Кефалин лежал в медпункте и болезненно стонал. Он едва обращал внимание, что по комнате шагает взад–вперёд разозлённый лейтенант Троник.

— Вы, Кефалин, меня разочаровали, — гремел лейтенант, — и не только меня, а ещё и товарища командира, и, по сути, весь трудовой народ! В ту минуту, когда вы должны были проявить себя, как комсомолец и ротный агитатор, вы нажрались так, что я ничего подобного ещё не видел! Вы вообще осознаёте, товарищ, что вы заблевали всю казарму?

Кефалин тяжело повертел головой. Он вообще ничего не осознавал.

— Это, Кефалин, не выход из критической ситуации, — продолжал Троник, — А тот, кто действует необдуманно, тот играет на руку врагам! Обратитесь к истории за уроком — при Марии Терезии служили не два, не три, а четырнадцать лет! И солдаты были дисциплинированными!

— Не были! — решительно запротестовал Кефалин, — пили, грабили, портили деревенских девок. А я всего лишь выпил с горя бутыль»Малагелло»!

— Вот что, Кефалин, — сказал замполит, — вы мне не жалуйтесь, раз вы напились, как угорская свинья! И почему? По какому поводу? Всего лишь потому, что товарищ министр Чепичка, лицом к лицу с империалистическим окружением, решил продлить действительную воинскую службу на один–единственный год!

— Примите мои поздравления! — прохрипел поправляющийся солдат и перевернулся на другой бок.

— Товарищ министр рассчитывал на наше понимание, — продолжал Троник, — и особенно от комсомольцев! Вы как думаете, что бы он сделал, если бы увидел вас в таком состоянии?

— Обосрался бы, — предположил Кефалин.

— Наказал бы вас, — резко поправил его замполит, — И я вас, товарищ, тоже накажу, потому что без такого агитатора, как вы, я могу запросто обойтись! Агитатор должен агитировать, а не блевать по коридорам. Как поправитесь, я объявлю, какое наказание вам будет назначено!

Лейтенант Троник еще раз смерил недобрым взглядом солдата, который в труднейшую минуту подвёл его по всем статьям, и направился обратно в роту, состояние которой явно оставляло желать лучшего.

Душан Ясанек уже несколько часов непрерывно плакал.

— Видишь, осёл, — зарычал на него кулак Вата, — это всё ваши социалистические достижения! Я‑то, конечно, выдержу, потому что я вкалывать привычный, а ты испустишь дух где‑нибудь в окопе, или на твою тупую редакторскую башку упадет с крыши кирпич!

— Глядишь, в ней и прояснится! — добавил Ота Кунте, но без особой веры. Редактор утёр слезу рукавом грязной гимнастёрки, несколько раз всхлипнул и произнёс:

— А раньше была нищета и целая армия безработных!

— Я вот, видит Бог, лучше был бы в армии безработных! — взорвался Цина, который опять, уже в четвёртый раз, сломал левую руку, чтобы не ходить на работу. — Как подумаю, что придётся здесь торчать аж до следующего Рождества, так прямо и хочется кому‑нибудь дать в рыло!

— Я с этим продлением тоже не согласен, — объявил Ясанек, — но мы не можем рассматривать события по отдельности, надо смотреть в целом. То, что происходит — это эпизоды классовой борьбы. Я это вижу так.

— Ты, убогий, видишь огромное говно, — брезгливо прервал его Кунте, — потому что ты совершенно тупой и сам господь Бог тебе не поможет. Ты ещё немного поплачешь, а потом напишешь хвалебный стишок про мудрый Чепичкин приказ.

— А мы тебе за это надерём задницу! — дополнил его слова кулак Вата, и эта мысль его несколько оживила.

Зато Ясанек оскорбился.

— Грубость — это не аргумент, — ответил он, всё ещё всхлипывая, — И до неё опускается только тот, кому нечего сказать! Я думаю, что в продлении срока службы замешан вражеский агент, проникший в командование нашей армии! И он старается подорвать моральный дух бойцов и пробудить в них недовольство!

— Это ему как раз удалось! — констатировал Цина, — Только нам‑то что с того?

— Вы, коммунисты, сами агенты! — издевался над Ясанеком рослый кулак, — Может, в один прекрасный день и тебя разоблачат!

Душан Ясанек не ответил, потому что мысль о том, что во всём виноват вражеский агент, полностью им овладела. Мысленно он начал сочинять обличающий стих про неизвестного подлеца–генерала, предполагая обнародовать своё творчество в день разоблачения шпиона. И строфы уже ложились одна за другой:

Он обращался к Сталину

К светлому наказу,

А сам хотел по армии

Распространять заразу

Единство наше его смутило

Давно он понял, в чём наша сила…

— Ясанек! — раздался от двери голос старшины Блажека, — Кефалин там заблевал коридор перед медпунктом. Возьмите ведро, тряпку и бегом отмывать!

— Вот так вот, — сказал Кефалин, более–менее придя в себя, фельдшеру Томашеку. — Миллионы солдат всех армий мира напиваются, и никому до них нет никакого дела, а когда раз в жизни то же самое сделаю я, так раздуют целую проблему. Вот скажи, почему мне так не везёт?

— Это как посмотреть, — пожал плечами фельдшер, — не хочу тебя попрекать, но ты этот напиток явно недооценил! Это»Малагелло» — хуже отработанного масла. По моим прикидкам литр свалил бы слона!

— Это ты к чему говоришь? — испугался Кефалин, — Ты ведь не хочешь сказать, что я тут как‑то начудил?

— Могло бы быть и хуже, — ответил Томашек многозначительно, — У нас автослесарь Кадлус выпил десять стаканов и проткнул тестя садовыми ножницами. Ты склонность к насилию не проявлял, но зато с гигиеной ты, дружище, задал жару.

— Мне Троник что‑то говорил, но мне показалось, он преувеличивал.

— Ни капельки, — сказал Томашек, — Я бы скорее сказал, что он выражался сдержанно, прямо‑таки деликатно. Сначала ты не хотел загрязнять расположение роты и блевал со второго этажа на Пражский бульвар. Шестерым парням пришлось попотеть, чтобы отодрать тебя от окна!

— Боже мой! — пришёл в ужас Кефалин, — Это катастрофа!

— Да, — согласился фельдшер, — Но это ещё далеко не всё. Как только ребята тебя пустили, ты наблевал старшему лейтенанту Мазуреку в ботинки.

— Как мне это удалось? — удивился Кефалин.

— Очень просто, — ответил фельдшер, — Пани Мазурекова выставила в коридор все ботинки, чтобы лейтенант их вычистил. Всего там было одиннадцать пар, и ты не пропустил ни одной

— Это конец! — вздыхал Кефалин.

— Вовсе нет! — поправил его Томашек, — Но нет смысла тебе обо всём подробно рассказывать. Это было бы слишком банально. Как в следующий раз потянет на выпивку, стоило бы выбрать марку получше.

— Ты думаешь, я бы не предпочёл токайское? — сказал ему Кефалин, — Только когда у тебя в кармане всего пятерка, особо не выпендришься.

— Я не хотел тебя задеть, — успокоил его фельдшер, — Я здесь для того, чтобы лечить, а не критиковать. Со всеми по–хорошему, вот мой девиз!

— Назначаю рядовому Кефалину десять дней ареста! — объявил при вечерней поверке старший лейтенант Мазурек, выглядя при этом так, как будто этот страшный приговор он вынес сам себе. События последних дней застали его врасплох, и ему казалось, что под их тяжестью он, того и гляди, загнётся. Жена била его чем дальше, тем больше, лейтенант Троник уже не скрывал, что на неспособность Мазурека жалуется вышестоящему начальству, а рота находилась прямо‑таки в безотрадном состоянии. Старший лейтенант боязливо заморгал водянистыми глазами и поспешил к себе домой. В разъярённой супруге он видел меньшее зло, нежели в роте зловеще выглядящих, прожжённых, способных на что угодно стройбатовцев.

Кефалин, которого как раз выпустили из лазарета, принял наказание спокойно и мужественно.«Что тут говорить, для агитатора я себя вел недостойно», — признал он, — «И для комсомольца тоже! Я виновен и иду отбывать наказание»

Душан Ясанек поглядел на него укоризненно.

— Напиться — это не подвиг, — констатировал он кисло, — и тем более не выход!

— Я в данной ситуации вижу всего один выход, — ответил Кефалин, — немедленно пойти поесть. Если ты на что‑нибудь годен, то одолжи мне десятку!

Но Ясанек от него отвернулся. Вот ещё, в обед за ним убирался, а теперь ещё одолжи ему денег!

К счастью, Кефалину очень охотно помогли Кунте, Кагоун и Цина, которые, вывернув все свои карманы, собрали ему четыре кроны с мелочью.

Утром Кефалина отвели под арест. Учитель Анпош с незаряженным, но угрожающе приподнятым автоматом шагал за ним в сторону казарм танковой части.

— Я всегда осуждал алкоголизм, — говорил учитель тоном священника, — но только твой поступок меня окончательно убедил. Я своими глазами видел, в какое животное может превратиться интеллигентный и образованный человек.

— Выходит, что я показал тебе наглядный пример, прямо по Яну Коменскому, — улыбнулся Кефалин, — То, что ты до сих пор знал в теории, теперь смог пронаблюдать во всей неприглядности, можно даже сказать, во всей мерзости.

— Мы все были потрясены тем, что с нами произошло, — продолжал педагог, — но это не значит, что, мы должны реагировать столь недостойным образом! То, что ты устроил, было отвратительно!

— Я допускаю, столько заблёванных полуботинок должны были бы тебя шокировать, потому что ты, как известно, эстет. И видимо, поэтому ты упускаешь из виду, что ведешь опасного преступника, но вместо него держишь на мушке трубу пивоварни.

Учитель закусил губу, но потом объяснил, что даже незаряженное оружие нельзя направлять на человека. Так он учит детей в школе и сам этому правилу изменять не намерен.

— Ну, я‑то тебя и не принуждаю, — сказал Кефалин, — Но как это согласуется с твоей воинской и комсомольской сознательностью?

Анпош что‑то угрюмо пробубнил, и вздохнул с явным облегчением, когда смог передать арестанта караульному из боевой части. Это был долговязый ефрейтор, который пополнению нисколько не обрадовался.

— Бога душу! — схватился он за голову, — Куда мне его сунуть? В камеру уже не влезть, парни там и так набиты, как селёдка!

— Это не моя забота, — сказал учитель и собрался уходить, — Я свою задачу выполнил, и больше от меня ничего требовать нельзя!

Караульный и Кефалин остались во дворе одни.

— У вас такая маленькая гауптвахта? — удивился Кефалин.

— Гауптвахта большая, — ответил ефрейтор, — но популярность у неё просто необычайная. Нарушений прибавляется невиданными темпами. Образцовый рядовой Росомак, которого однажды похвалили перед строем за подготовку к спартакиаде, вчера сшибал с офицеров фуражки, пинал их и кричал, что пинает Чепичку. Ротный писарь Маргоунек выставлял в окно голый зад, а младший сержант Голеш потребовал, чтобы командир роты застрелился. В общем, сейчас на губе столько народу, как будто там выступает Ярда Штерцль. Яблоку некуда упасть!

— А как же я? — поинтересовался Кефалин.

— Спросим капитана Коровку, — решил ефрейтор, — Он сегодня дежурный по части.

— Коровка? — удивился арестованный, — Я такой фамилии никогда не слышал.

— А это и не фамилия, — ответил караульный, — и если ты к нему так обратишься, то тяжело тебе будет служить, я за это ручаюсь! Его фамилия Румштук, а Коровку он заслужил в бою. Когда по нашей прекрасной Родине распространился колорадский жук, он же жук Трумэна, наша армия объявила непримиримый бой этому американскому вредителю. Бойцы построились цепью, и целый день ходили по картофельным полям и собирали опасных насекомых. Румштук хотел показать своей роте пример, и принёс с собой огромный холщовый мешок от муки. Сложность была лишь в том, что он оказался несведущ в естествознании, и не отличал колорадского жука от улитки. Собирал все подряд размером от блохи до мыши. К обеду мешок у него был почти полный, только колорадских жуков в нём не было ни одного. Больше всего он насобирал божьих коровок, так его и прозвали Коровкой. А вечером он произнёс перед строем пламенную речь, как мы нанесли сокрушительный удар империалистическому вредителю.

Ефрейтор явно хотел продолжать, но в этот момент на сцене появился сам капитан Коровка.

— Товарищ капитан, — отрапортовал ефрейтор, — Я только что принял арестованного, для которого нет места. Гауптвахта переполнена.

Капитан нахмурился.

— У нас достаточно своих арестованных, — сказал он, — И ни к чему, чтобы к нам их приводили из других частей!

Тут он обратился к Кефалину:

— Товарищ, что вы совершили?

— Выпил немного, товарищ капитан, — признался Кефалин.

— То есть нажрались, — предположил капитан, — Вместо того, чтобы делать что‑нибудь полезное для общества, вы себя вели, как тунеядец. Я вам предоставлю возможность исправить свою ошибку. Как вы наверняка знаете, для нашей экономики очень важен сбор вторичного сырья. На территории казарм, по которой я проходил, я видел обрывки бумаги, куски тряпок, и другие ценные материалы. Поэтому вы, товарищ, сейчас возьмёте мешок и всё, что может быть использовано в нашей промышленности, в него соберёте!

— Есть! — крикнул Кефалин, но ефрейтор вдруг заёрзал.

— Товарищ капитан! — заметил он, — У меня в распоряжении нет бойца, который тог бы его конвоировать.

— Это ни к чему, — сказал Коровка, — к методам воспитания относятся и моменты доверия. Так нас учит товарищ Макаренко, который послал вора в город за покупками. И сработало! Вор вернулся с покупками. А у нас пускай товарищ собирает вторсырьё и достаточно будет за ним время от времени присматривать, чтобы он не добрался до алкоголя. Если он напьётся, я, товарищ ефрейтор, посажу вас!

Затем его глаза наполнились особой нежностью.

— Товарищи! — сказал он, — Нашей прекрасной и процветающей Родине мы можем послужить не только с оружием в руках, но и сбором вторсырья! Мы, конечно же, можем собирать не только вторсырьё, но и, к примеру, лечебные травы!

— И грибы, — восторженно выпалил Кефалин.

— Правильно, и грибы, — похвалил его Коровка, — Ничто из наших неисчислимых богатств не должно пропасть впустую. Мы всё соберем и пустим в дело. Сбор — наша патриотическая обязанность.

— Ещё можно было бы собирать перо, — задумчиво предложил Кефалин, — Ещё в»Бабушке»Божены Немцовой написано, что хорошая хозяйка за перышком и через забор перепрыгнет. А на газонах вокруг казарм полно перьев.

— Отлично, товарищ! — взволнованным голосом воскликнул Коровка, — Великолепно! Если развернуть роту в цепь, и все будут собирать перья…

Очарованный этой неожиданной мыслью, он оставил Кефалина на попечение ефрейтора и поспешно ушёл к себе в кабинет прорабатывать детали.

Кефалин собирал мусор в огромный мешок, когда, как гром среди ясного неба, во дворе объявился лейтенант Троник.

— Кефалин, что вы тут делаете? — вскипел он, — Почему вы не на гауптвахте?

— Согласно приказу, произвожу сбор вторичного сырья, — доложил арестованный, — таким образом, помогая нашему народному хозяйству. К настоящему времени я собрал четыре помятых экземпляра»Народной обороны», две открытки, три засаленных тряпки и куриную косточку.

— Короче, шляетесь без дела, как обычно, — заворчал Троник, — Не так я себе, Кефалин, представляю комсомольца! Вы должны быть примером для остальных, побуждать их к радостному созиданию, а вместо этого вы один из первейших нарушителей дисциплины! Где конвойный?

Кефалин пожал плечами.

— Видите ли, товарищ лейтенант, сегодня ни на кого нельзя полагаться, — сказал он, — и меньше всего — на караульного из боевой части. Вы не поверите, какая там никудышная дисциплина.

— Это я вижу, — сказал замполит, и тут же закричал: — Конвойный! Конвойный!

Кричал он долго, но единственным результатом было то, что из окна высунулся какой‑то старший лейтенант и закричал в ответ:«Товарищ, не мешайте проводить политзанятия!»

Троник этот аргумент, по–видимому, признал достойным, потому что тут же перестал орать.

— Кефалин, — сказал он, — идите, найдите этого проклятого идиота, и приведите его сюда. Мне вас надо отпросить с гауптвахты.

Кефалин от удивления вытаращил глаза.

— Завтра в Непомуках собрание ротных агитаторов и председателей комсомольских дружин, — пояснил лейтенант, — а вы, к сожалению, занимаете как раз такую должность. Грустно, но это так. Ваше счастье, что вы хоть мыслите хоть немного по–марксистски, а то бы я вас уже давно отправил к прокурору.

— Тогда я пошёл искать этого идиота, — сказал Кефалин и собрался идти.

— Для вас конвоир — никакой не идиот, — злобно закричал лейтенант, — Для вас он старший по званию, и то, что говорю я, вам говорить не положено. Критика начальства в армии не допускается. Так вы скоро начнёте говорить, что я — идиот.

— Этого я себе никогда не позволю, товарищ лейтенант, — заверил его Кефалин, — И иду искать товарища ефрейтора.

— Идите! — кивнул Троник, — И пускай поторапливается. Что он там вообще думает — отпускать арестованного без конвоира? А что, если он дезертирует, или начнет творить какие‑нибудь непотребства?

— Я запросто мог бы совершить самоубийство, — пожаловался Кефалин, — у меня вообще не отобрали шнурки ни от ботинок, ни от кальсон.

— Хватит болтать и валите! — приказал лейтенант, — Вас мне ещё не хватало!

Кефалин ушел и долго слонялся среди казарм. Через три четверти часа он отыскал ефрейтора, который вместе с двумя арестованными готовил стенгазету»Долой американских империалистов». Внимательно выслушав Кефалина, он сказал, что стройбатовский лейтенант может поцеловать его в задницу.

— Это твое последнее слово? — спросил Кефалин.

— Ага, — сказал ефрейтор, — так ему и передай.

Кефалин пожал плечами и вышел во двор, чтобы послание ефрейтора изложить замполиту во всей его смачности.

— Что–о? — заревел лейтенант, ознакомившись с суровым фактом. — Что он сказал? Ну, я ему устрою!

Он сделал движение, как будто бы собирался бежать за конвоиром сам, но тут же остановился.

— В жопу его целовать я не стану, — сказал он злорадно, — я у него уведу арестованного! Если вечером у него не хватит арестанта, ему будет не шуток, это я гарантирую. Натянем его на смычок, молокососа! Кефалин, за мной!

— Как бы из меня не получился дезертир! — испугался Кефалин, — дело не во мне, я это как‑нибудь переживу, но как бы не пострадала честь всего комсомола?

— За мной! – заревел замполит, — Вы это священное слово вообще не имеете права употреблять!

Кефалин снова был на свободе, но никаких преимуществ от этого не предвиделось. Собирать по двору куриные кости было не так уж и плохо.

— Как я вам уже говорил, — отрывисто заговорил Троник, — завтра вы едете в Непомуки на слёт. Это, впрочем, не означает, что сегодня вы будете околачивать груши. Сейчас отправитесь на объект, и до конца смены будете усердно трудиться. И ещё — мастера нам жалуются, что трудовая дисциплина внезапно упала. Некоторые подрывные элементы неверно истолковывают приказ о продлении срочной службы и нарушают трудовой процесс. Дело дошло до оскорбления начальства. Мастера Палата кто‑то сзади столкнул в яму с извёсткой. Подозревают Кутика, но доказательств пока нет. Тем более что поблизости были замечены Кунте и Цина. Вы, Кефалин, повлияйте на этих товарищей. Терпеливо разъясняйте им нашу политику, а если они не захотят её понимать, обращайтесь ко мне, я их разнесу. Сейчас никакой либерализм не уместен. Если мы позволим разрастаться антигосударственным элементам, то придём к разложению всей части. Идите, Кефалин, и держитесь, как подобает комсомольцу.

Кефалин спросил, стоит ли ему при разъяснениях начать прямо от первобытнообщинного строя, или сразу перейти к зарождению рабочего движения, но замполит выпучил глаза и заявил, что дурацких клоунов он всегда умел ставить на место. В это время пани Мазурекова принялась колотить командира роты, который плохо выбил ковёр, и Троник молниеносно отправил Кефалина за пределы зоны видимости этого позорного зрелища.

Рота старшего лейтенанта Мазурека пребывала в форменном разложении. Мастера, заламывая руки, в смятении метались по стройплощадкам. Руководители строительства каждый пятнадцать минут звонили в канцелярию роты, чтобы кто‑нибудь пришёл навести порядок, но никто на это не решался. Старший лейтенант Мазурек явно боялся, лейтенант Троник твердил, что лично вмешается, только когда события примут явно выраженный политический характер, а старшина Блажек, которого продление срока службы касалось так же, как и остальных, объявил, что в случае бунта выдаст бунтующим автоматы.

На стройке никто не работал. Возле бетономешалки стоял популярный юдофоб Жанда по прозвищу Салус, и пространно рассказывал о происках мирового еврейства.

— Чепичка ведь не еврей, — заметил Цина.

— В этом‑то и есть вся их хитрость, — кричал Салус, — Главный Еврей стоит где‑то сзади, и дёргает за ниточки. А такие вот Чепички им служат, и порой даже сами об этом не знают. Запомните, за всем стоят евреи! Я точно знаю, я из Гольчова–Еникова!

Душан Ясанек хотел что‑то возразить, но как только он открыл рот, ему туда кто‑то пихнул цемента, таким недемократическим способом выведя его из дискуссии.

— Это безобразие, — подал голос кулак Вата, — да только ни хрена тут не поделаешь, придётся нам гнуть спину и вкалывать!

— Теперь понятно, почему надрали крестьян под Хлумцем, — сказал Кагоун, — в решающий момент они всегда дают задний ход. Я‑то думал, ты весь из себя герой, а ты собираешься устремиться к новым достижениям социалистического общества.

— Я просто не хочу, чтобы меня посадили, как моего двоюродного брата Алоиза, — грустно произнёс Вата, — У него на чердаке лежал штуцер с австро–прусской войны, ржавый и с погнутым стволом. И чтобы он не валялся без дела, Лойза его воткнул в землю на лугу и привязал к нему козу. А через пару дней его забрали и вкатили ему четырнадцать лет за хранение оружия с целью вооружённого заговора. Ты меня теперь не втягивай, я знаю, что делаю.

Остальная часть роты попивала пиво в гранд–отеле»Браник». Ефрейтор Ржимнач плясал на столе»казачок», распевая при этом»А нам всё равно!», Кунте клянчил у официанта семнадцатую кружку пива, а бывший грабитель Бобр твердил, что хоть его в Замрске и перевоспитали, но теперь он теряет веру в светлые цели социализма.

В эту безутешную минуту в заведение вошёл Кефалин.

— Король пьяниц прибыл! — воскликнул ефрейтор Ржимнач и плюхнулся в корзинку с солёными рогаликами. — Дайте ему выпить, иначе он задохнётся, словно рыба!

В тот же миг перед Кефалином появилось несколько запотевших кружек с пльзенским пивом. Таким образом, переубеждение отстающих и колеблющихся элементов не состоялось.

Перед самой сменой караула у танкистов обнаружили пропажу арестованного. Ефрейтор доложил капитану Коровке, и тот недоверчиво завертел головой.«Не может быть», — бормотал он, — «Такой был инициативный товарищ. Эта идея со сбором перьев просто великолепна. Наверняка он где‑то возле казарм».

— Продолжайте искать, — приказал Коровка ефрейтору, — привлеките к поискам всех арестованных. Больше глаз больше видят. Разойдитесь во всех направлениях, при этом заодно можете собирать макулатуру.

Эта акция дала единственный результат в том, что сбежали ещё четверо арестантов. Капитан Коровка уставным шагом направился в стройбат, и первым, кого он обнаружил во дворе, был Кефалин, который только что вернулся с работы.

— Товарищ рядовой! — заорал капитан, — Вы обманули моё доверие! А кто меня однажды обманет, тот за это поплатится. За мной!

— Товарищ капитан… — попытался объяснить Кефалин.

— Молчать, не рассуждать, ничего не хочу знать! — кипел капитан, — В направлении гауптвахты — шагом марш!

Где‑то через час Кефалина начал искать лейтенант Троник. Он уже приготовил командировочный лист в Непомуки и намеревался дать агитатору несколько ценных инструкций к предстоящему слёту. Однако, найти Кефалина не удавалось.

«Это безответственность!» — стучал Троник кулаком по столу, — «Он же знает, что ему завтра с утра ехать! Он там, случаем, не напился снова?»

Он отдал приказ искать Кефалина и сам несколько раз пробежал по зданию, заглядывая во все отдалённые углы. Агитатор, впрочем, пропал без вести.

Троник созвал комсомольский актив и произнёс:

— Товарищи, это очень печально, но Кефалин снова не оправдал доверия. Несмотря на то, что ему известно, что завтра он должен принять участие в слёте агитаторов в Непомуках, есть основания подозревать, что он снова напился. Поэтому обыщите все питейные заведения в Таборе и доставьте Кефалина в канцелярию роты. Действуйте быстро и продуманно. Я на вас полностью полагаюсь!

Рядовые Ясанек, Бобр и Ленчо с энтузиазмом устремились на улицы города, не потрудившись даже выписать увольнительные. Прежде, чем они успели посетить первую пивную, их повязал патруль, и они предстали перед командиром гарнизона. Они попытались ему объяснить свою благородную миссию, но командир был неумолим.«Пусть вымоют все туалеты», — сказал он, — «и позвоните стройбатовскому командиру, чтобы он пришел за этими бродягами! Я в жизни не слышал более дурацкой отговорки. За те двадцать лет, что я в армии, мне врало много солдат, но ещё никто мне не сочинял, что ищет пьяного агитатора».

Через некоторое время трубку снял старший лейтенант Мазурек. Он пообещал прийти за четырьмя недисциплинированными бойцами, но тут же об этом забыл, потому что жена приказала ему идти гладить рубашки. Ясанек, Анпош, Бобр и Ленчо под присмотром веснушчатого лейтенанта мыли сортир, напрасно надеясь, что кто‑то придёт их освободить.

Между тем, лейтенант Троник начал сильно нервничать, и лично отправился в Табор. С надеждой он заглядывал во все пивные, но нашёл там только Кунте, Кутика, Салуса и Цину, которые никак не могли ему помочь в политической работе.

Только около девяти вечера, когда на древний Табор спустились сумерки, лейтенанту пришло в голову, что что‑то могут знать в гарнизоне. Он направился туда и тут же столкнулся с комсомольским активом, находящимся в состоянии полного изнеможения.

— Где Кефалин? – гаркнул на них лейтенант, — Вы нашли его?

Четверо комсомольцев отрицательно завертели головами.

— Разочаровали вы меня, товарищи, — огорчился Троник, — Как можно вести политическую работу в подразделении, если ни на кого нельзя положиться? Следуйте за мной, товарищи, возможно, Кефалин возвратился сам.

Однако Кефалин не возвратился. Лейтенант вновь яростно забегал по помещениям, выкрикивая имя агитатора и заглядывая во все пустые ящики.

И лишь в ту минуту, когда он был на самом краю отчаяния, неожиданно подал голос кулак Вата.

— Если вы насчёт Кефалина, — сказал он, — То его после обеда один капитан отвёл на губу к танкистам.

Замполит сразу понял всю комбинацию.

— Вата! – застонал он, — Что же вы сразу не сказали?

— Уж я страсть как не люблю лезть не в свое дело, — заворчал кулак, — Сейчас нипочём не узнаешь, что с того выйдет!

— Типично буржуазные взгляды! – рявкнул лейтенант, и, не медля ни секунды, кинулся на гауптвахту, что снова, уже второй раз за день, вызволить оттуда ротного агитатора рядового Кефалина.