Тайна Катыни, или Злобный выстрел в Россию

Швед Владислав Николаевич

АНТИ-КАТЫНЬ, или КРАСНОАРМЕЙЦЫ В ПОЛЬСКОМ ПЛЕНУ [3]

 

 

Основная цель этого локального исследования состоит в том, чтобы показать, что документы и материалы, даже ограниченного по объему российско-польского сборника «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.», достаточно убедительно свидетельствуют о том, что польское руководство тех лет ответственно за бесчеловечные условия содержания пленных красноармейцев в лагерях, что привело к их массовой гибели.

Нынешние польские власти и общественность, даже в «страшном сне», не предполагают покаяния за смерть десятков тысяч наших соотечественников в 1919–1922 гг. Тем самым Польша давно потеряла моральное право требовать от России бесконечного покаяния за Катынь. Гибель пленных красноармейцев и расстрел в Катыни — проблемы одного порядка, и подход к ним должен быть одинаковым.

 

Анти-Катынь

Ситуацию с гибелью красноармейцев в польском плену нередко называют «анти-Катынью». В журнале «Новая Польша» (№ 11, 2000 г.) опубликовано интервью зам. директора института славяноведения РАН Бориса Носова «Поиски анти-Катыни», в котором тот утверждает, что идея «анти-Катыни», возникшая в России на рубеже 80–90-х годов, как альтернатива «Катыни», «не имеет абсолютно никакого будущего», так как «никоим образом не доказать, что политика польских властей предусматривала уничтожение военнопленных».

Известные «Десять вопросов» польского историка А. Новака, опубликованные в четвертом номере журнала «Новая Польша» (2005 г.) по поводу попыток части российских историков и публицистов «заслонить память о преступлениях советской системы против поляков, создавая их мнимый аналог или даже „оправдание“ в виде преступления против советских военнопленных в Польше в 1920 г.», в основном носят не конкретно-исторический, а эмоционально-риторический характер, с подтекстом «А вы сами такие же!»

Анализ содержания вопросов А. Новака показывает, что, обращаясь к российским историкам, он даже не удосужился ознакомиться с работами большинства из них по проблеме пленных красноармейцев. По-видимому, историк А. Новак не знаком и с материалами сборника «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.».

В качестве примера рассмотрим только один вопрос пана А. Новака. Он восклицает: «Можете ли вы опровергнуть численность советских военнопленных — 65 797, — по официальной статистике, признанной как советской, так и польской стороной вернувшихся в Советскую Россию?». Да, можем! В российском предисловии, изданного в 2004 г. российско-польского сборника документов и материалов «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.» приводятся данные о том, что «по советским данным, на ноябрь 1921 г. на родину организованно вернулось 75 699 пленных» (Красноармейцы в польском плену в 1919–1920 гг., с. 9. Далее: Красноармейцы).

Но даже эта значительно большая цифра не доказывает, что в польском плену погибло, как утверждает основной авторитет для А. Новака проф. З. Карпус, только 16–18 тыс. пленных красноармейцев. В сборнике «Красноармейцы в польском плену…» содержатся достаточно веские свидетельства того, что только в двух лагерях Стшалково и Тухоль погибло более 30 тысяч пленных красноармейцев. Однако об этом позже.

С позиций А. Новака рассуждает главный редактор журнала «Новая Польша» Ежи Помяновский в своей статье «К истории дезинформации» («Новая Польша». № 5, 2005). Он пишет, что тема «анти-Катыни», как возмездия за гибель пленных красноармейцев, является «частью кампании дезинформации, имеющей целью изгладить из памяти русских катынское преступление». Он также заявляет, что не может быть никакого сравнения между гибелью пленных красноармейцев и «плановым и буквальным истреблением интернированных польских офицеров, предпринятым по решению Политбюро ЦК ВКП(б) в марте 1940 г.».

Неизвестно, что страшнее, бессудный расстрел или медленное садистское умерщвление голодом, холодом, поркой или непосильной работой. Немецкий историк Вольфрам Витте пишет. «Истребление голодом — так гласил девиз нацистской политики на Востоке». (Взгляд из Германии, с. 109). Из 3,2 миллионов советских военнопленных, осенью 1941 г. согнанных на огороженные колючей проволокой территории, без построек и пищи, 2 миллиона от нечеловеческих условий к началу 1942 г. умерли. Это было признано преступлением против человечности.

Аналогично поступили польские власти в 1919–1920 гг., предоставив голоду, холоду, болезням и бесчинствам охраны возможность умертвить десятки тысяч пленных красноармейцев. Только нацисты не скрывали своей политики, а верховные польские власти, маскируясь «гуманными» директивами, инструкциями и приказами, препятствовали любым улучшениям условий содержания пленных красноармейцев в лагерях, тем самым обрекая их на смерть. Документальных свидетельств этого история сохранила достаточно.

Однако польская сторона не признаёт своей ответственности за гибель десятков тысяч красноармейцев. Позиция польских властей, как уже говорилось, имеет давнюю историю. Известно, что Польша на переговорах в Риге в 1921 г. была серьезно озадачена представленными советской делегацией документально подтвержденными фактами бесчеловечного отношения к пленным красноармейцам в польских лагерях. Об этом свидетельствует письмо полковника медслужбы Войска Польского (ВП) Казимежа Хабихта, эксперта на мирных переговорах в Риге. В письме Верховному Командованию ВП от 29 января 1921 г. К. Хабихт пишет:

«…направляю перевод меморандума РУД ( Российско-Украинской делегации в Смешанной комиссии по репатриации военнопленных и интернированных ) в Риге о невыносимых условиях, в которых живут военнопленные в лагерях и рабочих командах в Польше.
(Красноармейцы, с. 479–480)

Поскольку было бы трудно ответить на выдвинутые в наш адрес обвинения по существу, следовало бы использовать ту страницу русского меморандума, на которой говорится об условиях, в которых живут пленные в России, что противоречит сведениям, которые мы имеем из русских лагерей.

В данном случае нужно приложить протоколы о таких случаях жестокости, допущенных во время боев, как убийство раненых, санитаров, медсестер, представителей Красного Креста — вообще заглушить их доказательства тем, что в России военнопленным не лучше, чем у нас в стране».

О применении поляками тактики «заглушения» писал в августе 1921 г. атташе Постпредства РСФСР Е. Пашуканис:

«За последнее время заявления с нашей стороны о жестоком отношении с пленными польская сторона пытается парировать, сообщая запротоколированные показания каких-то польских солдат о том, как в 1920 г. при взятии их в плен они целый день шли пешком и не получали никакой пищи, или басни о посещении лагерей поляков в России (…) собирают жалобы, после чего жалобщиков расстреливают».
(Красноармейцы, с. 651)

Польские политики в 20-е годы прошлого столетия (как и сегодня) успешно использовали метод постоянного давления встречными претензиями на российскую сторону и соглашались на конструктивный диалог лишь при предъявлении им обоснованных контраргументов. Так, в Риге Польша планировала выставить Советской России счет за содержание красноармейцев в польском плену.

Однако расчёты российских дипломатов, основанные на результатах опросов 3 тысяч вернувшихся в Россию пленных красноармейцев, показали:

«…очень выгодный для РСФСР баланс, а именно: пассив (стоимость продовольственных и больничных пайков, вещевого и денежного довольствия) выразился в сумме 1 496 192 042 марки. Актив, то есть исчисление эквивалента труда русских военнопленных в Польше, — 6 034 858 600 марок».

После этого польская делегация прекратила разговоры о предъявлении каких-либо счетов российской стороне (Красноармейцы, с. 705).

Современные российские политики забыли этот опыт и в вопросах урегулирования проблем в российско-польских отношениях «ушли» в глухую оборону. Польская сторона успешно пользуется предоставленной ей возможностью создать «ореол» собственной непогрешимости. Она категорически отвергает любые обвинения в свой адрес по поводу причастности польских властей к гибели красноармейцев.

В 1998 г. Генеральный прокурор Польши и министр юстиции Ханна Сухоцкая в ответ на письмо Генеральной прокуратуры России с просьбой расследовать причины смерти 82,5 тыс. солдат Красной Армии заявила, что:

«…следствия по делу о, якобы, истреблении пленных большевиков в войне 1919–1920 гг., которого требует от Польши Генеральный прокурор России, не будет».

Отказ Х. Сухоцкая обосновала тем, что польскими историками достоверно установлена смерть 16–18 тыс. военнопленных по причине «общих послевоенных условий». Она добавила, что о существовании в Польше «лагерей смерти» и «истреблении» не может быть и речи и что «никаких специальных действий, направленных на истребление пленных, не проводилось».

Для окончательного закрытия вопроса о гибели красноармейцев в польском плену Генпрокуратура Польши предложила создать совместную польско-российскую группу ученых для:

«…обследования архивов, изучения всех документов по этому делу и подготовки соответствующей публикации».
(http//katyn.ru/index/php?go=Pages&in=view&id=409)

В результате в 2004 г. появился 912-страничный российско-польский сборник документов и материалов «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.», который польская сторона пытается представить своей своеобразной «индульгенцией» в вопросе гибели пленных красноармейцев. Утверждается, что:

«…достигнутое согласие исследователей ( российских и польских составителей сборника. — Авт. ) в отношении количества умерших в польском плену красноармейцев… закрывает возможность политических спекуляций на теме, проблема переходит в разряд чисто исторических…»
( Памятных. «Новая Польша», № 10, 2005)

Несмотря на то, что сборник «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.» составлялся при доминирующем мнении польских историков, большинство его документов и материалов свидетельствуют о таком целенаправленном диком варварстве и бесчеловечном отношении к советским военнопленным, что о переходе этой проблемы в «разряд чисто исторических» не может быть и речи! Нюрнбергский трибунал в 1946 г. подобное квалифицировал как «военные преступления. Убийства и жестокое обращение с военнопленными» на уровне геноцида.

Поэтому в ответ на бесконечные требования польских политиков о покаянии России за «совершенный геноцид» хочется напомнить им одну библейскую истину:

«Лицемер! Вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего».
(Мтф., 7–5)

Надо заметить, что признание равнозначности преступлений предполагает их равнозначную оценку. Абсолютно ясно, что польская сторона имеет полное право на расследование всех обстоятельств катынского преступления. Но и российская сторона имеет такое же право на расследование обстоятельств гибели красноармейцев в польском плену. Только равнозначный подход может обеспечить равные условия для России и Польши в плане установления исторической правды при разрешении этих двух проблем. Помимо этого, России давно пора восстановить память о погибших соотечественниках.

 

Подлог

Существенным прорывом в деле о судьбе пленных красноармейцев в польских лагерях стало издание в 2004 г. многостраничного (912 стр.) российско-польского сборника документов и материалов «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.». 338 документов и свидетельств из польских и российских архивов, вошедших в данный сборник позволяют уяснить обстоятельства гибели красноармейцев. Обстоятельную рецензию на сборник подготовил журналист Алексей Памятных. Она опубликована в журнале «Новая Польша» (10/2005).

Российское предисловие подготовлено ответственным составителем сборника, профессором МГУ им. М. В. Ломоносова Г. Ф. Матвеевым. Польское — ответственным составителем сборника, профессором университета Николая Коперника в Торуни 3. Карпусом и его коллегой профессором В. Резмером.

Особый интерес представляет предисловие, подготовленное польскими авторами. Несмотря на неопровержимые факты и документы, прямо свидетельствующие об ответственности верховных польских властей за бедственное положение пленных красноармейцев, польская сторона пытается доказать обратное. В данном случае следует говорить не о неверной интерпретации документов сборника, а о действиях, граничащих с фальсификацией или подлогом.

Прежде всего, польские историки профессора 3. Карпус и В. Резмер стремятся максимально занизить численность красноармейцев, попавших в польский плен, и, соответственно, максимально снизить количество погибших в лагерях.

Они утверждают, что:

«…после окончания военных действий на Восточном фронте, что произошло 18 октября 1920 г., на территории Польши находилось около 110 тысяч российских военнопленных. Часть военнопленных, по польским оценкам, около 25 тыс., сразу же после пленения или после непродолжительного пребывания в лагерях поддалась агитации и вступила в русские, казацкие и украинские воинские формирования, сражавшиеся на польской стороне с Красной Армией… поздней осенью 1920 г. в Польше максимально было 80–85 тыс. российских военнопленных».
(Красноармейцы. С. 24–25)

В своей статье «Факты о советских военнопленных 1919–1920», опубликованной в журнале «Новая Польша», № 11 за 2005 г., ведущий польский специалист по вопросам пленных красноармейцев проф. З. Карпус открывает источник, на основании которого он сделал вывод о том, что в польский плен попало всего 110 тыс. красноармейцев.

«В общей сложности после завершения военных действий на Восточном фронте (18 октября 1920) на территории Польши было около 110 тыс. советских военнопленных. Эту цифру, опираясь на статистику, приводит Ю. Пилсудский в своей книге „1920 год“. Между тем М. Н. Тухачевский в своем докладе (добросовестно включенном Пилсудским в книгу) говорит только о 95 тыс. пропавших без вести и попавших в плен».
(«Новая Польша». 11/2005 г.)

Исходя из 110 тыс. пленных и количества красноармейцев, вернувшихся из польского плена (на 15 октября 1921 г. вернулось 65 797 пленных) проф. З. Карпусу создал «стройную систему» арифметических расчетов, позволяющую утверждать, что в польском плену погибло всего 16–18 тыс. красноармейцев.

Но профессор Г. Матвеев в российском предисловии к сборнику «Красноармейцы в польском плену…» справедливо замечает, что этот «кажущийся на первый взгляд безупречным подсчет на самом деле таковым не является». Г. Матвеев отмечает, что, по советским данным, на ноябрь 1921 г. из польского плена вернулось 75 699 пленных красноармейцев, по достоверным польским источникам, до сентября 1922 г. в Россию вернулось более 78 тыс. пленных (Красноармейцы. С. 9). Если принять во внимание это количество красноармейцев, вернувшихся из польского плена, то, исходя из расчетов проф. З. Карпуса, получается, что в польском плену красноармейцы вообще не погибали!?

По расчётам Матвеева общее количество погибших в польских лагерях красноармейцев составляет 18–20 тысяч человек. Однако документы и материалы сборника «Красноармейцы в польском плену…» позволяют утверждать, что смертность красноармейцев в польских лагерях была значительно выше. В ноте Г. В. Чичерина указана цифра в 60 тыс. погибших красноармейцев. С этим количеством согласен российский историк Н. С. Райский. А по подсчетам военного историка М. В. Филимошина, число погибших и умерших в польском плену красноармейцев составляет 82 500 человек (Филимошин. Военно-исторический журнал, № 2.2001).

Спорны утверждения проф. З. Карпуса относительно количества российских военнопленных, находившихся в польском плену осенью 1920 г. Обстоятельный и аргументированный разбор ошибочных расчетов З. Карпуса относительно красноармейцев, попавших в польский плен за 20 месяцев войны, дает в статье «Ещё раз о численности красноармейцев в польском плену в 1919–1920 годах» профессор Г. Матвеев (Новая и новейшая история, № 3, 2006).

Матвеев обратил внимание на «несколько вольное обращение З. Карпуса с источниками» Так, в протоколе заседания польского Совета обороны государства от 20 августа 1920 г., на который ссылается З. Карпус, отсутствуют сведения о количестве взятых в плен красноармейцев в «отдельные периоды войны». Есть:

«…только заявление Пилсудского, что общие потери Красной армии „на севере“, т. е. на варшавском направлении, составляют 100 тыс. чел.»
( Матвеев. Новая и новейшая история, № 3, 2006)

Матвееву не удалось обнаружить:

«…в работах ни М. Н. Тухачевского („Поход за Вислу“), ни Ю. Пилсудского („1920 год“) сведений о 100 тыс. пленных под Варшавой, о чём З. Карпус написал в 2000 г. в журнале „Новая Польша“».
( Матвеев. Новая и новейшая история, № 3,2006)

Налицо типичный подход польских исследователей к первоисточникам, с которым достаточно часто приходится сталкиваться при рассмотрении спорных проблем польско-российских отношений.

Матвеев также отмечает, что:

«З. Карпус поставил под сомнение достоверность основного источника по вопросу численности взятых в плен красноармейцев — ежедневных сводок III оперативного отдела польского генерального штаба за 1919–1920 гг. — под тем предлогом, что военные всегда склонны к преувеличению своих побед и заслуг.
( Матвеев. Новая и новейшая история. № 3, 2006)

Такая оценка профессиональным исследователем единственного сохранившегося практически полностью документа, имевшего гриф „секретно“, издававшегося в количестве примерно 80 экземпляров и предназначавшегося для высшего военного командования, мягко говоря, не очень понятна. Тем более что никаких аргументов, кроме эмоционального „всем известно, что…“, в пользу своей позиции З. Карпус не приводил…

А вот сводкам, которые польский генеральный штаб в 1918–1920 гг. составлял для прессы и которые такого грифа не имели, З. Карпус верит без колебаний».

Вновь налицо типичный конъюнктурный подход польского профессора — верить тому, что выгодно. С этим мы еще не раз столкнемся. Немало таких подтасовок и в польских публикациях по Катынскому делу.

В статье «Ещё раз о численности красноармейцев в польском плену в 1919–1920 годах» Г. Матвеев подтверждает вывод, сделанный им в российском предисловии к сборнику документов и материалов «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.»:

«Вне всякого сомнения, данные 3. Карпуса занижены, причем весьма существенно. Доступные в настоящий момент достоверные источники позволяют утверждать, что в плен к полякам за время войны попало не менее 157 тыс. красноармейцев».

Между тем некоторые российские историки (Райский Н. С.) полагают, что «реальную оценку» количества красноармейцев и командиров в польских лагерях, «опираясь на архивные материалы АВП РФ, РГВА, ЦХИДК и польские архивы» получила И. В. Михутина. Её данные составили 165 550 российско-украинских военнопленных (Райский. Советско-польская война… С. 14).

Особый интерес представляют данные, предлагаемые российским исследователь Т. М. Симоновой, так как они основываются на документах архивного фонда II отдела Генерального штаба Войска Польского (военная разведка и контрразведка), в настоящее время хранящегося в РГВА. Согласно этим документам, осенью 1920 г. в польском плену насчитывалось не 80–85 тыс. российских военнопленных, как утверждает З. Карпус, а 146 813 человек (Красноармейцы. С. 10).

О надёжности и достоверности этих сведений свидетельствует то, что офицеры II отдела Генерального штаба Войска Польского контролировали ситуацию в польских лагерях для военнопленных и участвовали в «политической сортировке» прибывших в лагеря пленных. Их функции во многом совпадали с функциями особых отделений НКВД, действовавших впоследствии в советских лагерях для военнопленных и обладавших наиболее полной и точной информацией о ситуации в лагерях.

Следует заметить, что польской стороне удалось свести проблему численности красноармейцев в польском плену к выяснению количества советских военнопленных, попавших в польские лагеря. В то же время ситуация с гибелью красноармейцев в польском плену кардинально меняется, если рассматривать количество красноармейцев, попавших в плен непосредственно на фронте. Для нас интерес представляет именно она. Суть проблемы в том, чтобы выяснить, сколько всего красноармейцев погибло не только в лагерях, но в целом в польском плену.

Согласно ежедневным сводкам III отдела (оперативного) Верховного командования (Генерального штаба) Войска Польского, с 13 февраля 1919 г. по 18 октября 1920 г. было пленено не менее 206 877 военнослужащих Красной Армии. Г. Матвеев отмечает, что в ходе исследования была установлена весьма высокая достоверность сведений о пленных, приводимых в сводках III отдела (Красноармейцы, с. 11). Сомнения З. Карпуса относительно достоверности этих сводок, как выяснилось, обусловлены исключительно субъективным восприятием уважаемого польского профессора.

В 1919–1920 гг. в польских лагерях для военнопленных, как уже говорилось, оказалось от 147 до 165 тыс. красноармейцев. Г. Матвеев достаточно подробно анализирует судьбу этих красноармейцев. Согласно его расчётам неясной осталась судьба 9–11 тысяч пленных, которые не умерли в лагерях, но и не вернулись в Россию (Красноармейцы. С. 9, 14–16).

С учётом вышесказанного получается, что из 206 877 военнослужащих Красной Армии, попавших в плен в 1919–1920 гг., без вести пропало от 40 до 50 тысяч красноармейцев. Постараемся выяснить их судьбу.

 

Польское «возмездие»

Согласно порядку подсчета военнопленных, принятому в польской армии в 1920 г., взятыми в плен считались не только те, кто реально попадал в лагеря, но и те, кого ранеными оставляли без помощи на поле боя или расстреливали на месте. Последними были комиссары, коммунисты, евреи и многие командиры Красной Армии. Сегодня не вызывает сомнения, что в польской армии во время боевых действий в 1920 г. широкое распространение получили бессудные расстрелы плененных военнослужащих Красной Армии.

Известны лишь два официальных сообщения о расстреле пленных красноармейцев. Первое содержится в сводке III (оперативного) отдела Верховного командования Войска Польского (ВП) от 5 марта 1919 г. Второе — в оперативной сводке командования 5-й армии ВП за подписью начальника штаба 5-й армии подполковника Р. Воликовского. Данный факт в сводках III отдела Верховного командования ВП отмечен не был.

В сводке командования 5-й армии говорится, что 24 августа 1920 г. к западу от линии Дзядлово-Млава-Цеханов в польский плен попало около 400 советских казаков 3-его кавалерийского корпуса Гая. В качестве возмездия «за 92 рядовых и 7 офицеров, жестоко убитых 3-им советским кавалерийским корпусом», солдаты 49-ого пехотного полка 5-й польской армии расстреляли из пулёметов 200 пленных казаков (Красноармейцы. С. 271).

Как впоследствии заявили вернувшиеся из польского плена красноармейцы В. А. Бакманов и П. Т. Карамноков, отбор пленных для расстрела под Млавой осуществлял польский офицер «по лицам», «представительным и чище одетым, и больше кавалеристам». Количество подлежащих расстрелу определил, присутствовавший среди поляков французский офицер (пастор), который заявил, что достаточно будет 200 чел. (Красноармейцы. С. 527). Странное польское «возмездие» по французским рецептам?!

Необходимо заметить, что командующий 5-й польской армией Владислав Сикорский (будущий польский премьер-министр), мотивируя тем, что конники 3-го кавалерийского корпуса Гая во время прорыва в Восточную Пруссию якобы изрубили шашками 150 польских пленных, в 10 часов утра 22 августа 1920 г. отдал приказ не брать пленных из прорывающейся из окружения колонны, особенно кубанских казаков. Приказ действовал несколько дней. Жизнь скольких красноармейцев он унес, остается тайной.

Бессудные расстрелы пленных применялись многими польскими воинскими частями. В отчете подпоручика С. Вдовишевского в IV отдел Верховного командования Войска Польского сообщалось, что:

«…командование 3-й польской армии издало подчиненным частям тайный приказ применять к вновь взятым пленным репрессии в отместку за убийства и истязания наших пленных».
(Красноармейцы. С. 286)

Надо полагать, подобные приказы издавались и в других польских армиях.

Современный польский историк Р. Юшкевич, пытаясь оправдать эти грубейшие нарушения международных норм обращения с военнопленными, пишет:

«Отряд кубанских казаков, который совершил убийство польских пленных, был расстрелян по приказу командующего 5-й армией после проведения соответствующего расследования. Спустя годы трудно этот приказ оправдать и найти ему полное моральное алиби… но тогда это был жестокий закон войны, он не выходил за рамки канонов цивилизованных народов, чего нельзя сказать об угрозе Ленина „За расстрел коммунистов в Польше — 100 поляков здесь или никакого мира“. Несчастным казакам хотя бы сказали, что они приговорены к смерти и почему».
(http//vit2ne.ru/nvk/forum/0/archive/983/983973.htm)

Впоследствии сообщения об акциях «пулемётного возмездия» из официальных сводок исчезли, но о продолжающейся практике «в плен не брать» свидетельствовали очевидцы как с польской, так и советской стороны. Бывший участник военных действий в 1920 г. известный польский историк Марцелий Хандельсман в своих воспоминаниях писал:

«Нужно было прибегать к неслыханным уговорам, чаще всего к хитрости, чтобы спасти пленного китайца. Комиссаров живыми наши не брали вообще».

Участник войны Станислав Кавчак вспоминал, что командир 18 пехотного полка Дмуховский вешал всех комиссаров, попавших в плен (http//vit2ne.ru/nvk/forum/0/archive/983/983973.htm).

Красноармеец Д. С. Климов после возвращения из плена рассказал, что в августе 1920 г. в районе местечка Цеханова среди пленных красноармейцев ходил польский генерал, хорошо говоривший по-русски, и:

«…спрашивал бывших царских офицеров; когда отозвался Ракитин… он его застрелил из револьвера. Комполка коммунист Лузин остался жив только благодаря тому, что в барабане револьвера генерала больше не было патронов».
(Красноармейцы. С. 528)

В августе 1920 г. в деревне Гричине, Минского уезда после длительных истязаний и издевательств взятые в плен красноармейцы были так бесчеловечно расстреляны:

«…что некоторые части тела были совершенно оторваны».
(Красноармейцы, с. 160)

Как показал красноармеец А. Честнов, взятый в плен в мае 1920 г., после прибытия их группы пленных в г. Седлец все:

«…партийные товарищи в числе 33 человек были выделены и расстреляны тут же».
(Красноармейцы. С. 599)

Следует отметить крайний антисемитизм в польской армии и лагерях. При захвате в плен евреи, наряду с политсоставом Красной Армии, расстреливались в первую очередь. Так, бежавший из польского плена красноармеец Валуев сообщил, что 18 августа 1920 г. во время пленения под г. Новоминском из состава пленных были отделены командный состав и евреи.

«Один комиссар еврей был избит и тут же расстрелян».
(Красноармейцы. С. 426)

Бывший военнопленный И. Тумаркин свидетельствует о том, что при взятии его воинской части в плен 17 августа 1920 г. под Брест-Литовском поляки «начали рубку евреев» (Красноармейцы. С. 573). Тумаркин спасся тем, что выдал себя за русского Семёнова.

В августе 1920 г. близ станции Михановичи штаб-ротмистр Домбровский устроил экзекуцию над пленными красноармейцами. От смерти их спас привод:

«…хорошо одетого еврея по фамилии Хургин из местечка Самохваловичи, и хотя несчастный уверял, что он не комиссар… его раздели догола, тут же расстреляли и бросили, сказав, что жид недостоин погребения на польской земле».
(Красноармейцы. С. 160–161)

Я. Подольский, культработник РККА, попавший в плен весной 1919 г. и прошедший все круги ада польского плена, в своих воспоминаниях «В польском плену. Записки», опубликованных под псевдонимом Н. Вальден в 1931 г. в № 5 и 6 журнала «Новый мир», пишет, что его несколько раз пытались расстрелять как еврея. Спасло Подольского то, что он сумел выдать себя за татарина.

Бывший узник польских лагерей Лазарь Борисович Гиндин, служивший до пленения старшим врачом в 160-м полку 18-й дивизии 6-й армии советского Западного фронта в 1972 г. в своих воспоминаниях рассказывал, что поляки прежде всего «выискивали среди пленных жидов и комиссаров. За выданных обещали хлеб и консервы. Но красноармейцы не выдавали». Гиндин также спасся лишь потому, что ночью осколком стекла успел сбрить бороду, а «врача Каца избили до полусмерти за еврейскую внешность» (http://www.krotov. info/library/k/krotov/lb).

О том, что бессудные расстрелы пленных в польской армии не считались чем-то экстраординарным и предосудительным, свидетельствует то, что их исполнители свои «подвиги» не скрывали. О массовости применения практики «пулеметного возмездия» свидетельствует июньская 1920 г. запись дневнике личного секретаря начальника Польского государства и Верховного главнокомандующего Ю. Пилсудского Казимежа Свитальского. Он писал, что деморализации Красной армии и добровольной сдаче в плен ее военнослужащих мешают «ожесточенное и беспощадное уничтожение нашими солдатами пленных», особенно в Белоруссии. Какие-либо свидетельства о том, что по фактам бессудных расстрелов в действующей польской армии проводилось служебное или уголовное расследование, отсутствуют.

После заключения Рижского договора поляки продолжали активно искать красноармейцев, участников наиболее кровопролитных боев. В подтверждение этого приведем следующий пример. Научный работник из Минска Михаил Антонович Батурицкий рассказывает о событиях, о которых он слышал от деда, Корсака Константина Адамовича:

«В 1920 г. дед участвовал в походе на Варшаву. Во всяком случае, он рассказывал об отступлении по 60 км в сутки, когда он и еще 11 человек были оставлены в засаде с 6 пулеметами под г. Игуменом (ныне райцентр — г. Червень Минской обл.), где они уничтожили полк преследовавших их белополяков.
(http//katyn.ru/forums/viewtopic/php?id=55)

После окончания войны Несвижский район Минской области, где дед жил с семьей в д. Саская Липка, отошел к Польше. Властями было объявлено о регистрации в д. Малево Несвижского р-на всех, кто служил в „Русской армии“ (выражение деда). Он пошел регистрироваться вместе со своим шурином, Позняком Антоном, который жил в соседней деревне Глебовщина. В Малеве их сразу же арестовали и допросили.

На допросах спрашивали, не участвовал ли он в „засадке под Игуменом“. Если бы дед признался, его бы сразу же расстреляли. Однако его никто не предал и дело окончилось концлагерем. Деда послали в концлагерь под Белосток, где он пробыл до марта 1921 года. В лагере было 1500 человек, в живых осталось только 200. Деда выпустили, потому что он был по паспорту поляк, остальных оставили умирать».

Еще одним грубейшим нарушением польской армией международных норм обращения с военнопленными было не оказание помощи раненым красноармейцам, попавшим в плен. Весьма красноречивым свидетельством этого является:

«…рапорт командования 14-й Великопольской пехотной дивизии командованию 4-й армии от 12 октября 1920 г., в котором, в частности, сообщалось, что за время боев от Брест-Литовска до Барановичей взято в общей сложности 5000 пленных и оставлено на поле боя около 40 % названной суммы раненых и убитых большевиков».
(Красноармейцы. С. 338)

т. е. фактически в сводке 14-й дивизии фигурировало 7 тысяч красноармейцев, взятых в плен.

Подобные факты были не единичными. Сколько тысяч раненых красноармейцев было оставлено умирать на поле боя другими польскими дивизиями, неизвестно.

В рапорте начальника секции гигиены Верховного командования ВП Станислава Саского о результатах проверки санитарного состояния концентрационной станции пленных в Седльце приводится заявление пленного красноармейца Пеловина Алексея о том, что под Свислочью:

«…он и его товарищи не были перевязаны санитарами (польскими). О них позаботилось гражданское население».
(Красноармейцы. С. 317)

Распространённым явлением в Польше было уничтожение красноармейцев, отставших от своих частей и оказавшихся в польском тылу. К этому призывал в своем обращении «К польскому народу» в августе 1920 г. начальник польского государства Юзеф Пилсудский. В нём говорилось:

«Разгромленные и отрезанные большевистские банды ещё блуждают и скрываются в лесах, грабя и расхищая имущество жителей. Польский народ! Встань плечом к плечу на борьбу с бегущим врагом. Пусть ни один агрессор не уйдет с польской земли! За погибших при защите Родины отцов и братьев пусть твои карающие кулаки, вооруженные вилами, косами и цепами, обрушатся на плечи большевиков. Захваченных живыми отдавайте в руки ближайших военных или гражданских органов. Пусть отступающий враг не имеет ни минуты отдыха, пусть его со всех сторон ждут смерть и неволя! Польский народ! К оружию!»

Вот она польская логика! Поход Пилсудского на Киев — это «освобождение Украины». А вот ответный удар Красной Армии и ее вступление на территорию Польши — это «агрессия».

Воззвание Пилсудского сыграло свою роль. Охота за отставшими и ранеными красноармейцами приобрела общенациональный характер. В результате, как свидетельствует помещенная в № 7 за 1920 г. польского военного журнала «Беллона» заметка о потерях Красной Армии в сражении за Варшаву:

«…потери пленными до 75 тысяч, потери погибшими на поле боя, убитых нашими крестьянами и раненых — очень большие».
( Матвеев. «Новая и новейшая история», № 3, 2006)

А вот как призывал относиться к пленным полякам известный своей беспощадностью к врагам революции председатель Реввоенсовета Республики Л. Д. Троцкий. 10 мая 1920 г он издал приказ о необходимости гуманного отношения к пленным. В нем говорилось, что несмотря на известия:

«…о неслыханных зверствах, учиняемых белогвардейскими польскими войсками над пленными и ранеными красноармейцами, щадите пленных и раненых неприятелей… Беспощадность в бою, великодушие к пленному и раненому врагу, таков лозунг Рабоче-Крестьянской Красной Армии».
(Красноармейцы. С. 203)

 

Путь на Голгофу

Немало красноармейцев стали жертвами голода, жажды, холода, а также бесчеловечного отношения охраны в эшелонах в долгом пути до лагерей. 20 декабря 1919 г. на совещании в Верховном командовании Войска Польского (ВК ВП) майор Янушкевич, сотрудник Волынского КЭО (командования этапного округа) сообщил, что:

«…прибывшие с Галицийского фронта транспорты изможденные, оглодавшие и инфицированные (из транспорта в 700 человек, высланных из Тернополя, прибыло 400)».
(Красноармейцы. С. 126)

Смертность военнопленных в этом случае составила около 43 %. Однако никакой реакции со стороны Верховного командования ВП по данному случаю не последовало. Подобная ситуация, вероятно, была воспринята польскими властями как штатная.

Уже упомянутый Подольский (Вальден) описывал шовинистический настрой польской интеллигенции, которая специально приходила к поезду с военнопленными, чтобы поиздеваться над ними или проверить личное оружие. Раздетый польскими солдатами до «подштанников и рубахи, босой» Подольский весной 1919 г. вместе с другими пленными был загружен в поезд, в котором они ехали 12 дней, из них первые 7–8 дней «без всякой пищи». По дороге, на остановках, иногда длившихся сутки, к поезду подходили «господа с палками и дамы из общества», которые истязали выбранных ими пленных. Подольский вспоминает, что какой-то:

«…шляхетский юноша действительно хотел испробовать на мне свой револьвер. Кто-то его остановил… Многих мы не досчитались за нашу поездку».
(Новый мир, № 5, с. 84)

Спустя год ситуация не изменилась. Попавший в польский плен в августе 1920 г. военврач РККА Л. Гиндин вспоминает, что с него:

«…сняли сапоги и одежду, дали вместо них отрепья. По одному вызывали на допрос. Потом повели босиком через деревню. Подбегали поляки, били пленных, ругались. Конвой им не мешал».
(http//www.krotov.info/librali/ry/ k/krotov/lb_01.html#4)

Представитель Польского общества Красного Креста Наталья Крейц-Вележиньская в декабре 1920 г. отмечала, что:

«…трагичнее всего условия вновь прибывших, которых перевозят в неотапливаемых вагонах, без соответствующей одежды, холодные, голодные и уставшие… После такого путешествия многих из них отправляют в госпиталь, а более слабые умирают».
(Красноармейцы. С. 438)

Естественно, умерших в эшелонах пленных хоронили вблизи станций, на которых останавливались эшелоны. Сведения об этих случаях отсутствуют в кладбищенской статистике. Умерших на подъезде к лагерям для военнопленных захоранивали близ лагерей, но лагерная администрация их тоже не учитывала.

А что же польские власти? Как они реагировали на нечеловеческие условия транспортировки пленных красноармейцев? 8 декабря 1920 г. министр военных дел Польши издал приказ о недопустимости транспортировки голодных и больных пленных. Основанием для приказа явился факт отправки из Ковеля в Пулавы 300 пленных, из которых доехали лишь 263 человека: 37 умерло, а 137 после прибытия были помещены в госпиталь.

«Пленные, по рассказу нынешнего командира станции, были 5 дней в пути и все это время не получали еды, поэтому после прибытия в Пулавы, как только их выгрузили и направили на станцию, пленные бросились на дохлую лошадь и ели сырую падаль».
(Красноармейцы. С. 434)

Следует отметить, что командир распределительной станции в Пулавах майор Хлебовский и врач станции подполковник Опольский сообщили Верховному чрезвычайному комиссару по делам борьбы с эпидемиями профессору Э. Годлевскому по данному случаю несколько иную информацию.

По их словам:

«…транспорт, который пришел 3 ноября 1920 г. из Ковеля в Пулавы в составе более 700 человек, шёл из Ковеля 4 дня, в течение которых людям вообще не давали еды. О том, как сопровождающий конвой понимал свои задачи, свидетельствует то, что вместе с людьми в поезде везли мясо, предназначенное им для еды. Мясо привезли замороженным и одновременно людей так изголодавшихся, что значительная их часть самостоятельно не могла выйти из вагонов, а 15 человек из них в первый день после приезда умерли в Пулавах».
(Красноармейцы. С. 420)

Несовпадение количественных данных этого инцидента можно объяснить, если предположить, что из Ковеля отправили 700 человек, а в Пулавы доехало 263. Надо иметь в виду, что уже в октябре 1920 г. начались сильные морозы (Красноармейцы. С. 356). Трудно поверить, что 4-дневную дорогу в неотапливаемых вагонах, без пищи, смогли, как информировало Министерство военных дел Польши (далее Минвоендел), выдержать 263 из 300 пленных. Более реально выглядит ситуация, аналогичная той, о которой докладывал, майор Янушкевич, когда в таком же эшелоне вымерло более 40 % пленных.

В случае транспортировки пленных из Ковеля в Пулавы смертность, вероятно, составила 437 из 700 человек. Публично признать такую смертность польские власти не решились. Это был бы международный скандал. Поэтому, вероятно, решили уменьшить число отправленных из Ковеля. Соответственно уменьшилось и количество погибших. Подобная операция при перевозках пленных, надо полагать, осуществлялась польскими властями не раз. Это один из секретов бесследного исчезновения тысяч пленных красноармейцев. Не доехали, потому что не выезжали. Сколько таких эшелонов прошло по Дорогам Польши, одному Богу известно.

В сборнике «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.» содержатся документы о «смертном» пути «большевистских пленных» в лагеря. О том, что подобное отношение к пленным красноармейцам было нормой для польских властей, свидетельствует тот факт, что даже после окончания военных действий красноармейцы отправлялись из лагеря в лагерь и по обмену в Россию полураздетые и без достаточного питания.

12 декабря 1920 г. в рамках обмена пленными из Польши в Россию в холодном, неотапливаемом вагоне прибыло 40 красноармейцев в «сильно изнурённом состоянии». Из прибывшей партии за неделю умерло 5 человек (Красноармейцы. С. 444). Практически в то же время в Минск прибыл поезд с 36 пленными красноармейцами, которые были также:

«…чрезвычайно изнурены и истощены, в лохмотьях, и один даже без всякой обуви. Жаловались на дурное питание и обращение; вагон был совершенно не приспособлен для перевозки и даже не очищен от конского навоза, который лежал слоем в 1 / 4 аршина… По прибытии в Минск 30 красноармейцев были отправлены в изоляторы Белкомэвака».
(Красноармейцы, с. 445)

В польских лагерях, даже в «благополучном», по мнению польских профессоров 1921 году, бывали случаи, когда оставшихся пленных раздевали, чтобы одеть отправляемых на родину. Красноармеец Каськов 18 июля 1921 г. в лагере Стшалково был посажен на 14 суток в карцер за то, что «на нём не было кальсон», которые отняли для того, чтобы одеть отъезжающего в Россию, а других не выдали (Красноармейцы. С. 644).

Но для тех красноармейцев, которые сумели выжить в нечеловеческих условиях польских транспортных эшелонов, Голгофа продолжилась в сборных и пересыльных станциях, о которых красноречивее всего сказал заместитель начальника санитарной службы Л итовско-Белорусского фронта Войска Польского майор Б. Хакбейл:

«Лагерь пленных при сборной станции для пленных — это был настоящий застенок. Никто об этих несчастных не заботился, поэтому ничего удивительного в том, что человек немытый, раздетый, плохо кормленный и размещенный в неподходящих условиях в результате инфекции был обречен только на смерть».
(Красноармейцы. С. 167)

Зафиксированная смертность пленных на этих станциях была высокой. Например, в Бобруйске в декабре 1919-январе 1920 г. умерли 933 пленных, в Брест-Литовске с 18 по 28 ноября 1920 г. — 75 пленных, в тех же Пулавах с 10 ноября до 2 декабря 1920 г. — 247 пленных.

С учётом вышесказанного достоверным представляется предположение о том, что в период пленения и транспортировки пленных красноармейцев с фронта в лагеря значительная их часть (до 40 %), как полагают некоторые российские исследователи, погибла. Это в определённой степени проясняет судьбу тех 30–40 тыс. красноармейцев, взятых в плен, но не попавших в польские лагеря для военнопленных.

 

Особенности польского учёта и инспекционных проверок

Польские профессора З. Карпус и В. Резмер прекрасно осведомлены о том, что значительное количество документов о пленных красноармейцах в ходе Второй мировой войны было утрачено. Также им известно, что в 1919 и 1920 годах польские власти фактически не вели достоверного учета ситуации с пленными красноармейцами. Поэтому, отстаивая позицию заниженного числа пленных и погибших красноармейцев в польском плену, они стремятся рассматривать эту проблему только через неопровержимые документальные свидетельства.

Господам 3. Карпусу и В. Резмеру хочется напомнить, что их коллега польский профессор Яцек Вильчур (Jacek Wilczur), предложил достаточно объективную методику расследования массовых уничтожений военнопленных в отсутствие достаточных документальных свидетельств. В своей книге-исследовании «Nievola i eksterminacja jencow wojennych — wlochow w niemieckich obozach jenieckich. Wrzesien 1943 — maj 1945. Warszawa. 1969» (Плен и уничтожение итальянских военнопленных в немецких лагерях для пленных. Сентябрь 1943 — май 1945. Варшава, 1969) он пишет, что в условиях отсутствия документов, свидетельствующих о точном количестве пленных, находившихся в лагерях, а также об их количестве погибших и уничтоженных, «можно полагаться только на показания свидетелей» (J. Wilczur, с. 161).

В отличие от проф. Я. Вильчура логика З. Карпуса и В. Резмера проста — рассмотрению подлежат только официальные документы. Если комендатуры лагерей ежемесячно 1 и 15 числа сообщали в Минвоендел данные о численности пленных (Красноармейцы. С. 59, 67, 197, 432), то, по мнению польских профессоров, нет оснований не доверять этим сведениям. Для них заявления очевидцев о тысячах умерших в лагерях являются малозначимыми. Главное — количество покойников в лагерных спичках. Уверены профессора и в том, что нормы питания, утвержденные для военнопленных в Варшаве, обеспечивались во всех лагерях. Ну а факты обнаружения сырых очисток и травы в желудках умерших красноармейцев — просто случайность. И т. д. и т. п.

Польский учёт в 1919–1921 гг., к сожалению, не всегда соответствовал действительности. Весьма далеки от истины были также результаты некоторых проверок состояния лагерей для военнопленных различными польскими инспекциями. Это видно из целого ряда документов сборника «Красноармейцы в польском плену…».

Упомянутый нами майор Янушкевич 20 декабря 1919 г. во время совещания в Верховном командовании Войска Польского обратил внимание:

«…на отсутствие учета пленных и особенно интернированных, прибывающих со сборных пунктов и просил о повторном издании соответствующих приказов».
(Красноармейцы. С. 126)

5 сентября 1920 г. польский Генштаб издал приказ по итогам поверки 2, 3-й и 4-й армий в связи с тем, что:

«…несмотря на неоднократные приказы, Верховное командование до сих пор не имеет точных данных о состоянии и численности пленных во 2, 3-й и 4-й армиях. Присылаемые донесения совершенно не содержат точных данных о численности пленных, захваченных отдельными армиями».
(Матвеев. Новая и новейшая история, № 3, 2006)

Однако этот приказ не оказал желаемого воздействия.

Поэтому 25 апреля 1921 г. в приказе Минвоендел Польши о порядке учета умерших военнопленных красноармейцев отмечалось, что ранее изданный приказ № 1939/Jenc. об учете умерших большевистских пленных выполнялся «неточно» (Красноармейцы. С. 541). Следует отметить, что основная масса пленных красноармейцев погибла именно в период военных действий 1920 г. и осенне-зимний период 1920/21 г. Приказ Минвоедел в апреле 1921 г. в плане реального учета умерших пленных уже мало что решал.

Известная польская общественная деятельница, член ЦК МОПР Польши, уполномоченная Российского общества Красного Креста Стефания Семполовская констатировала:

«Вначале власти, кажется, не вели правильно учет умерших. (Уполномоченные делегата говорят, что по различным причинам администрация лагерей часто скрывала или фальсифицировала цифры смертности.)»
(Красноармейцы. С. 586)

Кстати, польские власти в 1921 г. досрочно прекратили полномочия Ст. Семполовской как представителя РОКК. Эта мужественная и честная женщина во времена царизма много сделала для оказания помощи польским политзаключенным, многие из которых впоследствии, в 1921 г., оказались у власти (Райский. С. 26, Красноармейцы. С. 850). В сегодняшней Польше городские власти Вроцлава планируют переименовать улицу Ст. Семполовской в улицу «Жертв Катыни» на том основании, что она сотрудничала с большевиками.

Однако вернемся к нашей теме. Председатель РУД (Российско-Украинской делегации в Смешанной комиссии по репатриации) Емельян Аболтин в феврале 1923 г. докладывал в НКИД РСФСР:

«Смертность пленных при вышеуказанных условиях была ужасна. Сколько умерло в Польше наших военнопленных, установить нельзя, так как поляки никакого учета умершим в 1920 г. не вели. Самая большая смертность была осенью 1920 г.»
(Красноармейцы. С. 704)

В октябре 1919 г. уполномоченные Международного комитета Красного Креста (МККК) д-р Шатенэ, г-н В. Глур и военный врач Французской военной миссии д-р Камю после посещения 4 лагерей военнопленных, расположенных в Брест-Литовске (лагерь Буг-шуппе, форт Берг, казарма Граевского и офицерский лагерь), констатировали, что:

«…они поражены недостаточностью статистических данных по заболеваемости и смертности пленных».
(Красноармейцы. С. 92)

Достаточно сказать, что, по данным Санитарного департамента Минвоендела Польши, в лагерях Брест-Литовска на 13 сентября 1919 г. находилось 953 больных и 7000 здоровых пленных (Красноармейцы. С. 77). На самом деле уполномоченные МККК на основе официальной статистики о заболеваемости и смертности в лагерях Брест-Литовска установили, что в период с 7 сентября по 7 октября 1919 г. больных было 2973 человека (71,4 %), что на две тысячи больше данных Санитарного департамента. Количество здоровых пленных в лагере составляло в тот период всего 4165 чел., т. е. почти на 3 тысячи меньше, нежели данные Санитарного департамента (Красноармейцы. С. 91).

Однако вопиющие неточности польского учета мало волнуют З. Карпуса и В. Резмера. Документальные свидетельства, противоречащие их версии, они просто не желают замечать. Таких документов и материалов в сборнике «Красноармейцы в польском плену…» содержится немало, но они так и не удостоились внимания уважаемых профессоров. Об этом мы говорили выше.

Зато в предисловии З. Карпуса нашлось место для воспоминаний посла Великобритании в Германии Э. В. д’Абернона, находившегося в Варшаве с 25 июля по 25 августа 1920 г., который пишет:

«…Варшава, 23 августа 1920 г… Я решил лично убедиться, в каких условиях живут русские военнопленные, и из того, что видел, могу сказать, что отношение к пленным совершенно удовлетворительное. Я не заметил никаких следов издевательств над беззащитными. Поляки скорее считают пленных несчастными жертвами, чем ненавистными врагами. Я видел, как их здорово и хорошо кормят…»
(Красноармейцы. С. 23)

О том, как в действительности кормили русских пленных, расскажем ниже. В данном случае позиция польских профессоров вновь граничит с подлогом, когда желаемое стремятся выдать за действительное.

В своем стремлении приукрасить ситуацию в лагерях не отставали от Э. В. д’Абернона многие проверяющие из различных польских инспекций. Так, начальник I департамента Минвоендел Польши Ю. Рыбак 12 октября 1919 г. докладывал в Главное интендантство Верховного командования ВП о ситуации в лагере Стшалково. Он рапортовал:

«Что касается сегодняшнего положения в Стшалково, то его наилучшей иллюстрацией является рапорт инспектората о проверке этого лагеря, состоявшейся 24 сентября 1919 г.: „Лагерь во всех отношениях образцовый… благодаря энергии и необыкновенной заботе о лагере его начальника капитана Вагнера. Питание пленных хорошее… пленные моются очень часто, потому что командир лагеря капитан Вагнер оборудовал дополнительные бани“».
(Красноармейцы. С. 86)

Буквально через две недели после подобных похвал капитан Вагнер за злоупотребление служебным положением был отдан под суд. Новый начальник лагеря полковник Кевнарский, приступивший к обязанностям в ноябре 1919 г., оценил состояние лагеря как «очень запущенное» (Красноармейцы. С. 110). Очевидно, что доклады польского инспектората и других должностных лиц не всегда были объективны.

Начальник Верховного военного контроля Минвоендел Польши генерал-поручик Ян Ромер в Своем отчете от 16 декабря 1920 г о результатах проверки лагеря пленных в Тухоли отмечал, что в лагере:

«…на пищевом довольствии в среднем 6000, количество больных по причине значительного числа инфекционных болезней (идёт) вверх 2000, средний уровень смертности в день — 10 человек)…»
(Красноармейцы. С. 454)

Начальнику Верховного военного контроля не мешало бы знать, что при заболеваемости в 2000 чел. смертность зимой 1920/21 г. в польских лагерях для военнопленных была несравненно выше. Об этом свидетельствуют документы сборника «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.». Например, в лагере Стшалково при заболеваемости в 2200 больных официальная смертность достигала 50 человек в день (Красноармейцы. С. 361). В середине ноября она составила уже 70 человек в день (Красноармейцы С. 388.). Представители американского Союза Христианской молодежи еще в октябре 1920 г. отмечали, что в Тухольском лагере «состояние лазарета еще хуже, чем в Стшалково» (Красноармейцы. С. 344). Поэтому нет сомнений в том, что смертность в Тухольском лазарете в декабре 1920 г. была значительно выше 10 чел. в сутки и, что генерал Ромер стал жертвой «точной» лагерной отчетности, о которой мы уже говорили.

Польские власти в большинстве случаев пытались скрыть или исказить негативные ситуации, связанные с нечеловеческими условиями содержания пленных красноармейцев в лагерях. Так, командир укрепленного района Модлин Малевич в октябре 1920 г. телеграфировал начальству о том, что среди военнопленных концентрационной станции пленных и интернированных в Модлине свирепствует эпидемия желудочных заболеваний, умерло 58 человек.

«Главные причины заболевания — поедание пленными различных сырых очистков и полностью отсутствие у них обуви и одежды».
(Красноармейцы. С. 355)

Однако инспекция Верховного командования Войска Польского, проверив 1 ноября 1920 г. санитарное состояние концентрационной станции в Модлине, признала «питание пленных удовлетворительным» (Красноармейцы. С. 360). Для этого было достаточно, чтобы в день проверки в лагере был сварен «суп густой и вкусный, в достаточном количестве». Помимо этого проверяющие были уверены в том, что:

«…пленные получают хлеба 1 фунт в день, утром кофе и мармелад, на обед суп, чаще всего картофельный, на ужин тоже суп… На многочисленные вопросы все пленные отвечали, что питанием довольны».
(Красноармейцы. С. 358)

Поистине ошибается тот, кто хочет ошибаться.

В то же время в рапорте начальника бактериологического отдела Военного санитарного совета подполковника Шимановского от 3 ноября 1920 г. о результатах изучения причин смерти военнопленных в Модлине указывается:

«Вскрытие умерших военнопленных не выявило никаких изменений… зато в кишечнике найдена сырая картошка… Пленные находятся в каземате, достаточно сыром; на вопрос о питании отвечали, что получают все им полагающееся и не имеют жалоб. Зато врачи госпиталя единодушно заявили, что все пленные производят впечатление чрезвычайно изголодавших, так как прямо из земли выгребают и едят сырой картофель, собирают на помойках и едят всевозможные отходы, как то: кости, капустные листья и т. д.»
(Красноармейцы. С. 362, 363)

Комментарии излишни.

О том, что случай сокрытия реальной ситуации с бедственным положением «большевистских пленных» был не единичным, свидетельствует ситуация в лагере Тухоли. 22 декабря 1920 г. львовская газета «Вперёд» сообщила, что в этом лагере в один день умерло 45 российских военнопленных. Причиной этого послужило то, что в морозный и ветреный день «полуголых и босых» пленных «водили в баню», представляющую холодный барак с цементным полом, а затем перевели в грязные землянки без полов.

«В результате, — сообщалось в газете, — беспрерывно выносили мертвецов и тяжело больных».
(Красноармейцы. С. 466)

Российский историк Н. С. Райский в своей работе «Польско-советская война 1919–1920 годов и судьба военнопленных, интернированных и заложников» пишет, что, учитывая официальные протесты российской стороны, польские власти провели расследование. Его результаты, естественно, опровергли сообщение в газете.

«9 декабря 1920 г., — извещала польская делегация в ПРУВСК ( Польско-Российско-Украинская военно-согласительная комиссия ) российскую делегацию, — установлена смерть 10 пленных, умерших от сыпного тифа… Баня была нагрета… и здоровые пленные после купания помещались в бараках, предварительно продезинфицированных, больные же помещались прямо в госпиталь».

Выводы явно фальсифицированные, но… Газета «Вперёд» была закрыта на неопределенный срок, никаких выводов по данному инциденту сделано не было (Райский. С. 25).

Случаи, подобные происшедшему в Тухоли, были и в других лагерях. Это признавали сами поляки. Так, в ноябрьском (1920 г.) рапорте командования Познанского генерального округа в Минвоендел сообщается, что условия, в которых находятся пленные в лагере в Стшалково, плохие и трудно переносимые. Гигиенические условия неудовлетворительные. «Имеются случаи смерти после купания», т. к. после купания пленный «надевает влажную одежду и белье и возвращается в нетопленый барак» (Красноармейцы. С. 404).

Как рассказывал уже упомянутый М. Батурицкий, в лагере в Белостоке накануне освобождения в марте 1921 г.:

«…освобождаемым устроили санобработку: раздели в одном бараке, нагишом по снегу прогнали в другой барак, где окатили ледяной водой и по снегу обратно погнали одеваться».
(http//katyn.ru/forums/viewtopic/php?id=55)

О том, что заявлениям любым польским комиссиям и инспекциям тех лет следует доверять с определенным «коэффициентом» поправки, свидетельствует выступление представителя Минвоенотдел Польши 6 ноября 1919 г. на заседании комиссии сейма. Военный представитель «доложил» представителям верховного органа Польши о том, что:

«…лагерь в Стшалково в окрестностях Слупцы — самый большой, рассчитан на 25 000 мест, очень хорошо оборудован».
(Красноармейцы. С. 96)

Это была явная ложь.

Ещё в июне 1919 г. капитан мед службы доктор Игнаци Копыстиньский докладывал в Минвоендел Польши об эпидемии сыпного тифа в Стшалково и, что бараки для большевистских пленных:

«…не имеют даже нар для сна… Заметно общее отсутствие белья».
(Красноармейцы. С. 115)

6 декабря 1919 г. референт по делам пленных З. Панович, после посещения лагеря в Стшалково, сообщает в Минвоендел Польши:

«Мы увидели залитые водой бараки, крыши протекали так, что для избежания несчастья нужно периодически вычерпывать воду ведрами. Общее отсутствие белья, одежды, одеял и хуже всего — обуви. У пленных нет даже башмаков на деревянной подошве, они ходят босиком, в лохмотьях, обвязанных шнурками, чтобы не распадались… Из-за нехватки топлива… еда готовится только раз в день, причем около 12-ти, непосредственно кофе… Пленные… признавали, что по сравнению с прошлыми временами под руководством г. Вагнера сейчас неплохо».
(Красноармейцы. С. 110)

О «заслугах» капитана Вагнера мы писали выше.

Представляют интерес выводы специальной судебной комиссия, присланной в ноябре 1920 г. в лагерь в Стшалково для оценки причин бедственного положения военнопленных. В то время в стшалковском госпитале, рассчитанном на 1000 больных, содержалось 3860 человек. За 7 дней ноября 1920 г. (с 16 по 22) умерло 491 человек, в т. ч. от холеры — 168. 21 ноября умер 91 пленный. В рапорте командования Познанского генерального округа констатируется:

«Средняя дневная смертность составляет 70 случаев, т. е. 3,5 % общего числа пленных в лагере. В последние дни заметно снижение смертности от холеры… однако следует отметить, что общая смертность не сокращается».
(Красноармейцы. С. 405)

Также отмечалось, что в лагерь:

«…присланы транспорты с техническими и дезинфекционными средствами, увеличено число транспортных средств. Кроме того, отдан приказ как можно шире пользоваться таблицей „С“ для истощённых пленных».
(Красноармейцы. С. 406)

Тем не менее, через три недели после этих мер, 15 декабря 1920 г., согласно отчетам командира лагеря полковника Кевнарского и начальника госпиталя капитана Габлера, в госпитале лагеря Стшалково находилось уже 4800 больных, т. е. на 1000 больше, чем в ноябре. На день отчета в лагере умерло 69 человек (Красноармейцы. С. 451).

Для подтверждения того, что администрация лагеря в Стшалково якобы сделала все возможное для улучшения положения пленных, в рапорте следует ссылка на выводы специальной судебной комиссии, присланной в лагерь, которая:

«…констатировала, что состояние здоровой части лагеря очень даже ХОРОШЕЕ, что ВИНОВНЫХ НЕТ, что ПРИЧИНОЙ, безусловно, является ЦЕЛЫЙ РЯД МАТЕРИАЛЬНЫХ НЕДОСТАТКОВ».
(Красноармейцы. С. 406. Выделено В.Ш. )

Судебную комиссию не смутил тот факт, что осенью 1920 г. количество заболевших в лагере ежемесячно увеличивалось более чем на тысячу человек, смертность только за ноябрь увеличилась в 1,5 раза с 50 до 70, т. е. достигла 2000 человек в месяц. Абсолютно ясно, что эпидемия в лагере продолжала расширяться. Но судебную комиссию это не волновало. Свое дело она сделала. Положительную оценку работе администрации лагеря дала. Неясно только, откуда в лагере брались новые тысячи заболевших пленных?

Всё это свидетельствует о том, для высших польских властей ситуация в лагерях для пленных была предельно проста. Администрация лагерей проявляла «необыкновенную заботу» о «большевистских пленных» и в бедственном их положении были виноваты лишь «материальные недостатки». Такая позиция польских властей говорила прежде всего о нежелании менять ситуацию в лагерях. А это прямое свидетельство о целенаправленной политике по созданию и сохранению невыносимых для жизни красноармейцев условий.

 

Благими пожеланиями…

Следует признать, что польское военное руководство в 1920 и 1921 гг. издало немало нормативных документов, которые, казалось бы, должны были радикально улучшить положение пленных красноармейцев в польских лагерях. Сборник «Красноармейцы в польском плену…» содержит более трех десятков таких инструкций, приказов, директив, распоряжений Верховного командования Войска Польского и Министерства военных дел Польши.

Помимо этого, 20 декабря 1919 г. на совещании в Верховном командовании Войска Польского (ВК ВП), был учрежден инспекторат по контролю за «исполнением изданных Верховным командованием инструкций по делам пленных» (Красноармейцы. С. 134). 9 апреля 1920 г. приказом ВК ВП для проверки состояния заведений для военнопленных, подведомственных армии, были созданы специальные инспекционные комиссии в армиях Войска Польского. В приказе об их создании, в частности, говорилось:

«Отношение к пленным является не только гуманитарной, но и политической проблемой… Зло необходимо решительно искоренять».
(Красноармейцы. С. 183)

Однако работа этих инспекций, мягко говоря, оставляла желать лучшего.

6 декабря 1920 г. военный министр Польши К. Соснковский издал приказ о мерах по кардинальному улучшению положения военнопленных (Красноармейцы. С. 430). В приказе отмечалось, что предыдущие распоряжения министра были исчерпывающими, но они не выполнены. Приказано осуществить меры по улучшению питания пленных и санитарного состояния лагерей. Предложено начальникам санитарного, хозяйственного и строительного департамента назначить специальные органы, которые изучат фактическое состояние в лагерях и немедленно устранят замеченные недостатки. С 15 декабря 1920 г. командиры лагерей должны были давать в министерство ежедневные телеграфные сводки (Красноармейцы. С. 432).

Однако и этот «грозный» приказ исполнялся так же, как и другие, не менее грозные приказы. Одной из причин подобного положения, вероятно, являлось то, что высшее польское руководство «большевистских пленных» не воспринимало как людей.

Подобное отношение польских властей подтверждают следующие факты. В большинстве польских лагерей военнопленных отсутствовали матрасы, сенники, подушки и одеяла. Военнопленные спали на голых досках или прямо на полу. Понятно, что у молодого государства возможности были ограниченные, но соломой пленных, вероятно, можно было обеспечить. Для этого надо было лишь желание.

Объяснить запущенное до крайности состояние, в котором жили советские военнопленные в польских лагерях, не только в 1920 г. но и в 1921 г., можно полным безразличием (если не сказать больше) властей к их судьбе. Обвинять в подобном положении самих военнопленных некорректно, если учесть, что внутренняя структура польских лагерей напоминала армейскую, только дисциплина в лагерях была значительно жестче. Известно, что если в армии сержанты и офицеры не следят за порядком и не контролируют, чтобы «отхожие места» регулярно чистились, то через месяц в них нельзя зайти. Материальная сторона дела здесь ни при чём.

А о чём говорит тот факт, что во многих польских лагерях в течение длительного времени не решался вопрос отправления военнопленными естественных потребностей в ночное время? Так, в лагере Стшалково в течение трех лет не смогли (или не захотели) решить этот вопрос. В бараках туалеты и параши отсутствовали, а лагерная администрация под страхом расстрела запрещала выходить из бараков после 6 часов вечера.

Причём здесь речь идёт не о досадных частных случая, а о системе отношений к пленным красноармейцам. Об этом свидетельствует следующее. Капитан медслужбы д-р Копыстиньский еще в июне 1919 г. информировал Санитарный департамент Минвоендел Польши о ситуации в лагере Стшалково:

«Борьбу с эпидемией ( сыпного тифа, прим. авт. ) …затрудняли два фактора: 1) постоянное отбирание у пленных белья; 2) наказание пленных всего отделения тем, что их не выпускали из бараков по три дня и более».
(Красноармейцы. С. 115)

Через два с половиной года в ноте РУД от 29 декабря 1921 г. отмечалось, что:

«…были случаи, когда военнопленных по 14 часов не выпускали из бараков, люди принуждены были отправлять естественные потребности в котелки, из которых потом приходится есть».

В конце концов дело закончилось тем, что:

«…в ночь на 19 декабря 1921 г., когда пленные выходили в уборную, неизвестно по чьему приказанию был открыт по баракам огонь из винтовок, причем был ранен спящий на нарах К. Калита».
(Красноармейцы. С. 698)

Днём в лагере повторно последовал обстрел бараков, в результате которого было ранено 6 пленных, а военнопленный Сидоров — убит (Красноармейцы. С. 696, 698).

Подобная ситуация была не единственной. Упомянутый Подольский (Вальден) писал:

«Ночью по нужде выходить опасались. Часовые как-то подстрелили двух парней, вышедших перед рассветом из барака, обвинив их в попытке к бегству».
(Новый мир, № 5, с. 88)

В других лагерях пленных красноармейцев в случае выхода из барака ночью расстреливали без всяких церемоний.

Л. Гиндин вспоминает начальника концентрационной станции пленных и интернированных в Рембертове полковника Болеслава Антошевича, который приказал охране «обращаться с большевиками, как с собаками». Непосредственно это выражалось в том, что охранниками поставили 15-летних мальчишек, одев их в военную форму и дав приказ стрелять в выходивших по нужде ночью из барака пленных. Каждое утро на территории лагеря находили убитых (http//www.krotov. info/librali/ry/k/krotov/lb_01.html#4).

Документы сборника «Красноармейцы в польском плену…» формируют твердое убеждение в том, что исполнители на местах руководствовались вовсе не грозными и правильными приказами из Варшавы, а конкретными распоряжениями своих непосредственных начальников, действовавших на основании секретных договоренностей и устных директив высших польских руководителей.

Даже крайне осторожный в своих оценках, профессор Г. Матвеев отмечает, что:

«…поневоле возникает мысль не только о состоянии дисциплины среди командного состава польской армии, но и, возможно, об осознанной политике военных в отношении находившихся в их безраздельном ведении „пленных большевиков“».
(Матвеев. Ещё раз о численности… // Новая и новейшая история, № 3, 2006)

Реальная позиция высших польских властей по отношению к «большевистским пленным» была изложена в протоколе 11-ого заседания Смешанной (Российской, Украинской и Польской делегаций) комиссии от 28 июля 1921 г. В нём отмечается, что:

«…когда лагерное командование считает возможным …предоставление более человеческих условий для существования военнопленных, то из Центра идут запрещения».
(Красноармейцы. С. 643)

В том же протоколе отмечалось, что:

«…польская делегация неоднократно нам заявляла, что ею принимаются меры по устранению этих позорных явлений… Но, к сожалению, весь дальнейший ход нашей работы не оправдал наших надежд».
(Красноармейцы. С. 642)

Атташе полпредства РСФСР Е. Пашуканис в своей справке от 10 августа 1921 г. пишет:

«В то же время поляки не сообщили нам ни одного результата тех расследований, которые они обещали по поводу указанных нами конкретных фактов, ни одного приговора, ни одного случая предания суду».

Е. Пашуканис также констатирует:

«При посещении лагеря (Стшалково) нашими делегатами им удавалось иногда добиваться некоторых улучшений в жизни пленных. Так, например, при первом посещении лагеря в Стшалково наш делегат т. Корзинов добился весьма существенных улучшений, которые были зафиксированы в протоколе, подписанном администрацией лагеря. Однако Центр эти льготы отменил, а лагерная администрация, получив выговор за свою уступчивость, постаралась исправить ошибку, еще более увеличив гнёт».
(Красноармейцы. С. 650–651)

Всё это свидетельствует о явно продуманной линии поведения высшего руководства Польши. Оно, маскируясь гуманными инструкциями и директивами, препятствовало в 1919–1920 гг. любым улучшениям условий содержания пленных красноармейцев в лагерях, тем самым предоставив голоду, холоду, болезням и бесчинствам охраны возможность умертвить десятки тысяч пленных красноармейцев.

Польская сторона весьма преуспела в создании системы наказаний и издевательств, унижающих человеческое достоинство военнопленных и интернированных. Давно известно, что голый человек чувствует свою ущербность. Не случайно спецслужбы многих стран допрашивают подозреваемых раздетыми. В польских лагерях, и это уже отмечалось, пленные красноармейцы в основном были раздеты и разуты на протяжении всех трех лет плена. Свидетельств этому более чем достаточно. В протоколе 11-го заседания Смешанной (Российской, Украинской и Польской делегаций) комиссии по репатриации от 28 июля 1921 г. также отмечалось: «Пленные босы, раздеты и разуты часто донага» (Красноармейцы. С. 646). Объяснения польской стороны подобной ситуации трудностями военного времени также несостоятельны. Напомним, что проф. З. Карпус и В. Резмер уверяют, что с февраля 1921 г. ситуация в лагерях нормализовалась.

Жесткий запрет грабежа красноармейцев при попадании в плен, когда их прямо на поле боя раздевали до нижнего белья, вообще не требовал материальных затрат. Надо было всего лишь добиться выполнения приказов и распоряжений собственными военнослужащими. Но это требовало не только политической воли и желания, но прежде всего отношения к советским военнопленным как людям. Этого не было.

В лагерях и тюрьмах военнопленных заставляли руками чистить уборные, а если они отказывались, их избивали. Подольского (Вальдена) после пленения также заставили чистить туалет руками, после этого, не дав вымыть руки, заставили есть пищу («Новый мир», № 5, с. 83). В Бобруйской тюрьме военнопленному перебили руки только за то, что он не выполнил приказания выгрести нечистоты голыми руками (Райский. С. 8). В лагере Стшалково военнопленных заставляли вместо лошадей возить собственные испражнения. Они таскали и плуги и бороны (Красноармейцы. С. 558). Подобные случаи были и в других лагерях.

В справке Е. Пашуканиса от 10 августа 1921 г. приводятся следующие факты издевательств над военнопленными:

«В дружине на форте Зегж пленные ходят в лохмотьях. Солома, на которой спят пленные, менялась 11 раз за 11 месяцев.
(Красноармейцы. С. 649, 650)

В 73 рабочей дружине в Демблине применяется другая отвратительная мера наказания: пленные ставятся под ружье с тяжестью от 4 до 6 пудов на несколько часов.

Помимо этих жестоких мер наказания в лагерях процветает наличная кулачная расправа с пленными. …Отмечается применение репрессий к пострадавшим в случае принесения ими жалоб… ВМокотове одежды пленных, которые жаловались, отмечались красной краской, и их после гоняли на более тяжелые работы».

В сборнике «Красноармейцы в польском плену…» приводятся факты, что даже во время следования в Советскую Россию по обмену пленными над красноармейцами продолжали издеваться. Избивали, заставляли руками убирать туалеты, отнимали продукты.

Документы и свидетельства, содержащиеся в сборнике «Красноармейцы в польском плену…», позволяют с большой степенью уверенности утверждать о планомерном и буквальном истреблении голодом и холодом, розгой и пулей красноармейцев в польских лагерях для военнопленных, при преступном попустительстве польских властей.

Можно также сформулировать вывод о том, что в Польше предопределенность гибели пленных красноармейцев определялась не только позицией вышестоящих властей, а общим антироссийским настроем польского общества — чем больше подохнет большевиков, тем лучше.

Исходя из вышеизложенного, утверждение польских историков З. Карпуса и В. Резмера, сформулированное в польском предисловии к сборнику «Красноармейцы в польском плену…», о том, что «нет никаких документальных свидетельств и доводов для обвинения и осуждения польских властей в проведении целенаправленной политики уничтожения голодом или физическим путем большевистских военнопленных» представляется ложным (Красноармейцы. С. 25).

Ложным является и утверждение Генпрокурора Польши Х. Сухоцкой о том, что гибель пленных красноармейцев была обусловлена «общими послевоенными условиями».

 

Нетерпимость

Что же обусловило столь бесчеловечное отношение поляков к пленным красноармейцам? Анализ общественно — политической ситуации в Польше 20-х годов прошлого столетия свидетельствует о явной нетерпимости в польском обществе в отношении русского, а тем более, советского (т. е. комиссарско-еврейского, как считали тогда в Польше). Соответственно, отношение к пленным красноармейцам определялось как идеологическими, так и расовыми мотивами.

Необходимо заметить, что большевики в 1918 г. своим согласием на отделение Польши от России и своим отказом от договоров по разделу Польши способствовали восстановлению польской государственности. Однако это воспринималось в Польше как должное.

Наиболее ярко тогдашние антироссийские настроения сформулировал тогдашний заместитель министра внутренних дел, а в будущем министр иностранных дел Польши, Юзеф Бек:

«Что касается России, то я не нахожу достаточно эпитетов, чтобы охарактеризовать ненависть, которую у нас испытывают по отношению к ней».
( Сиполс . Тайны дипломатические, с. 35)

Бек хорошо знал настроения в польском обществе.

Неплохо знал о них родившийся и проведший юные годы в Польше командующий Добровольческой армией Антон Иванович Деникин. Вот что он пишет в своих воспоминаниях о жестоком и диком прессе полонизации, придавившем русские земли, отошедшие к Польше по Рижскому договору (1921):

«Поляки начали искоренять в них всякие признаки русской культуры и гражданственности, упразднили вовсе русскую школу и особенно ополчились на русскую церковь. Мало того, началось закрытие и разрушение православных храмов».
( Деникин . Путь русского офицера, с. 14)

В то время в Польше было разрушено 114 православных церквей, в том числе был взорван уникальный по своей культурной значимости варшавский кафедральный собор святого Александра Невского, имевший в своем собрании более десяти тысяч произведений и предметов мировой художественной ценности. Оправдывая это варварское деяние, газета «Голос Варшавски» писала, что:

«…уничтожив храм, тем самым мы доказали свое превосходство над Россией, свою победу над нею».

Б. Штейфон, начальник штаба белогвардейской Отдельной русской армии (из состава Добровольческой армии генерала А. Деникина) под командованием генерала Николая Бредова, попавший Варшаву в 1920 г., в своих воспоминаниях писал:

«Русского в Варшаве ничего не осталось. Нетерпимость доходила до того, что гимназия (около памятника Копернику), отделанная раньше в русском стиле, стояла с отбитой штукатуркой и выделялась, как грязное пятно, на фоне остальных зданий».

В то же время, будучи в Познани, Б. Штейфон отмечает, что:

«…насколько в Варшаве было всё польское и русского ничего не осталось, настолько в Познани всё немецкое сохранилось. Названия улиц, вывески, книжные магазины, объявления — все это пестрело немецкими названиями. Польская речь слышалась только изредка и совершенно тонула среди отовсюду слышавшихся немецких слов».
( Штейфон . Бредовский поход)

Странная избирательность польских националистов?! В настоящее время происходит нечто подобное. Как уже говорилось, некоторые политические силы в Польше стремятся представить период коммунистической власти как советскую «оккупацию», более страшную, нежели нацистская.

Борис Штейфон также писал о враждебном отношении поляков к военнослужащим Отдельной русской армии, которая в 1920 г. некоторое время находилась в лагере пленных № 1 в Стшалкове.

К русским белогвардейцам, интернированным в польских лагерях, отношение было достаточно жестоким. Об этом писал в своем письме от 21 декабря 1920 г. главе польского государства Юзефу Пилсудскому непримиримый борец с большевизмом Борис Савинков. В письме обращалось внимание:

«…на бедственное положение офицеров и добровольцев армий генералов Булак-Булаховича и Перемыкина, находящихся в концентрационных лагерях…»
(Красноармейцы. С. 458)

Отношение к русским в 1919–1922 гг. в Польше было просто враждебным. Даже члены Российско-украинской делегации (РУД) по репатриации пленных в Варшаве систематически подвергались оскорблениям. В телеграмме председателя РУД Е. Игнатова наркому Г. Чичерину от 3 мая 1921 г. о пребывании делегации в Варшаве и отношении к ним польского общества и польской прессы говорилось:

«Отношение… в значительной мере враждебное и недопустимое даже с точки зрения буржуазных международных отношений и правил приличия».
(Красноармейцы. С. 552–553)

В Польше были люди, не опьяненные националистическим и политическим дурманом, которые пытались изменить ситуацию в лагерях военнопленных к лучшему. В 1919 г. в Министерстве военных дел Польши безуспешную борьбу за улучшение ситуации в лагерях пленных вел начальник Санитарного департамента этого министерства генерал-подпоручик Здислав Гордынский. До своего, вероятно вынужденного, ухода в январе 1920 г. он не давал покоя военному министру своими докладами и записками. Его поддерживал профессор Эмиль Годлевский, чрезвычайный комиссар по делам борьбы с эпидемиями, впоследствии начальник Санитарного департамента.

Судьба Э. Годлевского неясна. По данным именного списка, приведённого в сборнике «Красноармейцы в польском плену…», он ушёл с поста чрезвычайного комиссара 31 августа 1920 г., хотя в сборнике приведены его докладные записки министру от 16 ноября и 2 декабря 1920 г., где он фигурирует как начальник Санитарного департамента и Верховный чрезвычайный комиссар. Но это не так важно. Важнее реакция военного руководства Польши на докладные З. Гордынского и Э. Годлевского.

Так, письмо (точнее, крик души) Э. Годлевского от 2 декабря 1920 г. военному министру К. Соснковскому о тяжелых условиях размещения военнопленных в Пулавах и Вадовице военными чиновниками было переправлено, как сотни других писем с препроводительной запиской, в I (мобилизационно-организационный) отдел Минвоендел. Как известно, вплоть до смерти начальника станции в Пулавах в апреле 1920 г., там ничего не менялось. В результате 900 пленных из 1100, размещенных в Пулавах, за зиму 1920/21 гг. вымерли.

Немало сделали для спасения пленных красноармейцев многие польские врачи. Некоторые из них стали жертвами эпидемий. Но, к сожалению, таких людей в Польше было явное меньшинство и они не в силах были изменить общую политику в отношении пленных красноармейцев.

 

Предтечи Освенцима

Поистине бесчеловечными были условия содержания «большевистских военнопленных», как красноармейцев называли в Польше, в лагерях для военнопленных. В декабре 1920 г. Верховный чрезвычайный комиссар по делам борьбы с эпидемиями Э. Годлевский, в своем письме военному министру Польши Казимежу Соснковскому положение в лагерях военнопленных характеризовал как:

«…просто нечеловеческое и противоречащее не только всем требованиям гигиены, но вообще культуре».
(Красноармейцы. С. 419)

В протоколе 11-го заседания Смешанной (Российской, Украинской и Польской делегаций) комиссии по репатриации от 28 июля 1921 г. была сформулирована общая оценка ситуации, в которой находились пленные красноармейцы в польских лагерях, вплоть до выезда в Россию. Отмечалось, что:

«…РУД никогда не могла допустить, чтобы к пленным относились так бесчеловечно и с такой жестокостью… РУД делегация не вспоминает про тот сплошной кошмар и ужас избиений, увечий и сплошного физического истребления, который производился к русским военнопленным красноармейцам, особенно коммунистам, в первые дни и месяцы пленения».
(Красноармейцы. С. 642)

Не менее жестко в адрес польских властей в феврале 1923 г. высказался в своём докладе НКИД РСФСР председатель РУД Е. Я. Аболтин:

«Может быть, ввиду исторической ненависти поляков к русским или по другим экономическим и политическим причинам военнопленные в Польше не рассматривались как обезоруженные солдаты противника, а как бесправные рабы.
(Красноармейцы. С. 704)

Содержа пленных в нижнем белье, поляки обращались с ними не как с людьми равной расы, а как с рабами. Избиения в/пленных практиковались на каждом шагу…»

Лагерная Голгофа для пленных красноармейцев начиналась с сортировки по политическому признаку.

«После врачебного осмотра специально назначенные офицеры II отдела проводят политическую сортировку пленных».
(Красноармейцы. С. 194)

Согласно инструкции II отдела Министерства военных дел Польши о порядке сортировки и классификации большевистских военнопленных от 3 сентября 1920 г. следовало:

«…всех без учета национальности — большевистских комиссаров, советских сановников, инструкторов и членов коммунистических партий (комьячейки и политруки), агитаторов т. д. — немедленно отделить и изолировать. Бараки и окружение должны охраняться особыми постами».
(Красноармейцы. С. 280)

После отделения политического элемента сортировка в лагерях осуществлялась только по национальному признаку: пленные русской национальности, поляки, украинцы, пленные литовцы, эстонцы, финны и латыши и т. д. «Большевистские пленные русские (после отделения большевистского элемента) делились на три группы»: офицеры и рядовые, русские пленные, пленные казаки. Пленные евреи также должны были быть «отделены, помещены отдельно и изолированы» (Красноармейцы. С. 281–282). В особо тяжелых условиях, помимо коммунистов, оказывались пленные русской и еврейской национальности.

Русские пленные составляли абсолютное большинство так называемых «большевистских пленных». В основном, именно им пришлось испить всю чашу мучений до дна. Хуже относились лишь к коммунистам и евреям.

Об условиях содержания «большевистских пленных» и коммунистов достаточно красноречиво свидетельствует пример лагеря Стшалково. Здесь в июне 1919 г. уже упомянутый И. Копыстиньский отмечал в своем отчете:

«Переполненность бараков более значительная в большевистской группе Грязная солома, предназначенная в качестве постели, небрежно разбросана по земле, так как большевистские бараки не имеют нар для сна… Заметно общее отсутствие белья».
(Красноармейцы. С. 115)

Через 15 месяцев Ст. Семполовская пишет:

«19 октября 1920 г. барак для пленных коммунистов был так переполнен, что, входя в него посреди тумана было вообще трудно что бы то ни было рассмотреть. Пленные были скучены настолько, что не могли лежать, а принуждены были стоять, облокотившись один на другого».
(Красноармейцы. С. 349–350)

Администрация лагеря Стшалково в октябре 1920 г. пообещала Ст. Семполовской, что коммунисты вместо одного барака-землянки будут «разделены на 2–3 землянки» (Красноармейцы. С. 428). Однако положение коммунистов в лагере по-прежнему оставалось крайне тяжёлым. С. Семполовская в декабре 1920 г. пишет в Польское общество Красного Креста о том, что:

«…евреи и „коммунисты“ содержатся отдельно и лишены целого ряда прав, которыми пользуются другие категории пленных. Они… совершенно лишены подстилки из соломы, хуже всех одеты, почти разуты…»
(Красноармейцы. С. 428–429)

Ситуация, продолжающаяся на протяжении более полутора лет, позволяет говорить о системе, господствовавшей в то время в польских лагерях.

В 1960 г. в СССР была издана книга бывших заключенных Освенцима Ота Крауса № 73046 из Праги и Эриха Кулки № 73043 из Всетина «Фабрика смерти». Зверства охраны и условия жизни в польских лагерях для военнопленных весьма напоминают Освенцим. Для сомневающихся приведем несколько цитат из этой книги.

О. Краус и Э. Кулка пишут, что комендант лагеря Освенцим без всякого разбора дела:

«…объявлял приговор провинившимся заключённым. Чаще всего назначались двадцать ударов плетью… Вскоре в разные стороны летели окровавленные клочья ветхой одежды…»

Наказываемый при этом должен был считать количество ударов. Если сбивался, экзекуция начиналась с начала.

«Для целых групп заключенных… обычно применялось наказание, которое называлось „спортом“. Заключённых заставляли быстро падать на землю и вскакивать, ползать по-пластунски и приседать… Перевод в тюремный блок был обычной мерой за определенные проступки. А пребывание в этом блоке означало верную смерть… В блоках заключенные спали без тюфяков, прямо на голых досках… Вдоль стен и посредине блока-лазарета были установлены нары с тюфяками, пропитанными человеческими выделениями… Больные лежали рядом с умирающими и уже мертвыми заключёнными».
(Фабрика смерти. С. 76, 77, 79, 83)

В материалах сборника «Красноармейцы в польском плену…» можно найти немало схожих моментов из жизни польских лагерей. Так, летом 1919 г в лагере Стшалково, помощник начальника лагеря:

«…поручик Малиновский ходил по лагерю в сопровождении нескольких капралов, имевших в руках жгуты-плётки из проволоки».
(Красноармейцы. С. 823)

Примечание: некоторые авторы называют Малиновского начальником лагеря, но до ноября 1919 г. начальником лагеря Стшалково являлся капитан Вагнер.

Необходимо заметить, что российский историк Райский Н. С. в своём исследовании «Польско-советская война…» отмечал, что и в других лагерях:

«…били плетьми, изготовленными из железной проволоки из электропроводов».
( Райский. С. 18)

Нередко Малиновский приказывал пленному ложиться в канаву, а капралы начинали избивать.

«Если битый стонал или просил пощады, пор. Малиновский вынимал револьвер и пристреливал… Если часовые застреливали пленных, пор. Малиновский давал в награду 3 папироски и 25 польских марок… Неоднократно можно было наблюдать… группа во главе с пор. Малиновским влезала на пулеметные вышки и оттуда стреляла по беззащитным людям».
(Красноармейцы. С. 655)

В лагере Стшалково в 1919 г. группа латышей, добровольно сдавшихся в польский плен, была подвергнута командой Малиновского зверским издевательствам.

«Началось с назначения 50 ударов розгой из колючей проволоки, причем им было заявлено, что латыши как „еврейские наймиты“ живьем из лагеря не выйдут. Более десяти пленных умерли от заражения крови. Затем в течение трех дней пленных оставили без еды и запретили под страхом смерти выходить за водой. Двух пленных Лациса и Шкурина расстреляли без всякой причины».
(Красноармейцы. С. 146–146)

О ситуации в лагере стало известно журналистам и поручик Малиновский был «отдан под суд», а вскоре был арестован и капитан Вагнер (Красноармейцы, с. 86, 147). Но какие-либо сообщения о понесенных ими наказаниях — отсутствуют. Вероятно, дело было спущено на «тормозах», так как Малиновскому и Вагнеру было предъявлено обвинение не в убийствах, а в «злоупотреблении служебном положении» (Красноармейцы. С. 85).

К сожалению, аресты Малиновского и Вагнера мало способствовали нормализации ситуации в Стшалкове. Через два года, 28 июля 1921 г. смешанная (российская, украинская и польская делегации) комиссия по репатриации отмечала, что в лагере Стшалково:

«…польское командование лагеря как бы в отместку после первого приезда нашей делегации резко усилило свои репрессии… Красноармейцев бьют и истязают по всякому поводу и без повода… избиения приняли форму эпидемии».
(Красноармейцы. С. 643)

На этом заседании Смешанной комиссии прозвучало описание карцера в Стшалкове, который представлял:

«…небольшие, менее двух кубических саженей, каморки, в которые сразу сажали от 10 до 17 человек, причем часто арестованных раздевают донага и дают горячую пишу через два дня».
(Красноармейцы. С. 644)

21 декабря 1921 г. в этом лагере представители РУД констатировали:

«Обращение с заключенными со стороны администрации лагеря жестокое. Аресты на каждом шагу. Условия ареста невозможные. Ежедневно арестованных выгоняют на улицу и вместо прогулок гоняют бегом, приказывая падать в грязь… Если пленный отказывается падать или, упав, не может подняться обессиленный, его избивают ударами прикладов или заставляют в наказание носить на спине интернированных петлюровцев».
(Красноармейцы. С. 695)

Побои и издевательства были непременным атрибутом быта всех польских лагерей. Прошедший все круги польского плена культработник РККА Я. Подольский под псевдонимом Вальден пишет:

«Пресловутая инсценировка к бегству и оскорбление начальства стоили жизни не одной сотне наших военнопленных. Длинные прутья всегда лежали наготове… при мне засекли двух солдат — парней, пойманных в соседней деревне. Они собирались бежать… Подозрительных зачастую переводили в особый барак — штрафной барак штрафного лагеря — оттуда уже не выходил почти никто».
(Новый мир, № 5, с. 88)

В июне 1920 г. пунктом 20 инструкции Минвоендел Польши наказание пленных поркой в польских лагерях было «строго запрещено» (Красноармейцы, с.225). Однако вернувшийся из польского плена А. Мацкевич рассказывал, что осенью 1920 г. в белостокском лагере:

«…многие погибали от побоев. Одного красноармейца (фамилии не помню) капрал по бараку так сильно избил палкой, что тот не в состоянии был подняться и встать на ноги. Второй, некто Жилинцкий, получил 120 прутьев…»
(Красноармейцы, с.175)

18 июня 1921 г. красноармейцы из 133 рабочей команды из Демблина. писали в РУД, что за жалобы на действия охраны:

«…дадут от 15 до 25 розг. За побег или даже подозрение к побегу бьют розгами от 25 до 35».
(Красноармейцы. С. 598)

Однако вернемся в 1919 г. Начальник Санитарного департамента Министерства военных дел Польши генерал-подпоручик Здзислав Гордынский в своей докладной записке военному министру приводит письмо подполковника К. Хабихта от 24 ноября 1919 г. о ситуации в лагере пленных в Белостоке, в котором говорится:

«Я посетил лагерь пленных в Белостоке и сейчас, под первым впечатлением, осмелился обратиться к господину генералу, как главному врачу польских войск, с описанием той страшной картины, которая предстает перед каждым прибывающим в лагерь…
(Красноармейцы. С. 106–107)

Вновь то же преступное пренебрежение своими обязанностями всех действующих в лагере органов навлекло позор на наше имя, на польскую армию так же, как это имело место в Брест-Литовске… В лагере на каждом шагу грязь, неопрятность, которые невозможно описать… Перед дверями бараков кучи человеческих испражнений, которые растаптываются и разносятся по всему лагерю тысячами ног. Больные до такой степени ослаблены, что не могут дойти до отхожих мест, с другой стороны отхожие места в таком состоянии, что к сидениям невозможно подойти, потому что пол в несколько слоев покрыт человеческим калом.

Сами бараки переполнены, среди „здоровых“ полно больных. По моему мнению, среди тех 1400 пленных здоровых просто нет. Прикрытые тряпьем, они жмутся друг к другу, согреваясь взаимно… В бараке, который должны были как раз освободить, лежали среди других больных двое особенно тяжело больных в собственным кале, сочащемся через ветхие портки, у них уже не было сил, чтобы подняться, чтобы перелечь на сухое место на нарах.

…Отсутствие одеял приводит к тому, что больные лежат, укрывшись бумажными сенниками».

Генерал 3. Гордынский признал, что:

«…причина зла, и причем существенная… — это неповоротливость и безразличие, пренебрежение и невыполнение своих обязанностей…»
(Красноармейцы. С. 108)

К сожалению, такое отношение администрации польских лагерей к военнопленным было повсеместным и на протяжении трех лет менялось незначительно. Ситуация, которую подполковник К. Хабихт увидел в ноябре 1919 г. в лагере Белостока, достаточно часто встречается в документах более позднего периода. Свидетельств этого в сборнике «Красноармейцы в польском плену…» немало.

К. Хабихт в своем письме упомянул Брест-Литовск. Как уже отмечалось, в октябре 1919 г. уполномоченные Международного комитета Красного Креста (МККК) посетили лагеря военнопленных, расположенные в Брест-Литовске. Вот некоторые впечатления уполномоченных МККК:

«Унылый вид этого лагеря (Буг-Шуппе), состоящего из развалившихся большей частью бараков, оставляет жалкое впечатление. От караульных помещений, так же как и от бывших конюшен, в которых размещены военнопленные, исходит тошнотворный запах. Пленные… ночью, укрываясь от первых холодов, тесными рядами укладываются тесными группами по 300 человек… на досках, без матрасов и одеял.
(Красноармейцы. С. 88)

Много юношей моложе 20 лет, поражающих своей бледностью, крайней худобой и блеском глаз, они гораздо труднее переносят голод, чем их старшие товарищи».

Необходимо отметить, что начальник Санитарного департамента З. Гордынский 6 августа 1919 г. лично посетил лагеря в Брест-Литовске. Об этом он писал так:

«Пленные числом около 8 тысяч размещены в трёх местах… Пленные частично лежат на голых нарах, частично на деревянном или цементном полу, не имея ни клочка соломы или матраса для подстилки… Оборванные, прикрытые рваными остатками одежды, грязные, завшивленные пленные являют собой картину несчастья и отчаяния. Многие без обуви и белья… Питание пленных очень скромное… голод их постоянный спутник… Случаи голодной смерти не являются чем-то чрезвычайным…»
(Красноармейцы. С. 115–116)

Но ситуация после визита З. Гордынского не изменилась. Как потом выяснилось, она и не могла измениться.

Об этом свидетельствует отказ Санитарного департамента Минвоендела 13 сентября 1919 г. выделить дополнительно 4 врачей для госпиталя в Брест-Литовске (Красноармейцы, с. 77). По всей вероятности, что-то или, вернее, кто-то помешал начальнику департамента генералу З. Гордынскому принять решение об оказании помощи Брест-Литовску. Об этом свидетельствует его доклад военному министру от 9 декабря 1919 г., в котором он вновь достаточно жестко поднял вопрос о Брест-Литовске и других лагерях пленных и призвал министра:

«…напрячь все силы и сконцентрировать энергию в целях быстрого и радикального изменения этого плачевного состояния, которое может грозить катастрофой».
(Красноармейцы. С. 114)

Но действенной реакции со стороны военного руководства Польши не последовало. В результате в Брест-Литовске осенью 1919 г. сложилась катастрофическая ситуация, когда:

«…две сильнейшие эпидемии опустошили этот лагерь в августе и сентябре (1919 г.) — дизентерия и сыпной тиф… Рекорд смертности был поставлен в начале августа, когда в один день от дизентерии скончалось 180 (сто восемьдесят) человек».
(Красноармейцы. С. 91)

Доклад уполномоченных Международного комитета Красного Креста, инспектировавших в то время Брест-Литовск, фактически является обвинительным актом верховным польским властям в преступном попустительстве, а точнее, способствовании гибели пленных красноармейцев.

По итогам проверки лагерей в Брест-Литовске разразился скандал. Однако, как показало дальнейшее развитие событий, польские власти особых выводов из него не сделали, в том числе и в Брест-Литовске. Через год, после скандальных событий, в июле 1920 г. капитан Игнацы Узданский, начальник госпиталя для пленных № 2 в Брест-Литовске, информирует начальство о том, что:

«…положение эпидемического госпиталя № 2 противоречит всем принципам не только гигиены и медицины, но и просто человечности».
(Красноармейцы. С. 240)

К. Узданский чтил клятву Гиппократа и не мог согласиться, чтобы военнопленные — пациенты его госпиталя были оставлены без всякой помощи. Но…

Осенью 1920 г. комендант лагеря в Брест-Литовске прибывшим военнопленным заявил:

«Вы, большевики, хотели отобрать наши земли у нас, — хорошо, я дам вам землю. Убивать вас я не имею права, но я буду так кормить, что вы сами подохнете».
(Красноармейцы. С. 175)

Существует немало свидетельств того, что начальники большинства польских лагерей для пленных красноармейцев разделяли эту позицию.

Фактически не изменилась ситуация через год и в польском лагере военнопленных в Белостоке. Бывший политзаключенный А. П. Мацкевич рассказывал о положении, в котором там находились пленные красноармейцы осенью 1920 г.

«В бараке нас окружила толпа голых, оборванных и совершенно изголодавшихся людей, с просьбой — нет ли у кого из нас, прибывших, хлеба. Немного позже выяснилось, что пища в лагерях выдается такая, что ни один самый здоровый человек не сумеет просуществовать более или менее продолжительное время».
(Красноармейцы. С. 175)

Не лучше была ситуация и в других польских лагерях. Член комиссии Лиги Наций профессор Мадсен, посетивший в конце ноябре 1920 г. лагерь в Вадовицах, назвал его «одной из самых страшных вещей, которые он видел в жизни» (Красноармейцы. С. 421). Представляется необходимым подробнее остановиться на этом лагере. Прежде всего процитируем рапорт начальника лагеря интернированных № 2 в Вадовице полковника Мечислава Полковского, написанный примерно тогда же, когда лагерь посещал профессор Мадсен, — 25 ноября 1920 г.

Рапорт Полковского начинается патетически:

«…для пленного лагерь — материнская учетная часть… о прибытии транспорта извещается главный врач, который проверяет состояние здоровья данного транспорта, после чего подвергает данный транспорт купанию и дезинфекции… Каждый пленный получает, если это возможно, сенник, подушку под голову и одеяло для укрывания… Пленные из каждого барака моются не менее двух раз в неделю… Осмотр пленных происходит в отдельном здании, состоящем из канцелярии, кабинета врача, смотрового помещения и лазарета…
(Красноармейцы. С. 391)

Отношение к пленным строгое настолько, настолько это необходимо для поддержания дисциплины… Битье пленных строжайшим образом запрещено, и его вообще нет, так же как нет жалоб на неправильное отношение к пленным со стороны рядовых Войска Польского».

О степени лживости этого рапорта свидетельствует не только Заявление проф. Мадсена, но и уже упоминаемые нами воспоминания бывшего узника лагеря в Вадовицах Подольского (Вальдена). Старшего врача лагеря в Вадовицах Бергмана, о котором столь лестно отзывался Полковский, Подольский характеризует как «четвероного и двуногого зверя». Он выходил на прием больных с хлыстом и собакой.

«Подвергались осмотру только исполосованные хлыстом и искусанные больные».
(«Новый мир», № 5. 1931, с. 88)

Далее Подольский отмечает:

«В лагере по-прежнему голод, изнурительные работы, бесчеловечная жестокость, нередко доходившая до прямых убийств наших пленных на потеху пьяной офицерне».
(«Новый мир», № 6, с. 82)

Здесь необходимо прерваться. В 70-х годах прошлого столетия мне довелось общаться с одним из старожилов, жившим в Вильнюсском крае, как он говорил, «при польском часе». Пан Тадеуш, как он представился, рассказал о страшных расправах над красноармейцами в польских лагерях. Говорил, что на них польские офицеры отрабатывали сабельные удары, выстраивая их в шеренги и на скаку срубая головы. Также рассказал о случае, когда польские офицеры распороли красноармейцу живот, зашили туда кота и делали ставки, кто скорее умрёт — человек или кот. На официальном уровне в то время подобные факты замалчивались. Польша тогда считалась верным союзником СССР.

Относительно случая с красноармейцем и котом, возможно, кто-то пересказал пану Тадеушу свидетельство зам. генерального комиссара Гражданского управления восточных земель М. Коссаковского, который был очевидцем этого ужасного варварства. Возможно, это был другой очевидец. Этот случай впоследствии был описан в книге М. Мельтюхова «Советско — польские войны. Белый орёл против красной звезды» (Мельтюхов. С. 43). А в статье П. Покровского «Морозом и саблей» («Парламентская газета», апрель, 2000) была названа фамилия одного из участников этого злодеяния — Гробицкий, начальник штаба генерала А. Листовского.

Польские авторы, описывая расстрелы польских офицеров в 1940 г., подчеркивают бесчеловечность советских властей, отмечая, что многие из них были юными, почти мальчиками. Да, это ужасно, но почему поляки с тем же негодованием не говорят о преступлениях своих военных. Тот же М. Коссаковский вспоминал, что:

«…в присутствии генерала Листовского (командующего оперативной группой в Полесье) застрелили мальчика лишь за то, что якобы он недобро улыбася».
( Мельтюхов. С. 42)

В 1920 г. украинские газеты писали:

«В Черкассы 4 мая доставлено 290 раненых из городов и местечек, занятых поляками. В основном женщины и дети. Есть дети в возрасте от года до двух лет… Раны нанесены холодным оружием».
( Мельтюхов. С. 70)

Но вернёмся к воспоминаниям Подольского (Вальдена), который описывал, как распределялась в лагере в Вадовицах помощь Красного Креста и благотворительных организаций. Эта помощь, в основном, сразу же отправлялась начальником лагеря на рынок. Но отчетные бумажки о том, что такая помощь поступала в лагерь, сохранялись.

Более того, визит представителя США в лагерь для выяснения, как распределялась американская помощь и где «тёплые пушистые пледы из прошлой партии, поступившей в лагерь», закончился безрезультатно. Подольский, будучи переводчиком в диалоге американца и начальника лагеря, безуспешно пытался объяснить американцу, что «пледы давно уже были сплавлены полковником на рынок». Американец сделал вид, что ничего не понял.

Особого разговора также заслуживает лагерь интернированных № 1 в Домбе под Краковым, в котором содержались помимо интернированных и пленные. Начальник этого лагеря полковник Станислав Тарабанович в ноябре 1920 г. бодро информировал начальство о нормальной ситуации в лагере:

«Всего пленных и интернированных в лагере 4096… весь лагерь ежедневно подметается и сбрызгивается известью… все интернированные и пленные раз в неделю купаются и одновременно их вещи отдаются в дезинфекцию…Спят на нарах или на койках… Лагерные туалеты опорожняются от кала бочковозами. …Две трети интернированных и пленных имеют сенники, одеяла и шинели, и все — одежду, белье и обувь».
(Красноармейцы. С. 372–373)

По мнению С. Тарабановича дополнительно в лагере следовало бы расширить мастерские, построить канализацию и сделать общий ремонт. Других проблем, по мнению полковника, в лагере не было. В то же время Н. Райский в книге «Советско-польская война…» пишет о бедственном положении лагеря в Домбе, который:

«…состоял из бараков с деревянными неплотными стенами, во многих из которых не было деревянных полов. Отопление должно было производиться железными печами. Кроватей и нар почти не было. Только в женских бараках было небольшое количество кроватей. Военнопленные спали на досках, на земле, поскольку соломы и сена почти не было».
( Райский. С. 13–14)

Аналогичную картину увидел уполномоченный Ст. Семполовской, посетивший лагерь в Домбе в сентябре 1920 г.:

«Большинство без обуви — совсем босые… Кроватей и нар почти нет… Ни соломы, ни сена нет вообще. Спят на земле или досках. Одеял очень мало. Полученные от Американского Красного Креста, говорят, отобраны. Мыла совсем не получают. В баню ходят приблизительно раз в 2 месяца. Нет белья, одежды; холод, голод, грязь. …Администрация не нашла возможным показать мне отхожие места, несмотря на мои неоднократные требования.
(Красноармейцы. С. 348)

Книги есть. Но их не дают. Газеты некоторые покупают, но многим это не по карману. „Жаловались, что офицеры наносят побои“, если жалуются, то за жалобу опять бьют».

В целом лагерь в Домбе был обычным польским лагерем для пленных и интернированных. Но можно ли назвать обычным то, что творилось в этом лагере. Ранее говорилось о бессудных расстрелах красноармейцев во время пленения. Тогда это объяснялось «возмездием» за подобное в отношении польских пленных. Однако в польских лагерях расстрелы пленных красноармейцев были повсеместным явлением.

О таком расстреле в лагере в Домбе рассказывает Подольский (Вальден).

«Издевательские гигиенические купания стоили жизни не одному пленному… После бани нас отделили свирепым кордоном от остальной массы пленных. Несколько человек были расстреляны за попытку передать записку отъезжающим».
(«Новый мир», № 6, с. 91)

Необходимо заметить, что пленные отъезжали по обмену в советскую Россию. Передававшие записку должны были ехать на Родину позже, но остались в польской земле навсегда.

Весной 1921 г. в лагере Домбе проводилось пополнение рабочих отрядов для местных помещиков. Пленные красноармейцы отказались вступать в них, так как это была верная смерть. В предыдущих командах вымерло за год три четверти состава. Тогда:

«…отказавшихся идти на работу начали убивать (на страх другим), производя это на глазах всех пленных и интернированных (особенно старался в этом направлении „plutonowy Soltys“, жандармы (фамилии неизвестны), поручик Ремер); всё это делалось в присутствии доктора капитана Суровца».
(Красноармейцы. С. 578)

Всё происходило с ведома начальника лагеря уже упоминаемого полковника С. Тарабановича.

В апреле 1921 г. вероятно, в связи с вышеописанным инцидентом, он был освобожден от обязанностей командира лагеря. Однако в донесении Тарабановича об акции протеста пленных, в котором он жалуется на несправедливое «увольнение», нет никакого упоминания о расстрелах заключённых в лагере (Красноармейцы. С. 537). Вероятнее всего, факт бессудного расстрела пленных, как и в других подобных случаях, был замят. Бессудные расстрелы в лагерях не учитывались и не расследовались (Красноармейцы. С. 529).

Вместо Тарабановича начальником лагеря в Домбе был назначен полковник Сандецкий, при котором поручик Ремер стал «фактическим хозяином лагеря» (Красноармейцы. С. 606). При таком отношении польских властей к фактическим преступникам, каким являлся Ремер, немудрено, что ситуация в лагерях военнопленных не менялась к лучшему.

Уполномоченные РУД 3 июля 1921 г., т. е. через два месяца после назначения нового начальника лагеря, писали о результатах обследования лагеря в Домбе:

«Военнопленные почти все одеты в рубище, многие не имеют белья или части его, некоторые не имеют ничего, кроме белья, очень многие не имеют обуви или имеют обувь совершенно рваную».
(Красноармейцы. С. 605)

Напомним, что основная масса «хороших» приказов и распоряжений польским руководством была к этому времени уже принята.

Бессудные расстрелы практиковались не только в Домбе, но и во многих польских лагерях. Пленные могли быть расстреляны по пустякам. Так, пленный красноармеец М. Шерстнев в Белостокском лагере 12 сентября 1920 г. был расстрелян только за то, что посмел возразить жене подпоручика Кальчинского в разговоре на офицерской кухне, который на этом основании приказал его расстрелять (Красноармейцы. С. 599).

В лагере Стшалково расстрелы были не редкостью вплоть до его закрытия. Как уже отмечалось, в 1919 г. пленных без повода расстреливал поручик Малиновский и постерунки (часовые). В 1920–1921 гг. в пленных продолжали стрелять часовые. Члены РУД 19 июля 1921 г. стали свидетелями беспричинного расстрела военнопленных в Стшалкове. В тот день в Россию отправлялась очередная партия пленных, которые стали бросать через изгородь остававшимся товарищам кружки и котелки. Это привлекло к ограде пленных, в которых охрана по приказу унтер-офицера открыла стрельбу. Красноармеец Сидоров был убит, шестеро — ранены (Красноармейцы. С. 645, 650). О расследовании этого преступного факта ничего не сообщалось.

 

Голодом и холодом

Польские историки, составители сборника «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.», профессора 3. Карпус и В. Резмер утверждают, что:

«…в результате усилий польских властей… условия жизни военнопленных в лагерях в Польше в начале 1920 г, существенно улучшились… Улучшилось и питание в лагерях…
(Красноармейцы. С. 20, 25)

Начиная с февраля 1921 г. положение в лагерях в результате больших усилий польских военных и гражданских властей радикально улучшилось. К этому времени в лагеря было передано большое количество белья и одежды, а также существенно улучшилось снабжение продовольствие».

В этой связи следует особо сказать о питании военнопленных в польских лагерях. В инструкции I департамента Минвоендел Польши от 17 мая 1919 г. были утверждены нормы продовольственного и денежного довольствия для пленных. По этим нормам каждому пленному в день полагалось хлеба — 500 г, мяса — 150 г, картофеля — 700 г, сырых овощей или муки — 150 г, 2 порции кофе по 100 г и приправы. Мыла на месяц должно было выдаваться 100 г. Не богато, но прожить можно было. Помимо этого для истощенных пленных полагалось питание по специальной таблице «С» (Красноармейцы. С. 60).

О том, как выполнялась эта инструкция, свидетельствует доклад Санитарного департамента Минвоендел Польши военному министру от 9 декабря 1919 г. В докладе отмечается, что во многих отчетах делегаты Санитарного департамента лагеря пленных называют «кладбищами полуживых и полуголых скелетов», «очагами мора и убийства людей голодом и нуждой». Сам начальник Санитарного департамента генерал З. Гордынский в своем отчете о посещении лагерей в крепости Брест-Литовска заявил:

«Худоба многих пленных красноречиво свидетельствует о том, что голод — их постоянный спутник, голод страшный, который заставляет их кормиться любой зеленью, травой, молодыми листьями и т. д. Случаи голодной смерти не являются чем-то чрезвычайным…»
(Красноармейцы. С. 114, 116)

Полковник медслужбы д-р Родзинский после посещения лагеря пленных в Пикулице под Пшемыслом заявил, что там происходит:

«…систематическое убийство людей!.. Сохранение в лагере существующих условий его быта было бы равнозначно приговору всех пленных и интернированных на гибель и неизбежную, медленную смерть».
(Красноармейцы. С. 117)

Согласно инструкции Минвоендел, в лагерях должны были действовать буфеты. В отчете полковника Родзиньского приводится пример того, как работал такой буфет в лагере пленных Пикулице. В буфете торговала «по сути для себя» жена начальника лагеря. Кусок белого хлеба в буфете стоил 1 крону 60 геллеров. Такой же кусок в перворазрядном ресторане Пшемысля стоил всего 1 крону (Красноармейцы. С. 119). Комментарии излишни.

Этот доклад начальника Санитарного департамента генерала З. Гордынского военному министру Польши стал, вероятно, «последней каплей» для польского руководства. До этого З. Гордынский 2 декабря 1919 г. направил крайне жесткую записку министру военных дел о тяжелом положении военнопленных и необходимости созыва межведомственного совещания по этому вопросу. Руководство министерства решило проблемы, которые волновали не в меру настойчивого генерала просто и эффективно. 20 февраля 1920 г. генерал был переведен на более спокойную работу, не связанную с пленными (Красноармейцы. С. 827).

Естественно, что по докладам З. Гордынского не было предпринято действенных мер. В результате в 1920 г. ситуацию с питанием пленных Ст. Семполовская характеризовала так:

«…Общее состояние дел с питанием следует признать (последние месяцы прошлого года) очень плохим… Не говоря уже о таких случаях, как обнаружение сена в желудке умершего пленного, что имело место в лагере в Домбе…»
(Красноармейцы. С. 583)

Не вызывает сомнения, что продовольственная норма в полном объеме до пленных не доходила. Смерть от истощения была обычным явлением в польских лагерях. Лучше всего причины такого положения раскрыл Подольский (Вальден), который, как бы предвидя разгоревшиеся спустя 80 лет споры, писал:

«Слышу протесты возмущенного польского патриота, который цитирует официальные отчеты с указанием, что на каждого пленного полагалось столько-то граммов жиров, углеводов и т. д. Именно поэтому, по-видимому, польские офицеры так охотно шли на административные должности в концентрационных лагерях».
(«Новый мир», № 5, с. 88)

Надо заметить, что голода в 1919–1922 гг. в Польше не было.

Критически настроенный читатель может заметить, что примеры из 1919 г. не вполне уместны. В польском плену в конце 1919 г. пленных красноармейцев было немногим более 13 тысяч (Красноармейцы. С. 9). В то же время основное количество пленных красноармейцев погибло в осенне-зимний период 1920/21 г.

Однако обращение к 1919 г. более чем обоснованно. Польские власти в 1919 г. даже для такого сравнительно небольшого количества пленных не смогли, а точнее, не захотели обеспечить условия в соответствии с требованиями Женевской конвенции. Это ещё одно подтверждение осознанно целенаправленной политики верховных польских властей по созданию невыносимых для жизни условий для «большевистских пленных».

Проф. З. Карпус и В. Резмер в предисловии ссылаются на свидетельство посла Великобритании в Германии Э. В. д’Абернона, который утверждал, что в августе 1920 г. русских военнопленных «здорово и хорошо кормят» (Красноармейцы, с. 23). Для понимания, что это не совсем верная информация, достаточно прочитать показания вернувшегося из плена Андрея Прохоровича Мацкевича. В октябре 1920 г. он был доставлен в лагерь Белостока, в котором пленный в день получал:

«…небольшую порцию черного хлеба, весом около 1 / 2 фунта (200 г), один черепок супа, похожего скорее на помои, и кипятку».
(Красноармейцы. С. 175)

Начальники польских лагерей умели принимать проверяющих. Так, секретарь — распорядитель отдела военнопленных Американской ассоциации христианской молодежи И. Вильсон после посещения в октябре 1920 г. концентрационной станции в Модлине заметил по поводу пищи для военнопленных, что:

«она была вполне удовлетворительной и по содержанию была лучше той, которую получали русские пленные в Германии. Комендант был очень любезен…»
(Красноармейцы. С. 340)

Напомним, что именно в это время командир укрепленного района Модлин Малевич телеграфировал начальству о том, что военнопленные концентрационной станции едят «различные сырые очистки» и у них «полностью отсутствует обувь и одежда» (Красноармейцы. С. 355).

Нет сомнений, что по случаю приезда в лагеря д’Абернона и И. Вильсона польские власти расщедрились и паек для пленных в этот день был нормальным. Да и дегустация пищи Э. В. д’Аберноном и И. Вильсоном, вероятно, напоминала сцену угощения Остапа Бендера обедом (чем бог послал) в доме престарелых, описанную в известной книге Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев». Старики голодали, а заведующий домом престарелых голубоглазый Альхен сумел накрыть для Бендера роскошный стол.

Начальник распределительной станции в Пулавах майор Хлебовский в конце октября 1920 г. жаловался Верховному чрезвычайному комиссару по делам борьбы с эпидемиями Э. Годлевскому, что:

«…несносные пленные в целях распространения беспорядков и ферментов в Польше, постоянно поедают картофельные очистки из навозной кучи, которая находится в лагере, и её придётся окружить колючей проволокой».
(Красноармейцы. С. 420)

О голодающих красноармейцах писал в рапорте от 16 октября 1920 г. начальник Главного сортировочного пункта больных и раненых Войска Польского С. Гелевич. Ссылаясь на доклад начальника движения станции Виленская, он информировал Санитарный департамент МВД Польши о том, что пленные из 15 вагонов, направленных из Белостока в Стшалково:

«…производят впечатление очень изнуренных и голодных, так как вырываются из вагонов, ищут в мусоре остатки еды и жадно поедают картофельные очистки, которые находят на путях».
(Красноармейцы. С. 354)

9 января 1921 г. председатель Российско-Украинской мирной делегации (на переговорах в Риге) Ф. Иоффе сообщал председателю Польской мирной делегации Я. Домбовскому о том, что:

«…установленный для пленных продовольственный рацион остается только на бумаге, ибо практически, по разным причинам, получаемая пленными пища никогда не отвечает по своей скудости этому рациону. Это явление наблюдается во всех лагерях и командах».
(Красноармейцы. С. 467)

Тем не менее следует признать, что к середине 1921 г. питание пленных несколько улучшилось, но дело было сделано, в 1919–1920 гг. от истощения умерли тысячи пленных красноармейцев.

Основной причиной «голодомора» в польских лагерях польские политики и историки называют «общие послевоенные условия». Как известно, в 1919–1922 годах в Польше не было голода. Поэтому утверждения, что смертность военнопленных от голода не является основанием для обвинения в этом польских властей, несерьезны. В то же время не вызывает сомнений, что «голодомор» среди советских военнопленных в 1919–1922 гг. это свидетельство целенаправленной политики польских властей того времени. Подобное происходило и нацистских лагерях в 1940–1945 гг. Оценку этому дал Нюрнбергский трибунал.

Польский историк Яцек Вильчур, исследовавший судьбу итальянских военнопленных в немецких лагерях, находившихся на территории Польши в 1943–1944 гг., отмечал, что в отношении итальянцев немцы применяли два основных способа уничтожения: доведение их до естественной смерти голодом и через казни, в том числе массовые (Jacek Wilczur. С. 167). Эти два способа уничтожения военнопленных и гражданских лиц квалифицировались на Нюрнбергском процессе как преступные и равнозначные. Однако польская сторона в отношении немецких лагерей с такой квалификацией согласна, но применительно к польским лагерям категорически против. Странная логика?!

Другой причиной преждевременной смерти многих пленных стали жилые (если их можно так назвать) помещения, в которых они содержались. Самый бедный польский крестьянин не допускал, чтобы его скотина зимой находилась в помещениях, в крышах которых было видно небо, в дыры в стенах свободно пролезала рука. Поэтому объяснения, что у молодого польского государства не было материальных возможностей, хотя бы для латания дыр, как уже говорилось, просто несерьезны.

Всё становится ясно, когда понимаешь, что польские власти считали «очень хорошо оборудованным» крупнейший польский лагерь пленных № 1 в Стшалкове, в котором в то время текли крыши и не были оборудованы нары для сна пленных (Красноармейцы. С. 96, 115,). Однако военные власти, как уже говорилось, без тени смущения докладывали комиссии польского сейма о том, что лагерь в Стшалкове готов к приему пленных.

Не изменилась ситуация в Стшалкове и в октябре 1920 г.:

«Одежда и обувь весьма скудная, большинство ходят босые… В лагере большое число очень тяжелых отмораживаний (ног), которые зачастую у пленных оканчиваются ампутацией… Кроватей нет — спят на соломе… Большинство зданий — это землянки с продавленными крышами, земляным полом… Многие бараки переполнены…
(Красноармейцы. С. 349–350)

Одежда у всех старая… производит она впечатление лохмотьев. Из-за недостатка пищи пленные, занятые чисткой картофеля, украдкой едят его сырым».

Объективность этой информации подтверждает начальник медицинской службы Французской военной миссии в Польше майор медслужбы Готье, который в своем отчете от 3 ноября 1920 г. сообщает начальнику миссии сведения, переданные ему медицинским инспектором лагеря в Стшалкове, под Познанью, Б. Мадейским:

«В лагере находится 15 000 пленных, непригодных для работ, и 22 000 пленных, используемых в качестве рабочей силы… Пленные одеты в лохмотья, питание явно недостаточно. Лагерь располагает госпиталем на 1000 коек. В последнее время в госпитале на излечении находятся 2200 больных… практически нет одеял и простыней. Смертность очень высока: в день умирает 25–50 человек (брюшной тиф, дизентерия)».
(Красноармейцы. С. 361)

В ноябре 1921 г., когда, по утверждению польских профессоров «положение в лагерях радикально улучшилось», сотрудники РУД так описывали жилые помещения для пленных в Стшалкове:

«Большинство бараков подземные, сырые, темные, холодные, с побитыми стеклами, поломанными полами и с худой крышей. Отверстия в крышах позволяют свободно любоваться звёздным небом. Помещающиеся в них мокнут и зябнут днем и ночью… Освещения нет».
(Красноармейцы. С. 25, 678)

В ноте РУД от 29 декабря 1921 г. по поводу условий содержания пленных в лагере в Стшалкове отмечалось, что:

«…санитарное состояние лагеря до крайности неудовлетворительное… вода почти отсутствует… иногда не хватает для варки пищи. Отопления совершенно нет… Медицинской помощи почти нет вследствие отсутствия медикаментов».
(Красноармейцы. С. 695.)

Не случайно в Стшалкове регулярно вспыхивали эпидемии и больными оказывалось более 30 % количества всех пленных. Это ли не доказательство целенаправленной политики по созданию невыносимых условий жизни пленных красноармейцев, которые обусловливали среди них катастрофическую смертность.

 

К вопросу о смертности красноармейцев

В предисловии к сборнику «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.» проф. 3. Карпус и В. Резмер утверждают, что:

«…за весь трёхлетний период пребывания в Польше (февраль 1919 г. — октябрь 1921 г.) в польском плену умерло не более 16–18 тысяч российских военнопленных, в том числе около 8 тысяч в Стшалкове, до 2 тысяч в Ту холи и около 6–8 тысяч в других лагерях. Утверждение, что их умерло больше — 60, 80 или 100 тыс., — не находит подтверждения в документации, хранящейся в польских и российских гражданских и военных архивах».
(Красноармейцы. С. 26)

Можно было бы согласиться с этими доводами, если бы документы и материалы сборника «Красноармейцы в польском плену…» не свидетельствовали об обратном. Напомним их.

В период эпидемий, через которые прошли практически все польские лагеря военнопленных, заболеваемость составляла 40 и более процентов общего состава. В предисловии российской стороны к сборнику «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.» отмечается, что «в разгар эпидемий в отдельных лагерях умирало до 60 % заболевших» (Красноармейцыс. С. 14). Соответственно смертность достигала 25–30 и более процентов общего числа пленных.

Напомним, что смертность пленных в лагерях Брест-Литовска в отдельные дни осени 1919 г. была такой, что пленные в количестве 10 тысяч человек могли вымереть менее чем за 2 месяца. Всего же в лагерях Брест-Литовска только за 64 дня августа — октября 1919 г., согласно «официальной статистике», умерло 1894 военнопленных. В то же время численность пленных в лагерях в период карантина, когда любые перемещения пленных запрещены, уменьшилась с 10 000 до 3861 чел. Нет сомнений, что сокращение числа пленных более чем на 6 тыс. чел. было связано со смертью в период эпидемий. Поэтому можно говорить о смертности в Брест-Литовске в 61 % (Красноармейцы. С. 91–92).

Ситуация в польских лагерях для пленных после окончания военных действий в октябре 1920 г. еще более усугубилась. Если в ноябре 1919 г. в крупнейшем польском лагере пленных № 1 в Стшалкове умирало от 30 до 50 в день, то через год, в октябре — ноябре 1920 г., средняя суточная смертность, по официальным данным, здесь уже составляла 50–70 случаев, или 2000 человек в месяц (Красноармейцы. С. 349, 405). В декабре 1920 г. в госпитале Стшалкова, как уже отмечалось, находился каждый третий пленный — 4800 чел. (Красноармейцы. С. 451).

Достаточно реальными представляются свидетельства бывших узников лагеря Стшалково П. Рыжакова (Рыбакова) и В. Володина:

«Особенно ужасны условия жизни были в зиму до февраля месяца (1921 г.). Полуголодные, раздетые, многие босые по снегу, спящие в холодных, не отапливаемых, сырых землянках, бараках, на голых нарах, ничем не укрыты, даже без соломы, беспощадно, зверски избиваемые, находящиеся в антисанитарных условиях, пленные красноармейцы мерли положительно как мухи… Итогом всего этого явилось то, что из (приблизительно) 20 тысяч, оставшихся на зиму пленных, тиф, холера, избиения и другие болезни и несчастия унесли в могилу преждевременно около 12 тысяч товарищей красноармейцев».
(Красноармейцы. С. 521)

Комитет РКП(б), подпольно действовавший в лагере Стшалково, в своем докладе Советской комиссии по делам военнопленных в апреле 1921 г. утверждал, что:

«…в последнюю эпидемию умирало до 300 чел. в день… в мертвецких трупы лежали штабелями, объедаемые крысами, а порядковый номер погребенных перевалил на 12-ю тысячу… Сюда не входят погребенные во время Стшалковской Аркадии, когда хоронили без документов, без счету и отметок, в общих могилах».
(Красноармейцы. С. 532)

Не лучше было положение и в других лагерях. Верховный Чрезвычайный комиссар по делам борьбы с эпидемиями Э. Годлевский в своем письме от 2 декабря 1920 г. приводит данные о смертности в сравнительно небольшой (на 1100 пленных) концентрационной распределительной станции в Пулавах. Здесь в ноябре 1920 г. в среднем ежедневно умирали 10 человек, или почти 1 % от общей численности. Э. Годлевский в своем письме утверждает:

«Если там будет сохраняться прежнее положение то, как ясно из приведенных выше цифр, через 111 дней в лагере в Пулавах вымрут все».
(Красноармейцы. С. 420)

Именно о такой ежедневной смертности в 1 % от общей численности в лагере Стшалково рассказывали Рыжаков и Володин.

30 апреля 1921 г. новый начальник станции в Пулавах (прежний начальник станции майор Хлебовский сам стал жертвой эпидемии) сообщил члену Российско-Украинской делегации Е. Аболтину, что:

«…с 4 октября 1920 г. по 1 апреля 1921 г. в лагере умерло 540 человек, т. е. приблизительно 1 / 3 всего наличного состава лагеря».

Более близкими к реальным представляются свидетельства пленных, согласно которым за 6 месяцев умерло 900 чел. из 1100 военнопленных (смертность 81,8 %). Они были зарыты:

«…на левом берегу Вислы (по 30–40 человек голыми вместе) в ямах».
(Красноармейцы. С. 548.)

Напомним, приведенные выше воспоминания Константина Корсака, пересказанные его внуком М. Батурицким. Корсак попал в белостокский лагерь как бывший красноармеец и пробыл в нем до марта 1921 г. Он утверждал, что из 1500 заключенных в лагере осталось в живых 200 человек (смертность 87 %).

Об огромной смертности пленных в рабочих командах лагеря интернированных № 1 в Домбе свидетельствуют показания вернувшегося в Россию Витольда Марецкого. Он рассказал, что за период 1920–1921 гг. из-за невыносимых условий работы и жизни:

«…некоторые из этих рабочих отрядов растаяли до 1 / 4 своего первого состава, а некоторые мелкие отряды, работавшие у окрестных помещиков, растаяли совершенно».

В итоге из 550 пленных в рабочих командах к весне 1921 г. осталось в живых лишь 150 чел. (смертность — 73 %) (Красноармейцы. С. 577)

Подольский (Вальден) в своих воспоминаниях упоминает об одном пареньке из партии пленных, направленной «на тяжелые мостовые работы… он один, кажется, и остался в живых из всех 80 человек» (Новый мир. № 5. С… 86).

Вышеприведенные примеры достаточно красноречиво свидетельствуют о реальном уровне смертности в польских лагерях. Тем не менее особого разговора заслуживает печально известный лагерь пленных № 7 в Тухоли, называемый «лагерем смерти», в котором погибли 22 тысячи красноармейцев.

 

Письма, которые надо уметь читать

В России защитником польской версии о нормальных условиях содержания красноармейцев в лагере Тухоль является публицист Яков Кротов. Он, являясь внуком бывшего узника этого лагеря Лазаря Гиндина, врача Красной Армии, попавшего в августе 1920 г. в польский плен, заявляет:

«Мне не нужны речи Чичерина, чтобы судить о Тухоле: мой дед, Лазарь Гиндин, был там».
(Московские новости, № 1065, 28.11.2000, с. 5)

Аргумент Я. Кротова о том, что не так страшен лагерь в Тухоли, если там выжил его дед, совершенно несостоятелен хотя бы потому, что в Освенциме и на Колыме тоже выжило немало заключённых.

На основании писем своего деда из польского плена (http://www.krotov.info/library/k/krotov/lb_04.html) внук утверждает, что «…это не был курорт, но и не „лагерь смерти“». По мнению Я. Кротова, миф о том, что:

«…счет смертям русских пленных в Тухоли идет на десятки тысяч, необоснованно создали газеты русской эмиграции в Варшаве».
(http:// www.krotov.info/yakov/dnevnik/2000/001784.html)

Напомним, что в настоящем исследовании неоднократно приводились ссылки из устного рассказа Л. Гиндина в 1972 г. о фактах настоящего вандализма в отношении красноармейцев, особенно еврейской национальности, в польском плену. (http://www.krotov.info/library/k/krotov/lb_01.html#4). Однако Я. Кротов предпочитает факты из рассказа деда не упоминать. Он делает упор на его письма из польского плена. Что ж попробуем прочитать эти письма.

Письма Лазаря Гиндина — это попытка мужественного человека не только сообщить о себе близким, но и поддержать их. Ключом для понимания смысла его писем являются фразы, обращенные к любимой жене:

«Береги себя, голубка, не переутомляйся. У тебя ведь слабое сердце. Обо мне не беспокойся, цел буду».
(письмо от 18 мая 1921 г.)

«Олечка! Деточка! Береги себя и девочек. Помни, что ты дороже мне всего…».
(письмо от 24 ноября 1920 г.)

Абсолютно ясно, что Л. Гиндин не мог описывать реальное положение дел в польских лагерях, так как это могло стоить ему жизни. В материалах сборника «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.» отмечается, что попытки пленных красноармейцев пожаловаться проверяющим на бесчеловечные условия своего содержания в лагерях, как правило, имели для жалобщиков весьма тяжкие последствия. Как выше говорилось, в Мокотове, например:

«…одежды пленных, которые жаловались, отмечались красной краской, и их после гоняли на более тяжелые работы».
(Красноармейцы. С. 649, 650)

Гиндин рассказывает что, когда в Тухоль в связи с голодовкой заключенных по поводу плохого питания приехал российский представитель, то:

«…открыто жаловаться никто не осмелился, чтобы надзиратели не вымещали злобу после отъезда представителя».
(http://www.krotov.info/library/ k/krotov/lb_01.html#4)

Стремясь успокоить жену, Л. Гиндин уделяет крайне мало внимания в своих письмах жестокой реальности в польских лагерях. Однако некоторые фразы в этих письмах, при внимательном прочтении, свидетельствуют о страшных испытаниях, которые ему довелось пережить в качестве военнопленного.

23 марта 1921 г. Гиндин пишет:

«Питание хорошее. Только окончательно оборвался. Всё истрепалось».

О том, как дело обстояло на самом деле в польских лагерях, написал в апреле 1921 г. в своем письме Ольге Гиндиной освободившийся из плена Яков Геллерштрем, сосед Л. Гиндина по Рембертовскому лагерю:

«…Я так же был в плену, в Рембертове, по внешности потерял всякое человеческое достоинство, унижения неописуемые и только благодаря случайности, я родился в Эстонии — был освобождён, спасён».

Какими же ужасными обстоятельствами и нечеловеческими условиями плена вызваны страшные в своей безысходности слова Геллерштрема «был спасён… только благодаря случайности»! Но и у сдержанного Гиндина в письмах жене тоже иногда проскальзывают страшные признания:

«Думаю, что по приезде дадут всё-таки немного отдохнуть дома, а то я стану совсем инвалидом…»
(письмо от 18 мая 1921 г)

Двумя месяцами позднее, чтобы успокоить жену, Л. Гиндин откровенно бравирует в своем письме от 23 июля 1921 г. Пишет о «рыбном спорте» (не рыбалке!) и в конце заявляет:

«Вот видишь, как мало я могу сообщить тебе о моей жизни. Живу на всём готовом и не о чём заботиться…»

В феврале и начале мая 1921 г. Л. Гиндин тоже утверждал, что якобы вокруг все хорошо, самое скверное позади, и вдруг 5 августа того же года в письме из Белостока у него опять неожиданно вырывается:

«Моя дорогая! Самое тяжёлое осталось позади, и если я уцелел до сих пор, то наверно увидимся…»

Возникает вопрос: так когда же на самом деле было тяжело?

Люди старшего поколения, по своему личному опыту знавшие, что такое военная цензура, могли ответить на такой вопрос, поскольку прекрасно умели читать «между строк» скрытый смысл писем своих близких. Им не надо было объяснять, почему это человек сначала бодро сообщает, что вокруг него «всё хорошо», а позднее осторожно намекает на то, что ещё не до конца уверен в том, что ему вообще удастся выжить, и выражает удивление, как он в тех условиях «уцелел до сих пор».

Попав в Тухоль, Гиндин поначалу не теряет оптимизма, хотя кое-что трагическое о действительном положении в лагере всё равно непроизвольно прорывается у него между строк. 6 сентября 1921 г. он пишет жене из Тухоли:

«Живу в бараке вместе с командным составом, тут же ещё 3 врача. Сыт, одет. Ничего не делаю по специальности… Пишу, а около меня делят довольно искусно только что принесенный хлеб на „порции“ — итак, сейчас покушаем».

Трудно поверить, что сытый человек будет так взволнованно и прочувствованно писать о маленьком кусочке простого хлеба.

Л. Гиндин поначалу умалчивает, что жилые «бараки» в Тухоли на самом деле — примитивные необустроенные землянки. Правда, через две недели, в письме от 20 сентября, он все-таки проговаривается:

«Из окошечка землянки видно как отправляющаяся сегодня в Россию партия идет в баню, не идет, а бежит. Чувство скорой свободы придаёт бодрость всем этим бледным и измученным красноармейцам».

Если в лагере было так неплохо, как пытается нас уверить Я. Кротов, почему же тогда красноармейцы были измученные? А чего стоит неподдельная радость Гиндина по поводу того, что в преддверии зимы он «…одет, обут, имеет матрас и одеяло», о чём он как о великом достижении сообщает в своём письме от 13 октября 1921 г.!? Однако, искренняя радость Лазаря Борисовича становится понятной, если ознакомиться с отчётами о действительном положении в Тухольском лагере.

Утверждение Я. Кротова, что в Тухольском лагере не могло быть плохо, так как его «регулярно проверяли международные инспекции Красного Креста», просто наивно. По этому поводу выше было приведено немало примеров. Не случайно, Л. Гиндин, не надеясь на защиту международных организаций, предпочел в начале декабря 1921 г. бежать из лагеря.

В заключение остается пожелать Я. Кротову внимательнее читать письма предков.

 

Туходь — лагерь смерти

Польский профессор З. Карпус в предисловии к сборнику «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.» утверждает, что:

«…вопрос, который вызывает наибольшие разногласия и сегодня, касается количества умерших большевистских пленных в лагере в Тухоли. Во многих публикациях утверждается, что в этом лагере умерло 22 тыс. красноармейцев и поэтому этот лагерь везде называется „лагерем смерти“. Подавая эту „сенсацию“, авторы публикаций не задумываются над тем, возможно ли, чтобы так много российских военнопленных умерло за столь краткий срок пребывания в Тухоли…
(Красноармейцы. С. 26–27)

Основываясь на сохранившихся источниках, можно с уверенностью утверждать, что в Тухоли за год умерло, в подавляющем большинстве от заразных болезней, 1950 большевистских военнопленных».

Поговорим прежде всего о точности проф. З. Карпуса. По его утверждению, в лагере пленных № 7 в Тухоли:

«…большевистские военнопленные содержались только с конца августа 1920 г. до середины октября 1921 г.»
(Красноармейцы. С. 27)

Правдивость этого утверждения оспаривается тем фактом, что упоминаемый нами военврач РККА Л. Гиндин бежал из Тухольского лагеря в начале декабря 1921 г.

В книге Н. Райского «Польско-советская война…» отмечается, что:

«…к 10 января 1922 г. в польском лагере Тухоль ещё оставались российские военнопленные».
( Райский. С. 35)

Можно подумать, что речь идёт о белогвардейцах, тем более что, по данным уполномоченного Центрэвака Е. Аболтина, в мае 1922 г. в лагере Тухоли содержалось около 4000 русских (белых) пленных (сводная казачья дивизия, дивизия Смерти и 3-я русская армия Перемыкина) (Красноармейцы. С. 702).

Однако в книге Н. Райского далее по тексту говорится, что:

«…к апрелю 1922 г уже ни одного военнопленного красноармейца в польских лагерях не было».

Это позволяет утверждать, что пленные красноармейцы находились в лагере Тухоли до апреля 1922 г. В итоге срок пребывания красноармейцев в Тухоли возрастает с 14 месяцев, на которых настаивает проф. З. Карпус, до 20 месяцев.

Весьма избирательно обращение проф. З. Карпуса к польской лагерной статистике. Так, профессор в предисловии к сборнику «Красноармейцы в польском плену…» утверждает, что:

«…максимально в марте 1921 г. в Тухоли находилось более 11 тысяч российских военнопленных».
(Красноармейцы. С. 27)

О том, что профессор З. Карпус оперирует явно неточными данными, свидетельствует статистика лагерного госпиталя, которая приводилась в докладе председателя РУД Е. Аболтина:

«…РУД имела возможность получить официальную справку заболеваемости и смертности в лагере Тухоли с февраля 1921 г. по 15 мая 1921 г. Из врачебной комиссии ведомости видно, что в лагерном госпитале при общем количестве военнопленных около 15 000…»
(Красноармейцы. С. 703)

Всё это свидетельствует о том, что из 15 тыс. военнопленных, которые содержались весной 1921 г. в лагере Тухоли, 4 тысячи за исключением врачебной ведомости, нигде не фигурировали. Как они питались и куда испарились, неясно? Проф. З. Карпуса этот вопрос также не заинтересовал. Можно ли после этого официальную польскую статистику о смертности в лагерях для военнопленных считать надёжной?

О том, что в Тухоли бывали периоды, когда там содержалось значительно больше 11 тыс. пленных красноармейцев, сообщает и Ст. Семполовская. В своем отчете она пишет, что в конце 1920 г. в Тухоли содержалось около 15 тыс. пленных, «граждан России и Советской Украины» (Красноармейцы. С. 580).

Что касается утверждения проф. З. Карпуса, возможно ли, «чтобы так много российских военнопленных умерло за столь краткий срок пребывания в Тухоли», то достаточно сослаться на Стефанию Семполовскую, которая так характеризовала уровень смертности среди пленных лагеря Тухоли:

«Смертность в лагере столь велика, что согласно подсчетам, сделанным мною с одним из офицеров, при той смертности, которая была в октябре (1920 г.), весь лагерь вымер бы за 4–5 месяцев».
(Красноармейцы. С. 586)

Несложные арифметические подсчеты показывают, что осенью 1920 г. месячная смертность в Тухольском лагере составляла 20 — 25 % от среднесписочного состава. Если учесть, что на 1 октября 1920 г. в лагере находился 7981 пленный (Красноармейцы. С.327), то месячная смертность должна была составлять от 1600 до 2000 человек, т. е. от 50 до 66 чел. в сутки.

В уже упоминаемом письме А. Иоффе Я. Домбовскому от 9 января 1921 г. констатируется, что:

«…положение русских военнопленных в Польше настолько бедственно, что по произведенным подсчетам, если принять за норму смертность среди пленных в лагере Тухоли за октябрь месяц минувшего года, в течение полугода должны вымереть все русские военнопленные в Польше. Эти цифры подтверждены польскими военными врачами».
(Красноармейцы. С. 467)

О том, что утверждение Ст. Семполовской обоснованно, свидетельствуют вышеприведенные примеры о смертности в польских лагерях, которые считались более «благополучными», нежели Тухоль. Напомним, что в лагерях Брест-Литовска, где содержалось значительно меньше пленных, нежели в Тухоли, бывали дни, когда умирало 180 человек. То есть за месяц могло умереть до 5 тыс. человек. Следует также не забывать, что, по утверждению И. Вильсона в лагере Тухоли «состояние лазарета еще хуже, чем в Стшалкове» (Красноармейцы. С. 344). Напомним, что зимой 1920 г. суточная смертность в Стшалкове не опускалась ниже 70 чел.

Однако проф. З. Карпус упорно утверждает, что лагере Тухоли «больше всего пленных — более 560 чел. — умерло в январе 1921 г.» (Красноармейцы. С. 27).

О том, что данные, которыми оперирует З. Карпус, просто ложные, свидетельствует уже упомянутая ведомость врачебной комиссии лагерного госпиталя (Тухоли) с февраля по 15 мая 1921 г., из которой видно:

«…что в лагерном госпитале при общем количестве военнопленных около 15 000 было за то же время 23 875 заболеваний, в числе которых эпидемических заболеваний было 6491, а именно сыпной тиф — 1706 чел., возвратный — 2654, брюшной — 124, паратиф — 13, холера — 210, дезинтерия — 617, другие эпидемические заболевания — 157. Туберкулезом страдали четыреста пятьдесят семь (457), смертных случаев в лагере Тухоли за то же время было 2561».
(Красноармейцы. С. 704–705)

По утверждению проф. З. Карпуса, в Тухоли за год умерло 1950 «большевистских военнопленных». В то же время только согласно статистики тухольского госпиталя только за 3,5 месяца в лагере умерло 2561 пленных. Внимательный читатель скажет, но это общая смертность, а З. Карпус говорит о смертности «большевистских военнопленных». Учитывая, что весной 1921 г. «большевистские военнопленные» составляли 97,5 % всех пленных в лагере, можно считать, что смертность среди красноармейцев за февраль — май 1921 г. составила примерно 2500 человек. Интернированные балаховцы и перемыкинцы в количестве 3431 чел. появились в тухольском лагере только в начале осени 1921 г. (Красноармейцы. С. 673).

В итоге получается, что в Тухоли за три с половиной месяца 1921 г. «большевистских военнопленных» умерло на 550 человек больше того количества, что профессор З. Карпус соглашается признать умершими за год. Эта ситуация как нельзя лучше характеризует подход польских историков к установлению реального количества красноармейцев, погибших в польском плену.

Ну, а теперь перейдем к фактам, которые характеризуют действительное положение пленных красноармейцев в Тухольском лагере.

Красноармеец В. В. Валуев, рассказывал, в конце августе 1920 он с другими пленными:

«…были отправлены в лагерь Тухоли. Там лежали раненые, не перевязанные по целым неделям, на их ранах завелись черви. Многие из раненых умирали, каждый день хоронили по 30–35 чел. Раненые лежали в холодных бараках без пищи и медикаментов».
(Красноармейцы. С. 426)

А в морозном ноябре 1920 г. тухольский госпиталь напоминал конвейер смерти:

«Больничные здания представляют собой громадные бараки, в большинстве случаев железные, вроде ангаров. Все здания ветхие и испорченные, в стенах дыры, через которые можно просунуть руку… Холод обыкновенно ужасный. Говорят во время ночных морозов стены покрываются льдом. Больные лежат на ужасных кроватях… Все на грязных матрасах без постельного белья, только 1 / 4 имеет кое-какие одеяла, покрыты все грязными тряпками или одеялом из бумаги».
(Красноармейцы. С. 376)

Сама Ст. Семполовская о ноябрьской (1920 г.) инспекции в Тухоль пишет так:

«Больные лежат на ужасных койках, без постельного белья, лишь у четвёртой части есть одела. Раненые жалуются на ужасный холод, который не только мешает заживлению ран, но по словам врачей, усиливает боль при заживлении. Санитарный персонал жалуется на полное отсутствие перевязочных средств, ваты и бинтов. Я видела бинты, сохнущие в лесу. В лагере широко распространен сыпной тиф и дизентерия, которая проникла к пленным, работающим в округе. Количество больных в лагере столь велико, что один из бараков в отделении коммунистов превращен в лазарет. 16 ноября там лежало более семидесяти больных. Значительная часть на земле».
(Красноармейцы. С. 585–586)

10 декабря 1920 г. лагерь в Тухоли посетила представитель Польского общества Красного Креста Наталья Крейц-Вележиньская, которая писала:

«Всего сейчас в Тухоли 5373 пленных. Лагерь в Тухоли — это т. н. землянки, в которые входят по ступенькам, идущим вниз. По обе стороны расположены нары, на которых пленные спят. Отсутствуют сенники, солома, одеяла. Нет тепла из-за нерегулярной поставки топлива… Нехватка белья, одежды во всех отделениях».
(Красноармейцы. С. 437, 438)

Известно, что самыми страшными для пленных были зимние месяцы 1920/21 гг. Как уже отмечалось, 9 декабря 1920 г. в Тухоли после «бани» умерло сразу 45 человек. Других данных о страшной зиме 1920/21 г. В Тухоли не существует. Как уже говорилось, члены подпольного комитета РКП(б) лагеря в Стшалкове утверждали, что в зимний период 1920/21 г. в Тухоли, как и в Стшалкове, «умирало до 300 чел. в день» (Красноармейцы. С. 532).

Попытаемся, основываясь только на документах сборника «Красноармейцы в польском плену…», приблизительно определить численность умерших пленных красноармейцев в лагере Тухоли. Ориентировочно можно говорить только о периоде в 5,5 месяцев, относительно которых существуют документы или свидетельства, прямо или косвенно говорящие о смертности. Октябрь 1920 г., когда, по утверждению Ст. Семполовской, лагерь мог вымереть за 4–5 месяцев — смертность в пределах 1600 чел. Январь 1921 г., когда, по данным проф. 3. Карпуса, умерло 560 чел. (согласимся с этой цифрой), и февраль —15 мая 1921 г., когда в госпитале умерли 2500 чел. Получается, что в Тухоли только за 5,5 месяца умерло 4660 красноармейцев.

На самом же деле, речь должна идти о значительно большем количестве пленных красноармейцев, погибших в Тухольском лагере от разных причин, на чем обоснованно настаивает ряд российских исследователей. Серьезным аргументом в пользу этих суждений является свидетельство руководителя польской военной разведки (II отдела Генерального штаба Верховного командования ВП) подполковника Игнацы Матушевского (Ignacy Matuszewski).

 

40 лет фальсификации

И. Матушевский 1 февраля 1922 г. направил военному министру Польши письмо за № 1462, в котором он подтвердил факт смерти в лагере Тухоли 22 тыс. красноармейцев (Красноармейцы. С. 701). Аналогичный документ — письмо председателя КГБ при СМ СССР А. Н. Шелепина Первому секретарю ЦК КПСС Н. С. Хрущёву Н-632-ш от 3 марта 1959 г. — польская сторона считает основным документом, подтвердившим факт расстрела весной 1940 г. 21 857 польских военнопленных. Но к письму И. Матушевского польские историки относятся иначе.

С момента обнародования письма И. Матушевского в 1965 г. прошло более 40 лет. Все эти годы оно является объектом критики со стороны официозных польских историков. Утверждается, что непроверенные сведения об огромной смертности в Тухоли начальник польской военной разведки и контрразведки почерпнул из прессы, и поэтому они не могут быть использованы в качестве серьезного аргумента в споре о числе погибших красноармейцев.

Действительно, савинковская газета «Свобода», издаваемая в Варшаве, 19 октября 1921 г., то есть почти за три с половиной месяца до письма И. Матушевского, опубликовала информацию о том, что в лагере Тухоли за год умерло около 22 тыс. пленных красноармейцев (Тюляков. Польский лагерь смерти). Известно, что пресса часто пишет о том, что впоследствии вынуждены признавать политики. Недавно все мы, благодаря прессе, стали свидетелями публичного скандала с тайными тюрьмами ЦРУ. Так произошло и в нашем случае.

Советский дипломат Ю. Иванов, долгое время проработавший в Польше, в своей статье «Трагедия польского плена» (Независимая газета, 16 июля 1995 г.) также утверждает, что в Тухоли умерло 22 тысячи красноармейцев.

Некоторые историки стремятся представить И. Матушевского как недалекого штабиста, который, по простоте душевной, без проверки, процитировал сомнительный факт из газет. Подобной трактовке противоречит тот факт, что И. Матушевский получил блестящее образование, в т. ч. и юридическое. Необходимо отметить, что подполковник И. Матушевский в системе польской военной разведки работал с начала ее организации в 1918 г. и сумел себя достойно зарекомендовать. Следует заметить, что И. Матушевский родился в семье известного польского энциклопедиста и литературного критика. Крестным отцом Игнацы был великий классик польской прозы Болеслав Прус.

Возглавляемый И. Матушевским II отдел Генштаба, действуя в польских лагерях для военнопленных совместно со II отделом Министерства военных дел Польши и II отделами штабов КГО (корпусных генеральных округов), контролировал в них политическую ситуацию и располагал достаточно широкими полномочиями. Это подтверждают распоряжения и инструкции Министерства военных дел Польши и Верховного командования ВП за 1919–1921 гг. (Красноармейцы. С. 64, 239, 193).

Начальник отдела европейской интеграции генеральной дирекции государственных архивов Эва Росовска в польском предисловии указывает, что:

«…рапорты об условиях содержания и численности узников отдельных лагерей военнопленных, господствующих там настроениях… содержатся также в фонде II отдела Генерального штаба (фонд 1772) за 1918–1939 гг.»
(Красноармейцы. С. 30)

Указание военного министра Польши начальнику II отдела Генерального штаба, оформленное распоряжением № 65/22 от 12 января 1922 г., «представить объяснение, при каких условиях произошел побег 33 коммунистов из лагеря пленных Стшалково и кто несёт за это ответственность», чётко определяет место II отдела Генштаба в системе польских лагерей пленных (Красноармейцы, с. 700). Подобное поручение могло быть дано лишь тому, кто в силу служебного положения обязан был знать и контролировать реальное положение дел в лагерях пленных.

И. Матушевский в своем официальном ответе военному министру Польши сообщил обстоятельства побега коммунистов из Стшалкова и добавил:

«Из имеющейся во II отделе информации, почерпнутой из переписки интернированных и из прессы, следует, что побеги из лагеря не ограничиваются только Стшалковым, но случаются во всех других лагерях как для коммунистов, так и для интернированных „белых“. Эти побеги вызваны условиями, в которых находятся коммунисты и интернированные (отсутствие топлива, белья и одежды, плохое питание, а также долгое ожидание отъезда в Россию). Особенно известен лагерь в Тухоли, называемый интернированными „лагерем смерти“ (в этом лагере умерло около 22 000 тысяч пленных Красной Армии».
(Красноармейцы. С. 701)

Примечание. Необходимо заметить, что ряд авторов, Ю. Иванов и Н. Райский, дают эту цитату о лагере в Тухоли, используя слово «прославился» вместо «известен».

Фраза в ответе И. Матушевского относительно «информации, почерпнутой из переписки интернированных и из прессы» позволила ангажированным историкам в течение 40 лет утверждать то, что информацию о побегах из польских лагерей для пленных и смертности в Тухоли II отдел Генштаба получил из прессы. В то же время известно, что офицеры II отдела в польских лагерях, как и их коллеги из ГУГБ НКВД в советских лагерях, имели весьма широкие возможности для получения любой информации.

Совершенно очевидно, что, ссылаясь на прессу, И. Матушевский, говорит только о том, что благодаря журналистам приобрели общественную известность побеги из лагерей из-за плохих условий содержания в них пленных. Лагерь же в Тухоли приобрел известность как «лагерь смерти». Но о количестве умерших в нем красноармейцев И. Матушевский говорит как о бесспорном факте, не ссылаясь на прессу и выделяя эту фразу скобками.

Невозможно представить, что начальник военной разведки в официальном документе сообщал руководству страны непроверенный факт из газет по проблеме, находящейся в центре громкого дипломатического скандала. В Польше к тому времени еще не успели остыть страсти после ноты наркома иностранных дел РСФСР Г. Чичерина от 9 сентября 1921 г., в которой польские власти были обвинены в гибели 60 000 советских военнопленных (Красноармейцы. С. 660).

Решение проинформировать польское военное руководство о смерти в Тухольском лагере 22 тысяч красноармейцев созрело у И. Матушевского, скорее всего, по причине того, что это стало «секретом Полишинеля». И. Матушевский хорошо представлял себе, какой эффект произведет в польских верхах его утверждение и что от него потребуют дополнительные объяснения.

Безусловно, И. Матушевский располагал документально подтвержденными и проверенными сведениями о количестве погибших в лагере Тухоли красноармейцев. В противном случае служебное разбирательство могло закончиться не только снятием И. Матушевского с должности, но и военным трибуналом, если бы начальник военной разведки авторитетом своего ведомства подтвердил антипольскую «газетную утку».

Дальнейшее развитие событий показало, что у польского руководства к И. Матушевскому по «тухольскому инциденту» не возникло претензий. После этого он еще более полутора лет исполнял обязанности начальника II отдела Генштаба Войска Польского, а в дальнейшем успешно работал на дипломатическом поприще.

«Тухольский инцидент» породил ещё одну загадку. О столь «известном» лагере, как Тухоль, в отличие от Стшалкова, сохранилось крайне мало документальных свидетельств. Можно предположить, что «некто» после статьи в газете «Свобода» и письма И. Матушевского дал команду «почистить» лагерные архивы.

Свидетельство И. Матушевского ставит крест на 40-летней фальсификации польской стороной данных о количестве красноармейцев, погибших в польском плену. Из вышеизложенного следует, что данные о смертности в Тухольском лагере, которыми оперирует проф. 3. Карпус и польские историки, явно занижены. Безосновательное игнорирование такого важного свидетеля, как И. Матушевский, является недопустимым и характеризует тенденциозность исследований 3. Карпуса.

 

Вместо заключения

Не будем пытаться определить общую цифру красноармейцев, погибших в польском плену. Для этого необходимы более тщательные исследования всего комплекса сохранившихся документов и свидетельств очевидцев. Главное в другом. Абсолютно ясно, что число погибших в польском плену красноармейцев (16–17 тыс. чел. или 18–20 тыс. чел.), предлагаемое в сборнике «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.» польскими и некоторыми российскими историками, явно занижено. Так же очевидно, что проблема гибели красноармейцев в польском плену исследована недостаточно глубоко и ждет дополнительных исследований.

Следует согласиться с утверждениями Я. Подольского (Вальдена):

«Не могу сказать точной цифры наших, побывавших в плену, но вряд ли ошибусь, сказав, что на каждого вернувшегося в сов. Россию приходится двое похороненных в Польше… Передо мной стоит, бесконечно тянется цепь оборванных, искалеченных, изможденных человеческих фигур. Сколько раз я выравнивался вместе с товарищами по несчастью в обрывках этой великой цепи — на разных поверках и обходах и в тон обычному „рассчитайсь — первый, второй, третий“ слышится „покойник, покойник, покойник, живой, покойник, покойник, живой…“»
(«Новый мир», № 6, с. 82)

Признавая значение и важность подготовленного российско-польского сборника документов и материалов «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.», необходимо расценивать его как начало большой работы по выявлению всех обстоятельств гибели красноармейцев в польском плену и, соответственно, по уточнению количества погибших. Необходимо также поименно назвать всех польских военнослужащих и чиновников, причастных к гибели пленных красноармейцев. Ясно одно — предстоит большая работа.

Однако уже сегодня, основываясь на вышеприведенных свидетельствах, можно сделать вывод о том, что обстоятельства массовой гибель красноармейцев в польском плену могут расцениваться как свидетельство их умышленного истребления. Учитывая четко выраженную национальную направленность этих преступлений, следует ставить вопрос о геноциде в отношении военнопленных русской и еврейской национальности.

Также можно сделать вывод о безусловной ответственности высшего польского руководства за создание и поддержание в польских лагерях невыносимых для жизни условий, которые привели к массовой гибели пленных красноармейцев.

Жесткие заявления Советского правительства в 1920–1922 гг. по поводу бесчеловечного отношения к пленным красноармейцам позволяют также сделать вывод о том, что советское руководство в 1939–1940 гг. должно было вернуться к вопросу гибели красноармейцев в польском плену. Это явилось одной из причин, по которой часть польских военнопленных, имевшая отношение к репрессиям в отношении пленных красноармейцев, весной 1940 г. была репрессирована.

Возникает вопрос: почему польская сторона отказывает российской в том, на чем сама, расследуя катынское преступление, настаивает последние двадцать лет? Настойчивость польской стороны в попытках найти виновных в расстреле польских военнопленных вызывает уважение. Должны быть осуждены (хотя бы морально) виновники не только Катынского преступления, но и геноцида русских военнопленных в польском плену в 1919–1922 гг.

 

ЛИТЕРАТУРА

Абаринов В. Катынский лабиринт. http//katyn.codis.ru/abarinov.htm/.

Библия. Иерусалим: 1992.

Вальден Н. А. В польском плену, записки. «Новый мир», № 5, 6, 1931.

Витте В. Образ врага: расистские элементы в немецкой пропаганде против советского Союза. В сборнике статей «Вторая мировая война: Взгляд из Германии». М.: Яуза, ЭКСМО, 2005.

Воспоминания Л. Гиндина (http//www.krotov.info/librali/ry/k/ rotov/lb_01.html#4).

Герцштейн Р. Война которую выиграл Гитлер. Смоленск: 1996.

Деникин A. И. Путь русского офицера. М., 1990.

Ежевский Л. Катынь 1940. Сокр. перевод с польского О. и Э. Штейн, by TELEX 1983.

Иванов Ю. Трагедия польского плена. «Независимая газета». 16.07.1995.

Иванов Ю. В. Очерки истории советско-польских отношений в документах 1917–1945 гг. «Наш современник». М.: 2005.

История ВКП(б). Издательство ЦК ВКП(б) «Правда», 1938.

Кротов Я. Компенсации не тщеба. Московские новости, № 1085,28. 11.2000.

Катынь. Пленники необъявленной войны. Документы материалы. / Отв. составитель Н. С. Лебедева. М.: Демократия, 1999.

Катынь. Март 1940 — сентябрь 2000. Расстрел. Судьбы живых. Эхо Катыни. Документы. / Отв. составитель Н. С. Лебедева. М.: Из-во «Весь мир», 2001.

Карпус 3. Факты о советских военнопленных 1919–1920. «Новая Польша» № 11, 2000.

Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг. Сборник документов и материалов. — М.; СПб.: Летний сад, 2004.

Матвеев Г. Ф. Ещё раз о численности красноармейцев в польском плену в 1919–1920 годах // Новая и новейшая история № 3, 2006.

Мельтюхов М. И. Советско-польские войны. Белый орел против красной звезды. М.: Яуза, Эксмо, 2004.

Новак А. Десять вопросов // «Новая Польша» № 4, 2005.

Памятных А. Пленные красноармейцы в польских лагерях // «Новая Польша». № 10, 2005 г. (http//www.novpol.ru/index.php?id=498).

Поиски «анти-Катыни». Интервью с Б. Носовым // «Новая Польша» № 11,2000.

Помяновский Е. К истории дезинформации. «Новая Польша» № 5, 2005.

Польская война. Беседа с проф. П. Вечоркевичем. «Rzecz-pospolita», 28 сентября 2005.

Райский Н. С. Польско-советская война 1919–1920 годов и судьба военнопленных, заложников и беженцев (http//www.auditorium.ru/books/751).

Свидетельство М. В. Батурицкого (http//katyn.ru/forums/view topic/php?id=55).

Сиполс В. Тайны дипломатические. Канун Великой Отечественной. 1939–1941. — М.: ТОО «Новина», 1997.

Строгий А. В. Польше тоже пытаются переписать историю. «Российские вести», № 16, 23.03.2005.

Тюляков С. П. Польский лагерь смерти. «Русский дом». Октябрь, 2005.

Фабрика смерти. М.: Государственное издательство политической литературы, 1960.

Филатов С. Катынь — трагедия не только Польши, но и России // Лит. журнал «Кольцо „А“», № 34, 2005.

Филимошин М. В. Десятками стрелял людей только за то, что… выглядели большевиками // Военно-исторический журнал, 2001, № 2

Филимошин М. В. Россия ждет ответного покаяния. «РФ сегодня», 2005.

Штейфон Б. А. Бредовский поход.

Jacek Wilczur. Nievola i eksterminacija jencow wojennych — wlochow w niemieckich obozach jenieckich. Wrzesien 1943 — maj 1945. Wydawnictwo Ministerstwa Obrany Narodowej. 1969.

Яжборовская И. С., Яблоков А. Ю., Парсаданова B. C. Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях. М., «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2001.