– Слыхал я, Белькина башня пользуется дурной славой? – спросил Константин, мерно покачиваясь в седле и уворачиваясь от хлестких веток деревьев, плотно обступивших почти незаметную тропу.

Базил, идущий впереди, долго не отвечал, отчего тауматург решил, что ответа не дождется вовсе, но лесник, похоже, просто собирался с мыслями.

– Дурной то да, – осторожно ответил он, – Старики сказывали, ведьму там схоронили.

– А ты что ж, не веришь?

– Отчего ж не верю? Верю.

– Но идешь к Белькиной башне без боязни. Вдова там живет, и ты ее не сторонишься. Семья жила на хуторе неподалеку, с другой стороны озера. Выходит, не верите вы в легенду про страшную ведьму Бельку?

– Про Бельку верим, – мрачно ответил Базил и украдкой перекрестился.

– Значит, не в башне дело?

– Тревожно как-то в лесу стало. Чую беду.

– О чем это ты? Какая тревога?

Лесник пошел чуть быстрее, насупившись и втянув голову в плечи.

– Послушай, Базил, мы не враги друг другу. Я хочу помочь вам вернуть детей. Но как я узнаю, что произошло, если вы все будете молчать?

Лесник прошел еще с десяток шагов, прежде чем ответить.

– А никакая тревога. Просто тревожно и все тут. Старики-то по слухам сказывали, а знающие люди точно сказали: не было в башне Бельки. Ежели ведьму где и схоронили, то точно не на Белом озере. А ежели по всем правилам не схоронили, то она неупокоенная. Это ж значит, сила в ей колдовская осталась, как плоть нужную найдет, то сразу возродится и мстить будет.

Оболонский поразился тому, как складно сказал мужик о вещах, в которых вряд ли сам разбирается. Не иначе, как с чужих слов. С чьих, интересно?

– Ходят слухи, что Бельке не лежится на месте, – нехотя продолжил лесник, – Видать, нашла ведьма, в ком поселиться.

– Так это она детей крадет? Мстит?

Лесник пожал плечами:

– Сказывают, Белька своих детей ищет. Тех, что не родились. Живых забирает взамен…

– А про оборотней что сказывают? Перевертней? – понятнее изъяснился тауматург.

– Про оборотней? – немного удивился Базил, – Перевертней тут давно не видали. Мой дед сказывал, за Вышовской пущей был один, уймищу народу порезал, так то было…

– А сейчас? Сейчас перевертни не появлялись?

– Ежели ты, барин, поверил рассказкам Мазюты, то забудь, – рассмеялся Базил, – волков у нас доволи, а перевертней нет.

– А их не так-то просто от обычных волков отличить, – спокойно заметил Оболонский, – след их как волчий, разве что чуть крупнее, да когти поострее. А один вот так чуть отстоит, – маг ткнул под нос леснику раскрытую ладонь, на которой пальцем изобразил лапу и когти, но тот только мельком глянул и отвернулся, задумчиво нахмурившись, – Даже хороший охотник не всегда поймет.

Базил промолчал.

– Не вспомнишь, не встречал?

– Не, – ответил мужик, но голос его внезапно дрогнул.

В молчании прошли еще несколько минут. Впереди в просвете деревьев показалось озеро.

– А знающие люди, это кто? – напоследок спросил Оболонский, – Местная колдунья, я полагаю?

Лесник поспешно обернулся, покосился на тауматурга явно испуганными глазами и тут же отвел взгляд.

– Да никто, – фальшиво улыбнулся он в ответ, – Старики. Кто ж знает лучше?

Константин сам себе усмехнулся и отвернулся. Его всегда забавляло отношение селян к людям, обладающим магическим талантом в любой его мере. Они любили «своих» колдунов и колдуний и демонстративно недолюбливали «чужих». «Свое» могло быть дурным, склочным и пакостным, но оно было своим, и этим было все сказано.

Когда он впервые столкнулся с тем, как кметы всеми силами защищали свою местную ведьму, бабу вздорную, наглую и невежественную, то был возмущен, пытался их образумить… а потом смирился. Ведьма, пусть глупая и недалекая, была единственной защитой этих людей против сил, с которыми им самим не справиться. Она охотно принимала усердную службу селян, начиная от ежедневного приношения еды до починки крыши, а между тем держала в черном теле местных бестий, лесных ли, водных и подземных. Иногда лечила, пусть и действенность ее зелий вызывала великое сомнение, иногда сводничала, довольно часто мелкопакостничала. Ее боялись, ее сторонились и старались всячески ублажить, но, когда пришлый надменный чужак посмел о ней выспрашивать, никто не сказал про нее ни одного плохого слова. Впрочем, и хорошего тоже. Ее как будто и вовсе не существовало. Оболонскому пришлось немало поездить по лесам да хуторам, прежде чем он смог найти дорожку к старухе, но ни один селянин не помог ему в этом. Добрая она иль злая, но она была «своя», плоть от плоти здешней земли, столь же естественная, как опасный вир, топкое болото, разряд молнии или буран. Ведьму не выбирают, тишком говорили селяне, она «насылается»: коль добрая – то в награду, коль злая – то в наказание. А раз так – смирись и делай то, что должно. Константину всегда претила такая покорность судьбе, но к собственному удивлению, он пощадил вздорную старуху, что так помыкала селянами. Припугнул – да, но не больше. Ведь она и вправду была единственной, что у них была. Не его это дело – вершить вселенскую справедливость, с него довольно просто пресекать магическое злодейство, а этого сельская ведьма, как ни старалась, сделать бы не смогла – не тот уровень, ее едва на мелкие чары хватало.

В звятовских лесах наверняка была своя ведьма-хранительница. Оболонский знал, что ему придется столкнуться с ней, знал, что найти ее будет непросто, знал, что селяне будут молчать. Но он не спешил. Дойдет время и до ведьмы.

Дорожка расползалась под ногами, хрустя ломкими сухими ветками и прошлогодним камышом. В этом году озеро сильно обмелело, обнажив косу на восточной оконечности и порядком высушив тонкий перешеек, но как же сюда добираются, когда вода в полной силе? Оболонский шел один, осторожно проверяя ненадежную гать ступней, прежде чем наступить в полную силу. Базил довел его до того места, где едва заметная тропинка выходит из лесу и теряется среди чавкающей грязи на берегу озера, но дальше не пошел. Подкова и Стефка и вовсе остались на хуторе, а с ним идти отказались, хмуро глянув исподлобья, заявили, что предпочтут разбираться с водяным, или по крайней мере, хорошенько обследуют остатки хутора… Оболонский пожал плечами и настаивать не стал: не эту, так другую, а причину найдут.

А потому сейчас он шел один по узкому, топкому, хлюпающему под ногами настилу, соединяющему берег озера с Белькиной башней, находящейся на крохотном островке. Шел, покачиваясь, удивляясь легкому головокружению, сопровождающему каждый шаг. Ощущение было не из приятных и слегка напоминало то неуловимое чувство, которое возникает при столкновении с носителем магии, проще говоря, то ощущение, с которым обычно один маг узнает другого. Это могло говорить о том, что среди обитателей башни есть маг, но могло не говорить ни о чем: остров и дорогу к нему окружала вода, стихия для Константина неприязненная, а в ней, в воде, точнее, в Белом озере, как было известно, обитал весьма шустрый водяной и его свита из навок. Волны отраженного магического шума могли оказаться всего лишь реакцией бестий на действия Подковы и Стефки – те до сих пор оставались у озера, хотя Оболонский из-за башни, закрывающей противоположную часть берега, видеть их не мог.

Вблизи башня оказалась не такой уж и маленькой, да и не такой уж и древней – ее явно недавно чинили. Со стороны берега строение предваряла стена с воротами и – неожиданно – небольшим подъемным мостом на цепях. Хоть укрепление не слишком солидное, однако Оболонский оглядел его с немалым уважением: человек, живущий здесь, умел позаботиться о собственной безопасности. Поэтому тауматург совсем не удивился, когда в воротах показался немолодой крепкий мужчина, небрежно и демонстративно поигрывающий топором. Чрезмерно широкие плечи, короткая шея с головой, поданной вперед, непомерно длинные руки, обнаженные, в буграх мышц и темной поросли волос, – непропорциональность фигуры заставляла думать, что это горбун.

Незнакомец с молчаливым вызовом склонил темноволосую с проседью курчавую голову, зло ухмыльнулся сквозь щетину и неприветливо спросил:

– Че надо?

– Я бы хотел видеть госпожу Ситецкую.

– Как прикажете доложить, милостивый государь? – издевательски шаркался мужчина, разводя руки в стороны и демонстративно раскачивая кистью посверкивающий топор.

– Иван-Константин Оболонский.

– Ах, вот оно что! Значит, Иван-Константин…, – широко осклабился незнакомец.

– Оставь, Джованни, – перебил его грудной, чуть хрипловатый женский голос. Оболонский в изумлении замер. Отзвуки голоса буквально обволакивали томной печалью. Старушка? – про себя рассмеялся Константин.

– Он мой пес цепной, вот и облаивает всех, кого ни увидит, – утомленно продолжил чарующий голос ниоткуда, – Кто Вы, господин Оболонский?

– Я… этнограф, – по наитию ответил тот, почему-то не захотев перед невидимой дивой открываться.

– Этнограф, – удивленно повторила она. Ему показалось, или в голосе прозвучали разочарование и досада? Женщина медлила, – Вы не похожи на этнографа.

– А Вы встречали многих этнографов? – усмехнулся Оболонский, заметив про себя, что женщину не ничуть удивило странное название.

– В Вас чувствуется нечто большее. Властное, что ли?.. – она замялась и ненадолго замолкла, – Что же Вам нужно здесь, господин этнограф? Впрочем, зачем я спрашиваю. Ответ и так очевиден. Башня?

– Вы позволите мне ее осмотреть, сударыня? – спросил Оболонский, вглядываясь в сплошную, без единого просвета каменную кладку. Голос, казалось, шел оттуда, но там не было ни окон, ни бойниц. Так откуда она на него смотрит?

Молчание на этот раз длилось долго.

– Я говорила, Джованни, из-за этой дурацкой легенды нам и здесь не будет покоя, – с легкой досадой сказала женщина и рассмеялась, рассыпав в воздухе тихие шелестящие смешки, – Что ж, господин этнограф. Башню осмотреть я Вам не позволю, но в гости приглашаю. Если не боитесь.

– Боюсь? – недоуменно приподнял бровь Оболонский, следуя за Джованни в распахнутые ворота, – Чего?

Во дворике Башни стояла женщина в черном. Несмотря на жару, ее лицо было скрыто вуалью. И несмотря на жару, Константин поежился.

Толстый, пропитанный водой и старостью камень хранил прохладу, столь спасительную сейчас и, вероятно, совсем не радующую зимой. В нижней части башни, куда допустили Константина, было вполне уютно: в большой гостиной, совмещавшей в себе и кухню, и спальню (судя по наличию двух полатей в дальнем углу, аккуратно завешенных вышитым занавесом), были прочный дубовый стол, стулья, резной шкаф с книгами, полки с тщательно расставленной посудой, на каменном полу лежали несколько шкур. Вещи были простыми и незатейливыми, вместе с тем в совокупности создавали впечатление добротности, чистоты и даже некоего вкуса. Два небольших узких оконца давали света не много, но в разгар летнего дня легкая полутьма даже радовала. В верхнюю часть башни вела каменная лестница, частично выщербленная, но пока еще крепкая. Наверняка наверху есть по меньшей мере еще одна комната, подумал Оболонский. – хозяйка не станет спать здесь, как не станет делить стол с прислугой. Почему он решил, что Ситецкая – не простая мещаночка и уж тем более не селянка?

– Итак, господин Оболонский, почему Вас интересуют старые легенды? – спросила женщина, подходя с подносом, на котором стоял небольшой пухлый графин и два затейливых бокала, заполненных наполовину рубиновой жидкостью.

– Это вино, не бойтесь, – улыбнулась она, заметив колебания мужчины и позволяя выбрать любой из бокалов. Их руки едва не соприкоснулись… но не соприкоснулись. У Оболонского появилось странное ощущение почти физического притяжения, будто некий мощный магнит обнаружил в его жилах вместо крови расплавленный металл. И в этом не было магии, Константин мог бы поклясться. Ее он не чувствовал. А притяжение было.

Из-за вуали, да еще в полутьме черты лица хозяйки были трудноуловимы, однако не вызывало сомнений, что это женщина лет тридцати или чуть больше, с белой кожей и светлыми, очевидно, голубыми глазами. Ее красивые светлые с явной золотинкой волосы были тщательно уложены и большей частью спрятаны под легчайшую шляпку, черное платье облегало стройную фигуру, движения полны изящества.

– Вы спрашиваете себя, что я здесь делаю? – лукаво улыбнулась женщина, угадав мысли Константина, и горьким шепотом добавила:

– Прячусь.

Ее поднятая к лицу рука секунду-другую помедлила в странной нерешительности, затем длинные тонкие пальцы немного приподняли вуаль так, чтобы Ситецкая могла пригубить вино…

Оболонский не отвел взгляд, не отвернулся и не отошел в сторону. Он спокойно отпил глоток насыщенного терпкого вина, отставил бокал. Вино было горьковатым на вкус, но удивительно приятным, на миг у тауматурга даже закружилась голова. Он улыбнулся и сказал:

– Если желаете, зовите меня Константином. А что касается древних легенд, то они куда интереснее нынешних сплетен, слухов и дрязг. Вы не находите?

– Я Вас понимаю, – пряча странную улыбку за стеклом бокала, ответила женщина, – Меня зовут Екатериной.

Левая часть лица Ситецкой, по крайней мере та, что оказалась видна из-под вуали, была чудовищно изуродована мешаниной шрамов, еще не вполне заживших и вряд ли когда-нибудь заживущих полностью.

– Странное место Вы выбрали для уединения. Вы не боитесь призраков?

– Призраков? Не смешите меня, откуда здесь призраки? – Катерина почему-то пришла в хорошее расположение духа, в ее движениях появилось больше живости и огня, в голосе – игривости, – Древняя легенда не есть причина для появления призраков, уж Вам-то это должно быть известно?

– Почему же? – не согласился Оболонский, – Если верить преданию, здесь заперли ведьму и она умерла в заточении, так и не сумев ни успокоиться, ни простить, ни отомстить. Разве этого мало? Я бы опасался.

– Вы верите слухам, – с сожалением сказала Ситецкая, – Вы же умный человек, я не сомневаюсь в этом, но как Вы можете верить слухам?

– О нет, слухам я не верю. Но иногда они содержат крупицу истины, и ради этой крупицы я готов перевернуть горы слухов.

– Вы готовы рискнуть потерять красивую легенду только ради того, чтобы узнать неприглядную правду о том, что случилось на самом деле?

– Представьте, готов.

– Вы не похожи на этнографа, я сразу же это заметила, а теперь еще раз убедилась, – рассмеялась Катерина завораживающе низким грудным смехом, – Ни один любитель сказок не откажется от фантазий, своих или чужих. Он будет их беречь и лелеять, чтобы ненароком не столкнуть с правдой и не разрушить иллюзию. Разве не этого Вы ищете?

– Легенда – плод воображения многих людей и даже многих поколений, невольно или намеренно искажающих правду ради более красивого слова или более драматического звучания. Но настоящий ученый никогда не побрезгует правдой. Ему важен не конечный результат, а то, что происходило между правдой и вымыслом. Как и почему правда стала вымыслом – вот что мне нужно. И я не собираюсь тешить себя иллюзиями.

– О-о, – удивленно протянула Ситецкая, вглядываясь в своего гостя из-под вуали, – Вы интересный человек, господин Оболонский. Надолго ли к нам?

– Не думаю, – покачал он головой, – Мне нужно разрешить одну загадку, и как только это случится, я уеду.

– Что ж, жаль. Мне было бы интересно познакомиться с Вами поближе.

– Но я еще не уехал. И загадку не разгадал. И ничто не мешает нам знакомится.

Ситецкая потаенно улыбнулась, отпила глоточек.

– Что ж, тогда для начала я расскажу Вам то, о чем мало кто знает. Эти земли достались мне от покойного мужа, а он, если не ошибаюсь, выиграл их в карты незадолго до своей смерти. Когда он умер, а я оказалась в… довольно сложном положении, – ее рука непроизвольно дернулась, замерла на полпути к лицу, сжалась в кулак и опустилась, – Мне пришлось спешно покинуть дом и распродать все, что у меня было. Мне нужно было скрыться, уйти от… преследовавших меня людей, а потому эти заброшенные земли в болотной глуши, оставшиеся мне в наследство, оказались очень кстати. Я не стану рассказывать, как я здесь обустраивалась. Сказать по правде, это было ужасно, – понизив голос, почти прошептала она, – Я, как и Вы, первым делом прослышала про местную легенду и сделала примерно такие же выводы – здесь не может не быть призрака или чего-нибудь подобного. Да, я боялась, ужасно боялась, но у меня не было выбора и поселиться здесь все же пришлось – как Вы понимаете, мне не хочется слышать шушуканье за моей спиной и принимать лживое сочувствие. Мой слуга Джованни силен и очень предан мне, но с призраками бороться ему не под силу. Лучший способ бороться со страхом – это посмотреть ему в лицо. Я должна была понять, с чем мне придется столкнуться и как я смогу этому противостоять. Поэтому я стала изучать все, что связано с этой легендой, и прежде всего – документы. Да, не удивляйтесь. В местном архиве до сих пор сохранились записи двухсотлетней давности, которые никто не удосуживается посмотреть. Там были записки какого-то воеводы о том, что он видел, когда брали «ведьму» в замке Яничей на болотах. Вы ведь достаточно хорошо знаете эту легенду? Так вот, по записям воеводы, не было никакого штурма, не было никаких зачарованных слуг. Марко, муж знаменитой Бельки, Любелии, сам вывел связанную женщину, заплаканную и избитую, пришедшим Инквизиторам и бросил им в руки со словами: «да свершится над тобой праведный суд, проклятая ведьма». Это ли любящий муж, молящий о милосердии к своей обезумевшей жене, как гласит легенда? Вот Вам правда, господин этнограф. Белька не была ведьмой, иначе Инквизиция никогда не отпустила бы ее. Никакие прошения, никакие просьбы не спасли бы ее в те времена. Любелию отослали в эту Башню только из-за того, что муж пожелал от нее избавиться и взять себе другую.

– Но ведь кто-то свидетельствовал, что она пила кровь? – если Оболонский и удивился немалой осведомленности хозяйки, то виду не подал.

– Свидетельства эти ничего не значат. Она пила не кровь, молоко.

– Молоко?

– Волки в замковых клетках, что так досаждали своим воем всей округе, все, до единого, оказались волчицами. По поверью, именно молоко волчиц способствует зачатию. Не кровь. Пролитая кровь никогда не дает жизнь. Если бы женщина старалась забеременеть, она никогда не стала бы использовать кровь. И слуги это подтверждали.

– Тогда откуда слухи о человеческих жертвах?

– Если они и были, – пожала плечами Ситецкая, – то вряд ли они имели отношение к Любелии. Если кто в замке и баловался колдовством, так это сам Марко Янич. В этом замке и сейчас нечисто, а его потомок традиций не забывает… Яничи. Тройгелоны. Этот род скрывает много тайн. Но это только мои предположения и ничего не стоящие догадки, – вдруг легко и беззаботно рассмеялась женщина, – не стоит принимать их на веру.

– Вы видели нового владельца замка Яничей?

– Тадеуша Меньковича? Да, встречались как-то, – с наигранной веселостью ответила Катерина, делая два резких шага к окну и так же резко останавливаясь.

– Он Вам не понравился.

– Он хотел купить мои земли вместе с Башней. А я ответила, что эти земли не продаются.

Катерина отвернулась и нервно затеребила в руках тонкие кружева. Воспоминания явно были не из лучших. Повисла многозначительная пауза.

– Я Вас утомил этими разговорами.

– Да, пожалуй, – чуть отстраненно и холодно ответила Ситецкая.

– Вы позволите мне… навестить Вас еще раз?

Катерина обернулась. За неясным флером вуали угадывалась улыбка.

– Господин этнограф, у этой Башни только одна легенда. О чем Вы станете спрашивать в следующий раз?

– Я что-нибудь придумаю, – пробормотал Константин, с трудом борясь с желанием дотронуться до нее, обнять, целовать…

Пришлось срочно прощаться, пока не наделал глупостей. Катерина вышла его проводить.

Выходя из Башни, он вдруг заметил мимолетное движение в небольшой каменной пристройке справа. Это была девушка лет тринадцати, худенькая, одетая в простую холщовую рубаху, с торчащими из-под нее острыми коленками. Она выскочила из полутьмы, глядя широко распахнутыми глазами с ненормально расширившимися зрачками, и замерла на пороге, застыла, не отрывая почти безумного взгляда от Константина… Вдруг ужас проявился на ее лице, она отпрянула, нервно закрыла лицо руками, развернулась и исчезла. Все случилось в считанные секунды.

– Кто это? – спросил удивленный Оболонский.

– Одна из трех сестер со сгоревшего хутора, – пояснила Катерина за его спиной, – Она с тех пор не в себе.

– Так вот куда делись дети после пожара, – пробормотал Оболонский. Мимо него, едва не задев, прошел горбун. Руки Джованни резко запирали дверь, за которой спряталась девочка, а глаза зыркали зло и неприязненно.

– Не могли же мы их так оставить, – пояснила Ситецкая, – Пока Джованни добрался до той стороны озера, от дома мало что осталось, но детей он спас и привез сюда. Вместе со скотом и кое-какой утварью. Пока здесь поживут, а там – посмотрим.

– Взаперти?

Катерина горько улыбнулась:

– Она дважды едва не утонула, а один раз стянула у Джованни нож и чуть не порезала сестер. Милосердием ли будет ее отпустить?

Оболонский кивнул, еще раз распрощался и зашагал к лесу, где привязанная к старому вязу у дороги дожидалась лошадь.

Он знал, что Ситецкая смотрит ему вслед, но так и не обернулся – боялся, что не выдержит и вернется.

Почему вдова не обратилась к целителям? – думал он под мерный перестук копыт. Ни одна женщина, столь привлекательная и ухоженная, не позволит себе такого уродства. Не было денег? Верно, подобное целительство стоит дорого, но Катерина могла бы продать хотя бы кулон с рубином, что висел в ложбинке у нее на груди. Камень был настоящий, крупный и гладкий, но женщина предпочла шрамы. Почему? Или она так торопилась сбежать от своих преследователей, что в страхе забилась в глушь, даже не думая ни о каких целителях? А ведь на испуганную Катерина не походила. Оболонский нечасто встречал женщин с таким редкостным самообладанием и притягательной женской силой. И образ молодой вдовы никак не шел у него из головы, всю дорогу, пока он добирался до Заполья.