Я пытался! Я боролся! Бл***дь, кому я вру? Ни х***я не пытался! Только услышал в ее голосе мольбу, посмотрел в заплаканные глаза и все — гори оно синим пламенем, умру, если не поцелую. Тростинка… дрожит в моих руках, вижу, как боится, а сама тянется ко мне. К сердцу моему тянется, протягивая к нему руки. И я ей его открываю. Крушу все возведенные мной стены, только чтобы позволить ей еще раз одарить меня своей нежностью.

«Прости, прости меня», — молю мысленно и не замечаю, как произношу это вслух. Губ ее коснулся, боясь спугнуть, оттолкнуть, но на самом деле не желая причинять очередную боль… Лиза сопротивлялась недолго, чувствовал, как натянутое тело расслабляется. И вот она уже сама прижимается ко мне. Мне крышу чуть окончательно не снесло. Почувствовал себя пьяным только от одного поцелуя. Еле сдержал себя… А потом из самого потаенного уголка вылезла эта сука ненависть. Она ехидно смеялась над моим провалом. Отрезвление наступило мгновенно.

— Уходи! Пошла прочь! — зарычал на нее, отталкивая.

А сам хотел сильнее к себе прижать. Смотрел в глаза Лизы, и противно становилось от того, что там видел отражение монстра — себя, пытающегося причинить ей очередную порцию боли. Лиза убежала. А я начал крушить все вокруг, потому что ненавидел сейчас не ее, а себя — жалкое подобие мужика, который не может совершить настоящий поступок, просто отпустив любимую, не причиняя ей боль.

Схватил какую-то вазу и с силой запустил в стену:

— Ненавижу! — заорал во всю глотку.

Ненавижу эту сраную жизнь! На автомате побрел в кабинет. Достал бутылку с водкой. Она припасена на самый отвратный случай, как сегодня. Начал пить прямо из горла, чтобы алкоголь прижег раны внутри. Подействовал, как анестезия. Но облегчения практически нет. Обессиленно упал в кресло. Продолжал пить снова и снова, накачивая себя отравой, а сам улетал мыслями туда, в прошлое…

* * *

Мой отец постоянно говорил: «Нужно всегда подстраиваться под обстоятельства, но никогда под них не прогибаться».

Так он всю жизнь и жил. В период, когда Советский Союз медленно исходил в агонии, мой отец вовсю занимался спекуляцией. Это приносило доход, но было опасным делом. Ну а стоило пасть власти коммунистов, и наступить долгожданной демократии, тут он развернулся с размахом. Ловко маневрируя между новой властью и разборками криминальных авторитетов, он быстро разбогател, став самым богатым человеком в городе.

Наш дом был похож на замок: за высоким забором, с кучей охранников должна была быть сказка, которой на самом деле не было. Любовь отца прошла к моей матери сразу, с появлением в его жизни больших денег. Он не приводил домой баб, не заводил себе открыто любовниц, но всегда ей изменял. И если в детстве я боготворил отца, то, как только подрос и узнал все реалии жизни, люто возненавидел. Видя постоянные страдания матери, которая продолжала любить этого козла, я с каждым днем превращался в волчонка, который в один день должен был перегрызть ему глотку.

Отец боролся со мной: когда был ребенком, ругал; порой лупил, а с моим взрослением наказывал сильнее — не давал денег; запирал в детских лагерях. Но мне было плевать, пока этот урод не нашел мое слабое место — мать. Он начал издеваться над ней, заставляя меня таким образом быть ему послушным. И я был. Готовый в любую минуту сорваться с цепи, я послушно выполнял его приказы, внутри умирая от ненависти.

Для меня мать была всем: опорой, отдушиной, самым близким и дорогим человеком. Только с ней я делился сокровенным. Именно она первая узнала о Лизе. В тот день, когда я встретил Лизку в школе, мама поняла, что в моей жизни появился еще один важный для меня человек. И она искренне радовалась. А я, как ребенок, взахлеб рассказывал о девочке с длинной косой и шоколадными глазами…

Это была любовь с первого взгляда, с первой минуты, секунды… Просто внутри что-то щелкнуло — моя! И все тут.

Я с ней хотел быть круглые сутки рядом. А она меня близко не подпускала. Если с тем, что за одной партой сидеть с ней теперь буду только я, Лиза смерилась, то насчет остального присутствия в ее жизни она была против. Но меня это только сильнее раззадоривало. Устав от постоянного внимания девушек, я искал живую и настоящую, как Лиза. Для нее изменял себя, делая таким, который ей нужен.

Начал учиться! Надо было видеть лицо папаши, когда в моем дневнике стали появляться четверки и даже пятерки! Он от удивления говорить не мог. А я шел дальше. Лизка много времени проводила в библиотеке, штурмуя книгу за книгой. Я делал тоже самое. Выбирая те разделы, которые нравились ей, я мог часами сидеть и любоваться, как она читает или пишет, или просто сидит. Мне было плевать, что делать, лишь бы рядом с ней.

Лиза не разрешала провожать ее до дома. Но я все равно шел за ней. На расстоянии, как охранник, оберегал ее. Она не пускала меня в свой круг друзей, а я настойчиво бился в стену ее отчуждения. И постепенно стена начала разрушаться, крошиться от моего натиска. Я стал замечать в глазах Лизы нежность по отношению ко мне.

Я ликовал! Душа пела. Одиннадцатый класс мы закончили уже рука об руку. Она стала моей девушкой, хотя мысленно я давно считал ее своей женой. Отец противился нашим отношениям, но не лез в них пока, считая это моей очередной дурью. А мама поддерживала. Рядом была, пока в один день ее не стало. Она просто не проснулась. Врачи потом скажут — оторвался тромб. Но я ничего не хотел слышать. Жить не хотел. Умер самый родной для меня человек. Если бы не Лизка… не знаю что было бы.

Она меня вытащила, спасла. Я пил жутко. С отцом пару раз чуть не подрался, виня его в смерти матери. А моя тростинка рядом была, к жизни возвращала… эх, знал бы, зачем ей это все нужно было, лег бы с матерью в одну могилу… а тогда…

После смерти матери отец взялся за меня всерьез. Решил сделать из сына идеал, сам-то он собрался идти в политику. Ему был нужен воспитанный, правильный сын, которого можно удачно женить на дочке своего спонсора или партнера, обеспечить себе надежный тыл.

— Нам не нужна это голытьба, — кричал он по поводу Лизы. — Поиграл, потрх***ся и ладно. Какое будущее у тебя с ней будет? Никакого! Нужно вперед смотреть, а не назад.

А мне начхать на него было. Я даже дома тогда не жил, мы с Лизой у ее бабушки давно проживали. Но отец не унимался. Он как всегда решил бить по больному, но матери теперь не было, а была Лиза…

Мы жили с ней открыто, плюя на законы морали, но я не домогался моей девочки. Да, хотел ее дико, жутко, несколько раз в день мог онанировать, но на ее честь не покушался. А еще не изменял. Вспоминаю и смешно становится — я у нее первым был, а она у меня. Это бред по нормам современного времени, но тогда я на все был готов ради нее. Вот и ждал нашего совершеннолетия. Конечно, мы тогда не очень понимали, что такое предохраняться. Да и зачем, если считали себя мужем и женой, только без регистрации в ЗАГСе.

Лиза была на втором месяце, когда мне принесли повестку в армию. Откосить не было возможности. (Отец определенно подсуетился. Он последние месяцы меня всеми силами пытался вернуть в лоно «семьи»). Да я и не пытался. Знал, что Лиза будет ждать. Только очень переживал, как она теперь с маленьким будет без меня. Но она заверяла, что все будет хорошо.

Подошел день, когда меня забирали. Лиза с друзьями провожали меня у военкомата. До сих пор помню ее голубое платье с ромашками. Она ничего не говорила, только жалась ко мне сильнее. А мне слов и не нужно было — я сердцем все слышал. Потом нас, призывников, увели. Бросил на нее прощальный взгляд — она плакала и губами прошептала:

— Люблю тебя…

— И я тебя, — ответил ей без звука.

Ждал с другими ребятами, когда нас распределят. Но вышедший офицер назвал только мою фамилию и велел идти за ним. Послушно выполнил приказ. Он привел меня к кабинету, открыл дверь, пропуская вперед. Внутри сидел мой отец и внимательно за мной наблюдал. Я зашел, дверь закрылась. Мы с ним один на один.

— Решил отдать долг Родине, сынок? — начал он без приветствия.

— А тебе какое дело? — огрызнулся я.

— Не дерзи, — зарычал отец. — Хуже будет.

— И что ты мне сделаешь? — выдал с ухмылкой.

— Тебе… — он сделал паузу, — не знаю, а вот твоей беременной Лизе могу кое-что сделать, ах да, не я, мои ребята, — сально засмеялся он.

— Только попробуй, урод, — зашипел я, готовый броситься.

— Ну-ну, успокойся и слушай, — проговорил он серьезно. — Сейчас ты выйдешь отсюда со мной, сядешь в машину и поедешь в наш дом, а там будешь вести себя как положено сыну. Про свою девку забудь. Иначе…

— Иначе, папочка?

— Ты пойдешь служить, как и хотел, но зашлют тебя далеко-далеко, откуда твоя «любимая» может тебя и не дождаться.

— Плевать, — не поддавался я на его угрозы, — я верю ей. Она дождется.

— Как знать, сын, как знать. Оттуда ты вернешься, но вот как? Сейчас так много народу в Чечню отправляют.

Я почувствовал, как холодеют руки. Мать твою, он режет меня по живому. Войной, сволочь, пугает. Лишь бы только заполучить меня.

— Ничего, — решительно ответил я, — повоюем.

— Дурак! Сдохнешь там! — заорал он и вскочил с места.

— Без твоей помощи похоронят, папа, — ответил ему и вышел, хлопнув дверью.

Юношеский максимализм вместе со злостью на отца двигал мной. Согласись я тогда на его предложение, может, все было иначе?

Меня кинули в самое пекло. Точнее в самый ад. Погнал в самые потаенные глубины воспоминания об армии, если они сейчас вырвутся — это полная ж***а. Минимум на неделю выпаду из привычной жизни. То, что было там, нельзя передать словами. Война — это не повод, чтобы ею гордиться, это тяжелое испытание. Умирать не страшно. Страшно видеть, как умирают другие. Страшно ждать, когда наступит твоя очередь…

Тяжело было первые месяцы. Мне, привыкшему к чистой, сытой жизни было дико не мыться несколько суток, жрать консервы и спать, сжимая в руках автомат. Но человек привыкает ко всему. И я втянулся. Самым тяжелым было Лизино молчание. Я писал ей каждую неделю, но она не отвечала… Это сейчас можно позвонить в любое время, а тогда телефоны были только у избранных.

Понимал, что ее молчание это, скорее всего, работа моего отца. Но могло быть и не так. Может, беременность протекает плохо. Может, у нее какие-то проблемы с бабушкой, женщина она уже очень пожилая и часто болеет. А может… Слишком много этих «может» роилось в моей голове. По ночам они, как шакалы, окружали и ехидно скалились, предчувствуя добычу. Я гнал их, но с приходом темноты они возвращались вновь. Пытался не думать о доме, Лизке, нашем ребенком, понимал — сойду от этих мыслей с ума. Видел, как людям сносит крышу от страха умереть, от тоски по дому. Были те, которые просто кидались под пули.

Но я хотел жить! Ради нее хотел жить! Только для Лизы…

От друзей приходили скупые письма. Мужчине сложно писать много. Письмо для женщины еще может получиться большим, но для друга — хватит и пары слов, чтобы передать главное. Мне писали многие. Жалели, переживали, ждали домой. Но никто о ней и словом не обмолвился.

Пока мой лучший друг Петька Митин не написал, что ее видели в баре с Левшой и не один раз. Порвал письмо к чертям. Несколько часов не мог успокоиться. Рычал, кулаки в кровь о стены сбил. Ложь! Не могла она так поступить… Но в армии другие законы. Слишком многих бросают, не выдержав разлуки. Не я первый, не мне быть последнему. Мы никогда с Лизой не расставались так надолго. Испугалась, что меня убьют, а она с ребенком одна останется? Нет! Это все отец мой подстраивает. Уверен!

Но от него за все эти полгода не весточки, не звоночка… Смирился? Вряд ли, и все же… Петька не будет мне врать. Он один единственный был в курсе всего. Я ему верил, как себе. И Лизка не писала…

А потом начались письма от других ребят. И там одно и тоже: Лиза встречается с Витьком. Не верил, рвал письма. Ночью волком выл, потому что перед глазами она вставала в объятиях другого. Зерно сомнения попало в благодатную почву. Я жаждал правды! У меня напрочь отключались мозги. Хотел из армии рвануть, чтобы увидеть Лизу…

Не потребовалось… По срокам она должна была родить. Ждал этого, как дембеля. Думал, что хоть как-то весточку пошлет. Меня вызвали в штаб. Не шел, летел туда. В кабинете, помимо начальника увидел отца. Внутри как-то все замерло от нехорошего предчувствия. Начальник вышел.

Отец подошел ко мне и молча, без приветствия, обнял. Сжал сильно. Я невольно ответил на его объятия. Каким бы гадом он не был — это мой отец. Тот, кто дал мне жизнь, научил многому, не смотря на мое поведение, помогал… Он разомкнул объятия и осмотрел меня с ног до головы. В его глазах была тоска и переживание.

— Здравствуй, Максим, — произнес отец глухим голосом.

— Привет, — поздоровался с ним.

— Изменился ты… возмужал, заматерел…

— Жизнь заставила.

— Понимаю, — он присел на стул. — Домой не хочешь?

— Хочу, — не видел смысла врать, — но, сам понимаешь, не могу.

— Да… если хочешь, я помогу, — начал было папа.

— А что взамен? — взбрыкнулся вмиг я.

— Ничего, — спокойно ответил он. — Макс, я просто хочу, чтобы ты вернулся домой и все. Я ни буду тебя не к чему принуждать, будешь жить так, как посчитаешь нужным. Знаешь, я многое переосмыслил после твоего призыва. Да, я изменял твоей матери, но любил ее все равно. Когда она умерла, это меня сильно подкосило. Я понял, сколько дров наломал. Сын, возвращайся домой, с начальством твоим все улажу… У меня кроме тебя никого больше нет.

— У тебя есть внук или внучка, — зачем-то говорю ему я.

Лицо отца немного побледнело. Он сжал губы в тонкую полоску и тихо проговорил:

— Ты все равно узнаешь… Твой ребенок умер при родах… Лиза… она тебя не дождалась, начала встречаться с вашим одноклассником. Ее часто стали видеть с ним в барах. Я беседовал с врачом, который принимал у нее роды. Твой сын задохнулся еще в утробе…

Я не помню, что было потом. Он еще не успел договорить, а у меня ослепила яркая белая вспышка… пришел в себя от удара о бетонный пол. Меня четверо здоровых парней держали, а начальник вокруг отца бегал, лицо которого было похоже на кровавое месиво. Это потом ко мне начнут возвращаться воспоминания… Я не поверил ему, от такой жуткой лжи просто озверел, поэтому накинулся на отца и избил его. Но отец не защищался. Он принимал удары, позволяя мне выплеснуть на себя накопленную боль. Это заставило меня задуматься. А врет ли он?

Попросил отца устроить мне разговор с Лизой. Не знаю, чего это ему стоило. Но через сутки я, наконец, смог услышать ее голос:

— Алло.

— Лиза, — говорил, а самого трясло, как в лихорадке от одного ее голоса — это я, Максим.

— Максим… — голос как у пьяной, мать твою.

— Да, почему ты мне не писала? Что с тобой, малыш?

— Со мной? Все хорошо. Не писала… я так устала, извини, хочу спать.

Она еле говорила. У меня внутри все похолодело от предчувствия.

— Как там наш малыш? — произнес на одном дыхании.

— Малыш… ребенок… — долгая тишина в трубке. — Он умер, — ответила она каким-то загробным голосом.

Я вспыхнул мгновенно, как факел, от правды:

— Ты сдохнешь, сука, в муках сдохнешь за моего умершего сына!

Орал, кричал, долбил телефонную трубку, из которой доносились гудки. Ломал все, что под руку попалось. Мечтая только об одном — добраться сейчас до нее и вырвать суке сердце. Хорошо, что меня после этого звонка на пару дней в карцер посадили. Отсиделся в холодном помещении, отрезвил голову, заморозил сердце. Я не принял предложение отца. Знал, приду сейчас домой и просто убью ее. Нет, она не заслуживает легкой смерти. Ей будет уготована другая судьба.

Отслужил следующий год верой и правдой Родине. Мечтая в тайне умереть от очередной пули, не знал, как жить дальше. Возвращение домой не принесло облегчения. Только приехал, как узнал о ее свадьбе с Левшой. В тот же день отец меня увез за границу, где я жил в постоянном пьяном угаре, где родилось мое окончательное желание уничтожить Лизу…

Все эти десять лет верил: в холоде бетона карцера я навсегда похоронил чувства к ней, закопал и поставил могильную плиту. И до сегодняшнего дня плита стояла крепко… а теперь она начала трескаться…