Следователь везет меня домой в тишине. Он почему-то не задает мне вопросов. В машине тепло. И мое промерзшее до костей тело начинает потихоньку согреваться. Пережитые за последнее время потрясения на некоторое время отпускают меня. Не замечаю, как… засыпаю.

Мне снится наш городской парк. Вокруг лето, тепло. Поют птицы, солнце играет в зелени листвы деревьев. Но никого из прохожих нет. И гула проезжающих машин не слышно. Я бреду в глубь парка, к фонтану. Рядом с ним, спиной ко мне, стоит мужчина одетый в серую рубашку такого же цвета брюки. Он оборачивается. Это Витя. Такой, каким был раньше. Стройный, подтянутый с чуть смуглой кожей и озорным блеском в глазах. От неожиданности я останавливаюсь, но потом начинаю к нему быстро идти. Витя выставляет вперед руку, предупреждая, как бы, чтобы я этого не делала.

— Прости меня, если сможешь, — срывается с его губ каким-то болезненным голосом.

Я хочу спросить за что, но из моего горла не вырывается не писка. Неожиданно все вокруг начинает меняться. Листва осыпается с деревьев, желтеет, а потом рассыпается прахом. Зеленая трава жухнет. На серой одежде мужа появляются дыры, а сама она становится какой грязной, покрытой копотью. Его лицо бледнеет, кожа, как будто, стягивается на костях. Он смотрит куда-то позади меня. Оборачиваюсь. За моей спиной стоит бабушка в своем любимом клетчатом платье… Тяну к ней руки. Но она тем же голосом, что и Витя, говорит меня:

— Прости меня, родная, прости, если сможешь…

И ее платье тут же превращается в лохмотья. Вокруг меня начинается ураган. Все смешивается. Пыль ударяет в глаза. Я не вижу ничего, только слышу голоса Вити и бабушки, повторяющие одно и то же:

— Прости меня, прости меня…

От страха пытаюсь закричать, но не могу…

— Лиза, Лиза…

Чей-то новый голос зовет меня. С моих губ, наконец, срывается долгожданный крик.

— Лиза, успокойтесь, это просто сон.

С трудом открываю глаза. На меня смотрит чуть взволнованным взглядом какой-то мужчина. Ах, это же следователь. Он предложил подвезти меня до дома, а сам хотел задать вопросы. Но я уснула. Вот неряха…

— Простите, — говорю ему сиплым от сна голосом, — я не специально.

— Ничего страшного. Все нормально? — интересуется он.

— Да, — мне неловко, — еще раз извините…

— Я вас понимаю, терять близких нелегко. Мне знакомо это чувство. У меня умерла жена..

— Простите…

— Ничего, я уже смирился. Ее убили пьяные отморозки, я нашел их. Теперь они сидят.

— Ясно.

— Лиза, убийцу вашего мужа мы тоже найдем, — говорит он с жаром, — обязательно.

— Я вам верю, — быстро произношу я.

— Это хорошо. Ответите на мои вопросы?

Меня еще не отпустил странный сон. Все тело напряжено. Мозг толком не работает. Но одно я понимаю точно — не могу говорить сейчас со следователем. Мне необходимо все спокойно обдумать. Я все еще не верю, что Максим виноват в гибели Вити.

— Простите, — начинаю я робко, — но, возможно, я погорячилась. Сегодня не лучший день для вопросов.

— Понимаю… — соглашается он. — И все же — может хоть на несколько.

— Только если несколько, — соглашаюсь я.

— Прекрасно, — улыбка появляется на его лице. — Как давно вы возобновили свои отношения с Максимом Старовым? Сколько дней вы прожили в его загородном доме?

Мне вдруг резко становится нечем дышать. Откуда он знает обо всем этом? Быстро открываю дверь машины. В салон врывается холодный воздух. Я высовываю голову наружу и принимаюсь судорожно дышать.

— Что такое, Лиза? Вам нехорошо? Или не хотите рассказывать о своем любовнике?

Интонация в голосе следователя резко меняется. Если до этого он был мил и обходителен, то сейчас в его голосе отчетливо слышится неприязнь и злость.

— Не нравится вопрос? — продолжает он, не дождавшись моего ответа. — А может другой? Как давно вы планировали убрать своего мужа руками Старова?

Что?! Что он несет?

— Я никогда этого не хотела. Я не просила Максима убивать Витю.

— Максима? — торжествует он. — Заметьте, не Старова, а Максима.

— Да, Максима, — во мне просыпается злость, — мы все учились в одном классе.

— А потом вы встречались со Старовым? — не унимается Жаров.

— Да, встречались, — подтверждаю я очевидные факты.

— И выбыли беременны от него?

— Была, но ребенок погиб. А потом мы расстались. Я вышла замуж за Витю. С Максимом мы больше не виделись и не общались…

— До недавнего времени, — вклинивается в мой рассказ следователь, — так? Нам известно, что вы несколько дней провели в больнице, куда вас привез, а потом и забрал от туда, Старов. Затем он отвез вас к себе в загородный дом, где вы проживали до недавнего времени. Лиза, — говорит он уже спокойнее, — лучше сразу признайтесь в убийстве мужа. Это вам зачтется на суде.

— Мне не в чем признаваться! — от его безумных слов злость во мне испаряется, уступая место банальной истерики. — Прекратите обвинять меня в том, что я не совершала.

Я выскакиваю из машины и бегу к подъезду дома. Меня трясет. Из глаз в любую минуту готовы хлынут потоки слез, но я сдерживаюсь. Лишь оказавшись за дверьми квартиры, даю, наконец, возможность слезам вырваться наружу. Сижу посередине квартиры и ору во весь голос. Боже, как я устала! За что ты так меня наказываешь? Почему все во всем видят виноватой только меня? Не хочу так жить, не могу больше…

Укладываюсь на пол, не раздеваясь. Лежу и смотрю в потолок. В голове нет ни одной мысли. Я совершенно ничего не хочу… А, ведь, совсем недавно мечтала изменить свою жизнь. Зачем? Для чего? Для кого? Я никому не нужна, все вокруг стремятся обвинить меня во всех смертных грехах… Максим, Витя, его родные, следователь… Их ненависть разрушила меня всю, до конца…

Опустошенная, сломленная засыпаю. Мне ничего не снится. Я не вижу привычных кошмаров. Я вообще сплю без снов. Просыпаюсь от осознания того, что больше нет сил даже спать. Поднимаюсь с пола. Снимаю одежду и бреду в ванну. Пессимистическое настроение, которое было у меня вчера, Никуда не ушло. Но теперь оно покрылось плотной пленкой сарказма. Он отравляет все вокруг хлеще апатии. Разрушает, разъедает как кислота. Все, что раньше радовало глаз, кажется уродливым и отвратительным. Мне, как будто, вставили в глаза и в сердце огромные куски из разбитого стекла злого тролля1. Квартира, которую я с любовью ремонтировала и обустраивала, теперь напоминает дешевый бордель без жриц любви. Одежда похожа на дешевые лохмотья. Но это не самое худшее. Стоит мне увидеть свое изображение в зеркале, как я захожусь в злом, истерическом смехе.

Что ты хочешь от жизни, тощая, некрасивая дура? Спрашивает у меня двойник из зеркальной глади. Этими короткими паклями, вместо волос, этим худеньким телом, вместо аппетитного женского тела, этой бледной моськой, вместо лица с идеальным макияжем ты хочешь кому-то понравиться? Уродина! Жалкое страшилище! Мой кулак летит прямо в переносицу той дуре, которая смеется напротив меня. Слышится звон, но страшилище не пропадает, наоборот, оно размножается. И теперь на меня смотрит много маленьких, но пышущих злобой дур. Они словно кричат: «Бесполезно, тебе не победить, мы сильнее!»

А я снова ударяю по ним! Бью, не чувствуя боли в израненных руках. Не замечая крови, которой забрызгано уже пол ванной. Бью и плачу. Но удары постепенно затихают, сила их слабеет, а меня накрывает истерика. Я забиваюсь в уголок между ванной и раковиной и плачу. Реву белугой. Как ребенок размазываю по щекам слезы, вперемешку с кровью. Сейчас я напоминаю себе маленького ребенка, который от страха забился в уголок и плачет, ожидая, когда придет мама и пожалеет его…

Но мама не придет! Ко мне больше вообще никто не придет! Я одна. Совсем одна. Погрязла в болоте отчаяния. И нет возможности из него выбраться…

Когда на слезы не остается сил, а боль в руках становится невыносимой, я, наконец, нахожу в себе силы, чтобы принять душ. Моюсь долго и тщательно. А в голове постепенно складывается картина дальнейших событий. Она четкая и ясная. Мне кажется, что со стекающей водой из меня уходит все то, что мешало мне раньше жить. Осталась только одна четкая и ясная цель, которую я собираюсь выполнить. Нужно поторопиться, времени осталось мало.

Вытираю насухо тело. Одеваюсь. Обрабатываю руки. Нужно навести порядок в квартире. Мне ее через два дня надо освободить. Нельзя, чтобы новые жильцы считали меня неряхой. За работой пролетает весь день. Квартира сияет. Нигде ни пылинки. Около входной двери стоят большие пакеты с мусором и вещами. Я собрала все вещи мужа и почти все свои. Ему они не нужны, да и мне столько не потребуется. Отнесу к мусорным бакам. Там точно найдутся те, кому эти вещи пригодятся.

На улице холодно. Легкий морозец пронизывает тело. Приятно. Поднимаю голову кверху. «Звездам числа нет, бездне дна»2, - прав был Ломоносов. Ночное звездное небо завораживает. Можно часами стоять и любоваться его великолепием. Когда я была маленькая, моя мама говорила, что те, кто нам дорог, умирая, уходят на небо. И ночью, пока мы спим, они смотрят на нас в маленькие оконца. Каждая звезда это фонарик в таком открытом окне. И пусть я взрослая, знаю, что слова мамы просто сказка. Но продолжаю смотреть на небо и думать о своих близких…

Возвращаюсь домой и снова засыпаю без снов. Рассвет будит меня. Просыпаюсь, не дождавшись будильника. Иду на кухню и ставлю чайник на плиту. Сегодня очень много дел, мне нужны силы. Разбитые руки ноют, но эта боль немного отрезвляет меня. Она мне нужна. Собираюсь. Нужно сходить на работу и написать заявление об уходе. Потом посетить кладбище — давно у своих не была. А потом собрать последние вещи…

На работе, узнав, что я пришла увольняться, начинают меня ругать. Сергей совершенно против подписывать мне заявление. После долгих уговоров, я все же пишу заявление, но на отпуск за свой счет. Директор надеется, что я передумаю. Нет! Я все уже решила. Завтра куплю билет как можно дальше от сюда и уеду. Навсегда.

По дороге на кладбище покупаю цветы: маме хризантемы, бабушке тюльпаны, а папе и Вите ирисы. Автобус, идущий до нужной мне остановки, полупуст. Кладбище, на котором похоронены мои родные находится за городом, в малонаселенном районе, поэтому попутчиков у меня почти нет. В городе, почти в самом центре есть еще одно кладбище, но там хоронят «достойных» жителей. Цены там кусаются…

На могилах родителей и бабушки еще лежит талый снег. Навести здесь порядок я не смогу. Поэтому просто кладу цветы и стою. Мысленно прощаюсь со своими близкими. Может еще, когда-нибудь, приду сюда.

У Витиной могилы я не стою долго. Но делаю главное:

— Прости меня, — шепчу, глядя на его фотографию, — прости за все: что не любила, не была хорошей женой… Я виновата в твоей смерти и искуплю свой грех…

Смотрю еще некоторое время на улыбающегося с фотографии мужа и ухожу. В горле стоит комок, но я не позволяю себе заплакать.

Бреду по дорожкам кладбища. Не замечая ничего кругом. Пока не понимаю — я не к выходу иду, а на другой конец погоста. Озираюсь по сторонам. И тут взгляд натыкается на до боли знакомую фамилию и имя: Маргарита Старова. Подхожу ближе. С гранитной плиты на меня смотрит мама Максима… Я не была на ее похоронах, Макс не разрешил, поэтому не знала, где ее похоронили. Но всегда думала, что на кладбище в центре города. Подхожу ближе.

А потом… крик замирает на губах. Сердце начинает биться через раз, а слезы градом льется из глаз… Рядом с могилой женщины еще одна могила… Над которой стоит памятник с ангелом… А на плите надпись: «Старов Матвей»… Мой сын, моя кровиночка, наконец-то, вот мы и встретились… И мир перестает для меня существовать.

Не помню, как упала на мощенную плиткой дорожку, как принялась скрести пальцами надгробную плиту, ломая до крови ногти… Все ушло куда-то далеко-далеко, оставив меня наедине со своей болью. Мой мальчик, мой малыш… они даже не дали мне тебя в руках подержать… Суки! Ненавижу их!.. А тебя, ведь, назвали так, как я хотела… Матвей, Матвейка…

Я не плачу… Реву, но не слышу своего крика, потому что оглохла, ослепла от боли. Она не просто пронзает все тело. Меня живую кинули в гигантскую мясорубку, а теперь медленно крутят, перемалывая кости, превращая все внутри в фарш… И я не сопротивляюсь, потому что не могу…

Скребу израненными руками мерзлую землю, а потом ими же, грязными, глажу гранитную плиту… Целую ее, шепчу нежные слова… Сынок, ты теперь уже был бы большой, в четвертом классе учился… Мы бы с тобой уроки вместе делали, а потом ты бы бежал на улицу в мяч играть. Знаешь, сколько у нас ребят много во дворе! Друзей бы у тебя было не перечесть…

Я говорю, говорю, пытаясь заговорить свою боль, но это бесполезно… Она не уходит, лишь сильнее становится, превращаясь в громадный океан, бушующий от шторма. А я песчинка, которая тонет в нем, не пытаясь выжить… Зачем мне жить? Если все самое дорогое сейчас рядом со мной, и в то же время так далеко… Если бы только кто-то мог знать, как я хочу к своему мальчику! Боже, вскидываю опухшее от горя лицо к нему, почему, за что ты так суров? Для чего забрал его у меня? От чего не дал ему возможно жить, ходить своими ножками по земле, кричать и смеяться, плакать от очередной царапины и радоваться, познавая что-то новое? Господи, ты суров, но справедлив, так скажи мне грешной, где твоя справедливость?

У Всевышнего для меня нет ответов… Когда уже нет слов, когда кричать нет сил, просто ложусь на землю и прижимаю руку к выбитому на камне имени сына… Как будто мы рядом, как будто я могу к нему прикоснуться… Хотя бы так…

…Вижу наш двор. Я сижу на лавке, а вокруг орава ребят. Они бегают, смеются, играют в мяч. Тут из толпы выбегает мальчишка со светло-русыми короткими волосами и бросается ко мне.

— Мама, ты меня искала? — спрашивает он с улыбкой и смотрит глазами, полными счастья.

— Да, — обнимаю я его, и меня наполняет безмерное чувство счастья, — маленький мой, я тебя так долго искала…

— Дочка, доченька, — чей-то настойчивый голос пытается вырвать меня из сна, — очнись, милая.

Чувствую, как меня настойчиво теребят за плечо, но не могу очнуться, пошевелиться — все тело затекло и замерзло. Нахожу последние силы и раскрываю глаза. На улице уже сумерки. Надо мной стоит, склонившись, какая-то совсем старая женщина и пытается разбудить.

— Проснулась? — спрашивает она с надеждой. — Слава Богу! Ты чего удумала, глупая? Нельзя тебе помирать.

Ругает меня, но без злобы в словах. Только в глазах грусть затаилась. Протягивает ко мне свои старые, морщинистые руки и пытается помочь встать.

— Смерть — это не выход, доченька, это не решение, а еще большее наказание. Боженька, он же не просто так нам все эти испытания дает: мы их должны пройти, пережить, преодолеть. Молодая, ты еще, глупая. Я тоже когда-то такой была: у меня трое деток было, но у Бога все расписано — забрал он их к себе, а меня не хочет. Вот и живу совсем одна. Такова его воля… Значит нужна я ему здесь для чего-то, как и ты.

Она все говорит, говорит, а сама мне помогает в себя прийти. И от ее простых слов, во мне словно что-то оживает. Еще несколько часов назад я замазала все окна своей души черной, густой краской, а теперь их будто отмывают от нее. Очищают меня от душевной грязи. Гонят из головы непрошеные мысли о смерти.

С усилиями, но я смогла встать. Оборачиваюсь на могильную плиту с именем сына. Моя кровиночка, теперь я знаю, где ты есть, и буду навещать тебя постоянно. Произношу я мысленно.

— Пойдем, — тянет меня старушка, — не вини себя, так все должно быть.

— Спасибо, — наконец проговариваю я хриплым голосом, который дерет горло. — Спасибо большое.

И обнимаю женщину. А она меня к себе прижимает и по голове гладит. И я снова плачу. Но эти слезы не от боли, а от облегчения. У меня с горла будто удавку сняли и позволили впервые дышать. Когда я чуть успокаиваюсь, бабулька ведет меня к выходу с кладбища. Мы почти не говорим, но это и не надо. Мы понимаем друг друга без слов, потому что обе матери, потому что обе потеряли детей… Она живет недалеко, и я провожаю ее до дома. И почему то прошу разрешения прийти к ней в гости.

— Приходи, я рада буду, — улыбается старушка.

И мне от ее улыбке на душе тепло становится. Так хорошо!

Я успеваю на последний автобус до дома. Еду в нем и все события дня в голове прокручиваю и о прошлом думаю. Я, когда из психушки, вышла ведь первым делом в больницу кинулась, но врача не смогла найти. Сказали перевелся он в другой город, а тело моего малыша родственникам передали, потому что я невменяемая была.

В тот день я поехала в офис Семена Анатольевича. Внутрь меня никто не впустил. Я стояла на морозе и до самого его вечера ждала. Дождалась. Подошла к нему, когда он к машине своей шел. Его охрана на меня было бросилась, но Старов остановил ее одним взмахом руки. Сказал, чтобы в сторону отошли. Подошел ко мне, брезгливо оглядывая с ног до головы.

— Пришла значит, — проговорил он лениво, — зачем?

— Я хочу узнать, где похоронен мой сын, — проговорила я на одном дыхании.

— Хочешь знать? А зачем это тебе? Ты его убила, — зарычал он на меня.

— Что? Что вы такое говорите? — я не понимала его.

— Что говорю? Тебе врачи что прописали? Покой, режим, правильное питание, а ты что делала? Не могла прийти ко мне за помощью? Думала я внуку не помогу? Себя изводила и малыша мучила. Он недоразвитый был.

Он орал, а я смотрела на него и сказать ничего не могла.

— Уходи, я тебе ничего не скажу… И еще, Максим знает, почему, а точнее, из-за кого погиб ваш ребенок. Так что тебе лучше исчезнуть из нашей жизни навсегда. Ты знаешь, какой он в гневе.

И я исчезла. Дура! Самая настоящая. Десять лет вычеркнула из жизни. Загубила хорошего человека. А мой малыш совсем рядом был похоронен…

До дома добираюсь с трудом. Меня сильно знобит. Достаю из домашней аптечки все лекарства, которую мне могут помочь и выпиваю их. Наливаю горячего чая с лимоном и пью его почти залпом, обжигая все внутренности. Но меня продолжает трясти. Как хочется, чтобы сейчас меня кто-то обнял, прижал к себе и просто поговорил со мной…

Мой взгляд падает на небольшую шкатулку из дерева. Ее я хранила на видном месте. Она была старой, расписанной яркими палехскими рисунками, которые, правда, со временем потемнели. В ней хранятся бабушкины вещи: фотографии, письма деда с фронта, его медали. Беру ее в руки. Шкатулка среднего размера и довольно тяжелая. Хотя в ней небольшое углубление и вещей там немного. Я перебираю семейные ценности. И в голове снова печальные мысли: я могла бы их показывать Матвею. Рассказывала бы, каким был его прадед…

На самом дне шкатулки видна маленькая железка. Почему я не замечала ее раньше? Откуда она могла здесь взяться? Пытаюсь поддеть ее ногтем. Но либо руки ослабли, либо железка сильно застряла в дереве. И все же она поддается. Я тяну ее вверх. И тут раздается щелчок и самое дно коробки падает вниз, а мне на колени вываливается целый ворох писем.

Откладываю шкатулку и беру письма. Стоит мне прочесть пару слов, как перед глазами все плыть начинает. Это же мои письма — я их Максиму в армию писала! Специально нумеровала конверты в углу, обещала написать больше ста штук… Но и это не самое страшное. В этой куче писем есть и письма от Максима… Мне плохо становится. Бабушка, неужели ты скрывала его послания, а еще и мои письма не отправляла? Почему? И тут же сон вспоминается и слова о прощении… Меня колотит, и это уже не от простуды.

Трясущимися руками перебираю письма. Как? Как это могло произойти? Бабушка же хорошо относилась к Максу, он ей нравился… Среди писем нахожу фотографию. На ней я. Здесь мне шесть лет. Сижу в обнимку с новой куклой, которую родители подарили мне на день рождения. Это была самая любимая фотография бабули. Переворачиваю. Сзади надпись. Читаю и чувствую, как из легких выкачивают кислород с каждым новым словом, а уши закладывает от резкого шума: «Лизонька, не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь меня простить… Ты видела письма, и, наверное, не можешь понять, почему я так поступила. Я бы рассказала тебе все, моя хорошая, но времени мало. Прости меня, любимая девочка, прости, если сможешь. Я продала квартиру, мне очень нужны были деньги. Витя помог, он хороший мальчик. Но и это не главное. Запомни: город Тымск, Алтайского края,(адрес придуман автором) Детский дом № 5, Нечаев Матвей… Я люблю тебя, моя Лиска».

Фотография выпадает из ослабленных рук на пол, а следом за ней и я лечу туда же…

2М. В. Ломоносов «Ода на день восшествия на всероссийский престол ее величества государыни императрицы Елисаветы Петровны 1747 года»

1Подразумевается зеркало, о котором говориться в сказке Г.Х. Андерсона «Снежная королева».