Рядовой Мацек, который некоторое время назад разгромил гостиницу»Иордан», отбыл свой срок в Бохове и вернулся в Табор в свою часть. Старший лейтенант Мазурек сказал ему:«В армии главное — дисциплина. Который товарищ дисциплинированный, тот хороший солдат, иначе нельзя, должна быть дисциплина, потому что армия — это оборона».

Лейтенант Троник всё видел с политической стороны.

— Мацек, — сказал он почти отечески, — Ваш отец — пролетарий, ваша мать — пролетарка. Вы сам — пролетарий…

— И брательник тоже, — перебил его Мацек, — И тесть ещё, таскает мусор на бумажной фабрике.

— Ну вот видите, — обрадовался Троник, — Все пролетарии, и это прекрасно!

— Не знаю, чего там прекрасного, — проворчал Мацек, — Я бы лучше возил свой зад в»Татре».

— Это прекрасно, — стоял на своём Троник, — Но к пролетарскому происхождению вам следовало бы проявлять и пролетарскую солидарность. Вот смотрите, Мацек, тот человек, которого вы ранили, он тоже был пролетарием. Как вы могли его ударить?

— Как нечего делать, — ответил Мацек, — Если мне какой‑нибудь умник скажет, что девятнашка ходит в Смихов, я ему так дам в рыло, что рога отвалятся!

— Какая разница, куда ходит девятнашка? — застонал лейтенант, — Вы должны вести себя прилично, даже если бы она ходила в Грдлоржезы!

Мацек рашительно завертел головой.

— Я вырос в Гостиварах, — объявил он, — И Прагу знаю назубок. Девятнашка ходит на Споржилов, а кто скажет»нет», тому я разобью морду!

— Ну, хорошо, хорошо, — капитулировал Троник, — Но ведь вы же наверняка не хотите снова вернуться в Бохов?

— Запросто, — сказал Мацек, — Работа меня не напрягает, а жратва там лучше здешней. Только что квасить там нельзя.

— И здесь тоже! — закричал лейтенант, — А вы особенно должны избегать алкоголя. Алкоголь — это опасный яд, который уже многих уважаемых товарищей сбил с верного пути. В вас Мацек, есть здоровое ядро, и надо, чтобы вы научились держать себя в руках. Я вам помогу тем, что не буду подписывать вам увольнительные.

Мацек яростно выпучил глаза.

— Это что же выходит, я вообще не выйду на волю? Я что, буду тут сидеть, как какой‑нибудь засраный новобранец? Это мы еще, вашу мать, посмотрим!

И могучей пролетарской лапой он треснул по столу так, что лейтенант задрожал.

— Я хочу сделать всё для вашей пользы, — твердил Троник, — ведь вы и сам не понимаете, какой вы, в сущности, ценный кадр. Знаете ли вы, что многие отдали бы за ваше идеальное происхожение?

На стройке Мацека встретили, как полагается. И нет ничего удивительного в том, что встреча окончилась в пивной»На Бранике», и пльзенское пиво лилось рекой. Через некоторое время Мацек был ровно в том же состоянии, в котором разнёс»Иордан». Тем не менее, он не выказывал агрессивных намерений. И даже не имел к ним повода, потому что обслуживание было великолепным, и никто из сидящих рядом не отваживался его случайно задеть или даже изменить конечную остановку девятнадцатого трамвая. Все присутствующие охотно приняли к сведению, что этот трамвай ходит в Споржилов.

Но потом в заведение вошёл лейтенант Троник. Несколько солдат с готовностью выскочили в окно, остальные скрылись в туалете и через форточку выбирались на двор. У стола с запотевшими кружками остались только двое солдат: Мацек и Цина. Вошедшие ничуть не нарушили их спокойствия.

Лейтенант Троник с ужасом глядел на такую наглость. И чем дольше он глядел, тем больше его охватывал справедливый гнев.

— Товарищи! — загремел он, — Что вы себе позволяете? В рабочее время просиживаете в пивной! И не только просиживаете, вы тут употребляете спиртные напитки!

— Отвали, — проворчал Мацек, и замполит чуть не зашатался. Он явно не верил своим ушам.

— Что вы сейчас сказали, рядовой? — взвизгнул он, — Вы не могли бы повторить?

— Запросто, — сказал Мацек, — Отвали, говно.

— Сраное, — добавил Цина, довольно отхлебнув пльзенского.

— Товарищи, — взвился Троник, — Я могу понять солдата, но что чересчур, то чересчур! Себе на голову гадить я не позволю! И хотя вы оба пролетарского происхождения, я вас посажу так, что света не взвидите! Шагом марш на работу!

— Поцелуй меня в задницу, — развязно посоветовал Мацек.

— И отвяжись от нас, — добавил Цина со зловещей улыбкой.

— Товарищи! — визжал Троник так, что ему позавидовали бы многие фабричные сирены, — Вы пожалеете о своих словах! Я делал для вас исключения, но больше их не будет! Я с вами нежничать не буду!

— Мы с тобой тоже, — произнёс Мацек и поднялся. Перегнувшись через стол, он притянул лейтенанта за лацканы и влепил ему справа и слева по хорошей затрещине. Цина тут же пнул лейтенанта в зад и счастливо рассмеялся своему поступку.

— На… на помощь, — заверещал замполит, и, размахивая руками, выбежал из опасной пивной.

— Меня избили, — патетически объявил лейтенант Троник командиру роты, — и к тому же пнули!

Старший лейтенант Мазурек глядел на него растерянно. Его самого жена избивала почти непрерывно, и он не видел в побоях ничего необычного.

— Меня избил рядовой Мацек, — продолжал излагать Троник, — А пнул меня рядовой Цина. Перед этим они нецензурно ругались. Я настаиваю на их строгом наказании.

— Закроем им увольнения, — простодушно предложил Мазурек, и Троник вскочил так, что опрокинул стул.

— Я настаиваю, — завопил замполит, — чтобы они оба были немедленно переданы военной прокуратуре! Их чудовищный поступок, рукоприкладство в отношении командира, должен быть наказан устрашаюшим образом! Каждый из них должен получить не менее двух лет!

— Дисциплина должна быть, — кивнул старший лейтенант, — Дисциплина — это главное.

— Это чрезвычайное происшествие, — продолжал Троник, — И мне известно, что в Непомуках неприязненно относятся к чрезвычайным происшествиям. Я знаю, они будут говорить:«Вы позорите батальон, замните дело, наложите дисциплинарное взыскание». Но я не позволю себя уговорить! Я политработник народно–демократической армии, а не мальчик для битья. Если бы все могли избивать офицеров за семь дней ареста, все бы их только и избивали! Но в этот раз все и сверху и снизу как следует задумаются. Я буду последовательно и со всей решительностью вести это дело, вцеплюсь в него, как бульдог, и не отпущу до тех пор, пока обоим виновникам не будет вынесен строгий и справедливый приговор!

— Так должно быть, — промямлил Мазурек, — Дисциплина — это главное.

— Позвоните в Непомуки, — потребовал Троник, — и доложите о чрезвычайном происшествии. А я в это время прикажу заключить под стражу Мацека и Цину.

Мазурек несчастно кивнул. Ему не хотел отказывать Тронику, но с другой стороны, он осознавал, что стоит перед невыполнимой задачей.

Мацек и Цина давно уже были на гауптвахте, а старший лейтенант Мазурек по–прежнему безуспешно звонил. Женщины на телефонном узле были от него в полном шоке, и заслышав его гнусавый голос, разбегались от аппарата и соединяли его то с Болеславом, то с Пышелами, то с Напаедлами. Только через три с половиной часа он с огромным трудом добился соединения с Зелёной горой.

— Рядовой Черник, — раздалось с другого конца провода.

— Старший лейтенант Мазурек, — представился командир роты, и голос у него дрожал от волнения, — Разрешите обратиться.

— Ну что ж, — позволил ему актер, — пожалуйста, не стесняйтесь.

— Разрешите обратиться, — взволнованно повторил Мазурек, — Солдаты дали затрещину моему заместителю по политической работе. Это чрезвычайное происшествие.

— Вот чёрт, — вздохнул Черник, — Я запишу. Или лучше мне вызвать дежурного офицера?

— Дали затрещину моему заместителю, — стоял на своём старший лейтенант, — Это нарушение дисциплины, которая главное.

— А кто ему дал затрещину? — спросил актёр.

— Разрешите идти, — сказал старший лейтенант, и с огромным облегчением повесил трубку. И тут же решил, что больше никогда, ни при каких обстоятельствах не будет звонить по телефону.

Никто не знает, чем закончилась бы эта история, не будь лейтенанта Троника.

Замполит по праву был исполнен решительности бульдогом вцепиться в этот случай и тут же заподозрил, что старший лейтенант не занялся этим делом, как следовало бы. Поэтому он сам соединился с Непомуками, и ему удалось вызвать к аппарату капитана Оржеха. Ознакомив его с чрезвычайным происшествием, он со всей решительностью объявил, что не потерпит замятия дела.

— Это неприятно, — сказал капитан Оржех, — Как фамилии этих солдат? Мацек и Цина? Они по крайней мере кулаки или бывшие эксплуататоры?

— К сожалению, нет, — произнёс Троник, — оба пролетарского происхождения, это очень досадно, но ничего не поделаешь.

— Это не просто досадно, — ответил капитан, — Это прямо‑таки прискорбно. Процент рабочих и малоимущих крестьян, допускающих проступки, неуклонно растёт. Кто‑нибудь из них, по крайней мере, закончил школу?

— Нет, — обманул его надежды Троник, — но избили они меня изрядно. Лицо опухло, а на заду синяк. Подобного я не простил бы даже комсомольцу. А возможно, и члену партии.

— Ладно, товарищ лейтенант, — сказал капитан, — я немедленно ознакомлю с этим случаем товарища командира, и подчеркну, что вы настаиваете на передаче виновных военному прокурору.

Вскоре после этого лейтенант Троник собрал комсомольский актив.

— Товарищи, — произнёс он, — это грустно, но комсомольская работа в нашем подразделении буксует. Вы все наверняка знаете, что произошло. Рядовые Мацек и Цина подняли руку на своего командира. Дело не во мне, товарищи, дело в том, что в моём лице они напали на всех политработников, на всю нашу народно–демократическую армию, и по сути…

— На целый социалистический лагерь! — подсказал ему Кефалин.

— Да, — согласился лейтенант, — Каждым своим поступком мы демонстрируем, на какой стороне баррикады мы стоим. Ударив политработника, представителя прогрессивной социалистической политики, мы даём пощёчину всему нашему строю, и попадаем, таким образом, вне зависимости от нашего субъективного замысла, в число вредителей. И наоборот, когда мы помогаем компетентным работникам, мы укрепляем нашу республику, и… что у вас, Ясанек? Случаем, вас никто тоже не избил?

— У меня болит зуб, — всхлипнул Ясанек, потирая опухшее лицо, — Днём я пошёл к зубному, но у них там было партсобрание, и зубной не мог уйти, потому что у него был реферат о важности тяжелой промышленности.

— Вот видите, мы живём во время великих перемен! — поднял палец лейтенант Троник, — На всех предприятиях от Аша до самого Бузулука ведётся интенсивная политическая работа. Мы все готовы строить лучшую жизнь и отразить империалистическую агрессию. И в такое время, товарищи, вдруг придут какие‑то тунеядцы, влепят мне пару раз по морде, да вдобавок ещё и грубо пнут! Я, товарищи, такое поведение без колебаний называю белым террором и идеологической диверсией!

— Мы в этом смысле не всё понятно, — признался Кефалин, — Когда старшего лейтенанта Мазурека бьёт жена — это тоже белый террор?

— Это не террор, а позор! — взорвался Троник, — И этот вопрос должен решаться на высшем уровне! Я сомневаюсь, что поведение гражданки Мазурековой продиктовано каким‑то идеологическим мотивом, но в любом случае это безобразие! Впрочем, гражданка Мазурекова форму не носит, так что я не могу привлечь её к ответственности. А Мацек и Цина как раз военнослужащие, что им ещё выйдет чертовски боком!

— Уже почти два года выходит, — сказал Кефалин, — и не только им.

— А кто виноват? — спросил лейтенант, — Я, что ли? Я, посвящающий подразделению не восемь, а двенадцать часов в день!

— Иногда чем меньше, тем лучше, — прошептал Кефалин, но лейтенант уже распалился, и, сопровождая свои слова мощной жестикуляцией, продолжал:

— Я стараюсь, товарищи, я думаю о ситуации в подразделении днём и ночью, а кто не старается, так это как раз вы! Комсомольский актив! Почему вы не разъясняете остальным товарищам пользу военной службы так же, как и законы развития общества? Только потому, товарищи, что вы лодыри и безответственные элементы! А я вам доверял, рассчитывал на вашу помощь. И чего я дождался, товарищи? Кефалин — один из худших солдат в подразделении, Анпош разглашал военную тайну, Ленчо публично разжаловался, а Ясанек и Бобр тоже расслабились. С кем мне сотрудничать, как не с комсомольцами? Может, мне обратиться к кулакам и диверсантам? Может, мне договориться со шпионами? Товарищи, я вам говорю прямо — куда меня общество поставит, там я с радостью и самоотверженностью веду политическую работу! Но это, товарищи, меня уже, честно сказать, достало!

На стройках дебаты о девушках сменились догадками о том, сколько получат Мацек и Цина за инцидент с лейтенантом Троником.

— Скверно дело, парни, очень скверно, — твердил кулак Вата, — Когда в Вейпртах создавали колхоз, хуторянин Грубал скинул агитатора Шумеца в пруд. Ничего агитатору не стало, просто воткнулся головой в грязь и проглотил пару пиявок. И знаете, сколько Грубалу вкатили?

— Грубал воспротивился социализации деревни, — сказал Ясанек, — и его настигла революционная справедливость. Мацек против колхозов ничего не имел.

— Это правда, — согласился Дочекал, — был пьяный, а это смягчающее обстоятельство.

— Ошибаешься, — перебил его Кутик, — Опьянение теперь не смягчающее, а отягчающее обстоятельство. Если хочешь кому‑нибудь разбить рожу, то только в трезвом состоянии. Я когда встречу лампасника один на один, так врежу ему разок в нос, закину его в кусты и смоюсь.

— Бедные лампасники, — вздохнул Кунте, — Жаль, что существуют они лишь в твоих буйных фантазиях.

— Ты мне не веришь? — оскорбился Кутик, но Кунте лишь махнул рукой.

К толкующей компании подошёл мастер Пецка.

— Ну что, молодые люди? — сказал он несмело, — Будете сегодня что‑нибудь делать? Не то, чтобы я вас торопил, но ведь…

— Мы решаем важную проблему, — прервал его Кефалин, — Вы разбираетесь хоть немного в законах?

— Я разбираюсь только в строительстве, — признался мастер, — Но если бы я как следует занялся, то где бы я теперь был! Мой двоюродный брат выучился на плотника и полез в политику, и в прошлом году его назначили начальником свечного завода!

— Речь не о том, — сказал Кефалин, — Мы прикидываем, сколько получат Мацек и Цина.

— Шесть лет, — отрезал мастер.

От такого решительного ответа все умолкли.

— Почему именно шесть? — спросил наконец Кефалин.

— Ну, — выдавил мастер, — за пару затрещин пожизненное, небось, не дадут, а четыре года получил Пилоусек за изнасилование медсестры. Вот я и подумал, что должно быть где‑то между четырьмя годами и пожизненным, а так как мне эти парни в целом нравятся, я им специально дал небольшой срок.

— Вам шесть лет кажется мало? — удивился Кунте.

— Ну, оно может, и не мало, — допустил мастер, — но если бы все солдаты начали колотить офицеров, дело в армии было бы худо. Дисциплина, она, что ни говори, должна быть. Вот посмотрите, на стройке дисциплины никакой, все время прохлаждаетесь, и обычный дом строим дольше, чем наши предки какой‑нибудь собор.

— Шесть лет, — крестился Дочекал, — Господа, я не могу поверить.

— Я говорю, что получат двенадцать, — отозвался Вата, — Или по крайней мере девять. Вкатят им для страху, за то, что избили политработника.

— Это всё жидовство, — бубнил Салус, — Одно жидовство. Люди дерутся, страны воюют, а позади хохочет Великий Жид, который дергает за верёвочки.

Незадолго до вечерней проверки в Табор приехал сам великий Таперича. Он выглядел грустным и мрачным. Поначалу он вообще не показывал, что его интересует эпизод с Мацеком и Циной, а просто ходил по расположению роты и проверял порядок.

— Вы тут спите, Кефалин? — остановился он у койки, не совсем идеально застеленной, — В такой помойке?

— Товарищ майор, утром койка была в безупречном состоянии, — соврал Кефалин, — Я застелил её согласно уставу.

— Что было, то было, — сказал майор, — а таперича она такая, какая есть. Я старый офицер, но такую засраную постель не видел даже в окопах. Вы интеллигент, Кефалин?

— Я, честно говоря, и сам уже не знаю, — признался Кефалин, — Бывают дни, когда я в этом сомневаюсь.

— Вы интеллигент, — стоял на своём Таперича, — не выбриты, длинные волосы, посажу я вас, Кефалин, возьму грех на душу, посажу!

Но тут ему пришла в голову лучшая мысль. Сунув руку в карман, он вытащил карманный нож, и, открыв его, с боевым криком бросился на Кефалина. Схватив его левой рукой за волосы, правой он принялся, довольно причмокивая, обрезать волосы до установленных трёх сантиметров.

— Таперича будете острижены по уставу, — успокаивал он бойца, — а если вам будет не к лицу, можете сходить к парикмахеру.

Оставив обкромсанного Кефалина у развороченной постели, он уделил отеческое внимание другим неопрятным бойцам.

— Когда у солдата сапоги в говне, — объявил он строгим голосом, пиная ряды нечищенных сапог, — то он вообще не солдат!

Схватив сапоги в охапку, он принялся швырять их через окно во двор. Эта работа заняла его минут на пять. Потом он снова набросился на койки, разбрасывая одеяла, смачно пиная подушки и переворачивая всё, что можно было перевернуть.

Обработав таким образом все помещения, майор приказал смертельно бледному Мазуреку объявить боевую тревогу. Это было худшее, что могло произойти. Даже в нормальных условиях солдаты не смогли бы построиться в сколько‑нибудь приличное время, а теперь это было и вовсе исключено. В устроенной майором неразберихе нельзя было найти ровным счётом ничего. О молниеносном построении с уложенными вещмешками нечего было и думать.

Таперича стоял на плацу, словно бог возмездия, и то и дело повторял:«Я жду, Мазурек. Я жду, Троник».

Командиры носились по коридорам, орали, снова возвращались к майору и выдумывали дурацкие оправдания, не решаясь сказать, что возникший беспорядок устроил он сам.

В ту минуту, когда лейтенант Мазурек мчался по лестнице и кричал:«Тревога, товарищи, боевая тревога!«к нему подскочила пани Мазурекова и влепила такой подзатыльник, что у того каска слетела на правое ухо.«Ты, бестолочь!» — завизжала она, — «Уже полчаса бегаешь, и никакого толку! Если тебя переведут в какую‑нибудь забытую дыру, обо мне и не думай, немощь!»

Лейтенант Троник хоть и не получил подзатыльника — для него это было уже позади — не ему тоже было не до смеха. Он постоянно чувствовал спиной ехидный взгляд майора и слышал его»Я жду, Мазурек. Я жду, Троник».

И Таперича ждал. Похаживал по плацу и демонстративно поглядывал на часы.

Лейтенант Троник вдруг начал понимать. Если рота не выполнит задания, Таперича обвинит Мазурека и его в плохой работе и попытается навязать свой взгляд на инцидент с Мацеком и Циной.

Троник стиснул зубы, надвинул каску поглубже и настойчиво закричал:«Так, товарищи! Сколько ещё товарищу майору ждать построения?»

Майор Галушка ждал ровно час. Когда первые трое или четверо кое‑как собранных солдат выбежали с полной выкладкой на плац, майор махнул рукой и скомандовал:«Отставить боевую тревогу!»

Чуть позже Таперича с обоими офицерами сидел в ротной канцелярии. Он прямо светился превосходством и глядел на своих подчинённых прямо и слегка надменно. Старший лейтенант моргал глазами, словно испуганная мышка, увидевшая перед собой большую змею, а лейтенант Троник чувствовал, что ему нехорошо в желудке.

Майор дал им немного повариться в собственном соку, и только убедившись, что они достаточно готовы, произнёс:

— Была проведена боевая тревога. Что скажете, Мазурек?

Старший лейтенант проблеял что‑то невразумительное.

— А вы, Троник? — спросил Таперича.

— Думаю, товарищ майор, — выдавил из себя лейтенант, — Что тренировка прошла неудовлетворительно.

Таперича довольно покивал головой.

— Что делать с офицерами, — произнёс он, — у которых такие результаты? Не отправить ли таких офицеров к военному прокурору? Или лучше их перевести? В Волары? Или в Горни–Плану?

Мазурек и Троник задрожали. Табор — это всё‑таки город с двумя кинотеатрами, и жить здесь более–менее можно. Но Горни–Плана? А по голосу Таперичи было ясно, что в определённых обстоятельствах он может свои угрозы выполнить.

— Что скажете, господа офицеры? — спросил майор, — Что мне таперича с вами делать?

Господа офицеры не отвечали, и майор мог перейти ко второму пункту программы — предложил Тронику рассказать, что он думает насчёт того чрезвычайного происшествия.

— Я уверен, товарищ майор, — вымучивал из себя лейтенант, — что то, что произошло, является серьёзным происшествием, на которое нельзя махнуть рукой или ограничиться дисциплинарным взысканием. Рядовые Мацек и Цина в рабочее время покинули стройку и посетили пивную»На Бранике». Там они употребили большое количество пива и сильно опьянели. Когда я вошел с целью проверки, они начали меня оскорблять. Я был назван говном и другими непристойными словами. Наконец, рядовой Мацек нанёс мне две затрещины, а рядовой Цина меня сильно пнул.

— Что было дальше? — спросил майор.

— Я приказал рядовых задержать, — сказал Троник, — и решил настаивать на том, чтобы их поступок был рассмотрен военным судом. Нападение на политработника — это не только грубое нарушение воинской дисциплины, но и семя, из которого может прорасти…

— У нас много чрезвычайных происшествий, Троник, — прервал его Таперича, — Рядовой Пашина в подсобном хозяйстве пострелял коров, баранов и кур.

— Я понимаю сложность ситуации, товарищ майор, — сказал Троник, — но разве можно нападение на офицера и рукоприкладство квалифицировать ниже? Сегодня они избили меня, завтра вас, а послезавтра самого товарища министра Чепичку!

— Что‑то я не слышал, что товарищ министр ходит в»Браник», — усмехнулся Таперича, — а меня, Троник, они бы не избили. Я бы их выкинул в окно и надрал бы им задницы.

— Тем не менее, я вынужден настаивать на их строжайшем наказании, — горел гневом лейтенант, — Если они предстанут перед военным судом, это послужит уроком для остальных!

— У нас много чрезвычайных происшествий, — гудел майор, — Ефрейтор Савек поехал в Пльзень декламировать стихи, и вернулся на Зелёную Гору с триппером.

— Товарищ майор, — Троник бился, как лев, — Я не могу в этом вопросе уступить. Я был избит, и не могу забыть об этом, где бы я ни был! Днём и ночью! Наказание виновных я считаю вопросом чести, и кроме того, вижу в этом подчёркивание роли всех политработников в нашей народно–демократической армии.

— У нас много чрезвычайных происшествий, — повторил Таперича, — Младший сержант Шегавец в Каплицах продал пять машин кирпича, а когда это вскрылось, сожрал пивную бутылку. Мацек и Цина получат по пятнадцать дней строгого. Так, Троник?

— Я не могу согласиться с этим решением, товарищ майор, — протестовал лейтенант, — Я вынужден настаивать на своём первоначальном требовании, чтобы оба были переданы военной прокуратуре.

— Хорошо, Троник, — кивнул майор, — Они поедут в прокуратуру, а вы поедете в Горни–Плану. Там очень нужен хороший замполит!

— Но, товарищ майор.., — застонал Троник.

— Если хотите остаться в Таборе, — сказал майор, — то Мацек и Цина получат по пятнадцать дней строгача.

— Согласен, товарищ майор, — выдохнул после недолгого колебания лейтенант, — Мы должны быть снисходительны к виновным. Тем более, если они пролетарского происхождения.

Галушка довольно кивнул.

— Что было, то было, — произнёс он, — Как приедете на Зелёную Гору, выпьем с вами сливовицы.

— Есть, товарищ майор, — выдавил из себя совершенно обалдевший лейтенант, и, пошатываясь, покинул кабинет.

Мацек и Цина вышли сухими из воды только потому, что в части было слишком много чрезвычайных происшествий, которые нельзя было утаить никакими силами.