В Непомуках дисциплина начала постепенно ослабевать, и сам великий владыка Зелёной Горы, майор Галушка по прозвищу Таперича, не мог на это закрывать глаза. В качестве первоочередной меры он провёл культурную чистку — залез в библиотеку и изъял оттуда»Похождения бравого солдата Швейка».«Таперича Швейку конец», — сказал он при этом, — «А то много стало Швейков в наших частях».

Потом он принялся лично проверять караулы. Неслышно скользя в ночной тьме, он нападал на незадачливых бойцов, небрежно исполняющих свои обязанности. Особенно поплатился выпускник консерватории Гартусный, который с полуночи до двух часов охранял склад портянок и других армейских припасов. Стояла чудесная тёплая летняя ночь, поэтому поэтически настроенный солдат оставил автомат в караульной будке, а сам прогуливался среди деревьев, напевая вполголоса»Мириам, моя прелестная Мириам!»

В эту минуту от ствола липы отделилась тень. Майор Таперича подскочил к караульной будке, и, не успел распевшийся солист опомниться, завладел его автоматом.«Таперича вы, товарищ рядовой, домириамились», — загремел майор, — «Поедете на работы в Арноштов, лес валить, будете знать, что армия — это вам не опера!»

Но это были лишь частичные успехи, которые Таперичу не удовлетворили. Он видел, что батальон распадается прямо у него в руках, и подозревал, что принципиально повлиять на события уже не может.

Он вызвал своего заместителя по политической работе капитана Оржеха, и грустно произнёс:

— Таперича нас, Оржех, ждёт дорога на Голгофу. Мне порой кажется, что лучше всего было бы уйти на гражданку!

— Это нервы, товарищ майор, — успокаивал его капитан, — в трудную минуту в голову чего только не приходит. Когда я во втором классе принёс домой девять двоек, то всерьёз подумывал о самоубийстве.

— Да нет, Оржех, — покачал головой Таперича, — вот если бы меня сделали майором на железной дороге или у пожарников…

— Об этом нам нельзя и думать, товарищ майор, — твёрдо сказал капитан, — Что станет с нашей армией, если из неё уйдут лучшие люди? То, что вы сейчас сказали, было проявлением пораженчества. Я уверен, товарищ майор, что это была лишь минутная слабость.

Майор Галушка приободрился, с благодарностью погладел на замполита, согласно кивнул головой и звучным, уверенным голосом произнёс своё любимое изречение:«Что было, то было. Таперича я майор!»

Кефалин карабкался по серпантину на Зелёную Гору. Ясанек, который приехал на слёт вместе с ним, уже давно был в замке, а агитатора задержали два пива в ресторане «У Яндика».

— Эй, Кефалин! – раздалось неожиданно, — Вы что тут делаете?

Кефалин увидел великого Таперичу, который выбрался из придорожных кустов и шагал к нему.

— Товарищ майор, рядовой Кефалин, — доложил агитатор, — Прибыл на слёт председателей комсомольских дружин и ротных агитаторов!

— Вы что, председатель? – удивился майор, — Как вы можете быть председателем, когда вы насквозь гнилой?

— Я не председатель, а ротный агитатор, — поправил его Кефалин.

— Э! – ухмыльнулся Таперича, — Знаю я таких агитаторов! Агитируют, агитируют, да ничего не наагитируют. Вы вот, Кефалин, читали «Историю ВКП(б)»?

— Конечно, товарищ майор, — ответил агитатор.

— А «Вопросы ленинизма»? – не отставал майор.

— Даже два раза! – подтвердил Кефалин.

— А поняли что‑нибудь? – поинтересовался Таперича.

— Да, товарищ майор, — сказал Кефалин твёрдым голосом, — Я всё не только изучил, но и понял.

— Своей бабушке заливайте, — осклабился Таперича, — Я вот майор, и ничего оттудова не понял!

Таперича покинул замок, и это стало командой к ослаблению бдительности и зоркости. Дежурный по роте закинул ноги на стол, актёр Черник в телефонном узле принялся жарить яичницу со шкварками, а повара с начальником продсклада разложили партию в марьяж.

Открылись двери древней часовни, и на свет осторожно вышли кладовщики — Франта Вонявка, автоугонщик Цимль, портной Мольнар, сапожник Швец и остальные. Убедившись, что на горизонте чисто, они развалились на ступенях часовни и принялись целенаправленно загорать.

— О–о, продолжают прибывать проверенные кадры, — вдруг заорал Вонявка, вскочив во весь рост, — Твою мать, тебя здесь ещё не хватало!

— Знаю, что надо вам подтянуть дисциплину, — ответил Кефалин, с трудом карабкаясь в гору, — Сознательности вам недостает, голубчики!

Он ожидал, что в ответ Вонявка произнесёт что‑нибудь непечатное, но тот лишь пристойно ухмыльнулся.

— Слышь, ты, агитатор, — сказал он мирно, — корова сознательная, как там у вас в роте?

— Все в восторге о того, что смогут послужить на год дольше, — сказал Кефалин, — Говорят, даже пишут благодарственное письмо!

— Нас тоже пробрало, — поделился Вонявка, — Как нам прочитали, мы все рыдали, как черепахи. Цимль вон старый преступник, а слезы у него из глаз текли, как говно у кобылы!

— Это были слёзы радости, — отозвался Цимль, — Что я на твою тухлую рожу буду глазеть ещё целый год.

Вонявка оставил его слова без внимания. — Мы все в целом справились, — продолжал он, — а Брабенец хотел прыгнуть с башни. Только когда он лез на башню мимо часов, то порезался об шестерёнки, и пришлось его отнести в лазарет.

— А как поживает тот симулянт, Налезенец? — перебил его Цимль, — всё ещё покушается на самоубийство?

— Уже насимулировал увольнение из армии, — охотно поведал Кефалин, — и девятнадцатое самоубийство ему, наконец, удалось. И недели не прожил на гражданке, как прыгнул под международный поезд.

— Уходим один за другим, — задумчиво произнёс Вонявка, — Рокеш вот тоже нажрался, уснул под забором, и во сне у него лопнул мочевой пузырь. Так его и не спасли.

— Все там будем, — констатировал Цимль, — Рано или поздно.

— Тебе на этот счёт переживать нечего, — поддел его Вонявка, — Тебя, Преступная Башка, застрелят при попытке к бегству.

— Ты не каркай, — проворчал Цимль, — В Панкраце и для тебя хватит места.

— Я приличный мальчик с наилучшей репутацией, — ответил Вонявка, — А если мне захочется прокатиться в автомобиле, то я его себе куплю.

— Насчёт этого ты достаточно тупой, — сказал Цимль, — но тебя, скорей всего, закроют за что‑нибудь ещё. У нас был ротмистр Макеш. Всю жизнь был порядочным человеком, вёл честную жизнь, а в семьдесят лет его посадили за преступления против нравственности.

— И что же сотворил этот кобель? – заинтересовался Вонявка.

Но этого он не узнал, потому что на изгибе дороги показался майор Таперича, возвращающийся в замок. Кладовщики молниеносно скрылись в часовне, и Кефалин тоже попытался исчезнуть из поля зрения властелина Зелёной Горы, но неудачно.

— В чём дело, Кефалин? – закричал Таперича, — Почему вы агитируете перед костёлом? Или вы тут молитесь?

— Я устал, — ответил Кефалин, — потому что у меня плоскостопие, и дорога в гору меня утомила. Я остановился, чтобы немного отдохнуть.

Таперича подошёл ближе. Он дышал ровно, без малейших признаков усталости.

— Кефалин! – рявкнул он внезапно, — Валите на свой слёт сраных агитаторов, или я вас взъебну! Солдат либо бежит, либо умер! А вы умрёте, Кефалин, вы умрёте!

Чуть позже Таперича вошёл в часовню.

— Смирно! — заорал Вонявка, заваленный портянками, но майор лишь махнул рукой. — Кто тут швец? — спросил он, — Мне нужен швец!

Из‑за статуи святого Яна Непомуцкого выглянул сапожник Швец. Представляясь майору, он ожидал самого худшего, потому что утром он без увольнительной ходил в Клаштер выпить пива, и теперь опасался, что кто‑то на него донёс Тапериче. Но майор открыл портфель и вытащил полотняную детскую куртку.

— Эту вот куртку я купил своему сыну, — сказал он, — у неё слишком длинные рукава. Укоротить и принести в канцелярию!

Он сунул куртку Швецу в руки и, даже не дожидаясь ответа»Есть», важно покинул часовню.

Кладовщики дико расхохотались, а несчастный башмачник попытался выкрутиться:

— Пепик, — обратился он к Цимлю, — укоротишь ему рукава? Ставлю пять пльзенских!

— Ни за что! — отрезал угонщик, — Я с лампасниками не вожусь и личных сделок с ними не заключаю. Ни стежка, мой храбрый портняжка, ни стежка!

— Кто б говорил! — злился Швец, — Дал бы он куртку тебе, укоротил бы, как миленький.

Но Цимль лишь злорадно скалился, радуясь затруднениям сапожника.

— Миша! — обратился Швец к Мольнару, — Сделай! Как будешь заступать дежурным по роте, я выйду вместо тебя!

Мягкосердечный Мольнар начал обдумывать предложение, но тут вмешался Вонявка.

— Иголочка моя! — заорал он на Мольнара, — Если ты ему поможешь, то я тебе разобью морду! Мне этого делать не хочется, но ничего другого не остается!

— Не пойдёт, — сказал Мольнар Швецу, — но с такой мелочью ты справишься и сам. Только отложи в сторону молоток!

— Зачем? — удивился Цимль, — пара гвоздей не повредит.

— Отвалите! — зарычал сапожник, — Но запомните: когда вы у меня что‑то попросите, я буду твёрд, как скала!

— Ну ты крут, — заметил Вонявка, — Достаточно пробку понюхать!

Швец показал им неприличный жест и унёс куртку в ризницу, и долгое время там копошился, горько вздыхая при этом.

— Может, пойти ему помочь? — спросил жалостливый Мольнар, но опять столкнулся с всеобщим несогласием.

Где‑то через час появился Швец, в руках он держал куртку, которая больше напоминала безрукавку.

— Вот видите, идиоты, — зарыдал он, — Насколько я знаю Таперичу, я получу пятнадцать дней строгача, и потащусь на объект отрабатывать новую куртку.

И с выражением обреченности ни лице он покинул часовню.

— Дурацкая шутка получилась, — сказал Мольнар, — Хоть он и сапожник, но мы ему могли бы и помочь.

— Ничего уже не поделаешь, — пожал плечами Цимль, — из этой куртки теперь можно сделать разве что пилотку.

— Авось Таперича его не сошлёт, — успокаивал свою совесть Вонявка, — Портным во все времена везло. Вот увидите, получит десять дней обычного ареста, и будет свободен!

Но Таперича повёл себя фантастически. Внимательно осмотрев изуродованную куртку, он и бровью не повёл. Потом он брезгливо взял её в руки, отнёс в мусорное ведро и грустно посмотрел на дрожащего Швеца.

— Товарищ швец, — сказал майор, покачивая головой, — Вам надо тут оставаться сержантом сверх срока. На гражданке вы себя не прокормите!

Агитаторы и председатели комсомольских дружин прибыли почти в полном составе. Не хватало только агитатора из Горни–Планы, который за несколько дней до того попытался пересечь государственную границу. Активисты, лица которых не излучали особенного энтузиазма, расселись в политкомнате вокруг приготовленных столиков, а на трибуну, как и ожидалось, взошёл капитан Оржех.

— Товарищи! – произнёс он, — вы, конечно, знаете, почему я оторвал вас от упорного труда и пригласил сюда, в Непомуки. Американские империалисты, обеспокоенные нашими трудовыми успехами, пытаются развязать третью мировую войну. Времена серьёзные, и мы не можем позволить себе проводить политику умиротворения. На фашистские провокации мы ответим делом! Этим делом, мудрым и неизбежным, станет продление действительной воинской службы на один год. Уверен, что все понимаете, что тем самым мы наносим американскому империализму, немецкому реваншизму и югославскому предательскому ревизионизму ошеломляющий, можно даже сказать — смертельный удар! Товарищи! К сожалению, состав наших частей таков, что не все военнослужащие понимают, что то, что произошло, пойдёт на пользу им и их семьям. Некоторые товарищи колеблются, другие прямо саботируют свои воинские обязанности. Классовая борьба вспыхнула в каждом подразделении, и мы не можем допустить, чтобы сложившейся ситуацией воспользовались элементы, которых мы в Феврале смели с политической сцены! Товарищи! Мы таких военнослужащих будем не только переубеждать, но и сажать! И не надо думать, что многие из них не боятся тюрьмы, потому что думают, что сидят уже сейчас! Они ошибаются! Эти товарищи не только не сидят, но наоборот, исполняют свой почётный гражданский долг. Мы хотим, чтобы они его исполняли как следует, и готовы заставить их любыми способами! И такие средства у нас, товарищи, есть! Я никому не хочу угрожать, но тот, кто не с нами, тот против нас! Что посеешь, то и пожнёшь! Кто посеет ветер, пожнёт бурю! Вот так, товарищи, мы должны это видеть, вот единственно правильный марксистский взгляд!

Товарищи! Вам, как ротным агитаторам и председателям комсомольских дружин, поставлено важное задание. Каждый день, при каждом удобном случае вы должны своим колеблющимся товарищам разъяснять смысл решения товарища министра! Вы должны быть авангардом и правой рукой заместителя командира по политической работе, что означает: неустанно следить за настроениями в части и влиять на них! Призываю вас объяснить всем, что продление воинской службы — необходимый, политически верный и абсолютно неизбежный шаг. Товарищи! Время требует действий, и, как рабочий не может оставить свой станок, крестьянин не может не собирать урожай (если он, конечно, не кулак), так же и у вас нет другого выбора, кроме как сознательно и радостно оставаться там, куда вас наша прекрасная и процветающая Родина поставила, и где вы в настоящий момент больше всего нужны!

Капитан Оржех закончил, выпил приготовленной газировки, и явно ожидал аплодисментов. Но они не прозвучали. Даже Душан Ясанек в этот раз не решился проявить политическую солидарность.

Замполит слегка помрачнел, но затем сказал:

— Товарищи! Теперь объявляю дискуссию! Говорите о своих проблемах открыто, и познакомьте меня с ситуацией в ротах.

Он помолчал и оглядел комнату, взглядом приглашая называть темы для дискуссий. Напрасно. Агитаторы и председатели упорно смотрели в пол.

— Ну что же, товарищи? — подбодрил их капитан, — Высказывайте мнения, я вам за это голову не откушу! Ну, вот вы, Кефалин! Что вы думаете? Каково ваше мнение?

— Ну, — неуверенно начал Кефалин, — как вы сказали в начале своей речи, миролюбивой политикой тут и не пахнет.

— Верно! — воскликнул капитан, — Миролюбивой политики и быть не может, потому что мы в империалистическом окружении. Так ведь, Ясанек?

— Да, — ответил Ясанек, но дальше, к удивлению, не продолжал.

— Товарищи! — разозлился капитан, — Дискуссию я объявил для того, чтобы дискутировать! Такова программа слёта, и её надо выполнять. Некоторые приехали и за сто километров, пропустили целую кучу трудочасов, и теперь надо, чтобы от нашего собрания был какой‑то результат! Климеш! Вы инженер, вот и расскажите нам что‑нибудь!

— Признаюсь, товарищ капитан, — неторопливо начал инженер, — что смысл всей акции от меня остаётся скрыт. Наши подразделения к обороноспособности страны не имеют никакого отношения. Здесь служат тысячи профессионалов с высшим образованием, которые уже два года мешают цемент, рубят лес или кормят скот. Теперь они будут заниматься тем же самым ещё год, и чего мы этим добьёмся? Я, например, химик, сюда попал из‑за порока сердца и общую физическую слабость. Сижу у начальника стройки и пересчитываю листы нарядов. Кто бы я был полезнее обществу? На химическом заводе инженером или на стройке мальчиком на побегушках? Какой эффект нашему народному хозяйству может дать это продление службы?

— Вот смотрите, Климеш, — перебил его капитан, — мы тут не для каких‑то дешёвых эффектов, а для почётного каждодневного труда! Вы, Климеш, со своим интеллигентским высокомерием думаете, что всё понимаете? А это не так! Вы всего лишь крошечное колёсико в огромной машине, и вы вообще не можете понять, где вы больше всего нужны! И это решать не вам, не мне, а высокопоставленным товарищам, которые видят общую картину! Ваша и моя обязанность — слушаться их и занять указанное место. Это закон для всех, Климеш! Для всех без различий! Я, к примеру, катал бочки в пивоварне, потому что буржуазное общество не обеспечило мне образование! Я был чернорабочим, и никогда этого не стыдился! А однажды товарищи пришли ко мне и сказали:«Пепик, ты подкованный, ты нужен в армии!«И я, Климеш, пошёл в армию! Безропотно подчинился, потому что так было решено наверху! Если ко мне завтра придут и скажут:«Надо, Пепик, чтобы ты служил генеральным прокурором» — буду служить генеральным прокурором. А если меня поставят директором стателитейного завода, буду работать директором сталелитейного завода! Вот так‑то, Климеш! Трудитесь сознательно и радостно там, куда вас поставит общество! Иначе мы с вами не подружимся!

Собрание окончилось, и делегаты могли разъезжаться обратно на объекты. Могли, но большей части этого не сделали. Почти все агитаторы и председатели сделали всё возможное для того, чтобы опоздать на поезд, и им пришлось бы ехать уже с утра.«Как убить сегодняшний рабочий день»для всех стало главным вопросом.

Кефалин испытывал трудности с Ясанеком, который опасался возможных последствий.

— Поезд отправляется через полтора часа, — шептал редактор, — И опоздание на него нельзя логически обосновать!

— Ты, балда, — сказал ему Кефалин, — никому тут не надо ничего логически обосновывать. Когда я ездил в»Красное знамя»на обучение корреспондентов, то проторчал в Праге лишних пять дней, и никто и слова не сказал. Просто поедем в Табор завтра утром, и будем надеяться, что никто не станет к нам придираться.

— А если станет? — спросил Ясанек.

— Это было бы очень прискорбно, — допустил Кефалин, — но я даже не знаю, кто бы стал этим заниматься. Из Непомук мы уедем рано утром. Мазурек слишком тупой, а Троник не может арестовать председателя комсомольской дружины и ротного агитатора как раз в то время, когда мы ему должны помочь в разрешении политического кризиса.

— Я не знаю… — вздыхал Ясанек, — Все равно рискованно.

— Или ты соскучился по стройке? — перешёл в наступление Кефалин, — Похоже, ты уже давно не выбивал себе зубы киркой?

На Ясанека это подействовало. Его нелюбовь к физической работе и прямо‑таки катастрофическая неловкость окончательно склонили его принять предложение Кефалина опоздать на поезд.

Ясанек отправился в библиотеку, где погрузился в чтение»Тьмы»Алоиза Ирасека, а Кефалин направился к загону, где когда‑то кормил свиней. От прославленного»Свиного рая»остались лишь жалкие руины. Под скалой в зарослях метровой крапивы кудахтало семь–восемь одичавших кур, которым удалось избежать лап водителей, кладовщиков и актёра Черника. Были там и шесть странных животных, отдаленно напоминающих английских борзых. Только по характерному визгу Кефалин смог определить, что это, скорее всего, свиньи.

«Боже милостивый, что они тут устроили», — вздохнул бывший свинопас, — «Любовь к бессловесным тварям им неведома. А где нет любви, не может быть и результатов. Где те времена, когда мои тучные свинки ходили на задних лапках, бегали гуськом, и катали меня, словно на манеже!»

За свиньями теперь ходил рыжий футболист Прашек. Выдающийся правый полузащитник, что ему, как и Вонявке и многим другим, гарантировало пребывание на Зелёной Горе. Поначалу он доставлял в замок посылки с почты, но после того, как он пропил несколько сотен, ему не принадлежавших, Таперича решил отправить его на объект. Менеджеры команды ПДА»Удар», капитан Оржех и Гонец, замолвили за него словечко, и выбили ему привилегированное место свинопаса, которое после ухода Кефалина занимал какой‑то инженер с двумя образованиями. Тот о футболе не имел ни малейшего представления, и потому был переведён в Горни–Плану поразмять мышцы. Прашеку свиньи были отвратительны, поэтому он навещал их лишь эпизодически. Ни один свидетель не мог бы подтвердить, что видел, как он несёт им корм. Некоторые солдаты в свободную минуту размышляли, чем же свиньи поддерживают свою жизнь.

— Кефалин! — раздалось вдруг, — Хорош торчать на скале, а то голова закружится, слетишь вниз, и свиньи тебя сожрут! У меня туда один раз упала пилотка, и свинья её стрескала, словно это малина! Вместе с кокардой!

Кефалин сразу узнал голос Франты Вонявки. Оглядевшись в поисках его источника, он сразу заметил ухмыляющееся лицо в окне замковой часовни.

— Вступи, мать твою, в храм божий! — пригласил его Франта, — у нас тут творятся великие дела!

Кефалин направился в часовню, и, пару раз споткнувшись об груды тряпья, очутился среди кладовщиков.

— Нам нужно мнение профессионала, — сообщил ему угонщик Цимль, — но сперва присягни, что никому не скажешь ни слова!

— Ясное дело, — согласился Кефалин.

— Это не присяга! — запротестовал Цимль.

— Он всё равно безбожник, — прервал его нетерпеливо Вонявка, — И потом, когда мы в прошлый раз присягали над горящей свечой, у нас загорелись простыни, и только чудом вся часовня не сгорела дотла!

— Ну ладно, — заворчал Цимль, — Вот смотри, Кефалин, ты как думаешь, эта часовня очень старая?

Кефалин призадумался. Он не мог определить возраст часовни, но именно поэтому ему стало ясно, что и портные, и сапожники сведущи в истории искусства не больше него, так что ничего не случится, если он ошибётся на век–другой.

— Полагаю, — сказал Кефалин, — что этот шедевр архитектуры построен в начале шестнадцатого столетия.

— Вот видите, дуралеи, я почти угадал! — довольно закричал Вонявка, — Я же говорил, что он помнил ещё Жижку, и оказался недалёк от правды!

— Если бы Жижка был столетним кавказским долгожителем, — сказал Цимль, — то, пожалуй, он мог бы заложить первый камень.

— Всё равно тут главное не Жижка, — объяснил Вонявка, — а в том, что часовня очень старая. То есть мы решили, что здесь мог бы быть зарыт клад.

— Клад? — вытаращил глаза Кефалин.

— Ага, — кивнул, Вонявка, — Пол вокруг алтаря как‑то странно гудит. Там что‑то может быть!

— Если мы начнём копать прямо под алтарём, — дополнил его Цимль, — никто и внимания не обратит! Под алтарь даже Таперича не полезет.

— Ну, хорошо, — возразил Кефалин, — А что вы будете делать с глиной? Здесь будет добрых два куба!

— Всё продумано! — сиял Вонявка, — Глины мы будем заворачивать в портянки и тайно выносить на помойку.

— Гм, — задумался Кефалин, — а что, если вы ничего не найдёте? Получится, что вы напрасно трудились.

— Я тебе говорю, всё продумано, — довольно улыбался Вонявка, — если под алтарём ни хрена нет, по крайней мере, будем там охлаждать пиво!

Вечером, когда офицерский состав, за исключением дежурного, который пировал на кухне, покинул Зелёную Гору, в замке началось всеобщее оживление. Солдаты переодевались в выходные наряды, чтобы, кто легально, кто нелегально, покинуть расположение части.

Художник Влочка уводил из Непомук часть смешанного хора, с которым он разучивал прелестные народные песни. Этот хор был занозой в глазу для многих офицеров, которые подозревали, что солдаты ищут в пении не утеху, а повод встречаться с девушками.

— Но, товарищи, — сказал по этому поводу капитан Домкарж, — если хоть раз под прикрытием культуры дело дойдет до беременности, я призову руководителя к ответственности. Солдат может поразвлечь себя песней в строю, а вечером может и в шахматы поиграть!

Несколько большее понимание своей просветительской деятельности нашёл актёр Черник, который в Непомуках репетировал»Фонарь»Алоиза Ирасека. Он предусмотрительно отдал роль Мельника кривоногому лейтенанту Райлиху, который без вопросов обеспечивал увольнительные.

— И как у вас получается? — интересовался Кефалин, — Как уровень?

— Райлих играет великолепно, — хвалился Черник, — Трудность только в том, что он не даёт себё обругать официанту, которого играет младший сержант Шоурек, и сам на княгиню орёт так, как будто идёт в атаку. Она это, впрочем, легко переносит, потому что она его на полголовы выше.

— Может, лучше было бы ему играть водяного? — спросил Кефалин.

— Он хотел главную роль, — сказал Черник, — он её и получил. В конце концов, разве мельник не мог быть низеньким и кривоногим? Это будет в некотором роде нетрадиционное прочтение, особенно, если он во время представления заорёт на официанта, как вчера на репетиции:«Вам меня не посадить, Шоурек, а я вас посажу! Вкачу вам семь дней строгого, и дело с концом!»

Кефалин пожалел, что его, скорее всего, не пригласят на премьеру, и поинтересовался остальными новостями замка.

Бойцы, которым не посчастливилось войти ни в один из культурных кружков, удовлетворялись тем, что ходили пить пиво. Те, что наиболее опасались возможных конфликтов, отправлялись по крутому лесистому склону в деревню под название Клаштер, кто никто из офицеров не жил. Недостатком этого маршрута была его неудобность, особенно на обратном пути.

Более отважные солдаты ходили в Дворцы к вокзалу, а самые рисковые лезли прямо в пасть к льву — в непомуцкие пивные. Здесь надо было быть предельно бдительными и зоркими, потому что офицеры порой заходили сюда промочить горло.

Кефалин как раз размышлял, какой вариант ему выбрать, когда ему встретился расфуфыренный Цимль.

— Сегодня пойду закину удочку во Врчень, — весело объявил угонщик, — Есть там одна прямо потрясающая женщина. Прежде, чем Вонявка в Непомуках опрокинет пятнадцатую кружку, это красотка уже будет мурлыкать на моей мужественной груди!

— Желаю удачи, — сказал Кефалин, — Только ведь до Врченя далеко. Туда и обратно добрых десять километров.

— Хороший любовник к женщине дойдет хоть на край света, — отрезал Цимль, — а про десять километров и говорить не стоит!

Сразу после его ухода появился отутюженный Вонявка.

— У меня сорок монет, — сказал он беззаботно, — то есть юбки мне сегодня не интересны. Как промочу горло, тогда, может, тоже пойду кидать удочки.

Кефалин все никак не мог определиться. Что‑то подсказывало ему не покидать безопасный и гостеприимный замок, но с другой стороны пенистое пльзенское пиво притягивало его, как магнит.

— Вот что, юноша, — сказал он сам себе, наконец, — ты ведь не собираешься сидеть весь вечер в политкомнате, попивая кофе с бромом? Настоящий мужчина должен уметь рисковать в нужный момент, и в этом кроется секрет успеха. Риск — благородное дело, идём в Непомуки!

С решительным выражением на лице он вышел с Зелёной Горы по направлению к городу. Он шёл тихо и осторожно, готовый в любую секунду скрыться среди деревьев, на тот случай, если Тапериче вдруг придёт в голову проверить общественную жизнь в замке. Ночь была относительно тёмной, так что солдат, который не был бы схвачен прямо за шиворот, имел бы неплохие шансы избежать справедливого наказания. Но ничто не предвещало какой‑либо опасности.

Кефалин дошёл до Непомук и направился в ресторан»У Яндика». Немного постояв перед входом, он осторожно проскользнул внутрь, и, убедившись, что всё в порядке, вошёл в зал. В помещении было полупусто, и ни единого солдата. Вонявка, видимо, пропивал свои сорок крон у конкурентов.

Кефалин присел за свободный столик и заказал пиво.

— Не буду искушать судьбу, — сказал он себе, — Тресну два–три пльзенских и попрусь обратно в замок.

Это было прекрасное намерение, но, к сожалению, сбыться ему было не суждено. За третьим пивом пришла очередь четвёртого, и она тоже быстро исчезла в агитаторской глотке.

И именно в эту минуту в ресторан вплыл Таперича. Было поздно что‑то предпринимать. Оказалось, что алкоголь замедляет реакцию. Кефалин не успело ни скрыться под стол, ни выскочить в открытое окно на улицу. Даже отдать воинское приветствие он не мог, потому что пилотка висела далеко на вешалке.

Таперича приближался, и по его лицу разливалось ехидное выражение.

— Ну что, Кефалин? — сказал он, подняв брови, — Вот так вот агитируете? Агитация под пиво!

— Товарищ майор, — выдавил Кефалин, — на меня напала необычайно сильная жажда, и я зашёл на одно пиво.

— На четыре, — констатировал майор, взглянув на его столик, — Если бы я не зашёл, вы бы тут накачались, как дирижабль. Почему вы не уехали к себе в роту?

— У меня ушёл поезд, товарищ майор, — доложил Кефалин, — А на следующий в Сушицах не было пересадки. Мы решили ехать завтра рано утром.

Таперича покивал головой, и в его глазах появилась странная грусть.

— Работать вам не хочется, — произнёс он с усмешкой, — Умеете только пьянствовать да цыганить.

Тут он снова задумался, и Кефалин знал, что сейчас будет вынесен приговор. У Таперичи они были крайне неопределёнными, потому что за один и тот же проступок можно было получить от отеческого напоминания до пятнадцати дней строгого ареста.

— Ну что, Кефалин, — наконец, сказал Таперича, — Что было, то было. Таперича пейте ещё одну, и бегом на Зелёную Гору!