Святослав присел на выступ церковной ограды, чтобы унять накатившую слабость в ногах, давным–давно отмороженных на Антарктиде. Ну, организм, подтянись и соберись! В этот решающий день надо стойко продержаться на ногах, чтобы быстренько уладить все проблемы с проживанием и выживанием.

Тут у церкви местечко тихое и надежное. Никто из нищих попрошаек на паперти его опознавательного знака не высмотрит. На это по крайней мере надеялся Святослав, но на всякий случай с опаской поглядывал на солидного господина в очках с золотой оправой, когда тот горделиво прошествовал мимо него к церкви. Наверняка один из важных воротил православной иерархии. Тем более что господина сопровождал лощеный референт или телохранитель с дорогой папкой под мышкой.

У Святослава чуть сердце не оборвалось, когда важный господин сначала мельком, потом чуть пристальней глянул на него, а потом и вовсе повернул в его сторону свое холеное лицо и в упор уставился на его перечеркнутый серп с молотом, черную метку бывшего борца за славянское единство.

Святослав нехотя поднялся на нетвердые ноги, снял кепочку с такой же меткой. Вот и отдохнули больные ноги! Этот гусь лапчатый сейчас прогонит с места, и где тогда дать отдых ногам с подрагивающими икрами? С лавочки в центре города его на законном основании сгонит любой полицейский.

Чиновник подошел к нему вплотную:

— Славик?.. То есть Святослав?

— Святослав Славко! Отпущен по отбыванию полного срока наказания без зачетных лет, с правом вольного трудоустройства в России, ваше превосходительство. Документы в порядке. Прибыл в Москву сегодня утром. Вот мой авиабилет и карточка идентификации личности.

— Да брось ты, бродяга! — как–то не к месту улыбнулся господин и ткнул пальцем в нашивку с серпом и молотом на куртке Святослава. — Если помнишь, я всегда придерживался самых свободных взглядов и был безо всяких комплексов. Для меня твой срок ничего не значит. Ты мой старый школьный товарищ, сердечный друг и соперник только за шахматной доской. Ну, протри глаза и включи мозги! Узнаешь?

Холеный господин дружески хлопнул Святослава по плечу. Он страдальчески поморщился, напрягая память:

— Серега? Нигматуллин?

— Тшш! — испуганно обернулся бывший Серега на своего референта. — Я теперь Сабиржан. В России до сих пор не отменили запрет на великодержавную символику и сопутствующие ей обозначения и названия. Это касается также и русских имен.

— Если ты теперь мусульманин, что ты делаешь в церкви?

— Мы из кряшен — крещеных татар. Веру нам разрешили оставить, только имена поменяли, чтобы нам записаться в россияне, а то раньше половина наших стариков считала себя русскими.

— А как же мне быть с моим именем?

— Русские могут оставить себе старорусские имена, но тогда они не могут стать россиянами.

— А кем станут?

— Экспатриантами, негражданами без национальности в категории «прочие».

Святослав вздохнул и переменил тему:

— Какие грехи пришел в церковь замаливать, Серега, то есть Сабир?

— Сабиржан, с твоего позволения. Я тут по делам.

— Ты поп?

— Нет, я начальник управления кадров хозяйственной службы нашей епархии.

— Во это да! Повезло так повезло… Слушай, я попал в такой капкан, что стою на грани жизни и смерти. Мне нужно сегодня же трудоустроиться, чтобы получить разрешение на регистрацию. Дай мне бумажку, что ты согласен меня взять, ну, хоть сантехником, ну хоть говночистом в любой монастырь или храм. Ты ж меня знаешь, я тебя не подведу.

Господин снял очки и стал их протирать белоснежным платочком.

— Я‑то тебе направление дам, но тебя ни один батюшка на работу не возьмет.

— У меня диплом преподавателя философии, удостоверение мастера буровых работ, шестой разряд столяра–станочника.

— Понимаешь, ты непременно вызовешь возмущение многонациональной паствы, которая не захочет видеть в храме славика, прости, то есть бывшего борца за славянское единство. Ты ж не россиянин. Никакой батюшка не пойдет на конфликт с приходом.

— Но ведь для Бога «несть еллин и жид».

— Русские много веков незаслуженно владели несметно богатой территорией в ущерб другим народам. Такое не забывается.

— Но ведь прошла ООНовская амнистия.

— Инерция мышления не позволяет всем людям доброй воли вот так сразу вас, русских националистов, простить. Я‑то тебя всегда прощу по школьной дружбе, а вот как переубедить темные слои населения?

Референт, с папкой под мышкой и еще, наверное, с автоматом под пиджаком, кивнул кому–то головой, пристукивая пальцем по прибору связи в ухе, потом дипломатично сделал шаг вперед:

— Сабиржан Равильевич, их преосвященство вас ждут!

— Прости, Славик. я к архиерею. Вот тебе мой адрес на визитке, я дома буду уже после шести. Обязательно зайди. У меня много друзей–кадровиков. Что–нибудь за день придумаем. Денег дать?

— Мне работа нужна, тогда деньги я и сам заработаю.

— Жду, дружище! — школьный друг с таким хрустом пожал его руку, что у Святослава в глазах почернело.

* * *

Святослав посмотрел на часы — только полдень. До шести вечера уйма времени. Мелькнула подленькая мыслишка, не пристроиться ли к нищим просить подаяния на паперти, чтобы хоть какой–то копейкой на обед разжиться? Он нерешительно подошел к неровной шеренге попрошаек, но молодой бродяга грубо толкнул Святослава:

— Ты странник, что ли?

— А что, заметно?

— Я‑то странник, по мне заметно, а ты кто?

— Что–то вроде того, — уклончиво ответил Святослав, ожидая новых неприятностей.

— В трапезной для странников обед готовят. Пошли за мной, перекусим, а там и в дальнюю дорогу. Ты куда стопы направил? Я в Калужскую губернию.

— А я, наверное, в Могилевскую.

В полутемной трапезной под низким потолком они перекрестились на образа, и бродяга заблажил:

— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, Аминь. Боже, милостив буди мне грешному.

Он и сам поклонился и Святослава понудил согнуться.

— Господари хорошие, хозяева щедрые, не откажите в милости странным людям!

— Проходьте, страннички, на нашу хлеб–соль. — Служка в застиранном подряснике без лишних церемоний усадил их за общий стол, куда он только что выставил миски с варевом из капусты, картошки и моркови с луком. Ни пятнышка масла не было на поверхности пустого, хотя и густого супа. На второе блюдо в таких местах для нищих всегда готова традиционная перловка или овсянка, но уже с постным маслом — чайная ложка на миску. Горка черный хлеба высилась в деревянной хлебнице. Он издавал такой хлебный дух, что Святослав не выдержал и с жадностью схватил кусок, но молодой бродяга пристыдил его:

— Ты новенький, тебе читать молитву.

Все за столом поднялись, а Святослав нетвердо, но все–таки вспомнил:

«Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполнявши всякое животное благоволение. Аминь».

Сотрапезники хлебали как будто наперегонки, чуть ли не давились черным хлебом, и Святослав в этой компании ничуть не стыдился своего волчьего аппетита. Сытые в трапезную для странников не ходят. Святослав не выхлебал и половины миски, как из раздаточного окошка высунулся повар в колпаке:

— Служка, ты что творишь! Отец Измаил не благословил питать славиков.

— Так помолились уже!

— Гони его в три шеи. Мне после святительского запрета новые неприятности ни к чему.