Дочь отчего‑то весело смеялась, перевесившись наполовину внутрь вольера, то подпрыгивала на месте, то притоптывала ножкой. И не пришлось долго гадать, что там внутри могло ее развеселить.

— Алексей! — тот вынырнул откуда‑то снизу со шваброй в руках и в опасной близости от Ульяны. Можно подумать, рядом с дочкой оказалось самое грязное место. — Вы тут мою Ульку на клей прилепили, что ли?

— Вроде нет. Она решила занять место Виктора Петровича и продолжает мой допрос.

— Ну, Лёш!

Похоже, этот визит не был согласован с отцом, но другого выхода Алексей не видел. Другого выхода из этого дерьмового свинарника… Когда еще представится шанс поговорить с первым секретарем напрямую? Не ходят они из любопытства по дальним закоулкам станции.

— Уже «Лёш»… Ульяна! Быстро освоилась! Ты его совсем не знаешь, он может быть опасен. И я тебе запрещал по дальним коридорам ходить.

— Станции красной линии не так безопасны, как мне показалось? И давайте познакомимся по форме, чтобы я уже не представлял собой страшилку для девочек под названием «странный незнакомец», — Алексей протянул руку чуть дальше за загородку, партийный секретарь пожал ее, ничуть не брезгуя грязью.

— Вишневский Павел Семенович. И не удивляйтесь, Алексей, станция‑то транзитная, мало ли что. За своих я спокоен, но вот чужакам не доверяю

«Рано! Рано пролезать в ряды «своих»… К тому же туда лучше получать персональное приглашение. А если вести себя правильно, оно не замедлит последовать». Алексей отступил назад, предоставляя девушке возможность подойти ближе, разглядывая его в тени загона, и пусть Вишневский перестанет нервно оглядываться на дочку. Под колени неожиданно врезался свинячий бок, шустрые поросята тоже времени даром не теряли, оставшись без присмотра. Алексей едва преодолел желание мстительно сломать об этот круглый вертлявый бочонок сала ценную подотчетную швабру.

Павел Семенович понимал, почему грязный свинарник вдруг стал таким привлекательным уголком. Наверное, виновато тусклое и безрадостное детство, к тому же возраст у дочки самый взрывоопасный на этот счет, Ульяне не в новинку видеть красивых мужиков, на транзитной станции кого только не бывает. Но ни один из этого племени наемников не уделял девчушке столько внимания, не доставался в единоличное пользование только ей, а не всему цветнику–девичнику сразу…

— Покажись, как следует, я же тебя рассмотреть‑то не успел.

— А сплясать не надо? Смотря что вы хотите увидеть.

— Руки покажи. Плясунов тут и без тебя, знаешь ли, немало шастает…

Алексей засучил рукава потрепанной толстовки и положил руки на загородку. Не отмывающаяся без мыла грязь уже въелась в кисти, но выше запястья кожа оставалась белой, покрытой светло–русыми волосками. Первый секретарь перевернул его правую руку ладонью вверх, казалось, он ищет следы уколов или что‑то вроде характерных опознавательных татуировок, но Павел Семенович чему‑то улыбнулся и похлопал Алексея по плечу.

— Вот что бы о тебе наш особист ни говорил, не похож ты на тунеядца. Руки у тебя, как у нормального мужика. Что удивляешься? Мне не надо правду из тебя кулаком выбивать, бумажки сра… ненужные смотреть, которые подделать можно. На тебе самом вся твоя трудовая биография нарисована, только прочитать бы правильно…

Алексею оставалось лишь мысленно поблагодарить затерянную на окраине станцию Новокосино за то, что там не позволили сидеть без дела, ведь за короткое время в Совете ладони наконец‑то стали более гладкими. Оказывается, есть место, где уважают физический труд. Вот только совковая лопата порядком надоела!

— И что же написано на моих руках?

Павел Семенович задумался, Алексей едва удержался от иронии: руки в крови по локоть. Никаким навозом не замазать.

— Написано, что ты помог моей дочери, ведь только она до станции живой добралась вместе с тобой. Уля ничего не поняла толком, ей сказали прятаться, а потом ты ее увел.

— Девушка плохо спряталась, могло шальной пулей зацепить. Когда узнал, что идти‑то осталось два шага, отвел ее на станцию. Вот и все дела…

Мужчина был чем‑то недоволен, как оказалось, это вовсе не имело отношения к Алексею.

— Мне обещали дать Ульке сопровождение, после того, что на Комсомольской творилось, Ганзу надо десятой дорогой обходить. Я решил, что поверху надежно будет. И ошибся. Понимаешь, она же не просто девчонка… Дочь первого секретаря, етить… Может, они знали? Может, там специально засада была организована?

Алексей неопределенно пожал плечами. Может, и специально. Он уже несколько дней прокручивал в уме эту странную перестрелку, в которой оказались задействованы четыре стороны, включая их с Глюком… Предполагал даже, что Вишневский прав, и это действительно ганзейская засада. А снайпер оказался там так же случайно, как и два сталкера, бредущих без определенной цели. Слишком хитрый узел завязался в том дворе — не распутать.

— И на спецслужбы наши не обижайся — они свою работу выполняют. Виктор Петрович преследует свои цели. Он ждал прибытия своих людей. Но вот Ульяна здесь, а опытные бойцы погибли.

— Откуда вы знаете? — Алексей еще хотел уточнить насчет «опытных бойцов», которые ему таковыми не показались, но сдержался.

— Потому что разведка на местности была произведена в течение часа, обнаружены мертвые тела. Люди убиты в перестрелке, их оружие исчезло. И только ты можешь знать, что там произошло на самом деле.

— Что я могу знать? Я просто решил помочь женщине…

Если бы он знал в тот момент, что это совсем сопливая девчонка, просто унес бы, перекинув через плечо, а не тратил время на уговоры. С ними по–другому нельзя.

Единственный свидетель может нарисовать любую картину происходящего… Но хитрить опасно: Алексей не знал, что в его отсутствие успел там натворить Глюк, насколько хороши оказались ганзейцы, пули какого калибра понаделали дырок в обнаруженных мертвых телах. За двух «красных» покойников он мог поручиться — автоматные 5,45.

— Алексей, расскажите все, что видели, Ельцову, когда он вас вызовет.

— Кому?

— Представителю МГБ, Виктору Петровичу… Он тоже не из пустого любопытства спрашивает.

Похоже, на эти допросы он будет ходить не реже, чем хронически больной к врачу. И с той же целью — излечения от опасной ереси вседозволенности, сребролюбия и собственничества, ну и, конечно, вольнодумства о свободе личности. Терапия ожидалась жесткой и радикальной. Но Алексей ошибся. Особист пока не распускал руки, лишь приглядывался внимательно, не упуская ни малейшей детали. И его больше интересовал не сидящий перед ним неуловимо скользкий сталкер, а обстоятельства обретения этого сокровища на свою голову. «Сокровище» тоже изучало оппонента с тем же намерением: слупить побольше прибыли, ничуть не скрывая этого.

Законы рыночной экономики, лихо отмененные товарищем Москвиным, снова начали действовать в стенах этого кабинета — спрос рождал предложение. Каждый искал свою пользу и не желал ее упускать. Алексей хорошо умел становиться полезным, даже необходимым, но следовало угадать, что именно требуется от него сейчас.

— На волю хочется?

— Хочется, гражданин начальник… Если вам не хватает специалистов по навозу, то это все равно не мой профиль.

— А твой какой? — Виктор Петрович задал риторический вопрос, не ожидая ответа. — Ваш китайгородский контингент сюда пускают под особым контролем, да и то с сопровождением. А ты приперся с девушкой под ручку, как к себе домой.

— И теперь владею ценной информацией о поголовье свиней, а также о расположении тюремных казематов. Никак нельзя меня отпускать, я ж понимаю…

— Молчать! — кулак с грохотом опустился на стол, Алексей умолк, понимая, что в этом направлении путь закрыт. Но к серьезному разговору все еще не был готов, ждал конкретных вопросов.

— Я не имею никакого отношения к перестрелке.

— Знаю… Что смотришь? Твой АКСУ уже давно проверили, отстрелянные пули не совпадают ни с одной в телах убитых. Ты что думал, у нас тут на слово верят? Если бы нарезку ствола идентифицировали как твою, ты бы и ночи в камере не провел.

Алексей не отвечал. Такой серьезный подход к делу казался паранойей, но спас ему жизнь.

— Я не стрелял в ваших людей. Поэтому виноватым себя не чувствую.

— Это не мои люди. Были б мои — ты б сейчас тут шутки не шутил.

— Понял, при любом раскладе мое место в крематории. Извини, начальник, реально не знаю, что рассказать… Ничего не видел. Ни во что не вмешивался. Девушку проводить хотел.

— Похоже, девушек ты сквозь ОЗК видишь…

— Трудно перепутать, тем более такую… Неопытную, — Алексей насмешливо улыбнулся, отыгрывая образ пошляка–наемника. Но сейчас уже стало не до шуток: первый секретарь и особист противоречили друг другу. «Это не мои люди». А Улькин отец сказал иное. Ловить на слове опасно, не ко времени, не к месту. Поэтому он промолчал, отложив информацию про запас, будет над чем подумать в компании свинок, если он вернется к ним, ненаглядным, а не отправится в расход прямо из этого кабинета. Ельцов вытащил из ящика стола лист бумаги и положил перед Алексеем.

— Нарисуй, что там было.

А вот это уже вовсе ни к чему… Как только Виктор Петрович поймет, что точкой обзора Алексею послужило окно дома, недалеко и до снайпера, о присутствии которого докладывать не хотелось. Но пришлось расчертить листок контурами домов и гаражей, не забывая на словах пояснить, кто откуда появился, в кого стрелял и с каким успехом.

— И долго ты смотрел это представление?

— Смотрел и не высовывался. Мимо шел, как такое пропустить? Вот в этом доме из переулка проход сквозной…

— А куда шел?

— В Ганзу.

— Почему поверху?

— Схрон навестить. Вам и про содержимое рассказать? Реквизируете в закрома родины?

— Да не настолько обнищала наша родина, чтобы на твое барахло покушаться. Почему пустой шел? Что тебе в Ганзе без товара делать?

— Я не только товар продаю… Работу искал.

— И попал к нам на казенные харчи, похоже, мы тут халявщика приютили…

— Так и не надо, могу уйти, если мешаю! — Алексей уходить не хотел. Ганза теплого приема тоже не окажет. Какая тогда разница?

Особист пока решил провести беседу мирно и по возможности даже поговорить по душам. Новый метод Алексея вполне устраивал, тем более он не раз замечал тоскливые взгляды Ельцова в правый верхний угол висевшей на стене схемы метрополитена, где располагалась Улица Подбельского. Даже Алексей при всей своей неосведомленности знал, что Берилаг теперь не принадлежит красной линии, иначе не мотался бы он по камерам и допросам, а уж тем более не задерживался на станции.

— Ты свалился вдруг ниоткуда, ни к чему не причастен, на шпиона не похож: слишком грубо сработан способ внедрения, профессионал действовал бы тоньше. И про беспомощную девицу ты мне тут не рассказывай! Такой, как ты, с беспомощной девицей прежде всего другие дела обделает, а уж потом посмотрит, кому ее продать.

— Ну, мне что, через весь город ее тащить?! Или прямо там на земле разложить? К тому же девица могла оказаться второй свежести, под комбинезоном не видно ни фига.

— Вот об этом я и говорю. Такие, как ты, никогда героями не становятся.

— Почему? — Алексей неподдельно удивился, ведь по молодости тоже отличался безрассудством. Виктор Петрович этого, разумеется, не мог знать.

— Потому что у тебя на любую услугу счетчик поставлен. И героем ты можешь стать только тогда, когда интересы общества случайно совпали с твоими собственными.

А вот тут Ельцов был абсолютно прав, осталось только подтвердить, потупив глазки с виноватым видом. Но ведь это не преступление, правда?

«Товар» оказался довольно вертким, и никак не удавалось рассмотреть, бракованный ли он насквозь или в хозяйстве сгодится. Виктор Петрович уже понял, что сдать его на Лубянку — это верный способ приобрести себе клеймо политически близорукого, ведь на шпиона Алексей Колмогоров походил в последнюю очередь. И прежде всего потому, что работа разведчика требует самоотдачи, самопожертвования, иными словами, поставить чьи‑то интересы выше собственных. А на это упрямый китайгородский сталкер не был способен в принципе. Особист повидал немало разных людей, и Колмогоров не стал для него научным открытием. Типичный холодный прагматик.

— Ты работу искал? Будем считать, что нашел.

— Опять свинарник?! Я сельхозакадемий не кончал и ветеринаром не работал! — Алексей понимал, что к его возражениям «гражданин начальник» останется глух, но промолчать было бы подозрительно.

— А чему обучался? Людей убивать? Вот прямо с детства, да?

— Нет, что вы, как можно‑то раньше совершеннолетия? Лицензию бы не выдали… — он понял, что говорит много лишнего, и умолк. Шутить было опасно, от волнения словарный запас уже вышел за пределы допустимого для братка. И чуть более заинтересованный взгляд тут же просигналил об этом. Черт!

— Но ведь чем‑то ты занимался? Если у меня будет побольше информации о тебе, то и тебе хорошо, и обществу польза.

— Западло на общество пахать, гражданин начальник, — хоть попытался поправить дело, но было поздно.

— Хватит придуриваться! — особист быстро вывернулся из‑за стола, и не успел Алексей даже моргнуть, как крепкая рука Виктора Петровича сдернула его с места и поставила на ноги. — Ты будешь отвечать или нет?

Стены тесной комнатушки оказались намного ближе, чем хотелось бы. Врезавшись скулой в холодный камень, Алексей пожалел, что гражданину начальнику не выделили помещения попросторнее. И даже со свободными руками оказать сопротивление не получится,

только инстинктивно упереться ладонями в ободранную стенку, чтобы морду окончательно не разбить!

— Я все равно узнаю, откуда ты, гнида, взялся… — удар в живот, ожидаемый, оттого лишь менее болезненный, напрочь заклинил дыхание. Даже согнувшись и ловя вдруг потерявший кислород воздух, Алексей еще не утратил способности думать. В драке это ему всегда помогало. Но сейчас его просто избивали, тело реагировало быстрее разума, уклоняясь и закрываясь, насколько возможно. От колена, ударившего снизу, хрустнуло в шее. Было не самой лучшей идеей отвернуть голову, подставив снова уже битую скулу… А остальные варианты еще хуже. Короткие волосы на затылке не позволяли ухватиться за них, пальцы особиста соскользнули и снова железной клешней сомкнулись на шее… Теперь Алексей налетел на дверь, удачно избежав подножки, которая могла опрокинуть его на пол. Там спасения уже не было бы… Дверь вдруг подалась навстречу, опять легонько стукнув по лбу. Одного вскользь брошенного взгляда хватило первому секретарю, чтобы понять: Алексей не выходить отсюда собирался. А допрос в самом разгаре.

— Что же ты… Виктор Петрович… делаешь?

— Работаю, — уже спокойнее ответил хозяин кабинета. — Ты что‑то имеешь против?

— Торопишься слишком. Разговаривать не пробовал?

— Пробовал. Ты сам попробуй! — снова начал заводиться особист. — И ты попробуй, Колмогоров. Вот тебе еще один «гражданин начальник», может, с ним разговор лучше получится.

Алексей, припомнив недолгое пребывание на конечной станции Калининской Конфедерации, рассказал о нем, преувеличив и размножив свои трудовые подвиги на несколько наугад названных станций, не враждовавших с «красными». Особист поморщился, подозревая обман, но промолчал. Мутный наемник теперь вел себя смирно, изредка потирая ушибы. Концы с концами сошлись, «браток» из него был, как из дерьма пуля. А уж коммерсант — тем более. Вот мастер, который подрабатывает мелкой халтуркой по станциям, смотрелся намного убедительнее. Осталось выяснить, как он научился так ловко управляться с оружием и свободно передвигаться по поверхности в кишащем мутантами центре города. Вишневский таким вопросом не задавался, поэтому тут же предложил задействовать столь полезного станции пришельца в общественных работах.

— Павел Семенович… Вы иногда как будто с луны свалились! Он вам наплел три короба с гаком, а вы и поверили.

— То, что он сказал, очень легко проверяется. Я уж как‑нибудь могу отличить неумеху от специалиста!

— А я могу отличить подозрительную личность, которую на снайперский выстрел нельзя подпускать к стратегическим объектам, жизненно важным для населения!

«Яблоко раздора» тихо стояло в уголке и наливалось красноватым румянцем с подбитого бока. Алексей счел за лучшее помолчать. Эти две стороны обязательно придут к согласию, раз уж много лет работают вместе, еще друг друга не убили и один другого не подсидел. А конфликт ему только на руку, потому что поддержку одного из них он уже успел заслужить. Если поменьше болтать и больше слушать, то и второго можно будет применить в своих целях хотя бы косвенно. Вишневский использовал все доступные ему аргументы, включая цитирование Ленина и приписывая ему авторство поговорки: кто не работает, тот не ест. Алексей усомнился в этом, хоть и запомнил на всякий случай. Нахватавшийся в свое время от Нестерова умных мыслей, он крепко выучил одну: нет вечных врагов и вечных друзей, есть только вечные интересы. Ей он и следовал всю свою сознательную жизнь, не отступая и сейчас. В этой комнате тоже не было ни врагов, ни друзей. А интересы представлял первый секретарь станционной партийной ячейки, от которого и зависела дальнейшая судьба.

— Ладно, Виктор Петрович… Но толковый парень мне бы пригодился.

— Мне бы тоже. Только вот никак с Дзержинской его не дождусь… Не присылают, вот и приходится самому разбираться с этим деклассированным элементом.

— Так и определи ему классовую принадлежность. Вот чувствую, наш парень… — и Павел Семенович с надеждой обернулся к Алексею. Тот не понимал, что от него требуется, будто разговор шел на иностранном языке. Но, уловив последнее, энергично кивнул: ваш!

Особист уже по опыту знал, что противиться напору Вишневского непросто. Не хотелось вести дискуссию в присутствии подследственного, но вызывать конвоира, чтобы его вывести, было поздно. Впрочем, уступка первому секретарю еще не означала слабости собственной позиции, Колмогоров все равно останется под наблюдением. Как и любой человек на этой станции.

— Давай тогда, пока ты к нему не пригляделся, подумаем, где у нас кадровый дефицит.

— Везде. Чего думать‑то? — тут Виктор Петрович ничего не смог возразить. Но это еще не повод, чтобы пускать козла в огород. Если Вишневский еще не понял, то стороннему наблюдателю хорошо видно, что «козел» первым делом нацелится на вполне созревшую свеженькую капусту, причем прямо в огороде своего заступника. Мысль вызвала даже благодушную улыбку, которой Алексей ничуть не поверил. Слишком давно пребывал в обществе руководителей различных рангов, чтобы заподозрить их в добрых чувствах.

— Пусть занимается проверкой и учетом груза. Или, думаешь, не справится? — первый секретарь решительно настроился поправить дела станции за счет Алексея, поэтому не отступал.

— К такой информации нужен особый допуск.

— Вот ты его и дашь. И убери, наконец, ту бестолочь, которая мешок с грибами от муки отличить не может! Мне плевать, кто за него попросил. Тут я прошу: дай ему разрешение на работу. И я в долгу не останусь.

Особист даже не взглянул на Алексея, словно его здесь не было и разговор шел вовсе не о нем. Красивые слова о долгах первого секретаря в конце концов сведутся к какой‑нибудь незначительной уступке, но и мелочь приятна. А этого мутного сталкера пока нельзя было выпускать из‑под контроля. Какая разница, где он будет находиться, лишь бы станции не покидал. Неусыпную бдительность Колмогоров ощутит в коллективе не хуже, а даже лучше.

— Он получит допуск. Завтра. А сейчас пусть отправляется на свое место, рабочий день еще не закончился.

* * *

После прогулки по платформе вонь просто оглушила, конвоир злорадно посмеивался, но Алексей заставил себя потерпеть немного, ведь переступить границу этого тупикового ответвления туннеля посчастливится не раньше, чем ему это позволят. До вечера еще можно спокойно обдумать изменившиеся обстоятельства. И вымыть этих зловонных тварей, раз уж заняться все равно нечем.

— Стой спокойно, сволочь волосатая! — слов поросята не понимали, к счастью, а интонации в голосе Алексея звучали даже ласково. Почесывание за ухом заставляло свинью терпеть водные процедуры. — Тебе через такой слой жира не холодно ни фига, нечего притворяться.

Почему никому до сих пор не пришло в голову почистить самих свиней? Даже если они снова пойдут валяться на полу… Под руками уже ощущалась жесткая шерстка, а не сплошной монолит корки присохшего навоза, размокший и отвалившийся кусками. Решетка слива из‑за них засорилась, да и отмытый свин рвался на свободу, чтобы почесаться о забор. Уклонившись от брызг, летящих с закрученного хвостика, Алексей огляделся в поисках следующего. На вид мытые и немытые подопечные не сильно различались, но воняло все‑таки чуть меньше.

Он пытался вспомнить всё, что когда‑либо слышал и знал о коммунистах, но картинка была слишком рваной и бессистемной. Школьный курс истории позабылся, да и не дал бы ответа на этот вопрос, в шестом классе до Советского Союза еще не добрались, лишь читанные от нечего делать пожелтевшие и слежавшиеся протоколы хрен знает каких съездов, обнаруженные в закоулках бункера, могли бы подсказать правильную «политическую платформу». Неуч чертов! Любовь к точным наукам подвела, ведь историей Алексей интересовался поверхностно.

Может быть, снова выручит интуитивное понимание политики? Но и тут надо было от чего‑то оттолкнуться. А точкой отсчета должна стать главенствующая роль коммунистической партии. Если она контролирует всё, значит, нужно держаться к ней поближе. Об этой роли он четко помнил, но не из школьного курса, а из разговоров о Сталине. Умный Иосиф сумел заставить часть управлять целым, и маленький, хоть и важный сектор подчиненной ему партийной идеологии проник во все возможные области и уголки, разросся до невиданных масштабов. Когда Алексей об этом услышал впервые, то не поверил, что идеология может править экономикой, а немного позже столкнулся с этим сам. Воля и сила — единственное, что нужно власти. Специальные знания и информация подчинятся силе вместе с людьми, ими обладающими. Иосиф Виссарионович это хорошо понимал.

Понимает это и Виктор Петрович, тут надо держать нос по ветру и светить нимбом над головой изо всех сил. А трогательное детское чувство Ульянки в этом поможет. Жаль, она не в курсе аппаратных игр своего отца и особиста, конечно, кто же ей расскажет? Части мозаики начали сходиться краями, но слишком медленно. Чтобы узнать больше, придется пожить бок о бок с этими людьми и присмотреться, стать честным тружеником, если здесь так положено. Склонить голову, пока вовсе ее не лишился. Работа — не смертный грех, да и руки не отвалятся, дело привычное.

Особист не счел нужным лично объявить бывшему узнику об относительной свободе, прислал человека для сопровождения. А чтобы можно было находиться в приличном обществе, следовало еще и привести себя в порядок. Непереносимая вонь позволила хоть на время побыть в помывочном пункте единственным посетителем. Алексей не торопясь разделся, конвоир протянул руку за одеждой.

— Такое здесь не носят. Да и за стирку никто не возьмется. Так что и штаны на выброс. Да и зачем они тебе, старье какое‑то.

— Знаешь, я, конечно, не барышня, чтобы стесняться, но ходить по станции в чем мать родила не собираюсь! — Алексей был в недоумении, переодеться‑то не во что. Неужели тут не только накормят, но и обеспечат минимальный комфорт? Придется его отработать. — Стой! Ботинки верни, я не желаю вашу грязь собирать.

— Ну, смотри… Если тебя из общежития за вонищу выпрут, не говори, что я не предупреждал!

Всё отмывается, кроме репутации. А своей Алексей был пока доволен: достаточно серая, немаркая и лишнего внимания не привлекает. Это только органы госбезопасности разглядывают малейшее пятнышко. Удобные ботинки с высокой шнуровкой оставались его единственной собственной вещью, набивать мозоли в чужой обувке не хотелось. Ушло немало времени и утекло воды, чтобы отполоскать их внутри и снаружи с помощью небольшого кусочка мыла и в результате надеть мокрыми. Алексей соскребал бритвой перед зеркалом отросшие за неделю почти полноценные усы, когда конвоир вернулся со стопкой старенькой, но приличной одежды.

— Твоё. И приказано тебя по месту жительства доставить.

Теперь его считают настоящим членом социалистического общества. Требование привести себя в порядок Алексей решил соблюсти частично. Гигиеничный короткий ежик был очень удобен в грязном Треугольнике, но здесь уже хотелось выглядеть по возможности респектабельно. Вылезшие сначала напрочь волосы вокруг ран от когтей начали отрастать, затягивая проплешины, но еще не скрывали полностью неровно стянутой, бугристой и блестящей кожи рубцов. Ничего уж не поделаешь с перепаханным виском, да и хрен с ним… Жаль, что бесформенную толстовку с таким удобным теперь капюшоном, скрывающим лицо, приказано выбросить: порядочному человеку нечего скрывать. Одежда снова с чужого плеча, но чисто выстирана. Алексей подтянул ремнем чуть длинноватые брюки, надел рубашку поверх темной майки. Придется смириться с устоявшимися традициями красной линии и с руководящими указаниями партии, что именно должен носить честный гражданин. А вот подставлять голову под эту машинку для стрижки собак он больше не будет! Остается надеяться, что к боевым шрамам все‑таки проявят снисхождение, особенно если парикмахером окажется женщина.

Жилые помещения были поделены на мелкие отдельные ячейки, тонкие перегородки из фанеры и даже картона скрывали от глаз соседей, но не от ушей. Гул голосов отовсюду сливался в единый шумовой фон, в котором иногда различались и отдельные слова. Ничего не скроешь… На то и рассчитано. Узкий коридорчик общежития пустовал, стояла глубокая ночь. Алексей расположился на тонком матрасике, прислушиваясь к шуму из ближних клетушек. По тому, что шум отсутствовал, догадался, что пара–тройка любопытных ушей сейчас прилипла к фанерке с той стороны и тоже прислушивается к новому соседу. Он с усмешкой щелкнул по стенке, вызвав встревоженный шорох, и выключил тусклую лампочку, освещавшую «комнату». Утром осмотрится, а пока можно отдохнуть. Алексей снова улыбнулся, нащупывая бритву в кармане, — застать его врасплох будет не так просто. Странно, что острое лезвие не сочли оружием и не отобрали. Но один конфликт сегодня удачно разрешился, а новых врагов он здесь еще не приобрел. До завтрашнего дня можно спать спокойно.