до самой смерти!»