Как только рядовой Кефалин почувствовал под собой постель, он открыл глаза и обнаружил над собой ухмыляющегося младшего сержанта. Кефалин тут же скривил рот в болезненной гримасе и тихо застонал.

— Ладно, передо мной изображать не надо, — улыбнулся младший сержант, — Побереги свой талант для Таперичи. Он сюда ходит минимум три раза в день. Ты кто на гражданке?

— Ассистент режиссёра, — сказал Кефалин.

— Я в тебе предполагал актёра, — сказал сержант довольно, — У нас один уже есть, по фамилии Черник. Жалуется на спину, и охает прямо как ты! Представлюсь — я Воганька.

— Доктор?

— Аптекарь. Как видишь, есть что‑то общее с медициной. В стройбат я попал за любовь к гигиене. Приторговывал из‑под полы мылом и средствами для полоскания рта, и в результате оказался у чёрных баронов. Однако не жалуюсь. Всё лучше, чем таскать на горбу пулемёт! А ты, приятель, не голубой, случаем?

— Нет, с чего это? — испугался Кефалин.

— Люди искусства попадают в наши части обычно за аморальное поведение, — объяснил Воганька, — С мной вместе призвали драматурга Голатко, который ради эротических фантазий порол хлыстом свою жену. Этого ему показалось мало, и он попробовал с дочкой управдомши. Ну мамаша ему и устроила.

— Какая непредусмотрительность! — сказал Кефалин, — На такое способен только драматург!

— Ассистенты режиссёра тоже не особо осторожны, — рассказывал Воганька, — Ведрань со студии»Баррандов»попал к нам за пару снимков с красивыми практикантками. Да, друг, мы уж тут навидались. Ну а теперь возвращаемся к тебе. Что с тобой такое — на калеку ты вроде не похож?

— Близорукость на левый глаз, плоскостопие, ограниченно годен, — доложил Кефалин неторопливо и солидно, как делал и всё остальное.

— Вон оно что, — сказал старшина слегка разочаровано, — а я уж надеялся на какую‑нибудь скандальную историю, а ты мне тут про плоскостопие. Ну что же делать? Теперь главное — произвести хорошее впечатление на доктора. Он вот–вот придёт.

— Дурак?

— Свой человек, — сказал Воганька, — Сам напросился в стройбат, а на гражданку его потом не отпустили, и он остался тут сверх срока. Дали ему капитана, но здесь ему все должны говорить»пан доктор». Если назовёшь его»товарищ капитан», отправит обратно на службу, даже если будешь при смерти. Если даже в лазарете, говорит, скучаешь по службе, так иди протрясись!

— Спасибо за информацию, товарищ старшина! — поблагодарил Кефалин.

— Ну ты даёшь, — засмеялся Воганька, и направился к другим пациентам, которые выглядели, как на последнем издыхании. Кефалин заметил среди них Фридля, который утром потерял сознание на построении. Теперь он уже был совершенно бодр, и рассказывал рядовому Служке, только что вернувшемуся из туалета:«Я буду жаловаться! Я при призыве написал, что хочу служить в авиации, и они мне пообещали, что буду. Кому теперь можно верить?»

Служка ответил, что никому нельзя. Ему самому народный целитель Хрань сказал, что эпилепсия пройдёт, если натереть грудь растёртыми буковыми орешками, собранными в полночь над болотом. А она не прошла. А он вдобавок заработал ревматизм, потому что на болоте застудился.

— Во–во, — закивал Фридль, — Лётчики — элита армии!

Во время этой дискуссии в комнату вошёл доктор капитан Горжец.

Если по кому‑то с первого взгляда было видно, что армией он сыт по горло, то это, без сомнения, был доктор Горжец. На его умышленно небритой физиономии застыло выражение скуки, на ходу он переваливался, словно утка, чтобы отличаться от остальных офицеров, а руки держал засунутыми глубоко в карманы. Козырёк его фуражки либо смотрел куда‑то в небо, либо был засунут за ухо.

— Смирно! — заорал рядовой Фридль при его появлении в лазарете, поскольку он уже усвоил: солдат, который первым заметит офицера, должен таким способом известить остальных.

— Моё почтение, пан доктор, — приветствовал доктора фельдшер Воганька. — Очень рад вам сообщить, что у нас прибавилось несколько безнадёжных случаев.

— Чёрт бы с ними, — буркнул доктор и швырнул свою фуражку через всё помещение на вешалку. Бросок не удался. Фуражка закачалась на одном из крючков и упала на пол. Рядовой Фридль вскочил с кровати, услужливо поднял откатившуюся фуражку и повесил её на вешалку. Горжец бросил на него уничтожающий взгляд.

— Что с тобой, больной? — спросил он, — Для безнадёжного случая ты что‑то очень бодрый!

— Рядовой Фридль! — закричал больной, — В семь ноль–ноль случился неожиданный обморок! По приказу командира взвода сержанта Галика была произведена доставка в лазарет и запись в больничной книге. Температура в норме.

— Ты кто на гражданке?

— Помощник продавца. Я хотел, товарищ капитан, в лётчики, но ко мне отказали. Я намерен действовать согласно армейскому уставу и буду жаловаться!

— Только пиши сразу Чепичке, приятель, — ответил доктор рассудительно, — А почему ты оказался здесь? Ну‑ка, ну‑ка?

— Признан ограниченно годным по состоянию здоровья, — оскорблённо сказал Фридль, — На меня с полки упал ящик с маргарином, и я перенёс перелом черепной кости. Тем не менее, я себя чувствую совершенно здоровым и намерен перевестись в авиацию или по крайней мере в боевую часть.

— Молодец, — похвалил его капитан, — Вижу, взгляды у тебя схожи с майором Галушкой. Тот говорит, что лазарет должен быть в окопах. Так что одевайся и вали к своей роте, пока не пропустил что‑нибудь важное.

— Есть! — рявкнул Фридль и начал одеваться.

Доктор Горжец склонился над рядовым Служкой, — Это у тебя эпилепсия, да? Лежи, парень, как‑нибудь выбьем тебе комиссию по здоровью.

— Правда, пан доктор? — возликовал Служка.

— Вас таких много будет, — сказал доктор, — Хотел бы я посмотреть, кто такие экземпляры призывает? Это же свиньи, а не доктора!

Тут он подошёл к койке, где лежал Кефалин.

— Типичный случай хронического обморока, ассистент режиссёра, есть о чём поболтать, — представил его Воганька.

— Киношник? — с интересом спросил доктор.

— Честно говоря, пан доктор, с тем обмороком я и правда разыграл кино, — сказал Кефалин, — Но звёздочки перед глазами у меня летали!

— Это мне без разницы, — сказал Горжец, — Я спрашиваю, ты ассистент в кино или в театре?

— В театре. В Сельском. Директор Франтишек Смажик.

Доктор обратился к Воганьке:

— Пациент тут, очевидно, задержится на несколько дней. Переведите его в соседнее помещение.

— Товарищ капитан! — затявкал одетый Фридль, — Разрешите идти?

— Вали! — сказал доктор. Фридль козырнул, выполнил команду»кругом»и зашагал прочь.

— Редкостный мудозвон! — оценил его почин младший сержант Воганька.

Ну, дружище, принимай поздравления! — сказал Кефалину Воганька, — Я веду тебя в избранное общество.

И прежде, чем Кефалин успел удивиться, он был отведён в меньшую, но уютную комнату, в которой стояло шесть коек.

— Господа, — провозгласил старшина, — уделите мне минутку внимания! Позвольте представить вашему обществу ассистента режиссёра Кефалина. И хотя эта профессия уже представлена в нашем собрании паном Черником, я убеждён, что его присутствие будет приобретением для нас.

Пятеро хворых солдат заухмылялись и протянули Кефалину руки для приветствия:

— Ярослав Черник, актёр.

— Вацлав Янда, инженер–строитель.

— Рудольф Вальничек, доктор философии.

— Олаф Блазей, стоматолог.

— Ян Млынарж, органист.

— Мне очень приятно, господа, — сказал Кефалин, — меня зовут Роман Кефалин. Я работал ассисентом режиссёра в Сельском театре. Надеюсь, никто не сомневается в культурном уровне этого заведения.

— Как я по тебе вижу, — подал голос актёр Черник, — ты когда‑нибудь доберёшься и до Народного. Если ты, конечно, не пытался смыться за бугор, как я.

— Мой кадровый профиль безукоризнен, — ответил Кефалин, — Где мне можно лечь?

Он устроился поудобнее и ознакомился с приключениями всех пятерых.

Ярослав Черник, который в возрасте пятнадцати лет заигрывал с чуждыми и нашему трудовому народу враждебными идеологиями, в конце концов им поддался и предпринял попытку пересечь государственную границу в районе Квильды, вооружённый двумя краюхами хлеба, густо помазанными маслом, но был задержан бдительными пограничниками и в течение длительного времени проходил перевоспитание за казённый счёт. Результаты были не слишком удовлетворительными.

Вацлав Янда был сиротой, и, в соответствии с существующим порядком, получил высшее техническое образование. Однако, после тщательного раследования выяснилось, что отцом Вацлава Янды был торговец Лупа, который соблазнил служанку Альжбету, и бросил её с ребёнком без средств к существованию. Новоиспечённый инженер, таким образом, был по матери пролетарий, а по отцу эксплуататор. Началось выяснение, какое из начал больше в нём проявляется. Были раскрыты его высокомерное поведение (члену комсомольского совета факультета Сланцовой отрывисто ответил на какой‑то вопрос), его пренебрежение социалистическими достижениями (о еде в студенческой столовой сказал, что это помои), и особенно его низкопоклонство перед Западом, что проявилось в том, что в юности Янда был бойскаутом. На основании этих убедительных материалов он был назначен на должность шофёра в магазине»Овощи — фрукты».

У Рудольфа Вальничека кадровых проблем не было, поскольку его непутёвый отец ослеп после употребления внутрь метилового спирта. После этого объявил, что станет настройщиком роялей, но, не имея музыкального слуха стал, тем не менее, кадровым референтом. Сюда же пристроил и свою супругу, которая до тех пор успешно промышляла проституцией. При таком раскладе Рудольф Вальничек катался, как сыр в масле, и многие в институте ему завидовали. У него были все шансы стать передовым марксистом, не будь тринадцатилетней девицы Вероники. Влияние беспутной родни дало о себе знать, и карьера Вальничека рухнула. После выхода из тюрьмы он занимался перевозкой мебели и испытывал неприязнь к марксизму. В настоящее время он был сторонником монархии.

Стоматолог Блазей частным порядком делал искусственные челюсти, тем самым подрывая репутацию социалистических стоматологов. О нём даже написали большую статью в газете.

Ян Млынарж пострадал за идеализм. Он верил в Триединого Бога, причём организованно. Вместо трудовых воскресников он всякий раз ходил в костёл играть на органе. Напрасны были увещевания товарищей, направленных к нему атеистической пропагандой, напрасны были и увещевания учителей диалектического материализма на марксистских семинарах.

— Млынарж, — говорили ему, — вы молитесь фикции! Взываете к тому, чего не существует, и что когда‑нибудь вас доведёт до тюрьмы! Потому что начинается боженькой, а кончается шпионажем! Лучше бы вы на собраниях устраивали культурные вставки!

Но Ян Млынарж упорствовал в своих заблуждениях. Продолжал общаться с клерикалами, воскресенье за воскресеньем играл на органе своей фикции, и неудивительно, что его призвали в ряды стройбата.

Роман Кефалин оказался в растерянности. Он чувствовал, что его собственные заслуги слишком незначительны, чтобы находиться в таком выдающемся коллективе. Ему казалось, что плоскостопие и близорукость на левый глаз не могут сравниться с жизненным опытом остальных присутствующих. К счастью, фельдшер Воганька, перелистывающий»Народную оборону», протяжно взвыл:«Господа, тут этот балбес Ясанек тиснул стишок!»

И все тут же обратились к поэзии.

Осеннее солнце заглядывало в окна лазарета, и его настырные лучи бессовестно дразнили бездельничающих пациентов.

— Чёрт побери, господа, — произнёс через несколько минут упорного ворочания рядовой Кефалин, — я в постели уже не могу. Пойду хоть глотну свежего воздуха!

— Не дури, — одёрнул его Вальничек, — Таперича вездесущ и единственное наше спасенье — забраться под одеяло!

Но Кефалин был настроен решительно. Он слез с постели, надел тапочки, и осторожно выскользнул из лазарета и вышел на небольшую лужайку. С одной стороны из небольшого лесочка тянуло осенними грибами, с другой стороны ветшала бывшая конюшня, а наверху на горе возвышался замок, его купол блестел в лучах полуденного солнца. В общем, открывался отличный вид. Новоиспечённый рядовой оперся о ствол дерева и замечтался. Долго, однако, мечтать не пришлось.

— Эй! — раздалось неожиданно у него за спиной, — Вы что тут делаете? Вы что, симулянт?

Кефалин подскочил, повернулся и оказался лицом к лицу с самим майором Галушкой. Таперича зловеще улыбался.

— Ну, в чём дело? — напирал он на Кефалина.

И в этот момент помощника режиссёра посетила идея. У него в голове всплыли истории о предубеждении майора против памятников, и он решил попытать счастья.

— Товарищ майор, — сказал он, — я рассматривал замок, так как хочу предложить вам кое‑что изменить.

— Что изменить? — удивился Таперича.

— Вот эта башня портит весь вид здания, — затараторил Кефалин, — и особенно вон тот купол, из‑за него все здание не похоже на казарму. Вот если бы купол снять…

Галушка посмотрел на него с интересом, даже можно сказать, с восхищением.

— Гулю снять? — задумался он, — Говорите, гулю снять?..

Он оставил Кефалина стоять перед лазаретом, и, не удостоив его даже взглядом, длинными шагами направился наверх к замку. Словно во сне он несколько минут прохаживался по двору, никому не отвечая на приветствия, ни на кого не обращая внимания. Он размышлял.

— Нет, нет, — гудел он себе под нос, — дерева попилили, фонтану снесли, таперича гулю снять — и так уж полно мороки с краеведческим обчеством!

Давно у него не видели таких грустных глаз.

Наконец, в лазарет доставили и рядового Чилпана. Слабоумный сын капиталиста выглядел так жалко, что Воганька над ним чуть не разрыдался.

— Ты случайно не пел в хоре у Бакуле? — спросил он сочувственно, но Чилпан и не думал отвечать.

Когда вернулся доктор Горжец, было ясно, что до хорошего настроения ему далеко.

— Уж я чего только не видел, — кипел он, — но то, что прислали на этот год, это уже чересчур! Как минимум треть личного состава через полгода пойдёт на гражданку, это я вам гарантирую.

— Вот ещё один, — Воганька указал на Чилпана.

Доктор Горжец рассмотрел сына капиталиста, как неведомую зверушку.

— Этого не может быть, — загудел он, — это мне просто снится!

Но потом протёр глаза и обратился к Воганьке:

— Завтра возьмёшь двух помощников и повезёте самые тяжелые случаи в Пльзень! Будет шесть или семь человек. И если их сразу не комиссуют по здоровью, то… — он не договорил, только махнул рукой.

— Этот тоже поедет? — указал Воганька на Чилпана.

— Если до утра не помрёт, — ответил доктор, — то поедет.

На следующий Воганька с двумя помощниками и семью пациентами отправился в пльзенскую больницу. Это было первая партия, за которой должны были последовать другие.

Когда вечером они возвратились, Горжец нетерпеливо бросился к ним:

— Ну что? — рявкнул он.

— Всё прошло гладко, — доложил Воганька, — за исключением того, что рядовой Чилпан в Бловицах выпал из поезда. К счастью, дело было на станции, так что он был в состоянии продолжать путь.

Горжец кивнул.

— А дальше?

— Из семи бойцов шесть идут на гражданку, — продолжал Воганька, — и едва не комиссовали всех семерых.

— Кто не идёт? — спросил доктор.

— Вампера, — ответил Воганька, — но этот болван сам виноват! Он настолько глухой, что на него ругаться — чистое удовольствие!

И он начал рассказывать случай, который привёл к тому, что глухой инженер служил в армии полных двадцать шесть месяцев.

Вампера в больнице попал в отделение отоларингологии, где осмотр проводил подполковник Слинтак. Он встал в десяти метрах от Вамперы и произнёс:«Ландыш». Инженер, ясное дело, ничего не слышал.

— Повторяйте, что я говорю! — закричал полковник и тихо добавил:«Тетрадь в линеечку».

Вампера и глазом не моргнул. Подполковник подозрительно на него посмотрел и прошептал:«Политическая грамота».

Опять ничего. Подполковник медицинской службы Слинтак помрачнел, и его подозрения усилились. Он сделал шаг к Вампере и произнёс:«Бляди!». Сестра, которая стояла возле подполковника, прыснула от смеха, и Вампера тоже улыбнулся — бедняга думал, что девушка с ним кокетничает.

«Бордель!» — сказал подполковник, и ситуация повторилась. Вампера улыбался медсестре, которая извивалась от смеха.

«Ебля!» — произнёс подполковник, и когда и в этот раз инженер заулыбался, то обратился к медсестре и приказал:«Сестра, пишите! Пациент мне представляется совершенно глухим. Слышит только слова»бляди»,«бордель»и»ебля»!

После чего вытолкал ничего не понимающего и всё еще улыбающегося инженера Вамперу за двери, и довольно вздохнул, поскольку ему удалось выявить ещё одного симулянта, который намеревался хитроумно избежать исполнения своего гражданского долга.