Ерофеич громко щёлкнул в сенцах включателем и зажёг лампочки, которые слабенько светили от ветрогенератора с аккумуляторами, подсевшими в безветренную погоду.

— Давай я с тебя снег обтрушу, чтоб в избу холода не занёс… Ну, проходи теперича, док!

В просторной горнице перед раскрытой печкой сидело миниатюрное существо неопределённого пола в широченной заячьей рубахе, замшевых штанах и мягких меховых сапогах по колено. Замшевая оторочка и обувь были украшены замысловатой вышивкой красным по светло-кремовому.

— Фёкла! — притопнул Ерофеич валенком по полу. — Очумела чУмная чумичка! Почему сидишь камнем?

— Корова подоил, свинья накормил, курям подсыпал, олешкам моху надрал. Собак сам смотришь, хозяйна, — не моё дело.

Ерофеич покрутил головой, оценивая идеальную чистоту в избе. Ему явно не к чему было придраться, чтобы приструнить прислужницу для острастки. Но нашёл-таки повод:

— Скоко разов говорить — у раскрытой печи не сидеть! На золу не ворожить! Нечистой силы и без тебя в избе довольно по углам прячется.

— Моя не шаман, я не ворожил, просто глядел, хозяйна.

— Почему без шапки? Натяни колпак, не позорь меня перед гостем своим срамным волосьём.

— Забыл шапку, один был, — ответило существо ломким голосом подростка и натянуло вязаную шапочку с узорами — скачущими оленями.

— А к чему шапка в доме? — удивился гость. — У тебя что, всегда так холодно в избе?

— Да у неё не волосья человеческие, а шерсть, как у яка на брюхе… Срам один глядеть!

Существо в меховых и кожаных одеждах мельком равнодушно скосилось на вошедших и снова вперилось в раскрытую холодную топку с уложенными щепками и берестой для растопки.

— Почему печь не растопила?

— Хозяйна сам приказал — без тебя печь не топитя. Сам приказал — я не ослушался.

— Слышала же, дура, как я на крыльце лопатой стучал и запорами гремел.

— Крику не было, топоту не было, кулаков не было — приказу не было. Тово и не разжигал, хозяйна.

Гость пальцем поманил к себе Ерофеича и вполголоса спросил с масляным блеском в чёрных левантийских глазах:

— А ты, мужик, не из этих ли?

— Каких этих?

— Ну, из нетрадиционных.

— Гомосеков, что ли? Не… У нас за это резко опускают.

— То есть это не трансвестит?

— Кто тут свистит?

— Это не пацанёнок, спрашиваю?

— Баба она стопроцентная, хоть и на настоящую женщину непохожая. Только наполовину человек.

— А почему твоя тунгуска говорит о себе в мужском роде — «хотел», «забыл»?

— Она русскому языку у мужиков училась. Не слыхала, как бабы промеж собой по-русски разговаривают. Да и русских баб с детства почитай что в глаза не видела, только мужиков над собой знала, — глумливо хохотнул Ерофеич. — Фёкла, подъём!!! Гость в доме, а ей хоть бы хны! Как сидела камнем, так и сидишь. Топи печь и ставь стряпню, да сначала раздень нас с мороза.

3.1

Береста затрещала, сухие поленья тоненько запели, огромная печь загудела, как заведённый промышленный агрегат. Похоже, когда-то в этой русской печи готовили еду для целой артели работников. Да и чёрный от времени дубовый стол в избе был такой величины, что взвод солдат накормишь, если потесниться.

Крохотная женщина умудрилась ловко и быстро раздеть и разуть неуклюжих с мороза здоровенных мужчин, сунула рогачом тяжеленные чугуны в печку, раздула сапогом самовар на столе. Выставила нехитрую таёжную закуску на пластиковом китайском блюде.

— Стой! — заорал Ерофеич. — Что ты в печку бросила?

— Обрезки, крошки — мусор гореть.

— Скоко разов говорил — огонь не кормить! Тунгусской матушке-владычице огня молитву не читать! Объедки свиньям отдавать!

— Я не молитя. Я не шаман.

— У тунгусов бабы огонь кормят, а не шаманы. Не бреши мне! Только нечистую силу своей ворожбой в избу заманиваешь. И без того чертовщины вокруг полным-полно.

Странное существо глубже натянуло на уши вязаную шапочку с помпончиками и в упор глянуло на Ерофеича бойницами-прорезями век. За ресницами не видно было глаз. Под плоским носом была ещё одна прорезь — плотно сжатые узкие губы, которые так же не шевелились, как и веки не моргали.

— Вот так-то, с непокрытой головой при госте не ходить! Заговоры тунгусские не шептать! Меня не позорить. А теперь марш в свой закуток и сиди там как мышь под метлой, пока еда в печи не поспеет, — отдал приказание Ерофеич, щёлкая кедровые орешки ядрёными белыми зубами, которые стояли плотно в ряд — один к одному, все как на подбор.

Комнат в огромной избе не было совсем, по старорусской заведёнке. Только закутки с полатями, отгороженные полустенками, как стойла в конюшне, и закрытые ситцевыми занавесками.

Диковатое создание юркнуло в свой загончик и сгорбилось там комочком на медвежьей шкуре перед маленьким телевизором. Ситцевую занавеску прислужница прикрыла только наполовину. Переключала канал за каналом так быстро, что невозможно было взглядом схватить картинку на экране.

— Ей что в печку на огонь, что в телевизор пялиться, — крякнул с досады Ерофеич. — Ты, док, просто не замечай её, будто бы её и нет. Глядеть на неё тошно!

— У меня был кот, который любил мультики смотреть.

— Моя тунгуска тоже мультики любит. Особенно китайские. Да ещё моды всякие. И хихикает еле слышно, как та дурочка с тряпочкой.

— Спутниковая антенна хорошо ловит?

— Плохо. Идут только китайские каналы. Тунгуска особенно любит один такой китаянский — на эвенкийском языке. И чёрт его знает, о чём они там говорят, чему её учат. Может, и к недоброму подбивают.

— А по-русски хорошо понимает? — спросил гость, начёсывая волосы на розовую лысину, чтобы потом закрепить их заколкой-невидимкой.

— Сам же слышал — «моя-твоя-не-понимая»… С десяток русских слов в запасе, а так всё больше руками показывает, если ей что надо. При ней можешь смело обговаривать наши дела, как при каменном истукане. Всё равно ни до чего не допетрит.

— Как же ты с ней общаешься?

— Без единой закавыки! Она команды выполняет совершенно точно, как дрессированная псина, похлеще охотничьей лайки. Ты её не опасайся, док. Она зверёк хоть и дикий, вонючий, но полезный и не кусачий. Даже не огрызается, когда её бьют.

Гость приложил палец к уху и кивнул на странную женщину:

— По-моему, ты ошибаешься… Гляди, как ушки навострила! Она всё понимает. Заметил, даже шапочку с одного уха приподняла, чтобы лучше нас слышать? И занавеску до конца не задвинула, чтобы за нами подсматривать.

— Не боись! Она, как тот зверь в тайге, на любой шум ушами водит, да ни в чём толком не разбирается.

3.2

Гость отогрелся и разрозовелся в тепле. Теперь он выглядел точь-в-точь, как состоятельный ребе в старинных театральных пьесах из жизни обитателей штетлей в зоне оседлости царской России. Высокий, дородный, с сытым брюхом, блестящими глазами-маслинами навыкате, сочными красными губами, ухоженной чёрной бородкой и правильными чертами лица. И притом очень красивый, как не без зависти подметил довольно-таки страшненький на мордочку Ерофеич.

Если б не маосталинисты, сидеть бы такому роскошному господину в белом костюмчике в казино на берегу тёплого моря и деньги грести под себя лопатой. Вот же нелюди, эти маосталинисты — сами не живут и другим не дают. Эх, Ерофеичу хоть бы капелюшечку такого роста, красоты, дородства и достоинства, как у гостя!

— Отогрелся, док? Давай теперь выпьем по маленькой для настроения и подзакусим для аппетиту перед обедом.

Гость, как заслышал про выпивку, оторопело выпучил и без того круглые глаза навыкате. На лбу проступила испарина. На скулах сжимались и разжимались желваки, словно лицо вот-вот перекосит судорога.

— Давай лучше просто чайку с мороза, без алкогольного баловства, — ответил он, как только прокашлялся.

— Ты не запойный часом? — хитренько прищурил конопатые веки Ерофеич.

Гость несколько раз глубоко вздохнул, словно борясь с приступом удушья. Потом с трудом выдохнул:

— Нет!

— Вера иудейская не дозволяет?

— Православный я, сколько раз повторять! Ни кошер, ни халяль ни ахимса меня не сдерживают.

— Так чо ж тебя от одного намёка на выпивку так корёжит?

Гость опустил мясистый подбородок на грудь, вытер носовым платком с цветочками вспотевший лоб и прохрипел перехваченным спазмой горлом:

— Аллергия у меня на спиртное.

— Подшитый али заговорённый?

— Тебе не понять, мужик! — с трудом выдохнул гость, как астматик перед приступом.

— Всё! Далее пытать не буду, а так-то оно и лучше, док, без водки-то. Тайга пьяницам не мирволит. Успеется нам выпить.

— Ты сначала покажи, что у Пса Габыра хапнул.

— Чаво? — испуганно дёрнулся Ерофеич.

— Ну, то самое, за что он твою душу в карты выиграл и велел тебя в вечную кабалу продать.

Ерофеич сник, вяло махнул рукой и пробормотал неохотно:

— Ладно, все свои припрятки тебе покажу, а то и сам забуду про них, как тот бурундук забывает, где кедровые орешки в тайге припрятал. А они потом прорастают новым лесом.

3.3

Ерофеич забрался на приставную лестницу и извлёк из схрона под притолокой двери симпатичный чемоданчик, похоже, что из крокодиловой кожи.

— Японский крокодил, — с нежностью стёр он пыль рукавом с лакированной крышки.

— Так уж и японский! — усмехнулся док. — Что-то я о крокодилах в Японии не слышал. Пожрали всех, наверное, если таковые там и были.

— А то как же! Японский. С наборным шифром, два замка. Настоящий сейф. Как забудешь комбинацию цифр, так сам хрен откроешь.

В чемоданчике лежали пачки валютных кредиток, запаянные в плёнку, прозрачная папка с документами и цветная фотография, похожая на открытку с видом на море. На ней — машина на лужайке перед домиком с садиком.

— Гроши считать будешь?

— И без того помню, какую сумму я Псу Габыру за тебя проплатил.

— Тогда забирай своё! — выложил валюту Ерофеич на стол. — Ни копеечки не тронул. Зато это вот моё!

Он показал документы и фотографию с домиком у моря и машиной во дворе.

— Есть куда на старости лет приткнуться и кости у тёплого моря погреть. Посёлок Карачун. Чёрное море — почти что Сочи. Смотри и завидуй!

Гость презрительно отодвинул от себя запаянные в плёнку пачку с валютными кредитками:

— Мне от твоей бедности ничего не надо, мужик.

Ерофеич поджал губы от обиды.

— А о черноморском побережье в нынешней Русской державе забудь, мужик! Оно теперь не для нас. Маосталинисты шпильманов и убийц не жалуют. Можешь вдоволь полюбоваться, чуть-чуть помечтать, но это уже не для нас с тобой. В Восточной Сибири ещё кое-как можно развернуться крутому и лихому человеку, пока ею Международная комиссия по дерусификации временно распоряжается. А в России, то есть в новоиспечённой Русской державе, тебе ловить нечего.

— С чаво-то так-то вдруг? — выпучил глаза Ерофеич. — Мне обещались кореша, что документы на домовладение стопудово у любых юристов прокатят.

— Налоговые фискалы первым делом спросят, откуда у зачуханного таёжника Куздрина (ну, официальную фамилию ты себе, конечно, в документах другую выдумал, покойничек) нелегальные доходы. И оттяпают у тебя домик у моря за неуплату налогов. И повезёт тебе, если сошлют счастливого домовладельца на южный берег моря Лаптевых, а не тихо шлёпнут в подвале МГБ, оборудованном суперсовременным крематорием.

— Мне пацаны с Магадану обещали такую отмазку справить, что сам генеральный прокурор из Москвы не придерётся.

— На маосталинистов в новой России старые ходы не действуют. И твоих пацанов давно нет в Магадане. Там следствие ведёт компьютер-психоанализатор. Проверяет пункты обвинения компьютер-прокурор, а компьютер взяток не берёт, в ресторанах не гуляет, в сауне с девками не оттягивается.

— А если оператору за компом дать на лапу?

— Если он сам тебя не пошлёт подальше, то его народный контроль пошлёт так далеко, что он концов своей судьбы не увидит.

— А куда ссылать-то? У русских Восточной Сибири с вечной мерзлотой больше нет.

— Ну и тундра ты, мужик! Нынче в Москве просчитали, что лагеря для зэков убыточны. Деловых и лихих людей маосталинисты высылают за границу в развитые страны с либеральной экономикой и неограниченной свободой предпринимательства.

— Ну и чо страшного с того-то?

— А то, что либеральные акулы свободного рынка такого ловкача или делягу местечкового разлива за месяц без штанов оставят. И наймётся тот бедолага апельсины в Калифорнии собирать.

— Подумашь — апельсинки кушать! Это же не мусор за другими выгребать.

— Тупой ты, мужик, как слоновья задница. Мусорщики за бугром зарабатывают дай боже как! Там такая мусорная мафия, что к ним в банду не вобьёшся. Станешь права качать — твой трупик вывезут в мусорном контейнере на завод по переработке твёрдых бытовых отходов, и всё. А на сборе цитрусовых ты себе на одну холодную водичку заработаешь. Спать будешь вповалку с латиносами под алюминиевым навесом от дождя, жрать фасоль с рисом и кукурузный хлеб.

— Не боись, у меня ещё козыри припрятаны! — Ерофеич развернул замшевый свёрток и показал увесистый золотой самородок. — И сколько ещё по всей тайге у меня таких в припрятках сховано.

— Левое золотишко — роскошь нищего. У тебя его любые власти конфискуют, не только на Руси.

— Так я сам его нашёл! Собственноручно выкопал.

— Богатства земных недр везде и всюду принадлежит государству, а тебе за находку полагается только грошовая премия. Таков стратегический курс Цитадели Цивилизации, так теперь называют Евросоюз, и прихвостня Америки — ОПГ, Организации Прогрессивных Государств свободного мира.

— Врёшь ты всё, док! — разгорячился Ерофеич и сам, без компании заглотил полстакана тёмной настойки из четырёхгранной бутыли старинного стекла. — У меня столько золота в тайге схоронено, что любого чинушу за морем куплю. Для фольклендской оккупационной зоны я почти что Ротшильд. Мне любой армейский блокпост пройти — раз плюнуть! Я уж про якутских погранцов с таможенниками и не говорю.

— А дальневосточная таможня?

— Туда мне дороги нет. Там же маосталинисты. Они из Охотского моря рыбхоз сделали. Не сунешься ни по мокру, ни по суху. По всем Курилам до самого Владивостока сеть из цепей о самого дна тянется. Вверх по Енисею до Карского моря плыть — самоубийство. Севморпуть весь под маосталинистами от Гренландии до Аляски. Мне с тобой одна дорога на волю вольную — через Китай.

Ерофеич катал по столу хлебный мякиша и недоумённо глянул на гостя круглыми глазами, как пойманный врасплох хорь из норки:

— Как могла Америка этим маосталинистам такую волю дать! У неё же ракеты и ядрёные бонбы.

— Ты бы, мужик, ещё про луки со стрелами вспомнил. Ядерные бомбы — оружие позапрошлого века.