Боевая подготовка продолжалась, и новоиспечённые стройбатовцы уже знали кое‑что о службе. Они уяснили, что надо быть бдительным и зорким, поскольку неприятель, который повсюду, более всего жаждет разведать их военные тайны.

— Если бы вы, к примеру, пошли в увольнение, — объяснял ефрейтор Галик, — то не так, чтобы вы в молочной лавке рассказывали, как зовут вашего командира отделения! Неприятель мог бы этим воспользоваться. В чём дело, Ясанек?

— Я просто хотел отметить, — сказал Ясанек, — что классовый неприятель очень хитёр, и мы не можем его недооценивать!

Кулак Вата неприязненно заворчал, но по сути вопроса не высказался. Также и остальные не проявили острого желания дискутировать.

— Смирно! — вдруг взвизгнул ефрейтор, и выпятил колесом свою худосочную грудь. Причина была очевидна, поскольку приближался сам командир части Таперича.

— Товарищ майор, — выступил вперёд Галик, — взвод изучает военную тайну.

— Так, так, — одобрил майор, и отечески поглядел на трепещущих новичков. — Военная тайна это исключительно очень важная вещь. Товарищи! Как складывается международная ситуация во всём мире? Это, так сказать, имеет большое значение, как я уже говорил, во всём мире. Много товарищей убежит за границу, но такой товарищ он нам уже никакой не товарищ! Этот вот капитализм, товарищи, у него много недостатков. Не всё, что блестит! Можете продолжать, товарищ ефрейтор!

Майор Галушка повернулся и степенно отошёл, чтобы своей мудростью бескорыстно одарить и остальные отделения.

— Влочка! — обратился ефрейтор к седовласому художнику, — Повторите, что только что сказал товарищ майор!

— У меня так не получится, — сказал Влочка, и мысли не имея о провокации.

Но Галик подпрыгнул, и начал орать о саботаже среди образованных слоёв, которые превращают политическую учёбу в бордель.

Майор Галушка, между тем, шагал к следующему отделению, которой как раз решало важную проблему на краю заиндевелой полянки. Майора чуть не напугал рядовой Фридль, который шагал мимо него к близлежащим кустам, не выполнив воинского приветствия.

— Куда идёте, товарищ рядовой? — сурово спросил Таперича.

— Иду справить большую нужду, товарищ майор! — доложил Фридль.

— А почему не отдали честь? — обиженно крикнул майор.

Фридль лукаво улыбнулся:

— Отряду в походе разрешается честь не отдавать! — крикнул он и моментально скрылся в кустах.

Командирам было нелегко. Кое‑как им удалось разобраться с»доцентами», но это была далеко не худшая категория. C вредительскими элементами тоже удалось справится, но куда скверней дело обстояло с преступниками. Девиз автоугонщика Цимля»до пяти лет беру всё»действовал почти повсеместно.

— Да, господа, — рассказывал Цимль, — в Панкраце было хуже. Был такой надзиратель Свобода, ходил по камерам с дубинкой, и заставлял нас делать зарядку, и ещё подгонял:«Заключённый, выше колени! Чтоб летали, как весенний ветерок!«И беда, у кого не получалось! Мы однажды договорились, что начнём против него голодовку. Во все камеры отстучали и начали. Только ко мне на следующий день пришёл Свобода и говорит:«Цимль, если бросите это дело, будете получать лишний кнедлик. Если нет, я займусь вашим исправлением лично и так разукрашу, что себя не узнаете». Так что я выбрал кнедлик, и голодовка закончилась».

Если с преступниками было тяжело, что больные и немощные их во многом превосходили. Все были признаны ограниченно годными, и все знали, что они уже в полушаге от увольнения по здоровью. Солдаты падали в обморок, стонали, симулировали приступы и страдали от настоящих приступов, у командиров аж мороз шёл по коже. Рядовой Бедрна разнёс в казарме печку, и он мог себе это позволить, поскольку был ограниченно годным на голову. Таких агрессивных типов особенно боялись сержанты, потому что в случае чего им досталось бы первым.

Отдельной статьей были цыгане. Они прикидывались, что не понимают ни по–чешски, ни по–словацки, и явно не понимали, в чём заключается служба. На крик и команды они реагировали своеобразно. Когда Таперича заорал на цыгана Яно Котлара, упомянутый солдат залез на дерево и упорно отказывался слезать. Напрасны были уговоры и угрозы. Он не шевельнулся, даже когда майор очень пластично изобразил, что собирается применять оружие. Цыгану на дереве понравилось и он там просидел два с половиной часа. Только когда рота следовала на обед, Яно Котлару наскучило сидеть на ветке и он спустился. Никто уже не отважился на него кричать, поскольку деревьев вокруг было предостаточно.

В Непомуках существовала традиция устраивать концерт по случаю окончания призыва. Новоиспечённые защитники родины должны были продемонстрировать себя местным жителям с лучшей стороны, и потому это событие готовилось с необыкновенной заботой. Солдаты, которые в гражданской жизни были связаны с искусством, были освобождены от обязанности ходить на плац, и получили задание подготовить красивую показательную программу. С этой целью рядовые Кефалин и Черник были выписаны из лазарета. Очень бодро держался и Душан Ясанек, который написал стихи:

Военная поэзия обогатилась ещё одной единицей, а Ясанек попытался уговорить актёра Черника, чтобы тот продекламировал стихотворение. Надо же ознакомить общественность Непомук с гражданской позицией только что призванных военнослужащих, особенно когда о их кадровых данных ходят различные догадки!

— Стихи красивые, — допустил Черник, — только почему их должен читать ausgerechnet именно я? Народ меня позвал не к оружию, а к лопате. И не могу сказать, чтобы я был от этого в особом восторге. С этой фрезой тоже очень красиво, только лично я её не отличу от электрической выжималки. И если посмотреть вокруг, то мне отнюдь не кажется, что враги с Уолл–стрита должны нас как‑то особенно бояться!

— Это дешёвая демагогия, — разозлился Ясанек, — я имел в виду не только нашу часть, а всю армию в целом.

Но актёр Черник не проявил ни малейшего желания вложить в творение Ясанека частицу своего незаурядного таланта. Редактор со слезами на глазах разыскал рядового Кефалина и пожаловался ему на кадровый состав части и на явный саботаж своего творчества.

— Прочти стихотворение сам, — посоветовал ему Кефалин, — все великие авторы умели пламенно и вдохновенно декламировать свои вирши. Вот, скажем, Маяковский! Или Есенин!

Ясанек задумался, но потом завертел головой.

— У меня голос немного блеющий, — заявил он, — к такому типу стихов не подходит. Надо найти кого‑нибудь с глубоким и звучным голосом. Чтобы звучал мужественно!

Кефалину пришло в голову, что это мог бы быть кулак Вата, но предложить ему он не решился. В конце концов, он выбрал для чтения стихов рядового Биртанцля. В гражданской жизни он был пономарём, а в характеристике имел запись»империалистический последыш, иезуитский наймит и ватиканский шпион».

Программа концера начала вырисовываться. Фокусник и манипулятор Павел привел в восторг весь офицерский состав — он глотал шарики для пинг–понга, а потом вынимал их из разных мест тела. При помощи солдат второго года службы был собран оркестр, который после нескольких репетиций бойко играл известные военные марши. Актёр Черник согласился произнести монолог из Шекспира, а несколько амбициозных бойцов предложили, что будут петь народные песни, или же станцуют «одземек».

Неясной оставалась ситуация с так называемым клерикальным квартетом. Три священника и выпускник консерватории Румль вызвались представить публике отрывки из произведений Йозефа Сука, и тем самым осложнили ситуацию на идеологическом фронте.

Лица, ответственные за кадровый состав концерта, разделились на две группы. Одна настаивала, что недопустимо, чтобы показательное выступление приобрело религиозный характер, в то время как другая возражала, что о идеологической ненадёжности исполнителей общественность не узнает, потому что оно останется скрыто под зеленой формой.

— Если бы они были одеты в белые воротнички, — сказал сержант Сабо, — я бы их на сцену не пустил. А так их никто не отличит о рабочих, крестьян, либо трудовой интеллигенции.

— Их происхождение знает весь батальон, — возразил старший сержант Винч, — и не исключено, что кто‑то из солдат его выдаст гражданским лицам. Получится, что мы пропагандируем религию.

Спор не смог разрешить даже начальник клуба лейтенант Долак, так что пришлось обратиться к самому майору Галушке.

Вскоре Таперича навестил репетирующих в политкомнате, прослушал Сука и Моцарта, и присел на стул.

Некоторое время он молчал и размышлял. Потом медленно повернулся к квартету и произнёс:«Хорошо играете, хлопцы! Очень хорошо! Вот только трубы вам не хватает!»

Программа была отрепетирована, и в здание общества»Сокол»зачастили старослужащие — позаботиться о надлежащем украшении зала. Многие из них совмещали эти вылазки с посещением пивных, или знакомились с местными красавицами, что, впрочем, было нелегко. Но майор Таперича, словно предвидя готовящиеся нарушения дисциплины, обходил гнёзда порока, останавливал солдат, у которых были иные интересы, нежели развешивать на сцене гирлянды, и отечески им выговаривал. Когда он застиг пьяного рядового Грача мочащимся посреди площади, то разъярился и закричал:«Грач! Назначаю вам тридцать суток строгого ареста!»

Старший лейтенант Чёрный, сопровождавший майора, и в отличие от него, знавший устав, зашептал:«Товарищ майор, на такое серьёзное наказание у вас нет полномочий. Как командир отдельного батальона можете назначать сроки не более пятнадцати суток строгого ареста».

Таперича удивлённо раскрыл рот.«Как это нет полномочий?» — удивился он и погрустнел. Потом по лицу разлилось довольное выражение, и глаза засияли счастьем.«Как нет полномочий? Есть полномочия!», — сказал он, — «Внимание, Чёрный! Назначаю рядовому Грачу два раза по пятнадцать дней строгого ареста!»

Вот так мудро разрешив дело рядового Грача, Таперича пошёл к шоссе, по которому военные машины выезжали с Зелёной Горы в город. Майор заслуженно подозревал шофёров, что они используют транспортные средства для осуществления своих личных планов. Он спрятался в придорожных кустах, и стал поджидать, пока не появится какая‑нибудь машина. Ждать пришлось долго, и он злобно плевался от хитроумия своих подчинённых. Но не сдавался. Таперича знал, что добыча должна рано или поздно появиться, а из замка не ведёт ни одна дорога, кроме этой.

Таперича злился, трясся от холода, но его решимость непрестанно росла, он ведь был старый фронтовик. Наконец, он услышал рокот мотора. Таперича приготовился к прыжку, и в миг, когда машина появилась из‑за поворота, выскочил на шоссе. Решительным жестом он скомандовал водителю остановиться.

— Стоять! — крикнул он, — Куда едете, что везёте?

В эту минуту он был убеждён, что ему удалось сделать ловкий ход. Грузовик, который он задержал, был, очевидно, пустой. Он не вёз ни обмундирование, ни провиант, и никакие другие военные материалы. Судя по всему, водитель использовал военный грузовик для своих тёмных целей.

Но водитель рядовой Стрнадел не выказывал признаков беспокойства.

— Товарищ майор, — доложил он, — Еду в»Сокол», везу барабан для концерта.

Таперича вскочил на брызговик машины и откинул брезент. В кузове оказался небольшой барабан и две палочки. Майор соскочил на землю и остался стоять неподвижно. Он стоял и размышлял добрых десять минут. Потом укоризненно посмотрел на водителя и сказал тяжёлым голосом:«Такой большой грузовик и такой маленький барабан».

Потом он махнул разочарованно рукой и направился в сторону Непомук, оставив охоту на вредительский элемент.

Бойцы, призванные представлять свою часть перед лицом общественности, были готовы начать выступление. Ассистент режиссёра Кефалин давал последние указания. Оркестр перед занавесом играл военные марши. Публика не спеша подтягивалась в зал. В буфете возле гардероба жена ротного Тондла продавала лимонад и желе.

Майор Галушка прибыл со всей семьёй. Супруга прошла в первый ряд, а трое малышей жадно глядели на лакомства в буфете. Это не избежало внимания Таперичи, и он спросил:

— Что, дети, хотите желе?

— Хотим! Хотим! — возликовали детишки, протягивая ручки к угощению.

Майор покачал головой.

— А я думал, что не хотите, — сказал он и отвел потомков в зал, ничего им не купив. Он знал, что аскетическое воспитание — путь к здоровью и успеху.

Зал постепенно заполнился и пора было начинать, поскольку оркестр отыграл уже все марши, какие знал. Перед занавесом появился политрук части капитан Оржех:

— Товарищи! Добро пожаловать на наш концерт, который призван засвидетельствовать единение нашей армии с трудовым народом. Вы на заводах, и мы в Вооружённых силах всегда готовы отразить атаки империалистов, которые повсюду. Мы бдительны и осторожны, как вы на заводах, так и мы в Вооружённых силах. Но в минуты организованного отдыха наши защитники умеют социалистически развлечься. Поэтому я вас приглашаю вас на наш войсковой концерт, который продемонстрирует, насколько вы на заводах, и мы в Вооружённых силах близки друг другу. Приятного отдыха, товарищи, и к вашему дальнейшему труду я вам желаю»Слава труду!

Зал загремел аплодисментами, занавес поднялся, и на сцену выступили трое священников и выпускник консерватории Румль. Они расчехлили инструменты, уселись к пюпитрам с нотами, и начали играть Йозефа Сука. Они играли, играли и играли. Классическая музыка, мелодия за мелодией, разливалась по залу, и публика начала нетерпеливо покашливать. Офицеры хмурились, солдаты перемигивались с девушками, а церковный квартет с необычайным увлечением продолжал свою интерпретацию произведений великого мастера.

Капитан Оржех ворвался за кулисы.

— Пусть закругляются, чёрт бы их побрал, — зашипел он на Кефалина. — Здесь вам не зал Сметаны, а военный концерт!

Кефалин попробовал подать священникам знак, что пора переходить и к развлекательной программе, но тщетно. Вместо того, чтобы покинуть сцену, они перешли к следующему произведению.

— Я их посажу! — сопел политрук Оржех, — Я их посажу так, как ещё никто никого не сажал! Я им гарантирую, что служить будут четырнадцать лет, как при Марии Терезии! Или перестреляю их прямо на сцене!

Но Кефалину пришла в голову мысль, которая спасла жизни четырех человек. Он предложил фокуснику Павлу, чтобы тот использовал Йозефа Сука, как сценическую музыку и немедленно начал выступать со своими фокусами и трюками. Фокусник согласился и вышел на сцену. Священники удивились, но дисциплинированно продолжали играть. Фокусник принялся глотать шарики для пинг–понга, и тут же вытаскивать их из ботинок под печальное ларго. Публика рукоплескала. Сук перестал мешать присутствующим, а рядовой Павел праздновал успех. Он проделал все фокусы, которые знал, отпускал в зал шуточки, рвал газеты, но тут же разворачивал их в нетронутом виде, и над этим всем звучала серьёзная, величественная музыка церковного квартета.

В минуту, когда никто не знал, чем всё кончится, открылись двери зала, в них стоял бледный лейтенант Гомола с телефонного узла. Всеобщее внимание тут же переключилось на него, и многие начали подозревать какую‑нибудь страшную трагедию. Что случилось? Диверсанты взорвали склад лопат и мотыг? Или что‑то ещё худшее? Гомола кивнул самому командиру части. Дело особой важности!

Майор Галушка встал и подошёл к поникшему лейтенанту.

— Товарищ майор, — зашептал Гомола, — На стройке в Вимперке случилось ЧП. Солдаты, которые должны были увольняться, разнесли местный кинотеатр и разгромили кафе, из которой выбрасывали в первую очередь военнослужащих сухопутных войск, включая офицерский состав.

Таперича застонал, и схватился за голову.

— Я это предчувствовал! — выдохнул он жалостно, — Мне сегодня ночью снился президент!