1

В старину рекламу лепили куда ни попадя — на щитах вдоль дороги, на крышах домов и автобусов, да и на самих домах и автобусах. Даже вывешивали рекламные видеоэкраны в салонах автобусов.

Это было при царе горохе, теперь об этом и вспоминать забыли. Рекламу отсылают прямо в сознание будущих покупателей напрямую от внешнего излучателя. Антеннами усажены все здания в городе, а особо мощные потоки пробиваются в сознание потребителей с орбитальных спутников.

Прогуливаешься вот так себе пешком в свое удовольствие по улице в ясный денек, а рекламы чередуются перед внутренним взором в зависимости от близости и мощности ближайшего излучателя. Противопотные носки перед внутренним взором сменяются ароматизированными гигиеническими прокладками или трехслойной туалетной бумагой с нежными ворсинками. И кроме них ничего перед собой не видишь, аж бесит. Так недолго и под машину угодить. Особенно сейчас, когда любой может за отдельную плату получить на ветровое стекло пропуск, дающий право колесить где ему вздумается — хоть по тротуару, хоть по лестничным маршам на колоннаде.

На работе в офисе тоже ничего перед собой не видишь. Твой внутренний взор пичкают политическими новостями и идеологическими установками на тему мультикультурализма, толерантности и преданности идеалам либеральной экономики, либеральной демократии, либеральной свободы и неограниченных прав свихнувшегося на сексе и деньгах человека. Тебя призывают бросить все и кинуться на борьбу за гендерное равенство феминисток, против домашнего насилия и за однополый секс. До того допризываются, что работать некогда — рабочего монитора перед собой не видишь. Мало им того, так еще и внутрикорпоративная реклама призывает к тесной спайке с администрацией, то есть пристально следить за своим коллегой и добросовестно докладывать по начальству о всех его грешках и промашках.

Даже на минутку наедине со своими мыслями не останешься, даже не посидишь бездумно в информационной тишине. Если бы только реклама. Мощные генераторы преображения внешнего пространства по несколько раз в день рисуют всё новую картину домов, площадей и улиц. Идешь на работу по городу, раскрашенному в золотистых и серебристых тонах, а после работы выходишь из офиса на улицу — и картинку поменяли. Не поймешь, где ты находишься среди ядовито–сине–желтых домов под розовым небом. Муниципальные власти вовсю стараются продать туристам и другим гостям столицы цветастую картинку города. За индуцированными в твоем сознании красотами не увидишь обшарпанных фасадов, давно не ремонтированного дорожного покрытия и добитого общественного транспорта. Все покажется блестящим и идеально чистеньким, как на выставке.

Но стоит микробатарейке за ухом забарахлить, как тут же выключается приемное устройство и вместо виртуальной красоты увидишь то, на что глаза твои не глядели бы, — серенькую неприглядность офисного бытования с отставшими обоями, обшарпанным напольным покрытием и толстым слоем пыли на всем, где можно написать крестиками самое короткое ругательство.

* * *

Сидров в который раз постучал себя за ухом и с отвращением огляделся вокруг себя. Неужели это и есть его шикарный офис? Наверное, так должен выглядеть сарай в деревне, где Сидров никогда не был. Он больно шлепнул себя за ухом всей ладонью — контакт восстановился, и снова Сидрова окружала роскошь офисной отделки, которая ничуть не уступала интерьерам парадных залов Кремля.

В обед он пошел в вычурно отделанный корпоративный ресторан с изысканными блюдами. Контакт за ухом вдруг снова пропал, и взгляду открылся неприглядный пищеблок с липкими алюминиевыми мисками и ложками (вилок не было).

Его любимый «ростефляй марникийский с соусом бланш–креман» оказался сереньким шницелем, политым луковой подливкой на пальмовом маргарине. Серебряные приборы для перца и соли, хрустальные флакончики с уксусом и горчицей — все как по прихоти злого дизайнера превратились в стеклянные баночки и пластиковые плошки.

А коллеги по работе, сидевшие за столиками, из элегантных манекенов с витрины модного бутика превратились в нечесаных работяг в грязных робах и рабочих ботинках. Какой уж там аппетит, если в голове отключился приемник виртуальной раскраски окружающей действительности! И как по закону подлости, когда Сидров встал из–за стола, обшарпанная столовка буквально на глазах снова превратилась в роскошную ресторацию, а тошнотворная вонь подгоревшего на маргарине лука — в изысканный аромат устричной свежести под лимонным соком. Снова разыгрался аппетит, но Сидров взял себя в руки и не позволил себе второй раз отобедать. На вечерок нужны были деньги, чтобы подразвлечься после нудного офисного сидения.

Деньги еще пригодятся. Ведь после работы по пути домой навязчивая реклама разжигает в тебе плотскую страсть. Особенно, когда проходишь мимо рекламного излучателя рядом со спа–салоном с его обворожительными нимфами. Сидров мог позволить себя заскочить туда не больше чем на полчасика каждый вечер, слишком уж это недешево обходится для зарплаты рядового офисного менеджера. После получасовго блаженства, тьфу ты! опять отключилась батарейка, и Сидров вместо сладострастных гурий вдруг видит, что перед ним кривляются в неглиже просто некрасивые девушки с синеватой в пупырышках кожей из–за того, что отопление в салоне еще не подключили. Вот и все удовольствие из–за проклятой батарейки…

Перебои с питанием генератора виртуальной реальности случались и прежде. Но всегда достаточно было постучать за левым ухом, и мир вокруг Сидрова превращался в сказочную картинку.

В рекламе преобразователя персональной внешности и презентабельности тоже ничего не говорилось, что микроэлемент питания, вживленный за ухом, отключает и эту систему. Сидров теперь не только перестал казаться встречным прохожим эдаким качком и супермачо, его на улице вообще перестали замечать — толкают, налетают, не отвечают на его вопросы. Как бы пустое место перед ними, а не человек.

Мало того, что сам он сделался чуть ли не невидимкой, так из–за негодной батарейки померк и весь мир — непривычное городское небо с тусклыми звездами, темные ущелья улиц среди черных скал–домов с подслеповатыми окошками, в которых будто бы свечки теплятся.

Когда микробатарейка села окончательно, Сидров не узнал своего двора среди ущелий мрачных многоэтажек. Только по светящейся интелкарте подъездной двери он определил свой адрес. Испещренный матерным фольклором, наполовину ободранный лифт еле вытянул его на последний этаж. Сидрова встретили не шикарные апартаменты в его собственном пентхаузе на крыше небоскреба. Оказывается, он ютится в надстроенной на «хрущевке» мансарде под самой крышей. Тут пахло кошками и перетертой мышами трухой, а из общего коридора доносился запах жареной селедки с жженным сахаром.

Свет не захотел включаться по его мысленной команде — опять же эта батарейка! Когда Сидров посветил себе дорогу циферблатом мобильника на запястье, две темные фигуры перегородили ему дорогу.

— Добрый вечер, хозяин! Не пугайтесь, мы не грабители.

Один из незваных гостей хлопнул в ладоши, свет загорелся. Перед Сидровым стояли щупленькие, невысокие работяги с такими неброскими лицами, что встретишь таких и не запомнишь. В пестрой униформе сервис–службы, под кепочками с длинным козырьком, они были схожи как близнецы. Оба чуть прихрамывали и косоглазили.

— Мы сервис–ремонтники из корпорации «Внутренний взор». Вы у нас на гарантийном обслуживании.

Что–то в их облике давало Сидрову повод сомневаться в достоверности их слов. У одного левый глаз был зеленый, у другого — голубой. Правый же у того и другого был светло–карий, почти желтый.

— Вы ангелы смерти по мою душу?

— Шутите! Мы механики по гарантийному обслуживанию клиентов.

— Я никого не вызывал.

— Диспетчер на пульте получил сигнал о неполадках в системе питания вашего преобразователя действительности. У вас всего–навсего сдохла батарейка системы внутреннего взора.

— Они же вечные! Так обещали в рекламе.

— Реклама это просто реклама. Ничто не вечно под луной, хотя и попадаются долгоживущие изделия. Мы вам ее сейчас заменим, не беспокойтесь.

— Это больно?

— Мы используем эндоскопический зонд даже без анестезии. Вы ничего не почувствуете, кроме щекотки. Комар и то больней кусает.

Сидрова усадили в кресло, голову жестко зафиксировали упорами и зажимами и ввели зонд–манипулятор. Со стороны бы показалось, что просто сделали укол в шею за ухом.

— Готово! Навсегда забудем неприглядные серые будни. Только не торопитесь открывать глаза.

— Почему?

— Осталась еще одна маленькая манипуляция. Небольшой провал в памяти не помешает. Чтобы забыть неприглядный мир, который вам виделся без батарейки.

— Это больно?

— Ничуть.

Сидров зажмурился от яркого света — серенькой тесной квартирки как и не бывало! Он снова в своем просторном пентхаузе со стеклами на все внешние стены. Город внизу стал похож на парк аттракционов. Весь залитый разноцветной подсветкой и расцвеченный рекламными экранами с движущимися картинками, он словно кружился в водовороте раскаленной лавы.

— А вы кто? — вылупился Сидров на своих спасителей после зачистки памяти.

— Электрик и сантехник из конторы техобслуживания вашего кондоминиума. Претензии или жалобы есть?

— Нет.

— Тогда распишитесь в журнале. А то у нас еще много заявок.

 

2

В кухню решительно вошла молодая женщина в форменном мундире под погонами:

— Гражданин Ветчинкин?

— Как вы сюда попали? — разинул рот хозяин и уронил пельмень в тарелку.

— У вас дверь не заперта. Мы пришли с официальным визитом. Мы при исполнении, нам можно входить и без предупреждения.

— А в чем дело? — судорожно прожевал и проглотил пельмень Ветчинкин. — Кто вы такие?

— Судебный исполнитель Иванова, — представилась официальная дама. — Ознакомьтесь с решением суда.

— Какого суда?

— Суда моральных ценностей личности. Прочитайте вот этот документ.

Решение суда потянуло бы не на брошюру, а на книжный том.

— И это все я должен прочитать? Расскажите в двух словах.

— По решению суда, вы теряете моральное право на проживание в столице.

— Но у меня в собственности квартира.

— Ваша квартира уже продана с торгов.

— За сколько?

— Разница между стоимостью жилья и штрафными взысканиями переведена в банк на ваш счет. Вот квитанция.

— А где мне жить прикажете?

— Вам предоставлено муниципальное жилье пониженной комфортабельности в поселке городского типа Кузьминки. Оставшейся суммы на достойную и скромную жизнь вам хватит с избытком.

— А на человеческую?

— Судя по вашим запросам, полгода вы еще повеселитесь.

— Что за строение в Кузьминках?

— Комната в общежитии бывшего комбината гипсо–шиферных изделий.

— Понятно — барак.

— Ну, это с какой стороны подойти.

— Я предпочитаю подходить с парадного входа. Все удобства, разумеется, на улице?

— Как принято в провинции. Национальный стандарт.

— И как я там мою мебель расставлю?

— О, на этот счет не беспокойтесь. Вам разрешено взять с собой только носимую кладь весом до десяти килограммов. Остальное уйдет на погашение вашего морального долга перед обществом.

— Почему меня не пригласили на судебное заседание? И даже повесткой не известили.

— Никакого рассмотрения вашего дела в судебном порядке не проводили из–за явной очевидности правонарушений по совокупности деяний.

— В чем же меня обвиняют?

— Об этом вам расскажут полномочные члены общественной палаты при президенте по этике и морали в обществе.

Два чиновника в таких же аспидно–черных мундирах, но без знаков различия, как по команде подошли и раскрыли свои папки. Оба были схожи лицом, как солдаты иностранной армии в строю, оба худощавой комплекции и невысокого роста, оба чуть прихрамывали и косоглазили. Только у одного левый глаз был зеленый, у другого — голубой. Правый глаз же у того и другого был светло–карий, почти желтый.

— Сколько раз вы подали милостыню нищим за всю свою жизнь? — спросил один.

— Незачем бездельникам потакать.

— Обычно у человека на милостыню и благотворительность уходит 5 процентов совокупного дохода. За это суд вменил вам задолженность в 113 тысяч рейтов. Эта сумма пойдет на благотворительные цели.

— Пусть они подавятся моими деньгами, эти нищеброды!

— Как часто вы жертвовали на церковь? — спросил другой чиновник.

— Церковь и без наших пожертвований не бедствует.

— Церковная десятина для человека ваших лет и соответствующего достатка составляет 250 тысяч рейтов за четверть века.

— Я еще попов толстопузых не кормил!

— Могли бы отдавать десятую часть заработка пастору, ксендзу, мулле или раввину.

— Все они одним мирром мазаны.

— Алименты… — начал зачитывать первый.

— Я ни разу не был женат. Тут какая–то ошибка.

— Свидетельства о рождении троих детей вкупе с результатами генетической экспертизы решением суда приобщены к делу. Сумма алиментов плюс стоимость проведения трех экспертиз тоже отнесены на ваш счет. Огласить смету?

— Не надо, — догадался Ветчинкин. — Я представляю себе.

— Из частного определения суда: вы разбили две семьи, сломали четыре судьбы; три раза предавали родину за смехотворную плату; хулили свой родной народ и веру — бессчетно. К финансовой ответственности суд вас привлечь не вправе, но моральную ответственность возложил всецело на вас. В качестве добровольной искупительной жертвы у вас отчуждена квартира. Вы хотите сделать заявление о добровольном пожертвовании квартиры в пользу бездомных?

— Черта с два!

Оба члена общественной палаты, закрыли свои папки и снова как по команде отступили на задний план. Вперед выступила судебный исполнитель Иванова:

— Суд проявляет снисхождение и дает вам возможность раскаяться. Если вы добровольно уйдете послушником в монастырь, судебные издержки, штрафы и пени не будут подлежать взысканию.

— Еще чего захотели!

— В таком случае у вас всего полчаса на сборы.

— А если я откажусь переехать?

— Не советую, — кивнула исполнительница на двух силовиков с дубинками, застывших изваяниями при дверях. — Наши парни часто очень несдержанные, могут превысить порог легитимного насилия, а в Кузьминках только фельдшерско–акушерский пункт. Случись что, никакой квалифицированной медицинской помощи при осложненной травме там оказать не в состоянии.

Охранники подхватили Ветчинкина под руки, связали липкой лентой и забросили в кузов полуторки, какую в наше время не сыскать и в самой богатой киностудии.

— Еще вызовы есть? — спросил один из разноглазых представителей общественной платы у другого.

— Один. Надеюсь, последний на сегодня.

 

3

Фархад опять ей сделал ручкой. Светка весь день ревмя ревела чисто по–бабьи, как будто только вчера из деревни, где живут со старой матерью ее две дочки. Сморкалась, всхлипывала и подвывала пришибленной сучонкой, колыхаясь всем телом, как расползшийся студень. Размазывала слезы по щекам вместе с полосами туши, покрывая лицо бесформенными пятнами, как боевой раскраской диверсанта из американского кино.

Светка уже вот пятнадцать лет как мечтает «выйти замуж за границу», а Фархад — иностранец. Папа у него целый генерал, а дедушка — вождь племени в своем Афганистане. Ничего, что там стреляют. У них на вилле под Кандагаром будет надежная охрана, обещал Фархад.

Шесть лет они прожили вместе. Хотя и как сказать — вместе? Все шесть лет совместная жизнь протекала по одному и тому же алгоритму — гражданский муж ночевал у нее два–три дня в неделю и притом только по будням.

В этой недоделанной семье Светка была добытчиком — торговала вразнос при дороге чем попало. Могла и своим телом, если желающий найдется. Но любителей экзотики всегда немного. Фархад не допытывался о ее верности, хотя для порядка читал нотации о том, как правильно подготовить себя к роли жены правоверного мусульманина, — ей нельзя пригубить алкоголя даже по праздникам или затянуться сигаретой, а также ходить в коротком платье без длинного рукава, в туфлях на каблуках и без косынки. Всех правил шариатского поведения для женщины Светка еще не затвердила, но уже терпеливо сносила побои кандидата в мужья. Вот за эту черту, признавался Фархад в редкие минуты сердечных откровений, он ее особенно любил.

Если бы Светка узнала, что Фархад как огня боится скандала с любой из своих трех жен в Афганистане и четырех в России, может быть, и дело бы со свадьбой ускорилось. Фархад держит своих жен в разных кишлаках и городах, лишь бы те не сговорились и не выступили дружно против гуляки мужа.

Для Светки весь этот шариат был чем–то вроде паранджи, укрывающей женщину от всего порочного в мире, зато дарит ей тысяча первую сказку Шахризады. Как должен вести себя по шариату мусульманский муж, Светка тоже не знала. В первый вечер знакомства робко выставила на стол бутылку водки:

— Может, это лишнее?

— Аллах там, — махнул Фархад в сторону востока. — А на земле нечистых правоверному все можно. К моему приходу на столе всегда должна стоять бутылка, запомни, женщина!

Светка, по шариату, должна была отречься от родного народа, потому что ислам национальности не признает.

— Русская поблядушка! Продажная и паскудная, как твой свинский народ. Да я стрелял ваших солдат, как трусливых зайцев! Забыли, как Батый, играя, подмял вас под себя? А Тамерлан так вообще махнул на вас рукой под Ельцом и отправился завоевывать Индию. Была охота руки о вас марать.

Чтобы не марать рук, Фархад бил Светку ногами. А Светка еще крепче любила его.

Денежных вопросов в «семье» ее гражданский муж не касался. Это не значит, что гордый восточный мужчина не запускал лапу в «семейный» бюджет с делом и без дела. Но в дом денег не приносил. Если у Светки не случалось лишней копейки, он устраивал «семейные» скандалы, громил мебель, пускал летающие блюдца по квартире, которую снимала Светка. Мебель и посуда были тоже от хозяев. Светка платила за квартиру и за каждый погром в отдельности, оплачивала все коммунальные счета. Гордый восточный мужчина чурался денежных расчетов и низкой мелочности, зато по утрам перед уходом со спокойной совестью брал у Светки деньги на карманные расходы.

Светка не знала, да и не у кого было спросить, как восточный муж обеспечивает жене домашнее благополучие у себя на родине. А то бы ей ответила любая Фатима или Паруза, что властелин и повелитель обязан обеспечить их всем от и до, иначе мулла заставит вернуть жен их родителям с несмываемым позором для себя и солидным отступным для бывших родственников.

Светка денег на Фархада не жалела — какие счеты между мужем и женой? Уж очень ей хотелось «выйти замуж заграницу». Фархад всякий раз обещал жениться через год, как только закончит аспирантуру в университете. Через год он поступал в другую аспирантуру, благо, в наше время платникам ни один вуз не откажет. И предлагал подождать еще пару лет.

Подружки как–то узнали Фархада за прилавком в мясном ряду на рынке под вывеской «Халяль»:

— Дурит он тебя, Светка. Какой еще аспирант? Обычный гастарбайтер.

Светка наводила справки в очередном деканате — Фархад действительно аспирант, а по официальным документам еще и холост. У него свободное посещение, потому что учится по индивидуальной платной программе. План подготовки кандидатской диссертации выполняет. Чего ей еще? Рано или поздно Светка станет женой кандидата наук, да еще и иностранца.

За год до защиты диссертации Светка запереживала. Безуспешно пыталась забеременеть, грозилась убить себя и будущего ребенка, если он их бросит. Неделями голодала, чтобы он видел, как она от любви сохнет. Но Фархада в его редкие посещения интересовали только кухня и постель. У него был гастрит, поэтому он не мог есть в забегаловках. Уходя к себе, он набирал Светкиной стряпни впрок на несколько дней.

Из романтических признаний Фархад знал по–русски только пару слов: «лублу» и «очин лублу». Лирические переживания за него давным–давно выстрадал Омар Хайям и другие персидские поэты. Фархад в любви был скуп, а до жратвы и денег — жаден, к поэзии же совершенно не склонен. Когда же игра на самых тонких струнах мужской души не помогла, Светка отправилась к платным гадалкам по объявлениям в бесплатной газете.

Те знали свое дело. Каждая по очереди узревала пути схождения пяти сакральных троп медиативного пронзения бесплотного ашаакро, раздирающего оболочку предначертания. Поскольку такой «диагноз» все гадалки повторяли почти дословно, Светка ничуть не сомневалась в силе гадания, которое обещало ей вечную любовь Фархада и богатую жизнь на Востоке. Карты таро, хрустальные шары с тысячью граней, ароматические свечки и необычайно быстрое восхождение пламени спиртовки — все свидетельствовало о скором соитии двух мятущихся душ, которые на самом деле являются воплощением единого и неделимого астрального тела, алчущего остановить цепь бесконечных превращений.

Тонкие миры гадалок обращались к вечности, а Светку сроки поджимали. Фархад действительно готовился к защите кандидатской диссертации, которая позволила бы ему дома именоваться доктором наук.

Испробовав всё, гадалки перешли к нумерологии — писали ей сакральные математические формулы, где аргументом выступали дни задержек ее менопаузы. Светка завертелась в колесе магического безумства и после каждого посещения гадалки делала отметки в календаре, и без того испещренном датами ее личного цикла. В дни ежемесячных очищений, как велели гадалки, она несла им деньги на грядущий прогноз. Один визит стоил всего ее месячного заработка. Пришлось подрабатывать посудомойкой в шашлычной при той же дороге.

— Любая гадалка дальше носа своего не видит, а только смутно прикидывает — попадет или не попадет своим предсказанием в точку? — надоумила ее мудрая подруга, которая сама полгода отучилась на курсах белой и черной магии при местном приходе церкви экуменистов третьего пришествия. — Это все равно что при гадании по теории Эйнштейна — можно определить либо время, либо место попадания в точку пространства. Только настоящая, в третьем поколении ведьма может предсказать все координаты грядущего события. Она своим внутренним пронзением реальности вторгается в пространственную плоть провидения. Даже может переписать программу твоей судьбы, во как! Они ж, как компьютерные хакеры, эти ведьмы.

Ведьма была чернущая, толстущая, чернопатлая и самая что ни на есть в третьем поколении. От одного ее жгучего взгляда Светка чуть не намочила гигиеническую прокладку в трусах. Было чего пугаться — ведьма обитала в разграбленном склепе под разрушенной часовней. У стен подземелья стояли истлевшие гробы. За спиной ведьмы сидел живой ворон на жердочке, а на стене висело потертое чучело филина без одного уха. За один сеанс ведьма вытянула у Светки столько, что все гадалки разом за год.

— Чую, с чем пришла. Знаю, как беду твою развести. Горю твоему помогу. Он будет твой, если денег не пожалеешь. Нечистая сила денежки любит. Иначе уйдет мужик. Колдовство над ним восточное, магия слишком древняя, мне без доступа к ихней богине Кали никак, а эта стерва не только деньги, но и всю душу вымотает.

И ведьма в доказательство опасности дьявольской затеи показала Светке дымящиеся кончики пальцев, обожженные при прикосновении к огненным сферам непознаваемого.

В следующий раз потребовала принести две фотки Фархада в профиль и анфас, волосы, с головы и срамные тоже, и еще состриженные ногти. За второй визит Светке пришлось продать дом в деревне. Бабка с внучками перебрались зимовать в баню, обложив ее соломой. Дело с ведьмой стоило своих денег — Фархад вернулся к Светке, голодный и без копейки. Но, отъевшись и отоспавшись за три дня, опять сбежал.

В третий раз ведьма нагадала самоверный верняк: «Никуда не денется, влюбится и женится, все равно он будет твой!» За это Светка расплатилась кредитом, выбитым из банка под грабительские проценты.

И Фархад вернулся! Да не один, а с худеньким племянником. Сам как всегда смотался поутру, но племянника оставил на недельку у Светки — пусть она его русскому языку подучит. Она охотно согласилась. Чем черт не шутит, может, с племянником сладится? Как–никак у того дедушка генерал пусть даже и афганский. Вместо недели племянник прожил у Светки три месяца, пополнел, научился пить водку, но русского так и не выучил. И однажды исчез вместе со Светкиной шубой. А про Фархада — ни слуху ни духу.

Светка поняла, что он борется со своей страстью к ней. Ведь восточный мужчина должен быть властителем своих чувств. Видно, не получалось у него переломать свою страсть, вот и хочет убежать от самого себя. Светка с отрадой заметила, что до полного приворота осталось совсем мало. Ведьмины чары действует медленно, но верно.

Чтобы оплатить четвертый сеанс у ведьмы, пришлось согласиться на давнее предложение сомнительной посредницы по удочерению ее девочек в приемные семьи за границей. Та выгодно продала обеих Светкиных дочек, правда, в разные семьи и даже страны. Светка погасила кредит в банке, еще и на ведьму хватило. Любовь дороже денег, особенно такая вот пламенная восточная страсть, как у Фархада.

— Вижу — скоро уже! — простерла ведьма ладони над трепетным пламенем спиртовки. — Но теперь ты сама должна доказать, что готова за него бороться до конца.

Понятное дело — для приворота нужно еще Светкино подвижничество, ну как же без этого? Светка ради милого была готова на все.

Жевала землю с могилы святой страстотерпицы, толкла в ступе камушек с надгробной плиты святого старца и посыпала этим песочком картошку вместо соли. Пила воду, слитую с иконы пресвятой богородицы. В последний залетный прилет милого зашила своему Фархаду в подкладку куртки тряпочку с каплями менструальной крови.

Но и этого оказалось мало. Выходила в полночь с распущенными волосами, голой и босой на перекресток, за что не раз оказывалась в «обезьяннике» у ментов и платила штраф за занятие нелегальной проституцией. Три дня стояла на пне в лесопарке, где ее заживо съедали комары. На четвертый день вокруг нее собралась коленопреклоненная толпа суеверных старушек, ждавших от нее чуда. А она сама все ждала чуда от ведьмы. И чудо произошло — ведьма приняла Светку бесплатно.

— С восточной магией, голубка ты моя, надо бороться с помощью восточных чародеев. Повезло тебе, девка. У меня гостят проездом два дервиша из Самарканда. Денег они не берут — оба дали обет бедности.

Два бедных дервиша с накладными бородами и в остроконечных колпаках вышли из–за занавески. Оба были схожи лицом, как правоверные в мечети на молитве, особенно когда все там стоят раком на коврике. Худенькие, невысоконькие. Оба чуть прихрамывали и косоглазили. Только у одного левый глаз был зеленый, у другого — голубой. Правый глаз же у того и другого был светло–карий, почти желтый.

— Баба… ходи мал–мала туда! — указал ведьме дервиш с зеленым левым глазом на закуток за занавеской.

— А то совсем болшой беда будет, — зацокал языком другой, с голубым левым глазом.

Наверное, боятся, что ведьма у них что–то секретное высмотрит, подумала Светка.

Дервиши раскрыли перед собой раззолоченные книжицы.

— Дура–баба, согласна быть у почтенного Фархада восьмой женой без права на детей и нажитое имущество?

— Согласна, батюшка.

— Не батюшка, а почтеннейший. Ты не в церкви у кяфиров.

На Светку натянули цветастые шаровары, накинули халат и паранджу благоверной мусульманской жены. Дервиши поставили ее между собой и принялись юлой вертеться на месте. Длинные юбки их халатов раздулись колоколами. Пронзительное арабское пение возносилось по тональности ввысь, как визг разгоняющихся авиационных гироскопов. И Светка… исчезла.

— Где клиентка? — высунулась испуганная ведьма из–за занавески.

— В кишлаке Кюрджун у тандыра готовит лепешки для своей свекрови, а что такого?

Ведьма заглянула в свой магический шар и действительно увидела почерневшую от работ и забот старуху рядом со Светкой у печки–тандыра.

— Все они такие! — гыгыкнула ведьма. — А голову бабе дурил, что папа генерал.

— Папа у почтенного Фархада в самом деле генерал, а он сам уже кандидат наук, то есть доктор по иностранным меркам, и перебрался в Лондон.

— И эта халупа — генеральская вилла? — ткнула ведьма пальцем в магический шар.

— У генерала вилла в пригороде Кандагара. Просто мама Фархада — восьмая жена генерала. Она живет в высокогорном кишлаке, где генерала не видали уже пятнадцать лет. И увидят только перед похоронами. Уходи, нам надо переодеться, нечисть.

* * *

Из ведьминого подземелья дервиши вышли в приличного вида европейских костюмах. Джентльмены сели в свою машину и направились в гостиницу «Люксария».

— Устал я за сегодня что–то, — сказал тот, что был с зеленым левым глазом.

— И я вымотался, — согласился тот, что был с голубым левым глазом.

— Еще бы! Чего нам стоило подтолкнуть их патриархат провести через парламент законопроект «О некоторых мерах по досрочному искуплению грехов и мелких прегрешений еще при жизни».

— И почему мы обязаны работать на небесную канцелярию? У них в раю, видите ли, веками не закрываются вакансии для праведников, и пространство пустует. А мы тут должны недогрешников перевоспитывать, чтобы ангелы их хоть с дристом, хоть со свистом смогли протолкнуть сквозь игольное ушко на небеса.

— Мы и на адскую контору работаем — пытошные камеры для грешных душ переполнены, хоть ты пекло закрывай. Грешников столько, что девать их некуда.

У себя в номере джентльмены уютно расположились в креслах у фальшивого камина и первые минуты как завороженные смотрели на видеоогонь.

— Ты бы музыку завел для релаксации, — сказал тот, который с зеленым левым глазом.

— Какую?

— Что–нибудь из родного фольклора. По дому соскучился, знаешь. Тут всегда так холодно, душу бы согреть.

— А она у нас есть, душа–то?

Обладатель голубого левого глаза поискал в записях и нажал кнопку. Тяжкий металлический рок грохнул так на все апартаменты, что аж люстра закачалась.

— Вот оно, родимое! Успокаивает…

— Эх, поразмяться бы! Может, согреемся?

— Ага, а то в этих краях вечной зябкости… Дадим огня, чертяка!

Из джентльменов вырвались языки пламени.

В креслах остались сидеть чурбаны–манекены с немигающими глазами, а посреди гостиничного номера прыгали под дьявольскую музыку два пылающих сгустка пламени, похожие на пляшущих демонов. Огненные полосы, как ноги и руки мультяшек, метались в такт нечеловеческому ритму по всему пространству гостиничного номера, хотя занавески на окнах от этого почему–то не воспламенялись.

Если бы кто глянул с улицы на окна их номера, ему бы показалось, что по стенам, потолку и окнам бьют фотовспышки и прожекторы цветомузыкальной установки.

Конец