1
Москва златоглавая почти не изменилась. Разве что больше стало стеклянных пирамид, октаэдров, конусов, цилиндров и прочих причудливых сооружений в пересечении с поверхностями невероятной кривизны и асимметрии. С тех пор, как люди отказались от завоевания космоса, все невысказанную тоску по необычному и непознанному перенесли сюда, на землю, покрывая ее диковинными космоградами, какими выдумывали их в старину художники–фантасты.
Святослав пристроился в самый хвост череды авиапассажиров–торопыг, спешивших пройти таможенный контроль. В своей лагерной робе с флюоресцирующими полосами и с сумкой для инструментов через плечо он вполне мог сойти за технического работника аэропорта, но с условием, если будет держаться в сторонке от остальных пассажиров. Спецовка на нем была просто дрянь, но ни штопок ни дыр на ней не было. Чистенькая, хоть и застиранная. Никто из блюстителей порядка не придерется за оскорбление эстетических вкусов общественности.
Таможенник, как только заметил его опознавательный знак на куртке — серп и молот, перечеркнутые крест–накрест, так сразу переменился в лице и поспешил нажать красную кнопку вызова силовой поддержки. Такой опознавательный знак обязаны носить все, кто запятнал свою совесть участием в давно разгромленном русском национально–освободительном движении за славянское единство. Клеймо это лепили на одежду для того, чтобы все люди доброй воли могли узнать, с кем они имеют дело.
— Отпустили подчистую? — процедил таможенник сквозь зубы.
— Все мои записи в личном деле перед вами на экране.
— С Огненной Земли?
— С Антарктиды.
— К сожалению, все по форме, не придерешься, — вернул таможенник идентификационную карточку со всеми социо– и биопараметрами Святослава. — Срок вашей рабочей визы — тридцать дней, при условии безоговорочного трудоустройства. Если за сутки не оформите разрешение на временное пребывания в России, вы будете депортированы из страны. Считайте мои слова за официальное предупреждение и потом не обижайтесь. Кстати, в социобиометрических данных не указано место вашего рождения.
— Приглядитесь внимательней — город Москва, — бесцветным голосом сказал Святослав.
— Славик, попридержи язычок!
Таможенник выложил перед Святославом его футляр для инструментов, служивший дорожной сумкой, и махнул рукой полицейским, которых загодя вызвал красной кнопкой.
— Славик! — издевательски скривился полицай с сержантскими лычками. — Лбом в стенку, руки за голову! Ноги как можно шире.
Рядовой полицай обшарил Святослава с ног до головы.
— Славик чистый!
Сержант вытянул Святослава по спине дубинкой.
— За что? — скривился от боли Святослав.
— Для профилактики правонарушений.
* * *
Жрать хочется, аж покачивает от слабости. Последний раз удалось поесть в самолете после пересадки в Хараре. Толстый зимбабвиец у иллюминатора с аппетитом запихивал в себя сэндвич с индейкой, огромную порцию форели с картошкой фри и еще какие–то желе и салатики, а сидевшему по соседству Святославу стюардесса принесла горстку попкорна, упаковку сухого завтрака, маленькую плитку суррогатного шоколада, чашечку кофе и бутылочку цветной газировки. Правда, была еще булочка, но толстый зимбабвиец нагло снял ее с его подноса и сунул себе в рот:
— Ну, что ты скажешь, приятель, на это?
Святослав ничего не сказал, уже зная скандальный нрав соседа. При посадке тот наотрез отказался сидеть рядом со Святославом, заметив на его куртке нашивку с изображением перечеркнутых серпа и молота.
— Я рядом с преступником против человечества сидеть отказываюсь!
Пришлось стюардессе вызывать пилота, который втолковал буяну, что после резолюции ООН об окончании срока искупления национальной вины перед человечеством русским разрешено летать самолетами в салоне эконом–класса.
* * *
Сразу после посадки в Шереметьево Святослав поменял доллары на рубли — денег кот наплакал. Впритык доехать до города из аэропорта. После этого останется только на скромный завтрак.
Выйдя из автобуса в Москве, он первым делом изучил вывески на уличных обжорках — «Халяль», «Шаурма», «Суши», «Бешбармак», «Манты», «Шашлыки», «Чебуреки», «Люля–кебаб», «Хинкал», «Чахохбили», «Лобио» и остановил свой выбор на последнем. На фасоль ему все–таки денег хватит.
В грязной «стекляшке» было почти пусто, поэтому Святослав был тут как на ладони для придирчивых взглядов. Посетители его сразу зацепили:
— Славик, здесь тебе не раздача бесплатного супа!
Святослав уже не ломал свой нрав через колено, заставляя сдерживаться, чтобы не вспылить по пустякам. Деланная покорность вошла в привычку. Пятнадцать лет работы на подледных буровых установках на Антарктиде приучили русских заключенных обуздывать свой крутой нрав. Наши зэки четко знали, что их очередь в столовую — последняя, сразу же за вольнонаемными сенегальцами.
Хозяин забегаловки, презрительно выпятив губы, сгреб с прилавка его деньги, хмыкнул и что–то поискал глазами на посудной полке. Не нашел, скрылся в подсобке и тут же вернулся с погнутой алюминиевой миской, куда плюхнул полчерпака фасоли с салом и так ловко отослал ее по скользкой стойке к заказчику, что Святослав только чудом поймал горячую металлическую миску на самом краю прилавка, а потом едва донес ее до свободного столика, обжигая пальцы.
— Белая посуда не для славиков, — пояснил ему хозяин заведения и вместо пожелания приятного аппетита глумливо ухмыльнулся: — Чтоб ты подавился!
Святослав не ответил. Он уже привык, точнее, его приучили. Ложки ему не дали. Спрашивать хозяина не стал — лишний повод нарваться на новые издевательства. Пришлось хлебать лобио через край миски под гортанный хохот разноязычных посетителей. И вот когда лицо его было закрыто поднятой перед собой миской, один здоровяк с орлиным носом и круглыми бараньими глазами подскочил и со всего маху врезал кулаком по миске.
— Забыл сказать хозяину спасибо, славик! Нехорошо получается.
* * *
Святослав обмылся на улице из поливочного шланга рядом с будкой уборщиков. Заодно и запил скудный завтрак холодной водичкой. Трудней всего было смыть кровь с куртки, а вот фасолевое варево отмылось хорошо, хотя и было приготовлено с томатом.
Миграционная служба открывалась только через три часа. Святослав выбрал тихую лавочку в незаметном месте сразу за мусоркой, чтобы прикорнуть. Разбудил его удар резиновой дубинкой по ребрам:
— Тут тебе не ночлежка, славик!