Ни Кефалин, ни Ясанек дисциплину в роте не подняли, так что лейтенант Троник начал раздумывать о других, более действенных мерах. Старшего лейтенанта Мазурека он сразу вычеркнул из списка значимых величин, потому что трусливый лейтенант почти не выглядывал из квартиры. Супруга подбила ему шваброй глаз, который теперь переливался всеми цветами. Если Мазурек и показывался на улице, то только ради исполнения домашней работы, которую нельзя было выполнять дома. Каких‑либо контактов со своей ротой он явно не искал.

Старшина Блажек в помощники тоже не годился, о сержантском составе и говорить не стоило.

Лейтенанту Тронику пришла в голову идея. Всё чаще его тёплый взгляд останавливался на рядовом Ленчо, коноводе из Восточной Словакии. Этот тихий и сознательный работник безропотно исполнял свои обязанности и ни разу не был замечен за совершением какого‑либо проступка. Солдаты между собой называли его»спящая красавица».

«Что, если пробудить в Ленчо здоровое честолюбие?» — сказал себе замполит, — «Если этого парня повысить до ефрейтора, у него появилась бы возможность показать, что в нём скрывается. Ясное дело, что свои обязанности он исполнял бы лучше теперешних сержантов, которые только болтаются без дела и покрывают недисциплинированность личного состава».

Лейтенант Троник написал в Непомуки, и его предложение немедленно было принято. Ленчо стал ефрейтором, и мог пришить себе на погоны сияющую красную лычку.

Сразу после торжественной церемонии, на которой Ленчо с горящими глазами кричал»Служу народу!«не один, а по меньшей мере двадцать раз, замполит вызвал новоиспечённого ефрейтора к себе в кабинет.

— Ленчо, — сказал он коноводу, которого от этого нежданного взлёта бросало в жар, — вас отметили, и товарищ командир оказал вам доверие, которое нельзя не оправдать. Вы ефрейтор, и вы должны этим дорожить.

— Служу народу! — выкрикнул Ленчо и щёлкнул каблуками.

— Хорошо, хорошо, — сказал лейтенант Троник, — но теперь, когда вы получили командирское звание, вы должны принять на себя и командирские обязанности. Назначаю вас, Ленчо, начальником расположения, потому что ефрейтор Ржимнач — клоун со склонностями пьяницы, и не способен командовать даже в детском саду. Надеюсь, товарищ ефрейтор, что вы наведёте порядок среди своих подчинённых!

— Служу народу! — прохрипел тронутый Ленчо, — Ей–богу, я им гайки заверну!

— Отлично, Ленчо! — возрадовался Троник, — Введите железную дисциплину, будьте строгим и справедливым! Я готов во всем вас поддержать!

Спальное расположение, которым до той поры командовал ефрейтор Ржимнач с красным носом, двенадцатью диоптриями и стойким пристрастием к пльзенскому пиву, к заворачиванию гаек и железной дисциплине было морально не готово. Тем самым можно объяснить, что когда Ленчо вошел в помещение, выпучил глаза и закричал:«Парни! Теперь тута будет порядок!«все присутствующие бурно расхохотались, а кулак Вата добавил:«Мальчик, в рыло не хочешь?»

— Не тыкайте мне, Вата! — крикнул Ленчо, — Я ваш командир!

— Ну вы поглядите на этого засранца! — заворчал кулак среди всеобщего веселья, — Вместе получали портянки, а теперь он ещё на меня будет покрикивать!

— Тута будет порядок! — стоял на своём Ленчо, — Кутик, застелите койку!

— Поцелуй меня в зад, — ответил Саша, с любопытством глядя на подскакивающего ефрейтора.

— Кунте! — взвизгнул Ленчо, — Пришейте пуговицу!

Бывший хулиган расхохотался так, что от смеха упал на свой сундук и по лицу у него катились крупные слёзы.

— Петранек, на уборку помещения! — закричал Ленчо, но выбор оказался не слишком удачным. Холерик Петранек бросился на Ленчо и принялся его яростно душить.

— Ты, деревня! — кричал он, — Метла навозная! Ты меня будешь посылать на уборку!

— Оставь его, — защищал своего преемника ефрейтор Ржимнач, — Он тебя послал на уборку, ты его пошли в жопу, и будете квиты. Насилие тут не имеет смысла.

Ленчо вырвался из рук Петранека и сел на пол, но его командирское честолюбие не ослабевало. Его ведь не для того повысили, чтобы всё осталось по–старому.

— Парни, — настаивал он, — Если будет порядок, то всё будет хорошо!

— А если не будет? — насмешливо спросил Кунте.

— Тогда я буду строгим и справедливым, — ответил коновод, — и всем тута заверну гайки! Устрою вам службу по уставу!

— Сдаётся мне, — подтолкнул Кефалин несколько ошеломлённого Салуса, — на сцену лезет новый агент мирового еврейства.

— Я тебе уже объяснял, — не поддался Салус, — что евреи никогда не действуют прямо. Еврей не этот дурень, а тот, кто сделал его ефрейтором.

— Парни, — добивался внимания Ленчо, — соблюдайте устав, и я буду добрым!

— Ещё раз откроешь рот, и мы тебя отделаем! — сказал Цина, — Слишком долго ты тут распинаешься, говнюк!

— Как хотите, — прорычал Ленчо, и с оскорблённым видом покинул расположение.

— Кто бы мог по нему сказать, — вздохнул Кагоун, — Такой всегда был тихий и забитый…

— Что было, то было, — пожал плечами Кефалин, — Таперича он ефрейтор!

В субботу Ленчо выпустил коготки. Солдаты из его помещения напрасно ждали увольнительных, товарищ ефрейтор не заверил ни одной. «Исключено, товарищи», — отклонял жалобы лейтенант Троник, — «Незаверенные увольнительные я принципиально не подписываю. Это было бы нарушением служебного порядка! Наладьте отношения с товарищем ефрейтором, исполняйте его распоряжения, и будете ходить в увольнения. Мы солдаты, следовательно, должны соблюдать дисциплину!»

В невыдаче увольнительных особой трагедии не было, но это создавало определённый риск. Солдатам, уходящим в город нелегально, приходилось считаться с усиленными патрулями, которые систематически прочёсывали Табор. Относительно безопасно можно было пойти в Клокоты, Чеканицы или в Сезимово–Усти. Некоторые даже ездили в Плане–над–Лужницей или даже в Собеслави. Но большая часть отдавала предпочтение Табору, а передвигаться по нему без увольнительной означало быть постоянно начеку. Особенно те, кто увлекался танцами, не могли в должной мере удовлетворить свою страсть.

Кунте и Кагоун вечером собирались встретиться в»Гранде»с двумя очаровательными студентками, но именно там патрульные чаще всего устраивали охоту на самовольщиков.

— Вот скажи мне, — сказал Ота Кунте, — как можно этому барану Ленчо не расквасить морду?

— Мне это кажется слишком рискованным, — ответил Кефалин, — Разобьёшь ему морду, тебя посадят, и что дальше? Тут надо придумать план…

— Эге, да ты теоретик! — прервал его Кунте, — Тресну ему разок и дело с концом. Затрещина в нужный момент способна вернуть человека на землю.

— Я бы этого не делал, — сказал Кефалин, — Помни, всему своё время.

Ефрейтор Ленчо за образцовое поведение был награждён пятью днями отпуска, и тут же уехал к родителям в восточную Словакию. В казарме остался его большой деревянный сундук, в котором было заперто обмундирование, а рядом стояли образцово начищенные сапоги.

— Так, на пару дней нас оставят в покое, — счастливо потянулся кулак Вата, — Почти неделю этого балбеса не увидим!

— Господа, — сказал Кефалин, — наш друг Ленчо уехал к своим близким, а чтобы мы о нём не забывали, оставил нам вот этот сундук и вот эти сапоги. Как будто бы он говорит нам: «пока здесь лежат эти вещи, с вами будет мой дух!»

— Дай‑ка, я их выкину в окно, — предложил Кутик, и многие его предложение поддержали.

Кефалин завертел головой. Закрыв глаза, он произнёс:«Вижу сундук огромный, что плывёт по реке Лужнице и вплывает с ней во Влтаву. Вижу сапоги начищенные, что наполняются водою и опускаются неспешно ко дну».

Казарма завопила от восторга.

— Это идея! — закричал Ота Кунте, — Ленчо за пятёрку удавится, такую потерю он не переживёт!

— За дело, — довольно сказал Цина и потянулся к сундуку.

— Поспешишь — людей насмешишь, — придержал его Кефалин, — Вся акция может пройти успешно, только если нас никто не увидит. А человек с сундуком всегда привлекает внимание. Я бы это всё оставил до вечера.

Предложение было принято, но трудность состояла в том, что каждый хотел лично присутствовать при потоплении имущества Ленчо.

— Господа, так не пойдёт! — придержал их Кефалин, — ради одного сундука мы не можем оставить казарму пустой! Будем тянуть жребий. Я за то, чтобы в акции участвовали шесть человек.

— Двенадцать, — крикнул Саша Кутик, — Сундук тяжёлый, кто‑то должен стоять на стрёме, и потом, если раз в жизни выпал случай развлечься, то должна быть компания!

Подавляющее большинство заняло его сторону, и тут же началась жеребьёвка за право участия в ночной вылазке. К своему безграничному ужасу в число двенадцати избранных не попал Ота Кунте, но рядовой Мичка уступил ему своё место за новые полуботинки.

После вечерней поверки двенадцать отважных выскочили из окна на улицу и направились к Лужнице. Вопреки ожиданиям, не обошлось без осложнений.

— Стоять! — раздалось внезапно и перед карательной экспедицией, откуда ни возьмись, выскочил опасный майор, которого в Таборе прозвали Волкодав.

— Куда идёте, что несетё?

— Товарищ майор, — ответил Кефалин, — у нас проводятся ночные боевые учения, мы преследуем неприятельский дозор, который выбежал за двадцать минут до нас.

— Гм, — задумался майор, — А зачем сундук и эти сапоги?

— Сапоги обозначают ручной пулемёт, — охотно пояснил Кефалин, — а сундук — запасы патронов. Мы военнослужащие ВТБ, и настоящего оружия в нашем арсенале нет.

— Хорошо, — проворчал Волкодав, и обратился к Кутику, который держал в руках сапоги. — Товарищ, как вы держите ручной пулемёт? Учения проводятся для того чтобы каждый научился биться с врагом. И одной единицы оружия вам вполне хватит. Один сапог, то есть ручной пулемёт, отдайте вон тому товарищу, который так глупо скалится! — Он указал на Оту Кунте.

Ещё раз оглядев карательную экспедицию, он строгим голосом приказал:«Продолжить боевые учения! И горе тому, кого я застану в пивной!»

В остальном сложностей не возникло. Сундук и сапоги были брошены в Лужнице, и вскоре после полуночи экспедиция возвратилась в казарму в полном составе.«Интересно, какое лицо будет у товарища ефрейтора! — злорадно прошептал кулак Вата. Интересно было и остальным, но пришлось ждать почти неделю, пока их любимый командир не вернулся.

Отпуск Ленчо, очевидно, удался. Его глаза горели новой энергией и страстью к командной деятельности. Но она тут же рассеялась, как только он начла искать свои вещи.

— Парни, — заскулил он, — Где мой сундук? Где мои сапоги?

Недоуменные пожатия плечами были ему ответом.

— Товарищи! — обеспокоенно закричал Ленчо, — Если здесь через двадцать секунд не появятся сундук и сапоги, я вам устрою службу!

Ни сундука, ни сапог он, ясное дело, не дождался.

— Так, молодые люди, — обратился ко всем Ота Кунте, — если кто‑то из вас спрятал сундук товарища ефрейтора, то пускай вернёт. Иначе старшина потребует от него возмещения утраты.

— Какой был сундук? — спросил Вата.

— Чёрный! — выкрикнул с надеждой Ленчо.

— Какой был, такой был, — сказал Вата, — теперь он в глубокой заднице. Ты себе даже не представляешь, как нам его жалко!

Ленчо всхлипнул, ещё некоторое время искал пропавшие вещи, а потом кинулся к старшине Блажеку, чтобы доложить ему о пропаже имущества.

— Вот смотрите, Ленчо, — сказал старшина, — Каждый солдат должен за своими вещами следить. По–другому в армии нельзя. У вас пропал сундук с обмундированием и сапоги, так что вам придётся их стоимость армии возместить. Это приличные деньги, но мы у вас их спишем с книжки.

— Так нельзя! — закричал Ленчо, — Это несправедливо!

— Конечно, несправедливо, — согласился старшина, — но вы когда‑нибудь видели в армии справедливость? Я нет. Сундук придётся возместить и баста!

И тогда Ленчо сделал великий поступок. Словно потухший, он вышел во двор и публично перед всеми разжаловался.«Срать я хотел на лычки, если сундук надо возмещать!» — воскликнул он во весь голос. И прозвучало это так же истово, как когда он за пару недель до того кричал»Служу народу!»

Ленчо получил пятнадцать дней строгого ареста, а старшим по расположению снова стал ефрейтор Ржимнач.

Когда Ленчо вернулся, отбыв наказание, то снова был тем тихим неприметным пареньком, которого все знали до судьбоносного повышения.

Ещё один комсомолец и бывший грабитель Бобр отметился тем, что привёл в интересное положение воспитательницу из детского сада.

Как‑то раз в часть пришла пани воспитательница в сопровождении своего отца — могучего детины с рыжими усами. Они разыскали лейтенанта Троника, который немедленно пригласил их к себе в кабинет.

— Товарищ лейтенант, — начал отец, — к чему долгие разговоры? Я привык сразу переходить к делу. Один из ваших подчинённых, по фамилии Бобр, жахнул мою девочку.

— Но папа! — пискнула пани воспитательница, зардевшись.

— Жахнул её, — не дал себя прервать рыжеусый, — и вроде как собирается на ней жениться. Конечно, почему бы и нет. Должен жениться, так чего тут рассуждать. Только есть тут одна загвоздка, товарищ лейтенант. В ваших частях бывают солдаты политически неблагонадёжные, а мне в семье такие ни к чему. Я общественный деятель, в партии с двадцать пятого года, шесть лет был безработным, и жену взял из бедноты. Если бы мне моя девочка повесила на шею какого‑нибудь классового врага, меня бы это, товарищ лейтенант, чертовски задело!

Замполит задумался.

— В этом смысле, — произнёс он, — товарищ Бобр в целом сознательный. Он комсомолец и участвует в дискуссиях.

— Видишь, папа! — возликовала воспитательница, — Я ведь тебе говорила!

— Однако, не всё тут так гладко, — мялся лейтенант, — Если говорить начистоту, товарищи, то нельзя оставить без внимания тот факт, что товарищ Бобр женат.

Пани воспитательница попыталась упасть в обморок, но отец остался относительно спокоен.

— Ну, — загудел он, — это ещё не самое скверное. Перед армией такое бывает, и заметить не успеешь! Хорошо, что наши прогрессивные законы позволяют развестись и жениться заново!

— Это, конечно, так, — согласился лейтенант Троник, — но есть одно обстоятельство, о котором нельзя умолчать. Товарищ Бобр несколько раз побывал в исправительном учреждении, — выдавливал он из себя, — и каждый раз за грабёж…

Раздались два хлопка, и пани воспитательница вскрикнула, потому что заработала две изрядные рабоче–крестьянские оплеухи.

— Ты, лахудра! — заорал рыжеусый, вынимая из штанов ремень, — Ты, потаскуха негодная, для того ты училась, чтобы путаться с уголовником? Головореза хочешь в дом привести, шалава?!

Тут он принялся лупить дочь ремнём, и та, оглушительно визжа, выбежала из кабинета. Однако отец не отставал и обильно обрабатывал её ремнём, не переставая ругаться.

— Папа! — пищала дочь, — Пожалуйста, не здесь! Не здесь! Лучше дома!

— Не беспокойся, дома ещё получишь! — вопил отец, ловкими взмахами ремня поражая мягкие и приятно округлённые части её тела.

Лейтенант Троник уныло смотрел на удаляющуюся парочку и растерянно шептал:«Ну, комсомольцы! Это просто наваждение, в каждом серьёзном залёте замешан комсомолец!»

Следующий скандал был заслугой учителя Анпоша. Некоторым было известно, что педагог пишет дневник»Из моей жизни», но только рядовому Дочекалу удалось его похитить. После того, как рота вернулась с ужина в казарму, Дочекал влез на койку и начал патетическим голосом зачитывать интимные пассажи из супружеской жизни учителя.

Никто не ожидал, что учитель обрадуется, но с другой стороны, вряд ли кто‑то ожидал, что он разъярится до такой степени.

— Верни мне мой дневник! — завопил учитель и схватил железный костыль, который кто‑то притащил со стройки, чтобы использовать вместо молотка, — Сейчас же верни мне дневник!

Дочекал был не из пугливых, что и стало для него роковым. Не испугавшись повышенных тонов в голосе учителя, он, наоборот, с ещё большим смаком принялся знакомить присутствующих с содержимым дневника.

Тут ржавый костыль просвистел по воздуху, и Дочекал страшно заорал. Свалившись с койки на пол, он выпустил из рук дневник, и руками обхватил голову, по которой текла кровь. Однако, тут же опомнился и бросился на педагога, который хотел поднять дневник с пола. Наступив ему на руку, правой рукой он схватил учителя за волосы.«Ты, выблядок!» — заревел Дочекал, — «Я тебя зарежу, как свинью, только про это ты в свой дневник уже не напишешь!»

Учитель ловко укусил его за щиколотку, вырвался, и бросился наутёк, необычайно проворно перескакивая через койки. Дочекал, несмотря на по–прежнему текущую из головы кровь, гнался за ним с воплями»Стой, засранец, всё равно не уйдёшь! Чем раньше отделаешься, тем лучше!»

Учитель на его слова не повёлся, и по прежнему стремился избежать лап Дочекала. Трудно сказать, удалось ли бы ему убежать, но в самый драматический момент в помещение вошёл лейтенант Троник.

— Смирно! — взвизгнул Салус, который первым его заметил.

Все дёрнулись, полагая, что летит ещё один костыль, но когда оказалось, что дело всего лишь в лейтенанте, интерес значительно ослаб.

— Товарищи! — закричал лейтенант, — Военнослужащие народно–демократической армии так себя не ведут!

— Я этого молокососа убью, — вопил Дочекал, — Я его на куски порву, как палач Мыдларж!

Учитель Анпош спрятался за спиной лейтенанта.

— Пускай он отвяжется! — ныл учитель, — Я не его хотел бить, он первый начал!

Дочекал, сопя, сел на койку.

— Меня этот учёный голодранец треснул костылём! — жаловался он, — Посмотрите, кровь течёт, как у быка!

— Анпош! — крикнул лейтенант, — Это правда? Вы ударили своего товарища костылём?

— Он у меня украл дневник! — пожаловался в ответ учитель, — А я разозлился, и…

— Какой дневник? — насторожился лейтенант, но прежде, чем последовал ответ, он заметил на полу толстую тетрадь. Подняв её, он произнёс: — Дневник я изымаю и проведу его исследование. Дочекал, идите в медпункт, и в дальнейшем воздерживайтесь от насилия. Анпош, я не ожидал, что вы, комсомолец, будете швыряться костылями! Товарищи! Ведёте себя, как животные, это надо заканчивать!

И он ушёл с дневником учителя в руке, Анпош понуро глядел ему вслед, а потом пошел в умывальную и расплакался.

— Анпош, — сказал н аследующий день лейтенант Троник, — ваш дневник, который вы вслед за Алоизом Ирасеком назвали»Из моей жизни», меня глубоко потряс. И скажу вам прямо: это частично порнография, частично разглашение военной тайны! Я целую ночь из‑за него не спал, потом что интенсивно размышлял, обязан ли я теперь передать вас военной прокуратуре?

Учитель побледнел и проблеял что‑то невразумительное.

— Вдобавок вы ранили товарища Дочекала, — продолжал Троник, — вы нанесли ущерб его здоровью, и не исключено, что рядовой Дочекал от этого повредится умом. Так что врач назначил ему неделю лазарета. Это значит, Анпош, что по вашей вине он пропустит шесть рабочих дней и несколько часов боевой подготовки. Это утрата не только для рядового Дочекала, но и для всех нас. По вашей вине, Анпош. Если бы вы вовремя осознали, что Дочекал — это рабочая сила, вы никогда бы не швырнули в него костылём!

— Он украл мой дневник, — прошептал уничтоженный учитель.

— И правильно сделал, — закричал лейтенант, — Если вы будете осуждены военным прокурором, не стоит и сомневаться в том, то Дочекалу будет назначена награда в виде нескольких дней отпуска. И по полному праву, поскольку ему удалось разоблачить вашу подрывную деятельность. Как могли вы, член комсомольского актива, а в гражданской жизни воспитатель нашей молодёжи, писать подобную гадость!

— Я хотел быть предельно искренним, — мямлил Анпош, — и добраться до сути проблемы в её неприкрытой наготе.

— Мы вот теперь доберёмся до вас, Анпош, — сказал лейтенант, — и эта ваша искренность вам чертовски дорого встанет! Я вот подумал, а это не вы, товарищ, рисуете всю эту похабщину в туалете?

Учитель вспыхнул.

— Я никогда не опустился бы до чего‑то подобного! — ответил он с достоинством.

— Не надо мне рассказывать, — осадил его Троник, — Некоторые сцены из этого вашего пасквиля — чисто буржуазное свинство. Ну, на это ещё можно было бы закрыть глаза. Вы молодой, не нагулявшийся, у вас буйная фантазия… Это стыдно, но, в конце концов, объяснимо. Гораздо хуже дело, Анпош, с теми главами, где вы касаетесь службы в армии. За них получите по меньшей мере три года!

— Това… бо…боже милостивый! — задохнулся учитель, заламывая руки.

— И то лишь в том случае, — продолжал стращать его лейтенант, — если суд не сочтёт некоторые ваши взгляды на действительную воинскую службу за государственную измену. Впрочем, это непреложный факт, что целый ряд своих командиров вы называете полным именем с указанием звания, что нельзя квалифицировать иначе, кроме как разглашение военной тайны.

— Но… но дневник я писал сам для себя, — стонал учитель, — Он не должен был попасть в руки никому непрошеному.

— А он попал или не попал? — спросил лейтенант.

— Попал, — повесил голову Анпош.

— Вот видите! — торжествовал Троник, — Именно так, как дневником завладел рядовой Дочекал, им мог бы завладеть агент иностранной разведки. Ваш поступок тем более наказуем, что вам известен кадровый состав нашей части.

— При чём здесь это? — вскричал Анпош, — То, что знаю я, знает вся рота. Для того, чтобы передать за границу, что командир нашей роты — лейтенант Мазурек, ему не надо красть у меня дневник.

— Вот смотрите, Анпош, — разозлился лейтенант, — общественную опасность вашего проступка будете оценивать не вы, а военный прокурор. А определение военной тайны вам известно.

Учитель опять занял защитную позицию.

— Товарищ лейтенант, — прошептал он несколько секунд спустя, — Нельзя ли тут что‑нибудь сделать? Что, если я возьму на себя какое‑нибудь почётное обязательство?..

Лейтенант задумался.

— Это должно быть чрезвычайно почётное обязательство, — сказал он через некоторое время, — Я могу простить бойца, но когда речь идёт о безопасности нашего народно–демократического строя, от меня пощады не жди!

В Таборе участились случаи самовольного оставления части. Солдаты убегали к жёнушкам, девушкам и мамочкам, и через несколько часов возвращались, сопровождаемые насупленным эскортом. Из стройбата сбежал цыган Кисс, несколько дней он бродяжничал в северной Чехии, и пойман был лишь тогда, когда попытался бритвой зарезать священника, который отказался отдать ему золотую чашу. Слуга божий в прошлом был борцом, и чуть не утопил цыгана в святой воде. Кисса доставили обратно в часть и немедленно увезли в военную прокуратуру.

Салус тоже попытался съездить к жене в Гольчов–Еников, но ему не повезло — в машине, которую он попытался поймать, как раз сидел командир гарнизона.

Увольнение были ограничены с такой строгостью, какой никто не мог припомнить, не помогали никакие уловки. Из кабинета командира ни с чем вернулся даже рядовой Трунда, у которого уже в шестой раз за время службы умерла мать. Напрасно он размахивал перед командировм телеграмой, которую ему послала одна официантка из»Шмелхауса».

В такой обстановке многие воины предались унынию.

— Эх, Кефалин, — вздохнул кулак Вата, — страшно хочется съездить домой, да боюсь попасться.

— Мне бы твою фигуру, — ответил Кефалин, — я бы ничего не боялся.

— Тебе хорошо говорить, — бубнил Вата, — а меня когда раскулачивали, то сказали, чтобы я за собой следил, иначе мне конец. Что тебе сойдёт с рук, за то мне свернут шею. Мы как‑то засадили восемь гектаров цветной капусты, и теперь мне за всю жизнь не отмыться!

— Попробуй попросить увольнительную у Мазурека, — посоветовал Кефалин, но кулак лишь махнул рукой.

— А вообще лучше всего было бы, — продолжал Кефалин, — если бы как‑нибудь отличился. Если бы ты совершил какой‑нибудь крупный подвиг, за него бы тебе дали увольнение лично от командира гарнизона.

— Сколько служу, ни разу не слышал ничего глупее! — твердил Вата, — Объясни мне, как тебя взяли в институт?

— Это отдельный разговор, — сказал Кефалин, — а про подвиг я говорю серьёзно. Почему бы ты, например, не мог спасти жизнь утопающему?

— Потому что я плаваю, как топор, — ворчал кулак, — еле–еле держусь на воде, и то недолго.

— А я и не говорю, что ты должен изобразить что‑то особенное — сказал Кефалин, — всё можно было бы подстроить. Кто‑нибудь прыгнул бы в Иордан, и изображал бы, что тонет. А ты бы бесстрашно бросился в воду, и, рискуя жизнью, вытащил бы его на берег. Такой поступок не остался бы без внимания, и тем более без награды!

Кулак задумался, и, казалось, идея пришлась ему по душе.

— А ты мне поможешь? — спросил он, — Будешь тонуть?

— Боже милостивый! — всплеснул руками Кефалин, — Таких наивных кулаков нет ни в одной стране Европы. Во–первых, мне это стоило бы ареста, потому что купание в неположенных местах и без присмотра офицеров запрещено, а во–вторых, каждому будет ясно, что мы всё разыграли, и никакой награды не будет. Нет, дружище! Ты должен вытащить какого‑нибудь гражданского!

Вата понимающе кивнул.

— Я вот только беспокоюсь, — произнёс он, — как бы мне в награду не дали табакерку с монограммой, или фотографию перед развёрнутым знаменем.

— Или могли бы написать письмо на родину, — задумался Кефалин, — что ты образцовый солдат, который, невзирая на неудобства, исполняет свои обязанности и стал практически правой рукой командира!

— Такого позора они бы не пережили! — вскричал кулак Вата, и искренне содрогнулся перед этой ужасной мыслью.

На роль утопающего был выбран ученик каменщика Ворличек. В качестве гонорара он потребовал десять сигарет и кокарду, с чем Вата, не торгуясь, согласился. Сразу после обеденного перерыва Ворличек разделся до трусов и с наслаждением заядлого пловца прыгнул в Иордан. Чётко войдя в воду, он вынырнул на поверхность, и первоклассным, хотя и несколько пижонским кролем направился к центру пруда.

— Пресвятая Мария! — застонал кулак, — Я туда нипочём не доплыву!

Ученик каменщика Ворличек продолжал удаляться от берега, демонстрируя всем свою великолепную спортивную подготовку, и рисуясь так, как как может рисоваться только пятнадцатилетний подмастерье.

— Ну что? — крикнул ему Кефалин.

До Ворличека дошло, что пора заканчивать показательное выступление и отработать десять сигарет. Подняв руки надо головой и шлёпая ими по воде, он принялся звать на помощь. Для пущего он эффекта он время от времени уходил под воду.

— Давай! — зашипел Кефалин на кулака, — Это твой единственный в жизни шанс стать героем.

— Я туда не доплыву! — хныкал Вата, не спеша стаскивая с себя одежду, — Этот дурень уплыл слышком далеко!

— Не болтай, и плыви, — сказал Кефалин, — Либо я его спасу сам и пришлю тебе из Праги открытку.

Вата жалобно поглядел на него и ногой попробовал воду.

— Ой, холодная! — запричитал он, — А вдруг меня схватят судороги?

Ворличек призывал на помощь, как будто его резали, и кулак, наконец, начал спасательную акцию — плюхнулся в воду так, что отбил об неё своё монументальное брюхо.

— Ай–ай–ай! — закричал Вата, но тут же поплыл по–собачьи в сторону Ворличека. Было ясно, с водой он имел дело только тогда, когда у себя в хозяйстве близ Вшетат поливал овощи.

— Ну привет, — вздохнул Кефалин, — Этак он до Ворличека доберётся к вечеру.

Впрочем, его пессимизм оказался неуместен. Вата сражался с коварной средой метров тридцать или сорок, а потом начал тонуть. Это было похоже на извержение подводного вулкана, или на раненого кашалота, бьющегося за свою жизнь. Стосорокакилограммовый кулак молотил вокруг себя руками, а в те мгновения, когда его голова показывалась над поверхностью, душераздирающе вопил»Мамочка!»

Помощь от мамочки ему не пришла, зато ученик каменщика Ворличек тут же перестал тонуть, и вспомнил про свои курсы спасения утопающих. Через несколько секунд он уже был возле обезумевшего кулака, схватил его за волосы и потащил из воды. Но это было то же самое, что пытаться вытащить из воды паровоз. Хотя это сравнение хромает, потому что паровоз не колотит вокруг себя руками и не пытается утопить своего спасителя. Ворличек был тощим, как иголка, и в бою с Ватой не имел ни малейшей надежду на успех. К счастью, тут в воду попрыгали Кефалин, Кунте и Дочекал, которые тут же присоединились к спасательной акции. После упорной и длительной борьбы они дотащили кулака до берега, и случилось это в ту самую минуту, когда на объект прибыл с одной из своих редких проверок старший лейтенант Мазурек, сопровождаемый своим заместителем по политической работе.

В тот же вечер на построении старший лейтенант Мазурек голосом испуганного ребёнка объявил:

— Назначаю внеочередной отпуск сроком на два дня рядовым Кефалину, Кунте и Дочекалу, спасшим жизнь товарища!

— Служу народу! — заорали перечисленные бойцы.

Старший лейтенант Мазурек после небольшой заминки продолжал:

— Назначаю рядовому срочной службы Вате пять дней ареста за оставление рабочего места и купание в запрещённых местах!

— Твою мать! – облегчил душу спасённый кулак, — А ещё пришлось этому бесстыжему каменщику дать тридцать сигарет за то, что не дал меня утопить! Все кругом только и норовят обокрасть!

В гневе он и не понимал, что если кто‑то собирает претендовать на роль спасателя, то должен уметь проплыть хоть как‑нибудь хотя бы пятьдесят метров. Причины неуспеха акции крылись в первую очередь в том, что кулаки в своей косности не прилагали усилий к завоеванию знака Тырша, как призывал Отакар Яндера.

Лейтенант Троник вызвал с работ весь комсомольский актив, отчёго стало ясно, что что‑то случилось. И действительно случилось.

— Товарищи, — сказал замполит, — сегодня я собрал вас, чтобы сообщить радостную новость. Приказ от продлении действительной службы отложен на год!

Ясанек радостно пискнул, да и остальных членов комсомола новость явно заинтересовала.

— На Рождество, товарищи, будете дома, — продолжал Троник, — Пробудете здесь всего на два месяца дольше, и это время будет вам засчитано, как боевая подготовка. Но — почему я вас собрал. Эту безусловно радостную для всех новость надо использовать для политической работы. Большинство солдат захочет на радостях напиться, и этому необходимо воспрепятствовать. Комсомольцы должны держать ситуацию под контролем. Вы, Кефалин, после продления службы с горя нажрались, и не вздумайте свой гнусный поступок повторить. Я требую от вас, чтобы обстановка была торжественной, но в рамках приличий.

Лейтенант Троник говорил ещё долго, но никто из комсомольцев его не слушал. Каждый из них чувствовал, что одной ногой уже на гражданке, и этот факт никоим образом не возбуждал в них политической активности. Только учитель Анпош горячо поддакивал замполиту, поскольку до сих пор не понёс наказания за разглашение военной тайны.

Затем комсомольцы разошлись на работы, где должны были ненавязчиво подготовить остальных к радостному событию.

Кефалин притащился на стройку»на Котельной», уныло глядя в землю. Уже долго никто не видел его таким угрюмым.

— Что случилось? — выведывал у него кулак Вата, — Куда вас опять впрягли?

Кефалин лишь молча махнул рукой

— Ну вот ещё! — присоединился Кунте, — Давай выкладывай!

— Всё пропало, — сказал Кефалин и сел на мешок с цементом.

— Как это? — заревел Кунте, — В чем дело?

— Всё ещё пока не точно, — прерывающимся голосом заговорил Кефалин, — и нельзя про это говорить. Но, судя по всему, теперь будут служить не три, а четыре с половиной года.

— Что–о? — застонал Вата.

Все остальные побледнели так, что даже позеленели. Рядовой Бегал обрезал все пуговицы с формы и принялся их глотать в надежде попасть в больницу.

Но потом истинное положение дел утаить уже не удалось. Группы солдат с других строек приходили отметить новость. Кефалина прямо в форме бросили в Иордан, а потом все пошли в ресторан»На Бранике»дать выход неожиданной радости. Вся рота так перепилась, что лейтенант Троник из тактических соображений покинул казарму.